1

Ш . Р. Г о й з м а н

ВОСПОМИНАНИЯ НЕЗНАМЕНИТОГО

Ч а с т ь 2 . Ж И В У, К А К М О Ж Е Т С Я

2 3

Ч А С Т Ь II

45. Первокурсники

Вот и началась для меня, как выразилась на прощание Алка Симкина, жизнь в эмиграции. Теперь я вокруг себя слышу только русскую речь, правда, какую-то очень уж своеобразную, насыщен-ную местными, новыми для меня словечками. В первое время, пока не привык, я «кажинный» раз удивлялся, услыхав, напри-мер, такой диалог двух студентов перед лекцией:

— Глякося, глякося, до нас вроде как физик лындаить.— Вуоо! Ты что буровишь! Окстись! У нас шшяс аналитика

по расписанию?!В отличие от общеобразовательной школы, нам, будущим

математикам, в основном, читали математические предметы и физику. И хотя был у нас также курс английского языка и, конеч-но же, обязательный «марксизм-ленинизм» (куда от него денешь-ся?), такой подход к учебе мне нравился! Интересными были и преподаватели! Особенно меня поразили Лидия Михайловна Леонидова и Галина Артемьевна Веселова. Энергичная Лидия Михайловна эмоционально, но с железной логикой, излагала нам курс математического анализа, а по-свойски простая Галина Артемьевна вела по этому же курсу практические занятия (вдо-бавок ко всему она была и куратором нашей группы, так сказать, нашей классной дамой).

Я, истосковавшийся по новым знаниям, каждый день по утрам спешил в читальный зал института, обкладывался задач-никами и до самого вечера, по отработанной годами своей мето-дике освоения математики, решал и решал все задачи подряд сверх всех домашних заданий. Когда же наступила необычно суровая для меня курская зима, я из читального зала института перебрался в читальный зал Областной библиотеки. Напялив на себя сразу две рубашки и наглухо застегнув все пуговицы своего драпового пальтишка, я бежал туда с самого раннего утра, чтобы успеть занять облюбованное мною местечко у печи-голландки. У этой теплой кафельной стенки я просиживал над математикой целыми днями.

А по вечерам — лекции. С интересом присматривался я к своим новым товарищам. С облегчением узнал, что среди студен-тов-вечерников не оказалось ни одного работающего, тем более, ни одного работника школы. Девочки в нашей группе были в явном

Посвящения и извинения

Вторая книга моих воспоминаний охватывает период с 1955 по начало 1989 года. Если вы в этой книге найдёте строки о себе, и вам сразу захо-чется сказать: «Нет! Это было не совсем так!». Не спешите! Всё было именно так!

Есть, разумеется, в этой книге некоторые нарочито введенные мной неточности, которые продиктованы особенностями выполняе-мых мной работ в период с 1966 по 1972 годы, их секретностью. Конечно, секретность этих работ уже давно стёрлась временем, но всё равно оста-лись внутренние нравственные ворота, так сказать, внутренняя цензу-ра автора, которая до сих пор не позволяют мне говорить обо всём, что знаю. Поэтому для создания этой книги я привлёк условные литератур-ные приёмы, которые позволяют писать мне о некоторых событиях тех лет на острие грани «правда — художественный вымысел».

Шимон Гойзман

© 2009 Ш. Р. Гойзман. Хайфа

4 5

большинстве — уже давно утвердилось мнение, что педагог — это сугубо женская профессия. Как ни странно, из восьми парней нашей группы никто, кроме меня, о своем будущем разговоров не заводил, но то, что о педагогической карьере никто всерьез и не мыслил, так это уж было точно! Все мои новые товарищи были такими же, как и я, неудачниками, не сумевшими поступить в дневные ВУЗы. Среди них были даже медалисты, не прошедшие этап собеседования в московских институтах. Я, как неудачник с наиболее солидным стажем, был, наверно, старше всех, и поэтому медленно и тяжело сходился со своими новыми товарищами.

Все окружающие меня студенты, в основном, были выход-цами из маленьких районных городишек и сёл Курской области; все, как и я, жили на частных квартирах или у своих городских родственников. Среди сокурсников я выделил невысокого коре-настого парнишку из глухой деревушки Тимского района Володю Петрова, который оказался блестящим математиком, несмотря на свою ужасно косноязычную речь. На одном из первых практиче-ских занятий Галина Артемьевна вызвала его к доске. Стоя перед аудиторией, Петров чисто случайно запутался в решении, изма-зался весь мелом и, вдобавок ко всему, провез грязным указатель-ным пальцем под носом, произнеся с забавным местным говором:

— У, шшьорт, не полушшяется!Когда же через несколько дней Галина Артемьевна, желая

вновь вызвать Володю к доске, заявила: «К доске сейчас пойдет, простите, еще не запомнила фамилию, ну, тот, у которого «У, шшьорт, не полушшяется!» (и тут она картинно провезла вытяну-тым пальчиком над верхней губкой), то эта фраза сразу стала у нас в группе крылатой.

Более-менее я подружился только с высоким и статным Игорем Покидько. Игорь был по натуре очень спокойным и немно-гословным. Очевидно, поэтому к каждому его слову все окружаю-щие прислушивались внимательно. Стоило ему сказать в сторону Володи Петрова два слова: «Вот, Петрован-хитрован!», как эти слова незамедлительно стали припечатанной кличкой.

И еще буквально прилип ко мне один парень из Рыльска. Он угодливо угощал меня то отличным домашним салом, то прекрас-ным медом. Но, как я быстро понял, он видел во мне только полез-ного для себя человечка. Так, приглашая меня к себе домой, он знакомил со мной свою квартирную хозяйку еврейку, так как наде-ялся, что «ей будет приятно, что я дружу с евреем, — с ухмылкой пояснял он». Я явно почувствовал, что угощая меня домашними продуктами, он тем самым «прикармливал», как говорят рыбаки,

дабы потом иметь моральное право «доить» (делать за него чер-тежи, давать списывать, требовать подсказок). Отвадить от себя людей такого сорта всегда не очень просто. Как осенних мух.

Кроме института, я, разумеется, был ещё завсегдатаем боль-шого книжного магазина. Денег на покупку книг у меня просто не хватало, поэтому, бродя часами от прилавка к прилавку, я доволь-ствовался только просмотром новинок литературы. Но у фила-телистического прилавка кое-какие средства на покупку новых марок я все-таки изыскивал. У того же прилавка я познакомился и с местными филателистами. Побывав у некоторых из них дома, я увидел богатые коллекции марок, а на мой недоуменный вопрос: «Как вам в глухой провинции удается добывать такие редкости?», мне показывали стопки конвертов с заграничными штемпеля-ми: «От зарубежных корреспондентов...». И снова я был повержен в изумление различиями между Украиной и Россией: я, еврей, без каких-либо протекций был принят в институт, вот уже три месяца я не слышу в свой адрес ни одной антисемитской выходки, а теперь еще встречаю людей, которые свободно переписываются с заграницей, хотя я твердо знаю, что это запрещено.

Поздно вечером после лекций, возвращаясь на улицу Челю-скинцев, я часто заставал дома компанию из трех-четырех тре-тьекурсников литфака, которые, собираясь у гостеприимной четы Афанасьевых, подолгу засижи-вались за чаепитием и за инте-ресными для меня беседами. Как я вскоре понял, Вова, как и Алла, писал стихи, и к ним на «семейный огонёк» приходили не обремененные семьями дру-зья-студенты — такие же само-деятельные поэты и прозаики. Устало плюхнувшись на свою кровать, стоявшую у доброй печки, я невольно слушал стихи Есе-нина и Ахматовой. Именно тогда я впервые услыхал о существо-вании таких поэтов, как Николай Гумилев, Марина Цветаева, Максимилиан Волошин. Впрочем, разговоры касались не только особенностей стихосложения, но и задач литературы, ее места в окружающей нас жизни. Среди гостей резкостью суждений выде-лялась рослая, крепко сколоченная Алла Бархоленко. Рыжие непослушные вихры волос и курносый носик на веснушчатом лице придавали ее облику веселый и озорной вид. Писала Бархоленко

Вова и Алла Афанасьевы7 ноября 1955 года

6 7

преимущественно прозу, причем, судя по всему, весьма серьезную с публицистическим оттенком. Как рассказала мне сестра, руко-писная повесть Бархоленко «Путешествие из Костромы в Курск» (название я точно не помню, но оно довольно прозрачно намека-ло на аналогию с Радищевским «Путешествием из Петербурга в Москву») в прошлом году ходила в институте по рукам и пользова-лась весьма большой популярностью. Когда же и я изъявил жела-ние прочесть эту повесть, мне туманно намекнули, что рукопись, к сожалению, попала в поле зрения всесильных органов КГБ* и, повторяя судьбу повести Радищева, была изъята. Автора же пове-сти вызывали «туда», проводили с ней профилактическую беседу и серьезно предупредили «кое о чем». При этом вызывали туда не только ее, но и ее ближайших друзей. Друзья, в том числе и чета Афанасьевых, предпочитали не очень распространяться об этом вызове; возможно, что дали подписку(?).

Под воздействием литературной среды, в которой я неожи-данно очутился, решил и я попробовать свои литературные силы. Переполненный последними киевскими впечатлениями о людях Бессарабской «малины», я начал писать рассказ, главным дей-ствующим лицом которого был молодой парень, квартирный вор. После освобождения из колонии мой будущий герой вернулся в родной город и неожиданно для самого себя влюбился в девушку из приличного круга. Любовь побудила его отказаться от преж-них занятий, идти работать и учиться. Но бывшие дружки, силой завладев его девушкой, совершили над ней групповое надруга-тельство, в результате чего, по замыслу, должна была наступить закономерная трагически страшная развязка.

Рассказ писал я тайно ото всех, мучимый робостью перед окружавшими меня «маститыми» литераторами и неуверенно-стью в своих литературных способностях. Когда же мои сомне-нья в себе достигли какого-то предела, я отважился и по секрету показал неоконченный опус Вове Афанасьеву. Тот с интересом прочел его, скупо, но убедительно похвалил и сказал, что у меня есть несомненный литературный дар и рассказ обязательно надо закончить. Затем он посоветовал мне стать участником студенче-ского литературного кружка, которым руководит профессор Иосиф Маркович Тойбин.

— А меня не погонят? Я же с физмата? — спросил я Вову.— Об этом не волнуйся. У нас уже есть кружковцы из других

факультетов. Вот вчера, помнишь, заходила к нам Рита Бучан-

* КГБ — Комитет государственной безопасности

ская? Так она, например, с инъяза. Пишет стихи и на русском и на немецком языке, переводит немецких поэтов.

И вот в один из субботних вечеров в компании с Аллой и Вовой я таки пришел на этот кружок. Занятия его проходили, оказывается, в кабинете литературы, уже знакомом мне по всту-пительным экзаменам. К моему удивлению, первым, кого я там увидел, была та самая железная женщина-экзаменатор, прини-мавшая у нас письменный экзамен по литературе. Меня пред-ставили. Железная женщина неожиданно мягко улыбнулась и протянула мне руку:

— Кузько, Ольга Ивановна, хозяйка этого заведения, имену-емого литературным кабинетом.

Она очертила в воздухе рукой круг, а я, следуя за ее рукой, обвел взглядом это уютное «заведение»: залитые желтым электри-ческим светом книжные шкафы у стен, портреты разных писа-телей в простенках, развесистый фикус в бочке у стола Ольги Ивановны, стол для преподавателя и два ряда простеньких столов перед ним.

На этом наша беседа прервалась, не успев начаться, так как аудитория стала быстро наполняться шумными кружковцами. А вот появился, наконец, и сам профессор Тойбин, неся на вытя-нутой руке старомодный потертый портфель. Любезно поздоро-вавшись с Ольгой Ивановной, он бросил на стол свой портфель и бодрым тоном спросил у членов кружка:

— Ну, что у нас нового создано за прошедшую неделю?— Давайте я прочту свое новое стихотворение, — нетерпе-

ливо встал один долговязый прыщавый студент и начал нараспев сладкозвучным тенором читать стихи о своих летних впечатлени-ях от родной деревни, от тихой речки и от ярких звезд, отражаю-щихся ночью в ее водной глади.

Творение этого студента меня, откровенно говоря, не трону-ло, но когда он кончил читать, я был изумлен тем скрупулезным и разносторонним анализом этих стихов, который весьма квали-фицированно провели и выступавшие экспромтом один за другим кружковцы и, в заключение, сам Иосиф Маркович. На этом и на нескольких последующих заседаниях литературного кружка я понял, что на литературном поприще не все так просто, как я думал, что писательскому мастерству надо учиться серьезно, не меньше, чем и всякому другому делу. К сожалению, времени на литературную учебу у меня явно не хватало. И я вскоре решитель-но забросил свой недописанный рассказ в дальний угол и никогда больше к нему не возвращался.

8 9

Но вот частым вечерним гостем литературного кабинета я все равно остался. Мне нравились острые разговоры о нашей жизни, которые нередко вели Вова с Ольгой Ивановной за чаепитием с карамельками, нравилось смотреть на шахматные баталии между ними. Ольга Ивановна, к моему удивлению, оказалась довольно сильным шахматным игроком. Попадая в затруднительное поло-жение, она обычно изрекала забавную фразу: «Н-да-с, здесь срочно требуется какая-нибудь кардинальная комбинашка!» и начинала нервно барабанить пальцами по столу, после чего делала несколь-ко быстрых ошеломительных ходов, приводящих к неожиданно-му выигрышу. И, конечно, я часто заглядывал туда просто для того, чтобы «подстрелить» папироску, так как на покупку папи-рос у меня денег далеко не всегда хватало. В один из таких вече-ров Ольга Ивановна, оторвав своё внимание от шахматной доски, как-то сказала мне:

— А ведь я вас помню еще по вступительным экзаменам! Между прочим, в вашем сочинении было много грамматических ошибок, но я все-таки поставила вам тройку: вы были единствен-ным, кто писал сочинение самостоятельно, не списывая.

— Что вы, Ольга Ивановна! Списывал я! Списывал, как и все остальные, — рассмеялся я, чем жестоко разочаровал её.

— Нет. Этого быть не может. Я на экзаменах всегда все вижу.После этого мне уж ничего не оставалось делать, как поспо-

рить с ней на пачку «Беломора» о том, что я сейчас же, немедленно у нее на глазах спишу из книги какой-нибудь текст:

— Только с условием, что вы, как и на экзаменах, будете спо-койно прохаживаться взад-вперед по проходу аудитории.

Многолетний опыт списывания сочинений меня не подвел и пачку папирос, на радость присутствовавшему при сём Вовке Афанасьеву, я таки выиграл!

Незаметно подошли новогодние праздники. Новый 1956 год я весело встречал в компании своих однокурсников на дому у одной из наших студенток — миниатюрной Светочки Харламовой. Сразу следом за праздниками пошла череда зачетов и экзаменов первой в моей жизни экзаменационной сессии, которые я сдал очень даже успешно.

А в середине февраля в Москве, наконец-то, открылся ХХ съезд КПСС, о подготовке к которому назойливо вот уже который месяц с утра до вечера трубило радио, и писали все газеты. Теперь же радио и газеты были заняты только изложением полных отче-тов о скучнейших заседаниях съезда. Но вот и съезд завершил свою работу. Несколько дней газеты были наполнены исключи-

тельно трафаретными откликами на решения съезда и, возвра-щаясь в привычное русло жизни, начали, уж было, публиковать обыденную информацию о наших хозяйственных достижениях. Неожиданно в газете «Правда» появилась большая серьезная статья о культе личности Сталина. Газету с этой статьей в инсти-туте передавали из рук в руки. Кругом только и слышу: «А вы уже читали?». Вручая мне газету со статьей, пестревшей многочислен-ными подчеркиваниями и отметками на полях, Ольга Ивановна заинтересованно посмотрела на меня, склонив голову, и много-значительно протянула: «Тоже хотите почитать? Ну-ну...». Затем неизвестно откуда по городу поползли слухи, что статья эта появи-лась неспроста, что кроме официальных заседаний съезда, было, оказывается, еще одно — «секретное», посвященное именно этой теме! Атмосфера слухов разрядилась лишь после того, как собрали общеинститутское закрытое комсомольское собрание.

Поскольку комсомольцами были, конечно, все студенты без исключения, то актовый зал института был забит до отказа заин-тригованными слушателями. В конце зала многие даже стояли в проходах и у стенки за рядами кресел.

Но вот за стоящим на сцене и покрытым традиционной красной скатертью длинным столом деловито расселись парторг института и еще человек пять серьезных партийных работников.

— Товарищи! Мы собрали вас для того, чтобы ознакомить со стенограммой закрытого заседания ХХ съезда КПСС по докладу генерального секретаря КПСС Никиты Сергеевича Хрущева «О культе личности Сталина», — объявил парторг нашего институ-та, помахав перед нами брошюркой в пунцово-красной обложке. — Хотя данный закрытый доклад предназначен только для ком-мунистов, но по специальному решению Курского обкома КПСС мы доводим его содержание и до комсомольцев-вузовцев. Слово для зачтения доклада представляется секретарю комсомольской орга-низации института товарищу Лузану.

Зал, затаив дыхание, слушал доклад. Впервые вслух о лич-ности Сталина было сказано все, что, в общем-то, и я, и многие другие давно знали или догадывались, но боялись говорить. Меня же больше всего поразили подкрепленные цифрами масшта-бы репрессий и неуклюжие попытки свалить на одного мертво-го вождя все последствия раздутого партией культа личности и другие политические ошибки партии. В связи с этим особенно мне запомнился один кусок стенограммы доклада:

Возглас из зала: А где вы, члены Политбюро, в это время были?

10 11

Хрущев: Подымитесь, кто это спросил.Молчание в зале.Хрущев: Вот там и мы были!Чтение доклада продолжалось несколько часов. Чтецы время

от времени подменяли друг друга. После завершения чтения доклада, обсуждение которого регламентом нашего собрания не предусматривалось, студенты расходились из актового зала мед-ленно. Всем тем, кто ранее искренне произносил спичи во здравие вождя, стало больно, как идиотам, для которых в момент просвет-ления наступило осознание сущности своей болезни. А тем, кто ранее неискренне произносил спичи во здравие вождя, стало дис-комфортно, как людям, публично уличенным в страшной лжи. И многие из них кинулись громко оправдываться: «Ах, мы не знали, ах, мы не подозревали, мы слепо верили вождю и были, как и все, идиотами!». Я был мрачно удовлетворен услышанным и искал в окружавших меня лицах единомышленников. Но таких было, оче-видно, мало.

В один из последующих дней весь институт был взбудора-жен сообщением о том, что на историко-филологическом факуль-тете без санкции партийного комитета института состоялось общее комсомольское собрание для обсуждения доклада Хруще-ва. На нем секретарь факультетского комсомольского бюро Нико-лай Рыков, высокий, худощавый студент второкурсник, с глубоко врезанными, фанатично горящими глазами, предложил резолю-цию недоверия Коммунистической партии и изъятия из Устава комсомола пункта о руководящей роли КПСС. И общее собрание комсомольцев факультета дружно проголосовало за эту резолю-цию! Более того, в принятой резолюции содержалось обращение к комсомольцам других факультетов провести и у себя аналогич-ные собрания, чтобы выйти от имени комсомольцев всего Курского пединститута с предложением об изменении Устава в Централь-ные органы комсомола.

Для институтского парторга как сам факт собрания истфи-ла, так и его резолюция были подобны неожиданно разорвавшей-ся бомбе. Увидев непривычно озабоченные и растерянные лица членов парткома института, мне от души стало весело. И я, вооду-шевленный идеей поддержки истфиловцев, побежал к комсоргу нашего вечернего отделения: «Давай соберем и мы своих! Поддер-жим резолюцию! А?». Комсорг вечернего отделения лысый, плот-ного телосложения, видавший виды мужичок, сразу же остудил мой пыл: «Видишь ли... Наша комсомольская организация здесь полулегальна... Мы все, вечерники, должны, фактически, состо-

ять на учете по месту работы — при этом он многозначительно воздел глаза к потолку, а вся его лысина собралась в морщины. — Так что нам совсем ни к чему высовываться и лишний раз драз-нить гусей».

Комсомольцы других факультетов тоже, очевидно, «гусей дразнить» не пожелали. Это позволило парткому института с лихорадочной быстротой решительно взять инициативу в свои руки. Парторг института созвал внеочередное комсомольское собрание истфила с единственным вопросом повестки дня — осуж-дение антипартийной линии комсорга Рыкова. Каково же было изумление студентов других факультетов, когда собрание истфи-ловцев после многочасовых бурных обсуждений отказалось идти на поводу у парткома и отклонило предложенную им резолюцию осуждения. В последующие дни партком института, казалось, заседал непрерывно. На его заседания, проходившие в режиме секретности, время от времени вызывались на переговоры студен-ты истфила. Вызывались и поодиночке, и группами. Затем, снова и снова в актовом зале института заседало общее комсомольское собрание истфила. При этом в полуоткрытые двери зала загляды-вали и вслушивались любопытные болельщики других факуль-тетов и радостными жестами сообщали стоящим сзади: «В третий раз пересчитывают руки! Молодцы! Не сдаются!».

И мне очень хотелось быть среди тех, кто в зале. Дома я пытал сестру и Вову Афанасьева, как голосовали они. И с удивле-нием узнал, что они не поддержали Рыкова.

— Да ну его, забубенного, — с усмешкой сказал Вова. — Что толку отделять комсомол от партии? Это у него так... Со страху. Не захотелось ему лично отвечать за всю мерзость, что натворила и творит партия.

— Так ведь разве это плохо? Проводить свою независимую, комсомольскую политику! Отстаивать права молодежи!

— А кто будет проводить пионерскую политику? А кто будет отстаивать права детей из детского садика? — саркастически спросил Вова?

Чем возразить ему, я не нашелся. Ибо он, пожалуй, был прав.

46. Танцуем и поем!

В конце концов, сопротивление «оппортунистов» из истфи-ла все-таки было сломлено. Рыкова, как комсорга, переизбрали, а затем исключили из комсомола, осуждение культа личности Сталина плавно перекочевало куда-то на высший уровень: в цен-

12 13

тральные газеты и на Всесоюзное радио, привычный всем двой-ной барельеф «Ленин — Сталин» вскоре был заменен тройным барельефом «Маркс — Энгельс — Ленин», по всей стране прошла волна переименований городов, колхозов, институтов. Помню короткий анекдот тех лет: «Вы слышали, что Днепропетровский институт стали переименовали в институт лени?» В одну из ночей из Первомайского парка тихо исчезла скульптура Сталина, без лишнего шума переименовали улицу Сталина во Вторую Восточ-ную, из всех официальных кабинетов исчезли портреты Сталина, после чего в Курске воцарился прежний благостный порядок. Тем более что в институте началась подготовка к общеинститутскому смотру художественной самодеятельности.

Были ли до этого в институте подобные смотры самодеятель-ности или это был первый? Не знаю. Но за подготовку к предстояще-му общеинститутскому смотру художественной самодеятельности партийная, комсомольская и профсоюзная организации институ-та взялись настолько рьяно, что не пожалели средств на пригла-шение целой группы специалистов по обучению студентов пению и пляскам — на каждый факультет своих. Теперь наши вечерние лекции все время шли в сопровождении звуков хорового пения и танцевальных мелодий, доносившихся то из актового, то из спор-тивного залов, то из других больших аудиторий института.

— Может и себе заделать что-нибудь такое-этакое? — задал как-то нам с усмешечкой риторический вопрос Игорь Покидько во время очередного перекура между лекционными «парами». — Споём что ли?

А почему бы и нет? Должна же хоть чем-то веселеньким запомниться всем нам студенческая жизнь! И я, при случае, обра-тился к нашей классной даме с идеей организации самодеятель-ности, подобно студентам дневного отделения. Галине Артемьевне эта идея безоговорочно понравилась, но тут же она нахмурилась и крепко призадумалась, как бы просчитывая про себя все вариан-ты ее осуществления:

— Вы же вечерники... Теоретически, вы должны где-то работать, в школах или в детских садиках... Руководитель само-деятельности на вечернем отделении сметой не предусмотрен... Так-так-так, комсомольская и профсоюзная ячейки, однако, у нас существуют... Поговорю с руководством... Может быть, что-нибудь и придумаем.

В один из последующих вечеров Галина Артемьевна под-вела ко мне пожилого человека с большими выпуклыми очками, сидевшими на мясистом носу, который явно выдавал в нём моего

соплеменника. Человек был одет в уже видавшее виды шикарное пальто из красной кожи, а на его голове сидела сильно потрепан-ная солдатская шапка-ушанка, резко контрастировавшая с кожа-ным пальто. Зато на его плече висел красивый и, очевидно, очень дорогой красный аккордеон, выглядывавший из потертой черной холщевой сумки.

— Гуревич, Евгений Савельевич, художественный руково-дитель самодеятельности и аккордеонист-аккомпаниатор. Или просто худрук, — отрекомендовался он, протягивая мне руку. — А вы, значит, и есть товарищ Гойзман, староста кружка? Сколько у вас человек в хоре? Ах, вы еще не знаете? Учтите, что в смотре самодеятельности главное не то, как поёт хор, а сколько человек поёт! Важен процент охвата! Вы, надеюсь, понимаете? А за резуль-тат не беспокойтесь! Ну что ж (тут Евгений Савельевич извлек из кармана пальто затасканный блокнотик и начал внимательно его изучать), давайте начнем работать с ближайшей субботы?!

— Ну что ж, — повторила слова худрука Галина Артемьевна после его ухода. — Будем организовывать?! Евгений Савельевич может быть и не дипломированный специалист, как те из музы-кального училища, которых приняли на дневные факультеты, но зато за свою работу он берет меньше. А опыт у него большой: он руководит самодеятельностью чуть ли не во всех организациях города!

— Галина Артемьевна! А с чего это худрук назвал меня ста-ростой кружка? Да и кружка самодеятельности еще нет!

— А вы, Гойзман, что же, еще не знакомы с законом природы, гласящим: «всякая инициатива наказуема»? — хитро улыбнулась Галина Артемьевна. — Вы сами высказали идею, вот теперь и дей-ствуйте: сбегайте на вечерний биофак, на вечерний истфил, на вечерний иняз и организуйте людей, сагитируйте!

Отступать было некуда. Пришлось побегать, поагитировать. И тут выяснилось, как ни странно, что у большинства коренных курян патологически отсутствует музыкальный слух. Для меня это было удивительное открытие! И все же ребят с первого и второ-го курса физмата (вечернее отделение существовало только второй год) мне удалось записать в хор абсолютно всех. Записал их на условии, что петь будут только те, у кого есть слух, а остальные будут только открывать рты для создания массовости. В хор после долгих переговоров записались девочки с иняза, истфила, а вот свои физматовки, кроме нашей Светочки Харламовой и толстуш-ки со второго курса Лили Майоровой, петь отказались наотрез. Но ничего!

14 15

За постановку танцев с энтузиазмом взялись Тамара Быстро-ва и Карина Гудкова — девочки со второго курса физмата. Они же обещали где-то по своим каналам раздобыть и костюмы! С жела-ющими плясать ситуация была противоположная — девочек-пля-суний было хоть отбавляй, а мальчиков — ноль. Пришлось всем нам, мальчикам-физматовцам (и мне в том числе), взять обяза-тельство: за один месяц выучиться плясать и протанцевать весь предложенный нашими постановщицами репертуар.

В назначенную субботу появился Евгений Савельевич со своим аккордеоном. Он деловито раздал всем тексты песен, раз-множенные им под копирку на пишущей машинке, и заявил:

— Петь на смотре будем две песни, а разучивать три (про запас, на случай вызова на «бис»). Одна песня будет о партии, а две другие — русская и украинская народные песни. Такой репер-туар безотказно действует на комиссию, успех я вам гарантирую. А разучим мы их быстро — песни простые, но выигрышные. Вот увидите, весь зал нам еще подпевать будет!

На репетициях хора все мы пели с удовольствием, благо, нашелся среди нас и хороший солист-запевала — Виталий Рома-нюк из вечернего истфила, обладатель мягкого красивого тенора. После завершения репетиций хора, мы начали разучивать пляски. Евгений Савельевич и тут не ударил в грязь лицом: каза-лось, не было такой танцевальной мелодии, которую бы он не знал. Вдобавок ко всему Гуревич отрабатывал с нами даже программу концерта:

— Программа должна быть разнообразной, чтобы не утомить комиссию, — поучал он нас. — Номера должны чередоваться: хор — чтение — пение — пляска — чтение — пение — пляска и так далее.

Весь институт теперь говорил только о предстоящем смотре самодеятельности. В воздухе носился дух соперничества, на репетиции других факультетов мы засылали своих лазутчиков, чтобы выведать чужой репертуар и не исполнять перед смотро-вой комиссией одни и те же песни и пляски. Зашел и я как-то с этой же целью на репетицию дневного физмата. На сцене актово-го зала в этот момент разучивали русскую пляску. Даже рядовая репетиция без костюмов меня зачаровала. Особенно меня пораз-ила стройная девушка в первой «ведущей» паре. В ее танце было столько самозабвения и искренней веселости, что у меня аж дух захватило, и невольно во мне начинала в такт плясать каждая жилка! И лицом она показалась мне похожей на кого-то из моих знакомых из детства.

— Ох, и лихо же пляшет, — шепнул я, не удержавшись от вос-торга, стоявшей рядом незнакомой студентке.

— Ася Гущина, со второго курса, — ответила мне та.Невольно я стал сравнивать. Наша Томка Быстрова, конеч-

но, тоже плясала здорово, но танец Аси Гущиной отличался от ее танца, как настоящее искусства от ремесленничества. И, вообще, нам так никогда не сплясать!

Долгожданный общеинститутский смотр художественной самодеятельности длился чуть ли не целую неделю: каждый вечер при переполненном актовом зале давал концерт только один из факультетов. Мы по жеребьевке выступали последними, и все нас уверяли, что нам повезло. В авторитетное жюри (в смотро-вую комиссию), для которого был отведен первый ряд зрительного зала, вошел весь состав парткома, комсомольского и профсоюзно-го бюро института, а также по одному из представителей каждого факультета из числа молодых преподавателей. Наши интересы в жюри представляла Галина Артемьевна Веселова. Мы, студен-ты-вечерники, сделали все, чтобы наша программа была самая разнообразная и живая. Я участвовал и в хоре, и пел дуэтом с Романюком украинские песни, и плясал, и даже «художествен-но» свистел. Короче говоря, выступал чуть ли не во всех жанрах. Только вот стихи не читал.

Но самое главное, чем отличалась наша программа от про-грамм других факультетов, это был конферанс. На концертах всех факультетов конферанс был академическим — просто выходила красивая девочка и звонким, хорошо поставленным голосом объ-являла: «Выступает...». У нас же конферанс был парным, то есть рассчитанным на исполнение двумя студентами — серьезным Зачеткиным и шутником (хохмачом, как тогда любили говорить) Шпаргалкиным. Текст — репризы, частушки и прочий литератур-ный хлам — написал я, в роли Зачеткина выступал также я, а на роль хохмача Шпаргалкина нашелся на втором курсе вечер-него физмата мой земляк, киевлянин Сёма Коростышевский. Мы с ним были одного роста, но весьма отличались по комплекции: я был ужасно худ, а он, мягко говоря, — полноват; меня считали человеком серьезным, а у него на лице всегда сияла благожела-тельная улыбка. Написанный мною текст Сёма прочел бегло, одо-брил, но учить его наизусть отказался (некогда ему, видите ли!). На сцене он оказался неисправимым импровизатором. В ответ на мои реплики он нес такую грубую, порой вульгарную отсебятину, что я ужасался, а зал, как ни странно, принимал его очень хорошо, и хохотал от души над его хохмами.

16 17

Хор, как и предсказывал наш мудрый Евгений Савельевич, имел большой успех и спел таки все три песни своего репертуа-ра, хотя петь «на бис» по условиям конкурса было не положено. По окончанию концерта нам устроили настоящую овацию, все нас поздравляли и дружно прочили первое место. Восторжен-ная Галина Артемьевна по секрету шепнула нам, что смотровая комиссия также склоняется к такому решению, но окончательное подведение итогов смотра состоится только завтра.

Назавтра же стало известно, что первое место присуждено биофаку. Об этом нам, в первую очередь, без всяких комментариев сообщила расстроенная Галина Артемьевна. Такое решение стало полной неожиданностью для многих в институте. Позже околь-ным путем мы узнали, что член жюри, напористая и энергичная представительница биофака, на заседании сумела доказать, что впечатления от выступлений — это субъективное дело каждого слушателя, а вот объективные показатели на биофаке самые высо-кие: в хоре участвовало на 3 человека больше, чем у всех, число номеров тоже было больше и концерт, соответственно, длился на сколько-то минут дольше. Вот так!

Но, бог с ним, с тем первым местом на смотре, когда на носу уже весенняя экзаменационная сессия! Готовился к зачетам и экзаменам я вместе с Игорем Покидько и, по большей части, у него дома. Его семья занимала две комнаты в коммунальной квар-тире на первом этаже большого многоэтажного дома, принадле-жавшего одному секретному заводу, на котором работал его отец. Кроме семьи Покидько в одной комнате этой квартиры жил весе-лый заводской электросварщик Володя по кличке «Пятерочка», а еще в одной — дочь какого-то крупного городского начальника. Однако ключ от начальственной комнаты был в распоряжении семьи Покидько, т. к. вышеозначенная дочь была еще малолет-ней и потому ее «жилплощадь» до времени пустовала. В этой ком-нате (для обеспечения видимости вселения) стояли плюгавый жидконогий столик, позаимствованный, очевидно, из какой-то общественной столовой, и шикарный кожаный диван, на кото-ром с конспектами лекций в руках и неизменными папиросами в зубах мы с Игорем просиживали целыми днями. Нам никто не мешал, лишь изредка по вечерам наше уединение нарушал сосед, заходивший к нам со своим неизменным предложением: «Ну, что, молодежь? Скинемся на троих по пятерочке?». Предложение «ски-нуться» по пять рублей, дойти до ближайшего киоска и выпить по 100 грамм водки с «мясным» пирожком на закуску было, конечно, заманчивым, но нам сейчас было не до этого. Мы крепко были при-

вязаны к массивному дивану. Лишь когда неожиданно кончались папиросы, мы отодвигали его от стены и выгребали из простенка накопившиеся там окурки «Беломора» для повторного использова-ния. Когда мы засиживались за учебой допоздна, а это случалось, как правило, накануне каждого экзаменационного дня (студенту всегда не хватает одного дня для подготовки!), я оставался у Игоря ночевать и с комфортом на этом диване спал. Как-то утром в день экзамена по «Основам марксизма-ленинизма» Игорь предложил:

— Сегодня с утра будет крестный ход из Курска в поселок Свободу. Никогда не видал? Малость не доходя до Свободы, когда-то был монастырь «Коренная пустынь». Теперь от него осталась небольшая церквуха. Вот туда-то и понесут чудотворную икону. Не сходить ли нам посмотреть ее вынос? Любопытное зрелище. Не пожалеешь. Это все тот же самый крестный ход, что когда-то Репин рисовал.

— Картину когда-то видел, но забыл уж. А далеко это? — спро-сил я, соглашаясь. — Экзамен у нас ведь в час дня. Не опоздаем?

— Успеем! На трамвайчике в Ямскую слободу спустимся, а там шага два пройдем до Введенской церкви. Вынос посмотрим и все. Заодно мозги перед экзаменом проветрим!

Когда мы подошли к невзрачной Введенской церкви, то на площади возле узеньких ворот, встроенных в массивную церков-ную ограду уже собралась внушительная толпа верующих, тер-пеливо ожидавших торжественный вынос чудотворной иконы. В стороне от толпы стояла группа всадников — конная милиция в добротных синих шинелях. Мы нашли себе удобное место на при-горке и начали терпеливо ждать. Утро было холодное и хмурое, меня стала пронимать зябкая дрожь. Но вот воротца в церковной ограде приоткрылись, и все верующие кинулись в узкий проём. Образовалась свалка. Милицейские конники безучастно смотрели на давку, неподвижные, как изваяния. Воротца с трудом захлоп-нули, и какие-то вышедшие из церкви попы начали уговаривать людей образовать проход. Безуспешные попытки выноса иконы были предприняты еще несколько раз. Наконец мы увидели, как ворота раскрылись, но в них показалась не икона, а шеренга моло-дых жлобов, кулаками прокладывавших через толпу дорогу для второй шеренги таких же здоровяков, несших на плечах грубо ско-лоченные массивные носилки с иконой.

Мне, конечно, неоднократно приходилось видеть на улицах городов увечных стариков и старух, слепых, одноногих. Но здесь я был поражен именно количеством собравшихся в одном месте калек в страшных лохмотьях. Все они исступленно рвались к

18 19

иконе, их в кровь били кулаками, а они висли на окровавленных кулаках и целовали их!

Милиция продолжала безмолвствовать. На Игоря это зре-лище вообще произвело страшное впечатление: он весь изогнулся и содрогался в приступах рвоты. Поразительно, но забытая мною картина Репина вдруг вспомнилась мне очень отчетливо — лица калек были теми же самыми!

Но вот головная группа колонны крестного хода с иконой на носилках, оторвавшись от восторженной толпы, побежала по грунтовой дороге в сторону посёлка Свобода. Прихожане, вздымая тучи пыли, кинулись ее догонять, а мы поспешили скорее в инсти-тут сдавать экзамен по марксистской философии.

Впрочем, экзамен по нелюбимому марксизму я сдал успешно. И вот, не менее успешно сдав и все последующие экзамены весен-ней сессии, я стал уже второкурсником!

47. В поисках романтиков

Еще во время нашей весенней экзаменационной сессии на всю страну был брошен настойчивый клич партии: «Комсомол, помоги целинникам собрать невиданный урожай!» Призыв новых добровольцев меня сильно озадачил: надо же — столько людей туда уехало, а не справляются? Вспомнилось мне начало 1954 года, когда многие городские мальчики и девочки добровольно под жужжаньем кинокамер записывались добровольцами на целину. Не задумываясь над вопросом «Зачем поднимать целину?», мы с Аликом безуспешно пытались понять: что движет теми, кто решил ехать? Высокая коммунистическая сознательность (партия сказала — комсомол ответил: «Есть!»)? Желание заработать боль-шие деньги? Или просто жажда перемен в жизни, поиски роман-тики и приключений? Ни я — рабочий, ни Алик — студент, и ни один из знакомых нашего круга поднимать целину не собирался, и мы больше склонялись к тому, что есть все же в нашей стране романтики, желающие сделать что-то такое, чтобы оставить после себя след в истории. Вспомнилось мне и весна того же года, когда в Москве мы с Софой пошли в кинотеатр «Художественный» на Арбате. Перед началом фильма нам долго крутили устаревшие киножурналы и, в том числе, мартовскую кинохронику торже-ственных проводов первых московских целинников в Кремле. Помню, как Председатель правительства Маленков со снисходи-тельной улыбкой предоставил слово явно подвыпившему Никите Хрущеву. Генеральный секретарь КПСС на фоне дикторского

текста долго шевелил губами и, когда диктор выдохся, мы услы-хали только концовку пространной речи Хрущева с напутствен-ными словами, явно позаимствованными из библии: «Подымайте целину, бросайте там свои корни, плодитесь и размножайтесь!» Самые сознательные, допущенные в Кремлевский зал комсомоль-цы весело и искренне смеялись и аплодировали... Так где же эти добровольцы сейчас и зачем им понадобилась помощь всего комсо-мола страны?

И тут я, движимый желанием посмотреть на целину и насто-ящих высокосознательных комсомольцев или на загадочных романтиков, решил ехать. Не знаю уж, как агитировали ехать на целину студентов дневного отделения, но мы, физматовцы-вечер-ники, которые вообще не должны были ехать на уборку урожая, вызвались ехать на целину абсолютно добровольно и, практиче-ски, все. А из физматовок-вечерниц нашего потока поехала только Светочка Харламова, да студентки старшего, теперь уже третьего курса. Чем объяснить такой неожиданный энтузиазм вечерников? Быть может, просто многие искали увесистый повод, чтобы хоть на время оторваться из-под докучливой опеки своих родителей?

Курский комсомол, слава богу, обошелся без торжественных речей. В горкоме всем записавшимся вручили комсомольские путевки на целину, пожали руку и вручили деньги «на дорож-ные расходы». После этого я молниеносно съездил домой в Киев. Съездил только для того, чтобы объявить родителям о предстоя-щей поездке на целину и собраться в дальнюю дорогу. Родители поняли меня с полуслова: «Раз надо, так надо!» Папа по случаю окончания первого курса подарил мне первые в моей жизни часы марки «Москва» со светящимися цифрами на черном цифербла-те! Я же приобрел себе добротный туристский рюкзак (выбирали вместе с Аликом, который в рюкзаках знал толк!), уложил в него старую телогрейку, кое-какое бельишко и обязательный фотоап-парат ФЭД с солидным запасом фотопленок и немедленно вернул-ся в Курск.

И вот 19 июля 1956 года в яркий солнечный день мы с Игорем бежим, обливаясь потом, по железнодорожным путям. Бежим к дальнему заброшенному перрону, сохранившемуся от старого дово-енного вокзала, где нас уже ожидает длинный железнодорожный эшелон для «целинников». Эшелон этот был составлен из чудом сохранившихся, наверно, со времен последней войны, товарных вагонов. На их ржаво-коричневых боках мелом были крупно напи-саны порядковые номера. Для нас, студентов пединститута, были предоставлены четыре последних вагона: три — для девочек,

20 21

а четвертый (26-й, хвостовой) вагон — для мальчиков. В товар-ных вагонах между дверями, с неприятным скрипом катавших-ся вдоль боковых стен, был своеобразный общий салон, а спереди и сзади этого салона были сооружены двухэтажные деревянные нары, на которых уже лежали матрацы, застеленные белыми про-стынями. Ребята-вечерники заняли верхние нары, при этом мне удалось захватить самое лучшее место — у стенки возле малень-кого оконца. Рядом со мной — матрац Игоря Покидько. Ожидая подачи паровоза, мы, мальчики, стояли возле своего вагона и сте-пенно курили. Наши девочки, одетые все, как на подбор, в неу-клюжие спортивные шаровары линялых расцветок, трогательно прощались у своих вагонов с родителями, выслушивая их послед-ние наставления. Только лишь далеко после полудня наш эшелон, наконец, тронулся, оставив на перроне многочисленную толпу машущих нам в след взволнованных мам и пап.

Едем! В вагонах царит всеобщее веселье, веселье вырвавших-ся на свободу детей. Поезд идет неспешно, с частыми остановками «у каждого столба». Во время этих остановок мы часто перебегали в ближайший девичий вагон, в котором уютно разместились сту-дентки-физматовки. Вечером Светочка Харламова и Лилька Май-орова, которую Игорь окрестил кличкой «Лилёчек-Колобочек», пригласили меня и Игоря остаться в женском вагоне на ужин. Нас щедро угощали домашними припасами, баловали чайком из термосов. По окончанию трапезы пели песни. Сначала под звон гитары пели веселые и бравурные песни, в том числе и мою «Бегут вагончики по перегончикам на целину, где рос ковыль...» Эту песню я написал на мотив никому неизвестной в Курске турист-ской песни, слышанной мною как-то от Алика. Потом, как водится, плавно перешли на грустные русские и украинские песни. Пели с настроением, обняв друг друга. Устав сидеть, Игорь поудобнее улегся на колени Светочки, а я, незаметно для себя, оказался на коленях у Лилёчка-Колобочка. Обняв меня, Лилька пела с боль-шим чувством, покачиваясь из стороны в сторону. Она навалилась на меня так, что ее груди в такт песне все время щекотали мой нос.

Стало очень душно и я, освободившись от объятий Майоро-вой, подошел к открытому настежь дверному проему. В нём, обло-котившись на деревянную перекладину, стояли, подставив лица встречному ветру и вглядываясь в черную ночь, какие-то девоч-ки. Найдя для себя свободное местечко у перекладины, я обнару-жил, что рядом со мной стоит Ася Гущина — та самая плясунья с физмата. Разговорились, незаметно познакомились, да так и про-болтали всю ночь, пока не въехали рано утром на станцию Воро-

неж. Там нас всех организовано повели на бесплатный завтрак в солдатскую столовую. Лишь после этого я добрался, наконец, до своего матраца и заснул крепким сном.

Разбудили меня громкие крики: «На обед! Стройся!» Это была станция Мичуринск. После плотного завтрака в очередной солдатской столовой и длительной стоянки, растянувшейся чуть ли не до вечера, наш эшелон развернули задом наперёд и при-цепили к нашему вагону, ставшему теперь уже головным, еще четыре. Теперь наш 26-й вагон стал пятым, и поезд стремительно полетел, как с непривычки мне казалось, в другую сторону через какой-то нескончаемый, сказочной красоты лес.

Как мы позже узнали, прицепили к нам тульских шахте-ров. В отличие от безденежной студенческой молодежи, богатень-кие шахтеры, очевидно, запаслись изрядным количеством водки, ибо, несмотря на грохот колес, из ближайшего тульского вагона хорошо слышалось нестройное пьяное пение и отборная матер-щина. Вечером началась непонятная беготня по крыше нашего вагона, а на ближайшей станции девочки из соседнего вагона пожаловались, что к ним прямо на ходу поезда в люк какие-то пьяные мужики заглядывают. И все ребята единодушно решили установить ночные дежурства во всех четырех вагонах с нашими студентками. Мы с Игорем, конечно, снова оказались в соседнем вагоне, в котором ехали все физматовки, а также наши вечерни-цы. Впрочем, оказалось, что в том же вагоне были и две студентки из музыкального училища. Одну из них, полную и круглолицую, Ася представила мне, как свою старшую сестру Людмилу.

После знакомства со мной сестра деликатно удалилась и пошла спать. И снова мы с Асей стояли всю ночь напролёт, опер-шись на перекладину в открытом настежь дверном проёме. Пели, болтали, болтали и пели.

До своего матраца на верхних нарах я добрался лишь на рас-свете и снова, не успев как следует выспаться, проснулся на этот раз от громкого пения. В центре салона Сема Коростышевский самозабвенно отплясывал цыганочку, Петька Кострыкин (студент с дневного физмата) разухабисто играл на гитаре, а все ребята, кто был в вагоне, громко подпевали: «Эх, раз, еще раз, еще мно-го-много раз...». Всем было ужасно весело: Семка, оказывается, на спор решил плясать до самой остановки поезда в Саратове! И он пари таки выиграл! Выиграл досрочно, так как Петька уморился играть, а зрители — петь.

После Саратова потянулась безжизненная равнина без при-знаков какого-либо жилья. Всем взгрустнулось. Лишь к вечеру,

22 23

когда я снова оказался в женском вагоне рядом с Асей, мы увидели первых живых казахов: пожилой казах со своей женой сидели на двугорбом верблюде. Все трое, оцепенев, как изваяние, безучаст-но смотрели на едущий мимо них эшелон со студентами. Затем в проплывавшем мимо нас пейзаже произошли, наконец, измене-ния — появились предгорья, а затем и невысокие горы Южного Урала. Далее начиналась уже Азия. Глубокой ночью мы остано-вились в Орске. Все станционные пути были забиты бесконечны-ми рядами товарных вагонов и цистерн. Рядом с нашим вагоном стояли открытые платформы с металлическими прутьями. И я, и Ася с удивлением обратили внимание на наших соседей-туля-ков, которые зачем-то, забравшись на эти платформы, воровали прутья. И снова мы без конца говорили о чем-то, пели и разошлись лишь на рассвете.

Я успел уже впасть в глубокий сон, как вдруг проснулся от страшного удара в лоб. Ничего не понимая, быстро сел, спустя ноги вниз с нар, и оглянулся по сторонам. В залитый утренним солн-цем, открытый настежь дверной проем вагона слышались крики, летели камни; под градом камней дощатые стены нашего вагона аж трещали. Ребята в ответ, с молчаливым ожесточением, метали в кого-то пустые бутылки, которые через противоположную откры-тую дверь мужественно подносили девочки из соседних вагонов. Мои нары пустовали. Только на матраце у противоположной стенки вагона, лежа на животе, почему-то стонал Сёма Коростышевский. Штаны его были приспущены, а толстая задница была кое-как перевязана окровавленной тряпкой. Внизу в «салоне» невозмутимо брился щуплый Левка Шляхов. Он лишь изредка пышно материл-ся, поправляя зеркальце после каждого удара камнем по чемодану, на котором оно стояло, как на импровизированном столе. Передо мной на мгновенье появилась голова Игоря, который отрывисто пояснил мне: «Туляки на нас напали!»... Во сне я, очевидно, при-жался лбом к тонкой дощатой стенке вагона и именно в это место снаружи попал камень. От этого удара голова гудела как колокол. Вдруг, с криками «Ура!», вооруженные стальными прутьями туляки полезли в наши двери. Игорь, вынырнув из-за края двери, стол-кнул ногой одного из них вниз, а рослый физматовец, стоявший у другого края двери с авоськой, наполненной пустыми бутылками в поднятых руках, уговаривал другого лезущего: «Уйди, а то убью!». Но шахтер все-таки взобрался в вагон и тут же, под ударом авоськи с бутылками, рухнул на землю с разбитой головой. В этот момент наш эшелон сильно дернулся, раздался лязг буферов и я понял, что мы медленно тронулись в дальнейший путь. Через верхнее окошко

успел прочесть вывеску на вокзальчике: «Станция Аман-Карагай» и увидел бегущих шахтеров, которые, не выпуская из рук прутьев, догоняли свои вагоны. Мы же немедленно принялись восстанав-ливать порядок в «салоне», наводить чистоту, выметая из вагона в проносящуюся мимо бескрайнюю степь битое стекло и другой «военный» мусор. Все неиспользованные бутылки и залетевшие в вагон камни мы собирали и складывали в аккуратные пирамид-ки: ведь на следующей станции бой, безусловно, возобновится. Нервное возбуждение не спадало, все пересказывали друг другу подробности драки, которую я так бессовестно проспал.

Неожиданно мы услышали удары по крыше вагона и после-довавший за этим топот шагов над головой. Все насторожились, некоторые схватились за бутылки, но сквозь грохот колес идущего поезда мы услыхали крик:

— Можно к вам? Мы для переговоров.— Ну, заходите, — крикнул в ответ кто-то из наших и в вагон

с крыши по скобам опустились два тульских парламентера.— В вашем вагоне есть кто старший? — спросил седоватый

мужик, одетый в простенький двубортный костюм, к которому был приколот какой-то орден. — Я представитель Тульского обкома партии и со мной комсорг шахты...

Парламентёр представлялся спокойным и таким тихим голосом, так что ни его фамилии, ни названия шахты, где работа-ет комсорг, я даже не расслышал.

— Ну, я старший, — нехотя поднялся с нижних нар моложа-вый мужчина неопределенного возраста, одетый в дорогой синий спортивный тренировочный костюм. — Представитель Курского обкома комсомола Владимир Тарасов.

На этого моложавого «студента» я и раньше обращал внима-ние, но считал его каким-нибудь старшекурсником с истфила, ибо в пути он все своё время коротал только с комсоргом истфила и его другом: вместе ели, вместе пили. А оказалось вот оно что! И сюда от начальства к нам «недреманное око» было приставлено!

— Тут наши и ваши ребята погорячились маленько и передрались.

— Это ваши первыми начали! — закричали наперебой все вокруг. — Ударили одного из наших доской с гвоздями. Сёмка, покажи свою жопу!

— Не надо, ребята, не надо шуметь. У нас тоже есть пострадав-шие. Одного человека с пробитой головой мы оставили в медпункте Аман-Карагая. Но мы хотим это все уладить миром, без шума, без милиции и без протоколов. Ведь мы все сознательные комсомольцы...

24 25

— Я вас понял, — важно произнес Тарасов. — Проведу соот-ветствующую работу. Ну и вы там у себя...

После благополучного завершения мирных переговоров делегаты из Тулы бесстрашно полезли по скобам наружной стенки вагона на крышу и попрыгали восвояси. А мы стали тревожно ждать следующей станции. Что будет?

— Мда... Все безобразия начались в Азии... — процитировал Игорь слова из моей песенки. — Ну и язык же у тебя, Семка, сукон-ный: как ляпнешь, так и в точку!

Кровавая драка наложила на всех свой отпечаток. Мы стали старше и серьёзнее. И веселую песенку про вагончики, бегущие по перегончикам, больше никто никогда не пел.

Вдруг нам показалось, что бег нашего эшелона начал вроде бы замедляться. Выглянув в дверной проем, мы с удивлением обнаружили, что наш вагон стал первым. Более того, перед нашим вагоном нет тепловоза! Тепловоз с четырьмя «тульскими» вагона-ми мы увидели далеко впереди, удаляющимися от нас на большой скорости, а все оставшиеся вагоны нашего эшелона просто катятся сами по себе. Так по инерции мы катились еще достаточно долго, пока бесшумно не въехали на маленькую пустынную станцию и тихо без толчков остановились. Через несколько путей от нас мы тут же увидели знакомые нам четыре вагона с туляками. Двери всех вагонов были задраены и вокруг них прогуливались солда-ты КГБ в синей форме с автоматами наперевес. Стояла необычная тишина. Некоторые шахтеры с верхних нар грустно смотрели на нас через открытые верхние люки. Так-так-так... Значит комсомол — комсомолом, а КГБ по своим каналам о тёплой комсомольской встрече на станции Аман-Карагай уже всё прознал и распорядил-ся, как положено.

Против обыкновения, на этой станции мы долго не задер-жались. К нашему эшелону быстро подцепили свежий паровоз и вскоре мы на всех парах, от греха подальше, двинулись дальше на восток по бесконечным казахским степям навстречу с манящей романтикой.

Больше этих туляков мы никогда так и не видали. Лишь краем уха, когда в наш совхоз вдруг пожаловали следователи, я узнал, что тот шахтер, который остался в Аман-Карагае, умер. Следователи, как-то без особого рвения, пытались узнать: кто же из нас конкретно нанес шахтеру смертельное ранение? Но никто того рослого физматовца с орудием убийства в виде авось-ки с бутылками не выдал. Вот что значит высокая комсомольская сознательность!

48. Целина

По прибытии в Акмолинск выяснилось, что нас, студентов Пединститута и электромеханического техникума, определили в зерносовхоз «Калининский». Добирались мы до него очень сложно. Сначала наш эшелон поехал назад до станции Атбасар, а там мы пересели на армейские грузовые машины, открытые кузова кото-рых были устланы соломой, и долго ехали, весело глотая густую пыль разбитых целинных дорог. Позднее мы выяснили, что в 50 километрах от нас есть железнодорожная станция Джаксы, мимо которой мы уже проезжали на поезде. Но это было позднее.

Центральная усадьба зерносовхоза представляла собой широкую, хорошо спланированную улицу из двадцати или трид-цати рассчитанных на две семьи одноэтажных домов. В начале улицы находилась площадь с конторой зерносовхоза. Возле кон-торы мы побросали в кучу все наши рюкзаки и чемоданы, затем прихватив фотоаппарат, мы с Асей и другими девочками побрели осматривать местные достопримечательности. Рядом с конторой стояли отдельные домики: столовая, магазинчик и медицинское заведение под названием «Медпункт». Напротив конторы — два солидных кирпичных корпуса заводского типа. Заглянув туда,

Ася (в центре) в совхозном парке

26 27

я неожиданно увидел милые моему сердцу токарные станки и прочее заводское оборудование. На улице тихо, ни души. Оно и понятно — стариков и старух, сидящих обычно на лавочках перед деревенскими домами, в молодежном совхозе нет, а все бывшие комсомольцы-добровольцы, конечно, на работе. Традиционных кур и петухов, разгуливающих обычно по сельским улицам, тоже не было. Кому за ними ухаживать? В противоположном конце улицы находился небольшой домик с вывеской «Молокозавод» и парк культуры. Вход в парк культуры обозначался двумя дере-вянными столбами с натянутым на них красным полотнищем, на котором белыми буквами был начертан лозунг «ПРИВЕТ ТРУ-ЖЕННИКАМ СОВХОЗА». Сразу за столбами мы увидели хорошо утоптанную танцевальную площадку, а за ней — несколько десят-ков низкорослых корявых березок. А далее за парком, куда не кинь взгляд, лежало плоское, как блин, тянущееся до самого горизонта поле с непривычно низкорослой пшеницей. Лилёчек-Колобочек сразу же попросила меня сфотографировать всех девочек-вечер-ниц на память у входа в парк, а Асе я предложил сфотографиро-ваться возле березок.

Наконец перед нами, устало рассевшимися на своих рюкза-ках и чемоданах, выступил высокий ярко-рыжий еврей, который представился, как главный инженер зерносовхоза Иванов. Лицо его мне показалось очень знакомым. Где я мог его видеть? Между тем, этот Иванов вкратце охарактеризовал свой зерносовхоз, как самый крупный и самый передовой во всей Акмолинской обла-сти. Он с гордостью доложил нам, что совхоз основали киевские и донецкие комсомольцы, что ширина земли, занятой совхозом, 14 километров, а длина — 55 километров, что только у них есть такие солидные мастерские по ремонту техники (взмах рукой в сторону заводских корпусов), такое количество домов (взмах рукой вдоль улицы). А в завершение своей речи он сообщил, что питаться мы будем там (взмах рукой в сторону столовой), папиросы и всякие, там, помады покупать — там (взмах рукой в сторону магазинчи-ка), а жить будем на квартирах целинников (взмах рукой куда-то в небо) по два — три человека на семью.

— А теперь заходите по очереди в контору, где каждый из вас получит аванс 100 рублей. Такой аванс вы будете получать здесь раз в 10 дней, чтобы вам было чем расплачиваться в столовой и в магазине.

Вскоре выяснилось, что в совхозе на всю нашу ораву семей не хватит, и студентов-вечерников Пединститута и студентов элек-тромеханического техникума поселят в палатках на первом отде-

лении совхоза, которое находится рядом, всего в 18 километрах от Центральной усадьбы.

После сытного столовского то ли обеда то ли ужина я помог Асе и Людмиле, которую Ася смешно называла Лютиком, донести вещи до домика, в котором им предстояло жить. Затем, с сожале-нием расставшись с Асей, примкнул я к своим товарищам, которые уже грузили в кузов армейского грузовика матрацы и матерчатые тюки с комплектами военных шестиместных палаток. И снова в путь-дорогу.

Уже в сумерках нас привезли на нужное место: ряд из трех или четырех утлых казахских домишек с плоскими крышами, на которых густо росли какие-то высокие травы, высокий и длинный стог сена, вдали — смутно виднеющиеся длинные строения, оче-видно, амбары. И больше ничего.

Под руководством опытных солдат-шоферов, которые с явным удовольствием заигрывали с нашими девчонками, мы быстро научились устанавливать палатки. Установили палатки и себе, и девочкам, закинули в палатки вещи, расстелили казенные матрацы и тут же повалились в мертвецком сне.

В первые дни нас ежедневно возили работать на Централь-ную усадьбу. Заезжали за нами одни и те же шофера-солдаты, с которыми мы все быстро перезнакомились. Оказывается, их вместе со своими автомашинами прикомандировали сюда на все время уборки урожая. Новенькие грузовые машины с высокими бортами нам, ребятам, показались необычными и солдаты, удов-летворяя наше любопытство, с гордостью пояснили, что это аме-риканские «Студебеккеры», которые попали в страну еще во время войны по «Ленд-лизу»: «С тех самых пор так и ходят. Хоть бы что, без всякого ремонта»!

Каждое утро солдаты лихо осаживали свои студебеккеры у входа в столовую и мы высыпались из кузовов, спеша поскорее занять очередь «к заветной стойке». Потом на этих же студебекке-рах нас везли в поле на прополку (совершенно не нужная работа!). Там я неизменно, конечно, оказывался рядом с Асей. Затем на студебеккерах же — на обед в столовую. Впрочем, скоро стало ясно, что ста рублей на десять дней явно не хватает. А когда перед самым вторым авансом денег на обеды у меня совсем не стало, Ася выручила: пригласила меня к себе и сытно накормила гречневой кашей с молоком. Ася и Лютик оказались опытными в хозяйствен-ных тратах, и вместо хождения в столовую готовили себе еду дома, покупая продукты в магазине и на молокозаводе. Жили они на

28 29

квартире у молодой хохлушки, которая сидела дома с годовалым, непрерывно истошно орущим Колэсыком.

— А вы ж из якых мисць будэтэ? — полюбопытствовал я, переходя на украинский язык.

— Мы з Черниговской области, — охотно ответила мне хозяй-ка, кормя манной кашей своего Колэсыка.

— Так вы не из первоцелинников?— Та не... Ти первые, воны горожане булы. Писля первого же

урожаю уси уйихалы. Од первоцелинников осталось только одно начальство (бо воны партейные!) да Володька-тракторист, шчо вон биля дорогы пьяный спыть. А мы сэляне. Мы до земли привычные.

— А чего же вы сюда приехали, — не унимался я. — Или в вашем черниговском колхозе работы не было?

— Та не... Работа была. Просто всем нам, кто сюда записал-ся, паспорта выдали. Теперь мы с паспортами, как все свободные люди. Да и хата теперь у нас своя... без свекрови, — захихикала хохлушка, стыдливо прикрывая рот краем белого платочка.

«Вот так! — отметил я про себя. — Значит, не удастся мне познакомиться с высокосознательными комсомольцами, которые пели весёлые и бравурные песни, а в переывах между песнями пахали, сеяли и, стоя в эффектной позе на мостике комбайна, убирали урожай. Из городских мальчиков и девочек романтика быстро выветрилась, а на смену им приехали далекие от романти-ки специалисты со своими меркантильными интересами. Значит, и начальство не прочь бы вернуться в Киев к своим семьям, да партия не разрешает!»

На следующей неделе армада комбайнов нашего совхоза выехала на поля и приступила к уборке урожая. Нам же велели стать на разгрузку машин, привозивших пшеницу прямо из-под комбайнов на ток Первого отделения. Поездки в Центральную усадьбу прекратились — теперь к нам в полдень регулярно стал приезжать оттуда трактор, на прицепе которого отчаянно болтал-ся вагон-магазинчик, забитый консервами и прочей едой.

Своим бригадиром мы единогласно избрали Игоря Покидько, а руководил всеми работами высокий рябой казах Тапай — заве-дующий током. Несколько студебеккеров, груженных до самого верха зерном, одновременно заезжали на ток, солдаты-шофера ловко открывали задний борт, а мы быстро вскарабкивались в кузов и очень быстро освобождали его, сбрасывая на асфальтовый ток деревянными лопатами и совками зерно. Студебеккеры спе-шили назад к комбайнам, а мы спешили до приезда новых машин

собрать все сброшенное нами кое-как зерно в длинные параллель-ные бурты.

Уборка шла и днем, и ночью, без выходных дней. И мы рабо-тали так же, посменно, по 12 часов в сутки. Вот только питались скудно, в основном, консервами. Однажды, когда мы днем после ночной смены спали в палатке, меня разбудил громкий гогот гусей.

— У, сволочи, спать не дают. Кыш отсюда ! — ругнулся сквозь сон лежащий напротив меня Семка Коростышевский.

На минуту стало тихо, но тут же в полог палатки просуну-лась очередная гусиная голова и произнесла свое традиционное приветствие: «Га-га». Семка не выдержал, изловчился, схватил гуся за глотку, и гусь, не произнося больше ни звука, скоропостиж-но скончался.

— Ну, и ловок же ты! — высказал я Семке свое восхищение. — Гусь даже не успел Тапая на помощь позвать!

— Чтоб гусь перед смертью не волновался и не устраивал ненужные истерики, надо знать на какое место глотки давить, — словоохотливо пояснил Семка. — Мне в Киеве это показывал сам резник синагоги, что на Подоле на Житном рынке сидит. Так, так, теперь надо выкопать здесь ямку, отрезать гусю голову и подве-сить его за ноги, чтобы в ямку стекла вся кровь... А ночью мы его зажарим и устроим знатный обед!

Говоря все это и привязывая гуся к центральному шесту палатки, он ловко и быстро орудовал большим складным ножом.

— Я тут присмотрел недалеко от нас небольшой картофель-ный огородик! — заговорщицки подмигнул мне Семка. — С деся-ток картофелин — и знатный гарнирчик к гусю будет. А пока скорее спать!

Ночью, в перерыве между разгрузками мы с Семкой в кро-мешной темноте с трудом нашли то картофельное поле, руками подкопали несколько кустов картофеля и вернулись на ток с желанной добычей. Под руководством Семки Коростышевского девочки долго жарили того гуся на костре, и ночной обед удался на славу*! Однако к рассвету погода испортилась и следующие машины мы разгружали уже под дождем. В перерывах между * Лет пять спустя мы с Асей пытались найти в Киеве Коростышев-ского, исключенного из института за неуспеваемость; нашли на Подоле его квартиру, и смешной толстенький человек, его папа, развел руками и сообщил нам: — Семы сейчас в Киеве нет. О! Он стал большим человеком! Сема плавает по Днепру до самого Херсона на большом теплоходе в должности кока. Вы меня понимаете?

30 31

разгрузками сохли, стоя у костра. Для меня и для Петрована это кончилось плачевно: я нажил прострел спины, а Петрован — страшный подмышечный фурункул. Мы оба несколько дней подряд не могли работать — я ходил скрючившись, так как не мог разогнуть спину, а Петрован не мог опустить руку и всем позволял заглядывать себе под мышку, называя свой фурункул по-сельски: «сушшье вымя». Зато у меня появилась возможность навещать Асю: чаще пешком (всего лишь три часа быстрым шагом), иногда на попутных машинах. Один раз меня подбросил к Центральной усадьбе на своей грузовой машине председатель рабкоопа Арка-дий Степанович, худощавый мужик с абсолютно лысым черепом. Как всегда, он был изрядно пьян. Разговорились.

— Аркадий Степанович! Везде на целине сухой закон, а у меня день рождения скоро. Не с чем отпраздновать. Помоги!

— Сема! Ддержись зза Аркадия Сстепаныча — будет все! Ззавтра же ззаходи на склад — введро вермута выделю!

— Э! Вермут — это девочкам, а мне бы пару бутылок белень-кой сообразить...

— Сделаем. З-запросто. Но только так: ты мне, я тебе. Понял? Я завтра же поеду в райцентр, в Балкашино. Там водка на складе есть, а ты мне поможешь загрузить в машину кое-какой товар.

— А какой товар грузить?— Да вот надо будет нагрузить эту машинёнку бревна-

ми в одном лесхозе, — сказал председатель рабкоопа, весело рассмеявшись.

— Неужто здесь где-то есть леса???— Конечно, есть. Рядом, в Кокчетавской области. Это от нас

недалеко, 220 километров.Я согласился, не приняв всерьез пьяную болтовню предсе-

дателя. Однако ранним утром трезвый, как стеклышко, Аркадий Степанович заехал к нам на Первое отделение и попросил меня поторопиться и быстренько найти себе еще напарника.

Я подошел к уже выздоравливающему Петровану, который немедленно согласился быть моим напарником. Мы предупреди-ли о своей поездке бригадира Игоря и проворно забрались в пустой кузов машины, предварительно накидав туда немного сена для комфорта. Хоть по целинным масштабам 220 километров — это пустяки, рядом, но время на дорогу от этого меньше не становится! Путь наш пролегал по прямолинейной целинной дороге. К моему удивлению, дорога вдруг свернула, и начался крутой спуск куда-то. Выглянул я из кузова и аж оторопел, увидав впереди неожи-данный, типично украинский пейзаж: внизу была речка, а на ее

берегу несколько рядов аккуратных белых мазанок, охранявших-ся самыми настоящими украинскими пирамидальными тополя-ми! Возле одной хатки остановились.

— Слезайте, ребята, — заглянул к нам в кузов Аркадий Сте-панович. — Перекусим здесь, отдохнем. А то вы ведь и позавтра-кать толком, наверно, не успели? Эй, баба Мокрына, принимай гостей. Керосинчику тебе привезли, — застучал в дверь хаты наш председатель рабкоопа.

Баба Мокрына усадила нас за непокрытый, но чистый стол, захлопотала у чистой выбеленной печи, бормоча под нос слова благодарности за керосин, и поставила перед нами большущую сковороду с горячей картошкой, поджаренной на кусочках сала. Затем на столе появилась и бутылка самогона.

— Вот так, ребята! — разговорился после стакана самогона Аркадий Степанович. — Кругом на целине совхозы, а здесь — колхоз! «Веселовский» называется. Его тут давно еще раскулачен-ные из Украины основали. Земли им выделили немного, но живут себе хорошо и самогон хороший гонят.

— Хоть и далеко их от дома загнали, — не удержался я. — А умудрились все-таки на свой манер обустроиться.

— А в этих краях всякий народ есть, — ответил мне Аркадий Степанович. — И все на свой манер живут. Еще увидишь здесь выселенных немцев. Так те построили себе такие длинные дома, что под одной крышей и жилье, и сарай, и хлев, и даже колодец. Знаешь, какие тут зимой вьюги страшные? А им удобно — можно всю зиму жить и на улицу не выходить! А чеченцы и ингуши? Так они себе черт-те что понастроили! Не то дома, не то землянки какие-то! Не поймешь.

— А откуда здесь тополя наши взялись? — недоумевал я.— С самой Украины везли, — вмешалась бабка. — Скарб нам

не дали с собой взять, а вот прутики разрешили...— А почему же земли им выделили мало? Она ведь здесь

лежит не мереная? Или потому, что раскулаченные?— Да не. На что нам больше? Земля здесь, сынок, родит

только первые два годка, а дальше ее удобрять-то надо, — про-шамкала бабка — Потому-то у нас и земли столько, сколько унаво-зить можем, сколько скотины держим.

В райцентре Балкашино Аркадий Степанович действитель-но получил ящик водки, который он бережно установил в кабине, и ручную швейную машину, которую он кинул нам в кузов. И вновь мы помчались по пыльной степной дороге в дальнейший путь. Но вскоре мы въехали в настоящую тайгу. Дорогу все время пересека-

32 33

ли корневища вековых деревьев, что доставляло нам массу непри-ятностей, особенно на обратной дороге, когда пришлось сидеть нам уже не на сене, а на бревнах, которыми мы загрузили машину выше кабины шофера. Домой мы вернулись поздней ночью, полу-чив за работу обещанные две бутылки водки.

И снова ток, и снова разгрузка подъезжающих одна за другой машин с зерном. Впрочем, машины стали приходить все реже и реже, т. к. зерно начали возить куда-то в другие места. А когда наш ток был уже забит зерном до отказа, нам даже разре-шили устроить себе долгожданный выходной. В тот день перво-целинник Володька-тракторист привёз с Центральной усадьбы вагончик с продуктами и вручил мне целую канистру с вермутом — личный «подарок» от Аркадия Степановича (Надо же! Не забыл обещанное!). Володька, почувствовав предстоящую выпивку, тут же напросился к нам в компанию. К вечеру мы устроили перед входом в палатку «шикарный» стол из положенных на землю в ряд чемоданов. На них выставили заветные две бутылки водки и канистру вина; девочки не ударили в грязь лицом, и соорудили немудреную закуску.

Застолье тянулось до самой ночи. Разожгли костер, и снова ко мне уютно клубочком приткнулась Лилька Майорова, а Светка — рядом с Игорем все сидела. Много пили, много пели. Не обо-шлось, конечно, и без разговора о первоцелинниках. Захмелевший Володька-тракторист разболтался, украшая свою речь, не стесня-ясь девочек, смачной матерщиной:

— Значит, дело было так... От Атбасара две тракторные колон-ны с первоцелинниками: одна это мы — зерносовхоз «Калинин-ский», а другая — зерносовхоз «Победа», приехали сюда в чистое поле. Выкинули, значит, нас всех-всех прямо в сугробы снега (март еще был). Приказали ставить палатки всем, потому как по такому снегу участок совхоза «Победа» всё равно не найти. Ну, поставили палатки, значит, и стали думать, что делать. Холодище, кругом ветрище дует. Значит, сообща решили: послать два трактора аж в Кокчетав за водкой, а то без нее мы все тут с тоски помрем. Сели на трактора: на один сел я, а на другой — кореш с «Победы». И поеха-ли. Вернулись мы аж через три недели, привезли на прицепах и водку, и жратву всякую. Радости было! Потом перепились и, как водится, пошла драка меж нашими и Победовцами. Дрались все-рьез до крови, пошли в ход ножи. Тут рыжий Семен (он — партеец, он у нас, на Киевском «Арсенале», между прочим, начальником цеха был!)...

— Так ты Володька, земляк, оказывается! — не удержался я. — Я ведь тоже с «Арсенала». Только ты с первого, а я со второго, что возле лавры стоит. То-то лицо рыжего мне всё время знакомым кажется! Вспомнил! Мы же вместе с ним в трамвае каждое утро на работу ездили!

Мы радостно обнялись, но все за столом загалдели: «Валяй, Володька дальше! Рассказывай!»

— Да... Так, вот... Побежал Семен в палатку директора с криком: «Щас наши комсомольцы перережут друг друга!» А директор на тот раз совсем больной лежал, с температурой. Ну, заскакивают они с директором в первую палатку, директор орет: «Прекратить!», а его никто и не слышит. Заскакивают они, значит, во вторую палатку, так там он еще и по морде схлопотал. Ну, тогда директор рассвирепел, сам садится на трактор и прямо — по палат-кам, давить всех начал... Ну, задавить на смерть никого не зада-вил, так только, может, кого покалечил малость. Но протрезвели все! В один момент! А на следующий день, значит, победовцы от нас съехали, благо снег сошел. Их совхоз и сейчас рядом с нашим.

— Да, страшные дела ты рассказываешь, — задумчиво про-тянул Игорь Покидько. — А дальше, что?

— А дальше? Директор, значит, у нас — мужик серьезный, партеец, говорят, директором шахты раньше был! Приказал он нам каждый день ездить в Джаксы, на станцию, и свозить сюда все, что там под открытым небом валяется. Ну, мы и везли. Везли щитовые дома, комбайны, трактора, станки. Начальник станции бегал за нами, как собака, и кричал: «Это ж не только вам, это не ваше, тут разные получатели!». Даже драться пытался. А нам что? Нам сказали: «грузи и вези», мы и грузим и везём. Домишки щитовые быстро собрали и поставили, поля вспахали и засеяли. Потом, конечно, приезжали на станцию Победовцы и другие, там, за своими домами, тракторами и комбайнами, но... шиш им. Так все лето Победовцы в палатках и прожили, — пьяно рассмеялся Володька. — И посевную они провели еле-еле — тракторов то у них было маловато! Потом, значит, приезжало к нам областное начальство. Разбираться. Так не то, что нашего ругали, что все себе захапал, а еще спасибо ему сказали. Говорят, на других стан-циях все добро растащили так, что и концов не нашли! А тут — пожалуйста, искать не надо, всё в одном месте!

Невдалеке от нас с Лилькой сидел на корточках Петька Кострыкин со своей неразлучной подругой — гитарой. Он был сту-дентом дневного физмата, но почему-то работать со своими на Цен-тральной усадьбе не стал, а прибился к нам, к вечерникам. Я сразу

34 35

почувствовал в нем человека, побывавшего в заключении (на всех, кто там побывал, лагерь откладывает какой-то свой отпечаток, например, манера сидеть на корточках во время отдыха. Позже он с неохотой сам подтвердил мою догадку). В свободное от работы время он нам часто пел, что нравилось всем, особенно девочкам. Вот и сейчас они попросили его спеть что-нибудь, и Петька, не ломаясь, запел жалостную:

Постой, паровоз, не стучите, вагоны,Кондуктор, нажми на тормоза.Я к маменьке еду с последним поклоном,Чтоб ей показаться на глаза.Не жди меня, мама, хорошего сына.Не тот я совсем, что был вчера:Меня засосала фартовая малинаИ жизнь — моя вечная игра...Потом под аккомпанемент Петькиной гитары мы пели и

другие песни, прижавшись тесно друг к другу, чтобы не замерз-нуть в холодную казахстанскую ночь. Хороший получился празд-ник. Для души.

