Барри Ансворт

для танцовщицыРУБИН

3

Посвящаю Айре

Приобретение премудрости выше рубинов. (Иов, 28:18)

IКогда танцовщица Незрин стала знаменитой при дворах

европейских монархов, появилось множество историй, свя-занных с рубином, что сверкал в ее пупке, когда она танцева-ла. Кто-то говорил, будто камень выкрал ее любовник из короны короля Рожера Сицилийского*; другие утверждали, что Незрин получила рубин от Конрада Гогенштауфена** в качестве платы за помощь в заговоре против того самого короля. Заговор провалился, но, несмотря на это, рубин остался у нее, а Гогенштауфена она отблагодарила за него так, что тот остался даже более довольным, чем мог бы быть в случае успеха своего замысла. Со временем слухи и сплетни о Незрин и ее рубине расползались все дальше и становились причудливее и разнообразнее. По мнению разных рассказчи-ков, камень являлся и подарком багдадского калифа, и мздой,

* Рожер II Сицилийский (1095—1154) — основатель и первый ко-роль (с 1130 г.) Сицилийского королевства из династии Отвилей, граф Сицилии (с 1105 г.), герцог Апулии (c 1127 г.). — Здесь и далее примеч. ред.

** Конрад III (1093—1152) — первый король Германии (1138— 1152) из династии Гогенштауфенов, герцог Франконии (1115— 1138).

4

которую от имени монгольского хана предложил ей его тай-ный посланник, сопроводив щедрый дар посулами еще боль-ших богатств в том случае, если она согласится танцевать перед ханом и разделить с ним ложе. И конечно же, многие были убеждены в том, что Незрин — отступница, и камень не что иное, как залог в ее сделке с дьяволом. Путешествующий и выступающий с ней трубадур сочинил о рубине много песен, и веселых, и печальных, что только добавляло путани-цы в умы людей. Никто из этих двоих никогда не выдал прав-ды об этом ни сильным мира сего, ни простолюдинам. Единственный, кому известна подлинная история, это я, Тюрстан Бошан.

Жизнь любого человека состоит из прошлого и будущего, даже если как таковое будущее очень коротко. Это можно уподобить движению двери на петлях, ее положение в про-странстве соответствует текущему моменту. Чтобы начать рассказ, нужно выбрать момент, когда дверь широко раскры-та, и для меня таким моментом стал один из дней в конце апреля 1149 года, когда Юсуф ибн Мансур попросил меня задержаться после меджлиса, как мы называли место собра-ния представителей всех сословий, дважды в месяц проходя-щее в королевском дворце в Палермо.

Он обратился ко мне словно между делом, как будто это пришло ему в голову внезапно. Но я-то знал, что Юсуф почти никогда не совершает необдуманных поступков, а лучший способ избежать любых подозрений — говорить открыто при всех. В моем присутствии здесь не было ничего странно-го, как и в том, что у нас имелись темы для обсуждения с глазу на глаз: Юсуф являлся главой дивана* надзора, а я — его подчиненным. Но скрытность была неотъемлемой чертой его характера; при этом он знал, а от него знал и я, ибо он учил меня все годы службы под своим началом, что тайны лучше всего маскировать под нечто очевидное.

* Диван, здесь: совещательное собрание сановников при сул-тане.

5

Сам меджлис остался в моей памяти благодаря тому, что обычное течение беседы на этот раз прервал спор. Я только недавно вернулся из Неаполя, где пытался подкупить граф-ского шута, карлика по имени Лео, и привезти его с собой в Палермо, к королевскому двору. Он отказался, испугавшись графского гнева; страх перед виселицей пересилил искуше-ние. То дело мне поручили как поставщику зрелищ и развле-чений — такой была моя официальная должность при диване надзора. Это лишь звучало внушительно, но на деле в моем подчинении находились лишь секретарь, библиотекарь Стефанос и привратник. На меджлисе я не стал объявлять о своей неудаче; я старался вообще поменьше выступать на этих собраниях. Мне не доверяли, как человеку без роду и племени. Я служил господину-мусульманину и не являлся французским норманном, потому что родился на севере Англии в семье саксонки и безземельного норманнского рыцаря. Мой отец привез нас в Италию в 1125 году, когда я был еще ребенком. Он рассчитывал на лучшую долю при норманнском правлении, и оказался прав. Несколько лет спустя моя мать умерла при родах. А отец… Но впрочем, о нем я расскажу позже.

Спор завязал евнух Мартин, придворный сарацин. Он пожелал высказаться по поводу бесстыдного вторжения на женскую половину дворца неких пьяных рыцарей-норманнов. С их стороны в это утро выступал Уильям Ванский, горячо отвергавший все обвинения. Он сжимал огромные кулаки и глядел на иссушенного годами Мартина, облаченного в шаф-ранную хламиду и зеленый тюрбан, так, словно собирался разорвать его на куски, что, должно быть, не составило бы для него труда. Он все больше распалялся, как это свойственно всем норманнам, не чувствуя, когда нужно остановиться, чтобы не навредить самому себе. Уильяму было прекрасно известно, как греки и арабы презирают норманнскую грубость и варварские замашки. Однако он говорил все громче и гром-че, защищая своих соотечественников, оклеветанных, по его

6

мнению, беспричинно, на родном для него и плохо понятном для всех прочих диалекте севера Франции — единственном языке, которым он владел. Если Мартин и испугался, ему удалось это скрыть: он не отводил глаз под взглядом Уильяма и раздраженно повторял свои претензии, срываясь на фаль-цет. Лишь присутствие Юсуфа, председательствующего на собрании и занимающего более высокое положение, чем все прочие, удерживало спорщиков от откровенно грубых выпа-дов.

Среди нас всегда существовала напряженность, к тому же мы с подозрением относились друг к другу. Это бурлило в нас подспудно, словно ползучий огонь в мокрой траве. При этом открытые ссоры вспыхивали редко, потому-то эта и вреза-лась так мне в память. Пустячная сама по себе, она являлась знаком опасного нарастания противоречий, зависти и сопер-ничества придворных — сарацин и норманнского рыцарства за благосклонность короля — соперничества, которому предстояло в будущем лишь обостриться.

Помимо этого, вспоминая тот день, те часы, завязку моей истории, я испытываю легкое недоумение — насколько незначащими и банальными были все слова, что мы тогда произносили. Сомневаюсь, что когда-либо положение Сицилийского королевства выглядело хуже, чем той весной, в год 1149 от Рождества Христова. Объединенный венецианско-византийский флот окружил остров Корфу, угрожая поколебать сицилийское присутствие на берегах Эпира* и Северной Африки. Конрад Гогенштауфен и Мануил Комнин**, правители соответственно Западной и Восточной империй, два самых могущественных человека в мире, пре-вратились в последнее время, после долгих лет взаимного недоверия, в добрых друзей и союзников. Это всех пугало. Их общей мечтой стал разгром Сицилийского королевства, пре-

* Эпир — область на северо-западе Греции.** Мануил Комнин (1118—1180) — византийский император

в 1143—1180 гг.

7

бывавшего, можно сказать, еще в младенчестве. И двадцати лет не прошло с тех пор, как нашего доброго Рожера Отвиля короновали в кафедральном соборе Палермо. Он сделался властителем Сицилии, Калабрии* и Апулии** — первым нор-манном и вообще первым королем, занявшим новый трон. Это время составило большую часть моей жизни, но для госу-дарства такой срок — ничто.

Сейчас я не могу припомнить, что же было сказано на меджлисе после упомянутой перебранки, словно эти краткие минуты напряженности растворили все, что случилось потом. Наверное, на какое-то время мое внимание притупилось. Мне всегда нравилась эта комната, где и происходила основная дея-тельности нашего дивана. Здесь были деревянные потолки с резьбой, выполненной сарацинскими мастерами, очень изящ-ной, с цветными звездами между выпуклыми розетками, отме-чающими пересечение балок. Вдоль стен по кругу шел мрамор-ный греческий фриз из завитков и пальмовых листьев. Как это уже бывало и раньше, я позволил взгляду блуждать по изгибам резьбы, совершенно потерявшись в ней. Каждая петля оборачи-валась назад, потом удваивалась, формируя начало следующей, и эта последовательность не прерывалась, и стоило взгляду упасть на нее, все мысли куда-то испарялись.

