Rasskazy issuu

© С.Кочнев, июнь 2014 г. Житейские рассказы

2

Содержание:

Монах 3

Вопросик 3

Раз-сказ-ка 4

Мартин 8

Шарфик 10

Страшная месть 12

Урок 18

Реквизитор 19

Младший лейтенант Нелюдов и другие 22

Завтра был день рождения 29

Ватруша и Котофей Цап-царапович 32

Мужик 38


3

МОНАХ

Покажите мне счастливца, который не писал бы в школе сочинения, и я скажу, что это мираж или уникум, каких не бывает. Все прочие писали непременно. Скрипели перьями (давно этот скрип звучал, до эпохи шариковых ручек, фломастеров и прочих новомодных приспособлений для письма), сопели, старательно выводили буквы, грызли ручки, заводили глаза к небу, подглядывали у соседей по парте, умудрялись проливать чернильницы-непроливашки, тяжко вздыхали, глядели по сторонам, стреляли бумажными шариками через трубочки в девчонок - шла обычная школьная ребячья жизнь. «Кем я хочу стать?» - из года в год терзали нас учителя вопросом, на который надо было отвечать идеологически правильно, без грамматических ошибок и, в силу способностей, подробнее.

Атеистическая пропаганда просветляла умы, учение отцов теоретического коммунизма и наказы партийных съездов считались непререкаемыми.

За окнами тихо шелестели 60-е, потом 70-е, и было ребятишкам покойно и радостно: будущая жизнь виделась кому-то за штурвалом космического корабля, кого-то непременно тянуло стать капитаном дальнего плавания, кого-то, обязательно, директором завода, хотя глубоко в душе мечтал он быть главным индейцем Гойко Митичем, кто-то уже мнил себя знаменитым хирургом или киноартистом, а другой собирался посвятить свою жизнь благородному поприщу педагога.

Всё было, как всегда. Но однажды, в обычной Ленинградской школе, случился просто кошмар, и вывел

это кошмар старательно, даже закусив от усердия губу, на обычном тетрадном листке в линейку ученик третьего класса.

«Когда я вырасту, то хотел бы стать монахом. А если я не стану монахом, то тогда я хотел бы стать путешественником. Только я

хотел бы путешествовать не на поезде, не на корабле, не на самолёте. Я хотел бы путешествовать в старой скрипучей телеге.

Я бы ехал в телеге, а телега бы скрипела. Телега бы скрипела и говорила: «Ты не стал монахом...

Ты не стал монахом... Ты не стал монахом...»

ВОПРОСИК

Грустный и напряженно сосредоточенный Серёжка шагал из садика, держась за мамину руку.

- Сынок, - то и дело спрашивала встревоженная мама, - тебя кто-то обидел? Ну, что ты молчишь?

Серёжка сопел и хмуро продолжал вышагивать к дому. - Может ты подрался? Молчание. - Может ты скушал чего? - Яболока я шкушал...


4

- Плохое яблоко? - мама остановилась, присела к сыну, - Тебя тошнит? - Ха-ошае. Пай-дём. Короткая дорога кончилась быстро, и домой пришли в полной неизвестности. Что

случилось? Почему Серёжка такой надутый? Расспросы и попытки выведать причину так и не привели ни к чему, пока не сели

ужинать. Задумчиво, и без обычных долгих уговоров, съев котлетку и отложив в сторону

вилку, Серёжка вдруг компот пить не стал, а сложил пухленькие ручки на столе и щекой одной лёг на них. Полежал, грустно наблюдая, как отец поглощает ужин.

- Серёжа, - сказала мама, - не клади локти на стол, нехорошо так делать. - Падазди, мама. Я у папы спрасить хацу. - Что, сынулечка? - отец доедал последний кусочек. - Папа, шкажи, ну пацему так: каздый думает только о себе, и только я один думаю

обо мне?

Р А З - С К А З - К А

(Монолог в анимационном жанре.) Предупреждение: читать, то есть пробегать глазами, необходимо все, даже пустые

строки.

1. ................................................................................................................................................................................................................................................................................Это я, знаете что?.. Это я думаю, как вам рассказывать ... Вот .…………………………........................................ .......................................................................................................................................................... .....................Всё равно, я вот не понимаю: почему, когда одни люди врут, то им верят, а я, вот, рассказываю..........................и....... Ай, ладно, вы всё равно, тоже не поверите .......................................................................................................................................................... Я, вот, Юрке Сирину рассказывал - он мне не поверил, хотя мы с ним дружим, и я дал ему за просто так две жевачки с вкладышами и монету с этих... Сель... этих... Сель-шель-ссс-ких островов, с пальмой…………………..................................................................................... .......................................................……........................................................................................................................... А сам он, между прочим, всем в школе рассказывал, что его папа ездил в Париж, а мама - в Японию, и привезли ему электронную игрушку, ну, знаете, такую, с ковбойцами... Ну, там кнопочки нажимаешь, и когда 1000 набираешь, то там все серии «Ну, погоди!» показывают... Ой! Это же у нас, «Ну, погоди!», а у них там... «Чип и чупс» что-ли? Я что-то запутался.............................. Я, тогда, завтра начну вам рассказывать, ладно?…………………………………………………………………………….. ..................................А Сирин врёт! А ему верят. У него папа плотником работает у нас в школе, а мама – каc… кал… этой… ну… кан-стелн-ляншей. Ну, вот... Я тогда вам с са-а-амого начала начну, ладно? Правда, это очень давно было, прошлой осенью. Я заболел тогда, и мама утром мне горлышко посмотрела и говорит: «Владюшечка, ты сегодня ещё дома посиди, ладно? Я в час приду, покормлю тебя супиком... Только не смотри, пожалуйста, всё подряд по телевизору, хорошо? А то глазки заболят». И ушла. А я телевизор и не смотрел вовсе, потому что скоро совсем Юрка пришёл - у нас, оказывается, русиша не было - и принёс мне задания и книжку, он брал у меня, а я сам


5

ещё прочитать не успел. Он когда ушёл, я сразу читать стал. А там, в книжке, два вкладыша было и такая резинка стирательная, знаете, розовая... только не целая, а так, кусочек... Сирин забыл, наверное………………………………………………………………. ...........................................................................................................................................................................................................................…………….....................Вот, а потом до самой мамы ничего такого не было, я просто читал, а потом просто стал рисовать и слова писать в облаках... Ну, знаете, когда люди говорят, то рядом в облаках слова пишут, чтобы знать? .......................................................................................................................................................... Значит, дальше мама пришла и сразу там, на кухне греметь стала. Я и маму нарисовал, только мне не понравилось - мама красивая, я её очень люблю - а у меня некрасивая получилась. Я тогда взял эту резинку и стёр маму. Слышу: в кухне что-то разбилось... и всё. Я тогда подождал немножко, а потом на кухню пошёл, а мамы - нету. Я всё-всё обсмотрел, даже под столом, даже на лестницу выходил, хотя мама мне не разрешала же. А дверь-то снутри закрыта была. Ну, не могла же мама понести мусор и снутри закрыться, ведь правда, же? А я, знаете что? Я, вот, как-то сразу догадался. И не испугался ни сколечки, а пошёл, взял тот листик, ну, где маму стёр, и снова её нарисовал. И слышу в кухне: - Вот раззява! Ну, надо же?! Маленький, подожди ещё немножко: я быстренько пол подотру и супика тебе налью! Ой! Я, знаете, как обрадовался?! Только я ничего маме не сказал, а пошёл к ней на кухню и говорю: «Мамочка, ты знаешь, я тебя так люблю! Не ходи больше на работу сегодня, пожалуйста!» А она всё равно пошла. Я тогда рисовать стал и стирать. Так интересно, знаете?! Я телевизор нарисовал - его же, чего там, рисовать! И стирать начал. И так здорово! Я, так, сверху стирал, и он сверху вниз, так, пропадал... Только не насовсем - потом я его снова нарисовал... Ой! Знаете что?... Я устал чего-то!.. Я погулять хочу. Можно, я вам завтра дальше расскажу, ладно? ..........................................................................................................................................................

2. .............................................................................................................................................................................Ой! Мурзик, не мешай! ……………………………Ну, пожалуйста!.. Ну иди... иди...