Вскоре после этого выходного дня Тапай распорядился срочно все наши аккуратные бурты разровнять, а потом всё бур-товать заново. Оказывается, пшеница в буртах умеет сама по себе разогреваться и может даже загореться! А нам что? Сказали, что будут платить за каждую перекидку зерна. Взялись мы за дере-вянные лопаты и начали ежедневные работы по перелопачива-нию пшеницы. Благо, машины с новым зерном приходить вообще перестали. Потом зарядили дожди, и работы на открытом токе вообще прекратились. Но на работу мы выходили, прятались от дождя в крытом амбаре, зарывая ноги в зерно, чтобы не мерзли.

Наш токовой Тапай в такие дни, как правило, сидел в откры-тых дверях амбара на донышке перевернутого ведра и непрестан-но курил, ведя с нами неспешные разговоры:

— Что тут раньше была? Барашка была. Людей мала, а барашка много-много, до края земли. Всё барашка. Барашка идет, травку ест, и мы следом за барашка идем, юрты ставим.

— Тапай, а где же сейчас те люди?— Люди? Барашка на мясо весь порезали, а сами на юг

уехали. Далеко уехали, где нет целина.Наконец, нам объявили день отъезда домой. В хмурое утро

дня отъезда мы под руководством Игоря быстро свернули и сло-жили палатки, потом, в ожидании машин, бесцельно бродили по

сжатым полям, обильно усыпанным слоем осыпавшейся пшени-цы. Слой пшеницы был толщиной с палец. Жалко пшеничку...

Когда же нас доставили на Центральную усадьбу, то устро-или короткий митинг. Сначала директор поблагодарил нас за хорошую работу и предоставил слово какому-то секретарю обкома коммунистической партии. Тот сообщил, что на наш Курский отряд комсомольцев выделена одна медаль «За освоение целины» и шесть почетных знаков. Медаль он торжественно вручил руково-дителю комсомольского отряда Владимиру Тарасову, тому самому представителю Курского обкома комсомола, шестью почетными знаками он наградил студентов из числа комсомольского актива, которых мы и на работе толком не каждый день видали. А всем остальным комсомольцам вручили по маленькому круглому значку «Участнику уборки урожая 1956 года».

Получив в конторе, окончательный денежный расчет, мы двинулись на станцию Джаксы. Ехали медленно по обочинам дорог, так как все дороги были заняты буртами пшеницы, тлев-шей под открытым небом. Перрон станции Джаксы тоже был засы-пан пшеницей. У подножия пшеничных буртов молча сидели и безучастно смотрели на нас торговцы-ингуши, высланные сюда еще во время войны. А за пределами перрона, как бы в чистом поле, сиротливо стоял пустой состав из новеньких пассажирских вагонов! Неужели это для нас? Неужели мы поедем, как «белые» люди? И все побежали к этим вагонам Бежали так, как бегут в атаку! Физматовцы и студенты вечернего отделения попали в один вагон. Мы, ребята, великодушно уступили девочкам первые и вторые полки, предоставив себе третьи, багажные.

И начался наш долгий путь домой. От этого пути в памяти остался в душе непри-ятный осадок. То в одном, то в другом купе слышалось ворчание многих обсчитан-ных заработной платой, или обойденных наградами. Мне кажется, что именно тогда родился популярный анекдот: «Любые дела в нашей стране проходят пять стадий: шумиха, неразбериха, поиск виновных, наказание невиновных и награждение тех, кто не имел к этому никакого отношения». А я, хоть и был, как и другие, обсчитан и обойден наградами, поездкой на целину был

удовлетворен. Потому что ехал не ради денег и наград, а любопыт-ства ради: романтиков на целине я, как и предполагал, не нашел.

Сентябрь 1956 года

36 37

Не думал я, познав всю подноготную Всесоюзного молодеж-ного движения, что мне еще предстояло познать грязную сторону своего ближайшего окружения — Курского студенчества. Когда мы доехали, наконец, до Саратова, то впервые за многие дни уви-дели в свободной продаже водку. После изрядной выпивки все целинные обиды всплыли наружу, среди студентов-комсомоль-цев начались серьезные разборки, сопровождавшиеся грязной руганью и перешедшие в драки. Лишь поздней ночью наряды Саратовской милиции сумели затолкать всех разбушевавшихся целинников в вагоны, и мы тронулись дальше. Домой, к мамам и папам. А маленький круглый целинный значок я храню в завет-ной шкатулке и по сей день.

49. Я — музыкант

Лишь в конце сентября мы снова оказались в родном институ-те и вернулись к обычной учебе. Я, как, наверно, и другие «целин-ники», сразу же попал под перекрестные расспросы тех, кто на целину не ездил. Впрочем, вопросы не отличались разнообразием: сколько заработал, велик ли был урожай и тому подобные. Только лишь Вова Афанасьев с Аллой, которые это лето провели с дочкой в Дмитриеве, и Володя Букингольц, студент-инвалид, искорежен-ный полиомиелитом, задавали мне вопросы иного толка: «Что за люди там работают? Остались ли на этих землях казахи? Какие взаимоотношения между целинниками?..»

Однако через несколько дней наша мирная учеба была пре-рвана. По институту был объявлен приказ: с такого-то числа все-общий выезд в колхозы на уборку урожая картофеля сроком на месяц! Я был в отчаянии: на целине я весь пообносился, не было у меня ни сапог — всесезонной сельской обуви, ни теплых вещей, подходящих для осенней работы в поле.

Спасение пришло с неожиданной стороны — меня выручил Володя Букингольц, с которым я близко познакомился еще на первом курсе. Этот незаурядный человечек, невзирая на свое урод-ство (горб спереди и горб сзади, большая, вросшая в плечи голова, коротенькие ножки разной длины), имел удивительно веселый и неунывающий нрав, обладал хорошей коллекцией грампластинок с джазовой музыкой, живо интересовался литературой. Володя был неистощим на всякую студенческую инициативу, и не зря все годы учебы он был неизменным членом профкома института. Этой весной Букингольц закончил истфил. При распределении на работу ему безжалостно предложили сельскую глубинку, несмо-

тря на то, что он явно не может даже сам себя обслуживать — ему голову моет мама! И вот, тяжело опираясь на палку при ходьбе и при этом сильно раскачиваясь с боку на бок, Букингольц снова маячит в коридорах института. Оказалось, что в надежде полу-чить таки в будущем место в городской школе Володя снова посту-пил в Пединститут, но теперь уже на географический факультет.

И вот он ловит меня на лестничной площадке и от имени про-фкома предлагает съездить в командировку! И не куда-нибудь, а домой, в Киев, чтобы закупить там и привезти в Курск комплект инструментов для духового оркестра.

— Ты как-то сожалел, что в институте нет джазового орке-стра? Так давай для начала организуем духовой, а там посмотрим! Ты мне рассказывал, что эти инструменты в Киеве делают? Вот и езжай! Две недели тебе на это дело хватит?

Я был огорошен таким предложением, но, конечно, согла-сился немедленно. В прошлом учебном году, будучи членом жюри на смотре художественной самодеятельности, Букингольц с вос-торгом отозвался о нашем выступлении и пошутил, что в нашем репертуаре только выступления джазового оркестра не хватает. Я же тогда, как любитель джаза, вполне серьезно высказал свое сожаление по этому поводу. Вот он и припомнил этот разговор.

Так тогда и вышло, что Ася и все мои друзья-товарищи поеха-ли в колхоз на картошку, а я — в Киев, в первую в своей жизни командировку.

По приезде в Киев выяснилось, что купить на заводе инстру-менты не так уж и просто. Духовые оркестры завод больше не выпускает, переключившись, в основном, на производство магни-тофонов. «Только несколько нераспроданных комплектов инстру-ментов еще болтаются где-то в музыкальных магазинах. Ищите там», — бесстрастно предложили мне сотрудники заводского отдела сбыта. Пошел и нашел. Однако в каждом музыкальном магазине мне твердо говорили, что покупка оркестра возможна только за наличные деньги. А их у меня, естественно, не было. Я впал, уж было, в полное уныние, но тут вмешалась моя тетя Рая, которая давно работала в ателье индивидуального пошива на приеме и выдаче заказов.

— Не волнуйся! У меня есть на примете одна постоянная заказчица, жена директора того завода. Так я попрошу ее, и она все тебе сделает!

Делать нечего — оставалось только ждать известий от Раи. Забежал как-то вечером ко мне неуловимый Алик. Встретились радостно. Я выложил ему весь ворох моих впечатлений о целине,

38 39

куда он принципиально не поехал, и про Асю, с которой я позна-комился и подружился на целине. А он рассказал мне о летних туристских походах и, кстати, пропел новую песенку о целине, которую привез оттуда:

По ночам здесь совы кружат,Спят курганы в тишине...Мертвецы одни не тужатНа проклятой целине.А-а, ааа, ааа, ааа... Ночью выйдешь из палатки — Тень метнется в стороне, И душа уходит в пятки На проклятой целине. А-а, ааа, ааа, ааа...Нам казахи роют ямы,Все грозят спалить в огне!Не останемся ни дня мыНа проклятой целине!А-а, ааа, ааа, ааа... Мы, голодные студенты, Мерзнем, мокнем на дожде, Но не раз еще мы будем На проклятой целине! А-а, ааа, ааа, ааа...Алик пел восточную протяжную мелодию своим высоким

тенором, а меня заставил изображать аккомпанирующий мужской хор со словами: «Тумба-тумба раз, и тумба-тумба раз, и ...» Полу-чалось смешно и красиво. На прощанье он сказал мне по секрету, что, возможно, уже к концу этого года они с Мерой поженятся.

Через несколько дней Рая предложила мне, не мешкая, снова навестить отдел сбыта завода и идти прямо к начальнику. Начальник отдела сбыта встретил меня приветливо:

— Вы знаете? Вам повезло! Как раз один магазин вернул нам комплект духовых инструментов!

— ????— Так, ерунда, придрались к чему-то. Вы не волнуйтесь

оркестр весь в порядке. Возьмете?Счастью моему не было предела. Пораженный простотой, с

которой вот так, по-семейному решаются любые проблемы, я пом-чался на почту, и немедленно телеграфировал в Курск номер счета завода для оплаты оркестра. А еще через несколько дней я уже благополучно сдал в профком на хранение два тяжелых дощатых

ящика. Ящики были громадные: в одном лежали два баса-гелико-на, а в другом остальной комплект труб, альтов, теноров, барито-нов и даже большой барабан.

Моя первая командировка закончилась, и, бесцельно посло-нявшись некоторое время по пустующим коридорам института, я снова забрался в библиотеку под бочок к любимой кафельной стенке, ожидая не столько возобновления занятий, как возвраще-ния Аси из колхоза. Да-да, именно так. Я сам себе каждый день удивлялся все больше и больше, почувствовав, что мне просто ее не хватает! «Интересно, чувствует ли Ася там, в колхозе такую же тоску по мне?» — робко думал я.

Но рано или поздно жизнь возвращается в свою привычную колею. Студенты вернулись из колхоза, в институте возобнови-лись занятия. Радостно встретившись с Асей, я стал ежедневно и подолгу гулять с ней по улицам, каждый раз оттягивая момент расставания. Как-то Ася, пожаловавшись, что уже замерзла, и предложила мне зайти к ним домой, погреться. Перспектива зна-комства с ее родителями меня несколько испугала. И я отказался. Не то, чтобы я оробел. Нет. Просто мне вспомнились настойчивые попытки моих родителей (в основном, мамы) познакомить меня в Киеве с какой-нибудь обязательно еврейской девочкой. А когда я познакомился-таки с одной еврейской девочкой из Майкиного класса и начал встречаться с ней, то тетя Гитя немедленно донесла об этом моим, и они втроем устроили подробную разборку мораль-ных качеств ее родителей, как будто вопрос о моей женитьбе стоит уже на повестке дня. После этого мне вообще перехотелось с этой девочкой встречаться! Вспомнилось, как мои родители пытались вмешаться в Алкину судьбу, когда она решила выйти замуж за русского.

Что я знал о родителях Аси? Знал из ее рассказов, что папа у Аси выходец из степного Оребуржья, а мама — из северной Воло-годчины, что у них всегда было много друзей и знакомых из числа еврейских семей, и никогда в доме не было слышно плохого слова о евреях. Но одно дело — друзья-знакомые, а другое дело — возмож-ное будущее своей дочери. И я представил себе, как после моего знакомства с родителями, те в присутствии Аси сразу начнут пере-мывать мои кости и промывать ее мозги, быть может, даже приго-варивая: «Вот, выйдешь замуж за такого, народишь еврейчиков!». Нет уж. Нечего пока вмешивать в наши отношения родителей.

Но как-то я, не спеша, провожал, как обычно, Асю домой после лекций. Шел мелкий неприятный дождичек. Жила Ася на центральной улице Ленина в полуподвальной квартире двух-

40 41

этажного старинного дома. Мы спрятались от дождика в приямке, в сенцах у ее дверей, и она вновь пригласила меня к себе. И я отва-жился. Нас, приветливо улыбаясь, встретила Асина мама, круп-ная женщина с папиросой в зубах. Впрочем, это меня не удивило, так как по рассказам Аси я уже знал, что ее мама и папа курят.

— Анна Евграфовна, — приветливо улыбаясь, представи-лась она. — Вы тут посидите, а я пойду, чай поставлю.

И она вышла в прихожую, где гудела растопленная к обеду печь (прихожая служила одновременно и кухней). Так прошло мое знакомство с мамой — очень просто, без всякой натянутости. Более того, я даже не заметил на себе ее какого-либо заинтересованно-го, оценивающего взгляда. Не успели мы приступить к чаю, как пришел и Асин папа, оказавшийся довольно высоким худощавым человеком. Алексей Сергеевич, так звали Асиного папу, радостно засуетился:

— Что же это вы тут? Чай собираетесь пить? Да мы тут и водочки с молодым человеком за знакомство выпить можем, — сочным баритоном заявил он, доставая из буфета початую бутыл-ку и два маленьких пластмассовых «наперстка». — Мы так, по маленькой... А то мне еще на работу надо идти (я на обед каждый день домой захожу).

Выпили, закусили, точнее, очень плотно поели... И так мне сразу стало тепло и приятно от этой непринужденной и домаш-ней обстановки, по которой я, откровенно, соскучился, что больше я уже никогда не отказывался от Асиных приглашений. Лишь изредка у меня мелькала тревожная мысль о том, что я утрачи-ваю чувство меры, и становлюсь чуть ли не нахлебником в этой семье. Тогда я на какое-то время придумывал разные отговорки от визитов в обеденное время. Потом забывался и снова частил с визитами. Ведь отказаться от общения с Асей я уже никак не мог, все это было для меня не так-то просто.

Самой веской отговоркой были, конечно, репетиции духового оркестра. Дело в том, что уже к моменту возобновления занятий в институте профком подыскал и принял на работу в институт руко-водителя будущего институтского духового оркестра. Меня тогда вызвал в профком его председатель Мишка Маслов (студент-стар-шекурсник с истфила) и представил:

— Вячеслав Седых, кларнетист эстрадного оркестра при кинотеатре «Комсомолец». Так вот он твердо заявил нам, что дает гарантию: уже к новому 1957 году в институте будет играть свой духовой оркестр. Так что, набирай желающих учиться.

— А почему я?

— А кто же еще? Инструменты привез кто? Ты, — со смехом вмешался сидевший тут же Букингольц. — К тому же я знаю, что ты любишь это дело. Сам мне рассказывал.

И я начал агитировать своих друзей студентов-вечерников:— Должны же мы, чёрт возьми, зажить, наконец, полнокров-

ной студенческой жизнью!? А то только ворчим по углам, что в сто-лицах де студенты живут весело, как в песне поется, «от сессии до сессии...», а мы, мол, — провинция. Да, Курск — это провинция, но мы сами должны поднять себя на другой уровень жизни! — И я выразительно посмотрел на Петрована: — Иначе тут кое-кто скоро сопьется со скуки.

В общем, сагитировал.На первую репетиции я привел в профком Игоря Покидько,

Петрована, Володю Юрьева, Виталия Романюка и еще четверых студентов-вечерников. Высокий в болтающемся на худых плечах пиджаке Слава Седых стоял у окна и, положив кларнет на выдаю-щийся вперед тяжелый подбородок, играл увертюру к кинофиль-му «Дети капитана Гранта». Играл он мастерски, и душа моя буквально таяла от удовольствия. Увидев нас, он отложил клар-нет в сторону и начал по очереди проверять каждого на наличие слуха:

— А ну-ка спой за мной следом: «тря-трям-таря-ря», — запел он сиплым тенорком какую-то простенькую песенку.

И каждый из нас пытался в меру сил повторить за ним эту нехитрую мелодию.

— Так, у Гойзмана и у Романюка слух отличный, у осталь-ных слух тоже есть, но... так себе, — объявил он. — А у тебя, Юрьев, слуха нет совсем, ты, блин, больше не приходи сюда.

Далее всем, у кого слух «так себе», он раздал альты, теноры и баритоны и показал, как надо извлекать из этих дудок благопри-стойные звуки и играть простейшие гаммы.

— Главное, ребята, запомните: вы — аккомпанемент и, чтоб лабать марш, вам надо вместе с каждым ударом большого бара-бана научиться говорить через мундштук «Ис-та, Ис-та, Ис-та, Ис-та» а если лабаете вальс, — то: «Ис-та-та, Ис-та-та». Понятно? А вы, Петров, на басу с каждым ударом барабана должны выдавать короткое «Пу». Понятно?

— А что означает глагол «Лабать»? — с невинным видом спросил филолог Романюк.

— Лабать — это по-нашему, по-музыкальному означает «играть», а музыкант — «лабух».

42 43

— А кто будет, простите меня, лабать на трубах? — спросил Игорь Покидько, указывая на сиротливо лежащие на стуле эле-гантные инструменты ручищей, два пальца которой держали за раструб маленький альт.

— На трубы, когда надо будет, я своих знакомых лабухов при-глашу. А вам, Сеничка и Виталик, — сказал он, обращаясь ко мне и Романюку, — предлагаю учиться на солирующих инструментах — на кларнетах. Согласны? Слух у вас, что надо. И если будете упорно трудиться, то я из вас, блин, чуваков, быстро классных лабухов сделаю.

Так я начал учиться игре на кларнете. Мой папа музыкаль-ного слуха не имел, но почему-то все время стремился поддержать музыкантскую традицию нашей семьи, и очень хотел, чтобы я нау-чился играть на скрипке. Над моей кушеткой на толстом гвозде, вбитом в заднюю стенку платяного шкафа, всегда висела приве-зенная с войны дядей Юрой трофейная скрипка в солидном черном футляре. Висела она, как напоминание и как символ фамилии «Гойзманы — музыканты». Помнится, мне было уже тринадцать или четырнадцать лет, когда папа, не взирая на денежные затруд-нения, несколько раз нанимал для меня учителей. Они приходи-ли к нам домой по вечерам, и я усердно играл монотонные этюды по старинным нотам, которые подарил мне мой двоюродный дед Лазарь Гойзман. С последним учителем я достиг даже кое-каких успехов: мы играли с ним дуэтом что-то из Моцарта. Но я никак не смог осилить прием игры «вибрато», без которого скрипка не пела, а скрипела. И учитель от бессилия начал бить меня своим смычком по пальцам! Однако его смычок, прежде всего, ударил по моей подростковой гордости, и после этого учиться на скрипке я решительно отказался. Зато Слава был очень доволен тем, что я знаком с нотной грамотой и мне не надо рассказывать, что такое гаммы и какая от них польза. Он сразу вручил нам с Виталиком ноты вальса «Осенний сон» и марша «Вперед»:

— Здесь партии первого и второго кларнетов. Учите! Это мы будем на новый год играть. А для разминки перед каждой репети-цией играйте, блин, вот эти гаммы.

На звуки, доносившиеся с репетиций духового оркестра, стали подходить еще добровольцы. Особенно я обрадовался, когда к нам пришел Володя Медведев с дневного физмата, который еще у себя в родном Льгове играл на баритоне в школьном духовом оркестре, а затем в институте нашлись и свои трубачи — препо-даватель психологии Лев Ильич Уманский и еще два студента — Ваня Уваров и Гена Сычев.

Вот только времени на учебу катастрофически не хватало. Обнаружив, что Ася не выбрасывает свои прошлогодние конспек-ты, я решил выгадывать время за счет посещения своих лекций.

Зачем они мне нужны, если у Аси все тща-тельно законспектировано!? И я теперь стал частенько засиживаться допоздна в Асином доме за разбором этих конспектов. В один из таких поздних декабрьских вече-ров, долго, как всегда, расставаясь в дверях, я неуклюже объяснился Асе в любви, и тут же сбежал, опасаясь услышать от нее какой-нибудь скоропалительный ответ. Лишь на следующий день, когда мы встре-тились снова, я услышал от нее робкий то ли намек, то ли ответ о взаимности ее чувств ко мне. Я был счастлив! Когда же в

середине декабря Анна Евграфовна собрала всех родственников на семейный праздник по случаю своего 50-летия, то, естественным образом, на него был приглашен и я. Тут я увидел все семейство в сборе (или меня все увидели?). На тесное застолье пришли Нина Евграфовна с мужем, вдовые сестры Клавдия Евграфовна и Алек-сандра Евграфовна и даже двоюродная ее сестра с мужем, двою-родный брат Аси — Юрий с беременной женой и дочерью. После традиционных тостов почти вся семья запела русские народные песни и романсы. Я был удивлен профессиональной слаженно-стью семейного хора, в который вплелся и мой голосок. В какой-то момент, как мне показалось, все обратили и на меня поощритель-ное внимание: Нина Евграфовна запела мало кому известную народную песню «Во кузнице два кузнеца, молодые кузнеца...», а ее поддержал, всем на удивление, только один я, пропев к тому же под дружный хохот и вовсе никому не знакомый последний куплет песни, в котором «...рассукин сын таракан проел Дуне сарафан на самой заднице».

Новогодний бал в институте прошел-таки в сопровождении собственного духового оркестра. Мы со своими пультами и нотами расселись на лестничной площадке, а в широком коридоре перед нами проплывали вальсирующие пары, и среди них изредка перед оркестром оказывалась и Ася с какой-то подругой-партнершей. И на ее лице была самозабвенная мечтательная улыбка. И я счаст-ливо улыбался, кося на нее взгляд. Чуть ли не ежедневно наблю-дая новую для меня семью Аси и всю ее многочисленную родню, я так естественно представлял свое будущее в этой среде, что готов

Ася. Декабрь 1956 года

44 45

был немедленно предложить Асе руку и сердце. Вот и от Алика из Киева пришло известие, что он в канун нового года женился (кстати, прямо в день его свадьбы объявился отец Меры, которого они с мамой считали погибшим. Оказывается, он многие годы без суда и следствия отбывал срок где-то на Севере, и только сейчас его реабилитировали и отпустили домой). Но одно дело сирота Алик, к тому же студент четвертого курса, а другое дело — я. Трез-вое понимание, что создание новой семьи может осуществиться только после окончания Асей института, заставляло меня отло-жить свои мечты на более далекую перспективу.

В начале 1957 года зашел в профком Слава Седых и сооб-щил по секрету: «Тут один старый цыган-музыкант умер, Иван Пономарев, а его жена продает оптом четыре очень хороших музы-кальных инструмента: старинный кларнет из настоящего черного дерева, серебряный саксофон-тенор, помповую трубу и тромбон с кварт-вентилем! И за все про все — двадцать тысяч рублей! Только надо поспешить — такие инструменты у нас в стране не выпуска-ются, и охотники на них могут быстро найтись; если не в Курске, то в другом городе».

Мишка Маслов и Володя Букингольц сразу же загорелись идеей создания в институте своего эстрадного оркестра (слово джазовый в те годы из русского языка старательно изгонялось!). Вот лишь одна беда — такие большие деньги профком мог тра-тить только путем банковского перечисления, а вдова признавала только наличные. И тут я подумал: «А в комиссионный магазин банковское перечисление сделать можно?» Немедленно Маслов позвонил в комиссионный. Увы. Оказалось, что перечисления можно делать во все магазины, кроме комиссионных. А я уж раз-мечтался, было взять в руки саксофон! В тот день провожал я Асю домой после лекций в грустном настроении. Но Ася предложила мне посоветоваться с ее папой: он ведь главный бухгалтер Гор-промторга! Может быть, что-нибудь подскажет? Пришлось обра-титься к Алексею Сергеевичу. После того, как я ему изложил не только ситуацию, но и свои мечты о деревянном кларнете и сере-бряном саксофоне, Алексей Сергеевич, немного поразмыслив, решительно изрек на своем, очевидно, оренбургском наречии: «Да, однова дыхнуть!», что означало: «Очень просто, сделаем!».И действительно, вскоре, в порядке исключения, Горпромторг выде-лил магазину № 5 (без указания слова «Комиссионный») лимит на прием средств по перечислению.

Радости моей не было предела, когда в моих руках оказал-ся кларнет немецкой фирмы Arthur Ubel из настоящего эбенового

дерева, а не какая-то там дудка производства Киевского Музком-бината из черной пластмассы! Деревянный кларнет позволял играть значительно громче, и звуки были красивее! Вскоре в стенах нашего института появился и руководитель эстрадного оркестра — Аркадий Русанов. Впрочем, свою главную задачу он видел лишь в обеспечении нас партитурами музыкальных пьес, а обучал меня игре на саксофоне все равно тот же Слава Седых.

После зимней экзаменационной сессии, которую я сдавал на этот раз с большим трудом, снова начались репетиции к пред-стоящему традиционному смотру самодеятельности. На этот раз в профкоме решили раздробить коллектив самодеятельных арти-стов вечернего отделения, влив их в коллективы соответствующих факультетов дневного. Кончилось это тем, что вся группа хористов-вечерников влилась в хор физмата, включая и филолога Романю-ка, да одна студентка вечернего истфила согласилась исполнить со мной ноктюрн Чайковского в переложении для фортепиано и кларнета. Остальные вечерники участвовать в самодеятельности дневного физмата отказались. На репетициях дуэта Слава меня постоянно отчитывал, обучая все тому же приему игры с прокля-тым «вибрато»:

— Ну, разве это кларнет? Это у тебя какая-то азербайджан-ская зурна получается. Звук должен чуть-чуть вибрировать! Чтоб было красиво! И вообще, ты понимаешь, что такое ноктюрн? Это в переводе с иностранного — ночная песня! Поэтому ты кларнетом петь должен! Вот ты только представь себе: ночь; осень; дождь и грязь кругом, и пьяный чувак идет; ему трудно, он спотыкается, ляпается в одну лужу, в другую; встает, шатается и дальше идет; и ни одна собака помочь ему не хочет...

Он тут же взял кларнет и показал, как этот ноктюрн, по его мнению, должен звучать. Я изумленно слушал его игру! Несмотря на весьма своеобразную словесную интерпретацию ноктюрна, от его игры у меня мурашки по телу шли, и слезы на глаза наворачи-вались. Нет, мне так никогда, наверно, не сыграть.

Для руководства хором физмата был приглашен студент-третьекурсник Курского музучилища Стасик Чаговец. Я впер-вые увидел, что значит по-настоящему работать с хором! Он предложил нам для исполнения четырехголосное произведение Дунаевского «Летите, голуби, летите» и мы пели свои сложные, непохожие партии и получали истинное удовольствие, слушая гармонию сливающихся воедино голосов. На смотре наш хор имел потрясающий успех. Нас даже обещали послать на Всемирный Фестиваль молодежи, который должен был пройти этим летом в

46 47

Москве. Блеснули физматовцы и искрометными плясками, где Ася была, как всегда, в солистках. Да! Забыл еще упомянуть о своем первом сольном выступлении! На этом смотре я участвовал в номере «Фокусы»: помню, вышел я на сцену один и начал на сак-софоне играть бесконечную заунывную восточную мелодию, затем на сцене появился в чалме «известный индийский факир» Абу-Али-Адибей ибн Шойтов и его ассистент Даня Якиревич* с вися-щей на шее гигантской двухметровой логарифмической линейкой — взятым напрокат в математическом кабинете наглядным посо-бием. Факир прогнозировал будущее, отвечая на самые различ-ные вопросы конферансье, например:

— Уважаемый факир Абу-Али-Адибей ибн Шойтов, назовите фамилию будущей жены Вашего ассистента!

Факир несколько раз тащил ползунок логарифмической линейки из одного ее края в другой, и в момент, когда я прервал игру, торжественно провозгласил: «Фамилия его будущей жены — Якиревич!»

50. Недолго музыка играла

Однако жизнь никогда не состоит из одного только прият-ного времяпрепровождения. Неприятности на нашу голову тоже не замедлили посыпаться. Во-первых, вдруг пришло известие, * В последствии Юрий Шойтов — декан физмата, Даниил Якиревич — проректор сельскохозяйственной академии

что в мае возвращаются с Севера к себе домой те самые дальние родственники Вовки — законные владельцы нашей уютной квар-тирки. Это означало, что и мне и Алке с Вовкой прийдется срочно искать себе другую квартиру. Во-вторых, чуть ли не одновременно с этим выяснилось, что нашему пединституту повысили статус: присвоили 1-ю категорию, приравняв его учебные программы к программам университетов, и, соответственно, увеличили срок учебы на один год. Всем выпускникам 1957 года предложили аль-тернативу: или получить диплом учительского института или продолжить учебу на дополнительном пятом курсе. Вовка решил получить диплом немедленно и после весенней экзаменационной сессии уехал по распределению в какое-то глухое село в родном Дмитриевском районе.

Уехала далеко в Златоуст и Алла Бархоленко, скоропали-тельно выйдя замуж за Вовкиного брата Эмиля Афанасьева. Дородный усатый красавец Эмиль служил в «Советской окку-пационной группе войск в Германии» и его появление в Курске среди зимы было для всех нас полной неожиданностью. Оказыва-ется, что армейская команда штангистов и борцов, в состав кото-рой входил и Эмиль, поехала на соревнования со спортсменами союзных войск в американскую зону оккупации. Там, показав блестящие результаты на соревнованиях, вся команда отказалась возвращаться в Советский Союз. Вся, кроме движимого патри-отическими чувствами Эмиля Афанасьева. Однако бдительное армейское начальство усомнилось в искренности патриотиче-ских чувств рядового Афанасьева и, на всякий случай, досрочно демобилизовало его из рядов армии. Оказавшись в Курске, Эмиль быстро нашел себе место тренера в детской спортивной школе. Но его работа через некоторое время была прервана органами госу-дарственной безопасности: Эмиля вызвали и сообщили, что ими получено его «Лично дело», из которого следует, что ему запреще-но проживание в областных центрах страны. Вот тогда-то молодая чета и выбрала себе для проживания уральский город Златоуст, который был хоть и более крупным городом, чем Курск, но всего лишь районным центром!

Однако моя Алла решила учиться дальше. Она получила место в студенческом общежитии, а мне друзья-земляки поды-скали прекрасный так называемый угол: на центральной улице города, на первом этаже дряхлого двухэтажного домишка у вдовы Марьи Ивановны Воробьевой. Марья Ивановна жила с сыном в квартире, состоявшей из одной комнаты, отделенной от «улицы» всего лишь одной «утепленной» дверью. В этой комнате вдоль

48 49

одной из стен от входной двери до единственного окна умещались две кровати, у другой стены располагалась топившаяся углем печь, к окну был придвинут обеденный стол, в углу комнаты висела икона с вечно тлеющей лампадкой. Мой «угол» представ-лял собой середину комнаты, на которой я на ночь мог разложить алюминиевую кровать-раскладушку. При этом с одной стороны от раскладушки еще оставался узкий проход во двор для Валеры (так звали сына хозяйки), а с другой стороны (между раскладушкой и печью) — для Марьи Ивановны. Зато платить за это жильё мне нужно было всего лишь 100 рублей в месяц, и, конечно, главным его достоинством была близость квартиры от дома, где жила Ася, и от института.

Летом, проводив Асю в дом отдыха, что располагался рядом с Курском в селе Щетинка, я поехал домой. В конце июля в Москве состоялся таки Всемирный Фестиваль молодежи. Впервые за всю историю Советской власти в Москву приехало столько иностранцев из разных стран мира! И не просто туристов, а танцоров и музы-кантов! Впервые москвичи живьем увидели африканские, лати-ноамериканские, азиатские и еще бог весть знает какие танцы! Приехали также и оркестровые коллективы народной и джазовой музыки! А по окончанию фестиваля, возможно, чтобы оправдать свои расходы, эти танцевальные коллективы и оркестры разъеха-лись с гастролями по стране. В Киеве несколько дней гастроли-ровал французский джазовый оркестр под управлением молодого композитора Мишеля Леграна, в котором были только духовые инструменты и группа вокалистов! Два или три раза подряд я ходил на их концерты, где я впервые увидел полное семейство саксофонов — от саксофона-сопрано до саксофона-баса, стоящего на полу. А сверкающая новизной музыка? Ведь грампластинок с записями Леграна в продаже у нас не было! По вечерам я видел на Крещатике толпы киевлян, свободно общавшихся с иностран-цами. Позже я понял, что этот фестиваль был первым ударом по железному занавесу, отделявшему «страны социализма» от остального мира. У многих из нас открылись глаза на жизнь от общения с живыми людьми, которые, оказывается, не так уж и страдают «под гнётом капитала».

Переполненный такими мыслями, я вернулся к началу учеб-ного года в Курск. Впрочем, Асе многое из моих рассказов было не очень интересно, особенно тех, что касались джазовой музыки. Жаль, что в Курск иностранные оркестры не приехали. Я б обяза-тельно повел ее на такой концерт. Вместо них проездом на родину выступал в актовом зале нашего института народно-танцеваль-

ный ансамбль грузинского университета, который тоже произвел на нас большое впечатление. Но когда в Курск приехал на гастро-ли эстрадный оркестр Эдди Рознера, который был только недавно амнистирован и возвращён с Колымы, то тут уж я случай не про-пустил и повел таки Асю на его концерт. Концертом Ася, помню, осталась довольна. Вот только не понравилось ей, как Рознер под бурные аплодисменты зала начал на сцене целовать солист-ке ручку, потом локоток, потом плечико. «Старый пошляк, твой Рознер», — решительно заявила Ася...

Вот уже третий год я вместо стипендии получаю от роди-телей ежемесячно по 500 рублей, которые трачу на еду, книги и кино. Прожить мне на эти деньги было трудно, но я прекрасно представлял себе, что родителям эти деньги даются тяжело, и просить их об увеличении суммы было мне совестно. Поэтому я (и Игорь тоже) все время раздумывал об устройстве на какую-нибудь работу попроще, которая бы не мешала учебе. И как только мы услыхали, что в контору «Курскгражданпроект» требуются геора-бочие на неполный рабочий день, я, Игорь и Светик Харламова помчались туда.

— А какие у нас, как у георабочих, будут обязанности? — попытался уточнить я.

— «Гея» по-гречески — это земля, поэтому все что будет свя-зано с землей и будет входить в наши обязанности. — Важным тоном пояснил нам начальник конторы.

Пришлось мне теперь ногами мерять поля и пустыри Курска. То это было место, где будет размещаться будущий Курский теле-центр, то место строительства нового жилого массива для работ-ников Тракторного завода и по прочим местам будущих застроек. Осенняя погода нас не баловала, непрерывно дули пронизываю-щие холодные ветры. Я все время бодро бегал по полю с геоде-зической рейкой, мой замерзший инженер-геодезист смотрел на меня через стекла нивелира или теодолита, а Светик, сидя рядом с ним на земле, выглядывала из-под накинутых на нее теплых вещей и записывала в журнал показания прибора, которые он ей диктовал. Наконец, инженер не выдержал испытания холо-дом, обучил меня пользоваться прибором и сказал: «Теперь будем бегать по очереди — одну станцию ты бегаешь, а другую я. А то так от холода и околеть можно!» Иногда нас посылали на бурение: брать пробы грунта с разных глубин для расчетов фундаментов будущих сооружений. Это был самый тяжелый вид «земляных» работ, так как без какой-либо механизации приходилось, взяв-шись дружно за ворот, топтаться по кругу и крутить свинченные

50 51

трубы до пятнадцати метров длиной. Особенно трудно было про-ходить водоносные слои, которые надо было не сверлить, а про-бивать так называемой желонкой. Тогда на ворот усаживали несколько женщин из числа наиболее упитанных, а мы, мужики, весело крича «И-оп! И-оп! И-оп!...», подымали всю эту систему с женщинами и тотчас бросали вниз, не забывая при этом топтать-ся по кругу.

Когда же полевой сезон 1957 года кончился, нас всех уволи-ли, преложив снова приходить аж весной 1958-го. Затем мы нашли подработок на центральном телеграфе: сидели и наклеивали полоски телеграфных сообщений на художественные бланки. Но и это, к сожалению, была работа временная, появлявшаяся на теле-графе только в предпраздничные дни.

После работы, или после вечерних лекций в институте, или после затяжных расставаний с Асей, я возвращался в свой утлый «угол», где общаться мне было уже не с кем. Валера Воробьев пред-ставлял собой редкостный тип люмпена. Успешно окончив про-шлой весной среднюю школу, он легко поступил в медицинский институт. Но тут же, на первом курсе института, начал сетовать на свою горькую судьбу, которая уготовила ему очень трудоемкую программу обучения и мрачную перспективу сельского врача с низкими заработками. Речь его всегда представляла собой смесь жаргонных словечек с высокоинтеллектуальными терминами, почерпнутыми из прочитанных книг.

— Не лучше ли мне пойти резинку катать? — лениво совето-вался он со мной, имея ввиду работу на «Курском заводе резиново-технических изделий». — Горячий цех, высокие заработки, пенсия в 45 лет! Что еще человеку в жизни надо?

Я деликатно отвечал ему, что все люди по натуре разные, и каждый по-своему что-то в своей жизни ищет. Но Валера не унимался:

— А что? Разве лучше быть учителем и практически бес-платно сеять разумное, доброе, вечное?

— Может быть кому-то и нравится такая работа, — пытался возражать ему я. — Вот выйдешь в 45 лет на пенсию, Что будешь делать? Со скуки сопьешься.

— Нет, со скуки я не сопьюсь. Вот улягусь вот так, и буду думать о чем-нибудь возвышенном, — напыщенно заявлял он, покряхтывая и укладываясь поудобнее на кровать.

Чувствуя, что такие беседы меня раздражают, Валерий намеренно заводил их со мной чуть ли не каждый вечер. Марья Ивановна в наши разговоры не вмешивалась. Она больше всего

любила выпытывать из меня всякие мои житейские подробности. Ее интересовало буквально все: и мои родители, и мои друзья, и мои девушки, и мои доходы и расходы. А еще Марья Ивановна любила поговорить со мной, человеком, побывавшим и в Киево-Печерской и в Почаевской лавре, на религиозные темы. Мои рассказы о похо-роненных в Лаврских пещерах святых — о Варваре-блуднице, о братьях-греках, о Марке-гробокопателе, о Феодосии Печерском, — неоднократно слышанные мной от монахов-экскурсоводов, приво-дили ее в священный трепет. И частенько она удивлялась: «Как это я, человек, столь много знающий, и в бога не верую!?»

Среди студентов-сокурсников я по-прежнему оставался в хороших отношениях только с Игорем Покидько. Мы вместе зубри-ли, вместе репетировали, вместе обсуждали различные житей-ские перипетии. Как-то в ближайшие праздничные дни, отыграв свое на Октябрьской демонстрации, мы с ним сорвались в Киев. Меня так и распирало показать ему мой любимый город во всей красе, чтобы он его увидел моими глазами. И я таки достиг своего: Киев Игорю понравился безоговорочно. Вот только киевлянки ему не пришлись по вкусу: все какие-то некрасивые, и сравнения с курскими красавицами явно не выдерживают.

После неудачного опыта дать мне музыкальное образование (а как я узнал от Фани, и она не избежала попытки насильствен-ного обучения игре на скрипке) взоры папы и мамы обратились на младшенького Осю. На сей раз родители решили не обращать-ся к частным учителям, а отдать его на обучение в общеобразо-вательную музыкальную школу. Оказалось, что и это не просто — школ таких в Киеве очень мало, а желающих слишком много. Прослышав про организацию учебных классов при музыкальном училище (для проведения педагогической практики будущим преподавателям), решили попробовать записать Осю туда.

В один из дней нашего краткосрочного пребывания в Киеве мама попросила меня отвести первоклассника Осю на приемный экзамен в музыкальную школу. Я же, в свою очередь, попросил об этом Игоря, а сам побежал на Подол к Алику. Встреча наша была очень радостной. Алик мне выложил все свои студенческие и туристские новости. Особенно мне понравились новые туристские песни, в числе которых была песня, непосредственно откликавша-яся на недавний пленум ЦК КПСС, на котором была разоблачена якобы «фракционная антипартийная группировка Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова», не согласная с деятельностью Генерального Секретаря партии Хру-щева. Песня обращалась к «легковерным детям»:

52 53

Вот послушайте-ка, дети!Появилася на светеФракция...И венчалась бравурным издевательским припевом:Мы за партию сложим все головы,Как нас этому с детства учили«Маленков, Каганович и МолотовИ примкнувший к ним Шепилов»!Однако, женатый Алик показался мне несколько самоуве-

ренным и самодовольным, и это подмеченное мною новое в нем меня даже забавляло. Когда же я почувствовал, как далеки от него все мои проблемы, то возник во мне холодок отчуждения, который с трудом подавлялся приятными воспоминаниями сопливого детства.

Дома я застал Игоря, который со смехом рассказывал как экзаменовали Осю: на предложение спеть что-нибудь Ося с охотой и очень чисто пропел, картаво выговаривая слова: «Я так люблю в вечегхний час кольцо Больших бульвагхов обойти хотя бы гхаз».

— Прекрасно! А «Взвейтесь кострами синие ночи...» ты знаешь? Нет??? А про елочку? Про новый год?

— Знаю, — ответил Ося и запел: — Я в Гхио-де-Жанейгхо пгхиехал на кагхнавал...

Комиссия явно не ожидала услышать из уст маленького мальчика такие новомодные шлягеры из репертуара Ива Монта-на. «Все смеялись до слез, а некоторые даже срочно побежали в туалет! Уписались, видно».

Поздним вечером в день нашего отъезда в Курск я вдруг вспомнил о своем обещании Марье Ивановне привезти из Киева бутылку святой воды из колодца святого Феодосия Печерского. Набрать воды из-под крана я решительно отказался, и, рискуя опоздать на поезд, мы с Игорем помчались в Киево-Печерскую Лавру. В кромешной тьме, пройдя мимо запертых на ночь ворот заповедника известными мне тайными тропами к заброшенным колодцам, мы с трудом сдвинули в сторону тяжелую деревянную крышку одного из них и опустили туда бутылку, привязанную веревочкой за горлышко.

— А это точно вода из того колодца? — с сомнением допраши-вала меня Мария Ивановна в Курске.

— Марья Ивановна, вот истинный крест, с того, — с чистой совестью я перекрестил свой некрещёный лоб. — Поставьте на окошко и увидите, что эта вода никогда не заплесневеет!

Ещё из Киева мы с Игорем притащили в Курск тот самый выставочный переносной магнитофон папиного производства. Этот переносной аппарат с одной ручкой весил аж 17 килограмм (на весах в аэропорту заставили взвесить!). К нему я прихватил несколько катушек с джазовой музыкой, которую сам когда-то давно записывал по ночам, отлавливая по радиоприемнику музы-кальные передачи радиостанции «Голос Америки». С помощью магнитофона я надеялся решить одну самую сложную проблему эстрадных оркестров в Курске — проблему партитур.

В Курске в то время было всего три профессиональных эстрадных оркестра: один в ресторане «Ленинград» (единствен-ном в городе) и два при кинотеатрах. Все оркестры играли весьма замшелый репертуар. Новых партитур достать было негде. В этом деле королем в Курске был дядя Сережа, руководитель оркестра при кинотеатре «Комсомолец». Одному ему ведомыми путями он получал оркестровые партитуры из Риги, и за большие деньги разрешал кое-какие пьесы переписывать другим руководителям оркестров. Поэтому я и решил попробовать самостоятельно напи-сать партитуру для оркестра.

Водрузив магнитофон на тумбочку в Асиной квартире, я упорно сидел над ним, вычленял и записывал партии отдельных инструментов, многократно прослушивая магнитофонную запись полюбившейся мне пьесы. Помогала советами мне на первых порах только Лютик, сестра Аси, т. к. мой учитель Слава Седых еще летом завербовался и уехал куда-то на Дальний Восток за боль-шими заработками. Работа эта оказалась для меня очень тяжелой, и я, с трудом расписав партитуру какого-то танго, больше за подоб-ные дела не брался. Но все равно обо мне уже пошла добрая молва в Курском музыкальном мирке.

Однако в мае в самый разгар весенней экзаменационной сессии моей музыкальной карьере пришел неожиданный конец. Наш эстрадный оркестр, единственный в городе любительский коллектив, пригласили для участия в «художественной части» общегородской комсомольской конференции. Для проведения конференции был арендован зал городского драматического театра. Так как мы должны были выступать после окончания всех докладов и прений-выступлений, то, памятуя, что место настоя-щих артистов должно быть в буфете, мы сидели именно там, а не в душном зале. Тем более, что здесь для делегатов конференции были накрыты столы с бесплатной минеральной водой и немудря-щими бутербродиками с плавленными сырками. Да и что на этой конференции можно было нового услышать? Отчеты о достиже-

54 55

ниях, разбавляемые отдельными недостатками на их фоне? Вся эта официозная болтовня уже давно всем комсомольцам изрядно набила оскомину.

И вот, наконец, дошла очередь и до художественной части. Мы расселись на сцене, занавес раскрылся и наша ведущая звон-ким голосом торжественно объявляет: «Выступает эстрадный оркестр Курского Государственного Педагогического Института. Народная итальянская песня «Весел я». Солист — студент третье-го курса Виталий Романюк». В ответ на ее слова зал разразился не ожидаемыми аплодисментами, а хохотом. На сцену тут же выбе-жал наш секретарь комитета комсомола, бледный и взъерошен-ный. Он отчаянно махал руками, требуя от кого-то, чтобы занавес немедленно закрыли. Когда занавес был, наконец, закрыт, он перед недоумевающим оркестром разразился гневной тирадой:

— Вы что? Специально такой репертуар составили? Вы что? Меня под выговор решили подвести? Марш со сцены!

— А что тут такого? Репертуар не избитый, новые песни, народные к тому же, — пытался я слово вставить.

— Только что здесь, с этой самой сцены выступала сама Таисия Ивановна, инструктор Обкома Партии! Где вы были? — прервал меня наш секретарь, бегая перед безмолвно сидящим оркестром. — Она как раз критиковала нашу молодежь за безы-дейность и в качестве примера приводила популярную песенку: «Весел я, милая покинула меня...». Что здесь может быть весело-го? А вы? Вы понимаете, что вы наделали? Это же антипартий-ный жест! Это позор для всего института! Немедленно сдайте в профком все инструменты и чтоб я больше вашего оркестра не слышал и не видел! Вон!

И мы пошли вон. «Дуэт Лизы и Полины из оперы...» — донес-ся до меня из-за занавеса бодрый голос нашей ведущей...

А вот свой кларнет и саксофон я решил все-таки до поры до времени все же не сдавать. Вдруг понадобятся еще!

51. Женюсь!

Приехав, как всегда, на летние каникулы в Киев, я сразу же побежал к Алику. Уж очень мне не терпелось рассказать ему про Асю и показать ее фотокарточку, которую по моему заказу в фотомастерской выкадровали из ее групповой фотографии в доме отдыха! Но, увы, дома я его не застал. Мера очень обрадовалась моему приходу, объяснила, что Алик уехал в очередной турпоход куда-то в Сибирь. Потом она долго и нудно жаловалась на мужа,

на его непоседливый характер: «его оставили при университете для учебы в аспирантуре, а он вместо того, чтобы писать диссер-тацию бегает по каким-то там горам! Ну, разве можно так легко-мысленно относиться к себе и своей семье?» Грустно мне было все это выслушивать.

А дома мне каждый день приходилось выслушивать роди-тельские наставления. Они при каждом удобном случае пытали: есть ли у меня уже девушка, с которой я гуляю? Не думаю ли я жениться? Вначале я дипломатично увиливал от прямых отве-тов, но, в конце концов, не выдержал и заявил, что такая девушка есть, более того, намерен жениться. Далее, как я и ожидал, пошли расспросы о национальности Аси. «Еврейка?» — спросила мама с надеждой в голосе. — «А шведка вас устроит?» — огорошил я маму своим ответом, имея в виду шведку, Асину прабабку. — «Шведка?.. Такое дело!» — недоуменно произнесла мама, не зная, что сказать по этому поводу. Но папа заявил твердо: «И думать о женитьбе не смей! Кончишь институт, вернешься домой, а там будет видно. Найдешь здесь себе другую!» Все это прозвучало, как приказ, весьма оскорбительный для молодого человека, которому уже исполнилось 23 года. Впрочем, такая реакция родителей для меня была ожидаемой. Обидным было огульное неприятие родителями человека, с которым они даже не были знакомы.

Оборвав нашу жесткую дискуссию на какой-то незавершен-ной и повисшей в воздухе высокой ноте, родители вместе с Фаней и Осей уехали в Крым — папе в том году повезло: ему в месткоме выдали семейную путевку в дом отдыха в Мисхоре. Я же, собрав свои немудрёные пожитки, немедленно сорвался в Москву. Дело в том, что Лютик, окончив Музыкальное училище, получила назна-чение на работу аж на Северный Урал. А Ася же письмом извести-ла меня, что она такого-то числа едет провожать сестру до Москвы, там посадит ее на поезд и погостит еще день-два у своей москов-ской тетки Екатерины Евграфовны.

Каково же было изумление сестричек, когда я неожидан-но встретил их в Москве на перроне Курского вокзала?! Забро-сив вещи в камеру хранения Казанского вокзала, я предложил девочкам экскурсию по Москве. Мы осмотрели Красную площадь с мавзолеем Ленина и Сталина, а оттуда я провел Асю и Лютика пешком через Арбат до Смоленской площади, поражая воображе-ние моих экскурсантов свободной ориентацией в многочисленных московских переулках и проходных дворах. Лишь посадив Люд-милу на поезд «Москва — Североуральск», мы с Асей поехали на электричке разыскивать ее тетку, которая жила где-то за городом

56 57

между станциями Кучино и Салтыковка. Пройдя вдоль желез-ной дороги по сильно прореженному сосновому лесу, мы довольно легко нашли старинный двухэтажный домик, где нас радушно встретила Екатерина Евграфовна. Ну вот, познакомился еще с одной Евграфовной — представительницей громадного семейства Мякишевых.

После всех неприятных для меня перепалок с родителями я ехал в Курск с радостным настроением человека, возвращающего-ся к себе домой. Дома Ася застала маму совсем в разбитом состо-янии: ее мучили ежедневные головные боли, боли в сердце и еще где-то. Теперь у Аси появилась новая забота: она (и я вместе с нею) постоянно бегала по аптекам в поисках дефицитной «пятерчатки» — сильно действующей смеси из пяти дефицитных порошкообраз-ных препаратов от головной боли, и валокордина — импортных сер-дечных капель, которые в доме должны были быть бесперебойно. А Анна Евграфовна теперь частенько жаловалась Асе: «Вот Лютик уехала, а на следующий год и тебя зашлют черти куда... Останусь тут одна и сдохну в одночасье, если лекарства вовремя кто не подаст... ». И, гуляя по вечерам по курским улочкам и паркам, мы часто обсуждали с Асей сложившуюся ситуацию с маминым здо-ровьем. И мы решили не дожидаться окончания Асиной учебы в институте, а расписаться раньше, чтоб Асю не заслали по распре-делению, а оставили в Курске при муже. Тем более что я вполне самостоятельный человек, имею специальность токаря в руках, а значит, смогу прокормить семью! Тут же мне пришел в голову и другой довод — начну получать зарплату и немедленно откажусь от ежемесячных родительских пособий, стану окончательно неза-висимым от них. А мой институт? А что институт? Придётся как-нибудь совмещать. Учатся ведь как-то другие, работая на заводах!

Не обошли мы мимо и проблемы с фамилией. Ася очень осто-рожно, чувствуя, что это — мое больное место, предложила мне принять ее фамилию, мотивируя это тем, что на ее отце закан-чивается род Гущиных. Я же был решительно против. Я был убежден, что такой мой шаг больно ударит по всей моей еврейской родне, такой шаг противоречит вековым русским и советским тра-дициям, при которых жена принимает фамилию мужа, и, нако-нец, «Шимон Рувимович Гущин» — довольно смешное сочетание, которое неминуемо станет объектом для насмешек со стороны всех окружающих. А о продлении рода Гущиных пусть лучше думает ее сестра Людмила. У неё в этом отношении возникнет меньше проблем. И больше к этому вопросу мы никогда не возвращались.

В один из пасмурных осенних вечеров мы поделились своими соображениями с Асиными родителями. Алексей Сергеевич, не долго раздумывая, как о чем-то давно решенном, сказал:

— Ну и правильно! Мы вам дальнюю комнату выделим. Нечего тебе по углам скитаться.

— А родители твои, Семен, возражать не будут? — спросила осторожно Анна Евграфовна.

— А что мне родители? — ответил я, хорохорясь. — Пойду работать, я вполне самостоятельный человек.

— Это оно, конечно. — Многозначительно поддакнул Алек-сей Сергеевич и разлил водку по рюмочкам.

Через несколько дней я убедился, что найти место токаря в Курске не так уж легко. Оббегал все крупные заводы (а их в Курске в то время было всего-то 4 или 5), но ни на одном из них токари не требовались.

Встретил как-то на улице знакомого трубача по кличке «Палыч» из оркестра, игравшего в ресторане «Ленинград». Поде-лился с ним своими горестями, и он тут же предложил мне:

— Валяй к нам! Сядешь на второй сакс, башли* у нас при-личные! Не пожалеешь!

— Да вряд ли смогу, — заколебался я. — Квалификации у меня, пожалуй, не хватит.

— Да ты что? Сможешь! Если бы я не знал, что ты лабух классный, я бы разве тебя приглашал? — уговаривал меня Палыч.

Вечером я решил-таки пойти в ресторан. Пошел без инстру-мента, просто так, посмотреть на работу их оркестра, чтобы потом уж решиться на что-нибудь. Взобрался я на небольшой оркестро-вый подиум, и, чтобы ни кому не мешать, присел рядом с пианист-кой, дабы переворачивать ей нотные листы. В начале все было весьма прилично, но где-то через часа два работы, когда весь зал наполнился табачным чадом и водочным перегаром, из публики в оркестр начали поступать «заказы». Опьяневшие посетители заказывали то «Барыню», то «Лезгинку», а то и просто напевали любимую мелодию без названия. Руководитель оркестра — аккор-деонист Сашка — принимал от заказчиков пятирублевки, рас-прямлял их и бережно укладывал под ноты на пульте, и начинал сам выполнять любую заказанную мелодию на аккордеоне, а все остальные оркестранты потом «подключались» к нему, подыгры-вая, подбирая на слух и что-то импровизируя. Далеко за полночь, когда дюжие официанты выволокли на улицу последних, допив-шихся до беспамятства клиентов, оркестр всем составом был при-* Башли (жаргон) — деньги

58 59

глашен на ужин с водочкой. Я хотел, было, улизнуть, но Палыч чуть ли не силой усадил меня за стол: «Не бойсь, это бесплатно, здесь это каждый день так у нас заведено». Прямо за столом Сашка разделил по известным ему пропорциям полученные от клиентов деньги. Мне, естественно, достался только ужин с выпивкой, кото-рый я и то посчитал для себя незаслуженным.

Наутро проснулся поздно с больной головой. Марья Ива-новна тут же соизволила с усмешкой заметить: «Как пойдешь на такую работу, то каждый день приходить пьяным будешь и быстро алкоголиком станешь!» Искренне извинившись перед Марьей Ивановной за позднее возвращение, я побрел завтракать в свою постоянную столовую. Перспективу стать алкоголиком я для себя, конечно, отмел, но, прекрасно понимая, что я ни на грош не обла-даю даром импровизации, решил в ресторанный оркестр больше не заявляться. Неожиданно за соседним столиком я увидел Славку Седых в своем неизменном, уже изрядно потрепанном серо-синем пиджачке. Мы с ним встретились радостно: больше года я его уже не видал!

— Ты что? В отпуске? — полюбопытствовал я.— Нет, Сенечка, сбежал я оттуда. Насовсем. Пока, вот, решил

зиму в Курске перекантоваться, а там... там видно будет....— Ну, так ты хоть денег заработал?— Какие там деньги...И он с многочисленными подробностями рассказал мне свою

грустную дальневосточную одиссею, как он сел в поезд «Москва — Хабаровск» и с каким-то морячком-попутчиком пропил все подъ-емные деньги в вагоне-ресторане. Потом простудился, заболел, и его на какой-то станции милиция сняла с поезда. Очнулся в больнице.

— Смотрю на солнышко, что прямо в глаза через промерз-шие окошки светит, и спрашиваю соседей по койке: «В каком это я, блин, городе?» — «В Абакане» — говорят. У сестрички спраши-ваю: «А вещи мои где?» — «Да вон, говорит, под кроватью все твои вещички, и костюмчик в гардеробе». Глянул я под кровать. Ё-мое!!! А там стоит мой сакс в футляре. И больше ничего.

А как на поправку дело пошло, приходят ко мне какие-то чуваки и говорят: «Мы из местной филармонии. Вот сказали нам, что в больнице лежит человек с настоящим саксофоном. Это правда?» Я говорю: «Правда. А вы что? Настоящего сакса не видали?» А они мне в ответ: «И вы на нем играть умеете?» Ну, взял я тут сакс и прямо в палате как задул «Детей капитана Гранта», так те аж обалдели и в ладоши захлопали! И говорят, блин, оста-

вайтесь у нас, зачем вам этот Хабаровск сдался? Ты у нас, блин, такие башли иметь будешь. Мы тебя на квартиру с молодой хозяй-кой поставим... В общем, уговорили. Потом начались гастроли по всему краю. Приехали мы как-то в Шушенское. Ты слыхал про такое?

— Слыхал-слыхал, — успокоил его я.— Там от сакса вообще обалдели и говорят оставайся, блин,

у нас. Здесь иметь будешь еще больше, чем в Абакане. Ну, блин, уговорили, остался.

— Да... Поездил ты... — прервал я его воспоминания.— Но, Сенечка, знаешь ты, чтот такое Шушенское? Там сам

Ленин срок отбывал! Так он, и то не выдержал, сбежал! А мне то, блин, что оставалось делать? Ну, вот я и оказался снова в Курске. Без денег, без зимней одежонки. Ну, с работой, правда, запро-сто — снова взяли в оркестр «Комсомольца». А ты, значит, работу ищешь? Сакс есть? Приходи в половину пятого, то есть к пятичасо-вому сеансу. Репертуар все тот же, тебе знакомый, с дядей Сережей я переговорю.

Пришел со своим саксофоном. Скрипач дядя Сережа, руково-дитель оркестра, без лишних разговоров посадил меня за пульт:

— Садись на второй голос. Башли, правда, небольшие — 700 рубликов в месяц всего. Но зато есть леваки: то жмурики*, то свадьбы. Живем, не тужим!

Как только отыграли пятичасовый сеанс, дядя Сережа, выразительно подмигнув, подал команду аккордеонисту: «Герман, давай». И Герман, не задумываясь, схватил футляр от своего аккордеона и вышел. Вскоре он вернулся и вытащил из футляра несколько бутылок водки. Оркестранты достали из своих «тормоз-ков» свертки с едой. В узкой коморке за сценой разлили водку по стаканам. Предложили и мне. Я вначале решительно отказывал-ся, так как у меня не было ни денег, ни тормозка, чтоб равноправно участвовать в складчине. Но меня очень уговаривали:

— Пей смелей! Днем мы зна-атного жмура тащили. Так что это вроде как гонорар спрыскиваем!

Выпили по полстакана, закусили. «Мужики, по второй — нельзя. Нам еще работать сегодня!» — строго сказал дядя Сережа. После семичасового сеанса допили остальное, и снова Герман был послан в гастроном с пустым футляром, чтобы после девятичасо-вого сеанса было что выпить «на посошок». После откровенных застольных разговоров с коллегами я понял, что такое время-* Жмурики, жмуры (жаргон) — мертвецы. Здесь имеется ввиду испол-нение похоронных маршей на похоронах

60 61

препровождение здесь практикуется чуть ли не каждый день, и твердо решил, что и здесь работать не стану.

Когда по городу прошел слух, что в помещении бывшего Суво-ровского училища организуется какая-то таинственная шарага, я немедленно побежал туда. В отделе кадров человек, явно офицер в отставке, спросил:

— Такелажником пойдешь? Пока что есть работа только по установке станков и по оборудованию цеха.

Я согласился. Он предложил мне написать заявление и сказал, что организация у них очень секретная и мое заявление будет долго проверяться, надо запастись терпением, и меня в свое время вызовут...

Однако вскоре Юра Мякишев, Асин двоюродный брат, пред-ложил мне поступить к ним на завод.

— Я уже у вас был. Отказали.— То ты приходил в отдел кадров сам, и тебе отказали. А то

зайдем туда вместе...Так, в середине сентября 1958 года я поступил в механиче-

ский цех Курского завода Предвижных агрегатов (КЗПА), заняв «по блату» место токаря 4-го разряда. Работа предстояла трехсмен-ной — неделя днем, неделя вечером, неделя ночью, потом снова днем и так далее. Завод выпускал передвижные электростанции для армии, а потому считался секретным. Находился он далеко за городом в чистом поле. Служебный автобус собирал рабочих со всего города, начиная свой маршрут от площади Перекальского, и подвозил их к началу каждой смены.

Когда я пришел в цех с утра в первую смену, Юра представил меня старшему мастеру Сургакову:

— Вот, Леонид Николаевич, новенький... Тебе говорили?..— Говорили, — неприветливо процедил Сургаков и выпи-

сал мне наряд на изготовление 12-миллиметровых болтов, тихо приговаривая: «М12. Лишние на складе не будут... Присылают тут всяких...»

Выдали мне в кладовке темно-синий комбинезон, три резца различных типов, после чего мастер Николай Иванович Калуц-кий указал мне мой станок. Работа оказалась несложной, но несколько непривычной. В Киеве я имел дело только с чистень-кой «аристократической» латунью, а тут — одна грязная сталь и чугун, при обработке которых резцы надо непрестанно поливать жирной охлаждающей жидкостью.

Так начал я свою работу на этом заводе, изо дня в день, изготавливая то болты, то гайки, то гайки, то болты. Работа

была ужасно монотонная и скучная. Заработать на таких дета-лях было трудно, так как расценки на крепежные изделия были рассчитаны на токарные станки-автоматы. Где же мне на тяже-лом универсальном станке угнаться за легкими быстроходными станками-автоматами?

В октябре из далекого Урала пришло письмо от Людмилы, в котором она неожиданно сообщала о своем намерении выйти замуж. Тогда уж и я, заплатив в банк 25 рублей за гербовую марку — государственная пошлина за невесту, — пригласил Асю в загс.

25 октября 1958 года был обычный пасмурный день, иногда начинал накрапывать мелкий дождичек. Мы шли, не торопясь, под руку вниз по Ленинской улице к двухэтажному домику, где нам предстояло расписаться. На первом этаже загса шел ремонт, и отдыхающие рабочие-маляры прервали свою громкую беседу, уснащенную забористым матом, объяснили, что нам надо наверх. Торжественно поднявшись на второй этаж по узкой деревянной скрипучей лестнице, мы открыли дверь с соответствующей таблич-кой. Приветливая женщина, не вставая со стула, объяснила, что с нашим делом надо зайти в соседнюю дверь, так как она реги-стрирует только смерти. В соседней комнате менее приветливая женщина предложила нам присесть у ее стола, не спеша достала из шкафа толстую амбарную книгу, взяла наши паспорта и мою гербовую марку и при-нялась медленно заполнять все графы своей книги. Через минут пятнадцать вся проце-дура была, наконец, законче-на. Мы с Асей вышли за дверь, оглянулись и, увидев, что никого в коридоре нет, поцело-вались на радостях. Сбежав вниз по ступенькам, оказались снова на мокрой централь-ной улице, но теперь уже мы гордо шли об руку, как муж и жена! Увидев фотомастерскую, решили зайти и сфотографи-роваться на память. После этой традиционной процеду-ры пошли домой, но поскольку дождик припустил сильнее, то 25 октября 1958 года

62 63

до дома мы добирались уже на трамвае. А дома нас ожидал скром-но накрытый стол с ужином. Из гостей была только Нина Евгра-фовна с мужем да Александра Евграфовна. Нас от всей души поздравили с законным браком, выпили «по-маленькой». Потом сестры Евграфовны затянули старинную русскую свадебно-вели-чальную песню о голубе и голубке, которые «встретятся, встретят-ся, встретятся они, поцелуются...» Все было очень трогательно.

Я долго и трусливо не мог решиться сообщить об этом важном событии в моей жизни своим родителям в Киев. Мне было так хорошо и так не хотелось сейчас никаких скандалов! На третий день я не выдержал и послал в Киев телеграмму, которая звучала, как запоздалое ответное слово в том нашем незаконченном летнем разговоре: «Я уже три дня как женат». В ответ немедленно пришла телеграмма: «Выезжай немедленно в Киев. Папа». Этот папин выпад еще больше ожесточил меня и эту телеграмму я порвал и оставил без ответа.

Так началась для меня моя семейная жизнь. Анна Евграфов-на и Алексей Сергеевич через пару дней после нашей женитьбы уехали в далекий город Карпинск на Северном Урале на свадьбу к Людмиле, которую там решили устроить в выходные дни Октябрь-ских праздников. На время этих праздников мы получили полную свободу хозяйничанья в доме. У многих после женитьбы наступал медовый месяц, а мы довольствовались медовой неделей. Как-то в цехе столкнулся носом к носу со знакомыми музыкантами. Ока-зывается, трубач по кличке Маныч работает здесь инженером-технологом! Он назвал мне еще нескольких знакомых мне имен, работающих здесь и играющих в заводском духовом оркестре.

— Приходи! Нам как раз не хватает кларнетов, — предложил Маныч.

— Непременно приду, — заверил его я.Вечером дома я рассказал Асе об интересной для меня встре-

че и о том, что мне предложили влиться в их коллектив.— Что? — расстроено спросила Ася. — Ты снова будешь вечно

привязан к демонстрациям, а я буду сидеть и ждать тебя? Ты будешь сидеть на вечерах на сцене, а я буду стоять и подпирать стенки на танцах?

— Нет, Асенька! Что ты! Я, конечно же, отказался, — уверен-ным голосом утешил ее я.

На этом моя музыкальная карьера закончилась окончатель-но, и я никогда потом об этом не сожалел.

С уральской свадьбы мои тесть и теща вернулись в расстро-енных чувствах. Многое в новом зяте — лейтенанте милиции Ген-

надие Комарове — их настораживало: жених на свадьбе напился до неприличия. Это не положено! Затем, они заявили, что и нам с Асей надо сыграть свадьбу по-настоящему, выбрав также какие-нибудь дни ближайших праздников, например, День Конститу-ции 5 декабря... Мы не возражали.

В качестве первого семейного приобретения купили доброт-ный письменный стол, который из мебельного магазина я с Юрой Мякишевым привез домой на трамвае. А Алексей Сергеевич купил мне отрез на свадебный костюм. Для этого он завел меня в под-собку промтоварного магазина и вместе с завмагом — дородным евреем по фамилии Марголин, долго обсуждал цвет, сорт мате-риала. Выбрав светло-серый коверкот, Алексей Сергеевич долго мял его в руках, старательно проверяя качество, затем мы тут же отнесли этот отрез в ателье через дорогу, чтобы к свадьбе костюм был уже готов.

Поборов обиду на отца, я написал в Киев письмо-пригла-шение на свадьбу и неожиданно получил очень миролюбивое ответное письмо от мамы с обязательным обещанием приехать к нам всей семьей. Окрыленные этим, мы с Асей тут же разослали приглашения на свадьбу всем родственникам, которых только могли вспомнить! В день свадьбы рано утром 5 декабря мы с Асей встретили поезд из Киева и прямо на перроне, засыпанном легким снежком, я познакомил с Асей маму, папу и Фаню. После знаком-ства с Асей папа отвел меня к краю перрона и поднес к моему носу внушительный кулак: «Попробуй только разведись!». На этом церемония знакомства благополучно окончилась.

Свадьба получилась шумная, хотя приехали далеко не все приглашенные. Две полуподвальные комнатки были забиты гостями до отказа, а работники ближайшего почтового отделе-ния замучились носить к нам поздравительные телеграммы от родственников, которые не смогли приехать. Два высококласс-ных баяниста из музыкального училища старались вовсю. Под их аккомпанемент все гости танцевали и пели, и наше стройное пение через открытые форточки вырывалось на мороз во двор, где под окнами собрались соседи. Они бесцеремонно заглядывали в окна и требовали, чтобы все занавески были распахнуты до отказа: «иначе стекла побьем!». Мои родители, кажется, остались доволь-ны своим первым визитом в Курск. На прощание, не удержавшись, я шепнул маме, что Ася уже беременна и у нас будет ребенок!

64 65

52. Первые звездные часы моей жизни

Как и все станочники нашего цеха (токари, фрезеровщики и прочие), я каждый свой рабочий день начинаю теперь с визита в конторку мастера. При этом мы всегда проходим мимо висящей на стене разграфленной черной доски с фамилиями всех рабочих цеха. В клеточки этой доски симпатичная цеховая табельщица один раз в месяц вписывает мелом начисленные заработные платы. Как правило, самые высокие заработки по 1400 – 1600 рублей из месяца в месяц всего у двоих — токарей-коммунистов Киселева и Рогова. За ними следом обычно идет основная масса станочников, получа-ющих в месяц от 800 до 1200 рублей. Среди них — и Юра Мякишев. Наконец, последняя третья группа из пяти или шести рабочих имеет самые низкие заработки от 400 до 700 рублей. В последней группе нахожусь я. В цеховой конторке мы получаем персональные листочки — наряды на работу — с указанием, какие детали и в каком количестве предстоит сделать сегодня и какая расценка за одну деталь. Меня изо дня в день встречают наряды на одну и ту же работу — болты и гайки, гайки и болты. С завистью я поглядываю на соседей, которые делают более сложные детали и на которые, соответственно, установлены и более высокие расценки за штуку.

Но один раз монотонность моей производственной жизни была таки нарушена. Помню, это было во вторую (вечернюю) смену. Я поднял голову от станка и заметил идущего по широ-кому проходу между рядами станков высокого, приветливо всем улыбающегося, седого старика и семенящего рядом с ним нашего сменного мастера Колю Калуцкого. Мастер шел то рядом с ним, то заискивающе забегал вперед и, оборачиваясь к старику, что-то доказывал. Дойдя до моего станка, который был последним в ряду, они остановились:

— Андрей Степанович, вы поймите, — убеждал старика наш мастер. — Не смогу я сейчас обработать муфты АПГ. Работа это очень сложная и выполняют ее всегда только два лучших токаря из всего цеха — Киселев и Рогов. А они постоянно ходят только в первую смену. Так что завтра утречком они придут и все будет сделано.

— Эти муфты, Николай Иванович, дорогой мой, к завтраш-нему утру уже должны быть готовы. И ничего сложного в них нет, — терпеливо объяснял ему, наверно, уже не в первый раз старик, которого Калуцкий называл Андреем Степановичем. — Вот давайте я спрошу у любого токаря. Вот вы, например (это он уже обратился ко мне), смогли бы обработать муфты к АПГ?

— Смог бы, — самоуверенно заявил я, так как чертежи этих муфт я уже раньше видал.

— Вы не слушайте его! — заявил Калуцкий. — Он у нас новенький и не понимает, что говорит! На его станке стоит только трехкулачный самоцентрирующийся патрон, с которым можно делать только круглые детали, а эти муфты — кострубатые и обра-батываются на специальных четырехкулачных патронах.

— А что вам мешает выдать молодому человеку четырехку-лачный патрон? Выдайте, и пусть делает эти муфты, — недоуме-вал, улыбаясь, Андрей Степанович.

— Так этих четырехкулачных всего лишь два на весь цех, и они сейчас заперты в личных тумбочках Киселева и Рогова.

— Но это же полное безобразие!? Почему патроны вдруг хра-нятся в личных тумбочках, а не в инструментальных кладовых? Но ничего, раз молодой человек берется за муфты, значит сделает. Передайте ему эту работу.

И с этими словами седой старик повернулся и, не торопясь, пошел к выходу из цеха. Николай Иванович был подавлен:

— Ты же весь разговор мой слышал! Почему ж не поддер-жал меня перед Главным конструктором? Ты хоть понимаешь, на какую работу вызвался? А? Где я тебе четырехкулачный патрон найду? Рожать буду?.. Но раз взялся, так и делай, как хочешь, а я пошел спать, — со злобой прокричал он и демонстративно напра-вился в свою конторку.

— Ничего, я и на обычном трехкулачном сделаю, — беспечно заявил я ему в спину, и пошел подтаскивать рогатые заготовки к своему станку.

Глядя на замысловатый чертеж муфты АПГ, я постарался представить себе, как эта муфта вычерчивалась, и сразу распоз-нал в ней обыкновенное круглое кольцо, на мысленной наружной поверхности которого в разных направлениях были нагромождены всякие выступы для крепления и еще для каких-то неизвестных мне нужд. Лихорадочно я искал на чертеже три равноудаленные от центра кольца точки — ведь деталь мне надо укрепить в патро-не трехкулачном! «Ну вот — две подходящие точки на круглой поверхности муфты есть, — соображал я. — А вот третья точка, как не крути, приходится на этот выступ». Но, вычислив высоту высту-па над круглой поверхностью мысленного кольца, я, не мешкая, сместил с центра один из кулачков своего патрона, подобрал еще под него прокладочку нужной толщины и зажал муфту в наме-ченных точках. Как я и рассчитывал, центр детали сразу совпал с центровой осью станка. К концу смены все пятнадцать муфт были

66 67

обработаны. Пораженный Николай Иванович долго недоуменно смотрел на кучу готовых муфт, потом не выдержал, хлопнул меня по плечу и расхохотался: «Ай, да голова! Не зря, значит, в институ-те учишься! Но ты понимаешь, что ты наделал? Ты лишил куска хлеба Рогова и Киселева — они же такую работу вдвоем целый день делают! Они же каждую деталь по полчаса центруют, а ты без всякой центровки — хрясь, и готово! Пиши рацуху*, и целые полгода эти муфты только твоими будут! Так положено!»

На следующий день я стал цеховой знаменитостью! Это был мой настоящий «звездный» час! Все мои товарищи были удивле-ны и довольны тем, что я утер нос «этим партюганам — Киселю и Рогову». То один, то другой подходили к моему станку, искренне жали мне руку, приговаривая при этом: «Здорово ты это заделал!». Подошел к моему станку и Юра Мякишев. Я рассказал ему, как переналадить трехкулачный патрон для обработки этих муфт. Юра выслушал, но заявил, что повторить этого он все равно не сможет. Грамотишки маловато. А насчет рацпредложения пред-упредил: «Смотри, не вздумай писать! Расценки только порежут, а тебе за это еще и морду набьют в тихом углу! А муфты же все равно будут Киселеву или Рогову отдавать — им же зарабатывать больше всех положено!» На следующий день вечером к моему станку соиз-волил подойти и сам толстяк Рогов:

— Слыхал я уже... Слыхал... Молодец, Гойзман, — покрови-тельственно и снисходительно изрек Рогов. — Но рацпредложе-ние такое у тебя не пройдет. Деталь по рацпредложению должен суметь сделать каждый, а твоим способом кроме тебя эти муфты сделать не сможет никто.

— А я и не собираюсь ничего писать, — успокоил я его.Когда я пришел за очередным нарядом в конторку, то стар-

ший мастер Сургаков встретил меня с ехидной улыбочкой:— Ты что, надеешься теперь каждый день по 140 рублей

заколачивать? Муфты теперь будут не скоро. На вот тебе наряд на 100 штук штуцеров.

Проходя мимо станка Юры, я обрадовано показал ему наряд на изготовление штуцеров:

— Наконец Сургаков оценил меня! Вместо болтов и гаек дал дорогие штуцера делать!