Когда я глядел на подобные формы, созданные мастерами ради красоты и славы, разум мой всегда освобождался, и я словно ощущал прикосновение небес в абсолютно земном материале: дереве или камне. Это чувство сближения челове-ческого и божественного в произведениях искусства было со мной едва ли ни с детства. Но в то апрельское утро прикосно-вение небес стало для меня и прикосновением моего монарха, власть которого прославлялась в дереве и камне. Мое состо-яние своеобразного транса являлось преклонением перед властью Господа и короля; вокруг меня продолжали звучать

* Калабрия — регион, расположенный на оконечности итальян-ского «сапога» и отделенный от Сицилии Мессинским проливом.

** Апулия — область на юго-востоке Италии недалеко от Кала-брии.

8

голоса, то громче, то тише, но я слышал лишь неколебимый голос величия.

Я не собирался признаваться в своей рассеянности Юсуфу, потому что боялся, что это навредит мне в его глазах. А я всегда стремился заслужить его одобрение, то ли ради того, чтобы возвыситься в собственном мнении, то ли ради того, чтобы не разочаровывать его. Точно я и сам не знал. Юсуф всегда был весьма подозрительным, однако я не думал, что он замечает такие «провалы» моего внимания, — слиш-ком это являлось чуждым его постоянно настороженному сознанию. Все может оказаться полезным, жизненно важ-ным, даже последняя мелочь, — никому не известно это заранее. Признаком предательства может быть и незаметное подрагивание век, сказал он мне как-то. Без такой способ-ности замечать знаки, дыба и колесо ничего не стоят. Поэтому он и старался формировать мой ум, а я — соответствовать его ожиданиям. Как я уже упоминал, мне хотелось заслужить его одобрение. Но, увы, я оказался не лучшим учеником — чего-то мне не хватало. Я уже тогда это понимал.

Когда мы остались одни, я, встав, молча ждал его слов. Но Юсуф так же молча взял меня за руку и увел в заднюю ком-нату, где работали его протоколист и писцы, и дальше, в свой кабинет. Закрыв за нами тяжелую дверь, он провел меня в узкое пространство оконной амбразуры. Это было не более чем привычкой, выработавшейся у Юсуфа за долгие годы дворцовой службы. Я не счел это признаком серьезности дела, и его первые слова не развеяли моего впечатления.

— Что, Тюрстан Бошан, — обратился он ко мне. — Кажется, сегодня утром на тебе был новый surcot*?

— Да, — ответил я. — Так и есть.Он иногда подшучивал над моей страстью к одежде, пользу-

ясь французскими словечками, которые стали модными в последние месяцы в Палермо. Мне нравилось хорошо выгля-деть, поэтому я придавал большое значение своему внешнему

* Surcot (фр.) — верхняя одежда.

9

виду — брился дважды в неделю и тратил изрядную часть своего жалованья на одежду, духи и масло для волос, которые были у меня очень светлыми и доходили до плеч. В это утро я надел новый камзол из темно-синего шелка, с подплечниками и сбор-ками на рукавах.

— И chamise* тоже? Говоря, он улыбался, и я улыбнулся в ответ, понимая, что

такими вопросами он выражает свое восхищение. Нет, отве-тил я, рубашка старая, просто на новом камзоле больше вырез, поэтому лучше видно шитье на ней. Я обрадовался, что на этот раз он не стал отпускать никаких замечаний по поводу моего пения. Юсуф заметил — впрочем, он замечал все, что у меня хороший голос, и я знаю много песен, как духовных, так и народных. Порой он грозился, что отправит меня распевать их по коридорам дивана, чтобы поднимать настроение его подчиненным.

— Да, понятно, — протянул Юсуф. — Большой вырез на груди очень впечатляет.

Он сам всегда одевался с подчеркнутой простотой — в белую хламиду, высокий белый тюрбан и подпоясывался зеленым шелковым кушаком. Единственным украшением его наряда являлась изумрудная булавка у ворота. Я втайне счи-тал, что Юсуф выглядит лучше меня, потому что он был худо-щавым, его движения изящными, в то время как я был упи-танным и шире в плечах.

Затем его улыбка исчезла, и он взглянул на меня при-стальнее.

— Для тебя есть поручение, — сказал он.Здесь мне стоит сделать отступление и рассказать немного

больше о нашем диване аль-тахкик аль-мамур, который также называли диваном надзора, а кое-кто — и тайным диваном. Это было главное ведомство во дворце, распоря-жающееся казной. Оно отвечало за сборы податей, под-тверждало права на владение землей и рабами. Наша канце-

* Сhamise (фр.) — рубашка.

10

лярия имела большую власть, потому что права, определяющие отношения между вассалом и союзником и привилегии раздавались и подтверждались только через нее. Помимо этого, мы занимались и более секретными дела-ми, связанными с деньгами, в том числе подкупом и взятка-ми, всегда именовавшимися поощрениями, а также собирали сведения определенного сорта, которые Юсуф регулярно докладывал лично королю. Как и во всех дворцовых канцеля-риях, часть нашей работы была скрыта от посторонних глаз, а в особенности от глаз служащих других канцелярий. Большая часть моих обязанностей простиралась как раз в этой теневой области. Король поощрял подкуп во всех сфе-рах деятельности; я являлся одним из его казначеев, а это хорошо можно было совмещать с должностью поставщика развлечений — все мои разъезды легко объяснялись поис-ком новых зрелищ для королевского двора.

— Как тебе известно, — продолжал Юсуф, — мы под-держиваем тесные отношения с Венгерским королевством.

Начинать с подобных общеизвестных фактов было в его обычае. Кальман, король венгерский, взял в жены Бусиллу, кузину нашего короля, поэтому все знали о дружественных отношениях между нашими государствами.

— Мы продолжаем получать заверения о том, что венгры готовы поддержать восстание в Сербии, если оно все-таки случится.

У Юсуфа было узкое лицо, казавшееся еще уже из-за высокого тюрбана. Его темные глубоко посаженные глаза словно видели все насквозь. Сейчас они, не отрываясь, гля-дели на меня, находясь на одном уровне с моими; Юсуф был довольно высок для араба, одного роста со мной, хотя и тонь-ше в кости, как я уже говорил.

— Активно поддержать, — добавил он спустя мгновение, продолжая все так же смотреть на меня.

С упоминанием о Сербии душа моя ушла в пятки, потому что я уже подозревал о сути поручения.

11

— Господин мой, — проговорил я, — сколько раз мы уже слышали об этой их готовности?

— Да, это правда, но на этот раз есть больше оснований им верить. Мы получили эти сведения из источников, близких к трону, и с сербской стороны поступило подтверждение. Венгерская кавалерия собирается у границы. Процесс начал-ся. Мы ждем только искры.

Я кивнул, но пока промолчал. Этой искрой, так долго ожи-даемой, должно было стать сербское восстание против Византии, поддержанное венграми, мечтающими расширить свои границы на восток. Все надеялись, что оно отвлечет Мануила Комнина от планов захвата Сицилии, так как он вынужден будет послать войска на подавление восстания.

Честно говоря, я уже не верил ни в сербское восстание, ни в венгерское вмешательство; обо всем этом мы слышали много раз. И теперь я должен был куда-то ехать, чтобы встре-титься с Лазарем Пиликом, единственным сербским лидером, который говорил по-гречески. Я не доверял Лазарю и пони-мал, что, куда бы мне ни пришлось ехать, путешествие ока-жется неприятным и рискованным для меня. Хотя, по правде говоря, Лазарь все же рисковал больше. Византийское вла-дычество на Балканах являлось неустойчивым, и захватчики чувствовали это, становясь все более мнительными и жесто-кими из боязни лишиться плодов своих завоеваний. Самое мягкое наказание, которое могло ожидать Лазаря, попади он под подозрение как шпион и предатель, было ослепление.