Я, знаете что? Я вчера вам вот про что забыл рассказать. Я же потом ещё Мурзика стёр... только не насовсем... Он симпан-тин-ченый, мама говорит. Нет, правда, он хороший, только сильно царапается. Я тогда, знаете что? Я написал: «Мурзик хороший, ласковый, но сильно царапается», а потом взял и про «царапается» стёр. И так здорово! .......................................................................................................................................................... Ну, иди, иди ко мне, я тебе за ушком почешу!... Ой, самое же интересное! Я же ещё тапочки стёр, а потом, знаете, я чего-то устал и книжку решил почитать, а про тапочки забыл... Потом я ещё немножко просто так порисовал и поподписывал, и мама пришла. Я тогда резинку в блокнот спрятал... Знаете, у меня такой есть блокнот, с кармашками!.. Мы с мамой поужинали, и я играть пошёл, а к маме тётя Риммочка пришла. Она над нами живёт, только у них с дядей Вовой одна комната и соседи. И тётя Риммочка у себя не курит, а у нас курит, и с мамой они очень долго на кухне разговаривают, потому что они подружки. А дядя Вова, зато, моряк, он мне жевачек… знаете сколько привозил?! И он всё время в этой... ну... в этом… как его?.. ну, вы поняли, в общем. А я сначала просто так играл, а потом опять стирать начал. Я сначала просто так стирал разное там, ну, только маленькое, чтоб мама не сердилась... Только вы не думайте,


6

я стирал, а потом снова писал... А потом, знаете что?.. Только вы не расскажете? Правда? Я это... я тётю Римочку стёр... ну, только не её саму, а знаете что? Я написал: «Тётя Риммочка курит» и «курит» - стёр... Ой, смехотура! Она, значит, маме говорит на кухне: - Мне Вова потрясающие сигареты привёз! Я их до сегодня ещё не пробовала. Чего-то они потом пошептались, пошуршали чем-то... «Фирма!»- говорят, - «Фирма!» А потом она вдруг как закашляет. «Ой!» - говорит, - «Какое говно!» Вот честное слово! ……………………………………………………………………….

А что?! Мы с мальчишками в школе тоже так говорим... Только вы не говорите никому. Ладно? А мама ей чего-то строго там зашептала, только я не расслышал... .........................................................................................................................................................................................................................................................................................................................Ну, ладно!.. Я погулять хочу снова... только вы не обижайтесь - я завтра вам, правда, дальше расскажу, ладно?

3. Вы ждёте? Сейчас, я пирожок возьму, ладно?............................................................... .............................................................................................................................................Ох!...........................Что-то мне сегодня не хочется рассказывать... Ладно, я не буду?....................Нет, ладно, буду... вы подождите немножко, я сейчас приду…………………………………………......................................................................................……………………………………………….......................... Сейчас, попью, ладно? ….................................................Попил....................................................................…………… Вы знаете, мне чего-то... стыдно… Ну, я вчера вам рассказывал... Ну, про то, что тётя Риммочка, там, говорила... Вы не говорите никому, ладно?...

Вот... Значит, когда тётя Риммочка ушла, мы с мамой уроки делали, а потом до самого

вечера ничего не было... А вечером, так здорово, папа приехал! Он, оказывается, быстро там, в своей командировке, всё раздраконил и приехал. Только он нам ничего не сообщал. Это такой подарок. А теперь у него целых пять дней, эти... ну… прогулы, и у мамы прогулы есть, а у меня - суббота, воскресенье, а потом каникулы, и мы все вместе можем к бабушке на самолёте поехать. Он уже, оказывается, билеты купил и телеграмму дяде Славе отправил, чтобы он встречал нас…

Телеграмма, это когда мобильник там… потеряешь, или когда у бабушки в деревне МТС не берёт, вот, чтобы знать, ну там всякое… Ой! Мы так зыкано собирались, прямо, как в кино. Я блокнот сразу в карман положил и всё время проверял, и всё на месте было. А мы на вокзал приехали, когда уже совсем темно было, даже немножко уже светло стало. А как мы на самолёте ехали, я не помню, потому что я спал. Мы, когда из самолёты выходили, я сразу дядю Славу увидел, он за забором рукой махал, и зря мама всё время папе говорила, что он на успеет телеграмму получить, он получил, и ждал нас на «девятке». У дяди Славы машина, знаете, такая, «девятка», и мы с мамой сразу в «девятку» сели, а папа с дядей Славой ещё немножко курили на улице и громко говорили. Я, когда в машину сел, сразу блокнот достал и резинку проверил, и ничего не потерялось. Только я не рисовал ничего, а мечтал. И знаете чего намечтал? Вот бы здорово было нарисовать машину, а потом стиреть её! И мы бы с мамой на земле сидели бы! Правда, смешно? Только я потом подумал, что маме не смешно будет, и не стал ничего рисовать. Дядя Слава потом рукой махнул и говорит: «Ладно! Что там, звери, что ли?! Прорвёмся!» И мы поехали. Мы так здорово ехали, как в самолёте, наверное, потому что дядя Слава всё время нас смешил и говорил: «Внимание, уважаемые пассажиры, идём на


7

взлёт!» Я смеялся и в окно всё время смотрел. А мама не смеялась почему-то и меня прижимала к себе. Мы уже совсем близко к бабушкиной деревне подъехали, а там, знаете, мост через речку. Только там около него много разных машин было и даже автобусы... И людей тоже много стояло, и на другой стороне - тоже. Камни ещё какие-то здоровые лежали... Знаете, такие, с железными крючками?.. И по мосту никто не ехал ……………………….......................................................................................................................

Дядя Слава тут тихо-тихо поехал и рукой какому-то дядечке помахал, и тот тоже кивнул... Вот... Я сейчас попью, ладно? ……………………................................................... ………………………………………………………................................................................... ............................Так..................... Попил... Мы когда на мост заехали, я блокнот достал и резинку проверил................. И тут, знаете, откуда-то дяденька такой бородатый как выскочил и поперёк нам побежал... А потом как выстрелит из чего-то! И сзади нас кто-то тоже как выстрелит! Мама как закричала! Ой, она так сильно кричала и мне голову вниз прятала. А мне нестрашно было, я в окошко смотреть хотел... И мы тогда не прямо поехали, а так, знаете, где перила, и вниз упали... Ну, не совсем упали... ну, не в воду, а так, знаете, просто по горке перевернулись... И мы с мамой через дверцу на землю выпали... Я вот, знаете, ни чуточки не испугался... Честно!.. Сверху, на мосте там, так громко все кричали, и ещё даже стреляли... А мама так, знаете... лежит на спине и тяжело-тяжело дышит... И, знаете, мне тогда вдруг так захотелось написать «земля», а потом стиреть... Я даже карандаш достал и даже писать начал, а потом немножко испугался, а потом сильно-сильно испугался, взял резинку и выбросил куда-то, наверное, в воду... Потом какие-то дяденьки к нам подбежали, стали нам помогать, и всё хорошо кончилось... Только папа ногу сломал и, там, ещё порезался, и мама только ушиблась... Знаете, у неё ночью теперь всё время спина болит, но ей дядя Вова привезёт на пароходе самое зыканое лекарство, тётя Риммочка обещала.................................................. .......................А дядя Слава, он даже не порезался, только брюки порвал, и сразу к нам побежал и папу из машины вытаскивал ……………………………………………………… ...............Вот...

А теперь мне никто не верит... Потому что Мурзик же не умеет говорить... Мама говорит, что тапочки я нарочно спрятал, чтобы босиком ходить... Я, правда, босиком люблю ходить, и не холодно совсем. А тётя Риммочка говорит, что курить она бросила, потому что дядя Вова ей специальное лекарство привёз, и маме показывала, только маме же зачем? мама же не курит... А резинку же я в воду выбросил, её теперь только водолаз может достать... или, там, на удочку... Мне вот только немножко жалко, что я, знаете чего... Только я это уже потом придумал... Вот было бы здорово написать, ну там, «война», там, «горе», вот такое вот, знаете, всякое, а потом стиреть………………………………………………………………….. .....................................................А я у Сирина два раза спрашивал, а он говорит: «Не знаю, откуда, не знаю... Ничего я в твоей книжке не забывал…»

Кс-кс-кс!... Мурзик! Мурзик! Давай я тебе за ушком почешу?...Ой!! Всё! …….……………………………..Мама пришла!


8

МАРТИН Мартин и игрушки Он был невысок и коренаст, окрас имел такой, какой имеют обычно порядочные

пинчеры, вот только мускулистые лапы совсем не были похожи на «спички», как у всех собак его породы. А ещё он был чрезвычайно умён и сообразителен.

Любимой игрушкой Мартина был изгрызенный и извалянный в шерсти теннисный резиновый мячик. По первому моему… нет, не вопросу, а просто даже взгляду, Мартин радостно вскакивал, глаза его вспыхивали счастьем необыкновенным, и он, быстрее пущенной стрелы, летел¸ звонко и радостно потявкивая, искать в коридорных извивах этот желанный незатейливый реквизит для наших игр.

Найдя, возвращался, счастливый, но сосредоточенный и собранный, клал находку у моих ног и отступал на приличное расстояние, ожидая броска.

Делая вид, что лично мне игра совершенно не интересна, я брал принесённое сокровище в руку и несколько времени лениво перебирал, перекатывал в пальцах, перекидывал с руки в руку, подбрасывал к потолку и ловил, притворно отводил глаза, зевал. Наконец, когда я краем глаза замечал, что внимание Мартина отвлекалось, к примеру, каким-то посторонним шумом, делал неожиданный бросок, метя в стенку, с тем расчётом, чтобы мячик обязательно отскочил в коридор. И тут же живая маленькая ракета срывалась с места на первой космической скорости, с тем, что настигнуть игрушку прежде, чем та коснётся пола.