— Ну-ка, ну-ка, что там за штуцера? — заинтересованно про-тянул руку к наряду Юра, а потом вернул мне его с усмешкой и про-комментировал: — Да уж! Удружил он тебе! Добрый стал. От этих * Рацуха (жаргон) — рационализаторское предложение — решение, направленное на улучшение устройства, способа и т. д.

штуцеров все самые опытные токари, как от черта, открещива-ются. Эти штуцера очень неудобные: видишь, внутренняя резьба упирается в глухую стенку? Еле будешь поспевать поломанные резьбовые резцы выбрасывать. И ничего на них не заработаешь.

— А если резьбу нарезать метчиком? — спросил я.— Так где же ты видал такие метчики? Это же дюймовая

трубная резьба! Ладно, ты делай штуцера пока без резьбы, а с резьбой я тебе потом помогу. Ишь, Сургаков! И чего это он на тебя взъелся? Это он просто поиздеваться решил!

На следующий день я послал папе в Киев телеграмму, чтобы он срочно выслал мне эти редкостные метчики. И через несколь-ко дней я таки их получил, и штуцера проклятые сделал сам, без помощи Юры. А вот тех рогатых муфт Сургаков мне в работу так больше никогда не давал.

После зимней экзаменационной сессии в институте нам объ-явили о предстоящей первой педагогической практике, которая по программе должна была быть проведена в седьмых классах одной из обычных школ города. На заводе на время этой практики мне с удовольствием предоставили возможность работать только в вечерние и ночные смены.

Практика для меня прошла неудачно. Наш методист на «раз-боре полетов» по моему поводу разразился целой лекцией на тему: «Как нельзя вести себя перед классом». Особенно он подчеркнул полное отсутствие у меня быстроты реакции на «хулиганские» реплики моих учеников, на кокетливые заигрывания со мной моих учениц, на неумение держать дисциплину в классе.

Закончил он словами:— Результаты вашей педагогической практики, товарищ

Гойзман, следовало бы оценить двумя баллами, что равносильно исключению из института по статье «профессиональная непри-годность». Но, учитывая то, что вы являетесь одним из лучших математиков на курсе, я ставлю вам три балла.

Такой оценкой моей «педагогической» деятельности я был подавлен. «Чем потом всю жизнь мучиться в школе, ходить в роли учителя-неудачника, быть объектом для насмешек для всех школьников, — решил я, — лучше уж бросить институт сейчас, добровольно». Но дома Ася с большим трудом убедила меня все же продолжить учебу в институте. Во всем, мол, виновата моя физи-ческая усталость. Шутка ли — исполнять обязанности учителя после ночных смен на заводе? Кому это под силу? Тем более, препо-давать без подготовки?! В конце концов, мы решили, что на пятом курсе я переведусь на заочное отделение. Там-де, учатся только

68 69

учителя, и поэтому на заочном отделении педагогических прак-тик не бывает.

Беременность у Аси протекала спокойно. Мы даже отва-жились съездить на майские праздники в Киев, притом ехали в общем вагоне. Для Аси это был первый визит на мою родину и зна-комство со всей киевской родней. По возвращении из Киева она начала усердно готовиться к сдаче своих государственных экза-менов. После того, как Ася сдала все экзамены и получила дол-гожданный диплом учителя, в Курск приехала с Урала Лютик. Решила, что ей будет спокойнее рожать дома рядом с мамой. И в квартире у нас стало шумно и тесно.

В те времена ультразвуковые аппараты для обследова-ния беременных изобретены еще не были, поэтому пол будущего ребенка определяли обычно по всяким народным приметам. Нам все пророчили непременно девочку. Как-то я услышал из черной тарелки радиорепродуктора музыкальную передачу о каком-то композиторе, в которой исполнялась песенка, написанная им для своей невесты Юлии. Уж очень мне понравилась и песенка, и имя его невесты. Хорошо бы и нашу дочь назвать Юлией?! А поскольку роды ожидались в июле, то Ася тоже согласилась с таким именем для дочери — красиво и неизбито!

А появилась наша Юленька на свет лишь 2 августа 1959 года. Через десять дней родила и Лютик. Тоже девочку, Светочку. Теперь мы гордо и торжественно выходили гулять с двумя одина-ковыми колясками то в парк Бородино, то на центральную улицу города. Вскоре за Людмилой приехал муж и увез ее с дочкой домой в далекий уральский город Карпинск.

Юленька оказалась девочкой неспокойной, крикливой. Ася счита-ла, что виной тому — тре-волнения, связанные с госэкзаменами, которые ей пришлось перенести во время беременности. Мама и папа считали, что во всем виновата сырая кварти-ра, так как Юленька, как правило, всегда плакала только дома, и никогда не

плакала на улице. Однажды Анна Евграфовна носила ребенка по комнате, пытаясь успокоить ее, и обнаружила, что Юля затихает

при приближении к тарелке радио и снова начинает плакать при удалении от нее. По радио в это время исполнялась скрипичная пьеса Сарасате «Цыганские напевы». «У ребенка несомненный музыкальный слух!» — решили мы. Для проверки этой гипоте-зы срочно нашел и купил грампластинку с этим произведением. Эффект подтвердился. Теперь я мог спокойно ставить коляску с Юленькой рядом с письменным столом и под музыку Сараса-те чуть-чуть заняться написанием контрольных работ — я таки перевелся на заочное отделение!

Но дело с контрольными работами у меня все равно двига-лось медленно. Сказывалась усталость после рабочего дня. Посо-ветовавшись с Асей и ее родителями, я решил уйти от станка и перейти на более легкую работу, например, в Отдел технического контроля (ОТК). Поговорил с начальником и тот безоговорочно согласился принять меня в свой штат. И вот с нового 1960 года я вышел на работу уже в качестве контролера ОТК.

Мой новый начальник — контрольный мастер Петр Петро-вич, явно офицер в отставке, — на работе щеголял в старом офи-церском костюме, поверх которого надевал синий халат. Он не скрывал своей радости появлению в его штате бывшего токаря, которому не надо объяснять, что такое чертежи:

— А то присылают ко мне все время всяких девчушек-сви-стушек, — пожаловался он мне при первом же знакомстве, а потом начал вводить меня «в курс дела»: — В моем ведении находятся инструментальный и, так называемый, горячий цех. Горячий цех дислоцируется в отдельно стоящем корпусе и имеет три участка: литья, кузни и холодной высадки, где делают винты и болты. Но ты будешь работать в инструментальном цехе, а того корпуса касаться не будешь. Там работает свой контролер ОТК, Люба.

С переходом в ОТК заработок мой упал, но зато появилось свободное время! В начале каждого рабочего дня я подходил к каждому станочнику, знакомился с его сменным заданием и предупреждал, какие параметры детали я буду строго контро-лировать в конце смены. И больше я в течение всей смены среди станков не появлялся, а сидел в теплой цеховой конторке и делал свои контрольные работы. При этом в моей голове все время под-спудно звучала мысль: «Какое это наслаждение работать на твер-дом окладе, не заботясь, сколько я сегодня успел заработать?»! А чтоб как-то повысить свой оклад, я вскоре подал заявление в квалификационную комиссию на повышение разряда. Сдав через некоторое время квалификационный экзамен на 3-й разряд, что повысило мой оклад сразу на 100 рублей, я, с благословления

7 ноября 1959 года

70 71

Петра Петровича, немедленно вновь подал заявление на сдачу экзамена на следующий разряд.

Еще в январе 1960 года мы переехали в новый дом по улице Димитрова. Вместо отдельной двухкомнатной полупод-вальной квартиры на центральной улице мы получили две ком-наты в трехкомнатной квартире на втором этаже двухэтажного дома недалеко от центра города. Третью комнату этой квартиры заняла бездетная семья. Главным достоинством этой квартиры было централизованное теплоснабжение и собственная ванная комната, совмещенная с туалетом. А недостатков в этой квартире было столько, что и перечислять их не интересно. Весь этот дом изначально строило для себя Курское Управление торговли про-мышленными товарами (Курскпромторг). На первом этаже этого здания планировался магазин, а на втором этаже — конторские помещения — кабинеты для руководителей, зал для централизо-ванной бухгалтерии и прочие службы. Но вдруг Хрущев в одном из своих многочисленных выступлений подверг критике имевшее якобы место в стране увлечение строительством административ-ных зданий вместо жилых. И тут же развернулась кампания за «ускоренное удовлетворение потребностей советского народа в жилье», а Курскпромторг в пылу служебного рвения немедлен-но отказался от размещения своих служб и поспешно переделал проект второго этажа уже почти построенного дома под жилой. Все помещения перегородили тонкими деревянными перегородками и получили вместо солидной конторы четыре неудобные кварти-ры, габариты которых были несоизмеримы с диванами, кроватями и тому подобной бытовой мебелью. Внутри каждой квартиры во все двери были вставлены простые оконные стекла, в том числе, и в дверь, ведущую в ванную комнату, совмещенную с туалетом! В ванной комнате был установлен подогреватель воды типа «титан» со встроенной печью, дымовая труба от которого пересекала под углом коридор, в кухне тоже стояла печь. Но главная радость состояла в том, что теперь хоть не надо было ежедневно по утрам возиться с растопкой печи для обогрева квартиры!

А вот от преддипломной педагогической практики, перейдя на заочное отделение, я так и не избавился. Правда, в отличие от прошлогодней кампании, меня, единственного из студентов-заоч-ников, не работавшего учителем, направили на практику в вечер-нюю школу. Моим методистом на этот раз был сам заведующий кафедрой математики Принцев.

Оказавшись перед классом, в котором сидели только взрос-лые солидные люди, в моей памяти сразу же всплыли блестящие

уроки математики в киевской вечерней школе. И я, не задумыва-ясь, построил свои уроки так, как если бы на моем месте стоял наш любимый Александр Лукич (конечно, его своеобразными афориз-мами я не пользовался!). Успех был несомненный!

Как-то через несколько дней после начала моих уроков я зашел в класс и увидел много новых людей, занявших места на задних партах и даже стоявших у задних стен. Но ко мне тут же подошел Принцев и, предупреждая мое недоумение, сказал: «Не удивляйтесь, я специально пригласил учителей математики разных вечерних школ города, чтобы они посмотрели, как надо проводить уроки в вечерних школах». В результате я получил по педагогической практике высшую оценку — 5 баллов! Для меня это, несомненно, был также «звездный час»! Впрочем, звездные часы приходят и уходят, а будни остаются буднями. И я стал, по мере сил, готовиться к сдаче государственных экзаменов, или, как их сокращенно называли: к «госам».

А сил этих самых и времени катастрофически не хватало. Мой шеф все чаще и чаще стал направлять меня в горячий цех — тамошний контролер ОТК Люба ушла в декретный отпуск, и мне пришлось совмещать работу в обоих цехах. В основном прихо-дилось проводить время в литейке, где среди гари и копоти, среди буртов с формовочной землей для меня был предусмотрен только один грязный полуразрушенный письменный стол. На нем уж никак не станешь чистенькие тетради с лекциями раскладывать.

Посылая меня в горячий цех впервые, Петр Петрович напут-ствовал: «Работа там простая. Все дефекты, какие есть в отливках и поковках, спрятаны внутри, и брак вскрывается только при обра-ботке отливок и поковок. А это бракуется уже в других цехах! Так что твое дело простое — пересчитай сделанные за смену заготов-ки и подписывай наряды. На участке холодной высадки работают станки-автоматы. Если наладчик автомат настроил правильно, то и крепеж весь будет по ГОСТу». Первое время я так и делал. Однако, вид горы бракованных отливок, возвращаемых из других цехов на переплавку, смущал мою совесть. Было ясно, что корни брака заложены в технологии литья. С удивлением я узнал, что на заводе не было технологов-литейщиков, а вся технология дер-жалась на опыте и знаниях рабочих: модельщиков — рабочих столярного цеха, изготовлявших деревянные модели для литья, и литейщиков. И вместо подготовки к «госам» я стал целые смены проводить в литейке, выспрашивая у литейщиков все премудро-сти их мастерства.

72 73

— Интересно, — обратился я как-то к одному из литейщиков, — почему раковины в этой детали все время на одном и том же месте возникают?

— А что тут интересного? Так модель сделана. Ежели ба модель переделать, чтоба отливать эту фиговину не лежа, а стоймя — раковин ба в ней не было ба.

— Так что же ты никому не говоришь про это?— А что мне? Больше других надо? Наше дело такое: какие

модели дали — по тем и формуем-шуруем!Такие разговоры я неоднократно слыхал от всех литейщи-

ков. Для меня это было неприятным открытием. Вот мой папа тоже ведь рабочий. Но он все всегда делал так, чтобы не приходи-лось ему потом краснеть за свою работу. И мне такое отношение к делу органично «передалось по наследству». Не выдержал я и побежал к модельщикам в «деревянный» цех.

— Коля! — обратился я к одному из них. — Ты бы не смог переделать модель этой детали вот так и так?

— Да ты что? Эту модель так просто не переделать. Это все равно, что ее заново делать. А на такую работу надо, чтобы началь-ник цеха команду дал.

Побежал к начальнику деревообрабатывающего цеха:— Михаил Иванович! Вот посмотрите: если эту модель пере-

делать вот так, то брака не будет. Дайте команду модельщику, пожалуйста!

— А кто ты такой, чтобы с моделями бегать? Ты — контролер ОТК! Вот и подписывай себе наряды в литейке. Претензии к раз-мерам отливок есть? Нет. Значит, модель сделана правильно.

— Но ведь потом на обработке раковины вскрываются! Отливки на переплавку идут.

— А ты кто? Инженер-технолог? Тебе что? Больше других надо? За этот брак пусть Главный технолог отвечает. Вот если бы от него поступили к нам новые чертежи модели или, там, рациона-лизаторское предложение бы поступило, вот тогда бы мы и поста-вили эту модель в свой месячный план.

И ушел я от «деревянного» начальника ни с чем. Добиваться аудиенции у Главного технолога завода мне не позволяла какая-то робость, и я начал подговаривать литейщиков писать рацио-нализаторские предложения. Но они отказались, и очень даже решительно: «и писать грамотно не умеем, и расценки потом поре-жут. Нет уж!»

Тогда я, взяв в соавторы одного из литейщиков, сам написал свое первое в жизни рацпредложение, выбрав для начала одну

деталь и предложив изменить способ её отливки. В Бюро по раци-онализации и изобретательству (сокращенно — БРИЗ) меня при-няли очень даже приветливо, но попросили изготовить чертежи. Засел за чертежи. Через несколько дней снова пришел в БРИЗ, принес чертежи моделей. На этот раз меня похвалили, но попро-сили дополнить текст моего рацпредложение, указав примерный эффект в рублях от его внедрения. Тут я стал в тупик:

— Какой еще эффект? Просто брака не будет!— Конечно, рацпредложения без экономического эффекта

тоже проходят, но учтите: за них очень маленькие вознагражде-ния начисляются! — разочарованно пояснили мне в БРИЗе.

Я согласился и на это. Лишь бы предложение приняли и сде-лали бы модели. «И расценки у литейщиков не будут менять — это тоже хорошо», — подумалось мне.

Но на этом мои мытарства не окончились. Оказывается, рац-предложение должно пройти череду согласований в различных службах завода и на каждом этапе согласования оно подолгу зале-живалось в этих службах. В БРИЗе только разводили руками:

— Вот если бы был экономический эффект и начальство бы было в соавторах! А так — у всех руки не доходят!

Пришлось самому бегать по инстанциям и «напоминать» о себе. Но, как бы то ни было, новые модели были сделаны и мои ста-рания были вознаграждены: брак действительно исчез.

Причину дефектов следующей зловредной отливки мне, к сожалению, никто из литейщиков объяснить не смог. Но я нашел в магазине учебник «Литейное дело» для металлургических инсти-тутов, прочел его от корки до корки и понял, что брак этой детали кроется в конструкции литниковой системы. Снова побежал к модельщикам. На этот раз старший модельщик Коля не послал меня к начальнику цеха:

— Это нам сделать не трудно, завтра подходи — модель будет исправлена. Пройдет, как мелкий ремонт!

И снова успех — брак исчез! Теперь я с более спокойным серд-цем подписывал «не глядя» наряды, и литейщики стали смотреть на меня с некоторым уважением.

Сидели мы как-то в обеденный перерыв, курили, болта-ли. Вдруг подходит к нам фотокорреспондент местной газеты в роскошной кожаной куртке, увешанный двумя или тремя фотоаппаратами:

— Меня тут послали сфотографировать знатного литейщика на рабочем месте.

— А мы тут все знатные, — заулыбались литейщики.

74 75

— Ну, так не бывает! Вы ребята не шутите, а то у меня фотография в ближайший номер должна пойти.

— А... Ну, раз срочно, то вот он у нас самый знат-ный! — и несколько рук силой вытолкнули меня в круг, при-говаривая на ухо: — иди, иди. Хохмы ради иди, потом он разберется, кто ты, и придет к нам еще раз.

Я решил: «так и быть, поддержу шутку», и фотокор-респондент быстро подтащил меня к куче свежих отливок, усадил в приличествующую момен-ту, с его точки зрения, позу и, попеременно меняя фотоаппараты, щелкал затвором, приговаривая: «Минуточку, еще разочек!».

Позже в редакции действительно разобрались, что я не литейщик, но фотокорреспондент второй раз в цех не пришел (некогда было), а фотографию сопроводили первой и единственной в моей жизни статьёй обо мне, начинавшейся словами: «Каждый день между рядами токарных станков проходит невысокий моло-дой человек...». А фотографию на память я получил.

Мой следующий успех на производственном поприще пришел с совершенно неожиданной стороны. В один из декабрь-ских дней горячий цех вдруг посетил начальник отдела снабже-ния. Он срочно собрал в конторке начальника цеха совещание с участием всех мастеров, а через некоторое время туда же почему-то вызвали и меня. Когда я, недоумевающий, зашел в конторку, взгляды всех сидящих устремились на меня, и начальник отдела снабжения, обращаясь ко мне, произнес:

— Выручай нас. Участок высадки на грани остановки — кон-чается высадочная проволока. Надо срочно съездить в Ижевск на завод, где ее делают, и протолкнуть отгрузку. Понимаешь, конец года, все снабженцы уже разъехались в разные концы страны толкать другие комплектующие. Думал, что кто-нибудь из ваших мастеров съездит, но им, оказывается, производство никак нельзя бросить... Ты когда-нибудь в снабженческие командировки ездил?

— Нет, не ездил, — не совсем твердо ответил я, умолчав о своей первой поездке в Киев за духовым оркестром.

— Вот и хорошо! — обрадовался Главный снабженец — Новичкам всегда везет! Съездишь, мир посмотришь! За одно и проволоку привезешь!

— А Петр Петрович?— С твоим Петром Петровичем мы дело уладим. Лишь бы ты

дал согласие! Выручай!Лавры Алика-туриста мне давно не давали покоя, и я после

некоторых колебаний согласился, хотя и смутно представлял себе свои задачи.

И вот уже, вооруженный всеми необходимыми документа-ми, я в прекрасный зимний вечер оказался в далеком заснежен-ном предуральском городе, столице Удмуртии. Без труда нашел единственную в городе гостиницу. Однако мест в ней не оказалось. Предложили ждать: «Может быть, к ночи что-нибудь освободит-ся». От нечего делать прогулялся по центральной улице вечернего Ижевска. Поразили четырехэтажные дома, сложенные из черных бревен. Однако, почувствовав, что замерзаю, я быстро вернулся в гостиницу. Ситуация там оставалась неизменной. Что делать? Бросился я в широкое уютное кресло, стоявшее подальше от вход-ной двери, и принялся безнадежно ждать.

Разбудила меня утром уборщица, которой я явно мешал исполнять свои обязанности. Сонная администраторша успокои-ла меня, что я ничего не проспал, мест до сих пор нет. Мне ничего не оставалось делать, как идти искать секретный завод № 22, куда я был командирован.

Завод № 22, крупнейший в Ижевске, я нашел с большим трудом, так как никто из встречных его не знал по номеру. В тесной проходной будке завода я увидал большую толпу тепло одетых мужчин и женщин, стоявшую в очередь к единственному теле-фону. Все они звонили в отдел сбыта, и мне не трудно было дога-даться, что передо мной такие же командированные толкачи, как и я. Ожидая своей очереди к телефону, я был не мало удивлен тем, что многие из них знали друг друга. Время от времени распахива-лись двери, и в клубах морозного пара показывался новый коман-дированный, которого кто-нибудь радостно окликал: «О, Иван Иванович! Давненько не встречались! Как там у вас в Запорожье? Тепло?» — «Да я долго провозился в Ташкенте, — оправдывался Иван Иванович. — А тут, не успел домой вернуться и сразу сюда»!

— А этого молодого человека мы впервые видим, — обратил-ся ко мне разговорчивый снабженец, за которым я занял очередь к телефону. — Вы откуда?

Декабрь 1960 года

76 77

— Из Курска, — охотно ответил я, поддерживая общую дру-жескую атмосферу в проходной будке.

— А где остановился? — не унимался балагур, быстро пере-ходя на «ты».

— Пока нигде. Вчера вечером только приехал. Ночь проспал в гостинице в кресле.

— Так пойдем со мной! Я устрою тебя в Дом колхозника. Это, конечно, не первоклассная гостиница, но тепло и светло. Ты, видно, впервые в Ижевске?! А форма у тебя есть?

— Нет. А что это?— О! Так ты совсем еще новичок? Форма — это такая спра-

вочка, которую выдают командированному, что он допущен к работе с секретной документацией. Завод этот ведь номерной! Да, брат, плохи дела твои, плохи. Без формы ты дальше этой будки не пройдешь и будешь месяц, а то и два сидеть здесь и накручивать телефон. А главная задача толкача — продолжал меня инструк-тировать бывалый, — это попасть в отдел сбыта лично, погово-рить по душам с нужной девочкой, подарить ей коробку конфет к чаю! А что по телефону? Она тебе просто брякнет: «Ваш заказ еще не выполнен». И повесит трубку! Это, чтоб ты не мешал ей кокет-ничать с посетителем, что сейчас возле ее стола стоит и каким-нибудь презентом перед её носиком помахивает.

— Но как же так? Наш заказ они были обязаны еще в третьем квартале выполнить! Вот заказ-наряды у меня!

— Ну-ну! Звони! Вот как раз твоя очередь подошла!Позвонил. И действительно, женский голос на другом конце

провода сказал мне именно те слова, что предсказывал мне мой новый приятель по очереди. Следом взял трубку он и веселым тоном попросил: «Зиночка, это я! Выпиши-ка мне пропуск, я тут внизу! После обеда заскочу к тебе!»

— Так. Время к обеду. Самое время бежать в дом колхозника. Это крестьянская гостиница такая.

И мы с ним побежали, подгоняемые сильным морозом. Дом колхозника оказался, благо, неподалеку.

— Верочка, — обратился мой спутник к строгому админи-стратору, — оформи, пожалуйста, моего старого сослуживца! Понимаешь? Вместе воевали! Тысячу лет не видались!

— Вот еще, скажешь! Воевали вместе! — захихикала Вероч-ка, критически посмотрев на меня. — Нету мест!

— Ну, так ты его на мою койку помести!— А тебя куда?

— Ну, Верочка! Так неужто нам с тобой на одной койке тесно будет?

Довод был убедителен, и я немедленно был оформлен в эту крестьянскую гостиницу. Бросив свои вещички в указанную мне тумбочку, я пошел знакомиться с городом. Все равно мне до завтрашнего утра делать нечего. А вот и большой книжный мага-зин в старинном кирпичном доме! Осмотрев небрежно книжные стеллажи, я вдруг наткнулся на витрину с почтовыми марками. И возле нее я застыл в удивлении: там по государственным ценам были выложены довоенные советские марки, которые уже давно во всем мире считаются филателистическими редкостями! Ну и медвежий угол! С тоской я пересчитал свои скудные командиро-вочные деньги, и все же отважился купить несколько самых инте-ресных пакетиков. Не мог не купить!

— А филателисты в Вашем городе хоть есть? — спросил я у молоденькой продавщицы.

— Конечно, есть, — с готовностью ответила та. — Они по средам в Краеведческом музее по вечерам собираются.

Поблагодарив всезнающую продавщицу, я прикинул, что среда — это завтра. Так как марки для обмена я по какому-то наитию свыше прихватил с собой, то решил обязательно завтра посетить местное филателистическое торжище: авось удастся вос-полнить финансовую брешь в командировочных деньгах, вызван-ную сегодняшними покупками. Темнело. Вернулся в свой дом колхозника и весь вечер просидел в уютном холле с телевизором в обществе таких же, как и я, колхозников.

С раннего утра я уже был у заветного телефона. Снова, как мог, уговаривал, упрашивал... Но в ответ мне объяснили, что завод в первую очередь выполняет крупные заказы, а такая мелочь, как один несчастный вагон проволоки для Курска, подождет. Я кинул-ся на городской почтамт, позвонил в Курск, объяснил всю безна-дежность ситуации. Но Главный снабженец потребовал, чтобы я сидел здесь до победы, деньги, если кончатся, он мне пришлет, а в противном случае он командировку мне просто не подпишет и окажется, что я прокатился за свой счет! После такого разговора с начальником отдела снабжения настроение у меня было не из веселых. Я почувствовал, что ему глубоко безразличны нужды завода. Раз я здесь, значит, он не бездействует и этой проблемой серьезно занимается. Если я привезу проволоку через два месяца, то и в этом случае он в выигрыше: вот, мол, какие трудности при-ходится ему преодолевать!

78 79

Дождавшись вечера, я с нетерпением пошел в местный Кра-еведческий музей, прихватив с собой, как обычно, кляссер с мар-ками. Филателистические аборигены встретили меня хорошо, а когда узнали, что в Курске есть местное общество филателистов, то предложили мне даже выступить и поделиться опытом его организации. После своего выступления я небрежно вытащил на свет божий кляссер, и один солидный старик тут же впился взгля-дом в марки Германии. На этого старика я потратил чуть ли не весь вечер, но, подсчитав доходы, понял, что с лихвой восполнил свои марочные затраты.

В конце нашей встречи старик начал меня расспрашивать о целях моего визита в Ижевск. Когда я рассказал ему о своих зло-ключениях, он попросил меня показать заказ-наряды на проволо-ку, выписал в солидный блокнот их номера и велел мне записать номер своего служебного телефона:

— Завтра в два часа дня вы мне позвоните по этому номеру. Думаю, что я смогу вам чем-нибудь помочь.

— Как же это вы мне поможете? — задал я старику наивный вопрос.

— Я твердо не обещаю, — ответил он мне с лукавой усмеш-кой, — но думаю, что Министру черной металлургии Удмуртской АССР на заводе не откажут.

В назначенный час я нетерпеливо позвонил из гостиницы. Отозвалась, очевидно, секретарша, переспросила мою фамилию, извинилась за Министра, что его нет на месте, но передала его просьбу, чтобы я перезвонил в Отдел снабжения завода. Побежал я снова на завод, и там уже знакомый мне женский голос бесстраст-но назвал номер вагона, которым требуемая проволока отгружена в Курск.

Я был на вершине счастья! Сработало великое «корпоратив-ное» братство филателистов! Несколько раз в этот день я безуспеш-но пытался по телефону благодарить Министра, потом быстро заскочил в универмаг, купил теплые валеночки для Юленьки, которые я еще вчера заприметил (в Курске такие днем с огнем не сыщешь!), и кинулся на вокзал.

Когда я, справившийся всего за несколько дней с безнадеж-ным заданием, появился в отделе снабжения завода, чтобы отчи-таться по командировке, то меня встретили возгласы удивления и ряд предложений: от новых толкаческих поездок до перехода к ним на постоянную работу. Но я был тверд — больше ни в одну из снабженческих командировок я ни за что не поеду!

53. ...И отрезвляющие удары

Дата окончания института неумолимо приближалась. В январе 1961 года мне предстояло сдать три государственных выпуск-ных экзамена: «Историю КПСС», «Педагогику с методикой препода-вания» и «Математику». Больше всего я опасался первых двух.

Еще со школьных лет я привык делить все учебные пред-меты на нужные и ненужные. За счет этого я выкраивал время для более углубленного изучения нужных и интересных для себя предметов и всегда относился с недоверием к знаниям отлични-ков, изучавших все предметы учебной программы с одинаковой прилежностью. Если по ненужным предметам я всегда удовлет-ворялся троечкой (лишь бы не 2 балла!), то к тройкам по нужным предметам у меня была абсолютная неприязнь: предмет можно или знать или не знать, а что такое знать на три? То ли знаешь, то ли не знаешь?! Пример моего папы мне всегда говорил: «Будь ты дворник или инженер — если ты делаешь дело, то должен доско-нально знать его».

Не стала исключением и моя учеба в институте. «История КПСС» (как и прочие политические дисциплины) к числу ненуж-ных мной были отнесены сразу и безоговорочно: подобные предме-ты никакого отношения к моей будущей специальности не имеют, а поэтому — лишь бы тройка. Да и что такое «История КПСС»? Так, принудительный ассортимент, с которым, к сожалению, вынуж-дены соглашаться все студенты нашей страны. В царской России такую же роль исполнял, например, «Закон божий». Терпели ведь!

К предмету «Педагогика и методика преподавания» я вообще относился (и сейчас отношусь) не как к науке, а как к искусству. Тут уж или у тебя есть дар божий, или нет его! А так как я убеж-ден, что у меня нет педагогического дара, то по этому предмету я тоже без угрызения совести все время катился на троечках.

Сейчас же мне, по сути дела, уже глубоко заводскому челове-ку, важно было только получить диплом, чтоб потом спокойно во всех анкетах писать: «Образование — высшее».

Да... Но до этого еще надо было сдать «госы». Пришлось серьез-но приналечь на нелюбимые предметы. И мои труды не пропали даром. Первые два, самых «опасных» для себя экзамена я сдал на пятерки! Сам удивлялся... Но тут оказалось, что на подготовку к главному экзамену — математике — времени у меня уже нет.

В хмурое зимнее утро пошел я на государственный экзамен по математике. Я не успел повторить всего лишь одну или две темы из теории рядов, но пошел, понадеявшись на русский «авось».

80 81

Однако, как говаривал поэт Маяковский, «Но нету чудес и мечтать о них нечего...». Экзаменационный билетик, который я вытащил, содержал всего два вопроса, один из которых я знал отлично, а второй был именно из числа тех самых, неподготовленных. Что делать? И я решил взять курс на получение тройки: ошарашить государственную комиссию блестящим ответом на первый вопрос и отказом от ответа на второй. Конечно, я мог бы что-нибудь про-мямлить и по теории рядов. Но взыграла дурацкая натура — и я предпочел не рассказывать то, что знал нетвердо. Пусть ставят позорную тройку, лишь бы скорее окончить этот не нужный мне институт!

Мой отказ от ответа на второй вопрос сначала привёл к немой сцене, потом кто-то из комиссии тихо ахнул:

— Как это, «отказываетесь»? И это после прекрасного рас-крытия такой непростой темы, как «Дифференциальные уравне-ния высших порядков»?

— Может быть, вы не здоровы? — предположил кто-то из экзаменаторов.

Но я, пресекая все дальнейшие вопросы, молча вышел из экзаменационной аудитории с надеждой на гарантированную тройку. Но мои надежды не оправдались.

— ...Гойзман — Неуд. — Зачитал ведомость председатель экзаменационной комиссии.

«Вы не волнуйтесь, — утешала меня секретарь деканата, наша добрая толстуха Валентина Ивановна. — Напишите заяв-ление с просьбой о повторной пересдаче математики в весеннюю сессию. Я тут уже переговорила со всеми, они согласятся! Пишите!»

Домой я возвращался в мрачном настроении. Винить мне было некого: «Сам виноват, впредь не надейся на авось!». Но вместе с тем по мере приближения к дому во мне крепло реше-ние: «К черту! Ничего пересдавать не буду! Все равно мне в школе не работать! Лучше буду готовиться к вступительным экзаменам в заочный политехнический!». Но дома меня «атаковали» с двух сторон и Ася, и мама Анна Евграфовна. Обе убеждали меня не отчаиваться и идти на пересдачу экзамена. Политехнический-де не убежит, а диплом на руках иметь надо. Кончилось тем, что жена и теща убедили меня. В тот же день пошел и написал заяв-ление о пересдаче экзамена.

Вернувшись на завод после краткосрочного отпуска, кото-рый я брал на сдачу экзаменов, сразу почувствовал себя в родной стихии. Теперь я в основном работал в инструментальном цехе.

Жалоб на литье стало меньше, поэтому в литейку и кузню я наве-дывался лишь временами.

В один из теплых весенних вечеров вызвал меня к себе начальник инструментального цеха. Про него сплетничали, что он когда-то был первым секретарем какого-то райкома партии, потом «замазался» в неприличной истории с любовницей, из-за чего его вычеркнули из партийной номенклатуры и перевели на завод. Вечерний вызов меня не удивил — Иван Григорьевич любил засиживаться по вечерам, и все посмеивались над ним: «Старая большевистская закваска: днем — с людьми, а вечером — самообразование». Насторожило другое: работая в системе ОТК, я, вобщем-то, никак не подчинялся цеховому начальству. Поэтому я терялся в догадках: «зачем это я ему понадобился?».

У входа в цеховую контору по обе стороны от узкого прохода стояли пустующие столы нормировщицы и заместителя началь-ника цеха. Письменный стол начальника цеха стоял слева у окна, а перед столом стояло несколько стульев. Иван Григорьевич, коре-настый мужик, водрузив на нос очки, внимательно читал какую-то книгу, водя пальцем по строчкам.

— Ты садись... Так вот что, — без лишних предисловий начал Иван Григорьевич на своем неторопливом сибирском диалекте. — Я тебя позвал сюда не как начальник цеха, а как заместитель пар-торга завода. Парень ты у нас грамотный, специалист своего дела, комсомолец, целинник... Как ты смотришь на то, чтоб вступить в партию?

Вопрос Ивана Григорьевича застал меня врасплох. «Да, я комсомолец, хотя вступил в комсомол только потому, что без этого нельзя было и мечтать о поступлении в институт... Да, я актив-но участвовал в институтской общественной жизни, но без всякой задней мысли о том, что я этим содействую построению социализ-ма или коммунизма... Да, я ездил добровольно на уборку урожая, но только лишь из любопытства: хотелось лично узреть первоце-линников и сравнить их с образами, создаваемыми официаль-ной прессой... Да, я, действительно, участвую в работе заводских стенгазет — делаю стихотворные подписи под карикатурами на бракоделов, несунов, так как это совпадает с моими жизненными принципами. Я считаю этих людей достойными осмеяния и умею высмеивать...» — быстро думал я про себя, выслушивая доводы Ивана Григорьевича.

— Я, Иван Григорьевич, никогда об этом всерьез не думал... В партию, по моему мнению, должны идти борцы за идею, а я,

82 83

знаете, характером не вышел, — вынужден был брякнуть я первое попавшееся на ум.

— Какие там, хрен, борцы? Это когда-то, в первые годы Совет-ской власти нужны были борцы. А сейчас партии больше нужны специалисты...

— Иван Григорьевич, ну посмотрите сами на наших цеховых коммунистов. Это же демагоги и крикуны на собраниях.

— А расточник Иван Тимофеевич, по-твоему, тоже демагог? А шлифовщик Николай Сергеевич?

— Ну, это исключения, — вынужден был согласиться я, при-помнив к тому же еще одного уважаемого мною коммуниста — своего дядю Мишу из Харькова.

— Вот я и предлагаю тебе вступить в партию, чтобы таких людей было в ней все больше и больше.

Отвечать Ивану Григорьевичу, что я, мол, подумаю, посове-туюсь, было в данной ситуации как-то не солидно. И я согласился, и под его диктовку написал заявление.

— Организуй теперь себе рекомендацию в партию от ком-сомольской организации, вторую рекомендацию тебе напишу я, ну и о третьей рекомендации тоже подумаю я, — завершил нашу беседу Иван Григорьевич.

Вскоре, вызубрив на зубок Устав партии, я прошел все завод-ские процедуры и был принят кандидатом в члены партии с испытательным сроком на один год. Осталась лишь одна пустая формальность — утверждение меня на бюро горкома партии.

И вот настал назначенный день. Погода была солнечная, праздничная. Я надел свой выходной костюм, нацепил комсо-мольский значок на грудь, и мы с Иваном Григорьевичем (пар-торг завода был в отпуске) торжественно вошли в горком партии, размещавшийся в монументальном здании в центре города. Я впервые попал в это здание. Оно сразу же подавило меня своим великолепием и, особенно, массивными деревянными дверями высотой, наверно, не менее трех метров. В назначенный час все члены бюро горкома, в том числе и Иван Григорьевич, дружно зашли в кабинет секретаря горкома, а я и еще несколько молодых парней и девушек (таких же кандидатов в члены партии) остались ждать в приемной, когда нас поодиночке вызовут на заседание.

Вот вышел восторженный парень с завода «Аккумулятор», сопровождаемый парторгом своего завода. Вызвали следующего. Я ждал дольше всех — меня вызвали последним. Встав у края Т-образного стола, вдоль которого сидели все члены бюро (садить-ся мне не предложили), я отрекомендовался. После этого встал

Иван Григорьевич и зачитал все мои биографические данные: такой-то такой-то, еврей, родился в Киеве в семье рабочего, с 17 лет работал токарем на Киевском заводе «Арсенал-2», учился в Курском пединституте, участвовал в уборке урожая на целине, последние три года работал токарем на заводе передвижных агре-гатов, сейчас контролер ОТК, показал себя...

— А почему вы бросили пединститут? — задал мне кто-то первый вопрос.

— Я не бросил, а перевелся на заочное отделение... по семей-ным обстоятельствам, — ответил я. — Через месяц — два буду сда-вать уже государственные экзамены.

— А потом, что? Где вы намерены работать? — не унимался тот же голос.

— Останусь работать на заводе.— То ли останетесь, то ли уйдете работать в школу — это вы,

наверно, будете решать для себя после получения диплома учи-теля, — вступил, наконец, в дискуссию секретарь горкома, сидев-ший во главе Т-образного сооружения. — А пока, я думаю, можно констатировать, что вы, молодой человек, еще не определились со своим будущим. Вы еще слишком молоды для партии, и я думаю, что вашу кандидатуру мы снова обсудим через год-другой. А пока: кто за то, чтобы отказать в утверждении Гойзмана Шимона Руви-мовича кандидатом в члены КПСС? Предлагаю голосовать.

После дружного голосования членов горкома я, глубоко потрясенный, вышел за двустворчатые двери кабинета в пустую приемную, забыв даже их плотно закрыть за собой, и прислонил-ся в изнеможении головой к неподвижной ее створке. Какой же я молодой? Ведь такое решение горкома партии явно противоречит ее Уставу?!

И вдруг из-за приоткрытой двери до меня донеслись громкие голоса из кабинета, порицавшие Ивана Григорьевича:

— Вы что не знали, что прием в партию евреев ограничен инструкцией ЦК КПСС (далее был назван ее номер)?

— Да я, видите ли, всего лишь заместитель. Парторг возмож-но и читал эту секретную инструкцию, — жалко оправдывался Иван Григорьевич. — Он сейчас в отпуске.

Услышанное поразило меня еще больше, чем несправедли-вое решение горкома партии. И я, не желая оказаться в положении подслушивающего под дверью, быстро выбежал из этого здания, не дождавшись выхода из кабинета Ивана Григорьевича.

Медленно брёл я по залитому весенним солнцем скверу мимо памятника Ленину, свернул на улицу, названную его именем,

84 85

снял и спрятал в карман свой комсомольский значок. «Как может такое быть? Партия Ленина, проповедующая интернационализм, как один из своих главных принципов, и вдруг антисемитизм, да ещё вдобавок узаконенный секретной инструкцией Центрального Комитета? Может быть, и дядю Мишу терпят в партии только ради демонстрации интернационализма, как говорится, ради статисти-ки? Может быть, по этой же причине сейчас в правительстве СССР министра Вениамина Дымшица всем показывают? А раз партия в нашей стране неотделима от правительства, значит, антисе-митизм у нас заложен в общегосударственном масштабе? А я то думал, что антисемитизм есть только на Украине! Впрочем, быто-вой антисемитизм здесь тоже встречается, но все же значительно реже, чем на Украине. За все время жизни в Курске припомнился только один покоробивший меня случай. Помню, в инструмен-тальном цехе мы играли в обеденный перерыв в шахматы:

— Э! Где наша не пропадала! — сказал я в шутку, делая сильный ход и предлагая фигуру в жертву.

— Ваша нигде не пропадала, — с досадой процедил сквозь зубы мой партнер по игре — квалифицированный слесарь-инстру-ментальщик, явно имея в виду, очевидно, всех евреев и меня, в частности.

А может, это только показалось мне, настороженному с дет-ства? А еще вспомнился мне «еврейский» анекдот, рассказанный Дмитрием (Асиным двоюродным братом), приехавшим как-то к нам в гости из Луганска:

К легендарным трем русским богатырям подходит еврей и, обращаясь к Илье Муромцу, спрашивает:

— Илюша! Что это вы там всё высматриваете?— Смотрю, где лучше.— Эх-эх-эх. Лучше там, где нас нет, — с грустью говорит еврей.— Вот я и смотрю: где же вас только нет?На другой день Иван Григорьевич сам нашел меня и, по оте-

чески похлопав меня по плечу, сказал: «Ты на горком не обижайся. На следующий год мы повторим попытку!».

Ничего я на это ему не ответил, только неопределенно кивнул головой. За прошедшие сутки я не раз задавал себе логи-чески возникший вопрос: «И зачем мне такая партия нужна?», и в итоге твердо для себя решил: «Ну и слава богу, что не вступил!».

В цехе и в ОТК все также скоро узнали о моем провале в гор-коме партии. Но люди были настолько тактичны, что никто даже не заводил со мной, как с безнадежно больным, разговор на эту тему. После осознания гнилой сущности «родной» партии, я, есте-

ственно, решил прекратить все связи и с комсомолом: перестал посещать комсомольские собрания и уплачивать ежемесячные взносы. И тут меня поразила тактичность комсомольской органи-зации: обычно комитет комсомола был всегда назойливо пунктуа-лен в части сбора комсомольских взносов, а после этого дня никто никогда больше не подходил ко мне с требованием или напомина-нием об их уплате. Так я тихо и молча расстался с комсомольской организацией.

54. А инженером быть хочешь?

В последующие дни я с головой ушел в подготовку к пересда-че «госа» по математике. На сей раз, я сдал свой экзамен спокой-но и уверенно. Как обычно, по окончанию сдачи все выпускники были выстроены шеренгой перед столом Государственной экза-менационной комиссии, и председатель комиссии торжественно зачитывал результаты. Дойдя до моей фамилии, косноязычный доктор физико-математических наук Исаак Абрамович Данелич объявил: «Гойзман — шесть баввов, но, с учетом двух пведыдущих, в дипвом — четыве бавва!».

В коридоре все наперебой кинулись меня поздравлять. А секретарь Валентина Ивановна неожиданно обняла меня и даже чмокнула в щечку:

— Поздравляю! Вы представляете себе: в истории еще не было случая, чтобы при пересдаче экзамена ставили оценку больше тройки! Мы в деканате все так за вас переживали! Так переживали!

Потом в коридоре подошел ко мне, сияющему, сам Исаак Абрамович:

— Товавищ Гойзман! Мне очень понвавилось ваше выступве-ние на экзамене. Ваша вечь быва пвавивьной, фвазы отточены, ни одного вишнего свова. Я думаю, что у вас есть бовьшие способности к пвеподаватевьской ваботе и вам надо остаться в институте на моей кафедве. Потом можно будет поваботать и над диссевтацией. Подумайте!

Меня, пораженного оценкой в 6 баллов, предложение Дане-лича остаться работать при кафедре математики вообще довело до состояния эйфории. Да! Это был, несомненно, мой второй звезд-ный час в жизни. Но на миг я попытался представить себя пре-подавателем ВУЗа, постоянно находящимся в окружении моих бывших преподавателей, с которыми я теперь уже должен буду общаться, как с коллегами. Нет! Такая картина в моем вообра-

86 87

жении никак не прорисовывалась. И я отказался, не раздумывая долго и не советуясь ни с кем. В связи с этим мне вспомнилось лето 1954 года, когда после моего возвращения из Днепропетров-ска мы с папой подрядились делать в нерабочее время жалюзи для окон особняка одного генерала, командира Киевского военного учи-лища связи. Мой горестный рассказ о неудачном поступлении в институт настолько потряс нашего «хозяина», что он тут же предложил мне поступить во вверенное ему училище без экзаме-нов только на основании экзаменационного листа Днепропетров-ского политехнического. Тогда я тоже попытался представить себя в обществе знакомых мне военных инженеров и, не раздумы-вая долго, отказался от перспективы стать военным. Нет! Лучше подам документы в политехнический институт — в «хрустальную мечту моего детства». Благо в этом году Курский Консультаци-онный пункт Всесоюзного заочного политехнического института был преобразован в его филиал. Ася на это сказала только одно: «Смотри сам, как знаешь!».

И через несколько дней я подал документы для поступле-ния в Политех на общих основаниях (в надежде потом добиться зачета предметов, изучавшихся мною в Пединституте), оформил на заводе отпуск, и мы с Асей и Юленькой поехали в Киев.

В Киеве я застал своих родителей полностью захваченными строительной лихорадкой. Оказывается, папа уже вовсю строит дачу!!! Еще в 1958 году заводу «Арсенал-2» для строительства дач выделили 4 гектара бросовой земли на левом берегу Днепра ниже Киева возле деревни Осокорки. Собственно говоря, это была даже не земля, а чистый кварцевый песок, которым так славятся Киевские пляжи. Все сотрудники «Арсенала-2», получившие эти дачные участки, выражали большое сомненье: «а будет ли здесь, вообще, что-нибудь расти!», но все же засадили свои 6 соток пло-довыми деревьями и кустами крыжовника, малины и смородины, которые сразу же хорошо принялись, и сейчас радовали глаз и все-ляли надежды на будущие урожаи плодов. И если во время своего прошлогоднего отпуска мы застали на папином участке только сарайчик с откидной матерчатой койкой для Юли, то в этом году мы уже увидели настоящий однокомнатный домик с верандой, общая площадь которого согласно какому-то распоряжению мест-ных властей не могла превышать тридцати квадратных метров. Каркас из солидных деревянных балок стоял на бетонных столбах (чтобы не было неприятностей из-за ежегодных весенних павод-ков). Дубовые балки для каркаса и доски для пола и потолка папа извлек из списанных цеховых ворот, служивших заводу «Арсе-

нал-2» верой-правдой с незапамятных времен. Изнутри каркас был обшит хорошо подогнанными друг к другу листами толстого картона от старой мебели и мебельной тары, которые папа под-бирал возле мебельных магазинов. А снаружи папа постепенно оббивал этот каркас короткими дощечками от тарных ящиков, которые в изобилии валялись возле различных городских магази-нов. Гвозди для этой обивки он изымал из тех же тарных ящиков.

К нашему приезду папа приурочил свой отпуск и надеялся за это время успеть с моей помощью накрыть свое строение надеж-ной крышей, чтобы уберечь его картонные стены от осенней и зимней сырости. И мы с Асей, конечно, отказались от столичных развлечений ради того, чтобы помочь папе, а заодно и «прогреть» Юлю в горячем приднепровском кварцевом песке.

Дорога на дачу была очень утомительна — два трамвая, затем пригородный автобус «Дарница — Поздняки», после чего еще три километра пешком от Поздняков до Осокорков по зыбкому песку, в котором ноги утопали по щиколотку. Поэтому мы решили: чем испытывать мучения в таких поездках, лучше постоянно жить на даче и кормиться овощами с собственного огорода и про-дуктами, закупаемыми в местных магазинчиках Сельпо. Один из таких магазинчиков был у автобусной остановки в деревне Поздняки, а другой у речной пристани деревни Осокорки. Так мы и провели весь свой отпуск в Осокорках: Ася — за печкой, стояв-шей в центре участка, я — за заготовкой чурок для этой печки, за продовольственными походами в далекие магазины, за рихтовкой ржавых гвоздей и за помощью папе. Двухгодовалая Юленька и 12-летний Осенька с удовольствием барахтались в песке, а мама целыми днями пропадала на огородных грядках: то боролась с бесконечными сорняками, то рассаживала кустики клубники, то была занята сбором крыжовника и еще какими-то агрономически-ми мероприятиями.

Вернувшись в Курск из Киева, мы застали дома гостей из Урала — Людмилу со Светочкой. Встреча была очень радостной, а на прощанье Людмила договори-лась с мамой о том, что Светочка останется на зиму в Курске, так как ей не очень подходит ураль-ский климат и она часто там болеет. Мама согласилась, не посчитав нужным посоветоваться 7 ноября 1959 года

88 89

с нами. Мы с Асей, с точки зрения Людмилы, были не в счет — она же не нам оставляет ребенка, а маме! Формально она была вроде бы права, а фактически мы понимали, что основная нагруз-ка упадет на нас, что у нас теперь, по сути дела, появился второй ребенок.

Когда Людмила уехала (а ей обязательно надо было попасть домой к началу учебного года), Ася принялась за поиски работы. И после многочисленных походов в ГорОНО, ей удалось наконец-то получить место учителя математики на полставки. Правда, это была вечерняя школа, и находилась она очень далеко от нашего дома (целый час езды на трамвае!). Но мы рады были и этому. Главное — это зацепиться за школу и начать работать по специ-альности. А там видно будет!

А я же окунулся в рабочие заводские будни, крутился по-прежнему то в инструментальном цехе, то в литейке, то в кузне. С удивлением узнал новость: Иван Григорьевич Рыжих пошел на повышение и стал теперь Главным технологом завода. Знакомые мне контрольные мастера ОТК пожимали недоуменно плечами и время от времени ехидно вышучивали это назначение, заявляя, что Иван Григорьевич ничего не смыслит в технике, и, вообще, читает книжки по складам, как первоклассник. Обратил я также внимание на то, что из цеха начали исчезать лучшие слесари-инструментальщики. Оказалось, что Иван Григорьевич перетя-нул их к себе, предложив им места инженеров-конструкторов по оснастке, усадил за чертёжные доски.

Как-то поздним вечером Главный технолог завода Иван Гри-горьевич шел по центральному проходу инструментального цеха, возвращаясь, очевидно, после затянувшейся директорской пла-нерки. Заметив меня, он сделал мне знак рукой, чтобы я следовал за ним. Усевшись за начальнический стол, который когда-то был его, а ныне — столом Семена Петровича Шапиро, своего бывшего заместителя, Иван Григорьевич спросил:

— Ну, так ты как, Семен? Институт свой закончил?— Закончил, Иван Григорьевич, — подтвердил я.— А инженером быть хочешь?— Конечно, хочу! Вот даже в «Политех» заочный уже

поступил.— Ну, раз хочешь, то пиши заявление, — протянул он мне

чистый лист бумаги: — Главному технологу КЗПА, прошу при-нять меня на инженерную должность. И точка. Подпись.

— Иван Григорьевич! Как же так? Ведь у меня пока еще нет инженерного образования.

— А это не твое дело! Ты пиши! Думаешь, мне легко было выцарапывать тебя из ОТК? Пришлось даже на Бычкова, твоего начальника ОТК, надавить по партийной линии, — с хитрой усмешкой заявил Иван Григорьевич.

— А какую инженерную должность вы имеете виду? Может быть, я не справлюсь?

— Ты пиши, я знаю, что справишься, — уверенно заявил Иван Григорьевич и дал мне понять, что разговор наш на этом закончен.

Не успел я под диктовку написать заявление, как Иван Гри-горьевич тут же медленно старательным почерком наложил на него резолюцию: «В Отдел кадров. Оформить инженером-техноло-гом отдела Главного технолога с окладом 105 рублей». При этом он тихо разговаривал сам с собой: «Справишься, ты парень башкови-тый... Должен справиться». Покончив с резолюцией, Иван Григо-рьевич снял очки и решительно объявил мне, не оставляя повода для возражений:

— А заниматься будешь литьем и кузней.Домой с вечерней смены я возвращался весь переполненный

радостными и тревожными мыслями о предстоящих изменениях в своей судьбе. Мне так нетерпелось поделиться ими с Асей, но она уже спала глубоким сном и пришлось сдержать поток своих мыслей и чувств до утра. Утром, выйдя на кухню, я, как и ожидал, увидел уже бодрствующую и курящую под открытой форточкой Анну Евграфовну. «Ну, чего новенького скажешь?» — обратилась она ко мне со своим традиционным вопросом.

Как-то так уж сложилось, что именно мама Анна Евграфов-на уже давно стала моим главным собеседником и советником в доме. Может быть, потому, что она часто и подолгу курила, у неё хватало времени выслушать меня? Ася же никогда первой меня не расспрашивала «о новеньком», она была постоянно чем-то занята и даже, если выслушивала мои новости, то делала это, не глядя на меня и не отрываясь от своего дела.

Рассказал я, не торопясь, Анне Евграфовне и о предложен-ной мне инженерной должности, и о существенном увеличении заработной платы, и о сомнениях в своих способностях. Однако её реакция, а позднее и реакция Аси, была для меня несколько неожиданной. Не выразив бурного восторга по поводу возможно-го повышения нашего материального благосостояния, Ася и Анна Евграфовна начали успокаивать меня, уверяя в том, что я обяза-тельно справлюсь. Странно! Никто, кроме меня самого, во мне не сомневался! Когда же я выразил удивление по поводу того, как это

90 91

я, новый человек в Курске, не имея родственных или дружествен-ных связей, и без всяких взяток росту по служебной лестнице, то Алексей Сергеевич авторитетным голосом объяснил: «Обычное дело. Новый начальник, приходя в новый коллектив, тянет за собой свою команду — людей, которые его не подведут, и на кото-рых он может смело положиться. Значит, твой Иван Григорьевич в тебя верит».

Так с 1 ноября 1961 года я стал первым в истории завода инженером-технологом литейного и кузнечного производства.

— Сидеть будешь в ТБЭМ, что означает технологическое бюро электрических машин, — напутствовал меня Иван Григо-рьевич, вводя в соседнюю с его кабинетом просторную квадратную комнату. — И вот и твой непосредственный начальник — Семен Исаакович Плостак. Он тебе все и объяснит.

С этими словами Иван Григорьевич повернулся и неторопли-во вышел. Семен Исаакович, человек невысокого роста и неопре-деленного возраста, с большими залысинами. Когда он заговорил, то слух резануло грассирование на французский манер. Впрочем, принял он меня весьма приветливо и спокойно:

— Вас посадили именно сюда, очевидно, по двум причинам. Во-первых, большая часть литых и кованых заготовок использует-ся в электрических машинах, а во-вторых, я думаю, чтоб уравнове-сить наше бюро по численности работников с другими. Наше бюро в ОГТ пока самое малочисленное.

— Семен Исаакович, я хотел вас предупредить, что я по обра-зованию не литейщик...

— Здесь я тоже должен вас предупредить, — прервал меня Семен Исаакович с лукавой улыбкой, при которой весь его лоб собрался в гармошку. — Я специалист слаботочник, и в литье ничего не смыслю. Поэтому ко мне никогда не надо обращаться с вопросами «Как мне сделать?». Кладите на стол готовые предло-жения, а я буду принимать решения. Договорились?

— Договорились. И все-таки: с чего начать?— С чего начать? Ну, с кузней у нас, насколько мне известно,

проблем особых нет. Поэтому в первую очередь займитесь литьем. Начните с визита в отдел комплектации, возьмите там список всего черного литья, поставляемого по кооперации с других заво-дов, выявите проблемы, связанные с качеством и себестоимостью литья, а затем боритесь за повышение первого и за снижение вто-рого. Вот и всё!

Лишь тут мне стало страшновато. Сев за указанный мне сво-бодный стол, я крепко призадумался: ну, списки-то я составлю. А

дальше что? Коллег у меня нет, предшественников тоже не было. Справлюсь ли я один с поставленными передо мной задачами? Без специальных институтских знаний, без помощи специалистов?

Спустя некоторое время я робко оторвал голову от стола, неторопливо огляделся вокруг и... вскоре перезнакомился со всеми своими новыми соседями по столам. Итак, я сижу слева от входа в нашу комнату спиной к дверям, скрытый громадными металли-ческими шкафами с документацией, рядом со мной сидит высокая и некрасивая Галя Камлач, а дальше у большого окна — средне-го росточка с веселыми глазками Галя Королева. Рядом с дверью, вправо от неё — стол начальника, против меня, рядом с начальни-ком — сидит молчаливый плотный парень Витя Комягин, а у окна — не по возрасту грузный Валентин Самойлов. В центре комнаты — ряд сдвинутых столов, на которых в беспорядке лежат раскры-тые альбомы с чертежами. Моя соседка Галя Камлач оказалась очень словоохотливой, и тут же мне начала объяснять:

— Наше ТБЭМ — бюро необыкновенное! Если во всех других бюро инженеры собраны по специализациям — есть технологиче-ское бюро по штампам, бюро по пресс-формам, бюро по покрыти-ям, то мы здесь — инженеры разных профессий, но работающие на один только шестой цех — цех по изготовлению электриче-ских машин. Это по инициативе Семена Исааковича в опытном порядке такое бюро создали. Работаем вместе мы уже больше года. Вот Валентин и Виктор — специалисты по обмоткам и по сборке электрических машин, Мы с Галкой Королёвой — механики, ты, значит, литейщик и только лишь Семен Исаакович — слаботоч-ник, то есть специалист по системам управления и автоматики. Это — раз, а во-вторых, мы все прибыли сюда по направлениям из разных институтов в один и тот же год, мы все здесь ровесники. Вот такая у нас компания!

— Вам с Королёвой хорошо — можно посоветоваться, как что сделать, подсказать друг другу. А я один, — заметил я, горестно вздохнув.

— Ох, не скажи! Поскольку я по росту самая длинная, то мне поручили заниматься длинными валами и корпусами, а Галке, соответственно — всеми мелкими и плоскими деталями. Так что, не больно то и посоветуешься! А тебе о чем советоваться? Почти всё твоё литьё поставляется по кооперации: вот и будешь выслу-шивать советы технологов тех заводов! Так что жизнь у тебя будет очень даже спокойная и комфортная!

И я, не торопясь, приступил к формированию списка отли-вок, поставляемых из шести различных заводов. Но предска-

92 93

занная Галей спокойная и комфортная жизнь длилась для меня недолго. Уже через несколько дней, когда я не успел еще и завер-шить составление списка отливок, меня срочно вызвал к себе Иван Григорьевич.

— Я вот только что с директорской планерки пришел. Стоял там большой шум по звездам. Ты как? Уже познакомился с такой отливкой?

— Познакомился немного. По чертежам.— Так вот начальник шестого цеха, Черных Василий Ивано-

вич (есть такой «герой») оправдывается и говорит, что из-за этих звёзд его цех план не выполняет. Военпреды, говорит, готовые преобразователи возвращают на разборку, считают, что они из-за раковин в этих звездах не проходят по параметрам каким-то там. Вот ты пойди в цех и разберись!

Идти в цех мне совсем не хотелось. Ну, что я там увижу? Но чувство долга неуклонно толкало мои ноги по направлению к цеху, где мне впервые предстояло столкнуться со стальным литьем. Даже в свою бытность токарем обрабатывать стальные отливки мне не доводилось.

Шестой цех находился в соседнем корпусе. Пришел. В темном углу цеха лежала куча бракованных отливок, прошедших токарную обработку. Звезды представляли собой тяжелые, более полуметра диаметром, стальные блины, из периферии которых выступали штук 30 хищных то ли когтей, то ли клювов. Осмотрел. Все забракованные звезды действительно были обезображены когда мелкими, а когда и крупными раковинами. Но вид брако-ванных стальных отливок меня как-то успокоил. Картина была очень похожа на известную мне картину бракованных алюминие-вых и бронзовых отливок — знакомые газовые раковины!.. Броси-лось в глаза то, что в большинстве звезд раковины располагались на концах когтей. Очевидно, при заливке формы звездные когти смотрят вверх, и именно в эту часть формы устремляются и здесь всплывают пузырьки газов. Достаточно перевернуть модель ког-тями вниз и... Обрадованный легкостью такого решения, я впри-прыжку побежал к себе в бюро. Семен Исаакович оказался на месте, и я доложил ему и о вызове Ивана Григорьевича, и о своем первом походе в шестой цех:

— Понимаете, Семен Исаакович? Все очень просто! — торо-пливо стал объяснять я своему начальнику. — Верхнюю опоку надо сделать нижней! И все!

— И тогда твои пузыри куда будут всплывать? — Иронично спросил он.

— Теоретически, — неуверенно начал я, — они должны уйти в литниковую систему, а если не успеют уйти до отвердевания металла,.. то останутся вот здесь близ этой поверхности. Хорошо бы как-то поговорить с литейщиками из Орла, где эти звезды отливают.

— Знаешь что? Давай прежде, чем говорить с орловчанами, посоветуемся с Климовичем. Он — Главный конструктор электри-ческих машин, ему виднее, что вреднее — раковины в клювах или раковины в спинке звезды.

И снова я пошел в соседний корпус, но на сей раз вместе со своим начальником. В тесной комнате, на дверях которой была укреплена табличка с надписью «ГЛАВНЫЙ КОНСТРУКТОР СКБ-4», с трудом помещались три письменных стола и один боль-шой чертежный станок «кульман». За двумя столами друг против друга сидели женщины с явно еврейскими лицами. У единствен-ного окна за письменным столом сидел высокий худощавый чело-век лет тридцати пяти с абсолютно лысой маленькой головкой и мелкими чертами лица. Он громко и с видимым удовольствием приветствовал Семена Исааковича («похоже, что старые друзья» — подумал я) и любезно предложил нам присаживаться на стулья, втиснутые между соседним письменным столом и кульманом.

— Вот, Станислав, знакомься. Мой новый сотрудник, специ-алист по литью, — без всякой тени иронии представил меня Семен Исаакович.

— Литейщик!? Прекрасно! Я всем своим знакомым-литей-щикам задаю вопрос: «Вы можете мне отлить простой шар?» Отве-чают: «Нет, не можем?» — «А простой кубик?» — «Тоже не можем». Так что же вы можете?.. Но шутки в сторону... Так будем знакомы! Станислав Иосифович, к вашим услугам!

— Семен, — скромно представился я, пожимая протянутую мне руку.

— О! Три тезки теперь у нас! — весело рассмеялся Климо-вич. При этом обе женщины, откровенно подслушивавшие нашу беседу, тоже рассмеялись.

— Кто третий? — недоуменно спросил Плостак.— А Шапиро!? Недавно назначенный начальник инструмен-

тального цеха!— Во-первых, мы все не тезки. Шапиро по паспорту Самуил,

я — Соломон, а мой новый сотрудник — Шимон. Во-вторых, мы к тебе вот с чем, — не спеша, начал Семен Исаакович. — Не успел наш новый сотрудник приступить к работе, как его сразу озадачи-ли твоими звездами. Проблема, конечно, древняя. Но Семен пред-

94 95

ложил способ, как избавиться от раковин в клювах. Но при этом раковины могут оказаться в спинке звезды. Как ты думаешь? Это лучше?

— Что вам сказать? То, что все вы называете звездой, явля-ется магнитопроводом ротора генератора, а клювы — полюса этого магнитопровода, — просто и очень серьезно, как бы размышляя вслух, произнес Станислав Иосифович. — Поэтому в такой детали раковин вообще не должно быть. Все раковины сужают сечение магнитопровода, приводят к нежелательным потерям. Особен-но раковины в полюсах... Но... поскольку литья без раковин не бывает, то, очевидно, придется выработать какие-то требования к допустимым предельным значениям... как к числу раковин, так и к их размерам. И изложить эти требования в...

— В Технических условиях на поставку литья, — одновре-менно, в два голоса произнесли эту фразу Станислав Иосифович и Семен Исаакович и оба удовлетворённо рассмеялись.

— Ну, так ты же, Станислав, — конструктор! Вырабатывай свои требования!

— Ну, так вы же — технологи! — парировал Станислав Иоси-фович. — Скажите мне, на что вы способны, а я посмотрю: согла-ситься с вами или нет!

— Но как же мы сможем сами себе... — начал было возражать Семен Исаакович.

— Семен Исаакович... Смотри на время... Уже обед! — оста-новил моего начальника на полуслове Станислав Иосифович. — Если ты будешь мне что-то еще доказывать, то я не успею тебе поставить мат!

И с этими словами Климович захлопнул и решительно отло-жил в сторону все альбомы с чертежами, вытащил на стол шах-матную доску, и оба быстро начали расставлять на ней фигурки. Сидевшая за соседним столом полная молодая женщина, которая представилась мне как Каролина Львовна, тихо охнув «Ой, уже обед!», начала греметь чайными чашками и распаковывать сверт-ки с едой. Как я понял, у неё были явные намерением угостить нас троих чаем с бутербродами.

— А ты, Семён, если хочешь, оставайся, — обратился ко мне Станислав Иосифович. — В шахматы играешь?

— Играю немного...— Вот и хорошо! Для начала присмотрись, поболей за началь-

ника. Можешь смело подсказывать ему хода... В нашем клубе шах-маты — игра коллективная!

И я остался. Говоря образно, остался на всю жизнь, так как именно после этого памятного мне разговора завязалась моя мно-голетняя дружба с этими двумя удивительными людьми, которых я считаю своими жизненными учителями.

55. Тяжелые технические условия

Однако Иван Григорьевич, не отвергая в принципе идеи раз-работки технических условий (ТУ) на поставку литья, ухватился за мою идею изменения технологии литья и приказал мне срочно ехать в Орел на завод «Дормаш». В Орел, ближайший от Курска областной центр, который находился примерно в 150 километрах от нас на север, я добрался быстро на первом попавшемся поезде. Из окна трамвая, который бесконечно долго вёз меня через весь Орел к своей конечной остановке, я с интересом разглядывал старин-ные дома нового для меня города. На «Дормаше» меня приветливо принял коллега, провел по литейному цеху, в котором невыносимо ревели гигантские электродуговые плавильные печи. Для меня все это было ново и интересно. К моей идее с переворотом модели он отнесся одобрительно, но при условии, что мы сами изготовим для них новые модели. Он даже дал мне чертежи их литниковых систем. А вот идею разработки ТУ отверг напрочь. Впрочем, если главные инженеры наших заводов договорятся между собой в принципе, то он, так и быть, не возражает посмотреть проект ТУ. Обо всем этом я доложил по приезде в Курск своим двум начальни-кам — Семену Исааковичу и Ивану Григорьевичу. Реакция была, соответственно, разная: Семен Исаакович приказал садиться за разработку технических условий, а Иван Григорьевич — за чер-тежи моделей. Пришлось быть «слугой двух господ» и самому при-нимать решение, что делать раньше.

С чертежами моделей я справился быстро, благо Галя Камлач подсказала мне, как обесцвечивать синьки чертежей рас-твором красной кровяной соли и обучила увлекательной «фран-цузской» системе проектирования «РЕКЛЕ», что на русский язык переводится, как «РЕзать» и «КЛЕить». А вот разработка техниче-ских условий оказалась задачей куда более сложной. Для образца Плостак дал мне копию ТУ на поставку изделий и заявил:

— Работа тебе предстоит простая — вот тебе «рыба» (как я понял, под этим термином он понимал подобный, уже утвержден-ный, документ), выбрасывай из нее слова «изделие» и заменяй их словами «литьё».

96 97

На самом деле все оказалось не так то уж просто. Чем больше я вчитывался в «рыбу», тем более поражался его четкости и мате-матической логике «необходимости и достаточности» в словах. В общем, для того, чтобы составить свой новый документ, аналогич-ный «рыбе», мне пришлось покорпеть изрядно.

И вот настал день, когда я отдал на суд Семена Исаакови-ча Плостака готовые ТУ на поставку литья. Его первая реакция меня очень обрадовала: «Молодец, — удивленно протянул Пло-стак. — Откровенно говоря, я не ожидал от тебя такого! Но, для осторожности, назовем этот документ первой редакцией». А потом он аккуратно сколол всю стопку моих листов скрепочкой и заявил, что документ у меня получился серьёзный, и детально он изучит его вечерком дома. На следующий день Плостак подозвал меня к своему столу, и я с ужасом увидел свою рукопись, испещренную вдоль и поперек его поправками. При этом Семен Исаакович под-робно объяснял мне и обосновывал причину тех или иных своих изменений. Он как бы оправдывался передо мной, а я с восхище-нием следил за ходом его мыслей, понимая, что в деле написания документов подобного рода я, по сравнению с ним, просто сопли-вый мальчонка. Пришлось мне переделывать все заново.

Затем выверенный и отпечатанный на пишущей машинке текст ТУ отдали на согласование Станиславу Иосифовичу. На сле-дующий день он уже вернул мне наш текст, в котором в два раза было сокращено число допустимых раковин и несколько уменьше-ны их допустимые размеры. Затем согласованный текст ТУ попал на подпись Главному технологу. Иван Григорьевич не стал остав-лять себе ТУ для изучения на вечер, а тут же посадил меня рядом и начал читать документ вслух по складам. И, к моему удивлению, он тоже нашел в моем тексте огрехи, но, правда, только в литера-турной стилистике — в технике Иван Григорьевич, действитель-но, силен не был.

Но настоящая битва за допустимые литейные погрешности началась при согласовании технических условий у военпредов — представителей военного заказчика этих машин. Сначала они вообще отказались согласовывать этот документ, мотивируя это тем, что «подписывая ТУ, они тем самым узаконят нормы брака». Тогда «в атаку» пошел Семен Исаакович:

— Товарищ полковник, а, подписывая чертежи изделия, вы обратили внимание на то, что при каждом размере детали ука-заны допустимые отклонения? Вас это не смутило? Казалось бы: «Зачем нужны отклонения?»

— Так то же отклонения! — ответил полковник, явно не подо-зревая логического подвоха со стороны Плостака.

— Здесь тоже отклонения! Более того, подписав этот доку-мент, который оговаривает допустимые отклонения в литье, вы получите законное право браковать изделия и прекратите навсег-да бездоказательные словопрения с нами!

Довод Плостака был увесистым, и полковник, руководитель военной приемки, дал указание одному из своих подполковников принять ТУ на рассмотрение.

Рассмотрев ТУ, подполковник, пожелавший говорить со мной только в присутствии Плостака, начал возмущаться:

— Вы же заложили такие размеры раковин, что в них можно палец засунуть!

— Ну и что тут такого? — невозмутимо парировал Семен Иса-акович, — если это не повредит качеству, то мы допустим ракови-ны, в которые можно будет засунуть и ногу!

От такого наглого заявления глаза подполковника пошли в разные стороны, и, в конце концов, военная приемка сдалась. «Но вы отдаете себе отчет в том, что мы теперь потребуем разра-ботки аналогичных документов для каждого из десяти заводов-поставщиков?» — спросил полковник Плостака, подписывая ТУ. Плостак немедленно утвердительно кивнул головой: «Если надо — сделаем».

После получения долгожданной согласующей подписи воен-ной приемки, Плостак сразу же потащил меня к Главному инже-неру завода.

В приемной секретарша радостно заулыбалась Семену Иса-аковичу и, почему-то извинившись, что Игорь Львович сейчас проводит совещание, тут же принялась звонить по внутреннему телефону, а затем пригласила нас войти. Главный инженер Игорь Львович предложил нам занять свободные места у длинного стола, вокруг которого сидели незнакомые мне инженеры из элек-тромонтажного цеха. «Мы сейчас кончим», — извинился он перед нами. Игорь Львович неожиданно оказался интеллигентным человеком — его образ совершенно не вязался с установившимся у меня стереотипом высокого начальника, наглого и самоуверенно-го. За столом заседаний, на котором среди чертежей стояли пере-полненные окурками пепельницы, велась деловая беседа. Все это было для меня новым и необычным. Отпустив вскоре всех заседав-ших, Игорь Львович выслушал предложение Семена Исааковича о разработке технических условий на поставку литья и мой пере-сказ беседы с технологом-литейщиком из Орла. Он быстро вошел

98 99

в проблему, а когда увидел на титульном листе ТУ согласующую подпись военной приемки, от души рассмеялся и поздравил нас с этим бюрократическим достижением. После этого Игорь Львович немедленно принялся звонить своему коллеге на завод «Дормаш», используя в разговоре с ним примерно те же доводы, что приводил и Плостак в разговоре с нашей военной приемкой.

Я все это время не успевал удивляться загадочному автори-тету, которым пользовался Семен Исаакович у Главного конструк-тора, у Руководителя военной приемки, а теперь, как я увидел, и у Главного инженера. А ведь он был всего лишь одним из второсте-пенных начальников в отделе Главного технолога завода! Позд-нее мне обе Гали поведали, что Плостак в свое время был всеми уважаемым начальником цеха № 6 электрических машин. Но однажды в шестом цехе случилась чрезвычайное происшествие: во время ночной смены из кладовой, находившейся посреди цеха за очень высокой загородкой, крановщик мостовой кран-балки вытащил большую стальную бочку с синтетическим клеем. Рабо-чие ночной смены отогнали из нее спирт, устроили коллективное распитие, которое для трех рабочих кончилась печально — один из них умер, а двое ослепли. Судебное дело открывать не стали, но Плостака освободили от должности, а затем специально для его трудоустройства создали технологическое бюро, в котором я сейчас и имею счастье трудиться. Впрочем, о необходимости соз-дания такого технологического бюро Плостак доказывал всем уже давно, еще в бытность свою начальником цеха.

И вот я с гордостью держу готовые технические условия на поставку литья, красиво отпечатанные в машинописном бюро на тонкой прозрачной бумаге под названием «калька*». Семен Иса-акович тоже был явно удовлетворен проделанной работой и при-казал: «Ну, отправляй теперь ТУ в Орел! Отправляй почтой. И обязательно официально, через секретаря!»

Не успел я отправить технические условия на согласование в орловский «Дормаш», как снова вызывает меня Иван Григорьевич:

— Где новые модели на звезды? Снова Черных на планерке нас грязью поливал. Весь срыв своего плана на нас валит.

— Иван Григорьевич, я давно уже чертежи сделал и в инстру-ментальный цех отдал.

* Подлинники конструкторской документации в те годы всегда печа-тали только на прозрачной бумаге, так как размножение осуществля-лось с помощью светокопировальных машин на светочувствительной бумаге — «синьке». Ксерокопирование в СССР тогда еще распространено не было.

— Отдал... Отдал и забыл... Спихнул в цех и занялся ТУ, которые никому не нужны. Все вы только спихотехникой и занимаетесь...

Его ворчание сразу же возбудило во мне мучительные угрызения совести. А Иван Григорьевич тут же взял телефон-ную трубку и начал звонить в инструментальный цех. Выслушав объяснения Семена Шапиро, бросил трубку и, пробормотав непо-нятное ругательство «Вот, ити иху...», тут же позвонил в литейку: «Михаил Алексеевич! Ты почему для Шапиро заготовку не отлил до сих пор?». Выслушав ответ и этого начальника, Иван Григорье-вич с еле сдерживаемым раздражением обратился ко мне:

— Иди! Иди в свою литейку, разберись там на месте и, чтоб сегодня же у Шапиро заготовка была! Во второй смене эту звезду уже запустят в работу. Ясно?

Придя в свой родной «горячий» цех, я застал на формовочном плацу начальника цеха, долговязого и дурашливого Михаила Алексеевича, который, размахивая бепомощно руками, беседовал с литейщиками, явно, по поводу заготовки на модель.

— Ну, вот и посланец идет! — облегчённо объявил он всем, завидев меня, и, обращаясь ко мне предложил: — Расскажи-ка сам тут ребятам, как отлить тебе заготовку без модели!? А я пошел.

И он гордо ушел к себе с чувством выполненного долга.— Ребята! Это же заготовка для модели, а вы еще какую-то

модель на нее требуете! Сделайте в утрамбованной опоке ямку нужного размера и плесните туда алюминия, вот и все дела!

— Нет уж! Делай сам модель без модели, хоть узоры в ней выписывай! А у нас своей работы хватает!