Настоящая трудность заключалась в том, что наш диван не располагал полной свободой действий в балканских делах, и наша роль сводилась только к подкупу. В канцелярии вице-канцлера сформировали особый отдел, получивший название дивана приказов — название, вносившее путаницу своим сходством с нашим. Они сумели завоевать доверие короля и получили право на дипломатическую деятельность в Венгрии. Нам приходилось полагаться на их отчеты, кото-рые доходили до нас в урезанном виде, лишенные многих

12

важных сведений. А иногда они и вообще не доходили. Так что получалось, что в разжигание бунта на Балканах оказались вовлечены две соперничающие ветви власти, не желающие уступать друг другу своих привилегий и не стремящиеся делиться имеющимися сведениями.

— Мы уже потратили изрядное количество королевских денег на этих сербов, — возразил я. — И пока безрезультат-но. Неизвестно, как они там тратят это золото, узнать этого мы никак не можем.

— На этот раз никакого золота не будет. Они привыкли хватать обеими руками и в ответ только обещать, но ничего не делать. Теперь наша очередь давать обещания, но что у нас в руках, мы пока не покажем.

Говоря это, Юсуф слегка улыбнулся; как и все арабы, он любил игру слов и затейливые фразы. Я же, в свою очередь, ощутил нечто вроде облегчения. Он говорил о поручении, но я пока не понимал, в чем же оно может состоять.

— Если мы собираемся им отказать, зачем устраивать встречу? — спросил я.

— На это есть веские причины. Если ты лично сообщишь им об отказе, это лучше подействует на них. Ты будешь на рас-стоянии вытянутой руки, они протянут эту руку, а ты — ты не дашь им ничего. Мы находимся в сложном положении, можно надеяться, что таким образом мы усложним его и для них.

На последних словах голос Юсуфа стал более угрюмым, в нем прозвучал намек на чувство, о котором он сам, возможно, вполне не догадывался. Выдал его и жест. На груди он носил как талисман свиток с девяноста девятью именами Бога, спрятан-ный в украшенный кожаный кошель на шелковом шнурке, про-ходящем наискось через левое плечо. В моменты беспокойства Юсуф прикасался к кошелю, слегка поглаживая его пальцами. В отличие от многих сарацин на королевской службе, приняв-ших христианство, Юсуф был верен религии предков.

У меня уже не оставалось сомнений в том, что дело серьезное. Мы столкнулись с самым враждебным и силь-

13

ным военным альянсом, который только можно предста-вить. Помимо общей опасности для страны, нам обоим было что терять. У Юсуфа в руках находилась большая власть, но возникновение и упрочение вице-канцлера ста-вило под вопрос его значимость. А теперь король создал новую должность главного казначея, наделив его властью наблюдать и контролировать обе канцелярии, занимаю-щиеся казной, раздачей и подтверждением привилегий и прав на землю. Тот, кому в ближайшем будущем должен был достаться этот пост, по власти уступал бы только королевскому первому министру, эмиру эмиров, которым в настоящее время являлся Георг Антиохийский*. Юсуф страстно желал занять этот пост и говорил, что он, скорее всего, должен достаться ему. Если ба это действительно вышло так, то вероятнее всего он назначил бы меня своим преемником на должности главы дивана надзора. Тогда я смог бы стать таким же богатым, как он, иметь налож-ниц, белых лошадей в позолоченной сбруе, помощников-сарацин в форме, которые расчищали бы передо мной путь на улицах, и собственный особняк с садами. Мне достались бы по наследству и мраморный фриз**, и резной потолок, и ветерок, задувающий в узкие амбразуры-окна. Я бы посылал других с поручениями на встречи с людьми вроде Лазаря. Юсуф не давал мне никаких обещаний, но мы были близки с ним, несмотря на многие различия. Он был не из тех, кто показывает свои теплые чувства к другим, но я знал, что ко мне он питает что-то вроде нежности.

Сейчас он в нескольких словах обозначил, какой видит мою миссию. Был конец апреля, и уже началось ежегодное

* Георгий Антиохийский (?—1151-1152) — сицилийский флотово-дец, ammiratus ammiratorum (буквально «эмир эмиров», в традицион-ном переводе «адмирал адмиралов»), завоевавший для Рожера II ряд городов на побережье Северной Африки и принимавший участие в войне против Византии.

** Фриз — здесь: верхняя часть сооружения в виде полосы между главной балкой и карнизом, обычно украшенная рисунком (в архи-тектуре). Украшения, помещаемые в этой части сооружения.

14

паломничество в апулийский город Бари для поклонения мощам святого Николая. Со всей Европы, от Скандинавии и Балтии до Руси и прочих славянских земель, вереницы пилигримов стекались в Бари*. Все они стремились к одно-му — в день поминовения святого посетить храм, где лежали его нетленные мощи, и увлажнить губы чудесным елеем**, который обладал способностью излечивать больных и увеч-ных. От меня требовалось присоединиться к паломникам, одевшись, как они, дойти вместе со всеми до Бари и встре-титься там с Лазарем.

Но вначале, чтобы мой отъезд выглядел естественным, я должен был в своем обличье и под своим именем отплыть в Калабрию для покупки небольших белых цапель, которых в это время года специально ловили в заболоченной низине между Козенцей*** и морем. Отправив птиц на корабле обратно для пополнения поголовья учебной добычи для королевских ловчих ястребов (король предпочитал трени-ровать тетеревятников**** на быстрых цаплях), я должен был продолжить путь верхом. А именно пересечь полуо-стров и, не доезжая какого-то расстояния до Барии, оста-вить лошадь, облачиться в одеяние пилигрима и слиться с потоком паломников, идущих в том направлении.

— Цапель не покупать дороже восьми фолларо***** за штуку, — инструктировал меня Юсуф. — Я имею в виду уже с клеткой.

* Бари — город-порт в Италии, столица области Апулия, издав-на был одним из излюбленных мест паломников после Иерусали-ма и Афона, потому что именно здесь хранятся мощи Св. Николая Угодника.

** Елей — оливковое масло, употребляемое в церковной службе.*** Козенца — город в Калабрии, административный центр одно-

именной провинции.**** Тетеревятник — крупный вид ястребов, охотится за птица-

ми и мелкими млекопитающими.

***** Фолларо — итальянская медная монета, образцом для ко-торой послужил фоллис (византийская монета из чистой меди, введнная при Анастасии I (491—518)); 60 фолларо=1 золотой тари.

15

При этих словах я не смог сдержать улыбки. Для Юсуфа не существовало слишком мелких деталей; прежде чем озвучить эту цифру, он не поленился сходить к птицело-вам.

— Но я никогда раньше не занимался поставкой птиц для королевской охоты, — заметил я. — Почему же должен делать это теперь? Кто занимался этим в прошлые годы?

— Я все выяснил. Раньше, на протяжении достаточно многих лет, эта обязанность лежала на Филиппо Майелла, который в прошлом году сбежал со всеми выданными ему на покупку птиц деньгами, и с тех пор о нем ничего не известно. Он был на хорошем счету в протонотариате*, год за годом Филиппо исправно ездил в Калабрию и привозил птиц. По меньшей мере лет двенадцать. А в прошлом году, одному Всемилостивому Аллаху известно почему, сбежал с королев-скими деньгами.

Говоря это, Юсуф даже не пытался скрыть изумления таким поступком. Он не задумывался о мотивах, которые могли бы лежать в его основе, ему это было совершенно чуждо. Ничему подобному не находилось места в его строго упорядоченной жизни.

— Он просто исчез, все бросил, — повторил Юсуф и покачал головой, а меня внезапно, как всегда, атаковал демон зависти, то чувство, которое я на мгновение испытал к вороватому Филиппо.

Я не сомневался, что это дьявольское наваждение, постиг-шее меня, не могло зародиться в моей душе, ведь я всегда был бережливым и осмотрительным и считал каждый фолларо из королевской казны.

— Должно быть, он поддался порыву чувств, — сказал я, пытаясь представить себе Филиппо, с полным кошелем денег, глядящим в безбрежную даль…

* Протонотариат — система органов и уполномоченных лиц, осу-ществлявших нотариальные функции до полномасштабного введе-ния (учреждения) в стране института нотариата.

16

— Вначале думали, что его убили его же телохранители, а деньги забрали, — продолжил Юсуф. — За ними устано-вили слежку, но скоро убедились, что они не виновны, потому что подобный люд недолго выжидает удобного случая потра-тить награбленное.