Можно удивляться и не верить, но это удавалось ему почти всегда. Такая вот была заложена в нём природная стремительность.

Игра продолжалась до тех пор, пока мы оба измочаленные не валились с ног. А заканчивалось всё обыкновенно тем, что Мартин благодарно лизал мне руки и

устремлялся ужинать в свою комнату, где его, по обыкновению, ждал хо-о-ороший кусок мясца на кости из борща, приготовленного любящей хозяйкой.

Но однажды… Ах! Боже мой! Потерялась игрушка! Ну, вот нет её, и всё! Ни в коридоре, ни в комнате, ни во всей квартире. Нет! Хоть плачь, а нет игрушки!

Грустный Мартин стоял передо мной и всем своим сиротливым видом выражал безысходную тоску и вселенскую печаль по потере.

- Ну?! – спрашивал я то и дело, - Неси мячик. Играть будем?! Неси! Уши Мартина шевелились, как локаторы, наблюдающие приближение вражеской

цели, весь он выражал полную и беспрекословную готовность к забаве, лапы нетерпеливо перебирали, скребя коготочками по паркету.

- Неси мячик! Чего ты стоишь? С надеждой посмотрев на меня, он отправлялся в коридорные сусеки, и слышно

было, как тыкался мокрый нос в разные укромные места, расшвыривая ненужный хлам в поисках сокровища.

Вернувшись после бесплодных изысканий, Мартин становился передо мной, как провинившийся солдат перед прапорщиком, и смотрел исполненными тоски глазами.

- Ищи, - говорил я, - куда он мог деваться? Не съел же я его. Ты тоже не ел, и Володя не ел, а Лена вообще ещё на работе. Ищи!

И Мартин снова устремлялся в коридор, как шахтёр устремляется на поиски золотой жилы.

Всё было напрасно. Поиски не приводили ни к чему, и любимая игрушка не желала находиться.

Промучившись так с часок, или около того, он скорбно улегся около моих ног, как на тризне по любимому другу.

Не представляя, как можно помочь, я вдруг предположил: «А верёвочкой ты будешь играть?»


9

Мартин вскинулся, навострил уши и приготовился внимать. - Неси-ка, брат, верёвочку! Будем играть верёвочкой, раз мячик потерялся. О! Радость! О, счастье! Выход был найден! Мартин вскочил, как вскочил, наверное, Архимед из ванны, с воплем «Эврика!», и

мгновенно скрылся в темноте коридора. Какое-то время я слышал только радостное поскуливание, пыхтение и шорох

разбрасываемых вещей. Прошла минута-другая, и счастливый Мартин возник в проёме двери, держа в

зубах… шнурок от моего ботинка, гордо прошествовал через комнату ко мне и положил находку к моим ногам, а сам отступил, как и раньше, немного назад.

Пришло время удивляться мне. Ведь просил я принести верёвочку! Вот и утверждайте теперь, что у животных нет абстрактного мышления! Ох, и наигрались же мы! Ох, и наносились! Набесились! Истерзанный шнурок не в счёт! Дружба шнурками не меряется! Мартин и мозговая косточка Обедали мы всей квартирой, как правило, вместе. Одна комната готовила,

остальные истекали слюнками и ждали окончания экзекуции. Больше всех переживал Мартин. Он-то в приготовлении блюд участия, в силу

скромных возможностей, не принимал никогда, а потому всегда пребывал в числе ожидающих. Перебирая лапами, потягиваясь до предела, когда казалось: вот-вот порвётся, поскуливая самым скорбным тоном, перебегая от одного края стола к другому, суетясь и вечно попадая кому-нибудь под ноги, отскакивая в сторону и вновь просачиваясь, изворачиваясь и взвизгивая, он первым старался быть среди первых.

Тут следует заметить, что к тому моменту, когда звучал призыв «за стол!», у него всегда уже была полная миска любимых мясных обрезков, или каши, или чего-то ещё необыкновенно вкусного, а случались в ней иногда, как я уже говорил, даже мозговые косточки с вкуснейшими кусочками мяса.

Это, однако, нисколько не убавляло его пыл, и в продолжение всего обеда Мартин восседал то там, то здесь у стола в надежде, что какая-нибудь добрая душа сжалится над изголодавшимся, всеми покинутым, несчастным, позабытым-позаброшенным псом и соизволит отломить ему от щедрот своих толику царской трапезы.

Иногда поскуливания, нетерпеливые ёрзания попой по линолеуму, похлопывания хвостом и бесконечно несчастные глаза давали необходимый результат, и кусок мяса в одно мгновение исчезал в бездонной пасти обаятельного нахала. Иногда же все описанные приёмы имели противоположный эффект, и тогда веник обрушивался на несчастную рыжую башку, неся унижения и срам.

Как то раз Мартин был особенно назойлив в своих попытках урвать кусманейму свежайшей говядинки, обжаренной в панировочных сухариках и кляре, и так преуспел в этом, что вскочил от нетерпения ко мне на колени и чуть ли не изо рта пытался вырвать деликатес. Едва не поперхнувшись от такой наглости, я вежливо и спокойно сказал наглецу: «Если ты будешь вести себя, как последняя свинья и клянчить бессовестным образом, то я пойду в твою комнату и съем твой суп с косточкой».

Повторюсь – сказал я это совершенно спокойным тоном, без намёка на угрозу. И, что бы вы думали, было дальше? Попрошайку как ветром сдуло. Он сиганул к себе, и буквально через несколько

секунд мы услышали призывный крик хозяйки – она как раз в комнату ходила за специями какими-то: «Ребята! Быстрее идите!»

Мы все поспешили в комнату и успели как раз во время: Мартин, грозно рыча, расположился всем телом над своей миской, находившейся между его четырёх лап, и спешно уплетал суп, стараясь успеть разгрызть и мозговую вкуснющую кость. Он явно


10

торопился, брызги супа летели во все стороны, осколки кости с хрустом осыпали подстилку. Но главное – грозный рык и полные тревоги и ужаса глаза. Картина Репина «Не ждали».

- Эх ты! – только и мог сказать я, давясь от смеха, - А я для тебя шнурка не пожалел! Тоже мне, друг называется!

Коротка оказалась память у злодея! Впрочем, это нисколько не омрачило нашу дружбу, и впереди нас ждали и весёлые

игры, и длительные прогулки, и разные приключения.

ШАРФИК В восьмом часу утра он всё ещё занимался стенгазетой, но конца-края было не видно.

Наконец, наступил момент, когда уставший мозг отказался соображать что бы то ни было, и в ту же минуту дверь спортзала открылась, и в проёме возник радостный утренний силуэт однокурсника-вьетнамца, с которым проживали в одной комнате общежития.

- Сыро-о-за, пари-ви-ет! (Серёжа, привет!) - Привет! Ты чего не спишь? - Я узе васатавала. Ты мне памагать хоичи? (Я уже встал. Помоги мне.) Серёжа помотал тупой от недосыпа и жуткой усталости головой: «Что ты хотел?» - Ты ни са-пала... Сыро-о-за... Я тибе чай... (Ты не спал, Серёжа, я тебе чаю принесу.) -

Фигура однокурсника исчезла. Потрепыхавшись ещё немного над газетой, Серёжа понял окончательно, что сегодня

продолжать больше невозможно и начал сворачивать ватман в трубочку, вкладывая внутрь вырезки, фотографии, исписанные листки бумаги.

Когда уже всё было собрано, силуэт вьетнамского однокурсника со стаканом чая вновь материализовался в проёме двери.

- Сыро-о-за! Чай! - Спасибо, дорогой! - Серёжа взял стакан и стал дуть на напиток, - Что ты хотел

спросить? - Сыро-за, гдиэ мо-за-но покупить сашфик? (Серёжа, где можно купить...) - Что? Ещё раз скажи, я не понял. - Гдиэ мо-за-но покупить сашфик? В тупой голове с невероятным скрипом стали прокручиваться варианты: сачок, совок,

замок... пофиг-нафиг... дрянь какая-то, ничего не понимаю. - Давай ещё раз, только говори медленно, - прихлёбывая чай, обратился он к

вьетнамцу. Тот радостно повторил ещё раз: «Гдиэ мо-за-но покупить саш-фик?» «А! - дошло, наконец до Сергея, - шарфик!» - За углом, на Наличной, есть магазин одежды. Знаешь? - Ага! - Там этих шарфиков - завались! - Са-па-сыба! Сыро-о-за! Однокурсник исчез, а Серёжа закончил сборы, неторопливо допил чай и понёс все

причиндалы в комнату, чтобы вечером продолжить творческий процесс создания шедевра. До начала занятий ещё оставалось больше двух часов, так что в голове вертелась

соблазнительная подленькая мыслишка: «А не лечь ли подремать? Минут сорок...» Но Сергей прогнал её волевым усилием прочь, зная, что если ляжет, то толку от этого будет мало, только голова разболится.