И литейщики тоже разошлись по своим рабочим местам. Делать было нечего. Взял я пустую опоку, лопату, ручную трам-бовку, забил опоку землёй, затем с помощью штыря и веревочной петли прочертил в утрамбованной земле окружность требуемого размера и аккуратно вырезал по ней гладилкой цилиндрическую ямку. Бесплатно плеснуть в эту ямку расплавленного алюминия один из литейщиков, слава богу, согласился. Едва дождавшись затвердения металла, я поставил тяжелый отлитый диск на ребро и сам покатил его, как колесо, по утрамбованному снегу в сосед-ний корпус в инструментальный цех.

Начальник цеха Семён Шапиро, глядя на мою прыть, сарка-стически улыбнулся:

— Может, по старой памяти, ты сам и обточишь её? Сво-бодный токарный станок есть... — Потом уже серьезно добавил: — Мы с литейными моделями никогда еще дела не имели. А там

100 101

ты такой чертеж запутанный и непривычный придумал, что было бы хорошо, если бы ты сам поприсутствовал, когда модель делать будут. А то мои ассы в один миг заготовку запорят. А она ведь одна?! Не так ли?

Глядя в хитрые глаза Шапиро, я без труда понял, что в случае неудачи виноватым он поспешит выставить меня. Делать было нечего, и после обеденного перерыва я был уже в инструменталь-ном цехе и стал «на вахту» рядом с токарем, обрабатывающим мою заготовку. Следил, чтобы тот, упаси бог, не ошибся. Следующую операцию — фрезеровку — назначили на вторую смену. Пришлось остаться мне и на вторую смену. Работу поручили начинающему фрезеровщику Феде Гончарову, недавно демобилизовавшемуся из флота, а потому всегда щеголявшему в тельняжке. Увидев чертеж замысловатой модели звезды, Федя начал чертыхаться и реши-тельно отказываться от такой сложной работы, заявляя, что не справится. Но я утешил его, заверив, что буду стоять с ним рядом и командовать, куда и какие рукоятки у станка крутить.

На следующее утро готовая отфрезерованная заготовка модели была уже вручена слесарю-инструментальщику для окон-чательной доводки. Молоденький слесарь Юра Масленников также начал чертыхаться при виде этой когтистой каракатицы. Пришлось объяснить ему в нескольких словах основы модельного дела, и он успокоился, обретя уверенность в возможности выпол-нении своей задачи. Впоследствии мне неоднократно приходи-лось разрабатывать чертежи и других металлических моделей, и всегда их изготовление в инструментальном цехе поручалось именно этим двум рабочим, которые вскоре благодаря знаниям основ модельного дела стали считаться классными специалиста-ми. А пока готовую модель бережно завернули в какое-то мягкое тряпье и вручили снабженцам, совершающим регулярные рейсы с грузовыми машинами на орловский завод «Дормаш». Но я не успо-коился до тех пор, пока не увидел своими глазами документ о том, что модель благополучно принята на склад «Дормаша».

Прошла неделя — другая. Но ожидаемая ситуация с браком не улучшилась. Звоню коллеге в Орел, а тот мне спокойно отвечает, что они продолжают работать со старой моделью, а новая все еще лежит на складе. Для того чтобы перейти на новую модель надо снимать с формовочной машины старую модель с подмодельной доской и отправлять их в инструментальный цех. На это потребу-ется не меньше недели, а они, видите ли, не могут на столько дней остановить отливку звезд, ибо не успеют выполнить план завода по тоннажу (качество звёзд их не волновало!).

Узнав об этом, Иван Григорьевич крепко ругнулся и прика-зал мне немедленно съездить в Орел за чертежами их подмодель-ных досок: «Мы скорее сами сделаем им те доски, чем дождемся от них, когда они начнут лить по новой модели!». И добавил: «Сейчас от отдела снабжения поедет грузовая машина в Орел. Повезет брак на переплавку. Садись на нее — к концу рабочего дня ты уже будешь в Курске с чертежами досок!».

12 апреля 1962 года, первая годовщина полета в космос Гагарина. На всякий случай, срочно позвонил имевшей телефон соседке, чтобы она предупредила моих домашних о неожиданной командировке в Орел, и уселся в кабине арендованного Отделом снабжения дряхлого «газона», нетерпеливо поджидавшего меня за проходной. Погода была весенняя. Одет я был легко — на мне был весенний тонкий плащичек. Шофер с угрюмым, давно небри-тым лицом всю дорогу до Орла молчал, всем своим видом показы-вая, что недоволен произошедшей из-за меня задержкой отъезда из Курска.

В Орле я быстро получил два громадных листа чертежей подмодельных досок, которые я бережно свернул «в трубочку». После затянувшейся погрузки литья мы выехали из Орла лишь около пяти часов вечера. Мела легкая поземка. Наш тяжело гру-жёный «газон» то и дело лихо обгоняли легковые автомобили, и даже рейсовые автобусы. По мере приближения к границам Кур-ской области поземка постепенно перешла в пургу и, когда окон-чательно стемнело, автотрассу замели снежные заносы, мы и все машины вокруг нас стали, образовалась «дорожная пробка». Один лихач попытался объехать нас справа, но скатился в при-дорожный кювет. После ряда отчаянных попыток выбраться из него, машина лихача умолкла, сдавшись, как и мы, на милость пурги. Все машины, стоявшие на автотрассе, постепенно начало засыпать снегом. До меня не доносилось больше никаких привыч-ных звуков автострады. Только непрестанное завывание ветра и неожиданные удары снежных зарядов в стекла кабины с моей стороны. Меня все больше заметало снегом, который умудрял-ся проникать в кабину через щели между дверцей и стеклами. Небольшие длинные буртики снега образовались и под моими ногами — пол кабины газона тоже был весь в дырах. С завистью я смотрел на добротные солдатские сапоги и теплый, бывший когда-то белым кожух шофера.

— Ну и машина у тебя, — не выдержал я. — Тут от мороза и околеть не долго. Печки у тебя нет, что ли?

102 103

— Печка давно уже не работает. Списывать этот драндулет пора, — нехотя процедил сквозь зубы шофер и обратил мое вни-мание на светящуюся в темноте шкалу спидометра: — Вон, какой пробег, одни девятки...

Тут я не выдержал и негнущимися пальцами в полном отча-янии начал рвать и мять в клочья драгоценные чертежи, чтоб хоть чем-то заткнуть щели в дверцах кабины со своей стороны. Затем клочьями чертежей я обернул ноги и с трудом втиснул их в свои легкие туфельки. Стало вроде бы теплее, и меня начало клонить ко сну. Но мне тут же вспомнилось описания смертей от замерза-ния, вычитанные мною из многочисленных романов. Литератур-ным героям тоже перед смертью делалось тепло и их клонило ко сну. И я постарался не спать. Вспомнил теплый дом и Асю, кото-рая до сих пор, наверно, не спит, ожидая меня. Время от времени я с тревогой поглядывал на ручные часы — вот уже пять часов, как мы сидим в этой снежной «пробке». Хоть ветер и продолжал свистеть с прежней силой, но снег идти, вроде бы, кончился. В темноте перед нашей машиной я теперь смог увидеть громадный снежный сугроб. Очевидно, это засыпанная снегом легковушка. А еще дальше я с трудом смог различить тускло светящиеся задние окна рейсового автобуса. «Может быть, добрести до него и попро-ситься в, наверняка, теплый салон?» Но при мысли о том, что надо двигаться, открывать дверцу кабины, прыгать в снежный сугроб и брести против ветра к автобусу, сделалось еще холодней. Вдруг слева послышался сильный рёв и какая-то странная громада, светя впереди себя фарами, медленно проплыла мимо нас в сто-рону Курска.

— Ну, слава богу! «Ротор» пришел. Значит, скоро дорога осво-бодится, — безучастным тоном сообщил мне шофер.

И я действительно увидел уходящий вперед мимо нас ротор-ный снегоочиститель, из-под которого исходила громадная снеж-ная дуга, упиравшаяся своим концом в бесконечное снежное поле далеко в стороне от дороги. Это было красивое ночное видение, пробудившее во мне слабые надежды на жизнь. Но прошло еще немало времени, прежде, чем снегоочиститель вновь появился перед нами, двигаясь теперь уже в противоположном направле-нии, растаскивая буксирными тросами машины, застрявшие в дорожных наметах и в придорожных кюветах.

Вот и мы, наконец, тоже смогли тронуться в путь. Скорее! Скорее домой! Мой шофер выжимал из своей машины предельную скорость, а я, по указанию шофера, старался изо всех сил прижи-мать вверх какой-то проводок к невидимому мной контакту, чтоб

светились фары машины. Включатель фар в этом горе-автомобиле тоже не работал. В два часа ночи я был уже дома. Ася, действи-тельно, не спала.

А на следующее утро я чуть свет прибежал в шестой цех и с нетерпением стал дожидаться, когда мой вчерашний шофер подъедет и поставит сюда свой газон под разгрузку литья. А вот и он! Я быстро подскочил к кабине. Ура! Обрывки моих чертежей выброшены шофером не были, ими по-прежнему были заткну-ты щели между дверцей и стеклами. Придя в бюро, я с большим трудом сложил вместе все клочки орловских чертежей. Видя мои страдания, Галя Королева предложила свою помощь и быстро перекопировала склеенные кое-как куски на кальку, и чертежи подмодельных досок, как новенькие, вовремя поступили в наш инструментальный цех.

Когда в Орле, наконец, начали отливать звезды по новым моделям, брак из-за раковин, действительно, резко сократился. И лишь после этого руководство «Дормаша» отважилось подписать нам Технические условия на поставку литья. А на родном заводе я с удовлетворением принял бурные поздравления моих сотрудниц и сдержанные, но очень драгоценные для меня, поздравления от Климовича и Плостака.

56. Мои металлургические университеты

Но спокойная жизнь и после завершения эпопеи со звездами на 30-киловаттную машину у меня не получилась. Еще в конце 1961 года появилось срочное задание внедрить в производство новую электрическую машину мощностью в 200 киловатт! Машин таких больших мощностей наш завод до сих пор не производил. Для производства «Двухсотки», как её прозвали, необходимо было разместить где-то заказы на поставку чугунных корпусов диаме-тром более полутора метров и длиной метра два, да еще два литых щита к этому корпусу. А где? В ведении Курского совнархоза заво-дов крупнотоннажного литья нет...

Как-то Хрущев ездил в гости в Югославию мириться с Иоси-фом Тито, которого в последние годы жизни Сталина, очевидно, по ошибке, зачислили в изгои. Тито приятно поразил Хрущева децен-трализованной системой управления хозяйством. По приезде домой Хрущев и в своей стране решил устроить нечто подобное. Но храбрости предоставить, как в Югославии, каждому предприятию полную хозяйственную свободу у него не хватило, и после двух-летних колебаний он вместо общегосударственных отраслевых

104 105

министерств отважился на создание маленьких областных сове-тов министров — совнархозов. «Смотри дружок, начав прыжок, не прыгай вполовину...» — говаривал в свое время Беранже. И вот теперь эти детища половинчатых решений, незаинтересованные больше всего в развитии местничества, а не в развитии деловых связей друг с другом, явно тормозили внедрение новой техники.

Шел уже четвертый месяц с начала работ по внедрению «Двухсотки», сроки внедрения срывались, а откуда получать литье до сих пор никому известно не было. И вдруг вызывает меня сам Игорь Львович:

— Могу обрадовать. По старым личным связям я добился отливки корпусов и щитов для «Двухсотки» на Новочеркасском Электровозном заводе. Выбил Правительственное постановление на этот счет! Это Постановление вчера Правительственной теле-граммой уже направлено в адрес Курского совнархоза. Теперь срочно зайди туда, забери там копию этой телеграммы, получи у них проект договора на поставку литья и скорее поезжай в Новочеркасск!

Так я впервые попал в Курский совнархоз. На входе — мили-ция, проверка документов, всюду торжественная чистота и поря-док. Чопорная начальница канцелярии подтвердила получение правительственной телеграммы и сообщила, что она для исполне-ния была направлена Главному металлургу совнархоза товарищу Холоденко Михаилу Ивановичу, этаж такой-то, комната такая-то. В большой, тесно уставленной столами комнате, мне любезно ука-зали на пустующий стол Михаила Ивановича:

— Вы посидите и подождите немного. Он сейчас подойдет... Курит, наверно.

Но вот вошел в комнату и направился в мою сторону высо-кий и статный молодой человек с артистической гривой длинных волос, в красивом дорогом костюме и с пестрым галстуком, свобод-но болтавшимся между полами расстегнутого пиджака.

— Кто тут меня ждет? — спросил он красивым баритоном.Познакомились.— Быстро же вы решили этот вопрос. Молодцы! — похвалил

он нас, имея ввиду, очевидно, Игоря Львовича. Затем, потрясая какой-то солидной папкой с небрежно подшитыми бумагами, пояснил: — в свое время мне, то есть Курскому совнархозу, чтобы разместить отливку стальных звезд для вашего завода в рядом лежащем Орле, долго пришлось в Москве на самом высоком правительственном уровне доказывать ни много, ни мало эко-номическую нецелесообразность развития сталелитейной про-

мышленности в Курской области. А вы как-то быстро, всего за два месяца, минуя нас, все сделали. Молодцы!

Он был явно доволен, что проделал эту работу кто-то вместо него.— Так значит, в Новочеркасск заключать договор поедешь

ты? Отлично. — И снова я почувствовал, что он очень доволен таким решением. — Ну, сейчас мы тебя снабдим всеми документи-ками и в путь!.. Ты посиди и подожди.

Время было уже предобеденное, и я наблюдал, как то одна, то другая сотрудница исчезала, предупреждая сидящих рядом подруг: «Так я в буфет! Тебе что-нибудь надо?»

Холоденко долго и старательно красивым почерком писал проект договора. Вот уже стали возвращаться и первые сотруд-ницы, неся из буфета куски сливочного масла, завернутые в пер-гаментную бумагу, и толстые палки вареной колбасы. При виде этих продуктов, давно уже ставших в Курске деликатесами, у меня загорелась мысль: «а не сходить ли и мне в буфет, порадовать домашних маслицем или колбаской?» и я небрежно спросил Миха-ила Ивановича:

— А вы, что? На обед не ходите?— Сейчас договор допишу, отдам в машбюро и пойду. —

Потом, взглянув на меня понимающе, добавил: — тебе кусок масла нужен? Принесу. Жди.

В ТБЭМ еще с осени прошлого года работала новая сотруд-ница Люба — молодой специалист, присланная к нам по распре-делению именно из Новочеркасска. Когда она узнала, что я еду в её родной город, то очень позавидовала мне, а затем подробно рассказала, как лучше попасть на НЭВЗ. «Завод находится в 12 километрах от города, надо сесть на трамвай и ехать до конечной его остановки», — постарался запомнить я. На следующий день я выехал в Новочеркасск. Сойдя в предрассветную рань в Ростове-на-Дону с уютного южного поезда, я долго исследовал «Расписа-ние движения пригородных поездов» на Новочеркасск. За десять лет, прошедшие после моего последнего посещения Новочеркас-ска, расписание поездов туда ничуть не изменилось, оставшись таким же неудобным. Поэтому я решил пройтись пешком через спящий Ростов до автовокзала, чтоб добраться до Новочеркасска автобусом. Город, к моему удивлению, оказался далеко не таким уж спящим. У закрытых еще гастрономов и продовольственных магазинов стояли многочисленные очереди молчаливых людей.

— За чем стоите? — полюбопытствовал я у одной бабки.— Обещали маргарин весовой выкинуть, — нехотя ответи-

ла бабка.

106 107

Я усмехнулся про себя, вспомнив, что Ася добавила мне денег к моим командировочным, чтоб я привез домой сливочного масла. Какое уж тут масло, если за паршивым маргарином стоят ночами?! Слава богу, в нашем городе маргарин пока есть свободно!

Без каких бы то ни было приключений в семь утра я уже прибыл в Новочеркасск. Вокзальный буфет не работал. Прикон-чив всухомятку домашние бутерброды, я расспросил прохожих, как добраться до трамвая. Оказалось, что от автовокзала до трам-вая придется идти пешком. С удовлетворением я рассматривал город, в который второй раз забросила меня судьба. Оказывается, за последние 9 лет в городе появились не только тротуары, но и трамвай! Шикарный мост через реку Тузловку!

Попав на завод, я решил, прежде чем идти к начальству, самому осмотреть чугунолитейный цех «без экскурсоводов». Ведь у меня к этому времени уже был опыт знакомства со многими кур-скими литейками! Сначала по ошибке я забрел в сталелитейный цех. Да! Здесь было на что посмотреть! Затем мне указали на нека-зистый корпус, стоящий отдельно в стороне. После знакомства с могучим сталелитейным цехом, здешняя «чугунка» не произвела на меня ожидаемого впечатления. Ничего особенного. Такой же цех, как и на Курском аккумуляторном заводе.

Главный металлург завода Михайленко, тучный, с заплыв-шими от жира глазками, ознакомившись с привезенными мною документами, развел недоуменно руками и запричитал:

— Да, я слышал про этот заказ, но не думал, что это такое крупнотоннажное литьё! Нет, нет! Мы за такое литьё ни за что не возьмемся! Вы знаете, сколько будет весить одна заформованная опока? Чтоб ее поднять, у нас и кранов таких нет! У нас же этот цех работает только на ширпотреб: рамы для пианино и утюги! А тут такое литье! Ты же сам специалист! — Спросил он, переходя на «ты». — Ты согласен со мной?

Как честный человек и специалист я, конечно, давно уже был с ним согласен, но молча сидел и в растерянности не знал, что мне предложить и что дальше делать. Подсказал Михайленко:

— Мы сейчас же составим двусторонний протокол, и езжай с ним в свой совнархоз, объясни там, что это литье нам не в подъем.

Вернувшись ни с чем в Курск, я доложил Игорю Львовичу ситуацию и он с пониманием отнесся к итогам моей поездки. Но в Курском совнархозе Холоденко перед своим руководством разы-грал сцену настоящего скандала, больше всего напирая на то, что я не должен был подписывать двусторонние протоколы.

Но через неделю Игорь Львович снова послал меня в совнар-хоз к Холоденко, который, оказывается, только что вернулся из Новочеркасска. Михаил Иванович встретил меня торжественной и язвительной улыбочкой:

— Вот вручаю тебе подписанный договор! Понятно, как надо работать?

Я с недоверием взял в руки листы договора. Осмотрел. Под-пись Михайленко действительно была. И печать стояла.

— Как же это вам удалось? Ведь они действительно не смогут отливать эти корпуса! Вы хоть в цех-то заходили?

— А на что мне было заходить в цех? Мы с Михайленко сели на машину, поехали в Ростов, в роскошный ресторан, посидели хорошо... И знаешь, где эта «будка» подписала договор? — с само-довольным видом спросил меня Михаил Иванович. — На пляже в Тузловке!

— В мае? На пляже?— А что? Под коньячок — хорошо! И простуда не страшна. —

Затем, переходя на серьезный тон, добавил: — Так что теперь бери ноги в руки и быстро дуй в Новочеркасск со своими чертежами. Надо ковать железо, пока горячо, чтоб не дать тем хохлам черто-вым опомниться.

И я снова поехал в Новочеркасск. На этот раз компанию в дороге мне составила Люба, которая направлялась домой в отпуск.

Михайленко встретил меня настороженно, долго тёр заты-лок, глядя на мои чертежи:

— Ну, ладно. Пока мы, так и быть, сделаем для вас модели, а там... Там оно видно будет...

В модельном цехе, пропитанном знакомыми запахами дре-весных стружек и казеинового клея, меня познакомили с рабочими — исполнителями работ. Я сразу почувствовал в них квалифици-рованных специалистов, которым не надо долго растолковывать новые для них чертежи. И, получив расписку о приёме чертежей, я поехал скорее в город в надежде перекусить в какой-нибудь столо-вой и устроиться в гостиницу. С гостиницей проблем не возникло — на одну ночь меня поселили в шестиместный номер, окна кото-рого выходили с одной стороны на центральную улицу, а с другой — на местный Дом Советов — стандартное помпезное здание с колоннами.

А вот надежды на сытный обед не оправдались: обегал весь центр города, но ни в одной столовой не мог найти даже захуда-лых котлет! Одни только рожки в сметанном соусе, тушеная капу-ста и подозрительного вкуса чай. Пришлось довольствоваться

108 109

этим. На следующее утро я быстро оформил на заводе документы, необходимые для официального начала работ, и побежал скорее на Ростов-ский автобус, чтобы поспеть в Курск к 27 мая — ко дню рож-дения Аси.

На заводе меня ожидала очередная неприятность. На валу всё той же злополучной 30-киловаттной машины «на

мое счастье», кроме ротора с пресловутыми «звёздами», сидел ещё и ротор асинхронного двигателя с литыми алюминиевыми коль-цами. И вот, не успел я погасить недовольство военпредов одним ротором (несущим стальные «звезды»), как нежданно-негаданно пришла беда с другого конца — военпреды решили выборочно проконтролировать внутренность литых алюминиевых колец. И, о ужас! Там тоже оказались раковины, и тоже явно газового проис-хождения! Никто из специалистов, даже всезнающий Климович, не мог убедительно доказать военпредам безвредность этих рако-вин. Военпреды же, со своей стороны, и не пытались доказывать их вредность, а просто прекратили приёмку изделий. И всё! План завода оказался под серьезной угрозой.

Меня начали пытать на всех ступенях заводской власти — от начальника бюро Семена Исааковича до Главного инженера завода Игоря Львовича! Но я никому ничего вразумительного о возник-новении раковин сказать не мог. Документально оформленного технологического процесса, в нарушении которого можно было бы упрекнуть литейку, не существовало. Значит, виноват я. Виноват по всем статьям: не дошли руки до написания технологической инструкции. Да и надобности в ней никогда не возникало — за всю историю заливки роторов алюминием на заводе никто еще ни разу не додумывался их вскрывать или просвечивать под рентгеном!

Уповая на мудрость коллективного разума, Игорь Львович собрал совещание специалистов, на которое впервые пригласили и меня. Главный инженер с меня и начал, предложив доложить существующую ситуацию.

— Процесс изготовления роторов начинается в шестом цехе, где ротора сначала шихтуют* на сборнике пластинами, затем * Шихтовка — надевание на вал специального сборника требуемого количества специальных магнитопроводящих пластин

пакет этих пластин сдавливают шихтовальным прессом и фик-сируют его на валу сборника, — начал докладывать я, излагая подробно все последующие приключения сборников с роторными пакетами на пути из шестого цеха в литейку и назад. — По возвра-щению в шестой цех залитые алюминием ротора выпрессовывают из сборника...

— Напрессовывают на вал машины, срезают литники и, обнаруживая брак, выпрессовывают ротора с вала и отправляют в литейку на переплавку. Так? — прервав меня, ехидно вставил начальник шестого цеха Василий Иванович.

— Всё именно так, Василий Иванович! — вмешался Плостак. — Но мне кажется, что на брак при заливке роторов сильно влияет грязь и вечные сквозняки в литейке. И я предлагаю выгородить кусочек в шестом цехе для небольшого литейного участка залив-ки роторов. Я уже высмотрел под лестницей место, где шахты для плавильных тиглей можно выкопать...

— Это подкоп под меня! — вскричал Василий Иванович, которого от такого предложения, казалось, чуть не хватит на месте сердечный удар... — От организации в моём цехе литейного участка качество роторов не улучшится. Только все упреки теперь будут перекладываться на мою здоровую голову с больной головы Михаила Алексеевича!

— Ну, так уж и сразу больную! Я на свою голову врачам пока не жалуюсь... — под общий хохот объявил Михаил Алексеевич, разводя, как всегда, по сторонам длинные руки.

— Я вас, Семён Исаакович, конечно, понимаю, с усмешкой заметил Игорь Львович. — Вы всё продолжаете выступать как прародитель идеи создания «цеха замкнутого цикла», в котором под единой крышей и под единым руководством выполнялся бы весь цикл изготовления электрических машин. Но тогда шестой цех будет еще больше походить на «завод в заводе»!

И с организацией литейного участка в шестом цехе решили пока повременить.

— Ну, что же!.. Раз мы сами эту проблему решить никак не можем, то, дорогой товарищ Гойзман, собирайтесь-ка в дорогу, — подытожил Игорь Львович. — Выписывайте себе командировку без указания пунктов назначения и... в путь. Для начала поез-жайте в Харьков на родственные заводы «Электромеханический» и на «Электротяжмаш». Если там вам ничего полезного не подска-жут, то — в Москву, на родственный завод. Если и там ничего не найдете, то звоните мне... Во всяком случае, с пустыми руками, и без надежного технического решения в Курск не возвращайтесь!

Асин первый выпуск. Весна 1962 года

110 111

Июнь в этом году стоял на редкость теплым и для команди-ровок был весьма благоприятным. И вот, как в известной сказке, я поехал «туда, не знаю куда», получив задание привезти техноло-гию, неизвестно какую.

Визиты на оба Харьковских завода мои проблемы не решили. На обоих заводах ротора заливали в специальных литейных машинах под давлением. А большой габарит наших роторов литьё под давлением исключал.

Поехал в Москву. На родственном предприятии я с удовлет-ворением отметил, что заливка роторов алюминием, как и пред-лагал у нас Плостак, производилась в сборочном цехе. Я прошел через весь сборочный, чтобы попасть в кабинет Главного техноло-га. Всюду была грязь, которая бросалась в глаза даже при таком беглом осмотре цеха, и уровень технологии, более низкий, чем в Курске. Главный технолог завода, внимательно меня выслушав, быстро нагнулся и достал из ящика своего шикарного письменно-го стола разрезанное алюминиевое кольцо ротора, которое было все изъедено газовыми раковинами:

— Вы вот о таких раковинах говорите? Так нас это тоже бес-покоит. Но решения пока не нашли. Что вам сказать? На нашем заводе военной приёмки нет. Поэтому нам легче. Но и на других предприятиях Москвы технология та же и дефекты те же. Я знаю, интересовался уже этим браком. Попробуйте посмотреть ротора на Горьковском заводе (и он мне назвал его номер), а также на Среднеуральском заводе имени Калинина.

Прямо из приёмной Главного технолога я позвонил в Курск Игорю Львовичу, доложил ситуацию и получил «добро» на свой дальнейший маршрут.

Молниеносное посещение Горьковского номерного завода также не внесло никакой ясности в решение нашей проблемы. И вечером того же дня я уже взял билет на проходящий уральский поезд. Впрочем, слово «вечер» в это время года здесь звучало очень странно: смеркаться начало только в одиннадцатом часу ночи, а в два часа ночи, когда прибыл уральский поезд, было ощущение давно уже наступившего утра.

И вот я, наконец, оказался в маленьком тихом Среднеураль-ском городке. Как я скоро понял, он представлял собой один боль-шой старинный завод и жилые кварталы домишек, в которых живут, в основном, работники этого же завода. Здесь, как объяснил мне кто-то с гордостью в гостинице, есть даже техникум, который готовит кадры для этого завода. Весь городок стоит в окружении поросших лесом невысоких гор, среди которых выделяется, видне-

ющаяся вдали безлесная верхушка горы Синей, одной из самых высоких на Урале.

Всё в этом городке для меня было ново и необычно. Перед про-ходной будкой завода находился невысокий застекленный пави-льон, в центре которого стоял только один экспонат — старинный токарно-лобовой станок, за которым работал Михаил Иванович Калинин. Об этом гласила выгравированная надпись на мемори-альной доске, выполненной не из камня, как обычно, а из латуни. Поверхность доски ярко блестела на солнце. «То ли каждый день ее драят? Или к моему приезду?» — с усмешкой подумал я. На про-ходной меня встретила полная пожилая вахтерша в синей гимна-стерке. За ее спиной висел настоящий грозный автомат. «Впервые в жизни встречаю военизированную охрану на проходной завода», — с удивлением отметил про себя я. Без особой волокиты прошел на территорию завода и пошел к нужному корпусу по дороге, кото-рую мне подробно растолковала вахтерша. Дорога эта шла через старинную плотину, на краю которой ко мне спиной сидело, свесив ноги, несколько рабочих с удочками в руках. «А почему бы и нет, если уже наступил обеденный перерыв?» — подумалось мне.

Главный технолог, выслушав мою просьбу, предложил мне самостоятельно спуститься вниз, прогуляться по цеху и посмо-треть заливку роторов алюминием.

— У нас с этим проблем нет, — бесстрастным голосом сказал он, спросив: — Думаю, не заблудитесь?

— Извините, пожалуйста, за вопрос не по существу. Зачем нужен пруд на территории завода?

— А! — сразу оживился Главный технолог. — Завод наш ста-ринный, еще граф Шувалов его строил... А все старинные заводы на Урале строились обязательно на горных речках. Строили так специально, чтобы, перегородив их высокими плотинами, полу-чать энергию для станков (электричества тогда ещё не знали!) и иметь запас воды. Сейчас это все, конечно, не нужно, но остается при заводе по традиции. Пусть будет.

Поскольку провожатого мне не выделили, то я сам не спеша начал осматривать весь цех сборки электрических машин от начала до конца. Прежде всего цех поразил меня порядком и чистотой. Затем бросились в глаза громоздкие прессы с громадны-ми старинными же манометрами — латунные отполированные до блеска барабаны, шкалы со старинными надписями, изобиловав-шими твердыми знаками. Ну не цех, а музей какой-то! Так как на своем заводе я работал не где-нибудь, а в ТБЭМ, то невольно смо-трел на этот цех не только своими глазами, но и глазами Галки

112 113

Камлач и глазами Вальки Самойлова. Буквально на каждом шагу я останавливал свой взгляд на необычных приспособлениях, уди-вительных нестандартных станках-автоматах. Ну, все здесь дела-лось не традиционно, самобытно, не так, как в Москве, Горьком, Харькове, Курске. Мой восторг дошел до окончательной эйфории на участке заливки роторов. Здесь я, наконец, увидел то, до чего не мог додуматься сам: сборники с нашихтованными вручную паке-тами с помощью подъемника устанавливались на стоящий рядом шихтовальный пресс, у которого верхняя и нижняя плиты явля-лись формами литейного кокиля! Пресс сдавливал пакет, который тут же в спрессованном состоянии заливался металлом, и лишь после затвердевания металла пресс отпускал уже готовый ротор из своих железных объятий! По сути дела местные умельцы создали эдакий гибрид шихтовального пресса с кокилем! Какое блестящее решение! Да! Ради этого мне стоило колесить по всей России!

Опрометью я кинулся на почту, чтобы успеть до конца рабоче-го дня дозвониться до Курска. Прошло не менее часа томительного ожидания, прежде чем меня, наконец, направили в переговорную кабину. И тут я быстрой скороговоркой взахлеб начал доклады-вать Семену Исааковичу:

— Я сейчас на Урале на Калининском заводе. Здесь я увидел много такого, что очень полезно не только мне, но и Гале Камлач, и Валентину Самойлову, и даже О-Г-Эму*... Быстро уезжать отсюда — непростительный грех на мою голову! Хожу по заводу, как по заповеднику! Но я один здесь не справлюсь, мне срочно нужна помощь!

— Спасибо, Семен, — кратко ответил мне Плостак. — Пока продолжай свою работу и не выезжай до моей телеграммы.

На следующий день я получил телеграмму из Курска: «Жди нас. Выезжаем вечером. Плостак». Через пару дней я встретил и помог устроиться в гостинице еще троим командировочным из Курска: приехали Семен Исаакович, Захар Горовой (заместитель Главного механика) и конструктор Геннадий Гладилин. Теперь по заводу нас ходило уже четверо зачарованных. Плостак и Горо-вой, конечно, увидели гораздо больше интересного для себя, чем я предполагал. Плостак дотошно добирался до самых глухих закоулков сборочного цеха и даже там находил какие-то необык-новенные приспособления. Горового также все здесь приводило в восхищение, начиная от оригинальных станков, вплоть до систе-мы автоматического управления промывными бачками в цехо-вых туалетах. Для получения разрешения на копирование ряда * ОГМ — отдел Главного механика

чертежей Семену Исааковичу пришлось идти к Главному кон-структору. Пришел он от него очень довольный и результатами и знакомством:

— Специалист потряса-ющий! Кстати, у него над голо-вой вместо портрета Хрущева висит шутливый лозунг, — с усмешкой добавил Плостак, доставая из кармана блокно-тик: — Вот я даже выписал его себе: «Не все говори, что знаешь, но если говоришь, то знай!»

Последний день своего пребывания на Урале мы ознаменовали восхождением на гору Синюю и лишь затем, тяжело нагруженные черте-жами и эскизами различных уральских приспособлений и станков, тронулись в обрат-ную дорогу.

Добравшись, наконец, до родного ТБЭМ, мы выгрузили все наши уральские трофеи на стоявшие посередине комнаты столы. Обе Гали, только что вер-нувшаяся из отпуска Люба и Валентин Самойлов под радостные возгласы: «Ой, а это что? Ой, а это для чего?» принялись разбирать и растаскивать по своим столам всю эту кучу чертежей. Семен Иса-акович комментировал каждый «Ой!», после чего девочки заста-вили меня во всех подробностях рассказать свою «Одиссею». В обеденный перерыв обе Галки наперебой начали расспрашивать Любу:

— Ну, как провела отпуск?— Отпуск? Если сказать одним словом, то ужасно! — ответи-

ла Люба. Потом, обратилась ко мне: — Семен, ты, кстати, когда из Новочеркасска уехал?

— Когда? Могу сказать точно: 26 мая.— Везунчик. Вовремя уехал. А после тебя у нас началось

такое, такое! Между прочим, началось все как раз с НЭВЗа, где ты был в командировке... Народ обозлился: в магазинах ничего нет, а тут еще объявили о повышении с первого июня цен на мясо,

Урал, 1962 год. Справа я и С. И. Плостак

114 115

молоко и масло. Так там объявили сначала забастовку, а потом рабочие пошли пешком в город вдоль трамвайных путей. По дороге в город, ты же знаешь, Семен, стоят один за другим много разных заводов. Так вот рабочие НЭВЗа, как дошли до Электро-дного завода, то охрана разбежалась, и те рабочие тоже присоеди-нились к электровозникам. И так завод за заводом. Все бросали работу и присоединялись к демонстрации. Дошли до моста через Тузловку, а на мосту уже танки. Так, говорят, люди перелезали через танки, а кто, говорят, реку вброд перешел. Потом дошли до центра города, захватили Дом Советов, с балконов выбрасыва-ли портреты Хрущева. Начали кричать, что надо новые выборы в Совет устроить, и чтоб в них ни одного коммуниста не было. Ужас, что творилось! Потом появились откуда-то войска. Говорят, что офицер, получивший команду открыть огонь, отказался стре-лять и сам перед строем застрелился! А потом кто-то начал стре-лять из пулеметов. Сначала стреляли вверх — по деревьям, а на деревьях ребятишки сидели. Так их там и убили много. А потом вообще начали стрелять по людям. Все побежали, а я в задних рядах стояла. Побежала первая. Села на чей-то брошенный вело-сипед и еле успела уехать оттуда, а то бы задавили. А на площади остались и раненные, и убитые. А сколько подавили друг друга! Потом до самого вечера мы бегали по всем больницам искали тетю — она тоже была там на площади. Больницы были буквально забиты ранеными. Никто ничего не знает. Потом уже ночью тетя с перебинтованной головой сама пришла домой, сбежала с боль-ницы. Говорит, что раненных там не лечат. То ли лекарств нет, то ли приказ такой? На следующий день снова была демонстрация: люди осадили милицию, чтобы освободить арестованных, потом били стекла и грабили магазины. Говорят, что сам Микоян при-езжал и призвал в город танковую часть, составленную из одних грузинов. Танкисты-грузины начали стрелять прямо по домам. Ты в каком номере гостиницы жил?

— Я? Не помню... На втором этаже я жил в большом номере с окнами и на центральную площадь, и на Подтёлковскую улицу. А что?

— Я же говорю, Семен, что ты счастливчик! Танк выстрелил в гостиницу и прямо в угловое окно второго этажа и попал!

Мы все слушали, не веря своим ушам.— Неужели это все правда? Неужели это в нашей стране воз-

можно? А почему в газетах и по радио ничего об этом не сообщалось? — перебивая друг друга, задавали недоуменные вопросы обе Галки.

«В нашем городе тоже в магазинах пусто, но, правда, все есть на базаре и в магазинах потребительской кооперации. Там, конеч-но, в полтора раза дороже, чем в государственных магазинах, но у кого деньги есть — покупают. А бедные инженеры колбасу и масло привозят из Москвы, бывая там в командировках», — неторопливо обдумывал я новую для меня информацию.

— У нас тоже ни масла, ни колбасы в магазинах нет, — вме-шался в разговор Валька Самойлов. — Но из курских рабочих никто и не думает о том, чтобы бастовать или, там, выступать с протестами.

— Большинство курских рабочих имеют надёжный тыл в деревнях и селах и раз в неделю привозят продукты от родителей, бабушек и дедушек. Ведь в Курске и многих подобных городах с искусственно насаждённой промышленностью большинство рабо-чих — это недавно оторвавшиеся от деревни крестьяне. А в Ново-черкасске, очевидно, народ другой и, видать, довели их «до ручки», — высказал свое мнение я. И припомнилась мне и моя недавняя беготня по столовым и буфетам Новочеркасска в поисках еды...

Но Новочеркасск Новочеркасском, а работать надо. Впрочем, вскоре мне пришлось снова побывать в Новочеркасске по мелоч-ному поводу: произвести срочно незначительные изменения в модели корпуса «Двухсотки». По приезде на завод я немедленно кинулся выяснять подробности июньских событий. Но оказалось, что Главный металлург был в отпуске и ничего об этом не слыхал, начальник чугунолитейного цеха был в больнице и ничего не видал. И только лишь рабочие-модельщики смогли мне сообщить кое-какие подробности, хотя и рассказывали обо всём с явной неохотой, как говорится, «оглядываясь на двери». Зато в магази-нах города, к моему удивлению, свободно продавалось сливочное масло (правда, не более 400 грамм в одни руки) и вареная колбаса! И именно это являлось лучшим подтверждением, что восстание действительно было. Разумеется, домой я возвращался, изрядно нагруженный маслом и колбасой.

А между тем работники Захара Горового довольно быстро разработали и изготовили собственный вариант шихтовального пресса, а я написал первую методическую инструкцию по заливке роторов. Начальник шестого цеха Вася (как все за глаза называли Василия Ивановича) всячески сопротивлялся созданию литейно-го участка в своем цехе, но, в конце концов, был вынужден подчи-ниться приказу. Зато, как только на новом литейном участке были получены первые ротора, которые оказались без единой раковины, так тут же в заводской многотиражной газете появилась статья

116 117

Василия Ивановича «А ларчик открывался просто», в которой он, не упоминая о принципиально новой технологии литья, припи-сывал все заслуги себе: «Стоило лишь перевести заливку роторов из грязной литейки в чистый шестой цех, как брак исчез»! Было обидно, что Вася первым «прорвался к микрофону» и выхватил тем самым лавры победителя. Нам же, технологам же осталось только скромно довольствоваться хотя бы тем, что ротора больше не «склоняют на всех углах».

Не услыхали мы благодарности и от военпредов. Более того, как сказали Плостаку по секрету, вся компания по срыву плана поставок изделий из-за брака роторов была инициирована ими по указанию свыше. И причиной тому была не борьба за качество, а переполненность военных складов этими изделиями и невозмож-ность изменения пятилетних плановых заданий.

Так осенью 1962 года мне (и не только мне) впервые пришлось столкнуться с нелепостями системы государственного планового хозяйства. И не случайно в сентябре того года газета «Правда» (которая никогда в те годы ничего не делала случайно!) позволи-ла харьковскому экономисту Евсею Григорьевичу Либерману в статье «План, прибыль, премия» изложить свое видение будущего экономики СССР. Большая, на двух подвалах программная статья доказывала главенствующую роль прибыли в промышленном и сельскохозяйственном производстве, рисовала полную картину деятельности всех видов организаций, включая даже учреждения культуры. Газета читалась нарасхват, передавалась из рук в руки. Мысли Либермана захватывали дух своей неожиданностью и сме-лостью, но и вызывали резкие споры. На Октябрьские праздники я оказался в Киеве, и мы с Аликом тоже обсудили статью Либер-мана и сразу решили, что в его предложениях кроется всё будущее нашей страны. Но присутствовавший случайно при нашем разго-воре дядя Миша из Харькова вклинился в нашу мирную беседу и твердо сказал, что принятие концепции Либермана — это крах всей страны.

57. Беспомощные руководители и инициативные гости

— Товарищи! — торжественно объявил Иван Григорьевич на собрании отдела. — Ставлю вас в известность, что на нашем заводе приступил к исполнению обязанностей новый директор — Беляков Геннадий Петрович, назначенный Курским совнархозом. Старый директор избран мэром города Курска.

Меня это объявление не удивило* и не очень огорчило, ибо до сих пор моя работа никак с директором не пересекалась. Если я что-то и узнавал о новом директоре, то только из разговоров в «шах-матном клубе», который неизменно собирался в обеденный перерыв в кабинете Станислава Иосифовича: к Климовичу, кроме меня и Плостака, всегда заходили поиграть многие интересные люди из самых различных заводских служб — от цеховиков до снабжен-цев. Вскоре в нашем шахматном клубе заговорили о том, что новый директор — человек недалекий, малообразованный и грубый, а его «правая рука» — интеллигентный (и к тому же, как я с удивлени-ем узнал, беспартийный!) Игорь Львович явно раздражает его. В подтверждение этих разговоров вся «заводская интеллигенция» стала свидетелями грязной интриги, состряпанной новым дирек-тором против Игоря Львовича. Интрига, в суть которой я вдаваться не буду, закончилась судебным разбирательством и увольнением главного инженера. Все в шахматном клубе (а это, по моему мнению, были несомненно лучшие специалисты завода) уходом Игоря Льво-вича были очень огорчены. Новым Главным инженером стал Геор-гий Яковлевич Бабенко, бывший до этого Главным механиком завода. Вот он-то был полностью под стать Белякову, хотя бы уже тем, что никогда не имел собственного мнения.

Между тем, прошел уже год с тех пор, как мы начали вне-дрять «Двухсотку», а чугунных корпусов для нее до сих пор не поступало и ни одного изделия выпущено не было. Из Новочеркас-ска вместо корпусов время от времени поступали слезные письма. А я, испытывая при этом мрачное удовлетворение, каждый раз пытался задним числом оправдываться перед всеми за свою про-шлогоднюю неудачную командировку: «Вот видите! Я был тогда прав!». «Да, да, ты тогда был прав», — успокоил меня Семен Иса-акович. — «Но разве ты не чувствуешь, что всех это положение устраивает?»

Еще в 1962 году на Всесоюзном телевидении прошла первая предача студенческой игры «Клуб веселых и находчивых» (сокра-щенно — КВН), в которой среди ряда шуточных конкурсов был и конкурс на эрудицию под названием «Что? Где? Когда?». По условиям игры, находчивым студентам разрешалось, в крайнем случае, точные ответы на наиболее каверзные вопросы подменять шуточными отговорками-экспромтами. Вот и сейчас Плостак мне

* По сложившейся в СССР традиции руководители каждого более менее зачимого предприятия были обязательно депутатами городско-го или районного Совета (в зависимости от значимости предприятия). Директор нашего завода был, соответственно, депутатом горсовета.

118 119

объяснил, что весь процесс внедрения «Двухсотки» — это чистая игра в КВН! «Двухсотки» нет, но есть отговорки, и всем весело, и все довольны.

Да. Всем было весело. Вот только дома у нас было довольно грустно. Ася была вновь беременна, но все чаще и чаще жалова-лась на сердце, а врачи ничего не находили. И так продолжалось довольно долго, пока папа не отвел Асю к какому-то знакомому спе-циалисту. Врач-специалист вынес диагноз — кардионевроз. Лече-ние этой странной болезни он назначил только одно — полный покой и отдых, желательно, где-нибудь в деревне, в сосновом лесу. Помог нам Юра Мякишев, который выхлопотал для Аси в профко-ме завода путевку на курорт под названием «Новая Ляда», нахо-дившийся где-то далеко в глухих лесах Тамбовской области.

Отправив Асю в «Новую Ляду», я вскоре снова отбыл в коман-дировку в Новочеркасск с очередными изменениями чертежей на модели неизготавливающегося изделия. Отправляясь в эту коман-дировку, я впервые узнал, что финансовое положение на заводе тяжелое: продукция наша не отгружается, а поэтому наличных денег нет. Бухгалтерия еле-еле наскребла мне только половину и без того мизерных командировочных денег, твердо пообещав вторую половину выслать телеграфным переводом в Новочеркасск на следующий же день после моего отъезда. В Новочеркасске я, как всегда, остановился в уже облюбованном мною том самом зло-получном шестиместном номере гостиницы.

После выполнения своего задания я уверенно пошел на почтамт за деньгами, но... не тут-то было. Переводов на мое имя не оказалось! Ситуация оказалась щекотливой, так как денег у меня не было не только на обратную дорогу, но и на столовую. Благо моими соседями по номеру были студенты-заочники, приехавшие из окрестных мест на весеннюю сессию. Я, чтобы хоть как-то убить время, начал помогать им выполнять контрольные задания по физике, математике и начертательной геометрии, а благодарные заочники же, видя полуголодное существование своего соседа-эру-дита, не только кормили меня, но даже и водили меня в кино!

И так прошла целая неделя прежде, чем я получил из Курска долгожданные деньги. Разумеется, я немедленно помчался домой. Но домой я поехал на сей раз не традиционным кратчайшим путем через Ростов и Харьков, а через Воронеж с заездом в Тамбовскую область, чтобы проведать Асю, по которой я очень стосковался.

До заброшенной в лесную глухомань Новой Ляды я добрал-ся с большим трудом. Все отдыхающие как раз обедали, но Асю я ни в столовом зале, ни в палате не обнаружил. И каково же было

мое удивление, когда я узнал от ее соседей по палате, что именно сегодня утром Ася досрочно уехала домой! Немедленно поехал на «перекладных» назад в Воронеж, будучи уверенным, что там я догоню ее, так как поезд на Курск ходил только один раз в сутки. И мой расчет оказался верен. Билет на Курск мне удалось купить всего за несколько минут до отхода поезда «Воронеж — Киев». И, пробегая по перрону вдоль всех вагонов и заглядывая в каждое окошко, в одном из вагонов я нашел таки жену, к нашей обоюдной радости. Как объяснила мне Ася, за эти две недели она уже пол-ностью отоспалась и теперь чувствовала себя настолько хорошо, что дальнейший отдых ей становился уже в тягость, и она просто сбежала.

Отпуск 1963 года мы, уже традиционно, провели в Киеве на даче в Осокорках. А по выходе из отпуска я узнал, что мне здорово повезло! Оказывается, что я был одним из последних, кому уда-лось получить отпускные деньги! При новых хозяевах — Беляко-ве и Бабенко — завод полностью обанкротился: продукцию нашу никто не покупал и денег на заводе не стало. Никому ненужные, готовые к отгрузке передвижные электростанции и электроагре-гаты стояли не только на складах завода, но и в проходах сбороч-ных цехов и даже между станками в механических цехах. Люди, которые пошли в отпуск после меня, уходили уже без отпускных денег, даже заработная плата вот уже месяц никому не выпла-чивалась и на поступление денег в следующем месяце надежд, говорят, тоже было мало. Рабочие, обозлившись, оказывается, уже написали коллективную жалобу в Москву в Центральный Совет профсоюзов, и оттуда пришло предписание банку выдать деньги на зарплату в счет стоимости станков и другого имущества завода! Конечно, после этого на завод началось нашествие покупателей. Одни ходили по всем цехам, осматривали станки, другие — изме-ряли зачем-то расстояния между колоннами... А мы продолжали работать, выполняя никому не нужные планы, и ждали: чем же все это кончится? Кончилось тем, что в конце лета незадачливых директора и главного инженера сняли с работы и завод некоторое время управлялся одними исполняющими обязанности.

Нагрянули как-то к нам неожиданные гости — чета Игорь и Светочка Покидько (за большую разницу в росте мы, математики, эту супружескую пару окрестили математическими терминами: «бесконечно большой» и «бесконечно малая»). Что говорить! Встре-ча со старыми друзьями (да ещё и целинниками!) через столько лет разлуки была радостной! Оказывается, по окончанию физма-та они добровольно выбрали себе направление на работу в Крым,

120 121

надеясь пожить в «райских кущах». Однако оказалось, что Крым и Южное побережье Крыма — это далеко не одно и тоже. Жили они в небольшом виноградарском совхозе, овеваемом постоянно сухо-вейными пылевыми ветрами. Зато этот совхоз был единственным местом в Крыму, где на каменистой почве выращивался какой-то редкостный сорт винограда, из которого изготавливалось вино «Красный камень». Оказывается, что это вино (о котором я услы-шал от Игоря в тот вечер впервые) разливали не в бутылки, а в бочонки. Каждый бочонок ставили на особый учёт и отправляли исключительно в Кремль и в Министерство иностранных дел! Правда, когда к директору совхоза пожаловал на своём вездехо-де военком, чтобы вручить Игорю повестку о призыве в армию, директор совхоза вызвал директора школы и учителя математики Игоря Покидько и спросил их:

— Как вы думаете, почему военком прикатил к нам лично, а не послал повестку через вестового?

— Думаю, что из-за хорошей дороги, которая вымощена «красным камнем», — предположил в шутку директор школы.

— Правильно, я тоже так думаю. Ну что? Отдадим ему на растерзание нашего учителя?

— Да вы что? Среди учебного года? Ни за что!— Ну, не пугайся, не пугайся, коллега! Я уже распорядился

вкатить в задок его ГАЗика бочонок заветного. Считай, что вопрос улажен...

После этого комичного рассказа о процедуре призыва на воинскую службу Игорёк торжественно выставил на стол бутылку бледно-красного вина. Бутылка была заткнута бумажной пробкой:

— А вот и пресловутый «Красный камень». Разопьём что ли? Учтите, пьём первый и последний раз! — заявил Игорь.

— Вино действительно отменное! — подтвердил я. — Смотри, даже Ася выпила и не поморщилась.

— Теперь вот мы ищем работу в Курске.Работу они нашли. Игорь ушёл работать программистом на

одну фирму, а Света — на преподавательскую работу.Вскоре с Урала приехали к нам другие гости — Комаровы.

Нагрянули всей семьей, со всеми вещами, намереваясь поселиться в Курской области. В том году в 130 километрах от Курска широко развернулось строительство нового города Железногорска, кото-рый мыслился, как центр разработки железной руды всей зоны Курской магнитной аномалии (КМА). Поэтому там срочно нани-мали рабочих и строили дома для них. Вот Людмила и Геннадий, ушедший к тому времени из милиции и приобретший специаль-

ность экскаваторщика, отважились бросить свой Урал. Работу в Железногорске они, конечно, нашли быстро, а в ожидании кварти-ры в строящемся доме, сняли себе комнатку в частном доме.

Светочку же снова оставили в Курске у мамы, как и в про-шлый раз, не посоветовавшись с нами. «Это же временно», — поясняли они маме. К тому же во всех речах Людмилы сквозила неприкрытая зависть: «Вам, конечно, жить легко, вы живете с родителями, у вас и квартира есть, и Юля под присмотром». Мы не стали объяснять ей, что живем с родителями исключительно из-за плохого здоровья мамы, что именно на нас, а не на маму, упадёт основная забота о ее дочери. Зачем? Она все равно бы не поверила. Впрочем, Комаровы, действительно, месяца через три получили обещанную квартиру в центре Железногорска, и Свету забрали к себе. На прощанье, вместо благодарности, нас с Асей упрекнули в неправильном воспитании ребенка в духе якобы чрезмерной доброты.

Между тем Хрущев на одном из случайных совещаний, каждое из которых, как всегда,скрупулезно освещалось в прессе, мимоходом подвел итоги годичной дискуссии по статье экономи-ста Либермана: «Предложение Либермана глубоко ошибочны в своей сути. Задача нашей промышленности является не получе-ние прибыли, а производство продукции для наиболее полного удовлетворения постоянно растущих потребностей членов социа-листического общества». И это всё?.. А ждали от Хрущева гораздо большего: ждали каких-то решительных действий по улучшению системы управления. Впрочем, в сентябре 1963 года, в стране была проведена кампания по укрупнению существующих совнар-хозов. Курский совнархоз был ликвидирован, и теперь над нашим заводом появилась новая власть — Кустовой Центрально-Черно-земный совнархоз, который располагался в Воронеже. Вскоре из Воронежа на завод было прислано и новое руководство. Впрочем, это было вполне ожидаемо. А вот то, что новый директор — Вла-димир Дмитриевич Локтев (бывший до того начальником цеха опытных конструкций Воронежского авиационного завода) и новый главный инженер Павел Наумович Недойнов (бывший до того начальником цеха пластмасс на том же заводе) были отно-сительно молодыми людьми, стало для всех неожиданным. В шахматном клубе Климовича многие были к тому же несколько разочарованы тем, что образование молодых выдвиженцев не имеет ничего общего с электротехникой, то есть с профилем про-дукции завода.

122 123

Но уже на следующий день после воцарения их в свои каби-неты все с удивлением и удовлетворением стали говорить о том, что оба новичка, как ни странно, грамотно и слаженно решают все технические вопросы, не отпустив себе ни одного законного дня на «вхождение в курс дела».

Тем временем новый директор рьяно взялся за наведение порядка и трудовой дисциплины, за что быстро получил у рабо-чих кличку «Господин Удав». Так, он строго запретил пропускать через проходную завода рабочих до окончания смены. И в первый же день ретивого исполнения приказа Локтева в конце рабочей смены перед проходной собралась довольно значительная толпа негодующих рабочих, которая грозилась разнести «в щепки» ворота, и не пропускала рабочих, идущих на вторую смену. Когда же Владимир Дмитриевич появился перед толпой, то рабочие налетели на него с кулаками. Для Локтева контакт с рабочим классом мог кончиться весьма плачевно, если бы в этот момент не загудел заводской гудок, извещавший об окончании рабочего дня. При его звуке все бросили лежавшего в снежном сугробе дирек-тора и кинулись штурмовать двери проходной будки. В один из последующих дней Владимиру Дмитриевичу как-то вздумалось засечь нарушителей трудового распорядка — женщин малярного отделения, ушедших до окончания рабочей смены в цеховой душ. Завидя вошедшего в душ директора, голые женщины окружи-ли его и стали просить, чтоб он помылил им спинку. Затем они весьма неучтиво вытолкали из душа директора, отказавшегося выполнить их просьбу. После целого ряда таких неудачных кон-тактов с рабочими, Локтев, скрепя сердце, официально разрешил им заканчивать смену на 15 – 20 минут раньше.

Зато атака директора на права инженерно-технических работников (ИТР) закончилась более-менее удачно. На профсоюз-ной конференции завода, посвящённой утверждению коллектив-ного договора работников с администрацией, Локтев выступил с предложением установить всем ИТРовцам единый отпуск в 12 рабочих дней, вместо традиционных 24, а право предоставлять дополнительные 12 дней отпуска отдать на откуп администра-ции. Из-за искони существующего антагонизма между рабочим большинством и интеллигентским меньшинством (мы, рабочие, мол, тяжким трудом и потом добываем свой хлеб насущный, а вы, интеллигенты, сидите там, только зря штаны протираете!) пред-ложение Локтева прошло быстро, без сучка и задоринки. «Против» голосовали только представители ИТР, которые, естественно, были в пропорциональном меньшинстве. На следующее утро о

решении профсоюзной конференции узнали все ИТРовцы. Мы были поражены вопиющей несправедливостью. В «Шахматном клубе» с горечью говорили о пагубной сущности советских профес-сиональных союзов, которые вместо объединения работников по профессиям, объединяют работников по Министерствам и пред-приятиям... В ответ на решение конференции на заводе немед-ленно возник стихийный оргкомитет по организации отдельного собрания ИТРовцев.

Впрочем, мне было ясно, что директор беспомощно искал спа-сительный рычаг, на который надо было бы нажать, чтобы взор-вать уравниловку — среди ИТРовцев, действительно, было много неквалифицированных кадров, лентяев и бездарей. Кстати, в оргкомитет вошли, как на подбор, самые отпетые бездельники — остальным некогда было заниматься организационными вопроса-ми в рабочее время. Но на общее собрание ИТРовцев, начавшееся после окончания рабочего дня, явились все. Явка была беспреце-дентной! С трибуны звучали то призывы к забастовке ИТРовцев, то к организованному увольнению и переходу на соседний «Счёт-маш», то другие сногсшибательные идеи. Я с изумлением крутил головой по сторонам и внимательно слушал всех выступавших. Насколько всё происходящее было не похоже на обычные скучные собрания, где заранее записанные ораторы занудными голосами зачитывали по бумажке заранее согласованные тексты! Наконец выступил Семён Исаакович Плостак, который в своей спокойной манере уличил директора в неправильном толковании КЗоТа (Кодекса законов о труде), оговорившего для ИТРовцев право на 12 дополнительных дней отпуска за ненормированный рабочий день.

— Как указано в комментариях к КЗоТу, — пояснил Пло-стак, — понятие «ненормированный рабочий день» означает не обязательность ежедневной переработки, а только лишь право начальника приказать ИТРовцу, в случае производственной необходимости, выполнять свои функции, не считаясь с норми-рованным рабочим днём. Если же принять вариант понятия ненормированного рабочего дня в толковании товарища Локтева, то право раздачи дополнительных дней отпуска будет отдано на откуп непосредственному начальнику, и каждый ИТРовец попа-дает в зависимость от личных симпатий или антипатий к нему со стороны начальника. А это чревато пагубными последствиями.

В ответ директор отказался от своей формулировки кол-лективного договора в части инженеров, но выторговал её для техников, и, по согласованию с присутствовавшим рядом предсе-

124 125

дателем профкома, пообещал созвать для этого новую профсоюз-ную конференцию.

Его слова были приняты под оглушительные аплодисмен-ты толпы, почувствовавшей себя победителями. И, разумеется, в этих аплодисментах утонули жалкие протесты техников, которые были в меньшинстве.

Хозяйственные и технические проблемы завода Владимир Дмитриевич Локтев решал быстро, на все предложения подчи-ненных реагировал односложным «Да» или «Нет», никогда не объясняя мотивы своих решений и не затрудняя себя выслуши-ванием чужой мотивации. Это очень многих заводчан обижало. Однако, после того как обиженные спустя некоторое время сами убеждались в правоте всех принятых директором якобы скоро-палительных решений, привыкли к его манере руководства. Из кардинальных решений Локтев принял курс на разработку и про-изводство собственных электростанций гражданского назначе-ния (чтобы выскользнуть из-под диктата военных заказчиков) и на ускоренное строительство жилого массива для своих рабочих (чтобы раздачей служебных квартир пресечь текучку кадров).

А зима того года для всех выдалась тяжелой. Из свободной продажи стал исчезать хлеб, затем макароны, рожки и прочая мучная продукция. Ввели талонную систему распределения хлеба и макаронных изделий. Последними из магазинов исчезли печенье и пряники.

Как выяснилось позже, выполняя свои международные дого-вора, Хрущев весь урожай хлеба продал за рубеж, а для страны ничего не оставил... Маленков в свое время докладывал, что «под руководством товарища Сталина в стране создан 10-летний запас продовольствия». И теперь в народе сразу вспомнили это и заговорили: «вот, прошло ровно 10 лет — и все стратегические запасы Сталина — Маленкова проели».

Правда, в Москве, по-прежнему, было всё. Согласно популяр-ной в те времена шутке, Хрущев изобрел новую систему централи-зованного снабжения населения: все продукты сначала свозятся в центр, т. е. в Москву, а оттуда граждане с постоянно растущими потребностями развозят их сами по всей стране.

Жаль вот только, что у меня командировки в Москву тогда были редкими. А так хотелось что-нибудь привезти из столицы вкусненького для Аси, которая должна была уже скоро родить (на этот раз нам все предрекали сына!). И перед новым годом мне таки повезло: я был послан в командировку в Москву! Более того, один из моих французских корреспондентов сообщил, что именно в эти

дни он будет в Москве, и мы договорились о встрече (он заранее письмом известил меня, в какой гостинице остановится). Надо сказать, что я как-то отважился поместить в одном из француз-ских филателистических журналов объявление о желании пере-писываться с коллегами-филателистами. И после публикации моего объявления у меня сразу появилось много корреспондентов из всех частей света, кроме, пожалуй, Австралии.

С симпатичным, толстеньким старичком Григорием Иоси-фовичем Руссотой и его женой я встретился в Москве в шикарном номере гостиницы «Метрополь». Познакомились, разговорились. То, что он владеет русским, я, разумеется, давно видел из его писем. Но как он говорил!!! Говорил он так чисто и легко, будто никогда и не выезжал из России! А если удивлялся чему-нибудь, то при этом очень смешно присвистывал. Оказалось, что Григорий Михайлович — доктор технических наук, специалист в области оргтехники. Я тогда впервые услыхал от него слово «оргтехни-ка» и был несказанно удивлен, что из-за этой «чепухи» сам Совет Министров СССР регулярно вызывает его для консультаций из Франции! Расставаясь, мы остались очень довольны друг другом и, самое главное (из-за чего я и затеял эту встречу!), я ему вручил 25 рублей в оплату трехтомника филателистических каталогов «Ивер», который он обещал купить для меня во Франции и немед-ленно выслать в Курск почтой.

Тяжело нагруженный столичными «деликатесами» я успешно вернулся домой и успел еще до наступления нового года выпустить новогодний выпуск стенной газеты. На трёх больших склеенных ватманских листах я изобразил длинный ледокол, идущий в новый год. На капитанском мостике ледокола стояли, «глядя в светлое будущее», три наших кормчих — директор, глав-ный инженер и главный технолог, а под капитанским мостиком — палуба и длинный ряд кают, предназначенных для всех служб ОГТ; на палубе и в каютах — целый ряд карикатурных жанровых сцен из нашей жизни со стихотворными подписями и эпиграм-мами на злободневные местные темы. Как и в прошлом году, на новую стенгазету сбежались смотреть не только технологи, но и многие работники других отделов завода. Все неторопливо ходили вдоль стены, на которой висела наша длинная газета, и весело смеялись.

А 25 января 1964 года появился на свет сын, Володя. Моей радости не было предела! Нас с Асей поздравляли все знакомые и малознакомые! Кто лично, кто по телефону. В один из вечеров раздался телефонный звонок, и грубый голос по-еврейски поздра-

126 127

вил меня и спросил: «Ну, как? Обрезание делать будем?». Я расте-рялся и еле понял, что это розыгрыш — звонил Миша Ландман из Москвы. Через несколько дней, с надписью «Подарок ко дню рожде-ния сына», я получил из Франции 3 тома филателистических ката-логов «Ивер» (Руссота за эту надпись извинился, предупредив, что в противном случае с меня взыщут на таможне громадную пошли-ну). А еще одна моя молоденькая корреспондентка из Франции прислала для Володи два игрушечных автомобильчика — точные копии реальных легковых автомобилей. Гораздо позже я узнал, что это, оказывается, были очень дорогие вещи, которые за границей также являются предметами коллекционирования. Гостившая в Курске в эти дни Людмила с завистью узнала, что у нас родился сын, и на следующий же день срочно уехала домой в Железно-горск. И через положенные девять месяцев Людмила тоже родила. Но дочку, Катю. Своим разочарованием по этому поводу (тебе и тут повезло!) Геннадий со мной делился позже неоднократно.

Но это было уже позже. А пока наступила весна, и наша жизнь не спеша начала налаживаться. В Канаде, или еще где-то, Хрущев закупил за золото пшеницу, и в Курске отменили талоны на хлеб, оставив талоны только на сдобные булочки. Близ хлебных магазинов на выносных лотках (наверное, чтобы предотвратить братоубийственную войну в торговых залах) начали продавать невиданные ранее длинные тонкие палочки вермишели с крюч-ками на концах.

Этой же весной я повёз Юленьку в Москву. Разумеется, в первую очередь, меня об этом очень просила тётя Маша (вот умру, так и не познакомившись со своей курской внучкой!). С другой стороны, мне хотелось показать Юле Москву. Конечно, идея озна-комить пятилетнего ребёнка с Москвой была совершенно идиот-ской, но меня прямо-таки распирало желание похвастаться перед своими московскими родственниками своей доченькой. Приходя вечером домой, я только спрашивал тётю Машу: «Ну, как? Юля не была вам в тягость?»

— Что ты? Мы с ней ходили в гастроном и целый день беседо-вали о разных вещах. И ты знаешь, Сёма, с ней есть, о чём погово-рить! Она рассуждает, как профессор. Такая правильная русская речь, — восхищалась тётя Маша. И тут же, обращается к Юле: — Юля, а еврейский язык ты знаешь?

— Знаю, — самоуверенно заявила Юля.— Это очень хорошо, Сёма, что ты обучаешь ребёнка родно-

му языку, — и, обращаясь к Юле, попросила: — Ну-ка, скажи что-нибудь по-еврейски.

— Гей ин тухес арайн, — чисто с хорошим картавым выгово-ром заявила Юля.

Тётя Маша от неожиданности залилась неудержимым смехом и тут же начала звать зятя:

— Миша! Миша! Иди скорее сюда.Неторопливо появился Миша.— Миша! Ты только спроси у этого ребёнка, что она знает

по-еврейски!— Ну, так что же ты знаешь? — спросил Миша с деланной

улыбкой.— Гей ин тухес арайн... Гей ин буд, а нарише коп*! — выпали-

ла явно поощрённая Юля.Миша, слабо улыбнувшись, ушёл туда, куда его послала

Юля, а тётя Маша от души смеялась. Между зятем и тёщей всё время были натянутые отношения и Юля, в данном случае, удачно выступила на стороне тёти Маши в междоусобной войне.

А в один из моих свободных дней мы с Юлей просто гуляли по Арбату. И когда я увидел, что ребёнок устал, втиснулись в перепол-ненный троллейбус, чтобы ехать домой. Почтенного вида старик предложил, чтобы я посадил Юлю ему на колени. Они разговори-лись. Старик спросил, какие песенки Юля знает, а Юля ему отве-тила, что ей больше всего нравится Сарасате «Цыганские напевы» и песенка Шаляпина «Уймитесь, волнения страсти!». У старика от удивления брови и глаза резко поехали вверх. «А напеть чуть-чуть ты это сможешь? — неуверенно спросил он Юлю». «Конечно, смогу, — безапелляционно заявила моя дочь, и тут же начала напевать шаляпинский романс». Это были именно те пластинки, которые я каждый вечер ей ставил на сон грядущий, чтобы она самосто-ятельно засыпала и не мешала мне заниматься своими делами. «Ты видишь, девочка за окошком этот дом? — спросил старик. — Это консерватория, и я здесь работаю. Вот подрастёшь немножко, и обязательно приходи сюда учиться». Потом он передал мне с рук на руки Юлю и предупредил: «Не прозевайте ребёнка! Смотрите, не прозевайте». И пошёл к выходу из троллейбуса.

58. КВН

Телевизионные передачи КВН, упоминавшиеся уже мной, были в стране единственными передачами, в которых возглавля-емые своими «капитанами» студенческие команды в свободном эфире, то есть без всякой государственной цензуры, иронизировали * Иди в задницу, иди в баню, глупая голова (Идиш)

128 129

по поводу нашей действительности и господствующей идеологии. Может быть, именно из-за этого игра КВН быстро стала настолько популярной, что вскоре по всей стране стали возникать аналогич-ные самодеятельные клубы. И не успел я подумать: «Хорошо бы и на нашем заводе создать такую команду!», как пронесся слух, что у нас срочно создается команда КВН. Более того, ей вскоре пред-стоит сражение с командой соседнего завода «Счетмаш».

Однажды в плохо освещенном коридоре ОГТ меня остано-вила инженер-конструктор отдела Главного конструктора (ОГК) молоденькая Кларочка:

— Семён, у меня к тебе есть разговор «тет-а-тет»...— Кларочка, о чём речь? Интимный разговор, в темном кори-

доре, с молодой и симпатичной? С удовольствием! Эх, где мои сем-надцать лет?

— Нет, Семён, не шути! Я к тебе, действительно, с серьезным разговором...

— О чем ты говоришь? Я уже женат, у меня двое детей!!!— Я не о том. Я к тебе, как член заводского комсомольского

бюро...— Эээ, нет, Кларочка! Для комсомола я уже старик! Мне

уже 29 лет и я не могу себе позволить, «порхая стрекозлом, задрав штаны, куда-то бежать!»

— Ты только послушай... — начала горячиться Клара. — Мы, по предложению Горкома комсомола, создали заводскую команду КВН. Провели уже первое заседание и почувствовали, что нет у нас организующего начала — каждый предлагает свое, в общем, «кто в лес, кто по дрова». Вот и подумали, что надо тебя пригла-сить капитаном команды.

— Меня капитаном? — сразу посерьёзнел я. — Не привык я как-то быть начальником. Не сумею... Да и с находчивостью у меня того... весьма слабовато...

— Ну, знаешь ли! Все до сих пор (сколько лет прошло!?) только и вспоминают твои «Боевые листки»! А сейчас? Твои ново-годние стенгазеты люди со всех отделов завода сбегаются читать! В общем, брось «лапшой кидаться» и заниматься самобичеванием! Народ о тебе другого мнения!

От всех этих похвальных слов у меня слегка закружилась голова.

— Ну, если только народ... Не быть же мне «врагом народа»?! Ладно, так и быть, приду, — согласился я, подумав, что и сам недавно мечтал о создании такой команды.

Публика в команде подобралась хорошая, веселая. Я взял на себя сочинение всех стихотворных текстов и песенных паро-дий, а конструктор из ОГМ Давид Вольпин, которого, учитывая его тщедушность и маленький ростик, все звали просто Додиком, вызвался сочинить «научный» доклад о любви. Текст стихотворно-го приветствия родился у меня моментально и начинался словами «Наш завод и ваш завод разделяет огород, но знакомство между нами шло окольными путями...». Придумыванием каверзных вопросов противнику и своих изворотливых ответов упорно зани-мались все члены команды коллективно. После этого начались интенсивные репетиции: разучивание текстов для скандирова-ния приветствия, постановка различных сценок для иллюстраций к «высоконаучному» докладу и так далее. Кстати, текст доклада, который маленький Додик зачитывал с непропорционально боль-шой кафедры, вызывал взрывы смеха у всех членов команды и немногочисленных зрителей, которых мы считали запасными игроками. И, вообще, на репетициях стоял сплошной хохот, а это, как я знал по своему опыту, был плохой признак — могло оказать-ся, что то, что смешно нам — авторам, совсем не будет смешно зрителям.

Сражение между командами КЗПА и Счетмаша состоялось на нейтральной земле — в актовом зале городского «Дворца пио-неров» в присутствии большого числа болельщиков с обеих сторон. В числе наших главных болельщиков, конечно, были Станислав Иосифович Климович с женой Каролиной Львовной, Семен Исаа-кович Плостак и другие члены шахматного клуба.

Конкурсы «Приветствие команде-противнику» и «Вопросы и ответы» мы выиграли с минимальным перевесом. А впереди были самые сложные конкурсы, связанные с импровизацией. Они вызы-вали у меня особенные опасения: какие задания могли придумать для нас устроители из бюро горкома комсомола. Запомнился один из них: импровизированные массовики-затейники нарисовали мелом на полу условную большую лужу и предложили выделить из каждой команды по одному «джентльмену» и по одной «даме». Джентльмен должен был провести через лужу даму, «не замочив» своих ног. Джентльмен со Счетмаша «раздел» нескольких ребят своей команды и напялил на себя их пиджаки. Затем, начал сни-мать их с себя, кидать на пол и, перекрыв ими «лужу», провёл, как по мосту, свою даму. «Старые купеческие замашки», — пренебре-жительно подумал я и успокоился. Мы же выставили для этого конкурса тщедушного Додика и Клару, имевшую нехилое телос-ложение. Под возгласы удивления и аплодисменты всего зала

130 131

Клара взяла на руки Додика, как пресвятая дева Мария младен-ца и смело прошлёпала по условной луже, а тот свободной рукой, вытянутой по-ленински, указывал ей путь, куда идти. Его ноги при этом остались, естественно, «сухими». И игру мы выиграли!

Сдружившаяся за время репетиций команда долго в тот вечер не хотела расходиться по домам. И тогда мы решили отпраздно-вать свою победу в ближайшем кафе. За столом некто Боря, один из наших болельщиков, неумело польстил мне и Додику:

— Ну, как может проиграть команда, если во главе ее стоят два еврея! — и полез целоваться, подходя к нам сзади.

— Борька, опомнись! Что ты несёшь! — попытался я осадить захмелевшего коллегу. — Причем здесь, национальность?

— Да если бы не мы, евреи — упорствовал Боря, обнимая бла-годушно улыбающегося Додика вместе с его стулом. — Впрочем, я понимаю тебя. Ты... давно уже не еврей. У тебя жена русская. А вот я и Додик имеем полное право так говорить. Мы не запачкались и не запачкаемся... Да, Додик?

Додик сидел и благодушно улыбался, выражая этим свое полное согласие с Борькой.

— Слушайте, вы, евреи, — взорвался я. — А что у вас еврейского-то за душой? Запись в паспорте? Несколько выученных еврейских ругательств вроде «поц» и «киш мир ин тухес»? Вы что? Умеете читать и писать по-еврейски? Вы знаете еврейскую литера-туру? Еврейскую музыку?

— Ну, читать и писать мы не умеем, но...— Так кто же из нас имеет большее право считать себя

евреем? Ты или я? — со злостью выпаливал я.— Сёма, ты Борьку не слушай, — начал успокаивать меня

Додик, видя, что кое-кто из сидящих за столом уже начал заинте-ресованно прислушиваться к нашей нервной беседе. — Ну, выпил немного...

Прошло месяца два после нашего триумфального выступле-ния, улеглись все КВНовские страсти, лето уже было в полном раз-гаре. И вдруг меня вызвал к телефону директор городского Дворца пионеров и попросил прийти туда завтра к девяти утра в комнату номер такую-то. Я был очень удивлен, но пришёл. Искомая ком-ната оказалась в подвальном помещении Дворца, перед ее дверя-ми уже меланхолически прохаживался капитан команды КВН завода «Счетмаш», который, оказывается, тоже ничего не знал о причине столь странного приглашения.

Строго в назначенное время мы нерешительно постучали в дверь и вошли в комнату. Навстречу нам поднялся интеллигент-

ного вида мужчина в больших очках в темной оправе, одетый в легкий свитер, хорошо облегающий его натренированное тело:

— Я — майор КГБ, называйте меня просто Петей, — пред-ставился он нам, пожимая каждому руку.

«Неужели мы там наболтали чего-нибудь лишнего? Только этого нам не хватало» — испуганно зашептал мне на ухо коллега.

У меня в голове тоже промелькнула такая трусливая мысль, но майор Петя, как бы расслышал шепот счетмашевца, и спокойно продолжал:

— Я присутствовал на вашей игре, она мне, знаете, очень понравилась. Все было и остро, и ничего лишнего. А сейчас я позвал вас сюда с тем, чтобы попросить у вас помощи. Вкратце дело состоит вот в чем. Как вы знаете, через наш город пролега-ет автострада с Москвы на Юг. Она же является крупной турист-ской магистралью. Иностранные автотуристы, проезжающие через наш город автобусами, как правило, именно в Курске оста-навливаются на ночь. Вот и завтра через наш город должен про-следовать автобус общества «Интурист» с западными немцами и итальянцами. По имеющимся у нас сведениям среди них есть отдельные лица, занимающиеся сбором закрытой информации. И наша задача занять этих туристов так, чтобы им не было времени болтаться по городу. Сценарий такой: автобус вечером въезжает в город, останавливается у Дворца пионеров. Туристов приглашают посмотреть, как отдыхает советская молодежь, и они попадают на игру КВН и танцы, после КВНа — небольшой стол с безалкоголь-ными напитками, пряники, конфеты; затем в 22 часа мы увозим их на ужин в гостиницу и укладываем спать по номерам. Ваша задача собрать свои команды на вечер танцев и для повторения игры в КВН перед иностранными туристами. Можете пригласить на вечер своих сверстников-болельщиков, но не больше, чем чело-век по десять с каждой стороны. Вопросы есть?

У меня вопросов не было. Разве что только сомнения — всем было известно, что в Курске практически все заводы в большей или меньшей степени работали на армию, но как может турист из проходящего автобуса собрать информацию?.. Не от излишнего ли усердия они все это затевают? Впрочем, органам виднее. Ладно, послужим для страны.