— Где я должен буду встретиться с Лазарем? — спросил я. — В базилике, у лестницы, ведущей к гробнице. — Это, должно быть, он придумал? У лестницы будет

толпа народу, стремящаяся скорее попасть к гробнице свято-го.

— Да, несомненно, именно на это он и рассчитывает. В таком столпотворении вам будет легче остаться незамечен-ными.

Некоторое время я молча смотрел на Юсуфа. Его лицо хранило обычное выражение терпеливой проницательности. Юсуф отправлял меня с поручением. Он не хотел, чтобы у меня были неприятности; не исключено, что он не слишком верил в успех задуманного и даже, возможно, думал, как и я, что стоять на месте в плотном людском потоке — не самый лучший способ избежать излишнего внимания. Но подобные дела являлись частью обязанностей и ответственности его дивана, которые необходимо было регулярно воплощать в жизнь и обновлять, иначе эти направления деятельности окажутся в чьих-то еще руках, а мы потеряем соответствую-щую часть своего влияния.

— Господин, — проговорил я, — я готов выполнить все, что вы мне прикажете, каким бы ни был приказ, но все-таки мне кажется, что я должен проделать слишком долгий путь ради того, чтобы продемонстрировать пустые руки.

— Наша работа — это искусство знаков и жестов. Разве ты еще этого не понял? Деньги не теряют своей значимости в любом случае — есть ли они или их нет. В Коране сказано: «Если бы не было так отвратительно от того, что все люди станут неверными, увидев, что неверные в благоденствии и благодати, то мы для тех кто не верует в Милостивого, сде-

17

лали бы крыши домов и лестницы, по которым они поднима-ются, из серебра, поскольку эта жизнь для нас — ничтожна»*.

Я кивнул, как будто все понял, хотя на самом деле это было далеко не так. Честно говоря, мне нередко приходилось признаваться себе, что не могу понять смысла цитат из Священной книги мусульман. Мне показалось, что в той, которую произнес Юсуф, речь шла о том, что Господь не при-дает большого значения злату или серебру. Но я не понимал, к чему это сказано в разговоре о Лазаре, который сам-то был весьма привязан и к тому, и к другому.

— Лишения, которые мы терпим, сами по себе — часть нашего послания, — продолжил Юсуф, — и ему надо будет постараться донести это до своих людей, которые разозлятся на него, а не на нас. Они посчитают его более не нужным и попытаются найти замену. Понимаешь, Тюрстан Бошан?

Он всегда называл меня полным именем, когда видел, что я в чем-то с ним не согласен, и стремился восстановить взаи-мопонимание, будто я был ребенком, упрямо не видящим сути вещей. Это вызывало у меня одновременно чувство досады и близости к Юсуфу, и он, вероятно, знал об этом. Договорив, он некоторое время стоял рядом со мной, молча. Глядя на него, я думал, что этот хрупкий на вид слегка сутулый мужчи-на, напоминающий книжку, больше похож на тех арабских художников и каллиграфов, которыми любил окружать себя наш король, чем на того, кем он являлся в действительности. Юсуф был мастером своего дела, он управлял королевскими средствами и имел власть, вызывавшую зависть и страх у окружающих. Он был предан королевству, которым два века правили его предки и во главе которого теперь стоял нор-манн, чьи отец и дядя высадились на Сицилии нищими иска-телями приключений и завладели островом силой.

Тут Юсуф едва заметно встрепенулся, словно забыл о чем-то или счел паузу слишком затянувшейся. Вслед за этим, чуть

* Коран, 43:33 (сура «Украшения»).

18

наклонив голову, он попрощался со мной и удалился. Так неожиданно оставшись в одиночестве, я вышел следом за ним, но не через переднюю, а через галерею, ведущую вдоль стены, смотрящей на город. В конце ее находилась лестница, спиралью спускающаяся во внутренний двор. На первом ее обороте располагалась небольшая площадка с нишей в стене, в которой было прорублено узкое окошко. В это время дня солнечные лучи били прямо в него, создавая на ступеньках яркую дорожку света. Подходя к этому окну, я услышал нестройный хор муэдзинов, призывающих правоверных на молитву с балконов многочисленных городских минаретов. Я понял теперь, почему Юсуф так торопился распрощаться со мной: он, должно быть, услышал первые звуки полдневно-го азана*.

Я остановился у окна, как не раз делал и раньше. Проем был не больше четырнадцати дюймов** в самом широком месте, но сквозь него я все же видел кусочек синего неба. Юсуфу еще необходимо было время, чтобы приказать слуге принести воды для ритуального омовения… Он сам поощрял практику мысленного проигрывания событий чужой жизни, обучая меня намеренно фокусировать воображение, словно луч маяка, на движениях, мыслях, привычках окружающих. Так я заставлял образы людей прочно закрепляться в моей голове, стараться как бы видеть их в те минуты, когда они одни, ничем не заняты и не насторожены. Я представлял, куда направляется тот или иной человек, что он сделает в следующий момент. Я должен был разглядеть даже самые интимные детали его жизни. И вот сейчас я направил луч своего воображения на него самого, того, кто познакомил меня с этим умением. Вот он сбрасывает с узких ступней шлепанцы, хлопает в ладоши, призывая слугу, мальчика-бербера по имени Матфей, который обитает на коврике в соседней каморке. Матфей без слов знает, что должен

* Азан — призыв к молитве.** Дюйм = 2,54 см.

19

делать. Он несет большой кувшин с водой и полотенце; не спеша, льет воду в таз, который всегда стоит здесь; Юсуф подставляет ладони под струю и омывает лицо, уши, ноздри, глаза и рот, чтобы очистить органы чувств перед обращением в сторону Мекки и началом молитвы.

Все это долго описывать, но перед моим мысленным взо-ром эти картины пронеслись в одно мгновение. Азан еще не завершился и доносился со всех сторон, то издалека, то где-то совсем близко, свидетельствуя о величии Аллаха, созывая верующих встать на путь спасения. Этот обязательный мело-дичный звук раздавался над городом пять раз в сутки. Он звучал то ясно, то искаженно из-за расстояния и переклички с другими звуками, да и сами муэдзины вступали не одновре-менно: кто-то затихал, кто-то, наоборот, возвышал голос. Эта нестройная музыка являлась, можно сказать, родной почти для всех горожан. Я хотя и христианин, но меня всегда трогали ее переливы, похожие на далеко разносящиеся над холмами жалобные стенания заблудившихся ягнят, перекли-кающихся друг с другом. Эти звуки были детским воспомина-нием, оставшимся у меня об Англии, где я родился, и они всегда казались мне символом сожаления и радости одновре-менно.

Пока я стоял здесь в тонкой полоске света, словно в ответ на голоса муэдзинов, хотя и не противореча им, послышались металлические звуки монастырских и соборных колоколов, возвещающих о начале службы в христианских храмах. И снова голоса смешались: чистое звучание серебряных колокольчиков за монастырскими стенами, чуть более гулкий перезвон из надвратных колоколен, сильные удары больших колоколов на башнях городских церквей. Еще несколько мгновений сводный хор человеческих и колокольных голосов продолжал выводить гимн потерь и торжества, и я, подняв глаза к небу, заметил в вышине взмывших над волнами звука — не в страхе, а в восторге — быстрокрылых птиц, что никогда не садятся на землю, а живут в небесах над городом.

20

Меня охватило давно знакомое чувство любви к Палермо, городу, где прошла большая часть моей жизни, к разнообра-зию, символом которого было смешение разных религий. К городу, где люди всех вероисповеданий жили в тесной бли-зости, вместе толкались на базарах и возводили дома. Хотя они и молились порознь и судились на своих языках, но все объединялись под властью нашего великого короля. Я поду-мал о нем, вспомнил те случаи, когда мне удавалось взгля-нуть на него, всегда лишь издали. Он неизменно выезжал под балдахином из бледного шелка, и свет, проникающий сквозь тонкую ткань, словно скрадывал черты его лица. Как стран-но, но я даже не мог представить себе живое лицо нашего правителя.