Однако, занять себя чем-нибудь было просто необходимо, и он стал перечитывать вчерашние конспекты, пытаясь понять смысл своих скорописных каракуль.


11

Скоропись он освоил ещё в армии, так, из любопытства, и настрополился настолько, что теперь все лекции успевал писать от слова до слова. Вот только переводить потом написанное в удобоваримый вид было не всегда просто. Особенно сейчас, когда уставший мозг отказывался напрочь понимать значения завитушек и чёрточек, мало похожих на привычные буквы.

В глазах рябило, и завитушки никак не хотели складываться в понятные слова. Помучившись минут пятнадцать, Серёжа решил бросить эти бесполезные экзерциции

и приготовить завтрак. Вот тут-то снова возник в двери радостный вьетнамский человек и бодро сообщил,

что «ва магани-зи-на на Налица-най сашфик нета!» (в магазине на Наличной нет шарфиков).

- Как нет? - удивился Серёга. - Я вчера там был, полно было шарфиков. Может отдел закрыт?

- Адела нета. Сашфик нета. (Нет такого отдела и шарфиков нет). - Ну, не знаю... У метро ещё большой универмаг, там-то точно есть! Ехай к метро, там

обязательно купишь. - Са-па-сыба, Сыро-о-за! И дверь выпустила радостного вьетнамского человека. Съев яичницу их четырёх яиц и запив эту прелесть дефицитным в то время

натуральным кофе (не растворимым порошком неизвестного происхождения, а именно хорошим молотым бразильским, приготовленным на медленном огне), который Сергей случайно купил у кубинского аспиранта Юры, затем стал потихоньку собираться в институт, куда и приехал как раз к началу лекции.

Про Юру, кубинского аспиранта, надо сказать, что его действительно звали Юра,

именно Юра, а не Юрий. И назвали его так потому, что родился он 12 апреля, в день беспримерного полёта первого космонавта планеты Земля. Космонавтом Юра не стал, хотя в детстве и мечтал об этом, зато приехал через бескрайний океан в Советский Союз учиться в аспирантуре, а это тоже было его мечтой, но уже в пору юности.

Здесь, в институте, познакомился Юра несколько позже со студенткой с Кипра, которую звали Зина, и была она дочерью кипрского министра культуры. Приглянулись они друг другу, и вскоре в холодной северной стране образовалась жаркая кубино-киприотская семья: Юра да Зина, и совет им да любовь на долгие-долгие годы.

Впрочем, это всё к делу отношения не имеет, а имеет к делу отношение то, что

открывая дверь института, Серёжа лицом к лицу столкнулся со своим вьетнамским другом, и тот с ходу огорошил: «Сашфик там нета... Я самот-рела весь... Я осе-но харя-сё са-мот-рела. Сашфик нета». (Шарфиков там нет. Я смотрел везде. Хорошо смотрел. Нету шарфиков).

Подошли с ним к аудитории, где уже начиналась лекция, а в голове у Серёги

вертелось только одно: «Какой-такой особый шарфик ему нужен, что нет такого нигде?» Решили после лекции у девочек спросить, они-то точно знают, где шарфик можно купить.

На лекции Сергей боролся со сном всеми возможными способами, но сон одержал

победу, и к середине первого часа Серёжа, севший с самого начала за последнюю парту, спрятался таки за могучие спины однокурсников и немножко вздремнул. Впрочем особо винить студента, спящего на лекции по политэкономии, я не берусь - сам частенько подрёмывал на этом, чрезвычайно важном предмете, без которого не мыслилось в те годы образование в любой сфере.

Я только не совсем понимаю, что могли вынести из этих лекций дисциплинированные вьетнамские студенты, мало что понимавшие, или вообще ничего не понимавшие, в заумных политэкономических построениях.


12

А уж для чего они храбро высиживали курс истории КПСС, для меня просто непостижимо.

В перерыве подремавший чуток, и от того воспрянувший духом и телом, Сергей

подвёл радостного вьетнамского героя (имя однокурсника в переводе с вьетнамского означало «Герой») к девочкам, и те наперебой пытались объяснить ему, где купить злосчастный шарфик.

После пары консультация продолжилась при участии всего курса. Кто-то предлагал Гостиный двор, другой уговаривал поехать в «Апрашку», третий рекомендовал только ДЛТ, четвёртый предлагал услуги бабушки, которая за два дня свяжет классный шарфик, какого ни у кого нет.

Выслушивая всё это, Герой согласно кивал и улыбался самой радостной благодарной

улыбкой, но полной уверенности, что он понимает, о чём идёт речь, не было ни у кого. Эпопея сия продолжалась три дня. Три дня Герой посещал то одни магазины, то другие, строго в соответствии с

рекомендациями однокурсников - ШАРФИКА НЕ БЫЛО НИГДЕ!!! На исходе третьего дня, вечером, в общежитии, Герой проник в комнату в особенно

приподнятом настроении и с порога протянул Серёже мятый полиэтиленовый пакетик с синими крупными буквами.

- Сы-ро-оза, вот! Я хочу покупить это! И ошарашенный Сергей прочёл на пакете: «ФИКСАЖ»...

СТРАШНАЯ МЕСТЬ

(не по Гоголю) Из служебной характеристики. «Ермолов Павел Павлович, 1963 года рождения, работает на нашем предприятии более 10-ти лет. За время работы проявил себя грамотным, инициативным специалистом. С коллегами по работе всегда корректен, умеет оперативно решать производственные вопросы. Автор 3-х рационализаторских предложений, которые помогли увеличить производительность труда и существенно облегчили рабочий процесс. Имеет поощрения. За высокие производственные показатели награждался туристической поездкой в Тайланд (на двоих с женой). Хорошо умеет фотографировать, сайт предприятия наполняется выполненными Ермоловым фотографиями, за что поощрялся денежными премиями и ценными подарками. В быту очень спокоен, выдержан, всегда вежлив, даже при обсуждении самых сложных технологических моментов, умеет держать себя в руках...»


13

Из протокола дознания. (Орфография сохранена полностью). «Ермолов П.П., 1963 г/р нанёс гр-ну Тряхоблудову И.С. удар бутылкой «Путинка» водки по шапке теменной части головы, отчего она разбилась и залила водкой дублёнку гр-на Тряхоблудова И.С. А гр-нин Тряхоблудов И.С. водку не пьёт и от запаха севухи потерял сознание отчего упал лицом в нис на асфальт и разбил его...»

Утро началось с предвкушения скорой встречи. Пока Пашка досыпал положенные часы, Лариса сходила в магазин и вернулась с полными сумками деликатесов.

А как же?! Лёха приезжает! Армейский Пашкин друг, с которым они не виделись семнадцать лет, сегодня

должен был прилететь из Норильска проездом в Адлер. От самолёта до поезда было почти шесть часов, так что Лёха обещался приехать около полудня, и у них был целый час, даже с запасом, чтобы посидеть, поговорить.

Пашка, конечно, встретил бы друга в аэропорту, но никак не удалось отпроситься с ночной смены - сменщик заболел ещё три дня назад, и заменить было некому. А Лариса тоже работала допоздна и домой пришла уже за полночь.

Разлепив веки, Пашка сквозь узенькие щелочки посмотрел на зелёненькие цифры

часов на панели телевизора и вскочил, как ошпаренный - цифры показывали 11.20! Через сорок минут должен приехать Лёха.

Спешно одевшись и умывшись, Пашка кинулся помогать Ларисе на кухне. - Сыр порезать... Угу... А ещё что? - Ты пока постругай колбасу, сыр я сама потом порежу... Его ещё потереть надо, в

салат... Я хотела тёртого купить, а у него срок годности... Понимаешь.... Да не суетись, картошка уже варится, утку, как ты просил, я натёрла... Только ты уж извини, я куркумы много бухнула, жёлтая будет...

- Да ты ж моя золотая! Ты ж знаешь, я люблю... И тебя люблю и утку, но тебя больше, а утку есть люблю.

И чмокнул жену ласково в маковку. - Колбаса на нижней полке, в углу за молоком... справа... Справа - это «солома». Достал Пашка колбасу, острейший ножик приготовил, досочку разделочную и

вдруг задумался. - Подожди, а водку ты купила? - Зачем, у нас ром есть и мартини. - Тьфу ты! - Что? Что не так? - Да всё так... Я забыл тебе сказать... Лёха же только водку пьёт... Вот, дурак,

забыл! Схватился, выскочил в прихожую, куртку накинул, в кроссовки сунул ноги и - за

дверь! - Я быстро! Ой, деньги забыл! Дай мне кошелёк - в правом кармане сумки. Лариса ему: «У меня руки в фарше! Возьми сам!» На пятках, чтобы кроссовки не снимать, прошествовал Пашка в комнату, достал

кошелёк и мобильник прихватил. - Всё! Я побежал! Дверь закрой за мной! Супермаркет известной всем фирмы находился за углом дома, через дорогу.