— Может быть с учетом ошибок как-то подновить наши тексты? — спросил капитан команды «Счетмаша»?

— Ни в коем случае. Ваши старые тексты нас полностью устраивают. Да, кстати, о нашей встрече, разумеется, никто не

132 133

должен знать, а членам своих команд объясните, что к вам обра-тилось за помощью общество «Интурист».

На следующий день после рабочего дня мы со своими коман-дами и болельщиками дружно отправились во Дворец пионеров на столь неожиданное «мероприятие». «Пети» видно не было, и я всматривался в каждого незнакомого мне человека, гадая: «Откуда он? Со «Счетмаша» или оттуда?». Ужасно неприятно ощущать, что за тобой подглядывают, а ты даже не знаешь откуда.

Впрочем, Дворец пионеров для нас организовал хорошую танцевальную музыку. Все от души веселились и танцевали. Только я, так и не научившийся танцевать, да еще мой коллега со «Счётмаша» время от времени нервно выбегали курить на улицу и нетерпеливо посматривали в ту ее сторону, откуда должен был появиться долгожданный туристский автобус. Однако он уже явно запаздывал.

Наконец, автобус прибыл, и иностранные туристы веселой толпой ввалились в зал. Мы немедленно «прервали» только было начавшуюся игру в КВН, поприветствовали прибывших гостей и с непринужденным видом продолжили свою усеченную програм-му, содержавшую всего лишь два номера. Из-за отсутствия каких-либо артистических способностей, играли мы, конечно, без особого вдохновения. В ответ один из гостей, турист из Италии, испол-нил несколько скрипучим голосом популярную неаполитанскую песенку под собственный гитарный аккомпанемент. Все дружно хлопали. Затем директор Дворца пионеров пригласил всех нас за «легкий» стол. Там немецкие туристы пропели хором какую-то маршеобразную песню, по ходу исполнения которой все, в том числе и мы, дружно то вставали, то садились. Я познакомился с одним из немцев, который довольно хорошо знал русский язык (выучил во время пребывания в русском плену!). Подумалось: не он ли является тем лицом, кто собирает закрытую информацию? Но он не задал мне ни одного провокационного вопроса, даже не поинтересовался моей специальностью и на каком заводе рабо-таю. Зато он оказался филателистом! И обменявшись адресами, мы потом в течение многих лет обменивались марками по почте.

59. Крутые повороты

14 октября 1964 года — гром среди ясного неба — сняли Хрущева! Вот это поворот! Впервые в истории советской страны в партийной правящей верхушке явно созрел «заговор» и с «трона» свергли живого, а не мертвого функционера! Странно... Тем более,

что к тому времени ситуация с продовольствием в стране, вроде бы, наладилась, система управления промышленностью — тоже, не говоря уже об успешном, триумфальном освоении космоса! Все чаще всего строят догадки о том, что заговорщики в ЦК партии могли снять Хрущева только потому, что он стал слишком смешон. При этом смешон не только в своей стране, но и за рубежом — мол, количество анекдотов о нем перевалило через некую кри-тическую отметку. Один из последних анекдотов о Хрущеве был таким: «Ленин показал, как можно управлять. Сталин показал, как нужно управлять. Хрущев показал, что даже и дурак может управлять страной».

Зато теперь у нас вместо одного Хрущева, как и во времена Сталина, страной снова стали управлять двое — Генеральный секретарь партии (Брежнев) и Председатель Совета Министров (Косыгин). Впрочем, вскоре выяснилось все же, что страной управ-ляет только один Брежнев, а Косыгин играет при нем довольно таки подчиненную роль. Потребовалось еще несколько лет, чтобы тот самый анекдот был дополнен новой фразой: «А Брежнев пока-зал, что не всякий дурак может управлять страной».

На заводе дела у меня шли довольно успешно, хотя дел этих было — по уши. Стиль работы, к которому меня приучил Семен

7 ноября 1964 года. Я, Семен Исакович Плостак и его младший брат Фред

134 135

Исаакович, — решать все проблемы самому и не спрашивать начальство: «Что делать?», привел к тому, что Иван Григорьевич уверился в отсутствии проблем на моем участке работы. Очевид-но, из-за этого он меня никогда не поощрял специальными пре-миями или благодарностями, не говоря уже о повышении оклада. Как-то Семен Исаакович, досадливо собрав в гармошку не только лоб, но и все лицо, предложил мне зайти к Ивану Григорьевичу, мол, просит он о помощи. Когда я зашел, то застал в его кабинете знакомую мне молодую женщину — технолога по термообработке, больше известную на заводе, как чемпионку области по шашкам.

— Вот у Лиды тут затруднения по отжигу трансформатор-ных пластин. Займись-ка ты этим вопросом, помоги ей.

— Иван Григорьевич, ну, что я здесь понимаю? Тем более что у меня своих нерешенных вопросов по горло, — взмолился я. — И вообще: причем я к отжигу?

— Как это «причем»? Вот смотри, — неторопливо сказал Иван Григорьевич, открывая в заложенном месте учебник по термообра-ботке и читая его по складам: — Пе-ред отжи-гом пла-стины пере-сы-пают а-морф-ным о-кси-дом алю-миния! А кто у меня главный специалист по алюминию? Гойзман! А ты говоришь причем!

— Иван Григорьевич! Но ведь оксид алюминия это такой порошок, вроде белой глины! А алюминий — металл!

— Ну, ладно... Идите и разберитесь с этим делом вдвоем, — устало сказал Иван Григорьевич, подталкивая ко мне учебник.

— Понимаешь, Семен, ничего у меня с этими пластинами не выходит, — начала мне жаловаться Лида в коридоре. — Вот уже который месяц бьюсь, бьюсь...

Плостак в ответ на мои жалобы развел руками, что, очевид-но, должно было означать: «Начальство мы себе не выбираем!». Пришлось вникать в проблемы отжига. Прежде всего, решил лично проследить за соблюдением технологии. Просидел у печи весь день и всё сразу получилось. Оказалось, что в цехе печь для отжига всего лишь одна, а работы много. Поэтому термисты про-сто-напросто не выдерживали заданные режимы: вытаскивали ящики с пластинами из печи раньше срока, а в контрольный журнал записывали время отжига, предписанное технологией. В результате Лиду наградили премией за решение сложной пробле-мы отжига трансформаторных пластин, повысили ей оклад... Ну, да бог с ними, работничками такими!

Хуже у меня было с учебой в политехническом институте. Я стал настолько необходим Ивану Григорьевичу, что он перестал предоставлять мне отпуска на сдачу экзаменов, заявляя, что у

меня уже одно высшее образование есть, с делом справляюсь, а второе высшее образование — это уже моя личная прихоть. Кон-чилось это для меня печально: я, отличник по большинству пред-метов, был отчислен с третьего курса политехнического института за неуспеваемость.

А еще мне вдруг подбросили нового сотрудника, повысив при этом для приличия мой оклад аж на 5 рублей! Неужели кто-то увидел мою большую загруженность или просто «нужно» было трудоустроить молодого человека? Уважить влиятельного родите-ля? Не знаю.

В отличие от меня, мой новый сотрудник Юра Дунаев ока-зался по образованию самым настоящим металлургом! Правда, он тут же признался мне, что ничего не смыслит в цветном литье. Потом выяснилось, что он не особо смыслит ни в чугунном, ни в стальном литье, так как является, видите ли, «чистым сталева-ром». Что поделаешь? Пришлось обучать Дунаева литейному делу.

Но самой большой неожиданностью для меня (и для всех сотрудников ТБЭМ) был уход Семена Исааковича Плостака на повышение — его назначили главным конструктором завода. Мы искренне радовались за него и одновременно сожалели. Девочки плакали. И не зря! Я вскоре с удивлением стал наблюдать изме-нившийся стиль работы ТБЭМовцев, и наглядно понял насколько может быть велика в коллективе роль личности! При новом руко-водителе, которым стал Витя Комягин, ТБЭМ начал деградиро-вать буквально на глазах. Не знаю почему, но люди, работавшие ранее «не за страх, а за совесть», вдруг стали больше болтать, поя-вились какие-то мелкие дрязги, тишайший ранее Витя Комягин, вдруг стал нервным и начал начальственно орать на всех...

Но не зря говорят, что «беда никогда не ходит одна». На горизонте ОГТ вдруг появился мой старый знакомый по меха-ническому цеху Леонид Николаевич Сургаков, бывший там в то время старшим мастером. После моего ухода из цеха Сургаков, оказывается, продвинулся по службе, успел поработать начальни-ком сварочного цеха и... проштрафился там на каких-то бытовых махинациях. И тут в ОГТ ввели должность заместителя Главного технолога завода, которую он и занял. Не исключено, что эту долж-ность и придумали специально для него, чтобы как-то трудоустро-ить оскандалившегося коммуниста Сургакова. Сургаков, который невзлюбил меня еще в механическом цехе, не стал скрывать свою неприязнь ко мне и здесь. Начались для меня регулярные вызовы к нему «на ковер» по самым мелким поводам. При этом все дела-лось через голову моего непосредственного начальника — Комяги-

136 137

на. Как-то в обеденный перерыв «в шахматном клубе» Климович заметил: «Ты, Семен, скоро станешь знаменитым на заводе! Снова сегодня на директорской планерке Сургаков на тебя всякую грязь лил... Что там вы с ним не поделили?» Я был поражен: наш шеф никогда на планерках не выгораживал себя, подставляя под битье своих сотрудников! А сейчас Иван Григорьевич, воспользовавшись тем, что у него появился заместитель, стал частенько увиливать от участия в директорских планерках. Как-то он мне жаловал-ся: «На планерки к директору собираются не техники, которые решают текущие дела, а спихотехники, которые умеют спихнуть свою проблему на соседа. А Сургаков — большой специалист по спихотехнике. Вот пускай он туда и ходит».

В один из холодных осенних дней сотрудникам ОГТ объяви-ли, что завтра с утра всем мужчинам надо явиться на работу в теплой «крестьянской» одежде для помощи подшефному колхозу, куда нас доставят на автобусах, а в конце дня привезут домой. Старшим над этой «колхозной бригадой» назначили Сургакова. На следующее утро мы загрузились в два автобуса, и, проехав около часа по автостраде в сторону Москвы, остановились в чистом поле: оба шофера наотрез отказались сворачивать на проселочную дорогу, так как, очевидно, недавно здесь прошли дожди. После бес-полезных пререканий с шоферами, Сургаков подал команду выхо-дить из автобусов и идти до свекловичного поля пешком. Шли мы гуськом друг за другом долго и тяжело. К концу пути я еле пере-ставлял ноги, так как жирная черная грязь налипала многопудо-выми кандалами на сапоги. К нашему свекловичному полю мы добрались лишь к 11 часам утра, усталые и измотанные. У све-кловичного бурта высотой около метра нас встретила приветли-вая женщина-бригадир, которая объяснила нам, что вся свекла на этом поле уже подпахана плугом, остается только хватать по две свеклы за зеленые листья ботвы, разом выдернуть их из земли, стукнуть друг о дружку, стряхивая с увесистых белых корней налипшие черные комья, и бросать в сторону, формируя большие кучи — бурты, подобные этому. Она тут же ловко продемонстриро-вала нам, как это все делается, и торопливо поковыляла от нас по полю, очевидно, домой. Сургаков тоже попробовал дергать свеклу за ботву. Получилось, и он тут же предложил:

— Так, товарищи... Растягиваемся по полю шеренгой, и при-ступаем немедленно к работе.

— Леонид Николаевич, давайте лучше сначала передохнем после длинной дороги, попьем горячего кофейку, — миролюбиво

предложил кто-то из конструкторов. — А потом с новыми силами возьмемся за это поле.

Эта идея коллективу безоговорочно пришлась по душе, и инженерная братия немедленно повалилась к подножию свекло-вичного бурта, укрываясь от холодного осеннего ветра. Все начали не спеша отвинчивать колпачки своих термосов с горячим кофе или чаем. Сургаков же покраснел от злости:

— Я же сказал, сначала работать, а обедать потом, — резко заявил он и пошел в сторону от бурта, явно ожидая, что за ним потянутся и другие.

Но как только он сделал несколько шагов в сторону от бурта, кто-то незлобиво послал ему в спину матерное напутствие: «Иди ты в ....»

Сургаков немедленно вернулся и начал допытываться, кто его туда послал. Все с самым наивным видом сидели или полу-лежали под буртом. Стоял один я, так как боялся болей в коленях, появлявшихся у меня всегда, когда приходилось вставать с земли. Кое-кто уже успел достать водку для согрева и начал разливать ее по чашечкам.

Не добившись чистосердечного признания, Сургаков повто-рил свой приказ, подозрительно посмотрел на меня и снова пошел в сторону от бурта. И тут же он услыхал, брошенный ему в спину тот же ироничный голос: «Иди ты в ....». Сургаков вновь подбежал к бурту и злобно посмотрел на меня, стоящего одиноко, на фоне мирно закусывающих:

— А ты, юморист, за это ответишь... Я этого так не оставлю! Тоже мне, умник нашёлся! — рассвирепел Сургаков, и побежал работать. Один.

Все весело посмеялись над шефом, потом, закончив трапе-зу, нехотя пошли дергать свеклу. А через несколько дней Сургаков попытался поднять вопрос обо мне, как об организаторе пьянки на уборке свеклы, на партийном собрании. Однако на собрании все снова только посмеялись над ним: «Что??? Непьющий Гойз-ман — организатор пьянки?», — и вопрос сняли с повестки дня. И, как мне доложили очевидцы, Иван Григорьевич сказал потом Сургакову: «Будешь еще раз приставать к Гойзману, я тебе ноги из задницы повыдергаю...». Но вскоре Иван Григорьевич приболел всерьёз и Сургаков временно стал исполнять его обязанности. Тут уж я, образно говоря, срочно повесил на шею доску «Согласен на любую работу», лишь бы скорее сбежать из ОГТ.

В соседней с нами комнате находилось Бюро технической информации (БТИ), в котором все ТБЭМовцы по давней традиции

138 139

были частыми гостями. Как-то начальник БТИ Тимофей Алексан-дрович Хэгай сказал мне, что еще в октябре пришел министерский приказ об организации на заводе патентной службы; ему поручи-ли подыскать подходящую кандидатуру, но пока все замерло на мертвой точке, так как толком никто не знает: что это? Не возьмусь ли я за эту работу? Я вспомнил свои немногочисленные столкнове-ния с изобретательством: веселые рассказы дяди Миши о том, как жители неэлектрифицированного поселка Бровары (близ Киева) вскоре после окончания войны заново изобрели высокочастотный трансформатор Тесла для нелегального освещения своих домов от построенной рядом мощной радиостанции; вспомнил папины изо-бретения — многорезцовую головку, моточасы и другие механиз-мы. И всерьез подумал: «Так может быть заняться мне патентным делом и сбежать, тем самым, от Сургакова?»

И решительно написал заявление. Но отдавать его в отдел кадров не стал, а пошел сразу к главному инженеру — отдавать, так уже с готовой резолюцией! В кабинете Павла Наумовича я, конечно, не стал распространяться о кампании, развернутой против меня Сургаковым. Главный мой довод был один: держать двух литейщиков на этом узком участке нецелесообразно; смену себе в лице Юрия Дунаева (который к тому же, в отличие от меня, является дипломированным специалистом!) я уже подготовил; а на должность патентоведа вот уже несколько месяцев человека ищут, а желающих не находится.

— Так что? Ты всерьёз хочешь взяться за патентное дело? — с недоверием спросил Павел Наумович.

— Хочу.— А справишься?— Конечно, справлюсь, — уверенно ответил я.— А ты хоть что-нибудь в этом смыслишь?— Пока нет.— Ну, значит, справишься, — захохотал Павел Наумович и,

пробормотав «Иван Григорьевич сейчас в отпуске; и это хорошо», быстро наложил на заявление резолюцию: «Отдел кадров: офор-мить с окладом 120 рублей» и размашисто расписался.

И вот, наконец, 1 февраля 1966 года я выхожу на работу в новом качестве — в качестве инженера-патентоведа. Не осознавая еще, что в моей судьбе произошел крутой поворот, я просто и буд-нично сажусь за свой же прежний стол в своей же тесной комнате, но окруженный теперь уже не моими сотрудниками.

Вынимаю из опустевшего ящика своего стола новенький и единственный «учебник» — тоненькую книжечку карманного

формата, которую мне торжественно вручил «для обзаведения на новой должности» Хэгай (то ли мой новый начальник, то ли кура-тор — не понял еще). Книжечка имела длинное и непривычное название: «Указания о мерах по обеспечению патентной чистоты машин, приборов, оборудования, материалов и технологических процессов при поставке их на экспорт (ЗП-1-64)». Все ново, все после первого прочтения не совсем понятно, но чувствуется, что указания написаны опытным человеком, который четко знает, что хочет сказать. Прочел эту книжечку раз, прочел другой раз. И начали мелькать тревожные мысли: «Сижу день, другой... без дела, инструкции почитываю... А нужен ли я кому-нибудь теперь? Рано или поздно некто позавидует моей привольной жизни и вос-кликнет «Вот, ведь хорошо пристроился!» И уволят меня от греха подальше, чтобы пресечь лишние разговорчики. Рядом со мной сидит Юра Дунаев. В отличие от меня, вид у него демонстратив-но скучающий: все в литейке и без него катится по хорошо отла-женным мною рельсам. Его не мучают мысли о нужности своей должности, а придумывать самому себе работу — дураков нет! А я что? Так и буду жить под вечным страхом сокращения штатов? Ведь жил же как то завод столько лет и без специалиста с этой загадочной должностью?» И я кожей чувствую: мне обязательно чем-то надо доказать свою нужность, причем, доказать не только окружающим, но и, в первую очередь, себе самому.

И тут совершенно по случайному совпадению, буквально на второй или на третий день моей службы в новом качестве, прихо-дит письмо от одного из Рижских заводов: просят срочно выслать патентный формуляр на 20-киловаттный электроагрегат для экс-порта в такие-то страны. На письме краткая резолюция: «Гойзман. К исполнению. Недойнов».

Запрос, конечно, пришел очень кстати, но мне стало страш-но! Ведь на запрос надо реагировать, надо проводить патентную экспертизу этого электроагрегата, разрабатывать патентный фор-муляр! Впрочем, в данных мне «Указаниях ЗП-1-64...» сказано, что патентную экспертизу должен производить конструктор изделия, а патентовед должен только принимать участие и оказывать кон-структору методическую помощь. И я немедленно попросил Павла Наумовича принять меня для срочного разговора.

— Павел Наумович! Ваша резолюция должна относиться не ко мне! Вот официальный документ «Указания...», где чётко рас-писано, кто и что делает.

— Ну, вот! Ещё один спихотехник родился, — с усмешкой заметил Недойнов.

140 141

Однако он стал внимательно вчитываться в принесенный мною документ, затем попросил секретаршу немедленно вызвать начальника СКБ-3 Леонида Алексеевича Бойченко.

Леонид Алексеевич, плотный, невысокого росточка, лысый с вечной доброжелательной улыбкой на круглом лице, появился довольно быстро.

— Я весь к вашему вниманию...Недойнов подал ему письмо из Риги и мой спасительный

официальный документ.— Ну что? Выделим конструктора под временное методиче-

ское руководство товарищу Гойзману?— А кого? — и на выразительном лице Бойченко появилась

явно напускное ироническое недоумение. — Павел Наумович, у меня на АД-20 всего лишь один человечек сидит. Если его отдать, то производство станет. И вообще, если товарищ Гойзман может руководить, то наверняка он сам и сможет сделать этот формуляр. Я, конечно, не знаю его загрузки, но мне кажется...

— Ладно, ладно, — перебил его словоизлияния главный инженер. — Вот что, Семён, давай-ка действительно, в порядке исключения, поменяем все роли: ты делаешь патентный форму-ляр, а если возникнут у тебя какие-то сложности, то обращайся к Леониду Алексеевичу за методической помощью. Договорились?

— Договорились, — поспешно вместо меня заявил Бойченко.И я тоже, подумав, согласился. Согласился, поняв, что не

смогу оказывать кому-либо методическую помощь, не имея соб-ственного опыта проведения патентных экспертиз!

Тут Хэгай подсказал мне, что в областной библиотеке имени Асеева (фамильярно именуемой в городе Асеевкой) есть патент-ный отдел и, может быть, там мне смогут чем-нибудь помочь. Отпросился с работы и съездил в центр города в Асеевку. Позна-комился с работниками патентного отдела — Марией Леонтьев-ной Рябченко и Людмилой Андреевной Антоненко, которые меня встретили очень приветливо, показали, как пользоваться патент-ным фондом — ведь патентные описания изобретений я видел впервые в жизни! Помогли изучить толстенный классификатор изобретений, с помощью которого я должен был выйти на нужные мне патенты. Однако заклассифицировать передвижные электро-агрегаты мы не смогли и, к моему великому огорчению, патен-тов я, соответственно, не нашел. Мария Леонтьевна и Людмила Андреевна, которые приняли во мне живое участие и изо всех сил помогали мне, были искренне озадачены и также огорчены неудавшейся попыткой классификации электроагрегатов. И они

настоятельно посоветовали мне съездить в Москву во Всесоюзную патентную библиотеку — ВПТБ, о существовании которой я до сих пор и не подозревал.

Я попросил Хэгая оформить мне командировку в Москву, но Тимофей Александрович решительно отказался и заявил, что по поводу моего служебного положения он предусмотритель-но заранее проконсультировался с главным инженером, и было принято решение, что я подчиняюсь Недойнову непосредственно. Пришлось идти к Главному инженеру. Как своему непосредствен-ному начальнику, я честно доложил ему о своих неудачах, и пред-ложить послать меня в Москву. Павел Наумович, не задавая мне никаких лишних вопросов, подписал командировку, но посовето-вал сразу по приезде в Москву зайти во ВНИИЭМ — институт, где, по его мнению, мне окажут существенную помощь.

Сойдя ранним морозным утром с поезда, я без особого труда разыскал в Москве ВНИИЭМ и его патентный отдел. Заведующим патентным отделом оказался симпатичный седовласый еврей по фамилии Бендерский.

— Я из Курска, с завода передвижных агрегатов. Меня недав-но назначили патентоведом... — скромно представился я.

— О, молодой человек! Проходите сюда... Мой коллега и... мой соплеменник, если не ошибаюсь?! — наклонил он изучающе голову набок. — Проходите... Здесь, правда, тесновато...

— И мне нужна какая-нибудь методическая помощь... — продолжил я.

— А чем я вам могу помочь??? Меня самого сюда назначили недавно! И зачем мне, спрашивается, это все нужно на старости лет?

— Но вы же сами, наверно, дали согласие стать патентове-дом? — недоуменно спросил я.

— Кто дал согласие? Я? Все было проще... Когда надо было сюда назначить человека, то начали спрашивать друг друга: кто знает, что такое патент? И все сразу вспомнили меня: «Вот кто знает! Он продавал уже патент иностранцам, у него есть опыт!» А какой у меня опыт? Вот послушайте-но! Все началось с того, что я придумал и изготовил один хитрый станок для намотки транс-форматорных катушек. Я три года доказывал, что это изобретение! И получил, наконец, авторское свидетельство! Ешь и радуйся! Потом вдруг вызывают меня в одно заведение и говорят: «Ты знаешь? Твой станок хотят купить иностранцы. Так ты завтра с утра приходи сюда, мы заведем тебя в одну комнату, где ты расска-жешь им, как твой станок работает». Прихожу, сижу, жду. Потом

142 143

меня повели к этим иностранцам и строго предупредили, чтобы я там никого ни о чем не расспрашивал, а только отвечал на их вопросы. Иначе... Сами понимаете, что будет, если иначе... Через полгода меня вызывают туда снова и спрашивают, есть ли у меня сберкнижка, чтобы перевести на нее мой гонорар. Я спрашиваю: «Так что? Продали?» Мне коротко отвечают: «Продали» — «А за сколько?» — «Это не ваше дело». Вот и все. Вот и весь мой «опыт»!

— И много ли вам заплатили? — задал я Бендерскому весьма наивный и бестактный вопрос.

— А вам это так надо знать?.. Заплатили. Хватило и на покупку дачи в Подмосковье, и на машину, чтоб было на чем туда ездить... А то, что меня обсчитали, так я-таки уверен!

— И все же... С чего мне начинать свою экспертизу?— Что мне вам сказать? — промолвил Бендерский, состро-

ив скорбное лицо. — Вся наша советская электротехника — это устаревшее дерьмо, которое видно простым глазом и без патент-ной экспертизы. Так что зря вы не волнуйтесь и займитесь сбором патентных формуляров на все ваши комплектующие изделия. Что там у вас? Наверно, дизели, автоприцепы, транзисторы, резисто-ры... И регулярно, раз в год, обновляйте их. Это и вам будет не хлопотно, и патентоведов других заводов работой загрузите. А для очистки совести сходите в патентную библиотеку. При ней есть хороший методический отдел, который только тем и занимается, что обучает новичков!

И я немедленно поехал разыскивать ВПТБ. Эта библиоте-ка, во-первых, поразила меня своей многолюдностью: я простоял до самого обеда в очереди только для того, чтоб сдать в гардероб своё пальто на освободившийся крючок! Вся очередь казалась мне состоящей из одних только иногородних. «В следующий раз надо будет бежать сюда прямо с поезда, чтоб успеть раздеться в первой партии» — подумалось мне.

— Теперь идите через турникет, — разъяснила женщина, оформлявшая мне заветный читательский билет. — Там милици-онер выдаст вам контрольный листок, на котором указан номер свободного места в читальном зале, а затем прямиком следуйте в методический отдел, где вам расскажут, с чего начать, что делать и, заодно, отметят командировочное удостоверение.

В методическом отделе было еще более многолюдно, чем в читальном зале. Оказывается, здесь не только отмечали в коман-дировочных удостоверениях даты прибытия, но и выдавали каж-дому новоявленному «эксперту» специальный бланк примерного отчёта о поиске. Этот бланк в процессе работы мы должны были

постепенно заполнять и каждое утро предъявлять на проверку, а работники методического отдела в специальном журнале фикси-ровали ежедневную явку новоявленных патентоведов в библио-теку и контролировали ход экспертизы. Дату же убытия ставили только по предъявлению отчета о проделанной работе! Вот это была настоящая учёба!!! Несмотря на некоторые оскорбительные для личности административные издержки, я был сторицей воз-награждён той реальной помощью, которую я получил и получал в этом отделе в последующие визиты в ВПТБ.

Павел Наумович долго с любопытством читал подготовлен-ный мною первый патентный формуляр на изделие своего завода. Потом, повертев его в руках, сказал:

— Документ у тебя получился знатный. А в каком месте находятся выводы?

— Вот в этой таблице, Павел Наумович. Видите, в графе «Обладает/Не обладает патентной чистотой» стоит слово «Да»? Значит, наше изделие можно продавать во всех указанных стра-нах без опасения, что кто-то подаст на нас в суд за нарушение патентных прав, — торжественно и даже с некоторым апломбом объявил я.

— Да... Серьёзный документ. А если ты ошибся, то кто отве-чать будет?

— Как «Кто»? Кто подписывал, тот и отвечает.— Значит, в случае чего сидеть будем вдвоём? — мрачно

пошутил Недойнов.— Но зато это будет, наверняка, престижная американская

тюрьма! — поддержал я шутливый тон главного инженера.Шутливый тон я поддержал, но передо мной вдруг откры-

лась вся бездна ответственности за патентную работу. Стало даже страшновато. Может быть, именно с тех пор я стал более ответ-ственно относиться к своим словам, к отбору слов...

— Знаешь, даже не решаюсь его подписывать. Пусть-ка этот формуляр подпишет сначала Леонид Алексеевич. Втроём сидеть будем, хоть «пульку» распишем, — рассмеялся Павел Наумович. — А чтобы он не «возникал», я сегодня же издам распоряжение о введении твоей должности в штат его конструкторского бюро.

Так в СКБ-3 завода — в специальном конструкторском бюро электроагрегатостроения — появился маленький-маленький начальник группы, именуемой «патентным подразделением». Впрочем, когда через месяц СКБ-3 переселился в новый «инже-нерный» корпус мне для патентной группы выделили специ-альный кабинет! На дверь кабинета я немедленно прикрепил

144 145

солидную литую дощечку «ГРУППА ПАТЕНТОВ», которую мне любезно изготовили из силумина мои модельщики и литейщики (делать эту дощечку из бронзы, как мне предложили мои бывшие коллеги, я посчитал нескромной). Комната для одного человека была довольно просторной. Я поместил в нее два стареньких стола — один для себя и один для будущих читателей патентных опи-саний, и втащил брошенный кем-то при переезде гигантский дере-вянный шкаф, во чрево которого я бережно положил два словаря и несколько папок с ксерокопиями патентных описаний. Работал в этой комнате я с большим удовольствием, наслаждаясь тишиной и покоем. Новых запросов на патентные формуляры, слава богу, пока больше не поступало и снова меня начали терзать сомнения в нужности моей должности.

Тогда я решил: раз потребности в патентных работах нет, то их надо организовать. С этой целью начал регулярно крутиться меж чертежными станками, знакомясь с конструкторами и вникая в их насущные проблемы. А раз есть проблемы, то каждое их реше-ние — это возможное изобретение — своё или заимствованное. И я начал целенаправленно подбрасывать своим конструкторам (потенциальным изобретателям) отечественную и зарубежную патентную информацию. Под удивлённые возгласы: «И это назы-вается изобретением? Да я таких изобретений каждый день по несколько штук делаю!» я предлагал всем: «Делайте, делайте, на здоровье, и приносите их ко мне для оформления заявок!»

Неожиданно головной институт нашего министерства с необычайно длинным названием ИНФОРМСТАНДАРТЭлектро решил внести свой вклад в обучение патентоведов электротех-нической промышленности и собрал в Риге семинар. Так волею судеб летом 1966 года я впервые оказался в Латвии. Принимал нас Рижский электротехнический завод, а вёл занятия заводской патентовед Карл Думеш, который, оказывается, был патентным адвокатом в Латвии ещё в досоветское время. В своей вступитель-ной речи Карл выразил удовлетворение тем, что наша страна решила примкнуть к цивилизованным методам ведения произ-водства и торговли. А закончил неожиданными для меня слова-ми: «Я хорошо знаю заботы каждого командированного в Ригу — привезти домой главный сувенир — бутылку «Чёрного Рижского бальзама». Но вынужден вас разочаровать — не тратьте времени на его поиски. В магазинах Риги этого бальзама нет! Весь баль-зам уходит на экспорт. Попробовать на вкус его можно только в нескольких дорогих ресторанах. Но всё же к концу наших занятий мне, может быть, и удастся чем-нибудь вам помочь: из зарубежного

рейса должен прибыть один теплоход, в ресторане которого рабо-тает мой знакомый».

На семинаре все патентоведы быстро перезнакомились друг с другом. Я ближе всего сошёлся с коллегами из Еревана, с которыми жил в трёхместном номере гостиницы. Особенно мне понравился Карбис Акопович Серайдарян, уроженец Марселя, который армянский язык выучил уже после репатриации в СССР из Франции. От моего первого пребывания в Риге запомнилось посещение шикарного ресторана «Астория», где официант предло-жил нашей группе (а нас было человек десять!) почитать солидно отпечатанный буклет с меню и не умчался, как обычно, к другим клиентам, а терпеливо остался ждать результатов наших коллек-тивных обсуждений. Наконец, устав ждать, он с многозначитель-ной улыбочкой произнёс сакраментальную фразу: «Я понимаю, что вы — командированные из России... Так вы мне скажите, что вы будете пить, а я вам сам принесу всё, чем можно закусить в пре-делах вашего скромного командировочного бюджета». Мы, конеч-но, заказали «Рижский бальзам» для мужчин и сухого красного вина для женщин. В ответ мы услышали «Что вы! Что вы! Риж-ский бальзам просто так не пьют. Он даже не вкусен! Мужчины добавляют немножечко бальзама в водку, а женщины — в чай!» А Карл Думеш своё обещание выполнил и в Курск необычную фар-форовую бутылку бальзама я таки увёз.

Осенью у меня появилась первая сотрудница. Как и в случае с приемом на работу металлурга Дунаева, меня и на сей раз поста-вили перед свершившимся фактом. Инспектор нашего отдела кадров привела ко мне девочку и сказала: «Вот приняли челове-ка в СКБ-3. Таня Андреева. У тебя работы всегда много, загрузи ее чем-нибудь. Тем более, она утверждает, что знает немецкий и испанский языки...».

Девочка — умное личико, запачканное многочисленными веснушками — мне понравилась с первого взгляда, поэтому я «спрятал в карман» уязвленное самолюбие и согласился.

— Ну что же... Давай знакомиться, — предложил я Тане, усаживая ее за стол, предназначавшийся мной для читателей. — Меня зовут Семёном.

— Знакомиться?.. Биография моя простая, — скромно улыб-нувшись, начала свой рассказ Таня. — Окончила с золотой меда-лью школу, поступила в Харьковский энергетический институт и, проучившись там два курса, решила, что энергетика — это не мое призвание. Институт бросила и этим летом неудачно поступала в Московский университет на факультет романских языков. Верну-

146 147

лась домой... Следующим летом попытку поступления в универси-тет повторю, а пока мне надо поработать где-нибудь и, желательно, чтобы эта работа была как-то связана с иностранными языками. Вот и все...

— Однако ж... В наше время не многие отваживаются на подобный шаг, — прокомментировал я простую Танину био-графию. — Вынужден несколько огорчить тебя, но в патентной группе, куда тебя направили, постоянной переводческой работы нет. Хотя время от времени и требуется выполнить перевод того или иного патента. Согласна на это?

— Согласна, — кивнула Таня.— Чтоб ты имела представление, куда попала, расскажу

кратко о сущности наших работ. Здесь есть два основных направ-ления. Первое — защита патентами всех изобретений, создавае-мых нашими работниками. А второе направление — патентная экспертиза выпускаемых заводом изделий на предмет выявле-ния в них таких технических решений, которые уже защищены чужими патентами. Понятно я говорю?

— В общих чертах понятно, чуть-чуть, — неуверенно сказала Таня. — Подробнее я, наверно, пойму потом...

— Собственно говоря, патентную работу я только лишь начи-наю разворачивать... Представляешь? За все время существова-ния завода в БРИЗе зарегистрировано всего лишь четыре заявки на изобретение! И ни одна из них Госпатентом не была признана изобретением! Позор для конструкторов завода! Представляешь себе на каком низком уровне они работают? Вот моя первая забота и состоит в том, чтобы конструкторы это осознали сами. Для этого я занимаюсь еще и патентной информацией.

— А что такое Госпатент?— Госпатент СССР? Ну, это такая организация в Москве,

куда изобретатели со всей страны направляют заявки на изо-бретения. Там их рассматривают и принимают решение о выдаче патента (авторского свидетельства), или об отказе в выдаче оного. Кстати, посмотрел я отказы Госпатента по тем четырем заявкам и один из них (на муфту) мне показался не очень обоснованным. Вот я и решил переоформить эту заявку и послать ее туда снова. Для этой цели я тут нашел хороший прототип — немецкий патент на очень похожую муфту. Вот ты сейчас и займешься переводом этого патента на русский язык.

Таня с готовностью взяла предложенные мной листы и начала переводить. А я с любопытством посматривал на нее и ожидал, чем закончится мой ненавязчиво устроенный экзамен.

Вскоре ее лицо стало угрожающе пунцовым, и Таня с горе-чью в голосе заявила, что ничего не может здесь понять, хотя все слова ей знакомы: «концы пальцев, высовывающиеся из муфты, надо вставить в маму и крутить их там до тех пор, пока кулак не коснётся толкателя...» Пришлось объяснять обескураженной девочке вторые, технические значения известных ей слов. Таня оказалась на редкость восприимчивой к технике, и вскоре мы уже ездили в Москву в ВПТБ вдвоем — я, как эксперт по всем областям техники, а она, как поисковик и переводчик. В наш кабинет (а не только ко мне!) зачастили самые толковые молодые конструкторы, которые с видимым удовольствием общались и с новой патентной литературой, и с эрудированной Танечкой Андреевой.

После празднования нового 1967 года у меня внезапно поя-вились еще две сотрудницы — Люба Долинская и Бэла Шнипер. Ну, теперь я стал уже настоящим начальником.

А какой из меня, собственно, начальник? Меня в жизни очень часто и унижали, и оскорбляли. Наверно поэтому я, прежде, чем сделать подчиненному (и просто кому-либо) замечание, даже заслуженное, всегда ставлю себя на его место. И мне сразу ста-новится невмоготу делать кому-то замечания (тем более, резкие выговоры!) из опасения, что это унизит, обидит его или оскорбит его достоинство. Неосознанность такого своего поведения превра-тила терпимость к недостаткам окружающих (включая и своих детей) в устойчивую черту моего характера.

Я искренне считаю, что если мои дети будут уважать меня, а не какого-нибудь соседа, то будут обязательно стараться быть похожими именно на меня, а не на того соседа. И никакие поуче-ния будут не нужны. То же можно сказать и о подчиненных. Если они увидят, что я увлеченно работаю, а не только поучаю, то и им станет стыдно бездельничать. И моя задача будет сводиться только к прививанию им любви к делу, которым они занимаются...

Но Люба и Бэла быстро доказали мне полную несостоятель-ность такой начальственной доктрины. Они целыми днями нагло болтали у меня на глазах. Более того, они начали вовлекать в свои разговоры и Таню! И я чувствовал, как начал распадаться в пре-данных глазах Тани мой авторитет. С каким облегчением я вздох-нул, когда эту парочку вскоре перевели в технологический отдел!

В августе Таня поступила таки в МГУ. Мне было радостно за неё и очень грустно от расставания с ней. По моей просьбе поды-скали мне нового человека. Но Галя Лагутина (так звали новую сотрудницу) по сравнению с Таней — была, как говорят, «типич-ное не то».

148 149

60. Новая ступень

В октябре 1967 года наше СКБ-3 — СКБ Электроагрегато-строения — было реорганизовано во Всесоюзный научно-исследо-вательский институт Электроагрегатостроения, или сокращенно — ВНИИЭА. Более того, нам был присвоен статус головного инсти-тута (!), то есть предприятия, ответственного за технический уро-вень передвижной энергетики во всей стране.

Этому предшествовала успешная разработка конструкто-рами СКБ-3 полностью автоматизированной дизельной электро-станции. Задания на эту разработку одновременно получили четыре различных СКБ страны, но лучше и раньше всех такую электростанцию сделали именно курские конструкторы. Сразу после этого к нам зачастили делегации военных инженеров, кото-рые не уставали восхищаться «Курским чудом» (как раз недавно во всех кинотеатрах страны с успехом прошёл фильм «Обыкновен-ное чудо»). Ещё бы: электростанция курских конструкторов рабо-тала в автоматическом режиме 10 суток!

Директором нового института стал директор завода Влади-мир Дмитриевич Локтев, по совместительству. А непосредствен-ным руководителем (в ранге заместителя директора) — стал не имевший к СКБ ранее никакого отношения Георгий Яковлевич Бабенко. А вот Главному конструктору СКБ — беспартийному Леониду Алексеевичу Бойченко, который много лет возглавлял СКБ и на своих плечах вынес весь груз организации института, штатной должности в нём, к сожалению, не нашлось.

Георгий Яковлевич Бабенко был высоким и тощим челове-ком с маленькой птичьей, точнее — гусиной, головкой. Сходство с гусём подчёркивала длинная шея и выдающийся нос, на кото-ром сидели большие очки в чёрной оправе. Он был бездеятельным Главным инженером завода (во времена директорства Белякова), а после позорного снятия с этой должности был плохим парторгом завода. Надежд на то, что Бабенко будет хорошим руководителем института, не питал никто.

Три фактических автора той чудо-электростанции — Борис Яковлевич Смирнов, Фридрих Исаакович Плостак и Израиль Зиновьевич Рыскин были возведены в ранг начальников соот-ветственно трёх ведущих отделов новоиспеченного института. Именно в их души я в первую очередь мечтал привить вирусы изо-бретательского честолюбия, заразить их идеей получения автор-ских свидетельств и публикаций статей в журналах.

Борис Яковлевич — высокий, крепкосложеный детина. Как и все крупные люди, он был всегда спокоен. Его лицо, толстогу-бое, с добрыми глазами, смотревшими из сильно выпуклых очков в старомодной круглой оправе, всегда выражало доброжелатель-ность. Он приходил ко мне, как правило, уже перед окончанием рабочего дня и усаживался за чтение новых патентов. Патент-ные описания Смирнов читал с явным удовольствием, сразу же устраивая грамотный и детальный разбор каждой запатентован-ной конструкции с выявлением ее недостатков. Но, как я понял позднее, визиты Бори Смирнова ко мне во многом были связаны не только с природной любознательностью, но и с желанием спря-таться от своих назойливых заместителей. Эти заместители чуть ли не ежедневно поджидали его за проходной, чтобы приглашать на устраиваемые ими после работы попойки. К сожалению, Борис Яковлевич оказался беззащитен перед водкой и через несколько лет он спился, блеснув, правда, в конце своей карьеры прекрасной разработкой бесшумной дизельной электростанции для киносъё-мочных работ, которую мне удалось защитить двумя авторскими свидетельствами.

Фридрих Исаакович Плостак (или просто Фред, как его все фамильярно величали в институте) был совершенно не похож на своего старшего родного брата Семена — моего первого началь-ника. Грузный, внешне солидный Фред был убежден, что в его области техники ничего нового изобрести невозможно, а потому и никогда не интересовался ничем, кроме новинок электронной элементной базы и других комплектующих изделий. Быть может, именно поэтому сотрудники отдела автоматики, возглавляемо-го Фредом, всегда были на хорошем счету у начальства, так как прекрасно справлялись с порученными заданиями, ни на иоту не выходя за пределы заданных условий. Нет, Фред был явно не моим клиентом!

Не таков был Изя Рыскин! Этот высокий и худощавый, под-вижный человек, всегда жизнерадостный и приветливый, бук-вально фонтанировал новыми техническими идеями. Многие из этих идей на первый взгляд казались для окружающих сумасброд-ными и фантастическими. Но, как ни странно, чем фантастичнее была его идея, тем больший эффект она достигала при внедрении! Изя был прирожденным изобретателем и научным работником. Оказавшись в роли руководителя рутинного отдела испытаний новой техники, он сумел выторговать себе право занятия науч-но-исследовательскими работами. Фред с охотой уступил ему это поле деятельности и Рыскин создал в своем отделе очень интерес-

150 151

ный коллектив думающей молодёжи, который взял на себя реше-ние всех научных проблем в области передвижной энергетики. И не случайно именно Изя первым в новом институте задумался над защитой кандидатской диссертации и приступил к её написанию. За ним следом и другие его сотрудники — руководители отдель-ных научно-исследовательских работ — также начали рассматри-вать свои темы, как диссертационные.

Факт создания научно-исследовательского института ска-зался и на моей судьбе: уже с нового 1968 года и меня нагрузили выполнением научно-исследовательской темы, имевшей назва-ние: «Научно-технический прогноз развития передвижных источ-ников электропитания до 1985 года». Тема была рассчитана аж на 3 года с выдачей ежегодных промежуточных отчётов.

Как-то ещё летом в патентном отделе Асеевки, который с некоторых пор я посещал очень часто, я наткнулся на сборник трудов симпозиума по прогнозированию развития техники, про-ходившего в Киеве. Доклады симпозиума, в которых речь шла об использовании для прогнозирования математической обработки патентной информации, глубоко меня удивили и увлекли. Ока-залось, что, применяя методы математической статистики, можно прогнозировать будущее производство изделий! «Сегодня в патен-тах — завтра в производстве!» — вот был лозунг авторов тех докла-дов. Это был новый и неожиданный взгляд на патентную систему. Передо мной, математиком, аж дух захватило от открывшихся перспектив на этот интереснейший вид научной деятельности!

Руки так и зачесались от желания самому всё проверить. Поэтому я не стал отказываться от этой темы, несмотря на то, что от нее до меня отказались и Боря Смирнов, и Фред Плостак, и Изя Рыскин. Тем более что окончательный отчёт надо было представ-лять в далёком 1971 году, а тут ещё из Москвы, из головного мини-стерского института «Информстандартэлектро» прислали нам готовую методику выполнения этой темы, во многом совпадавшую с методиками ряда киевских авторов.

И я немедленно сам кинулся выполнять эту работу — начал набирать статистические данные о годовых количествах патент-ных публикаций по своей тематике. Однако, памятуя о неудач-ных поисках патентной информации по передвижной энергетике в патентных фондах СССР и Германии, делал я это с неуверен-ностью в успехе. Профессионалы-картежники говорят, что нович-кам (и дуракам) всегда везет. Повезло и мне: оказалось, что все американские патенты по передвижной энергетике, выданные с начала 20 века, собраны в один класс — подходи к полке и бери!

А далее я столкнулся с необходимостью выполнения рутинных математических работ. Потребовались помощники. Но прежде чем требовать у администрации людей, прежде чем загрузить будущих сотрудников, мне нужно было самому убедиться в воз-можности выполнения таких работ. Выручил тесть, который, ока-зывается, с помощью простых счётов с кругляшками-костяшками на проволочках («русский» компьютер) с потрясающей быстротой мог выполнять все четыре арифметических действия над самыми крупными числами! Несколько вечеров подряд я диктовал ему:

— 13,46 возвести в квадрат... 17,52 возвести в квадрат... 24,07 возвести в квадрат...

— Стоп, стоп, стоп... Ты своими квадратами и сотыми сби-ваешь меня с толку. Диктуй мне проще: «Тринадцать рублей и сорок шесть копеек умножить на тринадцать рублей сорок шесть копеек...» и так далее. Так для меня привычнее...

И работа у нас закипела! Это была фантастика! За несколь-ко вечеров мы с ним с помощбю простых счёт рассчитали коэф-фициенты уравнения линейной регрессии. Однако полученные результаты практической проверки методики заставили меня задуматься и усомниться в ее правомерности. Тем авторам было хорошо — они проводили свои исследования на примерах бурно прогрессирующих отраслей техники. А как же быть с моей элек-тротехникой, где производство все время развивается, но не за счет новинок? Или изобретений настолько мало, что использова-ние патентной статистики неправомерно, но зато каждый патент внедряется? Или наоборот: патентов много, а в производство вне-дряются только жалкие 30% из них?

А тема-то висит! Надо срочно искать выход и делать что-то новое, своё. При спокойном размышлении мне стало ясно, что про-цесс развития изделий гораздо более сложен, чем предлагаемое в методике линейное представление о нём. Динамика патентова-ния обязательно должна быть криволинейной, причем, так как патент (в отличие от таких публикаций, как журнальная статья) действует до двадцати лет подряд, то в каждом году надо учиты-вать не только вновь появившиеся патенты, но и те, которые были выданы в прошлом, позапрошлом и так далее, году. Перебрав в уме все известные мне типы кривых, я наткнулся на двойную экспоненту. Эта удивительная кривая, зажатая между двух гори-зонтальных прямых, всегда медленно и плавно подымается над нижней горизонталью, затем начинает быстро расти, а через неко-торое время плавно угасает, приближаясь постепенно к своему верхнему предельному значению — к верхней горизонтали. Я

152 153

мысленно перебрал примеры различных процессов развития, и все они укладывались в двойную экспоненту или в ее фрагмент! Это была удачная находка, и я вскоре разработал свой математи-ческий аппарат для использования двойной экспоненты вместо примитивных линейных функций.

Теперь перед Бабенко смело можно было ставить на повест-ку дня вопрос о кадрах. И Георгий Яковлевич этот вопрос решил просто. Во-первых, он мне объявил, что согласно нового штатно-го расписания я отныне называюсь начальником бюро информа-ции, изобретательства, рационализации и патентных экспертиз (БИИРПЭ) и оклад у меня теперь 160 рублей; во-вторых, согласно того же самого штатного расписания самостоятельное патентное подразделение в нашем институте не значится, а потому он вот-кнул БИИРПЭ в состав технического отдела, в-третьих, моя ком-ната ему нужна для размещения отдела снабжения, а поэтому мы с Галей Лагутиной должны переместиться в чердачное помещение (где располагается технический отдел) и, в-четвертых, все кадро-вые вопросы я должен теперь решать не с ним, а с моим новым начальником.

В нашем институте было 9 основных отделов и два вспомога-тельных — отдел стандартизации (№ 10) и технический отдел (№ 11), который занимался копированием, размножением и хранени-ем технической документации. Начальник технического отдела — Валентин Иванович Дорогавцев был коммунистом-выдвиженцем из числа рабочих, в далёком прошлом — испытателем передвиж-ных электростанций. В настоящее время он был к тому же партор-гом института. Мелкие черты его круглого лица всегда источали демократическую доброжелательность, от которой за версту несло приторностью и неискренностью. При первом же нашем деловом знакомстве он мне заявил:

— Во всех твоих патентных премудростях я, хе-хе-хе, ничего не смыслю, поэтому влезать в твои дела не стану. Чем могу — помогу; ЭРА* — всегда в твоём распоряжении.

Чердачное помещение тянулось вдоль всего инженерного корпуса. Технический отдел института начинался тёмными кла-довыми, выгороженными из длинного зала железными сварными перегородками, затем шел зал, в котором работали десятки деву-шек-копировщиц, изготавливавших подлинники документации. В конце зала за глухой железной стенкой находилась электро-графическая мастерская, отделённая от копировщиц железной же дверью с надписью «ПОСТОРОННИМ ВХОД СТРОГО ЗАПРЕ-* ЭРА — аббревиатура: электрографический репродукционный аппарат

ЩЕН». В этой мастерской, доступ в которую имел только сам Дорогавцев, были установлены два громоздких аппарата «ЭРА» — первенца советской ксерографии, являвшихся предметом гор-дости наших снабженцев.

— Вон видишь пустырь между стенкой электрографической мастерской и столами копировщиц? — спросил Дорогавцев. — Вот и занимай его своим хозяйством — столами, шкафами или что там у тебя еще есть...

После перетаскивания мебели, к которому мне пришлось привлечь конструкторов—почитателей патентной информации, я приступил к поиску кадров для математических расчётов стати-стики патентования. Естественно, кандидатом № 1 у меня была собственная жена. Дело в том, что Ася в последнее время всё чаще и чаще болела фарингитом. Врачи, опасаясь, как бы она не поте-ряла окончательно голос на преподавательской работе, посовето-вали ей уйти из школы. Дорогавцев, услышав моё предложение, ехидно заулыбался (жену к себе в подчинение —знаем мы вас таких хитрых!) и решительно запротестовал: «Разводить семей-ственность не положено. Впрочем, будем это дело решать с Бабен-ко». Пошёл я к Бабенко.

Апартаменты заместителя директора института содержали традиционную комнату секретаря, именуемую в народе «пред-банником», и начальственный кабинет. В традиционном пред-баннике перед глухо закрытыми звуконепроницаемыми дверями обычно толпятся посетители, ожидающие своей очереди на приём к шефу. Но у Бабенко всё было не так: и двери предбанника, и двери его кабинета всегда были раскрыты настежь — «Мэтру» всегда не хватало свежего воздуха. Все желающие, минуя секре-таря, всегда проходили прямо в кабинет, смело усаживались на стулья, стоявшие вдоль Т-образного нагромождения столов, или на стулья, стоявшие вдоль стен (если возле столов все стулья уже были заняты). Не будучи специалистом в области электротехни-ки, Георгий Яковлевич к беседе с одним посетителем всегда под-ключал всех присутствующих, стараясь, очевидно, таким образом выработать какое-то своё решение. Поэтому в кабинете Бабенко всегда стоял шум и гам — каждый высказывал своё мнение, пере-бивая говорящего и забывая подчас даже дело, приведшее его к начальнику.

Для разговора о трудоустройстве Аси я выбрал минуту, когда у Бабенко никого не было. Но пока я бегал за Дорогавцевым, важный стратегический стул, ближайший к столу Бабенко, уже успел захватить Изя Рыскин...

154 155

— Ну, что там у вас? — обратился к Дорогавцеву и ко мне раз-драженно Бабенко, нехотя прерывая беседу с Рыскиным.

— Да, вот Семён хочет принять на работу к себе математика на научно-исследовательскую тему.

— Ну, и правильно, Семён, подыскивай, примем...— Так он хочет принять к себе на работу свою же жену, а

это уже семейственностью попахивает, — угодливо предупредил босса Валентин Иванович.

— Так пусть она приходит работать ко мне, — вмешался в разговор Изя, не дав Георгию Яковлевичу высказать своё автори-тетное мнение. — Мне математики во как нужны!

— Да, да, пусть приходит... А ты, Валентин Иванович, подыщи Семёну какую-нибудь девочку из своих копировщиц... Выбери кого-нибудь, там, посообразительнее.

Так быстро и просто был решён вопрос с трудоустройством Аси, которая вскоре была принята в наш институт, и быстро вли-лась в творческий коллектив Рыскина. А мне же Дорогавцев пред-ложил взять к себе в бюро Валечку Савенкову — лучшую из своих копировщиц. «Грех держать на чертёжной сдельщине девочку, окончившую школу с золотой медалью» — добавил он при этом. — «А при случае, она тебе и для заявок на изобретения кальки делать сможет». Девочка оказалась действительно очень серьёз-ной и усидчивой. Популярно, предельно простым языком я объяс-нил ей элементарные основы теории вероятностей, ввёл её в курс дела с проблемами прогнозирования передвижных электростан-ций и вооружил её новейшей моделью арифмометра. И работа по обработке патентной статистики началась!

К концу года для меня прояснились контуры будущего отчёта, и я приступил к составлению технического задания (ТЗ) на НИР, чем и должен был завершиться первый год работы над темой. Чувствовалось, что результаты этой работы будут иметь довольно революционный характер. И это было не только моё мнение, но и мнение Смирнова и Рыскина. Тогда я решил рас-членить большую работу на более мелкие части и утверждать у заказчика каждую часть в отдельности, чтоб потом моим будущим оппонентам труднее было зарубить целое. А то, что всякое новое встречается в штыки, было уже для меня азбучной истиной!

Поэтому я в первую очередь решил разработать некоторый теоретический документ под названием «Методическая инструк-ция по научному прогнозированию объектов электротехники». Эту разработку я включил уже в план на будущий год, согласовал план у Бабенко, который легко подписал документ, не увидев в

нём названия продукции, и послал ТЗ на утверждение в Москву к заказчикам темы — в ИНФОРМСТАНДАРТЭлектро.

Во вторую очередь, мне нужен был документ, в котором чётко был бы очерчен объект будущего исследования. А, памятуя о буду-щих оппонентах, мне было ясно, что таким документом должен был быть только неоспоримый Государственный стандарт (ГОСТ) на термины и определения к ним. Доложил Георгию Яковлевичу свои соображения.

— Да... Разработка ГОСТа на термины для нас, как для головной организации, очень престижна и мы этим обязательно займёмся. Нина! — крикнул он секретарше, — вызови мне немед-ленно Максимычева.

— Григорий Михайлович, — обратился Бабенко к вошедше-му начальнику отдела стандартизации. — Вот тут Гойзману для выполнения его темы требуется разработка ГОСТа на термины и определения в области передвижных электростанций. Как твоё мнение?

— А что? Хорошая тема, — заинтересованно поддакнул Мак-симычев. — Если будет финансирование, то пусть Семён смело берётся.

— А ты сам не возьмёшься?— Георгий Яковлевич! Ну, если ему так уж нужна, то пусть

сам и берётся, — отпарировал Максимычев в лучших традициях «спихотехники».

— Да, да, Семён... Подготовь в Москву, в «ИНФОРМ-СТАН-ДАРТЭлектро» обоснование на разработку такого ГОСТа и вклю-чай такую тему в свой план.

Не раздумывая долго, я согласился. Уж очень не хоте-лось мне отдавать решение такой важной для меня проблемы в чужие руки! Но не успел я подготовить обоснование на разработ-ку ГОСТа, как Георгий Яковлевич вызвал меня и показал новое письмо из «ИНФОРМСТАНДАРТЭлектро», в котором нас извести-ли о включении в тематический план нашего института на 1969 год разработки системы классификации передвижных источни-ков электропитания, как раздела Общесоюзного Классификатора Промышленной продукции.

— Не возьмёшься ли? — спросил меня Бабенко. — А то все отказываются...

— Конечно, возьмусь, — согласился я, так как классифика-ция непосредственно вытекала из ГОСТа на термины.

Впрочем, это как раз и был тот документ, который я наме-чал себе к разработке в третью очередь! Без него я просто не мог

156 157

вычленять различные направления развития передвижных электростанций.

Завершилось для меня формирование тематического плана на 1969 год включением простой, но трудоёмкой темы «Сбор информации по передвижным электростанциям и выпуск мало-тиражного информационного издания, рассылаемого заинтересо-ванным организациям». «Так, так... Здесь уже мне потребуются люди для просмотра источников информации как на русском, так и на других языках, для перевода этой информации на русский язык, для редактирования, вёрстки и тиражирования какого-нибудь информационного бюллетеня», — прикинул я.

После начавшегося в начале года централизованного финан-сирования всех моих тем Дорогавцев почувствовал себя в своей административной стихии. Стоило мне сказать: «Хорошо бы мне иметь пишущую машину с широкой кареткой», как через некото-рое время я уже распаковывал новенькую немецкую «Оптиму». Стоило мне сказать, что нужны люди для информационных работ, как он тут же подвёл ко мне еще одну свою девочку-копировщицу с торжественными словами: «Вот тебе готовый специалист, зовут Галей, работала на железной дороге информатором». Правда, сразу же выяснилось, что информационная деятельность Гали Кузнецовой сводилась к информированию пассажиров о прибытии и отправлении поездов и она, конечно, ничего не смыслит в техни-ческой информации. Я рассмеялся в душе над апломбом Дорогав-цева и предложил Гале работать вместе с Валей Савенковой. Она с удовольствием согласилась, и теперь у меня над ухом жизнера-достно стали трещать уже два арифмометра. Затем у меня появи-лась Неля Бочарова — заводская переводчица от Хэгая, высокая, статная, с показным аристократическим флёром. Хотя она ничего не смыслила в электростанциях и демонстративно отказывалась познать хотя бы азы техники, я всегда уважал Нелю за её любовь к английскому языку и постоянное стремление к самосовершен-ствованию. Следом за ней Дорогавцев привёл ко мне некую Икон-никову: «Принимай-ка к себе ещё одну сотрудницу. Учительница английского и немецкого языков, оформили инженером-перевод-чиком». Потом добавил тихо: «Так надо. По протекции военных заказчиков её мужа приняли сразу ведущим конструктором, они же попросили найти местечко и для его жены». По-крестьянски плотно сложённая, круглолицая и краснощёкая Муза Иконнико-ва была полной противоположностью Неле: простая, искренняя до простодушия, никогда не кичащаяся своими знаниями двух языков и всегда готовая работать, работать и работать. Для пол-

ного комплекта приняли на работу и переводчицу французского языка, хотя она была мне совсем не нужна, ибо этот язык был менее всего востребован. Галя Подскребаева — новая «француженка», как я и ожидал, тоже происходила из клана учителей, но несколь-ко лет проработала в патентном отделе Областной библиотеки. Пришла она к нам, прослышав от кого-то, что ВНИИЭлектроагре-гат набирает переводчиков. Дорогавцев сам решил принять её, без согласования со мной. Позднее он говорил мне, что, увидев её в отделе кадров, сразу восхитился не деловыми, а внешними дан-ными (а то, глядя на моих сотрудниц, не на кого глаз положить!). Как выражаются в наше время, Подскребаева была женщиной сексапильной.

Всех трёх переводчиц я полностью погрузил в поиск зарубеж-ных статей и патентов для будущего информационного бюллетеня.

Приняли на работу и направили ко мне и двух мужичков (и снова без согласования со мной). Может быть для того, чтобы разбавить «бабье царство»? Первый из них — Юрий Леденцов, дородный высокий красавец с курчавыми волосами. «Я вообще-то горный мастер. В Донбассе работал, — пояснил он мне солидным басом. — Теперь вот домой вернулся». Я с первых же фраз почув-ствовал в нем умного собеседника, который в будущем наверня-ка сможет вникнуть в проблемы института, и решил возложить на него всю информационную работу. Второй — Лёша Гуринов, по сути дела ещё совсем мальчик, невысокого роста, но очень полный. Он поразил меня своей самоуверенностью, при каждом удобном случае с апломбом утверждал, что он это уже давно знает. Леденцов сразу припечатал к нему кличку: «Пузырь». Гуринова, посоветовавшись с Леденцовым, я пристроил к нему в помощь для практической реализации выпуска информационного бюллетеня — заказа в типографии бланков на мелованной бумаге с цветной шапкой, редактирования и вёрстки текстов.

И уж совсем я был огорошен, когда Дорогавцев подвёл ко мне пожилую женщину, ровесницу революции, и сказал с подленькой усмешкой:

— Вот ещё тебе одного «ценного кадра» подкинули.После таких слов мне осталось только козырнуть «Есть» и

заняться расспросами «старушки», чтобы как-то прощупать её потенциальные возможности для их оптимального использования.

«Старушка» — Юлия Кронидовна Степинская, смущаясь, поведала мне, что она в далёком прошлом — техник-резинщик, а затем домохозяйка с большим стажем при муже — профессоре философии Курского Пединститута:

158 159

— Собралась у нас недавно дома компания игроков в пре-феранс (у меня муж — страстный преферансист) и засиделась. А когда я сказала им, что время уже позднее и пора расходиться, что вам ведь всем завтра на работу идти, Марк Абрамович (мой муж) вдруг возмутился и при всех оскорбил меня. Говорит: «Мы и без тебя знаем, что нам на работу завтра! А ты, которую я всю жизнь кормлю и пою, могла бы нам и не указывать, а лучше подать крепкого кофе». «Ах, так, — говорю, я. — Так я немедленно завтра же пойду и устроюсь куда-нибудь на работу». Ну, он тут принялся извиняться, говорить, что пошутил неудачно. А один из преферан-систов и заявил «А, что? Приходите завтра или послезавтра к нам в отдел кадров ВНИИЭлектроагрегата. Примем». Вот я и пришла.

— А что же вам в жизни больше всего нравится?— Больше всего нравится? — Юлия Кронидовна была в явном

замешательстве. Потом со смущённой улыбкой сказала: — Больше всего мне нравится убирать пыль с книжек и книжных полок. У нас, знаете, столько книжек дома, такая большая библиотека...

Тогда я подвёл её к нашему большому шкафу, на одной из полок которого, сиротливо стояло тридцать или сорок книг:

— Работ, связанных с резиновым производством, у нас, конечно, нет. Но вот здесь — наша будущая библиотека. Начинай-те комплектовать её, перепишите в журнал все книги, регулярно стирайте с них пыль и займитесь строгим учётом и выдачей книг читателям.

И только двух человек в свой штат я нашёл себе сам. Первым из них был выпускник физмата Курского Пединститута Слава Бондарев, на которого я «наткнулся» за чертежной доской в отделе электрических машин. Мы быстро поняли друг друга, и я угово-рил его переквалифицироваться из конструкторов в патентове-ды. А вторым человеком была машинистка. В поисках хорошей машинистки я пошёл в Дом Офицеров, где находились постоянно действующие шестимесячные курсы машинисток. Старшую пре-подавательницу машинописи я встретил и остановил в коридоре и без всяких церемоний спросил:

— Нет ли у вас на примете молодых безработных машини-сток из числа ваших выпускниц?

— К сожалению, нет. Мои выпускницы — всегда все нарас-хват, — гордо произнесла она. — А новый выпуск будет лишь через два месяца. Так что... приходите позже... Впрочем, у нас сейчас учится одна девочка, которая собирается бросать учёбу по матери-альным соображениям. Но мне кажется, что она очень способная.

Скорость печатания у неё пока низкая, но она нарастит в процессе работы. Вас сейчас не очень беспокоит скорость печати?

— Нет, что вы! Меня беспокоит только грамотность и добросовестность.

— О, с этим у неё всё в порядке. Тоня! Зюкина! — крикну-ла она, приоткрыв дверь в учебный класс, откуда сразу наружу вырвалась стрекотня работающих пишущих машин. — Выйди сюда на минутку!

Передо мной возникла миниатюрная курносенькая девчуш-ка с искусственными кудряшками на голове, которая уставилась на меня с недоверчивым любопытством.

— Ну, Тоня! Пойдёшь работать ко мне? 70 рублей для начала.— А машина у вас какая? — спросила она, вовсе неотреаги-

ровав на размер оклада.— Немецкая «Оптима» с широкой кареткой, новенькая...— Ой! Конечно, пойду...В марте 1969 года тиражом в 15 экземпляров, изготовлен-

ным на ксероксе, мы выпустили свой первый информационный бюллетень. Он содержал всего лишь 4 странички текста с черно-белыми иллюстрациями, но там была информация на все вкусы, включая даже рекомендательные списки новых книг по пере-движным электростанциям. Бюллетень был немедленно разослан всем заинтересованным организациям, и через некоторое время на нас посыпались отзывы. Отзывы были лестными и доходили они до меня с безразличной резолюцией: «Гойзману. Бабенко». Но я каждое такое письмо давал читать Леденцову, а тот — осталь-ным своим сотрудникам. Благодаря этим отзывам Леденцов, Гуринов, все наши переводчицы и даже машинистка Тонечка, почувствовали себя уверенней, осознав нужность дела, которым они занимаются.

61. Праздники на нашей улице...

Так постепенно сформировался работоспособный костяк БИИРПЭ. Все мы были сверстниками, а поэтому в бюро меня звали запросто Семёном и только лишь «детский сад» — Валя-Галя (Савенкова и Кузнецова) и Тоня Зюкина, а также наша «мама» — Юлия Кронидовна — величали меня Семёном Рувимо-вичем. Благодаря появившемуся у меня помощнику Славе Бон-дареву к концу 1969 года мы отправили в Госпатент уже целых восемь заявок на изобретения, появился и свой небольшой патент-ный фонд, а в стенную газету, посвящённую новому 1970 году, я

160 161

поместил плакат, который выполнял как функции рекламы, так и жалобы на отсутствие мебели и бумаги:

Чтоб вновь не выдумывать велосипед,Читайте патенты целыми тыщами!Спешите! Скорее! Бегом в БИИРПЭ!Со стулом своим и с бумагою писчею.Коллектив БИИРПЭ был, в основном, женским, а поэтому,

естественно, самым любимым праздником у нас, конечно, стал Женский день 8 марта. В этом году накануне Женского дня Бабен-ко созвал на совещание всех начальников отделов и предупре-дил их строго-настрого, чтобы те не превратили празднование в пьяную оргию. «Если пить, то только ситро! Сам Локтев и парторг завода будут ходить по отделам и проверять!» — заявил шеф.

Но от традиции уйти очень трудно. И, глядя на копировщиц, которые активно готовились к праздничному столу с молчаливого согласия Дорогавцева — начальника отдела и парторга института, я не выдержал и, с большим опозданием, дал согласие на просьбы своих сотрудников о покупке вина и водки к праздничному столу.

Послали гонца в ближайший магазин, соорудили празд-ничный стол и стали нетерпеливо ждать его возвращения. Долго-жданному гонцу с бутылками пришлось пробираться в наш угол, уже лавируя меж танцующими подвыпившими копировщицами. Не успели мы выпить и первый тост за наших дорогих женщин, как Дорогавцев, стоявший на лестничной клетке в «дозоре», подал предупредительный знак опасности: Идёт проверка! Копировщи-цы мигом расселись по своим местам и изобразили рабочие позы, а мы успели только убрать со стола спиртное и зачем-то прикрыли газетками бутылки с вполне разрешёнными прохладительными напитками. Директор и парторг быстрыми шагами двинулись по проходу прямо к нам. Я встал, чтобы пойти к ним навстречу, но передо мной уже возник парторг и значительно произнёс:

— Мда-а-а...— Задержались мы немного с праздничным обедом, — неу-

веренно проблеял я.— А это что??? — торжествующе произнёс парторг и быстро

сдёрнул газетный шалаш с бутылок.— Ситро. Женщины, понимаете ли.... — пояснил я, пригла-

шая получше разглядеть этикетки.

— Мда-а-а... — разочарованно протянул парторг, не увидев на столе ожидаемой водки или вина, и оба они развернулись и быстро пошли к выходу из нашего длинного чердачного зала.

Но этим для меня праздник не кончился. Через некоторое время меня подозвал Дорогавцев.

— Тут вот что... Вызывают тебя по поводу пьянки в отделе на заседание парткома завода.

— Меня? — удивился я. — А почему не тебя? Ты же началь-ник отдела.

— Ну... там прекрасно понимают, что я начальник над тобой только номинально... Так сказать... Кстати, ещё вызвали началь-ника отдела стандартизации и электрических машин. Тех тоже застукали.

Партком собрался вечером, после окончания рабочего дня. Нас троих «подсудимых» посадили на специально приготовлен-ные стулья у дверей. Я неторопливо оглядел состав присутству-ющих. Большинство членов парткома были пожилыми людьми с орденскими планками на пиджаках. «Да... Перед этими надо только каяться, а не оправдываться» — решил я для себя.

Первым к ответу призвали начальника отдела № 4 (элек-трических машин) Юру Шевченко — интеллигентного и очень обходительного парня, прекрасного специалиста. Однако в своё оправдание он обронил неосторожные слова, что пошёл на такое нарушение производственной дисциплины только потому, что совместное застолье укрепляет и сплачивает коллектив. Из этого члены парткома немедленно сделали выводы, что начальник не сумел создать сплочённый коллектив в отделе, то есть не справил-ся со своими прямыми обязанностями, а потому не может далее занимать должность начальника отдела № 4 и ему следует выне-сти строгий выговор.

Вторым слово держал начальник отдела стандартизации (№ 10) Гриша Максимычев, — известный в институте балагур. Он в своё оправдание заявил, что в его отделе пили исключительно вино... «А вино, как вы сами понимаете, для нас, для русских, всё равно, что вода. Вот в Италии, например, на фирме «Фиат» прямо в цехах стоят и работают в рабочее время сатураторные установки для бесплатного разлива вина рабочим. И, как я сам читал, там это совсем не влияет на производительность труда». С Гришей Макси-мычевым партком расправился решительно и очень круто: «Выне-сти строгий выговор и рекомендовать администрации института снять его с занимаемой должности за пропаганду капиталистиче-ских методов руководства».

162 163

Я, очевидно, отделался легче всех, бодро произнеся заранее подготовленную речь:

— Я приношу глубокие извинения за то, что мы на 10 минут задержались с обедом — торопились до обеда выполнить сроч-ное задание директора. А пили мы только ситро. Вы же сами это видели?! — обратился я непосредственно к парторгу завода.

— Да... — растерянно подтвердил парторг.Выговор мне всё же вынесли, но нестрогий. Зато Локтев и

Бабенко, воспользовавшись решениями парткома, начальников отделов № 10 и № 4 от работы освободили, отдел № 4 электриче-ских машин расформировали вообще, передав его в состав СКБ-4 к Климовичу. А вот мне и тут повезло: две освободившиеся комнаты отдела № 4 передали Дорогавцеву для размещения БИИРПЭ. Нет худа без добра!!!

И снова я призвал конструкторов-добровольцев на упраж-нения по переноске тяжестей! Мы с их помощью быстро-быстро в течение одного часа перетащили с чердака на третий этаж всё наше имущество: в одну комнату столы и шкафы, а в другую — книги библиотеки (самое тяжёлое!). Вот это был праздник на нашей улице! Конечно, переезд в отдельное помещение не освобо-дил меня от назойливой опеки Дорогавцева, но дышать мне и всем моим работникам стало явно легче. Даже «в гости» к нам он теперь заходил не каждый день!

А за стенами института, по всей стране в то самое время проходила массовая и шумная пропагандистская кампания по случаю приближающегося 100-летия со дня рождения любимого вождя всех народов мира В. И. Ленина. Меня она мало трогала. И я, как и многие другие, привык к таким кампаниям, которые предпринимались партией и правительством для периодической встряски советских граждан на монотонном пути к далёким вер-шинам коммунизма. Однако на сей раз коммунистическая партия решила ещё выше поднять планку праздника и учредила юбилей-ные медали, которыми должны были быть награждены чуть ли не все трудящиеся граждане страны, а именно те, кто без дисципли-нарных взысканий сумел проработать десять лет на одном и том же предприятии. Я узнал об этих секретных условиях награжде-ния медалями от своей машинистки Тонечки — её вместе с един-ственной в институте пишущей машиной с широкой кареткой у меня насильно экспроприировали партком и администрация в лице Бабенко для печатания наградных списков.

«Ой, Семён Рувимович, — радостно прокричала Тонечка, забегая к нам в обеденный перерыв, — я сегодня и вашу фамилию в списках сама печатала! Поздравляю!»

Со своей стороны, при получении этого известия я не про-явил такой же бурной радости, хотя понимал, что официальная правительственная награда для меня лишней не будет. Да и огля-дываясь на свой 12-летний труд на заводе, я понимал, что сделал для него уже немало полезного: впервые разработал и внедрил новейшую технологию в литейном производстве, впервые за свою историю завод и институт стали обладателями авторских свиде-тельств на изобретения, впервые на заводе появился официально зарегистрированный товарный знак.

Но вот, наконец, день этого долгожданного юбилея 22 апреля 1970 года настал! Весь коллектив института собрали в актовом зале для прослушивания длинного юбилейного доклада. А после доклада долго зачитывали юбилейный приказ с торжественной раздачей юбилейных медалей. Увы! Своей фамилии я так и не дождался. Поражённый этим, я сразу же попытался осмыслить

164 165

случившееся, начал размышлять над причинами и, конечно же, по выработавшейся с годами привычке, в первую очередь стал про-верять: а не связано ли это с моей национальностью? И внезапно, оглядывая награждённых, я с удивлением понял, что среди них вообще нет ни одного еврея!? Нет даже Семёна Исааковича Пло-стака, работающего на заводе со дня его основания, нет ни его пре-успевающего брата Фреда Плостака, нет ни Рыскина, нет и других евреев...

На следующий день я, встретив парторга института, спросил его откровенно и прямо:

— Что же вы Семёна Исааковича не наградили — самого почётного ветерана?

— Да мы-то в списки его включили... Но потом эти списки передали в райком партии на утверждение, а там его и многих других повычеркали.

— А... Ну раз в райкоме! — неопределённо пробормотал я, и поспешил закончить беседу.

Случайная встреча с начальником инструментального цеха Шапиро, которого тоже не наградили, дала мне возможность понять, что эти медали пахнут не местным институтским антисе-митизмом, а антисемитизмом в государственном масштабе, даже если мне и встретятся в Курске несколько евреев с медалями. И никто из окружавших меня награждённых не обратил внима-ние на это странное распределение юбилейных медалей, а среди наших евреев-сотрудников я не встретил ни одного, кто высказал хотя бы какую-то досаду по этому поводу. Медали? 100 лет их не видали!.. Все помалкивали и были заняты делом.

А дела в институте действительно были интересными. Вот, например, по заказу киностудии «Мосфильм» мы разработали и передали в производство малошумную электростанцию мощ-ностью в 100 киловатт! На её конструкцию я составил и послал целых три заявки на изобретения. Чудо-электростанция, пред-назначенная для обеспечения натурных киносъёмок (т. е. при киносъёмках на природе), выдавала не только переменный ток для электроприводов всего «киношного» электрооборудования, но и постоянный ток для осветительных юпитеров, а, самое главное, позволяла при натурных киносъёмках производить запись речи киноактёров! Мосфильмовцы млели от восторга и строго заявили свои монопольные права на эти электростанции, чтобы, упаси бог, ни одна из них не попала «Ленфильму» или какой-нибудь другой киностудии.