В то Рождество, когда состоялась коронация, мне было всего восемь лет. Тогда я впервые увидел короля собствен-ными глазами перед кафедральным собором Палермо, где стоял вместе с отцом среди других благородных граждан. Отец поднял меня на руки, и я наблюдал, как король едет мимо нас, озаренный солнцем, в золотой мантии, на коне в золотой сбруе. Копыта коня не издавали ни звука, потому что мостовая была устелена коврами.

И с тех самых пор я все время жил в охранительной тени его власти. Теперь я испытывал стыд оттого, что вначале с таким неудовольствием и неохотой принял весть о поручен-ном мне деле. Ведь меня посылали исполнять мой долг перед королем! Вся моя жизнь до сих пор была сплошным разоча-рованием. Мне даже порой казалось, что такова моя судь-ба — никогда не достигать обещанного финала. Всей душой я желал стать рыцарем и сражаться в их рядах во славу свое-го короля, но этого я лишился по причинам, о которых рас-скажу позже. Я мечтал получить пост начальника дворцовой гвардии, но и этому не суждено было сбыться, потому что оттуда меня увел Юсуф. Однажды он обратил на меня внима-ние и заговорил со мной по-арабски, а я ответил ему на том же языке, который знал, хотя в то время еще и не в совер-

шенстве, потому что меня вырастила няня-сарацинка. Те несколько слов, что я сказал ему в ответ, перевернули всю мою жизнь. Я узнал, что Юсуфу в его диване нужны христиа-не, дабы упрочить свою власть. Для его целей особенно годился такой, как я, — римского вероисповедания и нор-маннского происхождения. О других причинах, двигавших им, я узнал гораздо позже.

Юсуф послал меня в Болонью изучать римское право для моего будущего участия в процессах, где духовенство оспари-вало бы королевские, связанные с землями и доходами. Я послушно учился, но не чувствовал влечения к юриспру-денции, а соответственно и не занял высокого положения среди других учеников. Больше мне везло в тавернах, где к моей коллекции песен добавилось еще немало образцов, как студенческих, на латыни, так и новомодных, французских, привезенных из Пуату и Аквитании. Получилось так, что, вернувшись в Палермо, я стал поставщиком развлечений и казначеем, хотя всегда мечтал о службе не тайной и не свя-занной с деньгами. Но пока я был нужен Юсуфу. Однако сейчас я не таясь еду в Козенцу, чтобы купить для королев-ской охоты белых цапель, которые так нравятся монарху.

Испытывая радостное возбуждение от этих мыслей, я отвернулся от окна и собирался продолжить спуск. Но перед этим, повинуясь какому-то неосознанному порыву, я обернулся и взглянул туда, откуда раньше пришел. Наверху лестницы, не шевелясь, стоял человек и смотрел на меня. Я почти сразу узнал Мориса Беруля, священника, состоящего на службе у вице-канцлера советником по церковному праву. Он тоже присутствовал на меджлисе, но ничего не говорил. Молчал Беруль и сейчас, хотя мне показалось, что на какое-то мгновение он заколебался, не подойти ли ко мне. Но затем советник развернулся, отошел на несколько шагов в глубь галереи и исчез из моего поля зрения.

22

II

Лестница выходила во внутренний двор, расположенный со стороны дворца, противоположной морю. Здесь были узкая крытая галерея и фонтан. Тут я и увидел Марка Гликаса, который вышел подышать воздухом в тени аркады*. Он мед-ленно неуверенной походкой прогуливался взад-вперед. В этот момент он смотрел в противоположную сторону и не слышал моих шагов. Дойдя наконец до конца аркады, Марк повернулся и увидел меня. Все его движения казались очень медленными, кроме движений головы, все время приподня-той вверх, как будто он слышал какой-то звук с небес. Он был с непокрытой головой, поэтому я понял, что он лишь ненадолго оторвался от своей работы.

Марк поздоровался со мной и собрался было продолжить прогулку, но прежде чем он сумел это сделать, я обратился к нему с привычным вопросом — тем самым, который зада-вали ему все на протяжении уже двадцати лет:

— А как ваши исследования, продвигаются? — Мы копим доказательства, — как обычно ответил

он. — Да, медленно, но верно мы собираем доказательства.Никто не знал, сколько Гликасу лет. Он был совсем седой,

его зрение ослабло за долгие годы служения королю. Гликас почти все время находился на одном и том же месте: в его задачи входил поиск убедительных доказательств, того, что на Сицилии когда-то, неважно, насколько давно, правили короли. Причем доказательства требовались такие, дабы их можно было обнародовать. Если бы это удалось сделать, стало бы очевидно, что наш добрый Рожер, возложив на себя корону, сделал это не по собственной прихоти и не навязал народу выдуманную им самим монархию, а лишь возобновил традицию. Гликас прекрасно знал античную историю, разби-рался в легендах и мифах, был докой по части прослеживания

* Аркада — ряд одинаковых по форме арок, опирающихся на столбы или колонны.

23

нитей и поиска связей. Он с успехом читал на греческом Гесиода, византийских авторов на латыни, а также Овидия и отцов христианства. Он отдал этому делу все свои огромные знания, да можно сказать и всю жизнь. Но пока так и не было найдено ни одного убедительного доказательства, и теперь уже мало кто верил, что его вообще найдут. Некоторые, в том числе и я, считали, что Гликас просто доживает на этом месте свой век: ему было удобно здесь, а жалованья вполне хватало на его нужды.

— Да, да, — повторил он, вскидывая голову, словно опять заслышав таинственный звук. — Я нашел новую нить.

— Что же это?Я не рассчитывал на подробный ответ; Марк и так уже

сказал больше, чем ему свойственно. Но, видимо, я застал его в благоприятный момент, он сегодня явно был разговорчивее обычного.

— Так вот, — проговорил он, — я подозревал, что ответ кроется у сикулов, а недавно уверился в этом. Ты, конечно, осведомлен об обычаях этого племени?

— Конечно. — Вижу, что нет, — лукаво ответил он после небольшой

паузы. — Это очень древняя народность, которая когда-то обитала здесь. Об их присутствии на Сицилии и на Итальянском полуострове сохранилось много свидетельств. О них говорит Фукидид*, а также Полибий**. Нам известны даже некоторые слова их языка, которые, на мой взгляд, свидетельствуют об его родстве с латынью.

— Какое же это имеет отношение к королевской власти? — Подожди, сейчас дойду и до этого. Ты так тороплив,

впрочем, подобно всем молодым. Поспешность — это очень плохо. У сикулов были боги — как и у всех прочих; не бывает

* Фукидид (род. около 470 г. до н.э.) — великий греческий историк.

** Полибий (201 г. до н.э. — 120 г. до н.э.) — греческий историк, государственный деятель и военачальник, автор «Всеобщей исто-рии» в 40 томах.

24

народа без богов. Самыми главными из них являлись поли-ции — защитники крестьян и моряков. У этих полициев был бог-отец по имени Адранус*. Именно этот Адранус в послед-нее время и вызывает мой интерес.

Невозможно было сказать, что значило для него «в последнее время» — действительно недавно или последние пять лет.

— Что ж, — сказал я, — надеюсь, ваши труды действи-тельно наконец-то принесут плоды.

Я собрался идти дальше, но Гликас схватил меня за рукав.

— Опять торопишься, — проговорил он. — Я пришел к выводу, что этот Адранус был вовсе не богом, а королем. То есть он являлся смертным, но из-за его статуса к нему отно-сились как к божеству.

Гликас улыбнулся и вздернул подбородок, как будто шум наверху стал громче.

— Все это складывается в прекрасную картину. Адранус был королем, полиции — его министрами, а крестьяне и мореплаватели — их подданными. Я сейчас перечитываю труды Полибия, чтобы найти нужные ссылки. Но это займет некоторое время, его работы весьма объемисты.

Марк Гликас отпустил мой рукав, и я, поздравив его с открытиями, смог наконец двинуться дальше. Мне не казалось, что Гликас проживет еще достаточно для того, чтобы проработать всего Полибия, должно быть, самого плодовитого из всех авторов. Но, несомненно, потом на эту должность назначат кого-то другого. Проходя через двор, я снова погрузился в думы о величии короля, о том, как его власть пронизывает наши жизни. Она не подвергалась сомнению никем в стране, все граждане Сицилии призна-вали ее. Но наши враги тоже были могущественны. Германский король и византийский император считали его узурпатором, а Папа Евгений формально до сих пор не при-

* Адранус — бог огня у сикулов.