Минуты всего четыре быстрого ходу. В него Пашка и направился. По дороге деньги в кошельке проверил - хватает, даже не на одну поллитру.


14

Подойдя к дверям магазина, был он неожиданно остановлен какими-то парнями в ярких спецовках.

- Извините, магазин закрыт - авария. - А надолго закрыт? - А кто его знает. Сейчас аварийка разберётся, в чём дело. Воду откачает... Часа на

два, наверное. О, как! И что прикажете делать? Только Пашка сразу сообразил - во дворе, через два дома, недавно новый магазин

открылся, надо туда. Можно, конечно, в павильончике купить, только Пашка павильончику не очень доверял. Как-то вечером он там хлеб и банку горбуши купил. Хлеб оказался недельной, если не больше, выпечки, твёрдый, как кирпич, а в банке вместо горбуши какая-то мутноватая жижа была и куски непонятно чего белесого присутствовали.

Так что лучше - в новый магазин. Ух! Хороший оказался магазин. Всё есть, все толково расставлено, разложено. Кр-

р-асота! Выбрал Пашка известную водочку (сам-то он давно водку не пил - врачи

запретили) и направился к кассе. Всего касс в зале было штук, наверное, восемь, но работали только три, а потому у

каждой из них толпилось человек по десять. День был выходной и поэтому, а ещё потому, вероятно, что супермаркет был закрыт из-за аварии, в магазин постоянно прибывал страждущий люд.

Навскидку определив, в какой кассе народу поменьше, пристроился Пашка за

пожилым гражданином с девочкой лет двенадцати. Ох, лучше бы он этого не делал! Однако, обо всём по-порядку. Стоял себе Пашка в очереди и в мыслях уже встречался с другом. Так замечтался,

что не заметил, как оказался уже у самой кассы. Вот гражданин с девочкой сейчас расплатится, и его очередь.

- Пап! - пискнуло гражданину юное создание, - Очень жарко! Я пойду на улицу, к Барсику.

- Иди! Только далеко не уходите, чтоб я не искал. - Угу! - и создание растворилось среди спешащих на выход, а гражданин стал

выкладывать из тележки продукты. Продуктов было мно-о-ого! Кассирша бойко подносила одну упаковку за другой к сканеру, и что-то внутри

кассы весело пищало. Не ожидая подвоха, Пашка спокойно ожидал своей очереди. Вот и место освободилось, можно на резиновую ленту поставить бутылочку. Вдруг гражданин заволновался. - Подождите, это не надо было пробивать, - указал он на какую-то красочную

коробку. - Оля! - звонким голоском провозгласила кассирша, - Оля! Оля молчала в недрах магазина, и потому кассирша, подождав немного, повторила

призывный вопль: «Оля! коррекция!». - Остальное пробивать? - обратилась она к гражданину.


15

- Угу! - буркнул тот. - И ещё пакет большой, - добавил он через паузу. - Оля! Коррекция! - снова разнёсся крик кассирши. - Оля! Пашка машинально полез в карман, вынул мобильник и нажал клавишу, чтобы

посмотреть время. Экран телефона вспыхнул на секунду и тут же, проиграв бравурную мелодию,

погас. - Чёрт! - подумал Пашка. - Зарядить забыл. - Извините, - повернулся он к стоящей за ним девушке, - Сколько сейчас времени? - Без десяти! - Спасибо. В голове пронеслось: «Как бы не опоздать!», и спокойный обычно Пашка немного

занервничал. - Оля! Где ты ходишь?! У меня коррекция! - уже вопила кассирша во все лёгкие. - Иду, не ори! - раздался голос почти за спиной Пашки. - Подвиньтесь, девушка!

Разрешите, гражданин... или господин... Оля оказалась огненно-рыжей и очень большой, лет пятидесяти с гаком, в

форменном халате с бурыми пятнами. Огромного размера тело Оли притиснуло Пашку к транспортёру кассы и он едва на потерял равновесие. Чтобы не упасть он опёрся о стеллаж со жвачками, сигаретами и прочей мелочью, от чего стеллаж поехал в сторону и закачался.

- Что вы делаете, мужчина! - завизжало у него над ухом так пронзительно, что даже зазвенело в ушах. - Охрана! Охрана! Здесь хулиганят!

- Кто хулиганит? - удивился Пашка. - Вы меня чуть не уронили своим животом! - Хам! Бандит! Охрана! Вот этот вот товар уронил и хамит! За кассой мелькнули два грозного вида упитанных мужичка в форменных куртках. - Да никто ничего не уронил, - вмешалась девушка, у которой Пашка спрашивал

время. - Вы сами его толкнули. - А ты стой и молчи! - мгновенно отреагировала опытная в словесных баталиях

Оля. - Я лучше видела. Охрана, карманы у него проверьте. Он жвачку в карман сунул. Кровь бросилась в голову Пашке. Он в жизни своей никогда на брал чужого. Еле сдерживаясь, чтобы не закипеть, он медленно и внушительно повернул голову

к обидчице и как можно спокойнее произнёс: «Я ничего лишнего не брал. Вы меня толкнули и, чтобы не упасть, я взялся за этот ваш чёртов стеллаж, а он поехал. Всё!»

- Сунул! Сунул! - вдруг совершенно неожиданно вмешался гражданин у кассы. - Я видал, точно.

Лица охранников стали суровы и неприступны, как бастионы Петропавловки. И неизвестно, чем бы всё кончилось, но обстановку разрядила кассирша.

- Оля, мне коррекцию надо делать. Давай! А мальчика не тронь. Хороший мальчик. Ничего он не брал. Вам, господин хороший, стыдно так говорить. Где у вас очки? Вон, деньги сосчитать не можете. Как вы могли жвачку увидеть?

Гражданин запыхтел, но не нашёлся, что сказать и полез искать по карманам очки. Рыжая большая Оля, произведя коррекцию кассы, что-то буркнула охранникам и

гордо, как броненосец на дозоре, покинула место боя. Гражданин искал очки долго… Очень долго… Очень-преочень долго… Так долго,

что, казалось, не найдёт никогда… Пашка, питая слабую надежду, что в других кассах народу может быть меньше

попытался развернуться, чтобы дать задний ход, но из этого ничего не вышло. Покупатели сзади него стояли плотной стеной.

Девушка сзади, заметив Пашкино телодвижение, глухо сказала, как бы сама себе: «Ага, я смотрела. Касс больше не стало, а народу явно набежало – ого-го!»

Наблюдая, как гражданин копался в карманах, пытаясь обрести вожделенные очки, Пашка вдруг поймал себя на том, что в голове пронеслось: «Вот бы сейчас подойти к


16

этому кретину, да по голове его...» Но он тут же спохватился, взял себя в руки и стал придумывать выход из ситуации.

Тут в голову Пашке пришла спасительная мысль: «А что если бросить эту бутылку и просто пойти домой? Бог с ней, с этой водкой!»

Он уже решил, что именно так и надо поступить, но тут гражданин нашёл очки и начал расплачиваться.

- Слава тебе, господи! – сказал кто-то из стоящих сзади, но кто, Пашка не понял. Мечты его уже унеслись в далёкую даль...

Сидели Пашка с Лёхой на мягком диване, поднимали рюмки, и Лёха говорил что-

то про старшего лейтенанта Проценко и про рядового Палубного… Машинально протянул Пашка руку с рюмкой, в которой был пахучий сладкий

ром… и вдруг увидел, что в руке у него не рюмка, а бутылка, и сам он не на диване, а в очереди…

- Будем расплачиваться? – спрашивала кассирша гражданина. - Да-да, минутку, – гражданин по карманам выискивал мелочь. – Щас я, минутку, у

дочки деньги. И неожиданно пошёл к выходу. - Вы куда?! - растерянно пискнула кассирша. - Щас, она здесь, рядом! Что-то нехорошо щёлкнуло в черепной коробке у Пашки и он стал часто дышать.

Снова в голове родилась картинка, и было на картинке той, как подходит он к гражданину, говорит ему слова нехорошие, а потом достаёт поллитру, размахивается и...

- Девушка! – обратился он к кассирше, прогнав нехорошую картинку. – Может вы пробьёте… у меня одна бутылка, больше ничего.

- Меня Света зовут, вот на бейджике написано, - кассирша показала на кусочек картона, прикреплённый булавкой на пышной груди, – Не могу я пробить, пока касса занята.

- Я опаздываю, я очень сильно опаздываю! – взмолился Пашка… - Погодите, вот уже пришли… В самом деле, гражданин и девочка уже стояли возле кассы, и девочка выгребала из

кармана мелочь. Выскребя всё, что было на дне одного кармана, девочка взялась за другой, потом

вынула скомканный носовой платок, развернула его и высыпала гору копеек. Лично я не против мелочи, и копеек в том числе, Пашка тоже был не против, но

кассирша этому явно не обрадовалась. Тут же возникла перепалка. Кассирша отказывалась брать мелкие деньги, гражданин с девочкой убеждали её,

что эти деньги ничуть не хуже, чем крупные, тем более, что других всё равно нет. Тяжесть в сердце у Пашки росла столь стремительно, что он стал бояться упасть в

обморок. - Господи! – думал Пашка, - Зачем мне нужна эта водка?! А… Лёха приезжает…

Лёха… Лёха… Сколько время? – он снова повернулся к девушке, и та ответила не глядя на часы: «Двадцать минут».