А всё своё свободное время я по-прежнему отдавал маркам. Марки, марки, марки... К тому времени у меня уже было 17 кор-респондентов из различных стран мира! Не знаю уж каким обра-зом, но моя слава филателиста дошла и до директора, который, неожиданно для меня, также оказался филателистом. Правда, филателист он был тайный, стесняющийся из-за своего высоко-го положения ходить на филателистические торжища, поэто-му удовлетворение всех своих марочных потребностей он решил осуществлять через меня. Организационно это выглядело так: у меня вдруг раздавался телефонный звонок, и голосок секретарши извещал, что Владимир Дмитриевич срочно желает меня видеть. Я немедленно брал кляссер с марками и спускался этажом ниже в кабинет Локтева, а Владимир Дмитриевич после этого выгля-дывал из-за дверей и грозно заявлял секретарше: «Меня ни для кого нет!». Директор отбирал из моего кляссера для себя марки, а я выписывал в длинный столбик их цены. Потом он, чтоб я не мучался в арифметических потугах, быстро проводил пальцем по этому столбику цифр сверху вниз, и моментально называл ито-говую сумму.Я был поражён таким феноменом, граничившим на уровне цирковых фокусов (я потом даже перепроверял его под-счёты), а Владимир Дмитриевич с усмешкой пояснял, что и я бы, мол, смог также быстро считать, если бы пришлось мне ежеднев-но верстать планы работ и проверять отчётные данные заводских служб...

Во время одной из таких аудиенций внезапно зазвонил прямой телефон с засекреченным номером. Локтев с явной досадой взял трубку, долго слушал-слушал, потом не выдержал и заорал: «Идите вы все на ...! Я, прежде всего — директор! У меня на плечах завод и мне нет времени отсиживать время на всех ваших комис-сиях и подкомиссиях по озеленению города и чёрт знает ещё чего!.. Можете на меня жаловаться... Куда? Хоть в ЦК!». Во время другой моей аудиенции, помню, широко распахнулись двери кабинета, и в него вторгся и смело зашагал по ковровой дорожке к столу директора, рядом с которым сидел и я, Сергей Романович Федо-сеев — главный энергетик Мосфильма. За ним в дверях маячила девочка-секретарь, беспомощно разводя руками. Сергей Романо-вич бесцеремонно уселся в одно из кресел, стоявших перед столом, и начал кричать, не обращая внимания на меня, сидевшего рядом с креслом директора:

— Вы, Владимир Дмитриевич, — враг народа! — начал кри-чать толстяк, еле успокаивая одышку. — Вы подорвали обороно-способность всей страны! По вашей вине разоружены и выведены

166 167

из системы обороны две лучшие дивизии Советского Союза! Они, одетые в костюмы наполеоновской и царской армии, вот уже две недели сидят под Москвой на Бородинском поле, получают за счёт Мосфильма жалованье и трёхразовое питание и ждут электростан-цию из Курска!!! Вы осознаёте всю серьёзность своего положения?

Вот это — толкач!

62. Извилистая тропа в мир науки

Всё-таки хорошо иметь собственную «жилплощадь» и долго-жданную тишину! Правда, тишиной трудно назвать постоянный скрежет шестерёнок двух арифмометров, которые крутят с утра до вечера Валя-Галя, и пулемётные очереди Тони, работающей на большой пишущей машине (а она, как и предсказывала её

преподавательница из Дома Офицеров, набрала высочайшую скорость). Но это был свой шум, который радовал меня и который вынужденно терпели другие мои сотрудницы. Зато теперь я вплотную занялся отработкой методики патентного прогнозирования. Современная математи-ка оперировала только понятием «линей-ные уравнения регрессии». А я, по сути дела, пришёл к необходимости исполь-зования нелинейных уравнений регрес-сии. И мне пришлось разработать новый математический аппарат для решения нелинейных уравнений и найти способ оптимизации значений их коэффициен-тов. И, «тряхнув стариной», я такой аппа-рат разработал! Однако на арифмометрах Гали-Вали реализовать мои расчёты было уже невозможно — нужна была солидная ЭВМ, имевшаяся в институте только в рас-поряжении Изи Рыскина. Пошёл к нему. Направляясь за помощью к Рыскину, я был убеждён, что он мне не откажет и не отошлёт за получением высочайшего раз-решения к Бабенко.

— О чём речь!? — воскликнул Рыскин. — Конечно же, мы запросто решим любую

твою задачу... Тем более, что на ЭВМ работа-

ет твоя собственная жена!.. Но ты мне, любопытному, всё же рас-скажи суть дела.

Пришлось посвятить Изю во все свои изыскания. Выслушав меня, он, со свойственной ему быстротой и лёгкостью, вник в про-блемы прогнозирования и с убеждённостью пылко заявил:

— Поздравляю!!! У тебя — готовая диссертация! Наполни её только фактическим материалом и вперёд!

Ася довольно быстро разработала программу расчёта коэф-фициентов, и я через несколько дней стал обладателем солидно-го рулона бумаги с распечаткой первых ожидаемых результатов. Включив их в очередной промежуточный отчёт, я поехал в Москву в ИНФОРМСТАНДАРТЭлектро. Мой непосредственный москов-ский «шеф» (руководитель темы по прогнозированию) Ромуальд Алексеевич Фесенко прямо при мне внимательно прочитал отчёт и безропотно подписал акты сдачи-приёмки работы. На проща-ние он пообещал немедленно запустить мою методику на утверж-дение, которое, увы, «является очень сложной процедурой», и посоветовал оформить эти же материалы в виде ряда отдельных статей для публикации в научном журнале «Электротехническая промышленность».

Я, разумеется, немедленно согласился, и моя первая науч-ная публикация появилась уже в мартовском выпуске журнала за 1970 год. Свежий номер журнала со своей первой статьёй я, конеч-но, в первую очередь послал дяде Мише в Харьков. Как я и ожидал, дядя Миша очень серьезно отнесся к моей статье. Он незамедли-тельно прислал мне ответное письмо, в котором впервые и одобрил меня, и благословил на занятия наукой, дабы выйти на защиту диссертации.

Диссертация! Это было так заманчиво! О том, что мои работы заслуживают учёной степени мне уже неоднократно намекали не только Изя Рыскин, но и другие мои товарищи по институту... Но письмо дяди Миши было последней каплей. И я решил: пока суд да дело, начну сдавать кандидатские экзамены. А экзаменов пред-стояло сдать три: «Диалектический и исторический материализм (философия)», «Английский язык» и «Математику (в профиле спе-циальности)». Из них самым сложным для меня, конечно, был экзамен по философии и поэтому я, в первую очередь, обратился к мужу Юлии Кронидовны с просьбой помочь мне сдать его. Марк Абрамович Степинский оказался живым, непосредственным и очень общительным человеком. Выслушав примерное содержа-ние моей предполагаемой диссертационной работы, он пришёл в полный восторг и предложил мне срочно написать реферат в свете

Изя Рыскин на демонстрации

168 169

философского обоснования математической модели развития. «Этот реферат — залог лёгкой и успешной сдачи вашего кандидат-ского экзамена», — намекнул мне Марк Абрамович.

Реферат, который я написал быстро и вдохновенно, произ-вёл должное впечатление и на заведующего кафедрой философии доктора Илиади. Но для допуска к сдаче кандидатского экзамена он выставил неожиданное условие: «Подготовьте, пожалуйста, на эту тему доклад и выступите с ним перед студентами истфака». Делать нечего. Пришлось мне срочно готовить доклад и в доступ-ной форме, рассчитанной на неспециалистов-историков, излагать некоторые понятия теории вероятностей и математической стати-стики. Слухи о моём необычном докладе для студентов истфака на следующий же день дошли и до физмата, и Илиади передал мне просьбу Самуила Иосифовича Шапиро (нового заведующего кафе-дрой математики) выступить с таким же докладом и на физмате.

Чтобы сдать экзамен по философии, я готов был соглашаться на всё, но доклад на физмате был для меня серьёзным испытанием. Пришлось срочно переделывать текст своего доклада, приглушить философские акценты и выставить на первый план проблемы математического моделирования процессов развития техники.

Доклад проходил при переполненном зале. Причём в первом ряду сидели все мои бывшие преподаватели: вот внимательно и с некоторым удивлением на лице слушает меня Лидия Михайловна, рядом с ней Галина Артемьевна — сама серьёзность, а чуть сбоку, выставив вперёд свою негнущуюся со времён войны ногу, невоз-мутимо сидит маленький и тощий Самуил Иосифович. В начале доклада я очень робел и не сразу овладел вниманием зала. Но потом, глядя на лица студентов, я понял причину их невнимания — ведь в программе физмата нет курса теории вероятности и мате-матической статистики! И пришлось мне на ходу перестроиться, оторвать свои глаза от напечатанного текста и экспромтом вводить основные понятия из этих разделов математики. По-моему, никто и не заметил, что я часть текста импровизировал. После докла-да ко мне, громко стуча своей палкой, подошёл Самуил Иосифо-вич и официально предложил перейти на физмат на должность ассистента кафедры математики. При этом он обещал оказать мне содействие в защите диссертации. Но я и на сей раз решительно отказался от преподавательской работы. А экзамен по философии я сдал успешно.

Наконец, из института ИНФОРМСТАНДАРТЭлектро пришла и первая весточка по поводу утверждения моей «Методической инструкции по научному прогнозированию...». В этой «весточке», в

качестве непременного условия для утверждения инструкции, ста-вился мой приезд в Москву на заседание учёного совета института. На этом заседании мне предлагалось зачитать доклад по теме, а затем принять участие в обсуждении. Господи, какую же кашу я заварил! Но делать нечего. Пришлось ехать.

Ромуальд Алексеевич Фесенко встретил меня радушно и сразу проводил в зал заседаний. По дороге он предупредил меня, что, так как все члены учёного совета института являются элек-тротехниками, и не сильны в области математических методов прогнозирования, то на заседание совета им приглашены соот-ветствующие специалисты из институтов нескольких других министерств.

Зачитывая свой доклад, я всё время чувствовал несомнен-ный интерес к нему со стороны всех слушателей — членов учёного совета. На обычное предложение Ромуальда Алексеевича зада-вать вопросы, желающих вроде бы не нашлось. Возникла обычная в этих случаях пауза, и мне показалось, что заседание грозило уже пойти по накатанным рельсам к своему благополучному заверше-нию. Однако в последний момент вдруг резко встала молодая жен-щина с ироничным и самоуверенным выражением умного лица:

— Тимофеева, Наталья Михайловна, Минатомэнерго, — отрекомендовалась она бодрым звонким голосом, в котором я сразу же почувствовал злорадное предвкушение картины разгро-ма автора новой методики.

— Самая умная стерва из учёных-прогнозисток, — шёпотом предупредил меня Фесенко.

— Если позволите, у меня есть пять вопросов к докладчику, после чего я хотела бы высказать несколько слов по поводу пред-лагаемой методики, — заявила Тимофеева.

— Пожалуйста, Наталья Михайловна, — любезно согласил-ся председательствующий Ромуальд Алексеевич.

От слов Тимофеевой меня бросило в жар. Судя по вопросам, я понял, что на сей раз я столкнулся с настоящим профессиона-лом. Вопросы были точны и выверены. Они, наверняка, являлись результатом не прослушивания доклада, а кропотливой домаш-ней проработки его. Я же был в худшем положении, так как мне пришлось серьёзные проблемы разъяснять экспромтом. Но дер-жался я, как мне показалось, неплохо.

— А почему, товарищ Гойзман, в вашей методике абсолютно нет раздела «Верификация прогноза»? — задала Наталья Михай-ловна свой последний и, как по её тону чувствовалось, наиболее коварный вопрос.

170 171

— Если понимать используемый Вами термин в буквальном смысле слова, то верифицировать научный прогноз развития (а он всегда был и останется всего лишь научной гипотезой) может только результат самого развития, то есть: «доживём — увидим, проверим». Следовательно, такой раздел в методике прогнози-рования, по моему мнению, просто не нужен. Если же понимать под этим термином проверку выводов прогноза другими методами прогнозирования, то и это является в данном случае излишним. В мою методику заложен итерационный процесс поиска опти-мальных параметров уравнения линеаризованной регрессии. Как известно, именно такие уравнения отображают прогноз развития. Следовательно, прогноз, выполненный другими методами, без использования итерационного процесса, априори подтвердит его, но выводы будут не оптимальными, то есть менее точными и более расплывчатыми.

— Товарищи, товарищи, — прервал меня Фесенко. — Вы уж совсем уморили всех нас специфическими терминами. Наталья Михайловна, переходите лучше к выступлению.

— Ну, что ж... Я абсолютно удовлетворена ответами на постав-ленные мной вопросы, — торжественно начала своё выступление Тимофеева. — Открою вам маленький секрет: сейчас Минэлек-тро официально ведёт переговоры с Минатомэнерго о передаче моей методики в качестве Руководящего Технического Материа-ла Министерства. Так вот я вам официально заявляю, что пока ведутся эти переговоры, в вашем Министерстве появилась новая блестящая методика, которая низводит мою методику до уровня частного случая. Поэтому я считаю, что дальнейшие переговоры о передаче в ваше министерство моей методики излишними.

Я онемел от неожиданности, а Тимофеева, выждав эффект-ную паузу, спокойно села на место. В зале повисла растерянность и тишина.

— Ну-у-у, Наталья Михайловна... Вы это уж, как бы это ска-зать, слишком... — наконец, растерянно протянул Фесенко. Потом, оживившись, бодрым голосом заявил: — Позвольте мне считать ваши слова эдаким реверансом профессиональной вежливости... Если говорить без экивоков, ваша методика это солидный много-летний труд, подтверждённый рецензиями маститых учёных, а рассматриваемая методика — всего лишь пятнадцать страниц машинописного текста.

— Нет, Ромуальд Алексеевич, — выкрикнула с места Тимо-феева. — Вы мой характер хорошо знаете! На экивоки я не способ-на. Я сказала то, что хотела сказать.

Члены учёного совета растерянно молчали, явно не совсем понимая сути происходящего. Я тоже молчал, медленно осознавая всё происшедшее. Тогда Фесенко предложил:

— Может быть, вам, Наталья Михайловна и Семён Рувимо-вич, сесть вместе и продумать, как объединить эти две методики в одну? — спросил Фесенко и, не дожидаясь ни нашего согласия, ни согласия членов учёного совета, подвёл черту под обсуждением: — так и запишем в решение нашего заседания?!

Учёный совет одобрительно загудел.— Семён Рувимович, я искренне рада нашему знакомству,

— заявила мне Наталья Тимофеева по выходе из стен ИНФОРМ-СТАНДАРТЭлектро, стараясь придать своему голосу как можно больше убедительности.

— Я также рад, — не замедлил отозваться на её порыв и я.— Так где же мы будем сидеть и думать? Не в этом же сквери-

ке? А что если мы поедем ко мне домой? А?Я согласился. Мы опустились в метро, втиснулись в душный

переполненный вагон и поехали в противоположный конец города. Квартира Натальи Михайловны находилась на самом краю Москвы в одном из многоэтажных муравейников, нахально вклинившихся в земли пригородных колхозов. Из окна её кварти-ры открывался далёкий вид на ухоженные зелёные поля, которые беспощадно перерезала линия железной дороги. По её рельсам один за другим спешили пассажирские поезда, увозившие счаст-ливых пассажиров в Курск, Харьков и далее на юг к Чёрному морю.

— Не хотите ли чаю? Кофе? Или просто холодной воды? — любезно спросила меня хозяйка.

— Просто холодной воды, — попросил я, истомлённый жарой и долгой поездкой, — и, чтобы, наконец, появился предмет разго-вора, ознакомьте меня для начала с вашей методикой.

Тимофеева небрежно объяснила мне, что она готовится к защите диссертации, и с охотой вручила мне книжищу большого формата — монографию, а сама пошла на кухню варить кофе. Я бегло пролистал её труд и понял, что материал — серьёзный, и для его изучения мне потребуется не один день, и более комфорт-ная обстановка. Когда я высказал все эти соображения, Наталья Михайловна тут же, не долго раздумывая, сделала на книге дар-ственную авторскую надпись и, улыбнувшись, высказала надеж-ду получить и от меня такую же монографию в будущем.

После нескольких попыток объединения своих творческих усилий для создания авторского тандема, мы пришли к выводу, что из этого, по крайней мере, сегодня, ничего у нас не получится.

172 173

На прощанье Тимофеева пригласила меня поприсутство-вать на защите докторской диссертации её руководителя Игоря Петровича Керова, которая состоится в Московском автодорожном институте (МАДИ) вот уже в середине июня.

В Курске меня ожидало неожиданное известие из Киева о том, что Фаня выходит замуж за некоего Виктора Штопельмана, своего товарища по туристским походам. Обстоятельства же дома сложились так, что мы никак не могли приехать все. Поехал в Киев я без Аси, но с Володенькой.

Официальная часть свадьбы, как и положено, с участием всех родителей была дома днём, сразу же после возвращения из загса, а неофициальная (молодёжная) — вечером в Боярке (при-город Киева) на поляне глухого леса на «туристский манер»: стол — на травке, молодожены — в ярко-красной брачной палатке. Нео-жиданно на этой свадьбе я встретился со своей старой знакомой Аллой Симкиной, которая теперь, оказывается, была ближайшей подругой Фани. В лесу я оказался рядом с ней за столом. Запом-нилась мне та свадьба адским ночным холодом, безуспешными попытками уснуть в непривычном для меня спальном мешке, закончившимися ночной прогулкой с Алкой по лесу (в попытках согреться) с бесконечными воспоминаниями о событиях 15-летней давности. Оказалось, что Симкина была тайно влюблена в меня когда-то... Не знал...

Через день я уехал домой в Курск, оставив Володю на попе-чение мамы с папой, и еле поспел в Москву на защиту диссерта-ции Керова. Перед началом защиты Тимофеева представила меня Игорю Петровичу, который подарил мне автореферат своей дис-сертации. Диссертант мне понравился очень! Его диссертация была посвящена прогнозированию изменения параметров строи-тельных и дорожных машин. Хотя эти машины были далеки от электротехники, но для меня был необычен и интересен методиче-ский подход! После зачтения доклада Керов мастерски отвечал на все вопросы из зала. Но я обратил внимание на то, что на вопрос о связи параметров машин с патентованием их конструкций Керов ответил, мягко говоря, чисто КВНовской увёрткой. Поэтому, вер-нувшись в Курск, я решил послать ему почтой на адрес МАДИ журнал со своей статьёй о методике патентного прогнозирования. Вдруг моя статья окажется ему полезной?

В конце июля я взял отпуск, и мы вместе с Асей и Юлей при-ехали в Осокорки. В середине августа поехал один в город, чтобы купить обратные билеты в Курск. Оказалось, что выехать из Киева не так-то просто! Записался в живую очередь, проторчал во дворе

городской кассы весь день. Ночь спал неподалеку на скамейке в парке Шевченко, чтоб не проспать, и с утра снова стать в очередь на городской станции. И лишь к концу дня билеты на поезд были всё-таки взяты!

В декабре 1970 года я неожиданно получил письмо от Керова: «Уважаемый тов. Гойзман! Я получил Вашу статью и письмо. Статья мне очень понравилась. Настолько, что я не возражаю против нашей совместной работы над Вашей диссертацией (хотя поклялся, что больше не дам никому согласия — у меня уже очень много сейчас соискателей и аспирантов, слишком даже много...). Но работа обещает быть интересной. И «я не устоял».... С наи-лучшими пожеланиями, Ваш И. Керов».

К весне 1971 года моё БИИРПЭ разрослось до 22-х человек (мне подбросили ещё и группу художественного конструирования в составе двух художников Володи Тарасова и Володи Конева). А я теперь часто стал мелькать на всех симпозиумах по научному про-гнозированию, проводившихся то в Москве, то в Ленинграде, то в Киеве. На симпозиумах меня просто поразила атмосфера смелой научной полемики между сторонниками американской теории прогнозирования путём экспертных оценок, окопавшимися, в основном, в Украинском (в Киеве) и в Новосибирском филиалах Академии Наук СССР, и сторонниками Московской и Ленинград-ской школ, развивающих теорию математического моделирования общественных и технических процессов, к которой, естественно, причислял себя и я. «Подумайте только! — восклицал один из выступающих с трибуны математиков. — Может ли быть исполь-зован метод экспертных оценок в стране, где все эксперты при-держиваются единой линии коммунистической партии?». Здесь мне довелось услышать и смелые речи таких еретиков, как хирург Амосов и философ Бестужев-Лада, подвергавших по сути дела сомнению канонизированную в нашей стране философию обо-жествлённого Энгельса и даже политику самой коммунистической партии! А чего стоила необыкновенная сцена избрания блестяще-го организатора и хорошего оратора Бориса Николаевича Тардова президентом Ассоциации Советских прогнозистов, прошедшая на одном из симпозиумов под гром оваций и криков «Ура!».

Однако «полезных» знакомств в этом мире (кроме Фесенко, Тимофеевой и Керова) я не завёл, ни с кем не сошёлся близко, ни с кем водку не пил. Зато резко разошёлся со своим непосредствен-ным начальником Дорогавцевым в вопросах административного руководства: я строил свои отношения с подчинёнными на доверии и уважении, а он исходил из принципа, что все люди — сволочи,

174 175

за ними глаз да глаз нужен. Его неопытные подчинённые — моло-денькие девчушки-работницы, принимали его методы управле-ния, как должное. Мои же люди — интеллектуалы, почти все с высшим образованием, и Дорогавцев не хотел понимать, что его методы управления оскорбляют чьё-то человеческое достоинство.

Однажды терпение у меня окончательно лопнуло, когда я как-то подошёл к нему подписывать увольнительную записку для одной из переводчиц, чтобы отправить её в город в областную библиотеку за специализированным словарём (сам-то я права подписи не имел!).

— Что? В магазин ей срочно понадобилось? — с сарказмом спросил Дорогавцев.

— В записке указано куда, — внешне спокойно ответил я.— А что? Такого словаря в нашей заводской библиотеке нет?

— не унимался, продолжая допытываться, Дорогавцев. — Обяза-тельно за ним в город надо ехать?

— Нет, у нас такого словаря нет, — сказал я, внутренне закипая.

— А если я вот сейчас позвоню и проверю? А?И Дорогавцев принялся звонить в заводскую библиотеку. Я

от негодования отвернулся в сторону и увидел, как копировщи-цы, сидевшие за столами, неподалеку от нас, начали перегля-дываться и ехидно надо мной пересмеиваться — сказывалась врождённая неприязнь рабочих к интеллигенции. Нет! Мирное сосуществование в одном отделе двух столь разнородных бюро явно противоестественно!

— Ну, ладно, — процедил Дорогавцев, положив на аппарат телефонную трубку и с явной неохотой подписывая увольнитель-ную записку.

А через пару часов Дорогавцев подозвал меня и сообщил, что он специально послал одну из своих девочек проследить, куда пойдёт моя сотрудница: «Так вот, да будет тебе известно, что твоя Галя вместо библиотеки прямиком пошла в универмаг!» После этого я уж прямиком пошёл к Бабенко и озадачил его:

— Георгий Яковлевич! Почему в нашем институте нельзя на базе БИИРПЭ, в котором сейчас насчитывается уже 22 человека, организовать самостоятельный отдел?

— А потому, Семен, нельзя, что есть конкретный перечень институтов Министерства, в которых имеют право быть самосто-ятельные патентные и информационные отделы. И перечень этот утверждён самим Заместителем Министра.

— Так давайте напишем письмо на его имя с просьбой вклю-чить ВНИИЭлектроагрегат в этот перечень!? И статус нашего института тем самым повысится! — кинул я приманку.

— Да... Да... Пожалуй, — нерешительно сказал Георгий Яков-левич, явно клюнув на мою приманку. — Подготовь такое письмо. Да ещё не забудь параллельно подготовить проект ходатайства от Информстандартэлектро о включении нас в этот перечень.

Вскоре я снова оказался в Москве, на сей раз с проектом ходатайства. Фесенко встретил меня, как всегда, радушно. Про-читав проект ходатайства об организации в институте патентно-информационного отдела, он сказал, что согласен с ним, но всё это надо написать немного не так, и он всё это перепишет сам. Потом, несколько помедлив, сказал мне:

— Вы знаете, Семён Рувимович, на днях мы с директором института ходили на приём к Заместителю Министра. Ходатай-ствовали о выделении нам из министерского лимита разрешения на приём на работу иногороднего специалиста с предоставлени-ем ему жилой площади и, соответственно, московской прописки. Имели в виду вас... Но узнав о ком идёт речь, Зам решительно отказал. Даже расшумелся: «Что вы в огромной Москве себе нуж-ного человечка не найдёте?»...

Я был весьма смущён таким неожиданным известием и одновременно польщён косвенной высокой оценкой своих работ; промямлил в ответ какие-то слова благодарности, но на прощание попросил не затягивать с данным ходатайством.

Примерно через месяц меня вызвал к себе в кабинет Бабен-ко. Там уже сидели Дорогавцев и некто Загурский, принятый к нам на работу совсем недавно. Михаил Трофимович Загурский — невидный мужичонка невысокого роста с серенькими невы-разительными глазками и маленьким носиком на плоском лице. Разговор с ним всегда запоминался сильным украинским акцен-том. Работал же Загурский в Научно-исследовательском отделе (№ 9) над аванпроектом какой-то фантастической передвижной электростанции мощностью аж в 1000 киловатт.

— Мы позвали тебя, чтобы сообщить, что от Заместителя Министра пришло письмо с изменением нашего штатного распи-сания. И во ВНИИЭлектроагрегате теперь будет самостоятельный патентно-информационный отдел. Новому отделу мы уже присво-или номер 13!

От неожиданности сердце у меня радостно забилось! Неуже-ли наступит моё долгожданное освобождение от диктата Дорогав-цева?! Неужели я смогу наконец-то свободно работать?!

176 177

— Так вот... Мы тут накануне собирали партком и решили дать тебе нового начальника отдела, — продолжал между тем Бабенко безразличным и монотонным голосом. — Вот знакомься — Загурский Михаил Трофимович... А это — приказ по институту. В новом отделе будет три бюро — патентное, информационное с библиотекой и бюро художественного конструирования. Ты теперь — начальник патентного бюро с тем же окладом. Распишись, что прочёл.

В мгновение ока моя эйфория улетучилась так же быстро, как и появилась. Скрипнув до боли зубами, я расписался под при-казом, повернулся и демонстративно покинул кабинет Бабенко. За мной следом оттуда выскочил и Загурский. Он догнал меня в кори-доре и начал торопливо и сбивчиво излагать мне свою «началь-ственную доктрину»:

— Ты не волнуйся... Я — бывший работник райкома партии, но у меня осталось очень много партийных поручений по разным предприятиям района, и я поэтому нахожусь в постоянных коман-дировках... Так что практически ты, как руководил отделом, так и будешь руководить... Тем более что я в ваших делах не разбира-юсь... Пока...

Впрочем, новые хлопоты, неожиданно свалившиеся на меня, несколько отодвинули на задний план мои обиды и досаду. Дело в том, что вызвал меня как-то к себе Бабенко и сообщил, что в июле мы, как головной институт, должны провести Общесоюзную науч-ную конференцию по проблемам передвижной энергетики. И по решению научно-технического совета института не на Загурского, а на меня лично решили возложить всю организационно-подго-товительную работу: начиная от составления программы конфе-ренции до размещения докладчиков в гостиницах... Ну, только такой работы мне не хватало!!! Я начал было отнекиваться, но Изя Рыскин, пообещав мне всяческую помощь, уговорил меня не отка-зываться от этой работы («Пойми, Семён, я на совете сам голосовал за это решение, т. к. кроме тебя с этим никто не справится!..»).

Для начала мы с Рыскиным определили примерное коли-чество докладов, чтобы хватило на два дня работы конференции. Затем определили круг наиболее известных специалистов страны, которых целесообразно было бы пригласить на конференцию для прочтения докладов (а Изя знал всех специалистов из разных пред-приятий, включая военные и гражданские ВУЗы страны, и пред-ставителей заказчиков из различных родов войск!). Для каждого предполагаемого докладчика мы заранее сформулировали тему его доклада и каждому из них написали персональное письмо с

заранее отпечатанным типографским способом ПРИГЛАСИТЕЛЬ-НЫМ БИЛЕТОМ. В пригласительном билете содержалась про-грамма конференции, т. е. перечень докладов и докладчиков. После такого организационного трюка, как мы и надеялись, ни один из предполагаемых докладчиков от участия не отказался! «Когда я получил ваше приглашение и увидел, какие люди уже дали согла-сие, то отказаться от участия в такой конференции никак не мог!» — примерно так откровенничали со мной некоторые гости.

В Программу конференции были включены четыре доклада от нашего института, включая мой доклад о прогнозировании раз-вития передвижных электростанций и доклад Рыскина по теме его диссертации. В основу своего доклада я положил данные уже готового отчёта по теме «Прогнозирование...». В докладе провоз-глашалась и подтверждалась статистическими расчётами бес-перспективность электростанций с двигателями внутреннего сгорания, являвшихся в настоящее время основным видом вой-сковых электростанций на ближайшие 15 лет. Мой доклад вызвал большой интерес у слушателей и бурную полемику в среде воен-ных специалистов. Я буквально купался в «лучах славы». Высшей точки моя эйфория достигла после того, как авторитетный инже-нер-полковник, представлявший военно-инженерную академию имени Карбышева, предложил мне защищать диссертацию в стенах их заведения и обещал незамедлительно выхлопотать для меня в Генеральном штабе разрешение, в порядке исключения, на защиту диссертации «лицу без звания».

А через несколько дней после окончания этой конференции у меня состоялся неприятный разговор с Бабенко.

— Ты, вот что, Семён, отчёт свой переделай. Наш самый основной заказчик с ним не согласен.

— Но, Георгий Яковлевич, я не могу его переделать. Мои выводы вытекают из научно обоснованных расчётов. Они же не с потолка взяты!

— Но ты пойми, — устало тянул свою миссию Бабенко, — У Основного заказчика на складах скопилось столько нашей про-дукции, что её уже ставить некуда. А на основании нашего докла-да всё это надо списывать в металлолом? Он никогда на это не пойдёт, а просто закроет наш институт, или в лучшем случае пере-даст наши функции другому, более сговорчивому предприятию.

— Но не исключён и другой вариант, Георгий Яковлевич, — запальчиво произнёс я. — Если кто-то будет идти против тех-нического прогресса, то его могут лишить звания «Основного заказчика»!

178 179

На такой высокой ноте мы и закончили разговор. А через некоторое время, ознакомившись с тематическим планом своего отдела, Загурский пришёл в деланный ужас:

— 10 научно-исследовательских тем! Где это видано, чтобы в информационном отделе велись научно-исследовательские работы? На следующий же год надо немедленно отказаться от них: темы по разработке ГОСТов и классификаторов передать в отдел стандартизации, а тему по прогнозированию передать в научно-исследовательский отдел!

— Ну, это, положим, будешь решать не ты, а Георгий Яковле-вич и Учёный совет института! — Отпарировал я.

— А я уже говорил с Бабенко и с начальником девятого отдела. Они полностью согласны со мной.

«Это — конец! — решил я. — Если же мои темы передадут в девятый отдел, то я немедленно свой отдел брошу и тоже перейду в девятый отдел вместе со своими темами (а может быть и кое с кем из своих сотрудниц, например, с неразлучными Валей-Галей и, конечно, с Музой Иконниковой!)».

Бабенко, ознакомившись с моим решением, промычал:— Такой переход из отдела в отдел — дело не простое. Мы

вынуждены будем объявить конкурс на замещение вакантной должности.

— Ну и объявляйте... Я всё равно являюсь единственным специалистом в этой области... — обиженно заявил я и вышел из кабинета.

И конкурс действительно состоялся. Но на этом конкурсе меня при тайном голосовании провалили с одной единственной обидной мотивировкой: «Не может вести тему по прогнозирова-нию развития передвижной энергетики учитель математики». И постановили назначить руководителем темы... Александра Нико-лаевича Иконникова!.. Вот так!..

Как ни странно, первой ко мне извиняться за это решение Совета пришла Муза Иконникова.

— Понимаешь, Семён, я всё время отговаривала Сашу от подачи документов на конкурс. Но он и слушать не хотел: «При чём тут порядочность, если мне и самому эта тема нравится? Ведь, выполняя такую тему, защитить диссертацию — раз плюнуть!» Я после этого вообще с ним разговаривать не хочу... Разведусь...

Что ей ответить, я не нашёлся. Её муж уже давно изо дня в день заходит в нашу комнату к жене, чтобы вместе с ней отобедать. Сначала он, не отрываясь от поглощения бутербродов, с интере-сом читал переводы статей по прогнозированию, которые для меня

выполняла Муза, а затем начал втравливать меня в беседы на эту тему. И я много рассказывал Саше Иконникову о проблемах научного прогнозирования, рассказывал популярно, не вдаваясь в профессиональные тонкости. Позднее каждая такая беседа, как правило, неизменно переходила в теоретическую дискуссию о правомерности использования в прогнозировании статистиче-ских методов, о роли случайностей и закономерностей. А спорщик он был знатный! И мне даже приятно было оттачивать на нём свои доводы, что, несомненно, могло пригодиться мне в спорах с буду-щими оппонентами. Но того, что Саша станет моим соперником на конкурсе, я не ожидал никак! Ведь он же является руководителем интереснейшей разработки! Как он ни с того ни с сего смог вдруг легко бросить своё детище на полпути?!

В довершение всех моих неприятностей на научном поприще меня вызвал к себе начальник секретного отдела и ознакомил с циркулярным письмом КГБ. В этом письме всем отраслевым науч-но-исследовательским институтам страны запрещалось отныне заниматься научными исследованиями в области прогнозирова-ния, а пользоваться только утверждённой свыше методикой, то есть методикой экспертных оценок. Научные исследования в обла-сти прогнозирования отныне допускались только для институтов системы Академии Наук СССР...

В качестве обоснования такого решения приводился только один довод: прогнозисты-отраслевики начали запрашивать у предприятий страны статистические данные, не входящие в пере-чень официальных отчётных данных, утверждённых Государ-ственным Комитетом по статистике, что приводит, якобы, к утечке секретной информации.

Читая этот документ между строк, мне стало предельно ясно, что сторонники американской теории экспертных оценок, которые окопались в Академии Наук СССР, не сумев в научном споре победить сторонников оригинальной теории математи-ческого моделирования, прибегли к уже не раз испытанному приёму: привлекли на свою сторону Комитет Госбезопасности, который грубо вмешался в процесс развития науки. Стало грустно и смешно. Разве можно административными запретами остано-вить человеческую мысль? Глупо.

Однако, похоже, что над моей диссертацией нависла реаль-ная угроза. Я был в шоке, всё у меня валилось из рук. Хмурая осен-няя погода и заунывные завывания ветра за окнами усугубляли моё грустное настроение...

180 181

Вывел меня из этого состояния, как ни странно, Леонид Фёдорович Кононов, мой коллега из одного курского НИИ. Инсти-тут этот под руководством нашего бывшего директора Белякова занимался разработкой оргтехники, то есть пишущих машин, ротаторов, ламинаторов и прочей канцелярской дребедени. Коно-нов напросился на визит к нам с целью заимствования моего адми-нистративного опыта работы. Я, так и быть, без особого желания, организовал ему пропуск в нашу «свехсекретную» организацию. Выцеживал Кононов из меня мой опыт работы долго и нудно. Всё в организации труда нашего отдела ему было непонятно и непри-емлемо. Я беседовал и спорил с ним полдня, пока не догадался, в чём состояли его проблемы. Всё было просто! Я чувствовал себя специалистом (и действительно был им) как в электротехнике (в тематике института), так и в области информационно-патентного дела. А Кононов был только лишь «рафинированным» руководи-телем*, плохо смыслившим и в том, и в другом. Поэтому он, скорее всего, постоянно боялся своих сотрудников-специалистов. Боялся, что они всегда могут обманывать его, бездельничать у него под носом, изображая упорный труд. И выход он видел только в одном — в формализации процесса организации труда, в написаниях бесконечных типовых должностных инструкций, форм служеб-ных записок на все случаи жизни и так далее.

Вечерело. Все мои сотрудницы уже разошлись по домам. И мне тоже не терпелось скорее закончить нашу затянувшуюся беседу. Я протянул было Кононову на прощание руку, когда он вдруг спросил:

— А как вы, Семён Рувимович, посмотрите на то, чтобы перейти на работу к нам, заведующим патентным сектором? И зарплата у вас была бы рублей на 20 больше?.. — и, заметив моё недоумение, добавил: — Это я говорю не только от своего лица, но и по официальному поручению моего руководства...

От такого неожиданного предложения я растерялся: как можно так вдруг сразу оказаться вне стен моего родного ВНИИ?.. Впрочем, после продолжительного раздумья, я ответил согласи-ем. Но с условием: не раньше, чем закончу и сдам отчёты по всем своим темам, то есть через полгода. Кононов немедленно согласил-ся на это условие.

По дороге домой я снова и снова спокойно всё обдумывал. Ну, что я потеряю?

* Позже я понял, что и в искусстве управления коллективом Кононов был больше хорошим теоретиком, чем практиком

Во-первых, хорошо слаженный моими заботами коллектив сотрудников? Но, если отнимут у меня научную тематику, то этот коллектив так или иначе попадёт под сокращение штатов.

Во-вторых, радость общения с коллегами по работе? Так ведь не на луну же я улетаю! А на новом месте возможно и с новыми коллегами подружусь.

В-третьих, знакомую во всех тонкостях тематику, которую мне пришлось изучать сначала за токарным станком, затем за верстаком контролёра ОТК и за столом технолога-литейщика, а точнее, технолога-внедряльщика новых изделий и новых техноло-гий?.. Да, это серьёзно и невозвратимо... Но меня же ожидает новая неизвестная тематика!

В-четвёртых, диссертация. Так я, по сути дела, уже и так её потерял. Все материалы сдали в архив, новый руководитель Икон-ников пойдёт разрешённым путём и не будет заниматься матема-тической статистикой.

А что я приобрету? Свободу от общения с Бабенко и Загур-ским?! Нет. Не только её. Главное — это свободу от забора с колючей проволокой, от проходной будки, от необходимости постоянного отчёта: «Куда пошёл, зачем пошёл...» Да и прибавка в 20 рублей к зарплате не лишняя. Особенно, если учесть, что в феврале-марте у нас в семье появится третий ребёнок!!!

Такие размышления я выложил дома своему «женсовету», в лице жены и тёщи, и получил немедленное и безоговорочное одобрение, и ободрение. Голос тестя к тому времени в семье уже не звучал. Ещё к моменту выхода на пенсию (в 1966 году) от еже-дневного потребления спиртного он, к сожалению, заболел алко-голизмом. После выхода на пенсию систематически пить он, вроде бы, прекратил — провокаторы-собутыльники исчезли; с каждой пенсии покупал себе только одну поллитровочку, которую прятал от жены в сарае. Но из-за резкого сокращения потребления водки его настигла другая беда — посталкогольный психоз: прекрас-ный общительный человек превратился в ипохондрика, который в любых, самых безобидных разговорах с окружающими выиски-вал доказательства того, что его не ценят, унижают. Когда пяти-летний Володя по какому-то поводу сказал ему: «Дедушка, ты не понимаешь что это!», то дедушка тут же разразился тирадой в сто-рону жены: «Вот! И ребёнок уже говорит, что я ничего не понимаю, что я дурак! Это ты его во всём так настраиваешь!» Кончилось тем, что тёща перестала с ним общаться, и он в конце 1971 года сбежал, чуть ли не тайком, в Железногорск к Людмиле.

182 183

63. Рывок в гражданку

К началу нового 1972 года я благополучно сдал отчёты по всем своим научно-исследовательским темам, кроме двух тем по стандартизации — по разработке ГОСТа «Термины и определе-ния» и по разработке нашего раздела Всесоюзного классифика-тора продукции. Если с ГОСТом всё было просто — его плановое завершение должно было состояться в конце 1972 года, то с Клас-сификатором назревали большие баталии. Предложенная мной система классификации решала многие проблемы и с восторгом была принята на всех уровнях вплоть до родного Министерства электротехники, но против неё неожиданно для меня выступил главный заказчик — Его Величество Госплан СССР.

Начало процедуры сдачи отчёта вроде бы не предвещало серьёзных бурь. Вволю накатавшись в Вычислительном центре Госплана СССР на диковинных вертикальных эскалаторах без дверей (обычных лифтов в этом здании стиля модерн 1920-х годов начисто не было!), набродившись по пандусам (обычных лестниц в этом здании тоже не было!) и проблуждав по лабиринту кори-доров, я с трудом нашёл необходимый мне отдел АСУ (Автома-тизированных систем управления). Начальник отдела, молодой симпатичный парень, с недоверием взял у меня отчёт, который содержал всего лишь один лист текста, десятка два листов при-ложений и ещё несколько листов пояснительной записки. Но, вчи-тавшись в него, тут же вызвал ещё человек трёх-четырёх из числа своих сотрудников:

— Вот! Вот то, что нам надо! Посмотрите! Это как раз то, что мы и хотели получить от всех соисполнителей! — радостно потря-сал он моими листами.

Подошедшие сотрудники и сотрудницы тоже прочли и тоже согласились со своим начальником. Но сам начальник, вдруг нахмурясь и обращаясь то ко мне, то к своим сотрудникам, доба-вил: — Но... отраслевой отдел электротехники это не пропустит. Мы ваш отчёт, к сожалению, сейчас сразу не подпишем, пока не получим добро сверху.

Я стоял в недоумении. Если отчёт заказчика удовлетворяет, то он должен быть подписан. А там... договаривайтесь между собой сами. Мне-то какое дело?

— Понимаете, наш отдел создан по велению времени и лично по распоряжению Алексея Николаевича* для того, чтобы опти-

* Имелся ввиду Алексей Николаевич Косыгин — председатель Совета Министров СССР

мизировать работу Госплана, — пояснил мне юный начальник отдела АСУ. — Но в Госплане сидят старики, которые привыкли к системе, которую сами когда-то создали, и все наши усилия упи-раются в подлинный саботаж с их стороны. Впрочем... Вы так убе-дительно и со знанием дела докладываете о своей работе... Вдруг вам удастся убедить босса?! Знаете что? Я сейчас попробую выпи-сать вам пропуск, и мы вместе перейдём в наш главный корпус к начальнику Электротехнического подотдела.

— Подотдела? — скептически переспросил я.— О, у нас начальник подотдела соответствует рангу Мини-

стра! — успокоил меня начальник отдела АСУ, подняв многозна-чительно указательный палец вверх.

Через некоторое время я предстал перед очами «босса» — начальника Электротехнического подотдела Госплана. За мас-сивным и обширным столом, напоминавшим биллиардный, сидел под стать столу массивный, как глыба, откормленный мужик с хорошо выбритым двойным подбородком. Я перед ним казался себе пигмеем.

— Ну-ну... Посмотрим, что там предлагают нам куряне, — изрёк он солидным баском, еле приоткрывая ротовую щель и глядя на меня сверху вниз.

Я доложил предельно кратко сущность своих предложений.В ответ большой начальник изволил изложить мне суще-

ствующую систему планирования «по столам»: «Вот за этим столом сидит человек, планирующий поставки для сельского хозяйства, а за этим — для лесного хозяйства, и т. д.» Я, со своей стороны, подверг критике систему планирования «по столам» и, очевид-но, довольно обоснованно. В надежде, что внедряться эта систе-ма будет не скоро, «босс» сдался и даже согласился подписать мой отчёт. Но... только после подписи Заместителя начальника Гене-рального штаба. При этом он с самодовольной усмешкой вынул из сейфа утверждённый в генеральном штабе классификатор Мини-стерства обороны:

— Подарить не имею права, сами понимаете, — и он пока-зал мне пальцем на гриф «Секретно», — но дать почитать здесь — могу, пожалуйста.

Одного беглого взгляда мне было достаточно, чтоб узнать в нём уже знакомый мне и имевшийся у меня в Курске документ, основан-ный на той же традиционной системе классификации «по столам».

— Спасибо, с этим документом я знаком, — успокоил я высо-кого начальника. А затем самоуверенно добавил: — Значит, встре-тимся ещё раз, когда выйдет новая редакция классификатора.

184 185

На этом мы расстались. И я поехал восвояси, полный реши-мости продолжить работу с классификаторами до победного конца. Ночью, лёжа в купе на вагонной полке, мысленно переби-рал разные варианты «как переубедить работников Министерства обороны отказаться от своего классификатора». И по приезде в Курск я решил сделать два варианта отчёта: один по их, а другой — по моей классификационной схеме. На это уйдёт, естественно, в два раза больше времени, но только лишь увидев воплощённые результаты, военные смогут сравнить и оценить достоинства моих предложений.

Второй вариант отчёта я закончил только в феврале. Бабен-ко с трудом и нехотя подписал оба варианта, всем своим видом показывая, что он просто уступает моей прихоти. В родном Мини-стерстве я сдал оба отчёта, как и положено, в спецчасть (они содер-жали полный перечень передвижных электростанций военного и гражданского назначения, выпускаемых в стране).

На следующий день я с облегчением понял, что в Мини-стерстве к моей затее отнеслись более понимающе, чем Бабенко, и ответственный руководитель, загадочно улыбаясь, подписал оба варианта отчёта. Я хотел схватить подписанные документы, чтобы немедленно ехать с ними в Министерство обороны, но при-сутствовавший при подписании представитель спецчасти отстра-нил мои руки, упаковал оба отчёта в невзрачный брезентовый серо-зелёный портфель и сказал:

— Успокойтесь... Отдохните... Завтра с утра сюда вам пода-дут специальный автомобиль, и вы с ним поедете, куда надо.

— Но ведь в Москву я свои отчёты вёз сам без торжественного эскорта, самым обыкновенным поездом?!

— Вы сюда везли одни документы, а вот теперь, после подпи-си Заместителя Министра, это уже другие документы.

Пришлось ждать до завтра. Утром в спецчасти Министерства меня уже приветствовал курьер — молодой парень самого обыкно-венного сложения. Однако сзади под его пиджаком угадывалась внушительных размеров кобура с пистолетом. Курьер сам схватил серозелёный брезентовый портфель с отчётами, не дав мне даже прикоснуться к нему, и понёс этот портфель в багажник брони-рованной легковой машины. Меня усадил рядом с собой. Про-ехав с комфортом несколько кварталов от нашего Министерства до Министерства обороны, курьер снова взял заветный портфель и понёс его в спецчасть Министерства обороны. Я же послушно плёлся за ним сзади.

К моему немалому удивлению рассмотрение моих докумен-тов в Министерстве Обороны прошло быстро и без всякой воло-киты. Ответственный полковник быстро рассмотрел вариант отчёта, сделанный согласно утверждённому ими классификатору, и громко воскликнул:

— Это же черт знает что! Всё свалено в одну кучу! Кто только придумал такой классификатор?!

Я не стал ему говорить, что этот классификатор придумали они сами, а просто подложил свой классификатор и второй вари-ант отчёта:

— Теперь вот посмотрите-ка на этот вариант классификатора — это альтернативный вариант.

Как я и ожидал, последовала одобрительная реакция:— О! Вот это другое дело! Тут всё ясно и понятно. Этот вари-

ант мы примем и подпишем. Какие вам документы мы должны подписать сейчас? Акты? Это к полковнику такому-то. Командиро-вочное удостоверение? Это в канцелярию, что этажом ниже.

— А как же быть с Госпланом? Там же ваш классификатор пока действует, — напомнил я.

— О Госплане не беспокойтесь. Мы с ними договоримся сами, — уверенно заявил ответственный полковник.

Недели через две после моего победоносного возвращения в Курск пришли по почте все документы о благополучном закрытии темы «Разработка классификатора...». Было досадно, что ни Бабен-ко, ни Загурский не поздравили меня с завершением эпопеи. Все восприняли этот факт, как само собой разумеющийся.

Как хоть кое-какое поощрение я воспринял предложенную мне командировку на Украину. Я сейчас никак не могу точно вспомнить зачем и куда меня послали. Но приятность команди-ровки состояла в том, что мне предстояла пересадка в Киеве, где со дня на день должна была родить Фаня. Увы, ко дню моего при-езда она ещё не родила! Вечерком мы с папой сходили проведать её в родильное отделение больницы, где она находилась уже не первый день, явно перехаживая все назначенные сроки. Фаня бойко сбежала к нам, стоящим в вестибюле, по широкой мрамор-ной лестнице. Она была, как всегда, весела и оживлённа. «Меня уже здесь зачислили в штат, — шутливо заявила Фаня. — Помо-гаю всем нянечкам ухаживать за роженицами». Через несколько дней на обратном пути я снова оказался в Киеве, и прямо с поезда меня потащили к Фане, которую именно сегодня выписали из больницы. Фаня с мужем жила теперь в далёкой Дарнице. В квар-тире было много молодёжи. Все рассматривали новорожденного

186 187

мальчика, который вроде бы осмысленно смотрел на нас, смешно моргая большущими ресницами. Фаня устроила скромный «стол» по этому поводу, а я поспешил на поезд домой в Курск, где скоро рожать должна была Ася. Впрочем, я беспокоился зря: дома всё было спокойно, и Ася по-прежнему была на месте, и в том же положении.

Лишь днём 29 февраля мне позвонил на работу Геннадий (муж Людмилы, гостивший в тот день у нас) и сообщил, что он только что отвёл Асю в роддом. Весь вечер я измерял шагами вестибюль роддома, ожидая сообщения из родильной палаты. И лишь только в 11 часов вечера вышла к нам медсестра и прико-лола кнопкой к двери написанную от руки бумажку со списком рожениц, где была запись «Гойзман — девочка»! Ура! Всё благопо-лучно! Значит, теперь у нас есть ещё одна доченька — Лиля!

У меня в руках были какие-то продукты для передачи Асе, но пожилая санитарка меня обругала и погнала ко всем чертям: «Идите спать, папаша, и не морочьте никому голову. Приходите утром, как положено. Вон расписание приёма передач на стенке висит! Грамотный, небось».

Утром ни свет, ни заря я был уже в роддоме и передал Асе записку с поздравлением и едой. На работу я, конечно, чуть-чуть опоздал. Но каково же было моё удивление, когда, подымаясь бегом по лестнице, я заметил громадный плакат с броским лозун-гом: «Отцу-герою СЛАВА!!!». А из дальнейшего текста следовало, что отец-герой — это я!!! Плакат, оказывается, к моему приходу успели написать сотрудники Асиного отдела № 6. Один из них, Павел Басевич, по дороге на работу случайно встретил шедшего в школу Володеньку и всё у него выпытал. Да, в те годы в семьях особой моды на детей не было, а героически размахнуться на тре-тьего ребёнка в нашем институте отважились только мы с Асей.

В апреле месяце состоялась защита диссертации Ната-льи Михайловны Тимофеевой, в которой я принимал непосред-ственное участие. Перед началом защиты Тимофеева собрала в маленькой комнатушке человек пять таких как я помощников и объяснила нашу задачу: «Так, ребята на изложение сущности диссертации мне отводится всего 20 минут, а время на ответы по вопросам из зала — неограниченно, быстро и деловым тоном объ-явила Наталья Михайловна. — В комиссии сидят все электросвар-щики, которые ничего не смыслят в методах прогнозирования и прогнозирования развития сварочных аппаратов. И мне нужно дополнительное время на то, чтобы преподать им азы прогнозиро-вания. Вот вам листочки, на которых написаны вопросы к диссер-

танту, которые вы зададите мне из зала. А эти номера — порядок вопросов... Ну, я побежала... Пошлите меня к чёрту...» И она помча-лась в зал заседания. Игорь Петрович Керов, научный руководи-тель диссертанта, сидел в зале в первом ряду, а мы, помощники, рассредоточились по разным рядам и местам. Защита прошла успешно, как по накатанному сценарию. Потом небольшой банкет в уютном ресторане-подвальчике на улице Горького. Ну вот, и Наталья кандидат!

Вскоре я, как и обещал Кононову, начал процедуру увольне-ния. Написал заявление с непробиваемой мотивировкой: как не прошедший по конкурсу на замещение вакантной должности, и отдал на резолюцию Георгию Яковлевичу (Загурский был в какой-то очередной командировке). Бабенко вызвал меня немедленно к себе в кабинет.

— Ты что это надумал? — заорал он на меня. — Какие там ещё конкурсы? Иди на рабочее место и занимайся своими заявка-ми на изобретения.

И он демонстративно порвал моё заявление на мелкие клочки, показывая всем своим видом, что аудиенция закончена. Я пошёл на рабочее место и тут же написал второе заявление. На следующий день Бабенко снова вызвал меня.

— Об увольнении не может быть и речи, — на сей раз без крика, но весьма решительно заявил Георгий Яковлевич. — Ну, куда ты пойдёшь? Правда, на этот вопрос отвечать не принято...

— Нет, почему же? — возразил я. — Скрывать мне нечего. Перехожу во ВНИИОргтехнику.

— Во ВНИИОргтехнику? К Белякову? Да я сейчас же позво-ню ему и попрошу, чтобы...

И он тут же начал накручивать телефон. Потом, не добрав номер до конца, медленно положил на место трубку...

— Мда-а... Но ты всё же подумай. А заявление твоё я порву. Так что, иди работай!

Тут он снова демонстративно начал рвать моё заявление об уходе. Я понял, что разговора с ним у нас не получится. Подумать только, он даже не поинтересовался подлинными причинами, побудившими меня увольняться!

И я написал третье заявление, которое на сей раз официаль-но сдал в отдел кадров и попросил зарегистрировать его. Через две недели в отделе кадров мне вручили прощальный «бегунок» — обходной лист, на котором все службы завода и института должны были расписаться, что я никому ничего не должен.

188 189

Кстати, вместе со мной бегунок оформляли главный кон-структор института Леонид Алексеевич (в связи с выходом на пенсию) и директор завода (он же и директор института) Вла-димир Николаевич Локтев. Курский Обком коммунистической партии выразил ему недоверие, и Министерство электротехники вынуждено было уволить одного из лучших своих директоров.

Потом в отделе был скромный прощальный обед. Все выпили немного, потом пели грустные украинские песни. Девочки плака-ли, предрекали разгон отдела. Но меня никто не упрекал. Все всё прекрасно понимали.

64. На новой орбите

А 25 апреля 1972 года я уже вышел на новую орбиту своей жизни: поступил на работу в Курский филиал ВНИИОргтехники. Принят туда я был в отдел информации на должность заведую-щего патентным сектором с окладом 180 рублей (как Кононов и обещал!).

Так я впервые оказался на «гражданке». Институт находил-ся на центральной улице Курска. Всё мне было непривычно: на работу идёшь пешком, заходишь в институт — без предъявления пропуска, уходишь раньше времени — пожалуйста, и без всякой увольнительной записки! Надо съездить в Москву в патентную библиотеку — пожалуйста! Вместе с переводчиком? — пожалуй-ста! Как-то ночью я даже проснулся оттого, что смеялся в голос. Смеялся от удовольствия обладания свободой! Да и повышение зарплаты на 20 рублей позволило нам легче тянуть от получки до полчки. Разумеется, появились и проблемы.

Первая проблема — мой новый шеф Кононов. Каждый рабо-чий день он занимался только тем, что подолгу проверял и поучал сотрудников, вызывая их поодиночке к своему столу. Я чётко поставил ему условие — по всем служебным делам он общает-ся только со мной, а не с моими подчинёнными (пусть отнимает лучше время у меня, чем у них, как-нибудь по вечерам я навер-стаю упущенное!). Он согласился, и в дальнейшем, к его чести, никогда своего слова не нарушал.

Вторая проблема — это завоевание авторитета у моих новых подчинённых (а их оказалось у меня аж два человека: бывший конструктор Алла Соленкова, а ныне — инженер-патентовед, и бывший учитель английского и немецкого языков Валерий Фай-тельсон, а ныне — инженер-переводчик). Я прекрасно понимал, что являюсь у них отнюдь не первым начальником на их веку, и

меня, обязательно, начнут сравнивать с моими предшественника-ми! Моя ближайшая предшественница ушла в одну вновь обра-зованную фирму, а её «заместительша», прежде чем занять место начальника патентного сектора, потребовала, чтоб её послали в Москву на учёбу в патентный институт, причём обязательно на дневное отделение, да ещё с выплатой средней заработной платы. Наивные руководители ВНИИОргтехники, как ни странно, согла-сились послать её на учёбу, а в столице она уж постаралась быстро где-то затеряться.

Авторитет у инженера-переводчика Файтельсона я заво-евал довольно быстро: отредактировал несколько выполненных им переводов, после чего Файтельсон (и Соленкова тоже) с удивле-нием поняли, что я более-менее владею и английским и немцким языками. А самое главное, Валерий признался, что наконец-то теперь он сам понял всё, о чём писал автоматически.

С хитренькой (что называется — «себе на уме») Аллой Солен-ковой в один из моих первых дней работы на новом месте мне при-шлось посетить отдел по конструированию печатающих машин. Отдел размещался далеко от центра города, в бывшей столовой КЗПА. Поехали туда. Там я без труда разобрался в сложнейших хитросплетениях чертежей полиграфических машин, в которых и Алла-то, проработавшая конструктором в этом институте не один год, видно, «плавала». Она была весьма поражена этим, но ещё больше я поразил её по дороге домой. Проголодавшись, мы решили где-нибудь перекусить, для чего надо было спросить у первого встречного, есть ли здесь поблизости столовая. Но улица, как назло, была безлюдной. Ага! Вон вдали появился и прохожий! Когда мы поравнялись с ним, я спросил, как найти столовую, но прохожий оказался глухонемым. Тогда я, вспомнив знания, пре-поданные мне моими двумя глухонемыми братьями, спросил его об этом же на родном для него языке жестов, и он, поняв меня, объ-яснил дорогу. «Как? Вы и этот язык знаете?!» — невольно вырвался у Аллы возглас удивления и восхищения. Ну, после этого автори-тет мой в её глазах сразу же подпрыгнул, наверняка, на добрые две ступени.

Третья проблема возникла неожиданно. Внезапно меня вызвал к себе главный инженер Падалка. Он потряс передо мной каким-то красиво переплетенным отчётом, потом гневно бросил его на стол и дал мне прочесть письмо из московского Головного института, приколотое к отчёту громадной скрепкой. В письме сообщалось, что нам возвращается на переделку в месячный срок отчёт о научно-исследовательской работе «Прогнозирование

190 191

развития средств оргтехники», ввиду отсутствия в нём научных исследований и научных обоснований сделанных выводов. Ха! Оказывается, мой новый институт также, как и родной мне ВНИ-ИЭлектроагрегат, выполнял всё ту же всесоюзную тему «Прогно-зирование развития...», но, естественно, по своей, незнакомой для меня тематике — по средствам оргтехники.

— Я слыхал, ты в «Электроагрегате» уже занимался подоб-ной работой, — скорее утвердительно, чем вопросительно, заявил Василий Лукич. — Так вот я хотел бы услышать от тебя, как от независимого эксперта: есть ли доля правды в этом письме, или это мелкие придирки? Так уверяют меня авторы отчёта из деся-того отдела.

— Ответить сразу я, конечно, не могу. Для этого надо как-нибудь вечерком сесть, прочесть отчёт ...

— Какой тут, к чёрту, «вечерком»? — загромыхал Падалка. — Немедленно бросай все дела, читай отчёт и завтра же доложи мне своё мнение!

Делать нечего. Взял я под мышку отчёт и пошёл с ним к себе в отдел. Доложил Кононову подробности беседы с Падалкой.

Кононов почесал затылок и грустно улыбнулся:— Да... Не взять отчёт ты не мог, это я понимаю... Но если

ты скажешь, что москвичи правы, то переделывать этот отчёт поручат обязательно тебе. А в Положении о нашем отделе № 17 научно-исследовательские работы не предусмотрены. Проблема! В общем, я тут приказывать уже не могу. Так что читай отчёт, и делай выводы, какие сочтёшь нужными. К тому же — сроки! В общем, смотри сам...

Изучив отчёт, я, к сожалению, убедился в абсолютной право-те москвичей, о чём и известил Леонида Фёдоровича на следую-щий день.

— Так, ясно... Знаешь, через несколько минут у Падалки начнётся планёрка, сказал Кононов. — Пойдём-ка на неё вдвоём. Вот только прихвачу с собой Положение об отделе.

На планёрке, когда дошла очередь до нашего отдела № 17, Василий Лукич, игнорируя присутствие Кононова, сразу же спро-сил меня, каково моё мнение о злополучном отчёте. Ничего не оста-лось делать, как поддержать мнение москвичей, и Падалка, как и предсказывал Кононов, немедленно поручил исправить отчёт именно мне. Я ожидал, что сидевший тут же автор отчёта, началь-ник десятого отдела, станет защищать своё творение и обвинит меня, выскочку, в некомпетентности. Но тот молчал, выражая всем своим лицом полное безразличие к происходящему. Только

один Кононов тут же вскочил со своего места, и, потрясая папкой с Положением об отделе, заявил, что это решение незаконно, что в Положении об отделе информации выполнение научно-иссле-довательских работ не предусмотрено, и вообще, поручать отделу информации такие работы — это полный абсурд!

Но в ответ на это эмоциональное выступление Падалка грубо предложил Кононову заткнуть своё Положение в известное место, и, убив меня своей эрудицией, ехидно спросил Кононова:

— А что ж ты, Леонид Фёдорович, командующий патент-ным сектором, до сих пор сам не откорректировал Положение о своём отделе? А? Ты хоть положение о патентных подразделениях читал? Ты хоть знаешь, что патентное подразделение обязано про-водить исследования, в том числе и прогностические?

И Кононов сел, как побитая собака, затаив, как мне кажет-ся, про себя мысль, что знания Падалки таких тонкостей патент-ных вопросов — моих рук дело. Ведь осенью прошлого года, когда Кононов приходил ко мне в гости, мы именно эти вопросы с ним и дискутировали. Он тогда был убеждён, что научно-исследователь-ские работы, должны выполнять разработчики.

Со своей стороны, я тоже попытался как-то «отнекнуться», объясняя, что отчёт, который составлялся целым отделом два года, нужно по сути дела начинать заново, что научные обоснова-ния такого рода требуют переработки большого объёма патентной статистики, которую надо набирать в Москве...

— Сколько тебе надо людей, столько и бери. Бери из десято-го отдела хоть всех. Надо в Москву ехать? — езжай, но чтоб через месяц, ну, от силы через два, новый отчёт был готов и отослан, — завершил дискуссию Главный инженер.

И я, забросив всё на свете, с головой ушёл в новую для меня тематику. Неожиданно для себя я резко охладел к коллекциониро-ванию марок. Но это не было связано с большим объёмом свалив-шейся на меня новой работы. Просто коллекционирование марок утратило для меня смысл: я вдруг почувствовал, что марки лиши-лись своей основной функции, традиционную почту стали вытес-нять более оперативные виды связи — факсы, вместо марок стали применять квитанции франкировальных автоматов, а единствен-ными потребителями громадного количества ежегодно выпуска-емых почтовых марок стали только филателисты. Но если марки теперь не обслуживают почту, то с таким же удовольствием можно коллекционировать и какие-нибудь картинки. Утешая себя тем, что такая нагрузка на меня временна, до вхождения в новую тема-тику, я по 12 часов в сутки сидел в Москве в патентной библиоте-

192 193

ке, а вернувшись домой столько же просиживал на рабочем месте, обрабатывая привезенный из Москвы материал. В помощь себе я взял из отдела № 10 только лишь некую Таню Мерман — девушку-экономиста, которая более или менее была знакома с методикой статистических расчётов.

В июне отчёт был готов, и я поехал в Москву сдавать его в головной институт — во ВНИИОргтехнику. Моими кураторами по этой теме оказались две молодые эрудированные девушки, кото-рые с неподдельным восторгом прочли отчёт и тут же подписали мне драгоценные акты о завершении работ. Более того, они сами предложили мне опубликовать отчёт в типографии Минприбора в виде отдельной книжки. После уничтожения рукописи моей моно-графии, такая книжка мне вроде бы и не нужна была. А с рукопи-сью монографии приключилась вот какая история.

Через несколько дней после моего увольнения мне позво-нил из ВНИИЭлектроагрегата Слава Бондарев: из типографии Информэлектро пришли гранки моей долгожданной книги «Про-гнозирование развития передвижных электростанций» (которая по сути дела должна была явиться преддиссертационной моногра-фией). Я подъехал к проходной КЗПА и получил эти гранки, кото-рый Слава просунул мне через турникет. Дома я откорректировал их и в ближайший же приезд в Москву сдал откорректированный материал в типографию, где меня искренне благодарили за опе-ративность — у них, как всегда, «горел» график выпуска! А потом мне рассказали, что заведующая типографией Информэлектро лично прибежала в Министерство Электротехники, чтоб испра-вить одну мою маленькую оплошность: организовать к моей руко-писи сопроводительное письмецо. На мою беду, она наткнулась на Бабенко, случайно слонявшегося по министерским коридорам. Тот с интересом забрал мою рукопись и клятвенно обещал немедлен-но вернуть её с сопроводительным письмом. Однако, узнав в моей рукописи всё тот же страшный для него отчёт, Бабенко приказал Загурскому срочно всё переделать, вычеркнуть мою фамилию и отправить новую рукопись в Москву за своей подписью. И точка.

Впрочем, во всём была и своя хорошая сторона дела. Резуль-таты приложения своих прежних научных разработок к новой тематике, заставили меня пересмотреть и по-новому взглянуть на свою методику — кое-где явно требовалось её углубление, т. к. я неожиданно для себя вскрыл новое явление — цикличность «всплесков» патентной информации, и, с большой долей достовер-ности, увязал их с появлением на рынке новых моделей изделий! Более того, я даже подверг сомнению достоинства своей моно-

графии, ибо сделал для себя качественно новый и неожидан-ный вывод о том, что прогнозировать производство какого-либо изделия по динамике его патентования вообще нельзя. Анализ патентной статистики в новой для меня области техники не под-твердил, лежавший в основе моей монографии постулат Б. Г. Тардова: «Сегодня в патенте — завтра в производстве», т. к. мне пришлось столкнуться с простым и очевидным явлением, на кото-рое я раньше просто не обращал внимание: «Ни сегодня, ни вчера патентов уже в помине нет, а производство продолжается»! Так о каком научном прогнозировании производства на базе анали-за патентной статистики может идти речь, если оно не связано с патентованием? Значит этот анализ пригоден лишь для вскрытия тенденций развития направлений исследований. Только и всего. А вот с этим уже интересно выступить на ближайшем симпозиуме! Или, по крайней мере, об этом надо срочно писать научную статью.

В Курске известие о том, что во ВНИИОргтехнике я сумел за один день и сдать отчёт по прогнозированию, и даже получить предложение о его публикации отдельной книжкой, очень обра-довало Лукича. Как мне объяснил Кононов, между директором Беляковым и главным инженером Падалкой давно существова-ла взаимная неприязнь. И Падалка всегда злорадствовал при каждой неудаче отделов (оргпроектирования, стандартизации и надёжности), которые курировал лично директор Беляков.

* * *

10 августа 2007 года. После написания первых 20 глав второй части своей книги у меня вдруг вышел из строя компьютер (и это уже не в первый раз!). Но на этот раз диагноз был неутешительным. Неужели все мои труды пропадут вместе с компьютером?.. Но, когда компьютер всё же был в очередной раз восстановлен, и мои треволнения в связи с этим уле-глись, я решил срочно распечатать эти главы на бумаге. Бумага надёж-нее. Она может пропасть разве только в случае пожара?! Да и то, как уверяет писатель М. А. Булгаков, рукописи не горят...

Распечатал. Прочёл. И жестокие сомнения охватили меня. Вообще-то продолжение этой книги я затеял на гребне похвальных отзывов и по «настоянию» своих немногочисленных читателей-родственников... А про-должения, написанные по просьбе читателей, как правило, бывают всегда хуже первой книги. А тут ещё отпечатанные тетрадки беспардонно из моих рук выхватила для прочтения Лиля. Но я решил не отбирать их у неё. Более того, позднее я отважился дать прочитать распечатанные тетрадки и Юле. Обе дочери, по моему наблюдению, читали эти главы с неослабевающим интересом, отказывая иногда себе даже во сне. Но Лиля, не оценивая литературных достоинств прочитанного (а именно

194 195

эту оценку мне хотелось услышать в первую очередь!), заявила, что новая книга — совсем не то, что она ожидала, что это — история завода, а не личной жизни автора.

А что же Лиля ожидала? Что я начну «всенародно раздеваться» и рассказывать читателям об интимных подробностях супружеской жизни? Всевозможные интимные подробности супружеской жизни всех «незнаменитых» индивидуумов уже достаточно освещены маститыми писателями, и мне их высот никогда не достичь. Я бы, дорогие мои чита-тели-потомки, обязательно коснулся интимных сторон своей жизни, если бы они хоть как-то влияли на нашу семью или на мою работу.

Юля, закончив чтение этих глав, вообще не сочла нужным дать им какую-либо оценку. Что это? Дурное воспитание? Или бережное отноше-ние к моему самолюбию? Непонятно...

Вывод напрашивается один — раз моим потомкам эти мемуары не интересны, раз мемуары скатились до уровня «производственного» романа, то со своими писательскими потугами надо кончать.

... Осень 2008 года. Вот уже прошло чуть ли не два года, как я прекра-тил свою писанину. И вдруг некоторые родственники вспомнили о моих мемуарах (сговорились что ли?) и начали чуть ли не требовать, чтобы я обязательно продолжил свой труд. И вот, так сказать, по требованиям общественности продолжаю...

65. Необычное совещание

— Семён Рувимович! Вас Беляков к себе вызывает! — про-кричал Кононов из одного конца нашей комнаты в другой.

Зашёл к директору и застал его с телефонной трубкой, зажа-той ладонью:

— Здравствуй, Семён Рувимович. Тебе тут твой бывший шеф Бабенко что-то хочет сказать, — тихо сообщил Геннадий Петро-вич, передавая мне телефон.

— Я слушаю вас, здравствуйте, Георгий Яковлевич, — учтиво поздоровался я.

— Слушай, Семён, тут в Министерстве Обороны должно состояться согласительное совещание по классификатору (ну, по тому самому, который ты разрабатывал), — бесстрастным голосом сообщил Бабенко.

— Георгий Яковлевич! Но я ведь тему уже сдал?!— Так там открыли новую тему; так сказать, тему-близнец.

Впрочем, это же ещё при тебе было (и он напомнил мне услов-ное название темы, которую я действительно хорошо знал). Но утверждать её будут новые и довольно серьёзные оппоненты. Поэ-тому товарищи из Министерства просят, чтобы на этом совещании присутствовал именно ты. Ну, как? Сможешь подъехать в Москву?

— Я-то смогу, но, вы сами понимаете, у меня теперь есть своё руководство. Согласится ли оно послать меня в командировку с вашим заданием? Это же всё-таки связано с деньгами!

— Об этом я сейчас договорюсь, не беспокойся, — тем же бес-страстным голосом заявил Бабенко.

— Ладно. Передаю трубку.Вопрос с командировкой Бабенко действительно уладил

быстро и на следующий день я уже оказался в Москве. Было раннее солнечное июньское утро и, чтобы как-то убить время, я прямо с поезда решил пройтись пешком от Курского вокзала до Фрунзенской набережной Москва-реки, где находилось Мини-стерство Обороны. Люблю я ходить по утренней Москве, когда даже на Большом Садовом кольце стоит ещё тишина, изредка прерываемая шуршанием шин какой-нибудь шальной легковой машины или звяканием дворницких совков об асфальт троту-аров! Но как я ни старался идти помедленнее, до Министерства Обороны я добрался за два часа до начала совещания. От нечего делать вышел на набережную, полюбовался водами Москва-реки, которые текли в неизвестном направлении, занял скамейку во всегда безлюдном скверике на Фрунзенской набережной, которую облюбовал как удобный наблюдательный пункт с видом на дверь в бюро пропусков Министерства, затем не спеша позавтракал домашними запасами и терпеливо принялся ждать соучастников будущего совещания. Ага! Вот на солидном автомобиле подкатил со своей свитой начальник главка электротехнической промыш-ленности, — мой бывший непосредственный шеф, курировавший ВНИИЭлектроагрегат. Послав кого-то оформлять пропуска, он и его свита тоже решили, по-видимому, посидеть перед совещанием в скверике и, подойдя к моей скамейке, дружески поздоровались со мной.

— Сегодня будет жаркое сражение, товарищ Гойзман. Готов? Держись. Приехали военные спецы из подмосковных научно-исследовательских институтов. Кстати, ты пропуск себе уже оформил?

— Нет.— Что же ты тут сидишь?— Владимир Иванович, я не стал оформлять пропуск, т. к.

пока сижу без допуска.— Как так без допуска? Ты что? Забыл его взять?— Да у меня его просто нет. Я ведь уже несколько месяцев

тому назад перешёл на гражданку в другой институт, а там мне

196 197

оформить допуск ещё не успели. А разве вам Бабенко не говорил о моём переходе на гражданку?

— Как??? — лицо его исказилось от ужаса. — А как же сове-щание? Ты соображаешь, что говоришь? Сейчас сюда приедут люди из Госплана, Госстандарта, Госстроя!!! Это же будет полный скандал!

Он быстро вскочил и почти бегом помчался к бюро пропусков. За ним еле поспевала его свита. А я, поразмыслив, решил не тро-гаться с места и ждать. Должно быть, в порядке исключения, что-нибудь для меня придумают.

Ждать пришлось довольно долго. Я даже вздремнул слегка, подставив солнышку лицо. Наконец из дверей Министерства вышел мой шеф, а следом за ним ещё человек десять в штатском и гражданском. Все направились к моей скамейке. Поздоровались и представились друг другу. А какой-то полковник, радостно поти-рая руки, сказал: «Да здесь на травке режим секретности обеспе-чен надёжнее, чем в стенах нашего заведения!»

Решили начинать совещание, не мешкая, пока не набежали любопытные москвичи. Поскольку классификатор уже предвари-тельно был подписан всеми главными заинтересованными сторо-нами, то все вопросы задавал подполковник, который, очевидно, и был одним из тех самых военных специалистов из подмосковных военных институтов.

По его вопросам судя, я сразу понял, что в жизни он живых передвижных электростанций видел мало. Отвечая на его мно-гочисленные вопросы, я тактично, чтоб не обидеть «высокое начальство», проводил «ликбез», и чувствовал, что полковник из Министерства Обороны (уже подписавший классификатор) удов-летворённо хмыкал, как бы говоря мне: «Молодец, так его, так его учёной мордой по просёлочным дорогам!».

В конце концов, подполковник из института прибег к самым веским аргументам — перевёл свою речь на повышенные тона. Он визгливо заявил, что в этом классификаторе вообще всё смешано в одну кучу:

— Где это видано? Электростанции для инженерных войск имеют тот же код, что и электростанции для лесозаготовок или для каких-то там отгонных пастбищ!

— А они действительно по сути своей одинаковы, — спокой-но ответил я. — Только одни электростанции принимала военная приёмка, а другие — гражданский отдел технического контроля. Но, не приведи господь бог, начнётся война и все гражданские

электростанции всё равно будут реквизированы для военных нужд. Вот тогда вы и оцените все выгоды того, что у них единый код. Подумайте!

Под одобрительный шумок всех присутствовавших полков-ник из Министерства Обороны торопливо постарался закрыть это необычное совещание, предложив принять весь классификатор в целом.

Мой бывший шеф на прощание долго тряс мою руку:— Эх, Гойзман, Гойзман! Что же ты мне раньше не говорил,

что у тебя с Бабенко нелады. Я бы мозги ему вправил...— Что? Уволили бы его с работы? — спросил я насмешливо.— Ну, с работы бы, конечно, не уволил, но...— А каково бы мне было бы после вашей правки мозгов с ним

работать? — задал я риторический вопрос.— Да, оно, конечно...На этой грустной ноте и состоялось моё окончательное про-

щание с Министерством Электротехники. Общесоюзный класси-фикатор был принят, и спустя год издан в виде солидного тома, в котором среди нескольких тысяч соавторов где-то затесалась и моя фамилия.

66. Впервые в Литве

В один из осенних дней Кононов подозвал меня к своему столу и показал информационное письмо из Министерства о про-ведении в Вильнюсе в СКБ «Оргтехники» министерского совеща-ния руководителей патентных и информационных подразделений отрасли. На письме уже стояла директорская резолюция: «Коно-нов, Гойзман! Принять участие. Беляков».

— Готовься, едем в Вильнюс, — заявил Кононов, как о самой обычной поездке, например, в Москву.