25

знал его право на трон. Однако не верилось, что их можно будет убедить поменять свое мнение, поставив перед фак-том, что древние сикулы имели собственных королей. И тем не менее Гликас по-прежнему искал доказательства, а после того, как его не станет, изыскания продолжат другие. Хотя, может быть, сам король Рожер уже забыл о суще-ствовании этого ученого. В какой-то момент в прошлом он просто взял жизнь одного из своих подданных, поместил ее в комнату среди книг и оставил там, в тепле, благополучно позабыв, как о насекомом в солнечном уголке. Сколько подобных жизней можно было найти в таких уголках, жиз-ней, которые поддерживались теплом его величия! И я тоже, размышлял я, седлая коня подле ворот и выводя его на улицу мимо стражников, одетых в одинаковые мундиры. После того как цапля взмоет в небо и король сорвет колпа-чок с головы ловчего ястреба, вспомнит ли он о Тюрстане — поставщике развлечений?

Апрельское солнце в городских стенах пекло почти по-летнему. В этот час люди обычно закрывали ставни и пре-давались послеполуденному отдыху. Те, кто оставался на ули-цах, торопились домой или еще куда-нибудь, где можно было отдохнуть в тени. Продавцы воды зазывали людей; на их коромыслах колыхались бадьи и черпаки, а срывающиеся с них капли поблескивали во время падения и высыхали пре-жде, чем касались мостовой. Я миновал отряд пеших сара-цинских королевских охранников, возвращавшихся в свои казармы после какого-то парада. Они были одеты в шарова-ры, зеленые кафтаны и белые тюрбаны, а на поясе у них висели короткие изогнутые мечи. Их обогнали двое норманн-ских приставов в кольчугах, и я заметил злобные взгляды, которыми они обменялись с сарацинами, любимыми солдата-ми короля.

Приехав домой, я нашел ставни уже закрытыми от солнца. Привратник Пьетро прятался в тени, задремав на своей лежанке, поэтому не сразу открыл мне ворота. За моими ком-

26

натами присматривала его жена Катерина, родом из Амальфи*; она же приносила воду и готовила для меня, так же, как и для всех прочих обитателей дома на кухне внизу. Я называл это кухней, хотя на самом деле сие была просто загородка с очагом на дворе. Сегодня Катерина принесла мне пшеничные лепешки с луком и козьим сыром. Я закусил ими сицилийское вино с королевских виноградников Конка-д’Оро, которое полагалось трем первым классам придворных чиновников.

Поев, я немного вздремнул и проснулся с ощущением какого-то беспокойства. Меня словно томило некое предчувствие, и, пока лежал, я вспомнил о тех признаках раздора, которые так явно проявились на сегодняшнем меджлисе, о тех противо-речиях, что нарастали между нами. Кроме того, я недоуме-вал, зачем за мной следил Морис Беруль и что было у него на уме, когда он замешкался там, на верху лестницы. Еще я раз-думывал о том, к кому сейчас больше прислушивается наш король — к норманнам или ломбардцам, к арабам, грекам или иудеям? А потом припомнил, что мне предстоит отпра-виться в Бари с поручением, в разумности которого я сомне-вался и в котором был заинтересован лишь Юсуф, чтобы сохранить положение своего дивана.

В основном ради того, чтобы изгнать эти мрачные мысли, но и потому, что мне предстояло на время уехать из Палермо, я собрался вечером прогуляться в Королевскую капеллу и посмотреть, как двигается работа над мозаикой. Я пошел пешком, так как на улицах было довольно сухо. Сначала я решил зайти к ювелиру, жившему у ворот Бушеми, потому что после посещения капеллы думал заглянуть в тираз** к прядильщицам шелка. Они жили и работали недалеко от

* Амальфи — приморский город в провинции Салерно, располо-женной на побережье Тирренского моря.

** Тираз — ткацкая мастерская, принадлежавшая правителю; в ней изготовлялись дорогие одежды для самого государя и его приближенных.

27

дворца. В особенности мне хотелось увидеться с одной из них, Сарой. Она нравилась мне больше других.

Женщины эти были родом из Фив, города, славившегося своим умением растить шелковичных червей и ткать шелка, из которых потом шили наряды для различных придворных торжеств. Прядильщиц в качестве подарка королю и гражда-нам Палермо доставили сюда по приказу эмира эмиров Георга Антиохийского во время военного похода в Грецию двумя годами ранее. Обычно я одаривал Сару монетами — она сама предпочитала это; однако я так устал от денег на службе, что порой делал ей небольшие подарки. Кроме расходов на одеж-ду, платы за жилье и того, что требовалось для прокорма и ухода за моим конем, визиты в тираз являлись основной статьей моих месячных трат.

Когда я вышел из дома, уже спускались сумерки; на пере-крестках зажгли фонари. От колоды* у ворот сильно пахло водой, хотя источником этого были всего лишь намокшая пыль и разогретые солнцем камни, этот запах всегда будил во мне странное щемящее чувство, которое я никак не мог понять. Вероятно, то являлось всего лишь ощущением одино-чества.

В это время суток на улицы выходили подметальщики: они сами себя так называли, хотя на самом деле были мусорщи-ками, охотниками за разнообразными отбросами. В послед-нее время их становилось все больше, и они попали в поле зрения нашего дивана. Ими невозможно было управлять, а их прибыль оказывалась немалой. Они представляли собой зам-кнутую общину, куда невозможно вступить без рекомендации кого-то из главарей, каждый из которых контролировал определенный район города, имея в своем распоряжении вооруженную охрану. Они собирали дань как с подметальщи-ков, так и с нищих и с падших женщин. Еще более осложняло ситуацию то, что в каждом районе доминировали различные

* Колода, здесь: бревно с выдолбленной серединой, использую-щееся как корыто, желоб и т.п.

28

национальные кланы — арабы в Кальсе, греки в южной части города, сицилийцы в районе гавани. Время от времени возникали территориальные споры, не обходившиеся без кровопролития. Но пока поддерживался некий баланс между ними всеми, это было приемлемо. Однако в последнее время равновесие явно пошатнулось. Между бандами подметаль-щиков то и дело возникали стычки, и число смертельных исходов резко возросло. Диван надзора был вынужден вме-шаться в происходящее, но пока мы не пришил к какому-либо решению. Стало очевидно, что работа подметальщиков, как бы там ее ни называли, напоминало воровство. А жители Палермо были не так богаты, чтобы уличные отбросы могли прокормить столь большое число мусорщиков.

Об этом я и раздумывал, бредя в одиночестве по улицам. Проблема заключалась в следующем: требовалось прекра-тить воровство, пополнить королевскую казну, обеспечив при этом чистоту улиц. Можно было придумать некую общую одежду для подметальщиков, такую, чтобы они отличались от всех прочих, к примеру, желтого цвета. Тогда люди смогли бы пристальнее следить за их действиями, особенно, если бы те собирались группами. Но более смелым вариантом, который скорее бы заслужил внимание и одобрение короля, было бы полностью изменить их статус, объединив в единую команду под новым именем, например благородные уборщики, изо-брести для них королевскую эмблему и обязать выплачивать определенную сумму, а может быть, процент от заработка, в королевскую казну. В таком случае, это был бы уже госу-дарственный налог, а не откуп, так что все приобрело бы полностью законную форму. Но трудность здесь, помимо явного недовольства, которое несомненно возникло бы у гла-варей кланов, состояла в том, что никаких заработков как таковых у них не было. Кроме того, что они могли выручить за найденное или украденное. Получится ли заставить город-ских жителей платить за чистоту улиц? Сие казалось мне маловероятным. Может быть, и на это стоило ввести свой

29

налог? А пока хотя бы обязать подметальщиков носить с собой метлу и совок; с такой ношей им станет сложнее воровать. Но, с другой стороны, и совок в умелых руках способен стать опасным оружием…

Эти бесплодные мысли занимали меня, пока я шел до маленькой площади у ворот Бушеми, где находились мастер-ская и лавка ювелира. Некоторое время я смотрел, как он работает, превращая мягкое золото в тонкие листки. Увидев меня, он передал работу своему сыну и подошел; на его лице блестел пот.