- Двадцать минут! – Вспыхнуло в голове, – Всё, к чёрту эту водку! А-а-а!! Нет, нельзя! Лёха ничего другого не употребляет...

Снова сложилось где-то в мозгу сладкое видение возмездия над тупым гражданином. И в видении этом представилось, что будто бы есть у Пашки


17

скорострельный автомат, а вместо пуль в этом автомате страшно вонючая жидкость, как у скунсов. И вот вынимает Пашка этот новейшей конструкции автомат, ловит на мушку того гражданина, нажимает на курок и...

- Девушка, ещё вот этот тортик уберите... У нас не хватает... - проскрипел

гражданин. - Оля! - снова закричала кассирша, - Ещё коррекция! - Папа! - вдруг чуть не заплакала девочка. - Ты обещал! Давай сосиски оставим! И стали они решать, что же вместо тортика оставить - сосиски или... - Лучше пельмени оставим. У нас ещё в морозилке есть. - Нет, сосиски. Я их не люблю! Пока шла перепалка на тему, что оставить, опять в голове у Пашки нарисовался

проект страшной мести. Нужно такую плиточку нагревательную изобрести на батарейках, чтобы свинец можно быстро расплавить. А как расплавится, то гражданину этому прямо в глаза его белесые этот свинец...

Потом, конечно, милиция, разбирательство, может даже суд... Но Пашка встаёт для последнего слова и, когда заканчивает своё повествование, все аплодируют ему... А судья произносит: «Невиновен!»

Нет, суд, это не то... А! Вот что, лучше маленькую такую бомбочку звуковую, чтоб, когда взрывалась,

звук был страшной силы, от которого лопаются перепонки и кровь летит из ушей... Нет, бомбочка, это тоже не то... От неё у тебя самого перепонки лопнут.

Тогда... Вот! Самое лучшее - группу мгновенного реагирования, чтобы скрутили такого урода, и в сумасшедший дом до конца жизни! Точно!

Пашка уже собрался телефон вынуть и номер придумал набрать: 987654321! И тут же бегут, на землю валят, коленом в спину, руки назад, наручники сверкнули

и защёлкнулись. Всё, уже ведут, сейчас повезут. Прощай, тупица! ... - Мы будем расчитываться? Или не будем? - раздался вдруг голос прямо над ухом. Пашка вздрогнул, вернулся из мыслей своих и оказался перед кассой. На него

вопросительно смотрела молоденькая кассирша. - Здравстуйте! Пакет нужен? - Нет. - Нельзя ли поскорее. Вы же не один стоите здесь. - Снова произнёс голос над

ухом. Пашка машинально повернулся. За его спиной стоял бугай в кожаной куртке,

держа в руках бутылку водки. - А где девушка? - почему-то удивлённо спросил Пашка. - Давай, приятель, шевелись, не задерживай! - произнёс бугай. - Я вместо девушки.

Что, не нравится? Руки Пашки сами выкладывали продукты из корзинки. - Извините, - сказал он бугаю, - Я задумался немного. Выходя из магазина, Пашка уже на улице обнаружил мирно беседующих

гражданина и девочку. - Щас подойду... - подумал он, но ни к кому не подошёл, а направился прямо

домой. Начинался вечер, погода была прекрасная, дышалось необыкновенно легко, и

Пашка вскоре забыл всё, что пригрезилось ему, пока он стоял в очереди в кассу.


18

... Но, придя домой, поцеловав жену и сдав ей пакеты с продуктами, он пошёл за

компьютер, открыл любимую программу объёмного проектирования и долго, до полуночи, что-то выдумывал, чертил, прикидывал.

УРОК

- Ты, сынуля, не стесняйся, ешь… Видишь, мать наготовила всякого, тебя ждала. - Па-а, не беспокойся, всего попробую… Вот, картошечки ещё немножко положу…

И… - Что ты всё картошечки, да картошечки? Вот, овощей возьми, мама старалась…

Ух ты, чёрт… Извини, сыночка! Щас я… солью надо присыпать… - Ничего, па-а! - Что значит, ничего? Это сметана, а не ничего… Чертяка кривоносый! - Да ладно, па-а! Всё уже, хватит! Потом я застираю… - Ага! В кои веки в гости пожаловал, и будешь тут мне… Давай, снимай свои

гарнесеньки бру-учки! Я замочу… ты пока… Вот спортивные надень. А то в трусах сиди… Или меня стесняешься, кривоносова?

- Что ты меня смешишь? Чего мне стесняться? Сядь, успокойся… - Ладно, герой, штаны давай! Давай-давай! Кривоносый постирает… - Да, щас! - Ага! О, маладца! Подожди, щас я в машинку кину… - Па-а! А чё ты всё кривоносый, да кривоносый… - А какой ещё? Ты, вот, тоже… Мужчину шрамы украшают… Запомни на всю

жизнь! - Да помню я! Ты мне сто раз говорил… - Ладно… В трусах посидишь? - Посижу. Па-а, а почему, всё-таки, кривоносый? - Здрасьте. Я тебе сто раз рассказывал. Забыл, что ли? - Честно, забыл. Расскажи. - Давай-ка овощишек… и манаезом… да не стесняйся ты, манаеза у нас сколько

хочешь… Или, вот хренчик… я сам зробил… Запомни: главное – это не жалеть уксуса и сахарочка… Вот, смотри, маленькой ложечкой беру чуток… Да не кривись, спробуй…

- Вкусно… - Вот. И я говорю… - Да ты мне всё зубы заговариваешь… Я ж тебя спросил… - Ага-ага… Я помню… А дядь Сашу ты помнишь? На машинке тебя всё катал,

педальной? Ну? Это, брат ты мой сыночка, его рук дело! Это, сынулечка, мой первый в жизни урок вождения…

- Па-а, я не понял… - Да уж, конечно. - Ладно тебе ёрничать. Расскажи нормально. - Так я же и рассказую… Это, в общем… слушай, забыл! Мать придёт, спросим у

неё, в каком это году было. «Волгу» я купил. Мы, то есть, купили… три года стояли в очереди…

- Па-а, что ты меня за дурачка держишь? - Да, точно… три года стояли. А дядь Саша уже лет десять, как водителем автобуса

работал… И «Москвич» у него уже был года три. Я ему и говорю: «Ты мне брат или не


19

брат? Учи, давай! Научишь водить, тогда и на курсах мне… Ерунда, в общем, только экзамены сдать». Он и стал учить меня. Мы с ним месяца четыре каждый вечер тренировались. Гонял меня, как врага, как сидорову козу. Раз по двадцать каждое упражнение заставлял проделать. Вот. А если ошибусь, ещё раз двадцать повторить.

- Прости, а нос твой тут при чём? - При этом, при самом. Вот он меня выучил… Ты ж его должен помнить –

худенький такой, но жилистый, а башка – у-у-у! Умища, чёрт возьми! Все правила, всё знает. И поехали мы все на дачу к нему на нашей новой «Волге». Дачу то его помнишь? На качелях он тебя и Маринку свою катал сто раз.

- Па-а. Качели, вроде, помню. А Маринка, это… - Здрасьте! Сестру двоюродную не помнит! - Нет! Наоборот! Маринку я очень хорошо помню! Мы с ней в доктора играли, она

меня лечила. Я ногу содрал… - Вот. Пока она тебя лечила, мы, значит, отметить решили окончание моего

ученичества. Братуха, Сашко, ну, дядь Саша, водочки всем налил, сам тост сказал, потом ещё по пятьдесят, следом вдогонку, ещё… Тут меня и разобрало. Просто прёт из меня что-то… Силы столько, что, кажется, кулаком могу стенку насквозь пробить! Такая во мне лихость образовалась, такой задор! Ну, прям… не знаю, как тебе объяснить! Вскочил я, кинулся к машине, за руль сел, завёлся… А Санька ко мне тут подлетел… Только я вторую передачу включил и газку прибавил, он, знаешь, как богатырь былинный, меня просто одним рывком из кабины выдернул, как сосунка малолетнего… И ка-а-ак впаяет мне с правой промеж глаз. Это Санька-то, хиляк! Я и рухнул. Нос он мне сломал. Потом поднимает меня одной рукой и говорит, только голос такой, что во век не забыть: «Ни-ко-гда! – говорит, - Никогда после выпивки за руль не садись! Ты меня понял?»