Никак не могу привыкнуть к тому, что в моей новой фирме директор так легко и просто разбрасывается деньгами на коман-дировочные расходы. И, главное, на что! На повышение квалифи-кации, на обмен опытом, на учёбу. Вот недавно в Москве прошла «Международная выставка по Оргтехнике». Так по этому случаю был зафрахтован целый туристский автобус, который весь забили специалистами, командированными для осмотра выставки! Чудеса, да и только! Теперь вот Вильнюс. И снова: посылают нас с Кононовым вдвоём, хотя и один из нас мог бы справиться. Но всё-таки сердце у меня забилось от радости в предвкушении встречи

198 199

с новым городом, о котором я столько хорошего слышал от Миши Ландмана.

Узнав, что я еду в Вильнюс, соседка дала мне тут же заказ привезти ей женский пояс «такой на резиночках с кружавчиками» 105 размера. Но на следующий день у меня вдруг резко поднялась температура. Пришедший по вызову врач констатировал: «Вирус-ное заболевание» и выписал какие-то таблетки. Неужели сорвётся командировка в Вильнюс? Обидно. И я начал усиленно лечить-ся, и вечером в субботу (в намеченный день отъезда) я был вроде бы уже в полном порядке. В воскресенье в Москве мы пересели на фешенебельный прямой поезд «Москва — Вильнюс», и вдруг я почувствовал, что у меня разболелся зуб. В вагонном туалете нашёл удобное зеркало и внимательно осмотрел рот. Боже мой! Под одним из передних зубов на десне явно был виден небольшой нарывчик, а на зуб больно было надавить сверху. Знакомая кар-тина! Это же типичный пародонтоз! Всё, как у Аси. Неужели он теперь и меня догнал вслед за ней? А говорили, что пародонтоз не заразен! Ася только недавно (год тому назад) рассталась с этой мерзкой болезнью — промучилась лет десять (не менее!). Ей сразу же сказали, что пародонтоз пока не излечим, но она добровольно лечилась до тех пор, пока не лишилась всех зубов. Неужели и меня ожидает та же участь? Скорее бы уж приехать в Вильнюс, добе-жать до тёти Поли (Мишиной мамы) и прополоскать рот горячим содовым раствором.

Однако посетить с утра тётю Полю не удалось. Поезд пришёл поздно, и мы вынуждены были со всех ног, даже не завтракая, спешить, чтоб поспеть к началу совещания. Обсуждаемые пробле-мы были настолько интересными, что мы (по общему решению) согласились работать и без обеда тоже. Я был доволен, что позна-комился со своим вильнюсским коллегой Костей Барабановым, с коллегой из Риги Астридом Леей и другими. Но всему бывает конец, и совещанию тоже. Наконец мы решили дружно рвануть скорее в какую-нибудь столовую или ресторан, чтоб хотя бы поу-жинать. Но дверь нам загородила могучая фигура заведующего отделом информации СКБ Вацлава Соболяускаса:

— Минуточку внимания, дорогие коллеги! — сказал он со страшным акцентом. — В нашей программе на сегодня ещё есть показать вам достопримечателности нашего тэкнического каби-нэт. Думаю, вам это будет интересно.

Участники совещания горестно завздыхали, но делать было нечего, и все поплелись в подвал здания осматривать технический кабинет и его достопримечательности. Зайдя в технический каби-

нет, все действительно ахнули от удивления: посередине кабинета стоял длинный стол, уставленный бутылками. Между бутылка-ми виднелись блюда с ершистыми горками сэндвичей. Сэндви-чи были небольшие, величиной с половину спичечного коробка, и состояли из кусочков хлеба, перемежаемых варёной колбасой и проткнутых заострёнными спичками. Коллеги с радостью наки-нулись на водку, заедая её сэндвичами. Зуб мой продолжал отча-янно болеть, и эту боль не могла заглушить никакая водка. А голод тоже требовал своё, и я не ел эти несчастные сэндвичи, а глотал их, складывая осиротевшие спички рядом со своей рюмкой. Потом оглянулся вокруг себя и увидел, что возле каждой рюмки лежат по две или по три спички, а возле меня их накопилось уже не менее десятка. Откуда-то всплыла никогда незваная совесть и я, оставив для приличия две спички, украдкой сунул осталь-ные в карман. А сотрудницы Соболяускаса выставляли всё новые бутылки и восполняли дефицит сэндвичей. Между собой они пере-говаривались на языке, в котором я с удивлением признал немно-го понятный мне польский:

— Ну и сильны же эти русские, — сказала одна другой, явно имея в виду меня. — Столько выпил, а ничего по нём не видно.

Про себя я подумал: какая уж тут водка, когда зуб болит?На следующий день все постарались завершить совещание

к обеду, чтоб до поезда выкроить время посмотреть Вильнюс и побегать по магазинам. Я решил сначала купить соседке пояс, а потом осмотреть город и добраться до тёти Поли. С магазинами я потерпел полную неудачу. Пояса («на резиночках с кружавчика-ми»), конечно, были, но все очень маленьких размеров. В России меня пугали, что в Литве все очень плохо относятся к русским. Но я этого не почувствовал. Только продавщицы-хохотушки беззлоб-но смеялись надо мной:

— Бардзо дюжа панёнка у пана! (Мол, очень солидная девушка у меня).

Уже смеркалось, когда я, нагулявшись вдоволь по узким улочкам Вильнюса (как нам объяснили, что в Вильнюсе улица считалась широкой, если всадник с копьём наперевес мог развер-нуться на ней), осмотрев знаменитую башню князя Гедеминаса, вышел к Браме Ченстоховской, а за ней сразу увидел нужную мне улицу Вито. А вот и дом тёти Поли. Это скорей всего даже не дом, а какой-то средневековый замок. К крутой неприступной стене прикреплена узкая железная лестница с железными перильца-ми, ведущая к двери, прорубленной, кажется, на третьем этаже.

200 201

Перед дверью маленькая площадка с железным же ящиком, в котором хранится запас угля для печи.

Тётя Поля приняла меня радушно. И, конечно, у неё нашлась и питьевая сода, чтоб я мог прополоскать рот. Мне стало значи-тельно легче. Разговорились. Я высказал своё удивление тому, насколько здесь распространена польская речь.

— Настоящая литовская столица — Каунас. А здесь всегда поляков и евреев было больше, чем литваков. Ты слышишь, Сёма, когда сюда пришли Советы в 39-м году, так все русские бегали по городу и скупали в магазинах всё подряд, — пустилась тётя Поля в воспоминания. — Я сидела в киоске, так ты поверишь, Сёма, ску-пили у меня даже все карандаши и резинки. А потом (город наш ведь пограничный), собрали всех евреев и ещё кое-кого и выслали далеко за Урал. Разбираться не стали. Только в 47-м разрешили всем вернуться назад в Вильнюс. Вот тогда многие поляки сбежа-ли в Польшу. И соседи мои раньше были поляки. И я, и Миша сво-бодно говорим по-польски.

В эту минуту в дверь без стука буквально ворвалась боль-шая группа молодёжи, тяжело гружённая большими клетчаты-ми сумками. Красивая розовощёкая девушка, вошедшая первой, кинулась целоваться с тётей Полей, тараторя с ней по-польски. Комната наполнилась смехом и шумом.

— Сёма, подумать только! Я тебе только что говорила про мою соседку, которая уехала в Польшу. Слышишь, так это её дочка приехала! Я знала её ещё вот такой маленькой девочкой, — радост-но объяснила мне тётя Поля. — Полякам сейчас разрешили наве-щать здесь в Вильнюсе своих родственников. Без визы на 24 часа в месяц! Так они так и переезжают сюда через границу со своим автобусом, продают польские вещи и покупают русские электрото-вары. Ты посиди, я сейчас позвоню знакомым, что пришёл автобус, и мы будем чай пить. А то времени у них мало. Извини.

Пока тётя Поля названивала своим знакомым, девушки-коробейники быстро и по-деловому распаковывали свои сумки и красиво раскладывали на диване и на тётиной кровати свои товары — сподни (брюки), кощулки (рубашки), парасольки (зон-тики) и прочую дребедень. Я, чтоб не мешать, молча сместился с удобного дивана на жёсткий стул.

А вот и первые покупатели. Я не знал куда себя девать, так как молодые женщины, обращая на меня внимание не больше, чем на шкаф, тут же начали снимать с себя всё, чтобы примерить польские товары. Одна женщина даже предстала передо мной без кофточки и спросила: нравятся ли мне лифчики такого фасона.

Взглянув на часы, я пояснил тёте Поле, что уже опазды-ваю на московский поезд, извинился и незаметно ретировался. Прощай, западная Европа!

А для своей курской соседки, в одном из московских универ-магов я свободно купил пояс именно вильнюсского производства 105-го размера. Жаль только времени, что я потратил в Вильнюсе на его поиск. Мог бы потратить это время с большей пользой...

67. Впервые в колхозе с поселением

Сразу по приезде из Вильнюса меня ожидала новая поезд-ка — в колхоз на уборку картофеля, сроком на целых две недели. С обеденного перерыва нас, «колхозников» распустили по домам, дав время на сборы и на приобретение соответствующей экипи-ровки. Местом жительства для нас назначили деревню Кондрин-ка в Золотухинском районе. До этой деревни, как мне объяснили, можно было добраться только, протащившись 18 километров по просёлочной дороге на восток от районного центра. Глубинка. Ко времени прибытия курской электрички за вокзальчиком желез-нодорожной станции Золотухино нас, одетых по-крестьянски в телогрейки и резиновые сапоги, уже ждал грязный колхозный грузовик с откидными бортами. С радостью разлегшись на соломе, которой щедро был устлан кузов грузовика, мы с шутками и песня-ми двинулись в путь.

Но вот мы углубились в какой-то старый глухой лес и, про-ехав пару километров по лесной дороге, напоминавшей больше просеку, чем «автодорогу местного назначения», внезапно остано-вились у полуразваленной избы... Шофёр крикнул: «Приехали!», и начал услужливо открывать скрежещущие шпингалеты бортов своего «лимузина». Оказалось, что развалюха, возле которой нас выгрузили, и была крайней избой деревушки Кондринка, состояв-шей всего из одного ряда домишек. Деревушка спряталась в дре-мучем лесу на узкой полоске земли вдоль лесной дороги. Как ни странно, все избы её были пусты, окна и двери были заколочены досками. И ни одного аборигена! Мы небрежно побросали в кучу свои вещи, а грузовик поспешил в соседнее село за председателем.

Приехал председатель колхоза (брезентовый плащ поверх телогрейки и видавшая виды шляпа на давно нестриженной голове), и начал деловито выбрасывать из кузова машины какое-то тряпьё. Мы же забросали его разными бытовыми вопросами:

— А где все люди этого села?

202 203

— Были ба люди, — отвечал хозяин на корявом курском наречии, то вас ба на помочь не привезли... Нетути людей. Въеха-ли усе люди. Давно попереселялись до своих дитэй, што работають в Курске да в Золотухине.

— А жить же нам где?— Да вот выбирайте себе два дома, отрывайте доски с их да

живите. Тюфяки для соломы я привёз, одеяла тоже, — показал он рукой на тряпьё, выброшенное из грузовика.

— А с кормёжкой как?— С кормёжкой? Вон видите МэТэФэ* стоит? — он указал на

просеку, и вдали мы действительно увидели на соседнем бугре какие-то электрические огоньки цивилизации. Наверно это и была молочно-товарная ферма. — Это недалече: спуститься в лог и подняться из него. Там на МэТэФэ вам раз в день будут давать флягу молока, а на складе получите баранину. Картохи накопа-ете сами — если в ту сторону идтить, то там среди леса будуть поляны, засеянные картошкой. Это и как раз то поле, которое вам надо убирать.

И он проворно начал залезать в кабину грузовика.— Стой, стой, стой, хозяин, а с топкой-то как? Октябрь ведь

на дворе! — хором остановили мы его.— С топкой? — хозяин почесал давно не стриженый затылок,

сдвинув шляпу чуть ли не на нос. — Избы-то все деревянные, вот берите их и разбирайте, пилите на дрова... Только вы уж акку-ратненько, чтоб не наводить мне тут разруху: сначала разберите крайний дом, а не хватит, то берите дом рядышком. Инструмент, там, топоры, пилы — всё по хатам под лавками найдёте.

Он уехал, а мы дружно кинулись устраивать свой быт: выбрали дом для мальчиков и рядом дом для девочек, набили тюфяки соломой, которую дёргали из примеченного нами непода-лёку стожка, и стали разбирать на дрова крайний дом. Пилить было тяжело — брёвна простенков все были из дуба, твёрдые, как железо, и, вдобавок ко всему, намокшие от прошедших недавно дождей. Добровольцы быстро сбегали на МТФ и принесли целую флягу парного молока, вкус которого все мы уже давно приза-были. Протопили печку. Стало тепло и хорошо, как в раю. После скромного ужина, устроенного нашими девочками из домашних припасов, вышли на «улицу» покурить. Тишина и темнота леса окружили нас со всех сторон. Где-то рядом, но в другом мире, мча-лись на север и на юг поезда, сидели люди по уютным квартирам за телевизорами или гуляли по ярко освещённым улицам.* МэТэФэ — (МТФ), молочно-товарная ферма

Наконец-то мы разошлись по своим тюфякам спать. Ввиду отсутствия простынь, улеглись, не раздеваясь... Мда... Это тебе совсем не цивилизованный Вильнюс с накрахмаленными просты-нями в гостиницах, но всё же хорошо!

Сон почему-то не приходил. Лежу себе и неторопливо раз-мышляю: «Куда же это я попал?». До сих пор мне как-то некогда было общаться со многими сотрудниками своего нового института. Знал только «верхнее начальство», Кононова, работников своего отдела и кое-кого из кандидатов в изобретатели. И лишь в колхозе пришлось столкнуться с коллективом института, как говорится, вплотную. Первое, что меня уже давно поражало, это практически полное отсутствие стариков (за исключением четырёх или пяти участников Великой Отечественной войны, среди которых был и знакомый мне ещё по КЗПА непотопляемый директор Геннадий Петрович Беляков — крупный мужик, стриженный под «ёжика», владелец маленьких сереньких глазок на одутловатом лице и сипловатого голоса). А ведь, теоретически, именно опытные стари-ки должны составлять мыслительный центр института. Меня же окружала, в основном, одна зелёная молодёжь. Второе — многона-циональный состав. В филиале ВНИИОргтехники едва насчиты-валось человек 200. Из них, по моим теперешним воспоминаниям, в институте было человек 25 евреев, три немца, а также: один француз, один азербайджанец, татарин, кореец и даже чеченец. Возможно, доверие к лицам любой национальности объясняется отсутствием военной тематики (?). Непривычно всё это... Третье — никто, даже в условиях колхоза, не вздумал устраивать никаких попоек! Это было уже совсем непривычно и как-то не по-советски...

На следующее утро начались наши трудовые будни. Шли мы шеренгой по полю собирали картофель в вёдра, ссыпали кар-тофель из вёдер в бурты, затем заполняли (затаривали) карто-фель в мешки и грузили мешки в кузов тракторной тележки. Из леса, окрашенного «золотой осенью» в багряные тона, изредка на поле выскакивали лоси и с любопытством наблюдали за нашей работой. Девочки при виде лосей издавали отчаянные вопли ужаса, и испуганные этими воплями животные степенно уходи-ли в чащобу леса. В свободные минуты я искал в лесу грибы. Но осень была уже поздняя, сухая и холодная, поэтому моими тро-феями были, в основном, только свинухи, реже — опята. Правда, один раз в логу на осыпи нашёл трюфель (!) и все сотрудники сбе-жались смотреть на эту диковинку курского леса. Работа в Кон-дринке на всю жизнь оставила во мне светлое воспоминание, как отдых после напряжённой умственной работы. И, по-моему, не

204 205

только я, но и многие другие с грустью покидали эту заброшенную людьми и богом деревню.

Возврат в Курск снова не привёл меня к желанному возоб-новлению привычных инженерных работ: мы тут же были моби-лизованы на уборку строительного мусора в нашем новом корпусе, который, как я узнал позже, вот уже много лет строился методом «народной стройки», т. е. самими же инженерами и техниками института под руководством немногочисленных строителей-про-фессионалов. И вот наступил торжественный день 5 ноября 1972 года, когда весь институт, арендовавший до того помещения в трёх различных местах города, собрался воедино, перебравшись в соб-ственное пятиэтажное здание на улице Сумской! Нашему отделу выделили три комнаты на четвёртом этаже. В одной из них мы поселили библиотеку, в другой разместился патентно-информа-ционный отдел с выгородкой для Кононова по середине, а в тре-тьей, маленькой комнатушке устроили вешалку для одежды и поставили столы для пишущих машин. После завершения всех хозяйственных дел сел я, наконец, за свой стол и начал для себя подводить первые промежуточные итоги. За 8 лет своего суще-ствования до моего прихода во ВНИИОргтехнику её инженерами было подано всего 6 заявок на изобретения, по которым они полу-чили только одно авторское свидетельство. За последние полгода подано уже 11 заявок на изобретения, по каждой из которых, как мне кажется, будет выдано авторское свидетельство. Проведена одна научно-исследовательская работа по прогнозированию и одна работа по исследованию патентной чистоты довольно слож-ного изделия. По-моему, не дурно для начала. А?

68. Впервые в Грузии

То ли перед новым годом, то ли в первых числах нового 1973 года меня вызвал Василий Лукич Падалка. После неболь-шого устного отчёта о моей командировке в Вильнюс, который он выслушал нетерпеливо, явно ради приличия, Падалка обратился ко мне примерно с такими словами:

— Понимаешь, Семён Рувимович, я — главный инженер Курского филиала ВНИИОргтехники. Я должен себя чувствовать, как капитан корабля, который знает куда плыть. Но мне нужен еще и штурман, который проложил бы самый краткий путь к заданной цели. Понимаешь? Сейчас в нашем институте есть три разных отдела и три разные цели. А надо, чтоб осталась одна. Я для нашего института вижу одну цель — разработка принтеров

и пишущих машин! А ты вот ответь мне — каких? Привлеки для этого всю свою науку, но ответь: какие способы печати сейчас наи-более перспективны?

— Но, Василий Лукич, это должна быть специальная науч-но-исследовательская тема!

— Будет тебе тема, если ты так настаиваешь.И действительно, тему мне Лукич организовал и немедленно

включил в план отдела. И снова начались для меня многочасовые поиски в архивах Московской патентно-технической библиотеки. Никогда не предвидел, берясь за эту работу, какую гору патен-тов мне предстоит переворошить. Но, как говорится в пословице, «взялся за гуж, не говори, что не дюж». А пришлось просмотреть и прочесть более 3000 патентов США, Германии и СССР. Я рас-сортировал эти патенты по способам получения изображения (по типам печати) и благодаря такому немудрёному анализу вычле-нил 6 (!) различных типов печати. Выводы были удивительны: если мои принципы анализа патентной информации верны, то большинство пишущих машин и принтеров разных типов печати к 1973 году следовало считать бесперспективными, то есть для них наблюдались явные отрицательные тенденции. Устойчивый, правда, слабо выраженный прогресс в исследованиях наблюдал-ся только в области традиционных принтеров высокой печати, а вот бурный рост исследований, отображавшийся в патентова-нии разработок, неожиданно проявился только для принтеров, основанных на новом способе печати, который наши переводчи-ки перевели на русский язык, как печать управляемыми капля-ми жидких чернил. При редактировании переводов этот способ печати я условно окрестил «струйной печатью». Страшновато мне было делать такой вывод, основываясь всего лишь на появлении каких-то двух десятков новых патентов, и притом почему-то только американских. Но моя слепая вера в силу математической стати-стики (которая знает всё!) взяла своё, тем более что я не очень был уверен в то, что начальствующий Падалка будет внимательно изучать мой отчёт.

Однако я ошибся. Падалка читал отчёт с большим внимани-ем и даже, как мне показалось, перечитывал его несколько раз, т. к. неоднократно вызывал меня к себе и просил давать пояснения по некоторым положениям отчёта. Затем он срочно приказал раз-добыть все оригиналы патентных описаний, относящихся к так называемой струйной печати, и перевести их на русский язык.

Пришлось срочно командировать Файтельсона в Москву за копиями патентных описаний. Я опасался, что он начнёт всячески

206 207

отказываться, но Валерий наоборот, был очень благодарен мне за возможность ездить в столицу. Частые визиты в Москву ему были даже необходимы. Во-первых, Файтельсон, оказывается, писал стихи и каждую свою поездку в столицу использовал, чтоб про-бить их публикацию в редакции журнала «Юность», во-вторых, он мечтал вообще стать москвичом, а способ получить московскую прописку был только один — жениться на москвичке.

Валера вернулся чётко в сроки, указанные в командировке. Не раньше. При этом он внезапно выложил передо мною целую кипу патентных описаний в оригинале.

— Валерий! Так ты что же это привёз? Ты же, по сути дела, патенты из библиотеки украл? Это же уголовщина! — вскричал я в благородном порыве.

— Так там... Семён Рувимович, там такие очереди на копи-рование, что надо было бы каждый день тратить только на это. А своих дел я так и не успел бы сделать. Но ничего! Я во всех папках оставил закладки, что описания взял эксперт «Трюлилинский», а в следующий раз я приеду в Москву и быстро разложу всё назад по местам.

Пришлось срочно копировать в Курске все эти материалы, незаконно изъятые из библиотеки, и, к великой радости Файтель-сона, вновь срочно командировать его в библиотеку для раскладки ворованного по местам.

А пока суд да дело, посадил Музу Иконникову (которая, кстати, пришла к нам, уволившись из ВНИИЭлектроагрегата буквально через месяц после моего увольнения) за переводы с немецкого. В добротности её текстов я, конечно, не сомневался. Валера же взялся за переводы патентов с английского языка. Ну а я следом за ними редактировал их переводы.

Но самое ошеломляющее было потом. Внимательно изучив переводы патентов и учтя выводы, которые я сделал в своем отчёте, Падалка отважился на пересмотр тематического плана института, чтобы все силы направить на разработку принтеров нового типа, принтеров струйной печати. Один из отделов инсти-тута администрацией института был вообще расформирован, второй — перепрофилирован на разработку принтеров струйной печати, а половина отдела автоматики была посажена на разра-ботку электронных систем управления печатью.

Со стороны Падалки и Белякова это был очень смелый и рискованный шаг. Появились и новые кадры — это Володя Рязан-ский, уволенный из аспирантуры Педагогического института как политически неблагонадёжный элемент, рассказывающий

политические анекдоты. Этот «без пяти минут кандидат физи-ко-математических наук», поступив на работу к нам, анекдоты рассказывать прекратил и ушёл с головой в создание сердца прин-тера — печатающей головки. Это был и Евгений Беляев — кан-дидат технических наук, участник разработки автоматического лунохода. Он возглавил работы по системе перемещения головки принтера вдоль строки. Правда, проработал у нас он недолго и внезапно исчез.

Гораздо позже я не раз встречал Женю Беляева, и он в одну из таких встреч рассказал мне свою горестную историю. Прора-ботав в Москве много лет без всяких отпусков, приехал он как-то в Курск, чтобы повидаться с родителями и со своими стары-ми школьными товарищами. Но ему сказали, что все его друзья в настоящее время пропалывают в таком-то колхозе сахар-ную свеклу. Не долго думая (отпуск уже кончался), Беляев едет в указанный ему колхоз и с ужасом видит своих друзей, научных работников, которые, рассыпавшись по бескрайней свекловичной плантации, вручную букетируют ростки сахарной свеклы. И тут он делает удивительный поступок: увольняется из своего косми-ческого конструкторского бюро и поступает на работу в Курский сельскохозяйственный институт для того, чтобы разработать самоходный автомат по букетировке сахарной свеклы! Его приня-ли, но денег на разработку выделили очень мало. Однако Беляева это не остановило, и он практически за свои личные сбережения и за взятки (в виде бутылок с водкой) сумел изготовить опытный образец самоходного автомата, который показал свою высокую работоспособность. Вот тут-то и началась его трагедия. Беляев начал обивать пороги органов местной власти, предлагая вне-дрить в производство свои автоматы на одном из курских заводов, но нигде не встречал взаимопонимания. Никто из начальства не был специалистом, и поэтому никто не отважился поверить в автомат Беляева и рисковать ради него своей карьерой. Уже рабо-тая у нас, неуспокоившийся Беляев написал письмо в Москву в ЦК Компартии на имя самого генерального секретаря Брежнева. Но канцелярия товарища Брежнева не захотела даже вникнуть в суть дела, а переслала его письмо на имя первого секретаря Кур-ского обкома партии с резолюцией: «Принять меры, чтобы подоб-ные письма впредь не попадали в канцелярию ЦК». И меры были приняты — Беляева отправили на обследование в психиатриче-скую больницу. С точки зрения психиатров его поступки действи-тельно были странными и не вписывалось в «нормы поведения нормального советского человека». Подумать только: обеспечен-

208 209

ный специалист уволился из престижного конструкторского бюро, бросил московскую квартиру, отказался от московской про-писки, за свои собственные деньги изготовил автомат для про-полки свеклы...

Кончилось тем, что Беляева признали инвалидом труда, получившим профессиональную травму. Документ с такой фор-мулировкой навсегда запрещал ему заниматься трудовой деятель-ностью по специальности, но давал право на получение пенсии, равной его среднему заработку. А средний заработок у него был солидный!

В самом начале октября 1973 года состоялось очередное сове-щание информационных и патентных работников. На сей раз оно проводилось не в Вильнюсе, а в Кутаиси — столице древней Колхиды (западной Грузии) на базе Кутаисского СКБ «Проектпри-бор». Мы с Кононовым добирались туда через Москву самолётом, где соединились с группой едущих на это же совещание министер-ских дам и работников Московской ВНИИОргтехники. Кутаиси встретил нас палящими лучами солнца, а работники кутаисского аэропорта выстроились вдоль аллеи, ведущей от трапа самолёта в холл, и искренне аплодировали нам. Хоть я и впервые прибыл в Грузию и, разумеется, уже много был наслышан о грузинском гостеприимстве, но такого не ожидал.

Представители СКБ, встречавшие нас, объяснили нам при-чину столь радушного приёма: на днях кутаисский самолёт потер-пел аварию в районе Москвы и все, кто был в нём, погибли. И вот после нескольких порожних рейсов мы оказались первыми пасса-жирами, которые осмелились лететь в Кутаиси самолётом. Сооб-щать в газетах и по радио об авиакатастрофах в Советском Союзе запрещалось, а поэтому: «Слава, слава, слава героям!», то есть нам, ничего не знавшим.

В стороне от здания аэропорта за невысоким заборчиком стояла большая группа людей в траурных одеждах, напряжённо наблюдавших, как из грузового отсека нашего самолёта выгружа-ют гробы. Кто-то из прибывших жизнерадостно заметил, что полёт вместе с покойниками — это спокойный полёт, но хорошо, что мы о гробах ничего не знали.

— А как мы в город отсюда поедем? — требовательным тоном спросила представительница Министерства.

— Мы поедем на метро, — услышал я небрежный ответ пред-ставителя СКБ.

— Как??? — у бедной москвички от изумления чуть не вылез-ли глаза из орбит. — У вас уже есть метро?

— Нет, нет, метро у нас ещё нет. Это нашего шофёра так зовут. Митро, Митрофан по-вашему.

Шофёр Митро невозмутимо сидел за рулём микроавтобуса и ждал, когда мы все рассядемся. При въезде в город, я сразу же обратил внимание на большое количество мелких мастерских, в которых работали жестянщики. На всех мастерских висели аляпо-вато разрисованные рекламные объявления с надписями от руки по-русски: «ИЗГОТОВИМ ВОРОТА». И действительно по дороге я видел много богатых вилл с чудесными сварными воротами, хотя иногда встречались и лачуги, вообще неогороженные забором, но ворота при этом обязательно были. Они, очевидно, были неотъем-лемой частью местного менталитета!

Разместили нас в центре города в ветхозаветной гостинице и немедленно повели в ресторан «перекусить», предупредив о том, что всё уже оплачено. За столом, стоявшим рядом с нашими сто-лами, сидели двое грузин и пели что-то на родном языке. На их столе и под столом стояло поразительное множество пустых буты-лок, свидетельствовавшее о том, что сидят они здесь уже давно. Боже, но как чудесно они пели на два голоса! Удивительно, как можно прекрасно петь после такой обильной выпивки! Наши жен-щины-москвички, прилетевшие одним рейсом с нами, были един-ственными представителями женского пола в ресторанном зале. Правда, обслуживала нас всё-таки официантка, носительница неулыбающегося белокаменного лица, которое резко выделялось на фоне чёрного траурного платка, туго завязанного под подбород-ком. На тротуаре перед входом в ресторан стояли, заложив руки в брюки, молодые люди, которые изредка перебрасывались между собой одной-двумя фразами. Такие же группы молодёжи стояли на углах и других улиц. Их молодые жёны в это время, очевидно, были заняты домашними делами. В скверах допоздна сидели ста-рики и играли в нарды. Их жёны-старушки тоже, очевидно, сидели дома. Быть может, чтобы руководить молодыми хозяйками?

На совещании мы работали не спеша, никто не рвался скорее домой. Работали по полдня, затем следовал обед с вином, «куль-турная программа» тоже с вином, затем — затяжной ужин (тут уж пить вино сам бог велел). Как-то во время одного из таких ужинов я разговорился с кандидатом технических наук начальником отдела научно-технической информации:

— А почему из Воронежа никто не приехал? — спросил я его удивлённо.

— Панымаиш? Всю карту обсмотрели, нигде такого города не нашли. Харьков есть, Белгород есть, Курск есть, Орёл есть... А

210 211

вот Вороныш нигде нэт и решили, что название у него не такое. Как правильно? И куда писать?

— Так вы же не на ту железнодорожную ветку смотрели. По ней поезд «Тбилиси — Москва» не ходит. Кстати, Рождэн, — спро-сил я небрежно. — Где ты защищал диссертацию?

— Я? В Одесском мясомолочном институте.— Тяжело пришлось?— Нэт. Совсем нэ тяжело. У меня в Одессе дядя — директор

мясомолочного комбината. Панымаиш? Так перед ним там все по одной дощечке ходят. А сколько дядя им мяса падарыл? Тушами прямо дарыл.

В другой раз пришлось беседовать со своим коллегой Яковом Елигулашвили. Не помню уж почему, зашёл разговор о евреях. И Елигулашвили мне с удовольствием сообщил, что он, как и я, тоже еврей, и в патентном отделе есть ещё евреи. Только я — ашкенази, а они все — сефариды. Я впервые узнал о таком делении евреев. Чтоб не ударить в грязь лицом я заметил:

— В общем-то, я слышал о существовании в Грузии горских евреев, которые, наверно, живут где-то высоко в горах.

— Нет, — ответил мне Яша, с трудом отдышавшись от смеха (вместе с ним хохотали ещё две, сидевшие с нами рядом девушки, очевидно, тоже еврейки). — Эти евреи живут не в горах, а прожи-вали когда-то компактно в городе Гори! А теперь они живут и здесь в Кутаиси, и в других грузинских городах.

— А на каком языке вы разговариваете дома?— И разговариваем по-грузински, и танцуем по-грузински:О-па! — и он тут же вскочил с места, готовый кинуться в

зажигательный танец, чтоб доказать мне, что всё может.— Но чем же тогда вы отличаетесь от грузин? — усадил я его

на место подле себя.— Как чем? Ну, во-первых, религией, а во-вторых, грам-

матическими корнями, заложенными в фамилиях, например: Мошеашвили, Тавдидишвили, Елигулашвили и тому подобные. Улавливаешь? Кстати, в фамилии Сталина — Джугашвили, тоже уроженца города Гори, лежит еврейский корень! Джуга — выкрест! Так что, говорят, что Сталин тоже из горских евреев! А выкресты — самые большие антисемиты!

Невольно я стал сравнивать Кутаиси с Ереваном, где мне доводилось несколько раз бывать в связи с командировками из ВНИИЭлектроагрегата. Ереван — европейский город с каким-то азиатским, точнее, со средиземноморским колоритом, завезен-ным, очевидно, армянами-эмигрантами. Во многих лицах армян

чувствовалась эрудиция; все, даже молодёжь, хорошо знали мно-говековую историю своего народа. Те, с кем мне довелось сталки-ваться, правильно и почти без акцента говорили по-русски. Здесь же была другая атмосфера, другой менталитет.

Через весь город Кутаиси к морю мчит свои воды река Риони. Не то чтобы река, а так — бурный горный ручей с кристальночи-стой водой. Река протекает даже по территории гостеприимного СКБ, течёт под широким балконом-верандой, который служит как бы продолжением столовой. Река журчит. Птички поют. Всё тихо и хорошо. Никого ничто не волнует. Главное — хорошо поесть, выпить хорошего вина, красиво попеть в хорошей компании. Не то, что эти армяне, которые со своих выжженных солнцем гор вот уже который год с вожделением смотрят на заброшенные равнинные земли Турции (откуда их изгнали ещё в 1915 – 1918 годах), которые даже все памятники в Ереване поставили лицом в сторону нена-вистной Турции, которые устраивают многолюдные демонстра-ции протеста против мирных заявлений советского руководства в адрес турок. Нет. Тут таких страстей я не увидел. Различия были даже в мелочной торговле: в Ереване на всякую ерунду завышают цену, но сдачу дают полностью, а в Кутаиси цены называют точны-ми, но сдачу дают не полностью... или вообще не дают.

А пока у наших хозяев была только одна забота: как можно основательнее познакомить нас с местным вином «Имерули». Этим лёгким, но коварным вином они преследовали нас с раннего утра и до позднего вечера, объясняя, что каждый уважающий себя мужчина должен выпить 3 литра вина в день!

Уф! Наконец-то явно затянувшееся совещание закончилось, и хозяева доставили нас в аэропорт. Там снова пили «Имерули» — на посошок. Но вдруг выяснилось, что строгая контрольная комис-сия аэропорта обнаружила какой-то мелкий дефект в самолёте, который должен доставить нас в Москву: нужно было заменить какой-то болтик, который есть только на складе в Тбилиси. По радио нас успокоили, заявив, что за этим дефицитным болтиком вроде бы уже послан в Тбилиси специальный самолёт, поэтому произойдёт задержка вылета не более чем на часа четыре.

Это известие убедило наших радушных хозяев не дожидать-ся отлёта, и отправиться по домам. А мы ещё раз поблагодарили работников СКБ и облегчённо вздохнули после их отъезда. Стало тихо. Палило во всю солнце. Все пассажиры, развалившись на удобных аэропортовских скамьях тихо переговаривались между собой, переваривая «Имерули», или мирно дремали.

212 213

И только лишь один пьяный старик-еврей в шикарном костюме с дорогим галстуком, болтавшимся поверх пиджака, нервно ходил по залу ожидания и приставал ко всем с одной лишь фразой:

— Вы слышали, как наши этих сволочей бьют? Мы уже вышли к Суэцкому каналу! Мы — евреи! Мы никому не дадим плевать себе в кашу!

Я прекрасно понимал, что пьяный еврей-старик ведёт речь об идущей сейчас в Израиле войне, которую позже назвали «войной судного дня». Но ещё я прекрасно был осведомлён и об антииз-раильской позиции, занятой нашим правительством, и об анти-семитских настроениях среди участников нашего же совещания. Старик явно раздражал всех. Чувствуя, что через минуту он схло-почет от кого-нибудь из членов нашей делегации по физиономии, я подошёл к нему и вежливо посоветовал:

— Уважаемый! Прекратите болтать.Но старик не унимался. Более того, он вытащил из бокового

кармана пиджака и стал показывать мне какое-то своё удостове-рение в авторитетной красной корочке:

— Вы не подумайте... Я председатель Московской коллегии... Но вы представляете себе, как мы этих арабов бьём?..

Да... Гостеприимные грузины, принимавшие этого «москов-ского председателя», в знак уважения к хорошему человеку, видно, здорово «наимерулили» его на прощанье. И тут уж я не выдержал. Раз русский язык через корку его опьяневшего разума не пробива-ется, то я сказал ему по-еврейски (никогда в жизни до этого я на этом языке не говорил): «Фермах ди мойль! Вус клопс ди аф дем ганце вельт?»*. Мои слова произвели на него такое впечатление, будто он внезапно увидел перед собой инопланетянина. Старик на несколько минут буквально онемел, потом спрятал своё удо-стоверение, но вдруг снова пошёл приставать к ожидающим: «Вы знаете? С нами едет умнейший человек, — твердил он всем, пока-зывая на меня рукой. — Это такая голова!».

Слава богу, вскоре объявили посадку на долгожданный рейс. Но даже сидя в самолётном кресле он ещё долго крутился, оборачивался в мою сторону, пытаясь привлечь внимание соседей ко мне, пока сон его не сморил.

Но вот я и снова в Курске. Работа над созданием струйного принтера кипела. Не забывал Падалка и своего давешнего тре-бования к конструкторам других изделий, которое он сформу-лировал, когда я только появился в этом институте: «Ни одного * В переводе с идиш: «Захлопни рот! Что ты тарабанишь на весь мир?»

изделия без патентной защиты!». И не раз, чтобы выручить из затруднительного положения какого-нибудь руководителя темы, мне приходилось подчас высасывать изобретения из его изделия буквально из пальца. Так, в одном довольно простом изделии я нашёл всего лишь одно отличие от известных: одна из деталей под названием «отбойник» имела криволинейную форму в отличие от круглых отбойников, запатентованных для всех подобных машин. Я спросил у авторов:

— Почему эта деталь имеет криволинейную форму?— Не знаю, — ответил мне тот. — На испытаниях эта машина

никак не хотела работать. Бумага в этом месте забивалась между ножами, и двигатель чуть ли не заклинивал. Падалка подошёл, посмотрел и ногтём начертил на отбойнике кривую риску. Велел срезать по этой риске. Мы срезали, и всё сразу заработало.

— А что же это за кривая? — спросил я. — Вы её как-то в чертеже задали?

— Нет, — просто образмерили.Пришлось мне, как математику, заняться распознаванием

этой кривой, и я с удивлением быстро узнал в ней хорошо мне зна-комую логарифмическую спираль, которая, конечно, решала воз-никшую проблему! Поразившись инженерной интуиции Падалки, срочно подал заявку на изобретение. В общем, изобретений в новых разработках я увидел столько, что еле успевал оформлять заявки на них. Начали приходить и первые положительные реше-ния по заявкам на изобретения 1972 года. Процент выдачи поло-жительных решений по заявкам, оформленным мною, неуклонно рос и давно уже перевалил за средний процент выдачи по стране (46%), приближаясь к 85%. Этот факт убедительнее всего работал на мой авторитет. А он, авторитет мой, вдруг действительно потре-бовал своей защиты, ибо я почувствовал появление в институте недоброжелателей.

Первым недоброжелателем был заведующий отделом орг-техники Эрнест Духовный, который после долгосрочного отпуска на защиту кандидатской диссертации, недавно вернулся к испол-нению своих обязанностей. После первого же знакомства с ним, я с разочарованием понял, что имею дело с человеком невысоко-го интеллектуального уровня, глубоко убеждённого в том, что в нашей стране всё делается за деньги или по принципу «ты мне — я тебе». Думаю, что и диссертацию для него, скорее всего, писал сам научный руководитель (либо за деньги, либо для того, чтобы скорее отделаться от бездарного «целевика»). Духовный со снисхо-дительной усмешкой вновь обращённого учёного мужа смотрел на

214 215

все мои попытки сберечь свою честь в отношениях с окружающими меня людьми и вечно выискивал в моей деятельности какую-то скрытую корыстную подоплёку. Однако, убедившись в том, что я действительно бескорыстен и работаю «под интерес», как послед-ний идеалист, он просто стал меня презирать. А для меня презре-ние со стороны таких людей — высшая награда.

Вторым — был мой старый знакомый Саша Иконников, который совсем неожиданно появился в нашем институте. Выи-грав во ВНИИЭлектроагрегате конкурс на замещение вакантной должности руководителя темы по прогнозированию, он пошёл реализовывать тему своим путём. Но, не доведя темы до защиты, внезапно уволился, то бишь сбежал. Повторилась история с раз-работкой многотопливной электростанции, которую Иконников, будучи руководителем темы, тоже бросил на полпути, занявшись внезапно научным прогнозированием. Осев теперь во ВНИИОрг-технике, он попал в отдел Духовного. Правда, вновь заниматься научным прогнозированием он больше уже не отважился. Быть может, на своём опыте осознал, что я был прав и статистические исследования являются в данном случае единственным методом прогнозирования? Не знаю. Зато теперь Иконников, как верный пёс Духовного, ходил по всем углам и коридорам института и попу-ляризировал взгляды своего шефа, активно критиковал резуль-таты моих прогностических исследований, а, следовательно, и направление работ всего института, принятое с подачи Падал-ки. Главный лейтмотив его нашёптываний состоял во фразах: «Ну, и где же они живые зарубежные принтеры струйной печати? Почему ими не занимаются ведущие фирмы мира? Прошло ведь уже столько лет после их изобретения, а вместо живых аппара-тов есть только одни патенты, то есть одни бумажные прожекты». Эрнест Духовный во всём поддакивал Иконникову и даже более жёстко заявлял, что Падалка «играется» в науку, чтобы сделать себе диссертацию за государственные деньги. Впрочем, Падалка ни от кого своих намерений защитить диссертацию и не скрывал и был твёрдо убеждён в успехе своего дела.

По всему было видно, что директор института Беляков после многочасовых бесед с новоявленным доморощенным кандида-том экономических наук тоже загорелся идеей получить учёную степень. Ведь всё это так просто! Главное, это попасть в «хитрую» аспирантуру для недоучившихся руководителей, которую все называют «целевой». В целевую аспирантуру достаточно сдать экзамены хотя бы на одни троечки, а там уж лучший друг Духов-ный, уже протопавший тропинку в продажный учёный совет,

наверняка, ему поможет. Даже если и не поможет, то научный руководитель сам напишет за тебя диссертацию, чтобы выпол-нить план по выпуску аспирантов. Но для нашего института министерством, к сожалению, в целевую аспирантуру выделялось только одно место в год. И тогда, чтобы расчистить дорогу в целе-вую аспирантуру директору заведующий отделом оргпроектиро-вания Духовный решил в первую очередь помочь ему «свалить» претендента на это место, то есть главного инженера Падалку. Мне же в этой «битве гигантов» была уготована своя роль: обеспе-чить Белякова научными публикациями. Я это понял, когда ко мне подошёл Саша Иконников:

— Гм, — деликатно начал он. — тут у руководства есть мнение, что твои обзоры надо дополнить и подкрепить (для боль-шей обоснованности) некоторыми теоретическими расчётами, которые я тут сделал. Просмотри их, пожалуйста.

Как я понял, речь шла всё о тех же обзорах, подготовлен-ных по предложению головного института на основе ежегодных отчётов по прогнозированию развития оргтехники. Я просмотрел бегло его дополнения. Не увидев в них, по крайней мере, никакого «бреда», согласился, так и быть уж, на сотрудничество. Ведь лично против Иконникова я уже давно зла не держал.

Осмысливая его неблагородные поступки во ВНИИЭлектро-агрегате, я всё больше склонялся к мнению, что они делались под нажимом Бабенко. Убедившись, что я ни за что не соглашусь изме-нить свои «крамольные» выводы в отчёте по его приказу, «мэтр» пошёл другим путём — уговорил беспринципного Иконникова принять на себя мою тему и сделать в ней выводы, угодные непо-средственному высшему начальству.

Как только я согласился на сотрудничество с ним, Иконни-ков поспешно предупредил:

— Но у меня есть соавторы.— Кто же? — удивился я.— Беляков и Духовный. Одному публикации нужны для

защиты диссертации, а другому, как сам понимаешь, — для под-тверждения своего кандидатского статуса. Не возражаешь?

На своём горьком опыте я уже был хорошо знаком с ролью руководства в решении судьбы ведомственных публикаций. Поэ-тому после непродолжительных дипломатических переговоров со своей совестью, я, нехотя, согласился с предложением Иконнико-ва. Тем более что Духовный взял на себя все рутинные заботы о проталкивании будущих научных трудов через редакционные советы и типографии.

216 217

Ранней весной 1974 я впервые попал на презентацию аме-риканской оргтехники, проводившуюся в посольстве США. Леонид Фёдорович Кононов, проявляя чудеса настырности, слу-чайно выцыганил в Министерстве один пригласительный билет. Решили в посольство послать меня, как человека сведущего во всей тематике института. Демонстрировали 4 изделия, из которых институт мог быть заинтересован только в двух. Я с удивлением впервые увидел американские методы рекламы. Презентацию проводили не простые работники фирм, а их директора! В неболь-шом зальчике «для прессы» директор одной из фирм демонстри-ровал метод электротрафаретной печати, с которым я пока был знаком только по патентам. Сильно коверкая русский язык он без-апелляционно заявил:

— Для сравнения мы отпечатали три книжных корешка, чтобы проверить их выцветание. На одном из корешков офсетом напечатали слово МАРКСИЗМ, на другом — ЛЕНИНИЗМ, а на третьем — нашим методом ЭКОНОМИКА США. И что же? Через пол-года: Марксизма нет, Ленинизма нет, а Экономика США стоит, как будто только что отпечатанная!

Советские посетители многозначительно захмыкали, не зная: то ли посчитать его провокатором, то ли пропустить его слова мимо ушей, отнеся их к плохому знанию русского языка..

В другом зальчике импозантный пожилой американец с седыми бровями и седыми доброжелательными «дедушкины-ми» усами, одетый в шикарный синий костюм и с бабочкой чёр-ного цвета в мелкий белый горошек, представился, как директор солиднейшей фирмы «Ай-Би-Эм». Он демонстрировал нам новый аппарат типа «Ксерокс», общаясь с залом через русского перевод-чика от ВАО «Интурист»:

— Volodya, please! — Предоставил он бодрым и весёлым голо-сом слово переводчику.

— Аппарат фирмы «Ай-Би-Эм», — начал переводчик замо-гильным тихим голосом, — позволяет получать качественные электрографические копии документов. Девиз фирмы: «Копия лучше оригинала!».

Директор демонстративно накрутил на чистом листе бумаги какие-то еле видные каракули очень твёрдым карандашом, а пере-водчик, обращаясь к сидящим в зале пресс-конференции, просил удостовериться, что начерченные каракули почти не видны.

— Volodya, please! — Попросил старик переводчика торже-ствующим голосом, чтобы он нажал кнопку.

Володя с безучастным видом нажал кнопку и директор всем показал копию. Но в зале раздался недоумённый ропот — лист бумаги был девственно чист. Директор тоже взглянул на бумагу, где должна была красоваться высококачественная копия его кара-куль, и брови его удивлённо полезли вверх:

— Икскъюз ми, — бросил он взгляд в зал и начал крутить ручки настройки. — Volodya, please!

Володя снова нажал пусковую кнопку, но эффект остался тем же, нулевым. В зале уже все откровенно смеялись. Старик вспотел, сбросил с себя пиджак и, блистая заморскими подтяжками, полез куда-то под машину с набором отвёрток. Я изумлённо смотрел за действиями директора всемирно известной фирмы «Ай-Би-Эм» и попытался представить себе нашего высокопартийного директора Белякова в подобной ситуации. Не получалось.

В конце концов, раскрасневшийся американец вылез из-под машины и случайно бросил взгляд на свой «оригинал». И тут он издал громкий радостный возглас: «Оh! Volodya!» и перевернул оригинал лицом вниз, как и положено. Всё сразу заработало. Все смеялись и аплодировали. Мне же было стыдно за свою страну, за растяпу-переводчика.

69. Педагогические потуги

Не нарадуюсь на Юленьку. В этом году ей будет уже 15. Пред-стоит поступление в Музыкальное училище, а это ведь первый шаг к выбору будущей профессии. В этот выбор вся наша семья вложила свой вклад. Я старался привить Юле любовь к музыке и уверенность в себе через возбуждение чувства семейной музы-кальной наследственности — рассказывал ей и об её прапрадеде — композиторе Иехиле Гойзмане, о его детях — потомственных музыкантах. Бабушка Аня, со своей стороны, рассказывала Юле о певческих традициях семьи Мякишевых. Кроме того, чтобы Юля глубже понимала музыку, мы старались регулярно ходить с ней на концерты заезжих музыкантов-исполнителей, я подсовывал ей книжки о жизни композиторов (и не только). Начиная с этих лет, у меня с Юлей наладилось полное взаимопонимание, длящееся до сих пор. Даже Ася — общепризнанный авторитетный педагог в нашей семье, — заметила, что во мне педагогические способно-сти начинают проявляться только в отношениях с уже взрослыми детьми. Только Людмила во время каждого своего наезда в Курск критиковала Юлино воспитание. Она твердила, что Юля слиш-ком быстро читает ноты с листа, а поэтому «забалтывает» произ-

218 219

ведения, и музыканта-исполнителя из неё не получится. Но всё же мы своего достигли. Наши ненавязчивые семейные разговоры привили таки ей любовь к музыке. Ведь мне так хочется, чтобы профессия моих детей в будущем давала им внутреннее удовлет-ворение, а не только заработную плату за отбытие на службе поло-женного времени «от 8 утра до 5 вечера».

Вот Володе уже 10 лет, но контакта с ним я пока не чувствую. Сначала кумиром Володи был дед-пенсионер, который много воз-ился с ним в сарае: делал игрушечные самолёты, автомобильчики. Потом, когда у деда стала расстраиваться психика, Володя отошёл от него. Конечно, я тоже мог бы делать для него такие игрушки. Но на эти пенсионерские занятия, учитывая полное отсутствие у меня навыков, потребовалось бы очень много времени, которого у меня было мало. Говорят, каждый родитель (хочет он того или не хочет) воспитывает из своего ребёнка человека по подобию своему. И если я не любил ни футбол, ни волейбол, то никак не мог с непод-дельной радостью играть с Володей в подвижные игры с мячом. А потребность в них, возможно, у него была. Я и Ася много приложи-ли стараний, чтобы пристрастить его к чтению. Я пытался читать ему вслух, Ася заставляла его читать под угрозой, что не выпу-стит на улицу гулять, пока он не прочтёт определённую норму. Но

результаты были нулевые — Володя упорно избегал книги. Он с полным безразличием наблюдал за мной и моими делами. Про-бовали мы увлечь его музыкой. Юля без нашего согласия пошла и записала его в класс скрипки музыкальной школы. Володя пока-зал здесь очень хорошие музыкальные способности. Учительни-ца была от него в восторге. Но к десяти годам он заупрямился и отказался далее учиться музыке. «Я думал, что здесь надо попи-ликать немного, и всё, — заявил Володя. — А тут, оказывается, надо пиликать целыми днями. А играться когда?». И он помчал-ся играть во двор. Я очень боялся, что когда-нибудь воображение Володи поразит не папа и не мама, а какой-нибудь «чужой дядя», который и сделается для него «педагогом», то есть примером для подражания.

Общения с Лиленькой у меня пока, конечно, не было ника-кого. Мне всегда было приятно смотреть на её вечно улыбающую-ся жизнерадостную мордашку. Однако в начале 1974 года вдруг нагрянула беда — без нашего согласия Лиле в яслях (как и всем детям поголовно) ввели антикоревую сыворотку. И она тяжело заболела чем-то сильно смахивающим на лейкоз. Мы были очень напуганы, ведь моя племянница в Харькове Аннушка только недавно умерла от этой болезни, развившейся у неё именно после введения антикоревой сыворотки. Но, слава богу, эта беда прошла мимо нас.

Как-то, возвращаясь в феврале 1974 года из командировки в Ригу, я почувствовал смутное беспокойство и желание вернуть-ся домой как можно скорее. Выбрал для возвращения короткий маршрут через Орёл, минуя Москву, и вечером следующего дня я уже был в Курске. Подходя к дому, меня встретил сосед и сообщил, что у нас в доме горе, умер Алексей Сергеевич, Асин папа. Умер он 20 февраля в больнице внезапно от инфаркта миокарда на 68 году жизни. Говорят, ночью он звал на помощь, но все сёстры, наверное, спали. Утром мне пришлось в морге с помощью какой-то старуш-ки-служащей одевать его. Затем старушка одна, без моей помощи, ловко сбросила труп в дощатый гроб, куда он упал с глухим стуком. Я поправил ему голову и увидел свежие грубо зашитые нитками швы. Видно, делали вскрытие. Ужасно!

Анна Евграфовна даже с покойным мужем помириться не хотела и требовала, чтоб хоронили его непосредственно из морга. Мы с Асей и приехавшие из Железногорска Людмила с Генна-дием долго уговаривали её, чтобы хоть ненадолго занести гроб домой. Кончилось компромиссом: катафалк из морга заехал в наш двор, и гроб с телом покойного вынесли и ненадолго поставили на Наша семья в 1974 году

220 221

табуретки на улице у дверей в дом. Такой уж у неё крутой нрав был! После похорон — затянувшиеся до позднего вечера поминки. Пришли все его бывшие сотрудники, в основном, женщины. Гово-рили много тёплых слов об Алексее Сергеевиче. Создавалось ощу-щение, что один и тот же человек на работе и дома — совершенно разные люди.

Вместе с тем прошло уже два насыщенных событиями года с тех пор, как я уволился из ВНИИЭлектроагрегата. Всё это время (правда, с большими запозданиями) до меня доходили известия о том, что умер тот или иной из сотрудников института, как пра-вило, довольно молодых. Было такое ощущение, что в этой орга-низации свирепствует какой-то мор. Сообщения об этих смертях для меня были просто любопытными фактами, глубоко не тро-гали. Однако когда я узнал, что на прошлой неделе умер Юра Леденцов, то почувствовал не только боль от потери, но и какие-то угрызения совести. Да, пока мы работали вместе, Леденцов зани-мался редакционно-издательскими делами с большим интересом, и чувствовал жёсткий контроль над своей работой с моей сторо-ны. Пользовавшийся успехом в стране наш «Информационный бюллетень» рассылался по всем родственным предприятиям и из педагогических соображений я под каждым его выпуском всегда писал: «Ответственный редактор Ю. Леденцов». Ему было чем гор-диться и уважать себя. А при новом начальнике «Информацион-ный бюллетень» выпускаться перестал. Так может быть, это из-за моего увольнения Леденцов потерял интерес к работе? Может, хоть и косвенно, я виноват в том, что он нашёл для себя интерес в гульбе с пьяной компанией, которая его «уважала»?..

В последнее время, как мне рассказывали, его часто видели валяющимся на тротуаре. Сначала сердобольные прохожие кида-лись ему на помощь, но, убедившись, что имеют дело с пьяным, брезгливо отходили. А когда его действительно свалил сердеч-ный приступ, те же прохожие решили, что Леденцов снова пьян, и только оттащили его с дороги в сторону (чтоб милиция не упекла его в вытрезвитель), но никто не подумал вызвать «неотложку» — машину скорой медицинской помощи.

Но не только Леденцов потерял интерес к работе. Другие мои сотрудники, работавшие при мне с большим интересом, после проведенного Загурским сворачивания тематики, просто уволи-лись. Вскоре и сам Загурский куда-то «слинял», найдя себе более спокойное местечко. А вот Леденцова нет. Кто виноват? Я? Неуже-ли было более правильным укротить своё самолюбие, остаться во ВНИИЭлектроагрегате и не дать развалить коллектив и дело,

которым все были заняты? Нет, нет... Дело-то у меня отняли при-казным порядком, и я сам первым бы там сдох... от скуки, конечно, а не от водки.

В новом институте уволилась по семейным обстоятельствам и уехала на Урал моя первая сотрудница — Алла Соленкова. От этого увольнения у меня остался какой-то неприятный осадок на душе. Я не привык, чтобы от меня люди увольнялись (давнее увольнение Тани Андреевой в связи с поступлением в МГУ я при-нимал, как должное). На некоторое время я остался «один за всех». В ответ на мои жалобы по этому поводу Василий Лукич твёрдо заверил меня: «Ищи сам себе кадры. Хоть в нашем институте, хоть приводи с улицы. Примем!».

Прислал как-то мне отдел кадров паренька. Невысокого роста крепыш огненно-рыжей масти, офицер строевой службы в отставке. Начал обучать его. С точки зрения техники и механики он оказался очень даже способным учеником. Душа радовалась. Но человек, который не знает, что в Европе есть государство Люк-сембург — это не интеллектуал. «Впрочем, может, поднатореет в будущем», — утешал себя я, и продолжал заниматься его воспита-нием, работать над ним, накачивая его знаниями всех мыслимых смежных областей науки, стараясь показать ему красоту взаимос-вязей. Однако проработал он у нас недолго: подошёл как-то ко мне и в извинительном тоне объявил, что решил вновь надеть на себя погоны. «Понимаете, Семён Рувимович, неудобно мне, когда жена зарабатывает больше меня». И уволился. Но патентным вирусом он всё-таки заразился на всю жизнь! Я встречал моего бывшего подопечного в Москве через много лет, причём именно в патентной библиотеке. И он рассказал мне, все эти годы руководит патент-ным подразделением в одном из подмосковных военных институ-тов! Значит, учёба у нас не прошла для него зря!

Зашёл я как-то по какому-то поводу в Областной Совет ВОИР*. Председатель Совета — Иван Ильич Савельев, как всегда, дружелюбно со мной поздоровался, затем, после быстрого решения моих вопросов, показал мне глазами на крайний стол, стоявший у входной двери. За этим столом сидела худенькая небольшого роста женщина:

— Знакомься. Галина Алексеевна Беспалова — наша новая сотрудница и ректор общественного института патентоведения. Да, да... С осени этого года мы решили организовывать такой институт при ВОИРе. Вот так! Кстати, она окончила Централь-ный институт патентоведения!* Всесоюзное Общество изобретателей и рационализаторов

222 223

Я подошёл к столу Беспаловой. Представился и сразу обратил внимание на лежащие на её столе несколько толстых литератур-ных журналов «Новый мир». «Гм. Серые личности, как правило, такие журналы не читают!» — подумалось мне. Разговорились.

— И где это Иван Ильич такие кадры разыскивает? Я вас в Курске раньше не встречал.

— А мы с мужем только в этом году переехали сюда из Ново-сибирска. Там я работала инженером-патентоведом на одном заводе электронной промышленности.

— А здесь почему же вы в чиновники подались? — удивился я. — Скучно, наверно?

— Скучно, конечно. Но что поделаешь? Я честно оббегала все курские предприятия. Патентоведы нигде не требуются... А рабо-тать где-то надо...

— А к нам во ВНИИОргтехнику вы заходили?— Заходила. Ваш директор, Беляков (хам такой, между

прочим!), так и быть уж, согласился принять меня на работу, но только при условии, что и мой муж (тоже электронщик) будет рабо-тать в его заведении. Знаете, мне сразу стало неприятно чувство-вать себя «товаром в нагрузку». Тем более что к тому моменту он уже был принят на другой завод.

— А если я уговорю администрацию? Придёте к нам? Высо-кую зарплату не гарантирую, но интересной работы обещаю выше крыши.

— Конечно, приду!— Хе-хе-хе. Но только, чур, с сохранением всех своих обязан-

ностей по патентному институту, — бесцеремонно вмешался в наш разговор Иван Ильич, грозя шутливо пальцем.

Не прошло и месяца после этого разговора, и Галя Беспалова стала работать у нас. Я полушутливо, полувсерьёз предупредил её: «Ты кончала патентный институт, а я нет. Но прошу тебя не обижаться, если я буду править твои тексты, если ты не докажешь мне свою правоту. Все заявки на изобретения, которые исходят из нашего института, должны быть написаны в одном стиле, как бы «одним почерком». Ты меня понимаешь?». Беспалова, к моему облегчению, не задумываясь, согласилась. Причём в её согласии я почувствовал абсолютную искренность. И не ошибся. В лице Гали Беспаловой я получил верного соратника и единомышленника на многие-многие годы.

Как я уже упоминал, одной из моих первых работ во ВНИ-ИОргтехнике была экспертиза на патентную чистоту весьма сложного изделия. Это изделие, разработанное в отделе Володи

Будылина, представляло собой электронную штемпелевальную машину, которая была настолько сложна, что экспертизу при-шлось разбить на несколько этапов и, соответственно, несколько раз выезжать на экспертизу в Москву в патентную библиотеку. В помощь мне выделили молоденького инженера-конструкто-ра Наталью Давыдову. Она прекрасно знала всю машину «до последнего винтика», так как сама вычерчивала не только все её машиностроительные чертежи, но и писала к ней текстовую доку-ментацию (инструкцию по эксплуатации, техническое описание и т. д.). О таком помощнике я мог только мечтать. И тут случи-лось чудо! За время совместной работы над экспертизой Наталья страстно зауважала патентное дело. Она, буквально, как губка, впитывала все мои патентно-педагогические лекции, которые я был вынужден читать ей, чтобы выполняемая ею работа над патен-тами была осознанной. Более того, я показал ей, как выявляются новые изобретения в процессе экспертизы, и она неизменно при-ходила в полный восторг, когда могла заявить: «Вот ещё одно наше изобретение!». И таких изобретений мы вскрыли целых 8. Доволь-но прилично для одного изделия! Естественно, после завершения экспертизы я, с согласия Давыдовой, начал хлопотать о переводе её в патентоведы. Но всё было безрезультатно. Отдел Будылина ценного работника отдавать мне не хотел. Но тут неожиданно вме-шались некоторые жизненные обстоятельства. Давыдова, оказы-вается, уже давно была влюблена в своего начальника. Сыграли свадьбу. Затем, чтобы не допустить положения, при котором жена находится в прямом подчинении у начальника-мужа, Володя был вынужден дать согласие на перевод Натальи, теперь уже Будыли-ной, в другой отдел, например, ко мне инженером-патентоведом.

Наконец, для работы над прогностической темой я выпро-сил у Кононова к себе в патентный сектор одного информацион-ного работника из нашего же отдела — Наталью Гуляеву. Это был человек потрясающих способностей и железной работоспо-собности. Мне, конечно, пришлось очень много рассказывать ей об истории техники, вводить в курс дела современной техники, и вообще рассказывать о разных областях знаний (техники, эконо-мики и прочих), тесно связанных с патентоведением. А вот курс библиографии мне читать ей не пришлось. В этой области знаний, а также в области русской грамматики, Наташа сама могла кому угодно курс лекций читать. Она же на довольно приличной скоро-сти печатала все наши труды на пишущей машине, она же первой в нашем отделе начала осваивать персональный компьютер —

224 225

счетмашевскую «Искру-226», которую купили специально для нашего сектора.

Так во ВНИИОргтехники появился патентный сектор, кол-лектив которого проработал, практически, в неизменном соста-ве до конца 1988 года, то есть до года, когда в СКБ прекратились разработки новой техники, а затем начался общий крах советской экономики.

70. Реквием по диссертации

К 1974 году у меня уже сформировалась стройная концеп-ция патентно-технических исследований, которая вынудила меня задуматься над разработкой принципиально нового варианта диссертации по научному прогнозированию.

Подготовив оригинальное сообщение по материалам, подыто-живающим мои последние работы, я поехал на очередной симпо-зиум в Ленинград. Я был твёрдо убеждён, что мой доклад вызовет нешуточную дискуссию в рядах сторонников Б. Г. Тардова и вызовет большой интерес со стороны Игоря Михайловича Керова и Натальи Михайловны Тимофеевой. Ещё бы! В своём докладе я обосновал новые требования к отбору объектов прогнозирования на основе анализа патентных публикаций. Однако в результате этих требо-ваний возможность прогнозирования развития большинства объ-ектов техники статистическими методами обоснованно отрицалась.

Но всё получилось совсем не так, как я ожидал. Во-первых, меня, оказывается, вообще не включили в число докладчиков и даже машинописную рукопись реферата вернули. Вернули под смехотворным предлогом — он-де отпечатан через полтора интер-вала, а по условиям публикации требовалась печатать через два! Во-вторых, и это самое главное, к моим новым разработкам и Керов, и Тимофеева отнеслись как-то безразлично. «Что нового мог я придумать, после того, когда оба они уже защитились?» — читал я в их глазах. Неожиданно для себя я увидел по их поведению, что в них пропала любознательность и интерес к новому, скво-зила только сытость и самодовольство. Мой руководитель Игорь Петрович получил какое-то лестное предложение от руководства музея истории и развития Москвы. Так не проще ли ему тихо рабо-тать в каком-то музее в надежде получить со временем квартиру в городе, чем жить вне Москвы, ездить ежедневно на работу на электричках и сражаться за новые научные идеи?

После завершения первого дня работы симпозиума мы вышли на Невский проспект. С Невы вдоль проспекта дул, как

всегда, холодный сырой ветер. Керов и Тимофеева, окружённые восторженной свитой верноподданных аспирантов, весело напра-вились в ресторан, даже ни разу не оглянувшись: иду ли я вместе с ними или нет. Я остро почувствовал себя лишним. Да и денег на ужин в ресторане у меня, нищего командированного, предусмо-трено не было. И я намеренно незаметно отстал от них и, не про-щаясь, вместо ресторана пошёл на железнодорожный вокзал. «Ну и пусть! Бог с ними, уйду по-английски. Найду в Москве других людей, которые с удовольствием возьмут меня к себе в число соис-кателей», — самоуверенно думал я, досрочно возвращаясь домой через Москву.

С таким боевым настроением я зашёл в Москве в Институт истории техники. Там меня приветливо, как я и ожидал, встре-тил один из видных учёных-прогнозистов, которому Керов в своё время меня очень расхваливал.

Я показал молодому учёному текст своего несостоявшегося доклада. Быстро пробежав глазами рукопись, он читал и бормотал себе под нос: «Недурно, любопытно, очень даже любопытно». Но, прочитав всё, захлопнул мою папочку и без всякой связи с прочи-танным начал настойчиво убеждать меня бросить всё это к чёрту и защищаться по специальности «История техники». А я с такой же настойчивостью отказывался.

— А не пройти ли нам в коридор перекурить?..Вышли.— Вы, Семён Рувимович, хоть знаете, что сейчас происходит

в мире научного прогнозирования? — спросил он меня загадочно, когда мы с удовольствием задымили в полутёмном коридоре.

— Я только что приехал из Ленинграда, где проходит сим-позиум по прогнозированию. Всё, вроде бы, идёт своим чередом по заведенному порядку. А что?

— А Тардов присутствовал?— Нет. Его я не видел.— Так вот... К вашему сведению... Тардов арестован. Всех

наших академиков тоже вызывали кое-куда на собеседование. Понятно, что после этих бесед они все дружно отреклись от своих трудов по научному прогнозированию и, особенно, заметьте, от выводов. Так вот, если и вы не хотите оказаться с ними в одной ком-пании, то, мой вам совет: спокойно займитесь историей техники.

Я вспомнил то злополучное письмо, которое мне дали прочи-тать в первом отделе нашего института, но благоразумно промолчал.

— Понимаете ли, Семён Рувимович, — голосом опытного лектора заговорил он. — Вся беда в том, что само существование

226 227

понятия «Научное прогнозирование» отрицает руководящую роль коммунистической партии. И не делайте недоумённых взмахов руками, я это сейчас докажу. Итак, с одной стороны, есть научные законы природы, ну, например, закон Архимеда. Его исполнение, разумеется, не нуждается в партийном руководстве. А с другой стороны, развитием нашего общества руководит партия (и именно коммунистическая! Об этом даже в Конституции СССР записано!) Выводы: если развитие техники и экономики тоже подчиняется законам природы, то... То до тех пор, пока партия будет занимать-ся руководством развития, эти законы природы хорошо бы запре-тить! Или на худой конец наложить на них гриф «Секретно». Вот так-то, товарищ Гойзман! Вы меня поняли?

— Я вспоминаю, — вставил и я в разговор свою байку, — рассказывали, что один программист в институте социологии додумался до количественной оценки параметров построения коммунизма, заложил исходные данные в ЭВМ и потребовал от неё спрогнозировать дату построения коммунизма. Машина долго думала, думала и напечатала лежачую восьмёрку, то есть: «Никог-да!». После этого программист из института исчез и его тоже, наверно, теперь не увидят никогда.

— Вот видите! Ещё одно научное доказательство правоты научного коммунизма! — Мой собеседник невесело рассмеялся. — А то до сих пор партия руководствовалась только одним «науч-ным» тезисом Ленина: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно!». А качество этого тезиса очень и очень сомнительно.

Спустя много лет, уже после развала СССР, когда журна-листам разрешили писать о чём угодно, в газете «Известия» я прочёл статью о том, что по итогам рассмотрения всех наших изысканий о будущем был составлен итоговый конфиденциаль-ный отчёт по прогнозированию развития страны, который подписали 11 самых учёных мужей: Председатель Комитета по науке и технике, Председатель Госплана, президент Академии Наук СССР и прочие. В документе содержались предупреждения о грядущем развале страны и предложения о немедленном пере-ходе на рыночные отношения. Отчёт был предъявлен для обсуж-дения в ЦК КПСС, затем сдан в архив секретных документов, а авторы отстранены от своих должностей, уволены, отправлены на пенсию и так далее...

— Вы, Семён Рувимович, — способный молодой человек, и вам давно уже пора остепениться, в смысле, получить учёную сте-пень. Ведь что такое защита диссертации? Пять минут позора, но потом — пятьдесят лет безбедной жизни! Так как, Семён Руви-

мович? Я убедил вас сменить тематику диссертации? Не зря же говорят: не живи, как хочется, а живи, как можется!

— Такую сентенцию я уже слышал не раз. Спасибо. Но я лучше вообще откажусь от защиты диссертации, чем переживать те самые пять минут позора. Насмотрелся уже...

Гостиничные номера в Москве (как и в других городах СССР) были совершенным дефицитом. И я поплёлся к тёте Маше, где всегда ночевал, наезжая в Москву (на завтра у меня были запла-нированы ещё кое-какие дела в столице). Ехал я туда с понурым видом, так как там меня всегда ожидали тяжёлые для меня разго-воры с Мишкой Ландманом. Вот и сегодня, поужинав, я рассказал ему о крушении моих честолюбивых мечтаний. Мишка даже как будто обрадовался: «Ну, может быть, теперь то ты хоть проснёшь-ся?». Мишка, признавая во мне специалиста своего дела, часто упрекал меня в том, что я из кожи лезу вон, чтобы поддержать на плаву социализм:

— Наши правители всё равно не поймут вас, умников. Может что-то и возьмут себе на вооружение, чтобы и дальше жить спокойно, а тебя и тебе подобных специалистов возьмут и запрут в шарашки. Устраивает тебя такая перспектива? Нет, двигать отсюда надо!

— А там что? Лучше? — безуспешно пытался я доказать Мишке что-то. — Капитализм — тоже не бог весть какая панацея от всех бед, хотя, возможно, там люди и живут богаче, чем мы. Но не только в богатстве счастье. Да, у нас низкие заработки, у нас уравниловка. Но зато у каждого есть уверенность, что этот скуд-ный заработок у него никто не отнимет, что никто его с работы не выгонит, даже, если будет сидеть на службе и откровенно «валять дурака». И именно эта свобода от материальных забот даёт массам работоспособных людей возможность развиваться духовно, ходить в театры, читать стихи. В странах Запада свобода от материаль-ных забот имеется только у небольшой группы работоспособного населения. Но в какой плоскости лежат их интересы?

— Возможно, ты в чём-то прав, — задумчиво проговорил Миша, машинально скатывая шарики из хлебного мякиша.

Совсем иная реакция была в Киеве. Попав туда, будучи в отпуске, я зашёл в институт, где работал Алик. Мы радостно обнялись и вышли на улицу прогуляться, благо я попал точно в обеденный перерыв. Усевшись на скамейке ближайшего сквера, я рассказал ему о своих новых работах по прогнозированию и о ситуации со своей диссертацией. Трезвомыслящий Алик пришёл в восторг от моих новых трудов, приговаривая: «ты действительно

228 229

нашёл новые закономерности развития. Я всё время подозревал об их существовании, а ты — доказал. Молодец!». Однако, развивая мои выводы и дойдя в своих размышлениях до глобальных про-блем общества, Алик вдруг запальчиво заявил:

— Но всё это ни к чему! Какую бы продукцию по твоему про-гнозу не стали делать — всё будет плохо выполнено, а значит, ничего не будет внедрено! И здесь я и без твоей мудрёной мате-матики могу сказать, что нашу страну ждёт экономический крах. Кстати, на какой период времени твой прогноз рассчитан?

— На 15 лет.— На 15 лет? Так вот попомни моё слово, что через 15 лет вся

эта система социализма лопнет! И большая вонь будет при этом!Его интуитивный прогноз неприятно поразил меня и даже

в некотором роде обидел, т. к. он делающим ненужными все мои работы, годящимися только для хранения в мусорной корзине. Может быть, поэтому и запомнил я эту нашу встречу, и все после-дующие 15 лет ждал: сбудется или не сбудется прогноз Алика.

Моё сорокалетие совпало с радостным событием в институте: наконец-то заработал макет струйнопечатающего принтера! Мы с интересом передавали из рук в руки пробные страницы, запол-ненные ровными рядами чернильных фиолетовых строк. Кла-виатуру для макета сделать пока не успели, поэтому все строки были набраны только одним знаком. Волею случая этим знаком была цифра «ноль» (что было, разумеется, несущественно: строки можно было запечатать и любым другим знаком). Мы, создатели принтера (а к их числу с полным основанием относил я и себя), от всей души поздравляли с успехом Падалку, Володю Рязанского и других конструкторов, причастных к этому достижению.

Ещё больше мы обрадовались, когда через несколько дней неожиданно с визитом на нашу фирму пожаловал специальный корреспондент по Центральному Черноземью газеты «Советская Россия», весьма авторитетной в стране в те годы. Корреспондент был респектабельным интеллигентного вида мужчиной средних лет в солидных очках. То ли он сам прослышал о наших скромных успехах, то ли ему кто-то подсказал? Вокруг корреспондента сразу же закрутилась вся команда наших «струйщиков» во главе с самим Падалкой. Ему показывали действующий макет струйного прин-тера, много рассказывали об истории создания таких принтеров, об их достоинствах, и о проблемах с внедрением. Корреспондент удивлялся, восхищался и тоже поздравил бригаду конструкторов с их достижением. Завершился его визит конфиденциальной бесе-дой в кабинете директора. В беседе принимали участие Духовный

и Иконников. А вот Падалку в кабинет директор почему-то не при-гласили! Рядовым сотрудникам института это было непонятно и странно, а Падалка сидел в своём пустом кабинете, много курил и только загадочно улыбался.

Вскоре долгожданная газета со статьёй о нашем принтере вышла из печати. Однако статья о нём имела многозначитель-ное название «Буква «О» или цифра «0»» и, к моему немалому удивлению, смысл её сводился к обоснованию уже известных мне сентенций Духовного — Иконникова: 2 года напряжённых научно-исследовательских работ потребовалось, чтобы струйно-печатающее устройство с грехом пополам напечатало то ли букву «О» то ли цифру «0». Так стоит ли восклицать «О!», если результат равен «0»??? И не пора ли подумать: «На что мы тратим государ-ственные деньги?» На удовлетворение сомнительных научных амбиций главного инженера В. Л. Падалки и его приспешников? И так далее...

Василий Лукич по горячим следам немедленно сел строчить опровержение в газету, затем дал мне свою рукопись на прочтение и редактирование... Однако когда я принёс ему отредактирован-ную статью, он прочитал её и со злостью кинул в верхний ящик своего стола.

— Ты всё хорошо отредактировал. Но понимаешь, Семён, я передумал. Ни в какую газету писать я не буду. Всё здесь гораздо глубже. Мы взялись за выполнение инициативной темы, чтобы не догонять, как всегда, ведущие фирмы, а вырваться вперёд и быть самим сразу впереди всех. Но в нашей стране это, кажется, никому не нужно. В руководстве сидят случайные люди, которые не в состоянии оценить новизну и красоту технической идеи. Они только с важным видом надувают щёки и изрекают идеи, обе-спечивающие им спокойную жизнь. Тем самым они обманывают государство. И, «меря всех на свой аршин», боятся поверить специ-алистам, считая и нас себе подобными. Так, может быть, и нам вообще не работать, а лишь имитировать доблестный труд? Жаль вот только, что, глуша творческую инициативу молодых специ-алистов, они развращают их, навязывая им свой эталон нормаль-ной жизни. И вообще, пошли они все в...