В лавке имелась стеклянная витрина с товаром, так чтобы вещи можно было рассматривать, не трогая, пока сам ювелир не отопрет ее. После недолгих раздумий я выбрал гранат на подложке из раскрашенной фольги, придававшей ему особое свечение. Я решил, что Сара сможет носить его на цепочке, или, если захочет, вставить в перстень. Ювелир попросил за камень три серебряных дуката.

Покупки обычно поднимали мне настроение; так случи-лось и на этот раз. Направляясь дальше в сумерках к капел-ле, я загорелся желанием поскорее увидеть мозаику. Я уже несколько лет наблюдал за тем, как двигаются работы, и давно подружился с тем, кто управлял ими, — византий-ским мастером Деметриусом Карамидесом, которого пригла-сил на эту должность сам король Рожер.

Я вошел через западные двери и вновь поразился чудесно-му убранству капеллы. Это чудо было знакомым и все же не теряло своей власти надо мной. Неф находился в тени, но, двигаясь дальше, я увидел свет ламп в дальнем конце храма, там, где шла работа. Отраженный свет падал на лики апосто-лов и святых наверху, благочестивое воинство тех, кто свиде-тельствовал за нас. Освещена была и воздетая правая рука Христа Вседержителя и открытая книга с Его посланием о спасении: «Я — Свет миру». Слова не были видны мне, но я знал это. Лик Христа оставался в тени, однако дрожащие отблески создавали сияющий ореол вокруг платья Девы

30

Марии, подсвечивали нимб вокруг ее головы и простертую длань ангела Благовещения. Когда я подошел чуть ближе, тени сместились, и я разглядел пальцы на руке Господа и яркие крылья голубки.

Я двигался сквозь тень, и мне казалось, что свет специ-ально собирается вокруг меня в причудливые сети, будто невидимый рыбак расставляет их умелой рукой, чтобы достать добычу из самой глубины. Ничего случайного не может быть в человеческой жизни, все предуготовано заранее. Я вошел в капеллу в определенный момент, при определенном осве-щении. Я видел раскрытую Книгу, сияющий нимб, крылья; и над всем этим простирались длани, благословляющие, ука-зывающие путь. На мгновение я ощутил вспышку иного света, но он тут же исчез. Я увидел сходящего ко мне Деметриуса. Мы подали друг другу руки по обычаю византий-ских греков, взявшись за места выше запястий. Он пробыл на Сицилии уже больше восьми лет, жил вначале в Чефалу, затем здесь, в Палермо, но до сих пор даже не пытался как-то перенять стиль поведения или одежды своих хозяев, продол-жая сохранять церемониальные манеры Константинополя и носить широкий далматик* с высоким воротом. Я не знал, в чем кроется причина — в его личной гордыне или в патрио-тизме, но теперь это могло представлять для Деметриуса явную опасность, учитывая, что его император готовился к войне с Сицилией. Может быть, все дело заключалось про-сто в неуступчивости его характера? Или это я был слишком уступчивым или беспринципным? Этого я тоже не знал. Кто такой Тюрстан — грек среди прочих греков, франк среди франков…

Отвечая на его приветствие, я уже понял, что что-то слу-чилось. Нет, изменения не коснулись его лица, которое всег-да было угрюмым. Но голос… и то, как он сразу же повел меня в сторону, к южной части алтаря, туда, где нас не могли

* Далматик — одна из верхних царских одежд в Византии, сход-ная с архиерейской.

31

бы слышать двое рабочих. Здесь, у противоположной стены, я увидел человека, стоящего на платформе с лампами, под-вешенный на веревках. Он трудился над украшением свода прямо над фреской бегства святого семейства в Египет. Я заметил, что у этого человека очень светлые волосы, кото-рые в лучах, отбрасываемых лампами, казались золотыми.

— Что случилось? — сразу же спросил я. Точно так же, как растение распознает источник света, так и я сразу же чувствовал, где источник тайны.

Но в первый момент Деметриус ничего мне не ответил, лишь изучал меня своими внимательными непроницаемыми черными глазами. У него были тяжелые веки, а когда он был чем-то недоволен, он опускал их так, что лицо приобретало выражение страдания, которое, однако, вряд ли он собирался сносить.

— Что-то не так с работами? — Нам не разрешают их закончить. Скоро мы должны

уехать отсюда. — Уехать? Но здесь еще столько нужно сделать! Осталась

западная стена и аркады. И фигуры апостолов в… — Да, ты прав, здесь еще много работы, но завершать ее

уже будут не мои люди. Сюда пришлют других. Мы закончим мозаику в алтаре и на куполе, потому что нельзя допускать столь явного смешения стилей. Однако еще до конца года мы должны будем уехать.

— Пришлют других? — Я был поражен. — О ком ты говоришь?

Деметриус движением головы указал на человека на плат-форме, висящей высоко под куполом у северной стены.

— Вот один из них. Это романцы с севера, франки. Этому мы поручили выполнить украшения fleurs de�lices*, потому что ничего другого доверить не можем.

Я взглянул наверх. Голова человека была окружена золо-тистым ореолом, он напоминал ангела и стоял к нам спиной,

* Fleurs de�lices (фр.) — цветы наслаждений.

32

словно ему не было никакого дела до того, что происходит внизу. Справа, на уровне его сияющей головы, красовалось уже законченное изображение египетской пальмы и младенца-Христа, сидящего на плече у Иосифа. Когда я вновь взглянул на Деметриуса, в первые мгновения зрение мое оказалось затуманенным, словно я долго глядел на солн-це.

— Этого не может быть, — сказал я. — Их не могли послать для того, чтобы заменить вас. Может быть, они ста-нут помогать вам, учиться у вас. Ты же мастер, ты делал для нашего короля Рожера мозаику в Чефалу, и всем известно, как высоко он оценил ее.

Благодарность короля была тогда вполне весомой: за окончание мозаики он одарил Деметриуса пятьюстами золо-тыми динарами, и это помимо жалованья и прочих оговорен-ных сумм. Я знал это точно, потому что все расходы проходи-ли через наш диван.

— Это, должно быть, какая-то ошибка.Деметриус ответил странным угловатым жестом, который

был уже знаком мне, подернув правым плечом и чуть припод-няв ладонью вверх правую руку, словно отбрасывая что-то от себя, одновременно сердито и неохотно.

— Никакой ошибки нет. Наше место займут католики. — По чьему приказу? — По приказу короля.Это повергло меня в смятение; вначале я даже не поверил

прозвучавшим словам. Сколько уговоров и обещаний потре-бовалось для того, чтобы завлечь Деметриуса Карамидеса на Сицилию! В Чефалу, а теперь и здесь, в королевской капел-ле, в апсиде*, алтаре и на куполе он и его работники создали мозаики, которые по праву могли считаться чудом света. Чей же язык оказался настолько искусным, что убедил короля

* Апсида — полукруглый, прямоугольный или многогранный вы-ступ здания (обычно алтарной части храма), имеющий собственное перекрытие в виде полукупола или полусвода.

33

отдать приказание избавиться от них? Как и сказал Деметриус, это могли быть только люди из Римской церкви, пожелав-шие, чтобы там, где служат римскую мессу, мозаика тоже была создана романцами. Но когда потрясение немного про-шло, в голове осталась лишь мысль — это решение уже при-нято и приказ отдан втайне, чтобы информация не достигла дивана надзора. Именно это впервые породило во мне страх, пока я смотрел мимо Деметриуса в сумерки нефа. Такая таин-ственность свидетельствовала о большой власти. Каким путем они смогли достичь ее?

— Такого не может быть, — произнес я, но слова мои относились к этому конфликту между религиями, возникшему там, где сарацины вырезали деревянные потолки, романцы делали мраморные фризы, греки выкладывали мозаику, и все работали вместе в церкви, в которой наш норманнский король должен был слушать мессу.

Вероятно, расслышав по моему голосу смятение души, Деметриус подался ко мне и снова взял за руку.