«Понял!» – говорю, а кровища из носа хлещет, не остановить. Такой, вот, брат сыночка, был мой первый настоящий урок автовождения. - Па-а! - Что, па-а? И тебе я говорю… Запомни на всю жизнь: никогда после рюмки не

садись за руль! А сядешь, если узнаю, не посмотрю, что ты взрослый… или… как там у вас… крутой? Возьму вот этот ремень и так отхожу, что брызги полетят…

… - С кем ты разговариваешь, Миша? - … - Чего молчишь, кривоносик мой золотой? Ты сам с собой, что ли? - Прости, мать… Разговор один наш вспомнил… С сыночкой… - Расклеился ты у меня совсем! Сядь-ка ровно, я тебе голову поглажу… Давай,

родной… Ну что ты всё на фотографию смотришь? - Эх, сыночка-сыночка! Почему ж ты не послушал меня? - Ладно, отец, ладно! Что горе горевать? Скоро уж два годика… - Знаешь, мать, если бы я ремнём тогда бы его поучил… …


20

РЕКВИЗИТОР

Всем служителям Театра, невидимым для зрителей.

Проснулась сегодня тётя Валя в недоумении - впервые за много-много лет

приснился ей сынок, Петечка. А, главное, как приснился?! И пожить-то как следует не успел. Пришёл из армии, женился, внучека,

Андрюшеньку, родил, работу нашёл хорошую, в милиции. Всё шло замечательно, да вот только с нижними соседями не заладилось житьё. Виктор, сосед, шибко любил жену свою, Галочку, по пьяной лавки гонять, иногда даже за топор хватался, а то и за ружьё охотничье.

На беду свою не выдержал как-то Петечка криков да воплей, что снизу доносились, поднялся, Андрюшеньку поцеловал.

- Спи, сыночек, я скоро! И пошёл в который раз успокаивать Виктора. Пойти-то пошёл, да больше не пришёл. Весь заряд из двух стволов всадил в него

Виктор. Но Галочку успел Петечка собой закрыть... Вот и приснилось, что моет она его маленького в корыте, а он весь будто в крови…

Нехороший какой-то сон, дурацкий, даже кольнуло у Валентины что-то легонько под сердцем, но не стала обращать она внимания, мало ли где и что колет, прогнала сон и пошла в любимый театр. Сколько лет отработала! Считай, пятьдесят без малого. Пришла Валюшкой, потом величали Валентиной Николавной, а теперь уж для всех тётя Валя. Ни разу не опоздала, ни разу ничего не забыла, не перепутала. Больничный, и то считанные два-три раза брала, уж когда совсем невмоготу было. Из-за глупого сна опаздывать? А кто реквизит к репетиции готовить будет?

Провела репетицию, пообедала вчерашними рыбными котлетами, из дому принесёнными, и даже успела в перерыве немного подремать на диванчике в своей реквизиторской комнатушке. К вечернему спектаклю всё разложила, как нужно, всё проверила десять раз, всё удобно расположила, к завтрашнему утреннему выездному спектаклю стала готовить реквизит, пока минутка была свободная. Взяла длиннющий список, начала укладывать реквизит по коробкам, и чуть не проворонила самый главный момент.

Спектакль уже подходил к концу, оставалось расставить за кулисами бутафорские свечи и зажечь для финальной сцены. Красивые свечи в пятисвечниках, по две пары пятисвечников за каждой кулисой. В финале спектакля свет гас, и все актёры с этими пятисвечниками медленно кружились в последнем танце. Дух перехватывало у зрителей от эдакой красоты.

Засуетилась тётя Валя, отложила список, очки куда-то сунула и пошла за кулисы на сцену. Тихонько-тихонько прошла за каждой кулисой и все пятисвечники приготовила и зажгла. Потом направилась в реквизиторскую, чтобы к списку вернуться.

Уже на выходе со сцены показалось ей на короткий миг, что кто-то шепотом зовёт её. А как иначе? Конечно шепотом, в театре иначе нельзя... Только шёпот этот показался очень знакомым. Внучек, Андрюшенька, будто позвал.

Оглянулась тётя Валя, а Андрюшеньки и нет. Да и как же он может быть, если два года назад проводила она сама его на погост. Андрюшенька, как и папа его, тоже после армии в милицию пошёл. Но не пуля, не нож бандитский сгубили его. Сосунок на мамином джипе с управлением не справился, то ли пьян был, то ли под наркотой - никто не знает, маменька его откупила, говорят. А Андрюшенька и ещё трое пешеходов ни в чём не повинных на дороге остались...

Стряхнула тётя Валя с глаз виденье, снова список взяла, а очков-то найти и не может. Искала-искала, искала-искала... Нет. Как будто провалились. Взглянула на листок.


21

И вдруг показалось тёте Вале без очков, что не список реквизита у неё в руке, а треугольник фронтовой, что прислал отец. Единственный его треугольник. Химическим карандашом писал в нём отец, что у него сегодня выпуск из школы лейтенантов, а завтра они идут в бой за родину нашу и будут бить проклятых фашистов до самого логова, до самой победы. Больше треугольников, сколько ни ждали, не было, вместо них пришла официальная бумага, в которой было коротко и страшно сказано, что отец и весь его взвод пали смертью храбрых на самых подступах к столице нашей... А был тогда отец в три раза с лишним моложе тёти Вали...

Кольнуло опять как-то нехорошо в груди, и ноги будто ослабели... Подошла к диванчику, присела, руку прижала к груди, глядь, а очки-то в руке. «Вот дура! - подумала, - Так с очками в руке и хожу, и ищу их!»

Прибежал тут Толик, молодой актёр. - Тёть Валя, дай, пожалуйста, тряпку, воду я на стол пролил, вытереть надо... - Что-то, Толечка, мне нехорошо, ты, миленький, возьми сам. На верхней полке

салфетки в пакете. Вот на стремянку становись... Вспорхнул Толик на стремянку. - Здесь, тёть Валь? - Да, золотце, справа от тебя в коробке пакеты. - Ага! Вижу, спасибо, тёть Валь! Соскочил с лестницы Толик. - Беги, золотой, а то опоздаешь на вы… Обернулся Толик на бегу, а тёть Валь словно обмякла как-то странно, только руку

всё к груди прижимает, и очки зажаты в ней. … И тут скакнула маленькая Валюшка, а не тётя Валя, на колени к отцу, а очки совсем

ей не нужны стали, и она отбросила их, а отец прижал её к себе крепко-крепко. А рядом стояли и муж, и сыночка, и внучек, и улыбались, и ждали, чтоб обнять...

Поняла тут Валюшка, что сталось с ней, и стало ей от того радостно и хорошо... … С первыми аккордами прощальной мелодии выплыли артисты из-за кулис со

свечами, зажжёнными тётей Валей, и восторг от красоты засверкал в многочисленных глазах зрителей. И плыли в медленном хороводе свечи в руках артистов, яркие, праздничные, искрящиеся.

А за кулисами, в маленькой комнатке стояли бессильные врачи скорой помощи и театральные люди со скорбными лицами.

На сцене кружились артисты, и лица их также были скорбны, ибо знали уже, и несли в руках праздничные искрящиеся свечи, но поминальными были свечи те.

И аплодировали зрители артистам, и красоте, и свечам, и не знали, кому аплодируют, потому что не надо зрителям знать всего.


22

МЛАДШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ НЕЛЮДОВ И ДРУГИЕ

Всем моим сослуживцам по Ансамблю песни и пляски Краснознамённого Уральского военного округа, 1977-78 г.г.

- Рядовой Малиновский! - Я! - Два шага вперёд! Шух! Шух! Скрип! Щёлк! - Рядовой Малиновский, два наряда вне очереди! - За что? - Разговорчики! Три наряда вне очереди! - Есть! Три наряда вне очереди! - Будете много болтать, рядовой Малиновский, будете у меня (непечатные слова)

до дембеля на губе куковать! Вопросы есть? Вопросов (непечатное слово) быть не может. - Рядовой Ковбасенков! Тишина. - Рядовой Ковбасенков! Тишина. Недавно назначенный замначальника ансамбля песни и пляски по воспитательной

работе двадцатипятилетний младший лейтенант Нелюдов даже немного растерялся. - Где рядовой Ковбасенков? Не слышу ответа! Кто знает, где рядовой Ковбасенков? Лёгкая тень скоренько прошмыгнула из темноты зала за ближайшую колонну. - Я здесь! - Не понял! Почему не в строю? - Я… я… - Головка от пропеллера! Почему не в строю? Встать в строй! Тень выпрямилась и материализовалась в нескладного, близорукого, длинного

альтиста Ковбасенкова, прославившегося тем, что в футляр для альта свободно укладывал шесть бутылок шампанского, был страшно картавым, а ещё тем, что иногда играл чисто, но чаще мимо нот.

- Я в сойтие сидел, - почти прошептал рядовой обиженным тоном. - Ты у меня на губе посидишь! Выйти из строя! Шух! Шух! Скрип! Щёлк! Личико младшего лейтенанта, при взгляде на рядового Ковбасенкова, отразило

недоумение: на альтисте не было носков. Из-под коротковатых брюк парадной формы бесстыдно выглядывали голые лодыжки.