— Но, Василий Лукич, нельзя же так просто бросать на поло-вине дороги начатое дело.

— А я и не думаю бросать. Просто писать я буду не в газету, а в Министерство и в ЦК Компартии. Не может быть, чтобы и там меня не поняли. Выделило же Министерство средства на проведе-

230 231

ние научно-исследовательской работы! Значит, вынуждено будет дать деньги на её продолжение и окончание.

И Падалка засел за письма. На сей раз писал он их только сам, не привлекая меня. Вместе с тем директор Беляков, как про-болтался мне Иконников по секрету, поручил ему и Духовному написать в Министерство объяснительную записку по фактам, изложенным в газетной статье и всё валить на Падалку.

Открытое противостояние между директором и главным инженером длилось целый месяц, а, может быть, и два. В конце концов, в Министерстве приняли «соломоново решение» — отстра-нили от своих должностей обоих руководителей сразу: Белякова назначили заведующим отделом надёжности, а Падалку — заме-стителем отдела автоматики и одновременно — научным руково-дителем исследований в области струйной печати, на которые, как и предполагал Падалка, деньги нашлись. А в октябре 1975 года в институте появились новый директор и новый главный инженер.

Новый директор Павел Михайлович Горячев представился нам, как бывший начальник конструкторского бюро завода «Счёт-маш», и я сразу вспомнил один недавний эпизод в поезде «Москва — Курск»: соседнее со мной купе заняла шумная группа команди-рованных, возвращающихся из Москвы, которые возбуждёнными голосами обсуждавших свои московские приключения. Перего-родки между купе, как обычно, были настолько тонкими, что мне было прекрасно слышно каждое их слово, и я без труда сообразил: едут «Счетмашевцы». Не успел поезд отойти от Москвы, как в соседнем купе послышался характерный звон бутылок. Очевид-но, командированные решили как следует расслабиться. Вскоре голоса соседей стали ещё более возбуждёнными, но из всего хора выделялся сочный бас, который с гордостью рассказывал, как ему удалось обвести вокруг пальца министерских чиновников и под-писать какие-то липовые отчёты. Помню, я тогда специально обра-тил внимание на его импозантную фигуру, когда вся компания, продолжая громко обсуждать «успехи» своего товарища, проходи-ла мимо открытой двери моего купе, направляясь в тамбур вагона на перекур. И вот теперь этот ловкач — наш новый директор!

Новый главный инженер Пётр Иванович Ефремов пришёл к нам с завода «Прибор» и, насколько я помню, являлся выдвижен-цем из цеховых работников. Невысокий рост, худое измождённое лицо с большими залысинами и тёмно-карие глаза, не блещущие каким-либо особым интеллектом, — таков был человек, в распоря-жение к которому попадали все инженерные службы института. Заведующие конструкторскими отделами и их ведущие специ-

алисты с недоверием присматривались к своему новому шефу. Особенно насторожило то, что Горячев в присутствии всех в офи-циальной обстановке позволял себе называть главного инженера просто Петей.

В отличие от невзрачного «Пети» Павел Михайлович Горя-чев понравился сразу же сотрудникам и сотрудницам: молодой, самоуверенный и энергичный, высокий, спортивного телосложе-ния и, вдобавок ко всему, обладатель сочного баса. Ну, настоящий директор! Особенно прибавил к его популярности случай на уборке сахарной свеклы, куда нас послали буквально на второй или на третий день после вступления Горячева в должность. Вызов на уборку был экстренным, связанным с неожиданно сильными моро-зами, ударившими вдруг в октябре. Ранним морозным утром мы выехали из института на уборку сахарной свеклы на комфорта-бельном туристском автобусе и с шиком помчались по автостраде «Курск — Сумы». Но когда доехали до поворота, где надо было свер-нуть с асфальтированной дороги на просёлочную, ведшую к пред-назначенной нам свекловичной плантации, шофёр заупрямился, остановился на обочине и предложил нам дальше идти пешком, а он де будет здесь целый день нас ждать. Началась перебранка, после чего шофёр вышел из автобуса и демонстративно уселся на травку, опустив ноги в кювет автострады. Наконец к нему подошёл наш новый директор и начал резко ему что-то выговаривать:

— Если ты сейчас же не поедешь дальше, то я сам поведу автобус, — донеслось до нас через открытые двери автобуса.

— Я не имею права доверять кому зря машину! Я отвечаю за неё, — закричал на директора шофёр.

— А я — директор, и, если надо, я сам за всё отвечу, — спокой-но заявил Горячев под одобрительные взгляды своих сотрудников.

И, не долго думая, директор сел за баранку. Как заправ-ский водитель он закрыл двери автобуса и осторожно, но уверенно повёл его по промёрзшей просёлочной дороге. Сзади за нами бежал шофёр, что-то выкрикивая и угрожающе размахивая кулаками.

В конце 1975 года Горячева срочно вызвали в Москву в Министерство. По приезде из этой командировки он собрал всех начальников отделов на экстренное совещание-«планёрку» (так уж повелось, что меня, в порядке исключения, уже давно обязали ходить вместе со своим начальником Кононовым на все планёрки) и объявил нам, что с такого-то числа мы больше не являемся фили-алом ВНИИОргтехники. Отныне мы — самостоятельное СКБ ПМ.

— А как же это расшифровывается? «СКБ Павла Михайлови-ча»? — спросил в шутку кто-то из присутствующих.

232 233

— Нет, — прервал хихиканье своих подчинённых Павел Михайлович. — Это расшифровывается как специальное кон-структорское бюро пишущих машин. Более того, нам придали функции головной организации в стране по пишущим маши-нам и принтерам, сняв соответствующие функции с ВНИИОрг-техники. Предыстория такова: в Москве работала специальная комиссия, которая выяснила, что завод пишущих машин, что построили немцы на Украине, предназначен для выпуска уста-ревшей модели пишущей машины рычажного типа. Немцы поста-вили туда бывшие в употреблении станки и оснастку, освободив свои производственные площади для выпуска пишущих машин принципиально нового типа. Поговаривали, что директор ВНИИ-Оргтехники и приближённые к нему лица отвергали все прогрес-сивные предложения других организаций СССР и зарубежных фирм. Зато они приняли предложение на постройку завода для выпуска устаревшей модели, получив от немцев солидные «пре-зенты». Но это твёрдо доказано не было. А когда встал вопрос: кому же поручить функции головной организации, то вспомнили о нас. Точнее, вспомнили наши ежегодные прогностические отчёты (тут Горячев выразительно посмотрел на меня), в которых мы каждый раз твердили о бесперспективности рычажных пишущих машин. Так и родилось на свет новое головное СКБ. Вопросы есть?

— А что теперь будет с нами? — спросил начальник отдела средств размножения документации с безнадёжной интонацией в голосе.

— Об этом мы ещё подумаем. Сообща подумаем, — заявил самоуверенно и авторитетно Горячев. — Скажу твёрдо одно: сокра-щений штатов не будет. И если вопросов ко мне больше нет, то позвольте в вашем лице поздравить коллектив новорожденного СКБ ПМ с наступающим новым 1976 годом!

С Павлом Михайловичем Горячевым я проработал целых десять более или менее спокойных лет. Появились новые темы — пишущие машины и текстовые дисплеи. Вместе с ними появились и новые интересные сотрудники и, как ни смешно, новые враги.

Подходит ко мне как-то наш заведующий отделом стан-дартизации, человек, мягко говоря, ограниченных умственных способностей:

— Тут надумал я диссертацию защищать. Пока «гиганты» бились друг с другом, я сумел проскочить в целевую аспирантуру, — с ехидной усмешечкой объявил он мне.

— Ну что же! Поздравляю от всей души.

— Но мой руководитель в Москве велел мне срочно сдать экзамен по специальности, — Тут заведующий отделом стандар-тизации тяжело вздохнул. — Не мог ли бы ты по-быстрому расска-зать мне про теорию вероятности. Мне лишь бы троечку получить.

У меня аж дух захватило от негодования. «Ах, проходимец ты эдакий!» — подумал я.

— Ты же понимаешь?! Мы — евреи — должны друг другу как-то помогать?!

— А! Великая еврейская солидарность? Вот оно что! Так сколько? — спрашиваю я со злостью в голосе.

— Что сколько? — не понял мой стандартизатор.— Сколько денег тебе надо? Я готов помочь, — и полез за

своим портмоне, лежавшим в боковом кармане пиджака.— Ты меня не так понял.— Я всё правильно понял, и рассказать тебе «по-быстрому»

за теорию вероятности не смогу.— Ну, смотри, как знаешь, — заявил он мне многозначитель-

но, а возможно и с угрозой.Прошёл, очевидно, целый год. И вдруг вызывает меня к себе

Павел Михайлович и подаёт солидный том, написанный новояв-ленным диссертантом:

— Посмотри, пожалуйста, этот опус. От нашего научно-тех-нического совета требуется дать отзыв на диссертацию, а кроме тебя в этом никто не разбирается.

— Павел Михайлович, если для СКБ требуется человек с учёной степенью, то отдайте этот труд на отзыв Иконникову. Он ничего не смыслит в теории вероятностей, но отзыв сможет напи-сать любой, какой пожелаете. Если же нужен отзыв честный, то я положительный отзыв дать не смогу.

— Доброе имя СКБ дороже, чем обладание лишним канди-датом, — пиши по совести, — произнёс директор.

Отзыв получился у меня добротный, и, вдобавок, написан-ный таким языком, который смогли понять все члены НТС, даже не знакомые с теорией вероятностей, с теорией графов и прочими премудростями. В заключительном слове диссертант голословно объявил меня дилетантом и заявил (вот уж дурак-то!), что эту диссертацию ему писал сам Раппопорт. А Раппопорт — доктор экономических наук, в отличие от меня де неостепенённого. Мой отзыв Горячев поставил на голосование, и диссертация, ввиду отсутствия подлинного автора, который мог бы что-то ответить мне, не получила никакого отзыва. Зато я получил настоящего врага на всю оставшуюся жизнь.

234 235

Павел Михайлович к защите диссертации явно не стремил-ся. А когда вдруг я почувствовал, что по его инициативе наши изобретатели (из трусости или угодничества) начинают брать его в соавторы, то, оставшись как-то с ним «тет-а-тет», прямо заявил ему: «Павел Михайлович! В нашем коллективе соавторство, как тенденция, не поощряется и приравнивается к явному взяточни-честву. Впрочем, в отличие от заводов, солидных авторских воз-награждений здесь не предвидится, так как от внедрения наших изобретений, как всегда при внедрении новой техники, экономи-ческого эффекта нет — есть одни убытки!» Стоит ли ради тщесла-вия пачкать грязью своё доброе имя? Горячев на эти мои слова не обиделся (как можно было ожидать). Может быть, почувствовал в моём голосе авторитетные нотки постоянного эксперта министер-ских комиссий по проверке экономики изобретательства, которым я с некоторых пор стал. Или просто я убедил его, но больше в числе соавторов я его не видел.

Стремления к глубокому изучению пишущих машин и прин-теров он также не обнаружил. Получив звание головной органи-зации, нас обязали проводить государственные испытания всех новых машин, спроектированных в СССР или закупаемых по экс-порту. Помню, привезли к нам немцы из ГДР на государственные испытания свои новые пишущие машины, которым мы должны были дать «путёвку в жизнь». Разговорившись (а их сопровожде-ние препоручили мне), немцы выразили мне своё восхищение уровнем квалификации среднего управляющего звена и недоуме-ние очень низким уровнем знаний директоров и прочих высших начальников. На этот вопрос я дипломатически отвечать отказал-ся. Не объяснять же им, что главное достоинство наших руководи-телей — членство в рядах КПСС.

Зато Горячев «изобрёл» (а может быть, подсмотрел где-то) систему внедрения в производство новой техники. По какому-то постановлению правительства считалось, что завод внедрил новую технику, если выпустил и продал установочную партию, по крайней мере, из пяти изделий. Наше СКБ же отчитывалось перед страной передачей в производство комплекта конструктор-ской документации, например, на завод «Х». Одновременно с этим СКБ изготавливало 5 изделий установочной партии с товарными знаками завода, который должен был внедрять эти изделия. Завод «Х» выкупал у нас эти изделия и приёмкой установочной партии отчитывался перед министерством о внедрении новой техники. Затем продавал эти изделия (чаще всего нам же!), и спокойно про-должал изготавливать старую технику, проставив соответствую-

щую «галочку» в отчёте о внедрении новой техники. Благодаря такой системе внедрения новых изделий вся страна, естественно, топталась на месте: конструкторы получали заработную плату, не производя ничего нового; заводы производили старую техни-ку, которую Госплан планомерно распределял по заявкам других предприятий, даже, если они в ней и не нуждались. Интересно: неужели это топтание на месте может продолжаться долго? И кто же это скрытое безобразие может прекратить? КГБ? МВД в лице Отдела милиции по борьбе с хищениями социалистической соб-ственности? Или КПСС, если назначит новое правительство?

Популярный анекдот того времени: при Ленине было, как в туннеле: кругом тьма, впереди свет. При Сталине, как в автобу-се: один ведет, половина сидит, остальные трясутся. При Хруще-ве, как в цирке: один говорит, а все смеются. При Брежневе, как в плохом кино: все сидят и ждут, не дождутся конца сеанса.

71. Конец сеанса

В стране разразился тотальный дефицит продовольственных товаров. В гастрономах вообще закрыли мясные отделы, а знания о колбасе, особенно о простой варёной, можно было почерпнуть только из книг о вкусной и здоровой пище и из мемуаров писателей. Раз в день по утрам к рынку и к некоторым молочным магазинам при-возят железную бочку с молоком, установленную на автоприцепе. И люди, держа в озябших руках бидончики или стеклянные банки, выстаивают на морозе многочасовые очереди в ожидании прибытия желанной бочки. При этом очередь демократическим путём сама устанавливает нормы отпуска молока. Когда же молоко в бочке кон-чается, мужички-добровольцы начинают наклонять автоприцеп с бочкой, подымая его за дышло. Тогда, как по команде, очередь хором начинает гневно диктовать продавщице, чтобы она умень-шила норму отпуска молока в одни руки, чтоб на всех хватило.

Яйца в магазины привозят тоже не каждый день. Шутка ли! Их доставляют самолётами аж из далёкой Польши, о чём сви-детельствуют аккуратные фиолетовые печати «Made in Poland» с совершенно свежими датами рождения на каждом яйце. Если на добычу молока я выхожу всегда сам (по выходным дням), то за яйцами же мы ходим чуть ли не всей семьёй, чтобы взять поболь-ше — ведь дают только по 30 штук яиц в одни руки!

Отказ от мыслей о защите диссертации позволил мне выкро-ить некоторое свободное время для того, чтобы оглянуться на детей. Подумать только! Юле уже 18 лет, а Володе — 13! Я очень

236 237

опечалился тем, что Володя, совсем мало читает. Но когда решил пойти и купить несколько книг для пополнения нашей домашней библиотеки, то был неожиданно поражён — хороших книг-то в книжных магазинах нет! Нет ни новых, ни подержанных букини-стических! А за многотомными изданиями, распространяемыми, как правило, по подписке, люди стоят в очередях ночами! Боже мой! И здесь сплошной дефицит. Для меня было удивительным открытием, что новинки литературы теперь можно почитать только в «толстых» литературных журналах. Самое забавное состояло в том, что редакторы некоторых толстых литературных журналов исхитрялись как-то обходить цензуру и печатать у себя произведения таких писателей и поэтов, которым об издании своих произведений в виде отдельных книг можно было только мечтать. Публикация их произведений навеки так и оставалась достоянием только этих журналов. Впрочем, ради привлечения читателей некоторые журналы печатали не только новинки, но и приключенческо-фантастические произведения прошлых лет издания. А это как раз именно то, чем я могу, быть может, увлечь Володю и привить ему любовь к чтению.

И я кинулся интенсивно добывать толстые журналы. В Курске, Москве, Киеве и в других городах, где доводилось мне бывать, я не проходил мимо ни одного киоска в погоне за лите-ратурными журналами, в букинистических магазинах я скупал старые журналы, клянчил их у знакомых и перерывал пыльные горы журналов, списываемых в библиотеках. Затем вырывал из этих журналов всё лишнее и переплетал наиболее, с моей точки зрения, интересное, чтобы сохранить его в виде прочных книг (благо, форматы большинства журналов были одинаковы). При этом мне пришлось разработать свою технологию изготовления переплётов, сделать кое-какую переплётную оснастку и перепле-тать, переплетать и переплетать. Переплетал не только себе, но и родственникам, друзьям, знакомым и незнакомым.

Это моё новое увлечение длилось достаточно долго, вплоть до развала Советского Союза, когда в книжных магазинах сразу же появилось всё, а цены на толстые журналы взлетели до недо-сягаемой для меня высоты. Однако Володя к чтению так и не при-страстился. Вместо него у меня появился другой собеседник и поклонник фантастики — Володин друг Лёша Епифанов, который не просто читал, но и доискивался: где в этом романе второе дно, то есть, что автор хотел своим романом сказать. И мы вели с ним долгие беседы о роли фантастики в обществе, задавленном госу-дарственной цензурой.

Поездки в колхоз на сельскохозяйственные работы стали нормой жизни не только нашего СКБ, но и всех других учреж-дений города, где имелась интеллигенция. Единолично заправ-лявший областью первый секретарь обкома партии А. Ф. Гудков по-хамски, как и подобает истинному коммунисту, заявил: «Всех бездельников на поле!». И скоро мы, инженеры, не хуже учёных агрономов, уже знали, что в мае нас ожидает прополка свеклы, в сентябре уборка картофеля, в октябре — уборка сахарной свеклы

Из-за прополки свеклы в мае 1977 года я не смог приехать в Киев на встречу выпускников нашего класса. Подумать только: прошло уже 25 лет, как мы окончили школу! Когда пришло в Курск из Киева приглашение на встречу, мы жили на поселении в глухом селе Черемисиновского района, и я об этом приглашении, к сожалению, узнал поздно, так как Асе даже не был известен точно мой адрес. Да и кто бы меня отпустил со свеклы? Зато ещё через 5 лет (в 1982 году) мне снова пришёл вызов в Киев — теперь уже на 30-летие окончания 131-й мужской «гвардейской» школы. И я поехал, не задумываясь. Инициатор встречи — Тадеуш Павленко, ныне — известный кинорежиссёр мультипликационных фильмов. На встречу пришли инженеры Калишевский, Сеня Трилесский, Сеня Гольдман, Володя Дубовис, Костя Чебак, Володя Лобарев, полковник в отставке Лёня Шойхет, доктор педагогических наук Беба Гершунский, и ещё кто-то. Хотели зайти в свою школу, но оказалось, что школы уже нет — здание снесли. Что поделаешь? Пошли шумной толпой по Крещатику, заходя в каждый ресторан или в кафе. Но нигде для нас не было свободных мест. Дефицит! Наконец дошли до Днепра, где у берега на вечном приколе стоял, слегка покачиваясь на волнах, старинный пароход. На нём гордо красовалась надпись РЕСТОРАН «ПОПЛАВОК». Места были. За застольной беседой выяснилось, что шестеро из нашего класса уже уехали из СССР. В частности, наш неисправимый картежник Алик Фельдман строит мосты где-то в Бразилии. Леня Шойхет — скромно попросил разрешения на следующую встречу прийти с женой: «она ведь из 145-й женской «кавалерийской» школы, вы, может быть, её помните? Помните, как мы через окно в туалете первого этажа на их выпускной бал прокрадывались? Так то окно она нам тогда открыла».

Интересно, кто жив из наших учителей? Почему-то за весь вечер никто кроме меня о них не вспомнил. А помнит ли меня кто из учителей? Как мне кажется, я в классе был все-таки «серостью». Может быть, только химичка Мария Лазаревна помнит меня, если еще жива? Вряд ли у нее были еще ученики, которых бы она

238 239

никогда не вызывала к доске, но автоматически ставила пятер-ки в журнале за одни только реплики. Возможно, помнит меня и англичанка Вера Ивановна, которая возненавидела меня за мои проделки и уже в 10-м классе сплавила из родного «В» в совершен-но мне незнакомый класс «Б»... А Нонна Павловна, которая при-вила мне любовь к украинскому языку и литературе, а Людмила Густавовна? Всех их я вспоминаю сейчас с благодарностью.

Напрягаю память: что же ещё было в том 1982 году? Ах, да! Вскоре после моей поездки в Киев, мы проводили Володю на срочную службу в армию, и на долгих два года в наших сердцах поселилась постоянная тревога, которую мы с Асей тщательно скрывали друг от друга. Мы сделали всё возможное, чтобы облег-чить ему будущую службу: устроили его во ВНИИЭлектроагрегат на испытательную станцию, затем на курсы дизелистов от военко-мата. В результате всех этих потуг Володя пошёл в армию с запи-сью о наличии военной специальности «дизелист-электрик». Я на прощанье дал ему несколько отеческих советов. Во-первых, бить по морде всех, кто затронет его национальную честь. Бить даже в том случае, если обидчик физически сильнее. Во-вторых, любить и холить свою электростанцию, так как она тебя согреет в зимнюю стужу и во многом сократит армейскую бесцельную муштру. Кстати, вечером пришли Володю провожать Татарские, принесли бутылку простенького коньяка «три звёздочки», но опоздали — Володя уже уехал. Решили поставить бутылку на выдержку — не трогать её до возвращения Володи из армии.

В один из октябрьских дней 1982 с утра по радио и телевиде-нию вдруг прекратились все обычные передачи, транслировались только концерты симфонического оркестра: лилась прекрасная музыка Чайковского, Бетховена, Шопена. Мы — народ прони-цательный, сразу поняли, что умер кто-то из важных персон, и, скорее всего наш генеральный секретарь (генсек) Л. Н. Бреж-нев. Вскоре догадки подтвердились официально. В актовом зале СКБ установили телевизор, принесенный из кабинета директо-ра, чтобы коллектив мог посмотреть обряд погребения. Все были спокойны и, деловито обсуждая состав комиссии по организации похорон, терялись в догадках: кто же теперь будет следующим? Сошлись на мнении, что следующим будет председатель комиссии по организации похорон. Им был некто Андропов. Угадали.

Новый генсек — выдвиженец из рядов КГБ — за дело взялся рьяно. Он констатировал, что в стране — бардак: рабочие работа-ют не производительно, крестьяне — вообще из рук вон плохо, а интеллигенции и бюрократов расплодилось столько, что никаких

средств не хватает, чтобы прокормить их. Поэтому чекист Андро-пов в первую очередь взялся именно за нас, за интеллигенцию. По рекомендациям органов КГБ во многих городах (в том числе и в Курске) был расформирован ряд мелких СКБ и научно-иссле-довательских институтов, ненужных, с точки зрения органов. Во многих организациях было проведено сокращение штатов за счёт ИТРовцев. В Москве начались судебные преследования родствен-ников и ставленников Брежнева, занимавших ответственные посты в правительстве, а чекисты во всю прыть кинулись прово-дить облавы в магазинах для выявления людей, которые стоят в очередях за продуктами в рабочее время. На многие периферий-ные предприятия были посланы предписания с перечнем коман-дированных лиц, которые были зафиксированы в магазинах, стоящими в очередях за продуктами и промышленными това-рами, хотя в командировочном предписании это для них пред-усмотрено не было. Всё это было похоже на правовой беспредел. Так прохозяйствовал Андропов чуть больше года. И вдруг снова слышим прекрасную музыку Чайковского, Бетховена, Шопена. Умер Андропов.

Председателем комиссии по организации похорон на сей раз была назначена совсем мало известная нам личность — некто Черненко. Облавы по московским магазинам прекратились.

Что ещё запомнилось из этих лет? 25 октября 1983 года. Скромная серебряная свадьба. Из гостей у нас были только Татар-ские, Ян Чаусер (без жены) и Климовичи. Я даже не помню, была ли Юля на этом скромном празднике. Климович весь вечер читал по памяти стихи Высоцкого.

Еще старый литературный герой Мендель Маранц говорил: «Что такое брак без ошибок? Рот без зубов. Он не может тебе сде-лать больно, но и не доставит удовольствия». Мы с Асей иногда ссоримся, но бывает, что и нет. Мы много страдаем, но иногда и смеемся. Мы иногда ругаемся, но всегда прощаем друг другу. Но, как мне кажется, никогда еще за эти 25 лет совместной жизни мы не пожалели о том, что поженились.

3 июня 1984 года вернулся из армии наш Володенька. Строй-ненький, в ладно сидевшей на нём лётной форме! Вот только в голосе появилась некоторая гнусавость. Думаю, что это из-за полученного в какой-нибудь драке искривления носовой перего-родки. Но Володя об этом до сих пор нам никогда не рассказывал.

Я на радостях, конечно, вспомнил про заветную бутылку коньяка. За эти два года, как и ожидалось, на дно бутылки выпало много шлама, и теперь этот коньяк несомненно стал уже пятиз-

240 241

вёздочным! Поставил его на фильтровку и осторожно, не дыша, наблюдал за процессом. Спустя несколько часов, когда коньяк уже был прозрачен, как слеза, я случайно задел пальцем за сте-клянную воронку и бутылка опрокинулась. Пришлось срочно бежать в магазин за новой бутылкой. Конечно, купил пятизвёз-дочный. Вечером пришли Татарские и мы с удовольствием отме-тили возвращение сына (под якобы их коньячок). Но Володя не долго пробыл в Курске и вскоре уехал погостить в свой любимый Киев, прихватив с собой Лилю. А в начале июля в Киев умчалась и Ася с Юлей (отметив на дому у Эммы Чебановой 25-летие своего выпуска в Пединституте). Я же остался в Курске ещё на несколько дней, чтобы получить давно заказанные зубные протезы. Делали их долго, так как то зубные врачи, то техники мобилизовывались на колхозные работы.

10 июля 1984 года я получил свои первые зубные протезы; сделаны они были ужасно, есть невозможно.

25 июля догоняю свою семью на «Жигулях», где за рулём сидели попеременно то Михаил Львович Татарский, то его сын Лёва. Доехали до Киева за 6 часов! По всем встречным городам и весям от Курска до Киева и в самом Киеве — я пребывал в роли экскурсовода. Я давно обещал показать Татарским не официаль-ный Киев бесстрастных экскурсоводов, а «свой» Киев, то есть Киев моего детства. В Киеве папа взялся ремонтировать мои протезы варварским методом: заливкой протезов жидким стиракрилом с использованием моих дёсен в качестве пресс-форм. В результате — адская боль, ожог десен, но зато потом — все хорошо! В Киеве — для меня сюрприз подготовила мама. Она «тайно» сообщила в Ташкент моему троюродному брату Диме Темногороду дату приез-да Юли, чтоб сосватать его сына Игоря. Сватовство, состоявшееся в моё отсутствие, удалось. Молодые (Юля и Игорь) решили летом следующего года вступить в брак. Это второе удавшееся маме сватовство (первое — свадьба Миши Тененбаума с Полей, сестрой харьковской тети Раи). Вот такие неожиданные новости. Жаль только, что Игорь хронически болен — диабет. Володю в Киеве с теми же надеждами познакомили с Леной Тененбаум (дочерью Миши и Поли), но она на него впечатления не произвела. Неожи-данно от сердечного приступа умер Фанин муж (третий) — добрей-ший Сеня Гольдман.

28 июля 1984 года все вернулись в Курск, а 29 июля в вос-кресенье из Брянска приехала Галя Дворникова (Камлач) с доче-рью Наташей. Наташа хочет поступить в наш мединститут. Галя пожила в Курске только неделю, а Наташа — до 22 августа. Ее

поступление не состоялось (она не добрала нужного количества баллов), но наши дети приобрели в её лице новую сестричку, не знаю на долго ли. Но как приятно осознавать, что имеешь возмож-ность откликнуться на призыв: «Друг! На помощь!», хотя бы тем, что дать подруге крышу над головой.

Со 2 августа Володя вновь стал работать во ВНИИЭлектроа-грегате. Как-то в один из первых дней Володя пришёл с работы и удивлённо заметил мне:

— Папа, ты представляешь? Прошло столько лет, как ты уво-лился с завода, а тебя до сих пор помнят!

— И как же это ты узнал? — спросил заинтересованно я.— Как кто узнает мою фамилию, так и спрашивает: «А не

сын ли ты Семёна Рувимовича Гойзмана?» И начинают мне тебя расхваливать...

Вскоре Володя был командирован на сбор яблок в далёкий плодосовхоз, находившийся в Обоянском районе.

Приняли мы меры для обеспечения и Юлиного будущего: «вытащили» её из Курчатова и в начале августа прописали на свою жилплощадь. Более того, Юля тоже нашла себе работу — с 27 августа она стала работать менеджером в Курской областной филармонии. Теперь уже в нашем родовом гнезде на улице Дими-трова можно будет прописать и Юлиного будущего мужа. Как было бы хорошо, если бы мы жили со всеми детьми вместе, но только как разместить всех? Даже по ночам не сплю, и все думаю об этом. Надежда одна — мне должны дать новую квартиру, в очереди на которую я стою уже 12 лет.

Вот и Володя, приехав со сбора яблок, заявил, что познако-мился с девушкой, которую зовут Лилей Сазоновой. После возвра-щения из совхоза он теперь проводит с ней все вечера, провожает ее по вечерам домой на Мурыновку (восточный пригород Курска), где её родители владеют собственным домом, и поздно возвраща-ется домой. Ася волнуется (как бы не встретили его по дороге мест-ные хулиганы) и не находит себе места. Заодно и мне ничего не даёт делать — хочет, чтоб я тоже сострадал. Лиля Сазонова посту-пает в политехнический институт. Володя регулярно «болеет» за нее на вступительных экзаменах. Дело, похоже, всерьез. Неужели он на ней женится?! И все так быстро!

Интересно, обсуждает ли он с ней национальные проблемы? Как мне кажется, Володя уверенно чувствует себя евреем. Но это, скорее всего, не «зов нации», а «зов фамилии», ибо он очень плотно внедрён в среду своих еврейских родственников. А я уверен, что в воспитании и формировании личности очень велика именно роль

242 243

семьи (фамилии), ее истории, традиций. И, конечно, Володя чув-ствует себя в первую очередь Гойзманом, а не членом еврейского сообщества, хотя он этого, быть может, и не осознает в полной мере. У основной массы евреев в СССР, как у нации, я не вижу будущего. И, как это не грустно, нас, советских евреев, ввиду некомпактного проживания ждет вынужденная ассимиляция. А если она явля-ется неизбежностью, то остаётся только пожелать, чтобы ассими-ляция прошла мягче и безболезненней. К сожалению, это может произойти лишь в том случае, если из паспортов и всевозможных анкет (библиотечных, больничных и ещё многих других) когда-нибудь выкинут графу «национальность», а это мне не видится ни в каком обозримом будущем. Национальность — самая любимая игрушка в руках многих компактно проживающих национальных меньшинств СССР (якутов, чукчей, киргизов, татар и т. п.), нахо-дящихся пока на более низких ступенях цивилизации, чем рус-ские и евреи. А таких меньшинств в нашей стране слишком много, и в угоду им эту графу будут сохранять еще очень долго. Русские в России не чувствуют свою принадлежность к какой-то нации, так как их слишком много и, находясь в России, быть русским также естественно, как дышать или моргать. Евреи же (и армяне) остро чувствуют свою национальность, часто встречаясь с проявления-ми русского национализма и его естественного антипода — шови-низма. В перерывах между встречами с этими проявлениями, то есть в условиях нормального проживания среди русских, ощу-щение своей национальности во всех нас, как правило, прячется очень далеко.

Как мне кажется, национальность в будущем должна быть уделом интересов только отдельных личностей (специалистов-этнографов или любителей — в порядке хобби!), подобно такому понятию, как вероисповедание. Это в первую очередь уже давно относится к отдельным светским евреям, которые чувствуют свою принадлежность к еврейству лишь, изучая его историческое про-шлое (но не тору!), музыкальное творчество, литературу и народ-ные песни на «идиш». Примером этому моя дочь Юля... Но уж эта проклятая необходимость каждый раз заполнять пятую графу! Володя — еврей и по документам и по связям с семьёй. Этого для осознания себя евреем уже достаточно. А если он женится на русской? Станут ли его дети (уже квартероны) чувствовать себя евреями только из-за своей фамилии? Очевидно, да. Быть одно-временно и Гойзманом и «гоем» (то есть неевреем) — невозможно, и первые же встречи с антисемитами любого Гойзмана быстро заста-вят почувствоваь себя евреем.

А может быть, Володе проще и лучше перейти на фамилию будущей русской жены, как это сделал Белов-Шильмейстер из карьеристских побуждений? Но для меня, первого, пережить это будет, как ни странно, тяжело! Я никогда не гордился своим еврей-ством, но фамилией! Никогда до сегодняшнего дня не думал, что я так крепко к ней привязан! Впрочем, это уже «десятое» следствие. Конечно, говорить сейчас о Володиной женитьбе еще рано, но все равно постоянно думаю об этом, сам того не желая.

72. Перестройка или катастройка?

Март 1985 года. Снова по радио и телевидению весь день звучит торжественная музыка Шопена, Бетховена, Чайковского. Оказывается, умер генсек Черненко. На этот раз председателем похоронной комиссии назначили относительно молодого Миха-ила Сергеевича Горбачёва. Вскоре, как и ожидалось, его авто-матически избрали генсеком. Горбачёву в наследство досталась страна, неумолимо катящаяся в пропасть. И Горбачёв объявил курс на какую-то перестройку, не дав никому внятного объясне-ния: что надо перестраивать, в какую сторону строить и зачем. Как мне показалось, случилось то, о чём говаривал когда-то Ф. Гегель: «история повторяется дважды: первый раз в виде траге-дии, второй — в виде фарса». Новый генсек — типичный Хрущёв, но с несколько более высоким интеллектом. Также, как и Хрущёв, он взялся руководить, не зная, за какую ниточку надо потянуть, чтобы спасти страну от пропасти. И, подобно Хрущёву, Горба-чёв начал командовать страной, бездумно выполняя подряд все полезные и бесполезные советы. Одни говорят ему: главная беда в том, что народ спивается, и шепчут в ухо: «прекрати продажу водки, вина, а заодно, и пива! Пусть народ пьёт только соки». Другие говорят, беда в том, что промышленность страны выпуска-ет продукцию низкого качества, и тут же шепчут ему в другое ухо: «Снимай с производства устаревшую технику! Пусть при этом хоть все заводы остановить придётся». Говорят, что в стране полно без-дельников: «Внедряй Сергеевич всеобщий хозрасчёт — сажай на самоокупаемость отдельные бригады, цеха, заводы, а, может быть даже, и области! Почему бы нет?». Говорят, писатели разбегаются: «Принимай новый закон о печати, отменяй цензуру!». Запад обви-няет нас в отсутствии демократии: «Возвращай академика Саха-рова из ссылки, верни советское гражданство всем диссидентам». При такой разноречивой политике, естественно, по стране прошли серьёзные и неожиданные изменения.

244 245

Произошли серьёзные изменения и в нашей семье. Сюрприз преподнёс Володя. Осенью 1984 года вслед за приятной коман-дировкой на сбор яблок его послали в менее приятную команди-ровку на уборку свеклы. Там он познакомился с другой девушкой, некоей Верой Суматохиной, которая, в отличие от Сазоновой, соб-ственного дома в Курске не имела, а жила в общежитии (в числе трёх молодых специалистов она прибыла во ВНИИЭлектроагрегат по распределению из г. Тольятти по окончанию Куйбышевского политехнического института). На сей раз он влюбился всерьёз и все вечера снова пропадал на Мурыновке. Когда Володя привёл Веру к нам в дом, а потом объявил, что на новогодние праздники поедет с ней в Тольятти, мы поняли, что всё это похоже уже на предсвадебные смотрины. По приезде из Тольятти произошло то, что мы и ждали: Володя безапелляционно объявил нам о своей женитьбе. Мы хоть и ожидали эту свадьбу, но чтобы так срочно?!

— Володя! Мы, конечно, понимаем твои чувства, — пыталась что-то втолковать ему Ася (она всегда брала на себя право вести интимные беседы с детьми). — Но зачем так спешить? Узнайте лучше друг друга. Вот мы с папой два года гуляли, прежде чем приняли такое решение...

— Вы с папой одно, а мы с Верой... В общем я женюсь в бли-жайшее время.

— Володя, но у нас на лето уже намечена одна свадьба. А на две свадьбы у нас просто денег не хватит, — выложила Ася послед-ний наш козырь — финансовый.

В ответ мы услыхали, что Вера уже беременна. Вопросов больше не было.

И пришлось нам в апреле 1985 года срочно организовывать свадьбу Володи. В Курск из Тольятти приехали родители Веры и другие её родственники (дядья), приехали и наши из Киева — мама, папа, Фаня с Сенечкой. Были и все наши курские друзья. Всего около пятидесяти человек. В грязь лицом мы не ударили. Свадьба прошла хорошо. Она шла два дня — первый день в кафе, а второй — дома. Самый дорогой и дефицитный продукт, королева любой свадьбы — водка вопреки административным запретам гордо красовалась на нашем праздничном столе. Для домашнего стола знакомые наших знакомых пронесли водку нелегально через проходную местного ликёроводочного завода в трёхлитровых банках из-под маринован-ных огурчиков, и продали нам её по-дешёвке (в ресторанах и кафе в том месяце водку продавать ещё разрешали). Молодых разместили на двуспальном диванчике по кличке «Слоник», который в общем-то планировался для Юли с мужем, и стали жить вместе.

А в июле того же года мы отпраздновали и давно запла-нированную свадьбу Юли с Игорем Темногородом. На сей раз в Курск съехались почти все Темногороды как из далёкого Таш-кента, так и из других городов. Киевские Гойзманы, разумеется, были в полном составе! Неожиданно приехала из Москвы Алла с Лялей (младшей дочерью), из Харькова — Лена Тененбаум с мамой, а из Брянска — Галя Камлач. Поскольку Юля вышла замуж за своего четвероюродного брата, то практически все гости знали друг друга, и за столом была особенная тёплая обстановка. Игорь — сын старшего из моих троюродных братьев Димы при-ехал, конечно, со своими родителями. Средний брат Бронислав был представлен своим сыном Юрием (с невестой), а младший брат Лёва приехал с женой, дочерью и зятем. Свадьба проходила в том же кафе, где отмечалась и свадьба Володи. Но в отличие от преды-дущей свадьбы водку (оставшуюся с апреля месяца) держали под столом и пили всё время с оглядкой на входные двери: опасались визита милиции, так как свадьба в соответствии с новыми зако-нами должна была быть безалкогольной. Ликёроводочные заводы перестроили на заводы по изготовлению соков, а виноградники вообще вырубили. Это были первые признаки перестройки, пере-раставшие в «катастройку»!

Вскоре после этой второй свадьбы Володя с Верой уехали жить в Тольятти, вернув своего «Слоника» чете Темногородов.

А летом того же года в стране началась всеобщая перестрой-ка — реализация очередной горбачёвской идеи. Никто не пони-мал: что надо перестраивать и в какую сторону строить. На всякий случай, начали создавать производственные объединения (ПО) по территориальному принципу. Такая перестройка отбросила страну назад к совнархозам, но теперь уже к более худшему вари-анту — к варианту измельчённых совнархозов, так как при этом оставили стройную систему министерств, но низвели их роль до нуля. И вот в августе 1985 года в Курске появилось ПО «Счётмаш»,

246 247

объединившее Курский завод «Счётмаш», Курское СКБ ПМ и Рыль-ский завод «Готовальня». Так бесславно закончило своё существо-вание СКБ ПМ, превратившись в скромное СКБ ПО «Счётмаш». После этого функции головной организации по пишущим маши-нам был с СКБ снят и передан на уже упоминавшийся мною Киро-воградский завод пишущих машин, который выпускал лучшие на тот момент в стране, но худшие в мире пишущие машины по немецкой документации. После создания ПО «Счётмаш» Горячев был снят, а на его место пришёл мой старый заочный знакомец Артём Иванович Бабурин. Наше заочное знакомство произошло несколько лет тому назад: тогда комиссия Народного Контроля начала расследование деятельности директора завода Бабурина на ниве изобретательства. В качестве эксперта привлекли к этому делу и меня. Рассмотрев несколько дел, я вынес своё заключение: «Экономический эффект и, соответственно, авторские вознаграж-дения по изобретениям таким-то, где в числе соавторов значится директор завода, существенно завышены». Вскоре ко мне подошли встревоженные подлинные изобретатели за советом:

— Семён Рувимович, с Бабурина Народный контроль потре-бовал возврата громадной суммы, и он вызвал нас к себе и пред-ложил вместе с ним вернуть и свою долю.

— Откажитесь, — посоветовал я изобретателям. — Это Бабурин сам придумал. Народный контроль такого решения при-нять не имеет права. Он может только передать дело о перепла-тах вознагражения в суд. Суд может вынести такое решение, как предлагает Бабурин, так как вы автоматически будете считаться сообщниками преступления — взяткодателями. Но вы не опа-сайтесь, пусть Народный контроль передаёт дело Бабурина в суд. Членов партии у нас в стране судить не положено, значит, ему предстоит до начала суда сдать партийный билет. Живите спо-койно и не беспокойтесь — Бабурин на это никогда не пойдёт и аккуратно выложит в кассу, как миленький, всю сумму и за себя и за вас.

Всё получилось так, как я и предвидел. Бабурин вернул в кассу все деньги, получил строгий выговор по партийной линии, но был понижен с должности директора завода до должности про-стого заведующего лабораторией. И вот теперь пробил его час! Бабурин — снова директор, и, вдобавок ко всему, мой непосред-ственный начальник. Интересная создаётся ситуация!

Одной из целей создания ПО в стране была благородная задача сокращения управленческого аппарата. Действительно, зачем в пределах одного ПО иметь два патентных подразделения?

И вот мой ученик, а ныне — счетмашевский коллега Коля немед-ленно просит перевести его в цех, так как не может себе предста-вить, что он будет командовать самим Гойзманом. Его просьбу удовлетворили при условии, что сам он подготовит приказ о соз-дании патентного отдела и о назначении нового начальника. И началась эпопея с моим назначением. Коля написал проект при-каза, в котором я значился начальником патентного отдела. Мою кандидатуру директор объединения отверг безоговорочно и обра-тился в областной Совет ВОИР за рекомендацией. Но там недо-умённо развели руками: «Какие вам ещё нужны рекомендации, если у вас работает Гойзман?». Один из заместителей директора ПО «Счётмаш», бывший наш работник, много лет знающий меня и уровень моей квалификации, случайно узнал возмутитель-ный факт, что в ПО вот уже полгода не могут найти начальника патентного отдела. Он самоуверенно заявил мне: «Да я этот вопрос в течение одного дня проверну!». Но прошёл и день и два дня... Наконец, он встретил меня и, стыдливо отводя глаза в сторону, спросил: «Ты что? Беспартийный?». Затем, услышав моё «Да, бес-партийный», сплюнув от досады и ни слова не говоря, развернулся и ушёл. Кончилось тем, что решили оставить в ПО два патент-ных подразделения, найдя для командования заводским отделом далеко не лучшего партийного функционера, и русского к тому же.

26 апреля 1986 года в нашей стране произошла страшная техногенная катастрофа — взрыв реактора на Чернобыльской атомной электростанции. Киевская, Житомирская области Укра-ины, значительная часть Белоруссии, Польши и некоторых Скан-динавских стран оказались в зоне радиоактивного заражения. Легасов — главный конструктор атомных реакторов — застре-лился. А вся наша жизнь теперь стала делиться на две полови-ны: до Чернобыля и после Чернобыля. Киевлянам пообещали, что месяца через два радиация спадёт, и Фаня на лето прислала к нам (в безопасную зону!) младшего сына Юру. А от нас, курян, власти скрыли, что и Курская область тоже поражена радиоактивностью. В августе, когда я возвратил Юру в Киев, город был чист до неуз-наваемости. Его мыли каждый час чуть ли не с мылом, обеспы-ливали все кусты, куда втыкали для контроля счётчики Гейгера.

«Советское — значит отличное!», — прозвучал очередной лозунг Горбачёва. Это означало, что каждое советское изделие должно иметь «Знак качества». Госстандарт СССР постановил, что для получения вожделенного знака каждое советское изде-лие должно было быть лучше самого лучшего зарубежного ана-лога, иначе оно подлежало снятию с производства. А поскольку

248 249

утверждённые класификаторы в стране были сделаны, исходя из принципа «планирования по столам», то началось повальное вымывание с производства дешёвых изделий. Всё было доведе-но до абсурда: если уж выпускать стиральную машину, то обяза-тельно автомат! Если делать пишущие машины, то обязательно электронные! Был и другой выход из положения — это получение «Знака качества» за солидные взятки. В те времена рассказы-вали, что на стол Генерального секретаря ООН, как-то кто-то наложил кучу. Создали Международную комиссию для расследо-вания этого прецедента. Французы заявили, что это продукт не их: всё французское пахнет духами. Китайцы сказали: мы почти ничего не едим, поэтому кучу в 2 килограмма никто из нас не наложит. Долго изучали кучу русские эксперты: нет, не наша, говорят. У нас на каждом говне обязательно «Знак качества» стоит! А здесь его нет. И вот «Счётмаш» был вынужден срочно организовать получение «Знаков качества» на свои «каки», то есть на свои компьютеры «Искра 1256» и «Искра 226». Работу поручи-ли заводскому отделу стандартизации. Начальник этого отдела взял в «подотчёт» деньги на закупку ящика коньяка и двинулся в Москву. Однако то ли ящик показался недостаточной мздой, то ли марка коньяка оказалась не та, но нашего стандартизатора погнали назад в Курск и сказали, чтобы без отчёта о патентных исследованиях в Москве не появлялся. На планёрке у дирек-тора объединения он (в моё отсутствие) трогательно плакался до тех пор, пока не убедил начальство, что получение «Знаков качества» это обязанность патентного сектора. Вызвали меня. Ознакомившись с ситуацией, я понял, что дело интересное, и я с ним справлюсь — надо только до разработки отчёта о патентных исследованиях разработать классификатор персональных ком-пьютеров, которого в СССР пока нет, утвердить этот классифи-катор хотя бы в качестве отраслевого стандарта и, дело в шляпе... Когда я приехал из Москвы с готовыми документами о присво-ении счётмашевским компьютерам «Знаков качества», не потра-тив ни одной бутылки коньяку, все были в восторге, а я получил премию в размере двухмесячного оклада — по окладу за каждый «Знак качества».

Оказывается, что на «Счётмаше» наиболее ценятся именно те сотрудники, которые умеют обманывать государство! Как-то, идя по территории завода, я увидел идущую навстречу мне шеренгой троицу руководителей. От шеренги отделился главный инженер ПО и кинулся ко мне с протянутой для пожатия рукой, расплыва-ясь в лучезарной улыбке: «Здравствуйте, Шимон Рувимович!» Не

нарушая строя, скупо улыбнулся и приветствовал меня директор ПО. Третий — мой непосредственный директор СКБ Бабурин — сделал вид, что не заметил меня. Вообще, на всех планёрках стала уже смешной дежурная фраза Бабурина, обладавшего незауряд-ной памятью: «А где этот, ну, который наш патентовед (Тьфу, ты, прости меня господи, фамилию никак не запомню)».

73. Лебединая песня СКБ ПМ

Так же успешно с получением «Знака качества» я провёл и патентные исследования электромеханической пишущей машины «Ивица», выпускавшейся заводом по нашим чертежам. Но мне и нашим ведущим конструкторам пишущих машин Льву Исаако-вичу Розенману и Валерию Гавриловичу Митрофанову было оче-видно, что это не надолго, и волей-неволей придётся создавать электронные пишущие машины, которые в СССР пока вообще не выпускались. Решили, что данная машина должна быть портатив-ной и создана всего за один год. При этом чтобы обойтись «малой кровью» организовали так называемую «творческую бригаду» в составе Митрофанова (он же — член партии и формальный руко-водитель бригады, проектирующий неподвижную часть машины), Розенмана (тоже — член партии, но с подмоченной репутацией, и фактический руководитель бригады, проектирующий все под-вижные части машины), и Дрёмова (беспартийный самородок, проектирующий все системы электронного управления машиной). Ещё в бригаду включили двух или трёх девочек-чертёжниц.

От отдела Кононова в бригаду включили меня и Гуляе-ву, которые должны были работать над пишущей машиной, так сказать, по совместительству, «под интерес». С самого начала мы поставили перед собой цель: создать пишущую машину, которую можно легко аттестовать на «Знак качества». Путь к этому мы видели только один: наша машина должна выполнять все функ-ции, которые выполняют все самые лучшие аналоги мира, плюс, хотя бы ещё одну, которую не делает ни одна машина ни одной фирмы в мире. Для этой цели мы провели солидные предпроект-ные патентные исследования. Затем встал вопрос: а кто же будет писать Техническое задание (ТЗ), без которого под данную тему никто денег не даст? И все дружно начали тыкать пальцем в мой отчёт — это же готовое ТЗ! И мы с Наташей Гуляевой поняли, что «назвались груздями», а я тем самым поневоле стал зваться идео-логом этого электронного монстра, хоть и портативного. Пришлось разработать ТЗ и кататься по многочисленным инстанциям от

250 251

Москвы до Кировограда, собирая подписи. Впрочем, я не просто собирал подписи! Я везде возил с собой рабочий макет машины в клееном пластмассовом корпусе, на котором гордо красовался зарегистрированный в Госпатенте СССР товарный знак «Ромаш-ка». Сам же и демонстрировал машину в работе. Впечатление на всех «Ромашка» производила потрясающее. Но вот я полу-чил последнюю подпись — подпись завистников и конкурентов на Кировоградском заводе пишущих машин. Легко и радостно вздохнул я, выйдя из кабинета директора, и вприпрыжку поска-кал вниз по лестницам. И тут клееная ручка пишущей машины не выдержала и сломалась, а бесценный, единственный экзем-пляр электронной пишущей машины «Ромашка» покатился вниз, чётко отсчитывая крутые каменные ступени. Я боязливо оглянул-ся — лестница была пуста. Наскоро собрал куски развалившей-ся машины и, убитый горем, поехал скорее в аэропорт. Однако в Курске Розенман встретил меня с этим металлоломом радушно и казался даже очень довольным: «Вот ты и провёл испытания изде-лия на тряску. Теперь я знаю слабое место своей конструкции». По мере готовности машины мы приступили к патентованию её эле-ментов и узлов. Патентовали всё — от программного обеспечения до внешнего вида машины и её упаковки. Разработка машины шла исключительно тяжело — Митрофанов всё время находился в состоянии запоя, Розенман, опасаясь ответственности, постоян-но твердил, что бросит всё к чёрту. Я же, как истинный энтузиаст этого изделия, с одной стороны, держал за шиворот Митрофано-ва, уговаривая его не пить, а с другой стороны — морально под-держивал Розенмана, уговаривая его не бросать начатого дела на полпути. Наконец, дошли до разработки самого главного и самого серьёзного документа — технических условий (ТУ).

И снова взоры Розенмана с мольбой обратились на нас с Гуляевой. Мы, так и быть, сделали и этот (самый сложный) доку-мент. Более того, я подписал его во всех мыслимых и немыслимых инстанциях в Москве. Осталась последняя инстанция — головной Кировоградский завод пишущих машин.

Очевидно, в какой-то момент Митрофанов вдруг почувство-вал, что может в разработке электронной пишущей машины ока-заться просто лишним. Он срочно решил тоже поучаствовать хотя бы в согласовании документации. И вот мы вместе я, как автор текста ТУ, и Дрёмов, как авторэлектронных программ, поехали в Кировоград для окончательного утверждения ТУ. Путь наш лежал, как всегда, через Харьков, откуда в 12 часов ночи отхо-дил поезд «Харьков — Одесса», проходивший через Кировоград.

Сев вечерком в Курске на первый попавшийся южный поезд, мы уже через 3 часа были в Харькове. За это время наш начальник несколько раз исхитрялся наливать себе водку-самогон из бутыл-ки, заткнутой бумажной пробкой. Чтобы не делиться водкой ни с кем, Митрофанов, в Харьковском поезде, не вынимая бутылку из своего объёмистого портфеля, тайком от нас наклонял её горлыш-ко к стаканчику, спрятанному на дне портфеля. Те же манипуля-ции он проделывал и на харьковском вокзале в ожидании посадки на одесский поезд. Наконец, минут за 30 до отправления одесский поезд подали под посадку. Мы первыми сели в пустой вагон и вдруг на Митрофанова начали давить его естественные потреб-ности. Он метался по пустому вагону в поисках туалета. Но прово-дница непреклонно обещала ему открыть вожделенные двери не раньше, чем через 15 минут после отправления поезда из Харько-ва. Тогда он выскочил на переходную площадку между вагонами. К несчастью, возле этого места стояла проводница, мило кокет-ничавшая со знакомым милиционером. Милиционер не замед-лил появиться в вагоне и направился прямиком к Митрофанову, который лежал на голой лавке и изображал безмятежный сон. Я глубоко извинился за своего заснувшего спутника и заплатил 5 рублей штрафу, отказавшись от квитанции и пожав на прощанье честную милиционерскую руку. Как только милиционер вышел, мой начальник тут же проснулся, вскочил и чистыми глазами начал разыскивать свой портфель. Найдя искомый портфель, он облегчённо вздохнул, но тут же издал горестный вопль: бутыл-ка опрокинулась и лежала в луже водки, плескавшейся по дну добротно проконопаченного портфеля. Затем глухо застонал я: от водки наполовину намокли все листы ТУ, а драгоценная согласу-ющая подпись начальника и печать Госстандарта СССР — вообще полностью обесцветилась. Я, буквально, не находил себе места, но Митрофанов успокоил меня: бумага высохнет, а вот водка...

Утром мы вошли в кабинет главного инженера завода. И тут меня ждало потрясение другого рода. Главный инженер завода Бондаренко странно осмотрел наши ТУ без одной из главных под-писей на титульном листе. «Конец, — подумал я».

— Понимаете, печать и подпись до вчерашнего вечера была. Ей-богу, была! Но вечером, сев в поезд, решили отужинать, — начал пояснять Митрофанов странный факт исчезновения под-писи и печати, выразительно щёлкнув себя по горлу, — тут вагон дёрнул и драгоценная жидкость пролилась на ТУ.

— Да уж, бывает, — задумчиво сказал Бондаренко, вни-мательно обнюхивая бумагу с видом знатока-дегустатора. Затем

252 253

понимающе продолжил: — Действительно водка. Ну, ладно уж! Так давайте-ка лучше займёмся делом.

И мы с Дрёмовым начали демонстрацию электронной пор-тативной пишущей машины. От этой демонстрации Бондаренко пришёл в полный восторг:

— А мои-то остолопы который год бьются и не могут заставить работать стационарку! А у вас портативка работает! Да ещё как!

Так с триумфом закончилась лебединая песнь СКБ ПМ. Закончилась, потому, что машине под товарным знаком «Ромаш-ка» безусловно был присвоен «Знак качества», чертежи были переданы в цех для внедрения в производство, а конструкторы «творческой бригады» вместо разработки следующей, более совер-шенной модели были направлены в цех для внедрения и серий-ного сопровождения нового изделия. Новые разработки в области принтеров и пишущих машин не предвиделись, так как в темати-ке ПО «Счётмаш» эти изделия предусмотрены не были. Разработ-ка струйных принтеров к тому моменту также была тихо свёрнута, и чертежи их были сданы в архив.

Кстати, вскоре на «Счётмаш» пожаловали одна за одной две крупнейшие американские фирмы, которые хотели купить у нас «ноу-хау». Директору «Счётмаша» показать уже было нечего. Но он, как первостатейный мошенник, принял приглашение от обеих фирм посетить США, искупался соответственно в Атлантическом и Тихом океанах, после чего под каким-то предлогом гордо отка-зался от дальнейшего сотрудничества. Будущая же новая тема-тика ПО «Счётмаша» была настолько примитивна, что для работ по ней достаточно было бы содержать всего лишь одного специ-алиста-патентоведа. Нам, патентоведам, здесь тоже делать было больше нечего.

74. Ох, и надоел же мне этот социализм!

Вот уже больше года прошло после отъезда Володи и Веры в Тольятти. Новая семья сняла квартиру в далёком пригороде Тольятти, где Володя и Вера смогли найти себе работу. Эх, сыно-чек ты мой, Володенька, далеко же ты забрался. Летом мы с Асей, не выдержав разлуки, ездили к ним в гости — еле добрались до тех волжских берегов, что на самом краю света лежат (на двух поез-дах и ещё на попутной машине или на такси, не помню уж). Там, на краю света, Володя устроился дежурным электриком, поэтому отпуск у него, как и у всех рабочих нашей страны, был малюсень-ким. В октябре они уже приехали к нам, чтоб провести с мамой и

папой этот краткосрочный отпуск. После первых неудачных родов Вера снова собралась рожать. Врачи по данным ультразвуковых исследований говорят, что у них будет мальчик. Роды предполо-жительно должны состояться в конце ноября.

20 ноября 1986 года появился у нас первый внук Илья Гойз-ман. Не знаю в честь кого его так назвали родители, но мне хоте-лось бы думать, что это в честь моего прадеда скрипача Иехиля.

А вот у Юли же пока ничего даже и не предвидится. Не знаю, кто из супругов виноват в бесплодии, но, учитывая диабет Игоря, может быть, отсутствие детей у Юли и к лучшему?

Но вот на горизонте замаячили новогодние праздники. Какое новое счастье принесёт нам новый 1987 год? Чтобы хоть как-то соз-дать праздничное настроение за новогодним столом, решил нари-совать новогодний плакат. Привлёк к рисованию Лилю — пора уже пятнадцатилетнего ребёнка приобщать к юмору! В те годы стали всё больше и больше входить в моду японские «календари животных». И так как наступающий 1987 год был годом трусли-вого зайца, то мы в плакате провозгласили всем законопослуш-ным зайчикам новогодние пожелания от имени бывалого зайца с учётом прогноза на будущий год. Плакат имел большой успех у наших гостей (чета Татарских и другие), уверовавших в мои про-гностические способности, и Лиля была на верху блаженства от

Наша семья в 1986 году

254 255

пришедшей на её долю похвал. Такие новогодние плакаты с прогностическими пожелани-ями мы с Лилей выпускали впоследствии ежегодно, пока «цикл» из двенадцати живот-ных не начал повторяться.

А в январе 1987 года я получил долгожданную двух-комнатную квартиру в Северо-Западном «спальном» районе Курска. Шутка ли! Стоял почти 15 лет в очереди! Как жалко, что Володя с Верой поторопи-лись уехать. Я ведь так мечтал, чтобы вся наша семья жила если не под одной крышей, то, по крайней мере, в одном городе. Итак процесс в новом 1987 году, как сказал Горбачёв, пошёл: мы с Асей прописались на новой квартире, затем произвели семейный размен — Юля с Игорем и бабушкой поехали туда, а мы с Лилей — на старую квартиру. А весной Анна Евграфовна залезла с ногами на кресло, чтобы завести механические настенные часы, упала с кресла и сломала шейку бедра и утратила спосбность ходить; 26 апреля, в первую годовщину взрыва атомной электро-станции в Чернобыле, папе сделали операцию по удалению пред-стательной железы, после чего его разбил инсультный паралич. И я, оставив параличную маму на попечение Аси, в начале мая немедленно выехал в Киев, чтобы дежурить возле папы в мужской палате больницы (сестры и санитарки в больнице — тоже дефи-цитный товар). Бедный любимый папа! Он так привык всё время что-то делать. А теперь вот лежит неподвижно и даже ничего не может сказать, кроме слов «Да», «Нет», «Давай», «Вот». А пока я в Киеве дежурил возле папы, в Курске Асина мама Анна Евграфов-на умерла. Поражённая старческим маразмом, она перед смертью говорила всё, но лучше бы она уж побольше молчала...

После краткосрочного отпуска для поездки в Киев, я вернул-ся в Курск и вышел на работу. В первую очередь меня встретил руководитель одной из конструкторских тем:

— Ты знаешь, что в план вашего сектора вписано проведение патентных исследований по моей теме?

— Знаю, но не понял, зачем тебе это надо. Рано тебе пока про-водить какие-нибудь исследования, — хмуро ответил я этому кон-структору. — Тем более что тема у тебя совсем простая.

— Но без этих исследований я не могу дальше проводить свои работы.

— Сможешь. Причём тут одно к другому? Ты же только начал тему, и тебе ж ещё нечего даже предъявить мне в качестве пред-мета исследований!

— Да. У меня с этим действительно есть некоторые сложно-сти, но план есть план. Так что ты уж придумай там что-нибудь, как ты умеешь, чтоб я выполнил план. Понимаешь?

— Понимаю. Но ведь это невозможно!— Но ты уж лучше придумай. Иначе окажешься виновни-

ком невыполнения нами плана! — со зловредной усмешкой отве-тил он мне.

— Ты что? Хочешь свалить на нас свои проблемы? Нет! При-думывать ничего я для тебя не собираюсь!

— Да ладно тебе. Ты всегда, если захочешь, можешь приду-мать что-нибудь, — продолжал канючить конструктор.

— А не думаешь ли ты, что, называя пренебрежительно патентные работы «чем-нибудь», оскорбляешь всех нас?

— А ты не забывай, что у нас теперь везде хозрасчёт, и я просто лишу вас всех зарплаты! — И глаза у него при этом сдела-лись самоуверенными и наглыми.

— Слушай, Витя, — обратился я к занудливому посетите-лю, еле сдерживая гнев и хватаясь за цветочный вазон. — Или ты сейчас же немедленно исчезаешь отсюда, причём бегом, или я размозжу твою собачью голову!

Увидев, что я решительно схватил вазон с подоконника, Витя не на шутку струсил и немедленно ретировался, а мои сотрудницы со страхом и удивлением смотрели на меня, вытаращив глаза. В состоянии аффекта они ещёё никогда меня не видели.

Боже мой! До чего же мне надоела эта государственная служба, на которой мне приходится делать то, что претит моей душе и всё время участвовать в каких-то глупых игрищах для взрослых дядей, которые называют «построением развитого социализма».

Неожиданно, как и всё, при Горбачёве, были опубликованы целых три Постановления Партии и Правительства об организа-ции кооперативов по отдельным видам деятельности, в основном, бытовых услуг. Эти Постановления мне показались настолько революционными, что я тут же решил, что все часовщики, фото-

256 257

графы и тому подобные специалисты немедленно кинутся в очередь за патентами на право занятия индивидуальной деятель-ностью. Но ничего подобного не произошло. Я поговорил со своим знакомым часовщиком:

— Марк Израилевич! Последние Постановления читали?— Читал... Ну и что?— Так почему бы вам не перейти на патент? Занялись бы

законной индивидуальной трудовой деятельностью...— А я, знаете ли, Семён Рувимович, не верю им всем. Подо-

шлют тайком фининспектора. Тот принесёт мне свои исправные часы, засечёт по ним норму времени на ремонт одних часов и станет в тайную засаду за дверью, чтобы считать, сколько ко мне в день посетителей придёт. Потом установит мне такой налог, что я только на него и буду работать.

Но его мнение я проигнорировал — в Постановлении ведь ясно сказано, что каждый предприниматель сам будет деклари-ровать свои доходы. Да и налоги на них устанавливаются смехот-ворными. Прочитав ещё раз внимательно Постановление, в голове у меня мелькнула шальная мысль: перечень услуг-то является примерным! В приложении к одному из Постановлений указана, например, услуга по переводам с иностранных языков на русский и наоборот. Значит, может быть, имеют право на существование и другие услуги, например, такие, как оформление заявок на изо-бретения?! Поговорил со всеми своими девочками: Галей, Наташей Будылиной, Наташей Гуляевой, Музой. Все они поддержали меня безоговорочно, кроме Будылиной. И вот мы вчетвером составили учредительский договор, и в октябре 1987 года я пошел в Горсовет, чтобы зарегистрировать наш кооператив, кооперативное бюро по оказанию патентных услуг. Результат был плачевный: послали меня далеко-далеко. Мотив отказа — волюнтаристский: оказание патентных услуг населению, с их точки зрения, не есть бытовая услуга. И точка.

Но вот наступил 1988 год. Вдруг меня и Галю вызывает к себе в ВОИР Иван Ильич Савельев и предлагает то же самое, о чем мы и мечтали. Мы рассказали ему о нашем первом неудачном опыте. Но он по секрету сообщил нам, что в правительстве дебатируется проект закона «О кооперации». Этот закон, по замыслу авторов, должен стать основой для создания частного сектора экономики, который призван быть противовесом в свободной конкуренции с государственным сектором. И Савельев со своей стороны предла-гает нам организовать кооператив по оказанию патентных услуг, обещает нам клиентуру и, вообще, «бриллиантовый дым».

Интересно, зачем это ему надо? Что он хочет получить от нас взамен? Посоветоваться не с кем. Многие не советуют мне играть-ся в азартные игры с государством, тем более на деньги. Ася тоже боится, но, несмотря на это, говорит: «Делай, как знаешь. Ты больше меня во всем этом понимаешь, тебе видней». Папа, раз-битый параличом, не советчик. Написал письмо в Луганск Дми-трию, Асиному двоюродному брату. Он-то уж опытный финансист. Получил неожиданный ответ: «Дерзай, но найди очень толкового и честного бухгалтера». И я решил: «Буду дерзать!»

27 мая 1988 года был опубликован проект закона о коопе-ративах, и мы тут же составили учредительный протокол о соз-дании кооператива, а в начале июня я понес заявление с этим протоколом и другими необходимыми документами в городскую администрацию. Главный разговор был у меня с В. Б. Куликовым, председателем ОблФО:

— Но ведь закона о кооперативах еще нет!— Раз есть проект, то закон будет. Или Вы сомневаетесь в

руководящей роли?..— Нет, нет, не сомневаюсь.— Так в чём же дело?— Ну, так и быть, давайте ваши документы.И я подал все документы. И, поскольку мне обещали, что

решаться наш вопрос будет медленно, мы поехали в Киев к папе. Мы теперь с Асей ездили туда при каждом возможном случае, так как чувствовали, что наша помощь парализованному папе и полу-слепой маме очень нужна.

Наконец, я позвонил в Курск и Наталья Гуляева меня обра-довала, сообщив, что 12 июля кооператив уже зарегистрирован. Ура! Как мог, я объяснил папе, что у меня теперь есть собственное «дело». По папиным глазам я понял, что он вроде бы меня понял и, как мне показалось, опасливо покачал головой.

Вернулся в Курск. Девочки уже с нетерпением ждали меня, не зная, что им делать дальше.

— Ну что же, дорогие девочки, кооперативное бюро создано. Предлагаю назвать его «КОНУС», что будет расшифровываться, как КОНструкторские УСлуги. Можно поздравить друг друга с этим. Это кооперативное бюро, — заявил я со всей торжественно-стью, — на первых порах является всего лишь нашим надёжным тылом. Если кто-то нас обидит, мы всегда сможем гордо повернуть-ся и уйти из СКБ «Счётмаша». Но чтобы начать нормально рабо-тать нам необходима круглая печать и расчётный счёт в банке. Жилплощадь и оборудование (пишущие машины и ксерокс)

258 259

можно пока использовать нелегально счётмашевское. Но вечно так продолжаться не может, и мы можем нарваться на крупные неприятности. Поэтому нам нужны, в первую очередь, пишущие машины (две — одна с русским, другая с латинским шрифтом). Наконец, нам нужна клиентура. Пока что у нас есть только один, правда, очень настойчивый клиент, который спит и видит, когда мы откроемся. Это крупнейший московский институт НИИХимав-томатика, где нас лоббирует один из бывших работников Счётма-ша, ныне — житель Москвы. Он прекрасно знает нам цену и сулит нам крупный заказ. Вот такие у нас проблемы и решать их нам надо примерно в этой же последовательности.

И мы начали решать эти проблемы. Наташа Гуляева была избрана бухгалтером. Она вычертила эскиз печати и отнесла его в мастерскую. Однако пришла грустная — печать обещали сделать лишь в феврале. Уже много лет я находился в приятельских отно-шениях с Лёней Беловым — главным конструктором дисплеев СКБ ПО «Счётмаш». Услыхав о создании кооперативного бюро, он заго-релся этой идеей и предложил нам своё членство. Его за извечный оптимизм и за весёлый нрав любили все наши девочки, и они все дружно проголосовали «За». Одной из первых забот Белова стала изготовление круглой печати. Он схватил эскиз и помчался в ту же мастерскую, откуда выпроводили Наташу, и через неделю печать была уже готова. Галя пошла на переговоры с Иваном Ильичом Савельевым, и тот сдал нам в аренду практически всегда пустую-щее помещение Ленинского райсовета ВОИР, которое находилось в центре города. Это был с его стороны царский подарок! Теперь в наше будущее помещение мы понемногу начали сносить никому больше ненужный в СКБ патентный фонд. Брали тоже не всё, а только самое интересное. Имея на руках печать и юридический адрес, мы легко открыли расчётный счёт в банке, и новоявленное КБ «КОНУС» приступило, в первую очередь, к выполнению прогно-стического патентного исследования программируемых контрол-леров для Московского НИИХимавтоматики. Сумма договора, с нашей точки зрения, была так велика, что уже за авансовый платёж мы смогли позволить себе купить обе запланированные пишущие машины — кормилицы и создать задельный фонд зара-ботной платы. При разработке этой темы потребовалось решение и некоторых теоретических проблем. Об этом решении пришлось написать статью во Всесоюзный журнал «Стандарты и качество», проталкиванием которой занялся Лёня Белов, как один из авто-ров. К декабрю 1988 года отчёт был готов, и я поехал сдавать его в Москву. Волновался. Всё-таки новый для нас заказчик, новая

область техники. Волновался и наш непосредственный куратор по теме, тот самый бывший курянин. Он встретил меня в вести-бюле института. Зашли и сели в комнату для переговоров, где он сообщил мне о зловещей ситуации, сложившейся в их институте вокруг данного заказа.

— Я в этом институте человек новый, провинциал, как меня здесь величают, но я в этом коллективе, пожалуй, один, который видел настоящие отчёты (я имею в виду ваши отчёты) о патентных исследованиях и знаю им цену. Ты, конечно, газеты читаешь, и знаешь, что вокруг всех кооперативов в стране нагнетается обста-новка нетерпимости. В прессе создаётся имидж кооперативов, как предприятий, объединяющих халтурщиков, одержимых жаждой наживы. Чтобы быть готовым дать отповедь местным недоброже-лателям, я хотел бы сам взглянуть на ваш труд. Не возражаешь?

Я, конечно, не возражал и вытащил из своего кейса два уве-систых тома страниц по 300 каждый:

— Вот два переплетенных экземпляра отчёта, вот акты сдачи-приёмки работ, вот копия статьи, направленная в журнал «Стандарты и качество» с решением о публикации.

— Ну, ребята! Вы даёте!!! Я ожидал блестящей работы, но тако-вого качества, честно говоря, не ожидал!!! Я всё же прочитаю этот отчёт, а ты подходи после обеда... Где-нибудь в два часа дня. Идёт?

В два часа дня, как и было договорено, я появился в институ-те. Заказчик встретил меня радостно взволнованный.

— Ваша работа буквально потрясла моих шефов! К сожале-нию, их неожиданно вызвали в Министерство, но они обязатель-но хотели с тобой познакомиться лично. Директор и Главный инженер вызвали наших начальников отделов стандартизации и патентных исследований, дали им почитать ваш отчёт: «Можете ли вы выполнить что-нибудь подобное?» — «Нет, — честно созна-лись они». — «Так какого же чёрта вы зудели по всем углам о том, что мы, якобы, лоббируем кооперативы?» В общем, Семён, вот тебе подписанный акт сдачи-приёмки, вот копия платёжки на ваш рас-чётный счёт о перечислении денег. Письменной гарантии о том, что вы получите следующую тему, написать просто ещё не успели, но все работы теперь безусловно ваши! И ещё: большое спасибо вам от меня. Вы очень сильно поддержали мой авторитет в этом институте.

Нечего и говорить, что, возвращаясь домой, я чувствовал себя триумфатором. На волнах этого чувства, уверовав в свои силы, мы, четверо сотрудников патентного сектора в конце декабря 1988 года подали четыре заявления об увольнении по собственному жела-

260 261

нию. Реакция директора СКБ Бабурина, как и ожидалось, была злобной и бурной. На заявлениях моих сотрудниц появилась резо-люция: «Уволить с отработкой в течение 3-х месяцев», а на моём — «Уволить немедленно». Не знаю, какие силы вмешивались в принятие его решений, но вскоре и на моём заявлении появилась аналогичная редакция — об увольнении с отработкой трёх меся-цев. Эти три месяца отработки превратились для моих сотрудниц в настоящий ад. Была создана специальная объединённая комис-сия парткома и профкома, на заседания которой время от вре-мени Галя, Наташа и Муза вызывались поодиночке. Приходили оттуда они в слезах. Как правило, о содержании «душеспаситель-ных» бесед с «комиссарами» девочки мне ничего не рассказыва-ли. Не хотели травмировать. Но стороной я всё равно узнавал, что Галю назвали жидовской подстилкой, Музу и Наташу уверяли, что они, как специалисты, не представляют собой никакой цен-ности и после того, как кооперативы рано или поздно прикроют, я «умотаю» в свой Израиль, а все кооперативщики, как враги народа, останутся с «волчьим билетом». Разумеется, о деятельно-сти этой комиссии знал не только я, но и весь коллектив СКБ. Все шумно обсуждали наш коллективный уход. К чести коллектива и нашего непосредственного начальника отдела Леонида Фёдо-ровича Кононова надо сказать, что при этом меньше всего обсуж-далась антисемитская проблема, а больше всего экономическая и политическая сторона дела.

В своей жизни я увольнялся уже три раза. Первый раз уволь-нялся из киевского завода «Арсенал». Мне тогда было 20 лет и все за меня были рады и желали счастливой учёбы в институте. Второй раз я увольнялся из ВНИИЭлектроагрегата. Мне тогда было 37 лет, все мои сотрудницы плакали, так как были уверены, что дело, начатое мной, неминуемо развалится, а отдел расформируют.

И вот теперь я увольняюсь в третий раз. Мне уже 53 года. Увольняюсь не один, а вместе с, практически, всеми сотрудника-ми патентного сектора (только Наташа Будылина, как ни странно, не изъявила желания уйти вместе с нами — состорожничала или струсила что ли? Она вместе с нами подала заявление о переводе в конструкторский отдел, которое было немедленно удовлетворе-но). Во след себе мы каждый день слышим упрёки в пособничестве развалу советской экономики, в возвращении к частнособственни-ческому капиталу и так далее. И никто даже не осознал, в какое тревожное и бурное море стихийных производственных отноше-ний мы отчаянно бросаемся, никто нам не посочувствовал. А ведь нам теперь придётся самим искать себе заказчиков, выполнять

работы самой неожиданной тематики и вообще придётся рабо-тать значительно больше, чтоб заработать себе на хлеб насущный. Никто не понял, что такая работа под силу только специали-стам высокой квалификации, которым стало стыдно и невмоготу целыми днями высиживать в СКБ и получать заработную плату за работу вполсилы.

Хайфа, 2009

262 263

Содержание

45. Первокурсники . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 346. Танцуем и поем! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1147. В поисках романтиков . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1848. Целина . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2549. Я — музыкант . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3650. Недолго музыка играла . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 4651. Женюсь! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5452. Первые звездные часы моей жизни . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 6453. ...И отрезвляющие удары . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 7954. А инженером быть хочешь? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 8555. Тяжелые технические условия . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 9556. Мои металлургические университеты . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 10357. Беспомощные руководители и инициативные гости . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 11658. КВН . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 12759. Крутые повороты . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 13260. Новая ступень . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 14861. Праздники на нашей улице... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 15962. Извилистая тропа в мир науки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 16663. Рывок в гражданку . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 18264. На новой орбите . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 18865. Необычное совещание . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 19466. Впервые в Литве . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 19767. Впервые в колхозе с поселением . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 20168. Впервые в Грузии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 20469. Педагогические потуги . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .21770. Реквием по диссертации . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 22471. Конец сеанса . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 23572. Перестройка или катастройка? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 24373. Лебединая песня СКБ ПМ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 24974. Ох, и надоел же мне этот социализм! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 252