— Пройди немного сюда, — сказал он. — При таком свете плохо видно. Точнее недостаточно, чтобы судить верно. Но медальоны в софитах в этой аркаде сделаны нашими людьми совместно с ломбардцами с континента. Они работа-ли вместе, понимаешь? И это прекрасная работа, точно такая же, как в апсиде, в алтаре и боковых приделах*. Они могут работать хорошо, но только под нашим руководством. Они обучились, но еще недостаточно. А теперь эти новички, кото-рые знают еще меньше, получат всю работу над нефом. И ты сам увидишь, как будет испорчена мозаика, она перестанет улавливать свет.

Глаза Деметриуса широко раскрылись, пока он говорил. — Свет, — повторил он. — Искусство мозаики — это

искусство света. Оно состоит в расположении кусочков, а не в их цвете. Мы видим, где заканчивается один оттенок и начи-нается другой, но свет — это слава, а у нее нет границ. Тот,

* Придел — пристройка.

34

кто не знает, как улавливать свет, никогда не сделает по-настоящему прекрасную мозаику. Они не смогут работать так, как мы. Ты сам увидишь, где закончится наша работа и начнется их.

Он говорил с большим чувством, и его глаза, не отрываясь, глядели на меня, сверкая в свете ламп, словно улавливали его точно так же, как и его любимая мозаика. Но мне показалось, будто Деметрус так возбужден в первую очередь потому, что его уязвило, что ему нашли замену. Это чувство было мне впол-не понятно. Я сам не мог поверить в то, что король позволил уговорить себя доверить работу над мозаикой в его собствен-ной капелле людям, обладающим меньшим мастерством, если он вообще об этом знал. Но Деметриус говорил так, словно в мире вообще больше не существовало мастеров мозаики.

— Да, — продолжал он, — теперь навсегда, пока стоит эта церковь, будет видно, где закончилась наша работа и началась их, более грубая. Только это утешает меня. Все это будут созерцать на протяжении веков.

— Деметриус, — сказал я, — пожалуйста, поверь мне, эти новости очень опечалили меня. Я постараюсь что-нибудь узнать. Должны быть какие-то очень веские причины, о которых нам пока ничего не известно.

Я проговорил это, опустив глаза, как сие было принято, если ты разделял чью-то печаль или сочувствовал кому-то в его горе. Потом я вновь взглянул на Деметриуса и заметил, что выражение его лица поменялось: на нем заиграла улыб-ка, которую трудно было назвать приятной.

— Эти важные причины, о которых нам ничего не извест-но, — то, что ваш король хочет ублажить Папу, назначив на все должности католиков. Рожер надеется, что если будет достаточно гибок, то сможет наконец заслужить признание Рима, которое пока ему получить не удалось.

Он произнес это едва ли не с насмешкой, что было ему не свойственно. Мне стало обидно за нашего доброго короля Рожера, в особенности из-за того, что в словах

35

Деметриуса прозвучала доля правды. Конечно, не в том, что касалось мотивов короля, ибо кто из нас мог знать их, но в том, что Папа Евгений до сих пор продолжал обра-щаться к королю как к простому синьору, отказываясь при-знавать его титул.

— Полагаю, что короля ввели в заблуждение, — сказал я. — Ему дали дурной совет.

— Какая разница, что за совет ему дали? Он скрепил его своей печатью. Вам достанется украшение аркады нефа, с обеих сторон. Вам придется придерживаться Книги Бытия — это было оговорено, когда мы начинали работу, но вы пре-вратите все это в сборник историй.

В этот момент на его лице отчетливо читалось презрение. — Вы, на Западе, не умеете ничего другого. Вы движетесь

слева направо, от одной сцены к другой, по очереди. Вы ничего не понимаете. Божия милость не отличается от Его власти, она нисходит сверху вниз. Это единый лик славы, подобный свету. И что же вы делаете с этой милостью и властью? Вы превра-щаете их в набор историй. Господь создает свет, Господь живет в свете, который создал, но вы этого не понимаете, вы рассказываете сказки.

Презрение звучало и в его голосе, в том числе и в мой адрес. Я никогда еще не слышал от Деметриуса таких речей, и это заставило меня подумать, что на самом деле я не знаю его, хотя долгие годы считал своим другом. Да, я понимал, что задета его гордость, и задета серьезно. Но это презрение было в нем и до того, и прорваться наружу оно могло бы и от менее сильного удара. Там, где уже появилась трещина, любое сотрясение способно расколоть камень. По-моему, это сказал святой Павел в своем послании к фессалоникийцам, призывая братьев-христиан быть едиными в вере и служе-нии. Но изречение святого Павла — если оно действительно принадлежало ему — лишь позже пришло мне на ум. Будь я мудрее, подобное вызвало бы у меня лишь печаль, а не гнев.

— Обычное дело для того, кто лишен чего-то, завидовать тому, у кого это есть. Откровение Божие давалось нам после-довательно, будто страница за страницей. Мы обладаем даром рассказа, а вы — нет, поэтому и пытаетесь выдать это за наш недостаток, — таковы были мои слова.

После этого нам ничего не осталось сказать друг другу. Деметриус проводил меня вдоль придела, но расстались мы холодно. Я немного постоял в одиночестве за дверями, глядя на неф, по направлению к алтарю и апсиде. Там, куда падал свет, я видел разноцветные мраморные инкрустации балю-страд и нижней части стен, работу итальянских мастеров. Позади них виднелось сияние мозаики. А в сумеречной высо-те надо мной, почти невидимый, но прекрасно знакомый по предыдущим посещениям, скрывался арабский резной пото-лок с росписью. Романцы, византийцы и сарацины вместе работали здесь, создавая единую гармонию, чтобы сделать прекраснейшую церковь во всем Палермо, которой она и стала, даже будучи незавершенной. Я помнил времена, когда под этими сводами одновременно на фоне стука, шелеста и скрежета инструментов звучала речь на самых разных язы-ках.

Но дело заключалось не только в здании как таковом. Это слияние всего лучшего из разных традиций в моем представ-лении являлось символом единства в многообразии, которое существовало в нашей стране, гармонии, которую наш король так разумно защищал и сохранял. А моей скромной ролью было помогать ему в этом великом деле. Именно из-за этого я так беспокоился о подметальщиках улиц. И именно поэто-му собирался встречаться с Лазарем Пиликом.

УДК 821.112.2

ББК 84 (4Вел)

А71

Barry UnsworthTHE RUBY IN HER NAVEL

Ансворт, БарриРубин для танцовщицы /Пер. с англ. М.Л.Кульневой. —

М.: ООО ТД «Из да тель ст во Мир кни ги», 2009. — 368 с.

При дворе сицилийского короля Рожера причудливо смеша-

лись и бок о бок живут представители всех вероисповеданий и

национальностей. Волею судьбы там же оказывается и юный нор-

манн Тюрстан. Он поступает в услужение к мусульманину Юсуфу,

который держит в своих руках казну христианского владыки.

Тюрстана мало занимают придворные интриги, единственная его

мечта — стать рыцарем. Однако, как выясняется, все может ока-

заться полезным, даже последняя мелочь. Никому не известно это

заранее. И пока Тюрстан разрывается между аристократкой

Алисией и загадочной и экзотической танцовщицей Незрин, при

дворе бушуют нешуточные страсти. Тюрстан становится пешкой в

опасной игре, проигравший в которой поплатится жизнью…

All rights reserved

© Кульнева М.Л., перевод, 2009

© ООО ТД «Издательство

Мир книги», издание

на русском языке, 2009ISBN 978-5-486-03076-5

А71

Барри Ансворт

РУБИН ДЛЯ ТАНЦОВЩИЦЫ

Редактор Е. НовиковаТехнический редактор Е. Алексеева

Корректор С. ЧегодаеваДизайнер обложки И. Тарачков

Компьютерная верстка ООО ТД «Издательство Мир книги»

ООО ТД «Издательство Мир книги»111024, Москва, ул. 2-я Кабельная, д. 2, стр. 6.

Каталог «Мир Книги» можно заказать по адресу:111116, г. Москва а/я 30 «МИР КНИГИ»,

тел.:(495) 974-29-74 e-mail: order@mirknigi.ru

Подписано в печать 05.07.2009.Формат 84 108 1/32. Печать офсетная.Гарнитура Miniature. Усл. печ. л. 19,32

Тираж 15 000 экз. Заказ №