- Рядовой Ковбасенков, где ваши носки? Вы их в сортире забыли? – ядовито-ласково спросил Нелюдов, и на его узеньком лбу вздулись вены, предвещая взрыв.

- Почему забыл? – Ковбасенков покраснел, смешно оттопырил губы и стал поспешно рыться по карманам. Чем дольше он рылся, тем больше оттопыривались губы и даже шевелились от усердия. Наконец в глазах альтиста мелькнула искра счастья, и он медленно и торжественно извлёк из глубины кармана брюк... розовые кружевные женские трусы.

- Вот! Сказать, что раздался дружный хохот, значит не сказать ничего. Не понятно, как колонны зала, где проходило построение, выдержали и не завалили

обломками и альтиста Ковбасенкова, и самого младшего лейтенанта, и рядового Малиновского и всех остальных.


23

Ковбасенков, красный, как флаг страны Советов, долго ещё искал носки, а вал хохота постепенно затихал, и ситуация из почти трагической приняла окрас явно комический.

Наконец Ковбасенков носки нашёл и надел, был поставлен в строй, вопрос же о происхождении в его кармане розового предмета женского белья как-то сам собой был перенесён на завтра, и замначальника Нелюдов уже было собирался произнести долгожданное финальное: «Разойдись!», но тут самовольщик и злостный нарушитель воинской дисциплины рядовой Малиновский, по недоразумению первая и единственная виолончель ансамбля, неожиданно открыл нахально рот и стал, слегка заикаясь, говорить слова.

А слова эти были про то, что жена у него в больнице на сохранении, вот-вот родит, а младшего сына девать некуда, родственники все в Перми и приехать не могут. Ну не могут они приехать, или не хотят, или возможности не имеют… А ему, рядовому Малиновскому, что делать? Сына кто в садик утром отведёт? А вечером его кто заберёт? Нет, рядовой Малиновский, уважает и чтит воинский устав и полностью согласен, что он виноват, и готов понести и искупить, только в садике ему нужно быть не позднее…

- Разговорчики! Рядовой Малиновский! Но разговорчики не прекратились, а вот с Нелюдовым неожиданно случилось

нечто небывалое - что-то человеческое вдруг отобразилось на смуглом, несколько обезьяньем личике младшего лейтенанта, возможно, это была несвойственная его чину жалость, или, ещё того пуще, попытка думать.

Возникла даже некоторая пауза. Нелюдов долго-долго смотрел на Малиновского, который, в свою очередь, долго-долго, насупившись, смотрел в пол и глупо кусал губы.

Не известно, что происходило в эти секунды в черепной коробке замначальника, но зато всем известно дальнейшее: распустив строй, он, почесав подбородок, обратился к виноватому во всём Малиновскому с такими речами: «Эта… ты… зайди, давай, ко мне в этот… в кабинет, давай, зайди. Указания получить. Там всякое… такое… нужно… ну, сам понимаешь».

Воспрянувший духом Малиновский поспешил за младшим лейтенантом и в тишине кабинета получил такие указания вышестоящего начальства, о которых впоследствии…

Впрочем, зачем спешить? Давайте-ка, всё исследуем по порядку. А порядок исследования следовало бы начать с принадлежности замначальника

Нелюдова к категории комсомольской. Правдиво описываемые здесь события происходили давно. Так давно, что вряд ли кто уже помнит, что все офицеры, выпускники военных училищ, прибывали к месту службы, уже будучи членами могущественной Коммунистической партии Советского Союза. Единственным из известных мне офицеров, не имевшим по непонятным причинам членства в Коммунистической партии, как раз и был младший лейтенант Нелюдов. Страдал Нелюдов от этого морально и физически, вследствие чего имел огромный зуб на всех, кто хоть по касательной, но мог быть причислен к когорте виноватых. При этом не важно было в чём виноват, и степень «виноватости» не важна была.

Срочные служащие ансамбля старались по возможности не давить на эту мозоль Нелюдова, но на комсомольских собраниях, которые случались не реже одного раза в месяц, вынуждены были требовать от него отчёта о выполнении комсомольских обязанностей, наравне со всеми прочими.

Одно из таких собраний, помню, закончилось страшнейшим разгоном, учинённым комсомольцу Нелюдову за разгильдяйство и халатное отношение к исполняемым поручениям. Но как только собрание было закрыто, оный комсомолец поднялся, хищно оглядел зал и ядовито прошипел: «Всё! Демократия… закончилась! Щас я… вас всех…»


24

Ну, и так далее, в том же ключе… Впрочем, дословно воспроизвести всю фразу здесь никак невозможно по причине её нецензурности…

Только не надо думать, что замначальника был уж таким кровожадным и мстительным! Присутствовали в его характере и хитреца, и лукавство, и зачатки юмора, но всё это в свободное от несения службы время, в чём я убеждался неоднократно. Однако, рассказ не об этом. В служебное время портил младший лейтенант безмятежную жизнь срочников, как хотел. Кстати, между собой срочнослужащие звали младшего лейтенанта Чёрным, но вовсе не за свойства натуры и не за придирки и требования, а просто потому, что носил он форму с погонами танковых войск, чёрного цвета, в то время, как другие офицеры и солдаты носили красные погоны пехоты.

Да! Одно обстоятельство нуждается в особом пояснении, ибо служба в ансамбле

песни и пляски всё-таки была несколько особенной и требовала некоторых специальных знаний, не преподававшихся в военно-политическом училище.

Например, младшему лейтенанту никто в процессе воинской учёбы не растолковывал значения музыкальных терминов, таких, как мелизмы, форшлаги, флажолеты, бемоли и прочее, а уж про то, что такое баллон в устах балетных людей, он даже догадаться не мог бы. Кстати, поясню, что на балетном языке баллоном называется способность во время исполнения прыжков как бы зависать на мгновение в воздухе, что говорит об очень высоком уровне мастерства танца. Между певцами же особой популярностью пользовались шутки про си-бемольное масло, которого вечно не хватало, чтобы спеть высокие ноты.

Этим недостатком специфических знаний у Чёрного срочники ансамбля поначалу пользовались со страшной силой.

Одним из первых обнаружил и проверил эту возможность солист балета Санька Блинов.

Началось всё с шутки. С перекошенным от ужаса лицом проник он в кабинет грозного замначальника и почти заикаясь от волнения стал говорить, что послезавтра нужно ехать в командировку, а у него баллон сломался.

- Как сломался? – совершенно серьёзно воскликнул Нелюдов. Сашка поначалу даже оторопел, но тут же продолжил. - Ну, как? Во время репетиции… - Что же ты завхозу не сказал, он бы в ремонт сдал? Тут Блинов сообразил, что его шутливое враньё принимается за чистую монету, и

подхватил опасную игру. - Так ремонт, это дней пять или даже неделя, а ехать послезавтра. - Ладно, не паникуй, я что-нибудь придумаю… Сейчас начальнику позвоню. - Зачем звонить? Завтра суббота, всё равно всё закрыто. У меня есть дома запасной,

я могу съездить… - О, молодец, с этого бы и начинал. Вот тебе увольнительная до… Совсем обнаглев, солист перебил: «Послезавтра к отъезду только успею. Он у отца

на даче, в Первоуральск надо будет мотаться». - А точно успеешь? А то смотри! - Успею. Не первый же раз. И поехал Сашка за баллоном на дачу в Первоуральск, только почему-то на

трамвае… На улице, кажется, Бебеля у него подруга жизни жила… И даже, помнится, не одна и не только на Бебеля.

После Сашкиного триумфа очередь за увольнительными стала возникать у

кабинета Нелюдова с регулярностью поезда метро. Скрипач Миша Коломийцев раза четыре умудрился сходить в увольнительную за

очень редкими бемолями.


25

Игорь Зырянов, освоивший самоучкой контрабас, ходил покупать форшлаги и мелизмы, которые всё время крошились, и непонятно было, кто же их выпускает столь низкого качества.

Миша Токарев, потрясающий флейтист, вместе с Володей Хмелёвым, экстра-класса, кстати, баянистом, то и дело меняли изношенные флажолеты, а один раз умудрились потерять где-то или разбить ужасно хрупкий бекар, причём, Миша от флейты, а Володя его же, но от баяна. Такие вот Маши-растеряши. Пришлось отправить их аж на три дня, иначе концерт срывался.

Как-то пришли к Нелюдову два певца-солиста, два Александра, два тенора, оба рядовые, только фамилии разные: один Швед, другой Выгрузов. Пришли и стоят. Стоят и молчат. Вообще-то они вместе никогда к нему не ходили, солисты, это значит соперники, конкуренты по-современному. А тут вдруг оба пришли.

Нелюдов сразу заподозрил недоброе, и точно: у обоих закончились запасы си-бемольного масла. Ни капли не осталось! Мало того, что тренировки накрываются медной посудой (Нелюдов репетиции ансамбля на армейский лад тренировками величал), так ещё и надвигающийся правительственный концерт под угрозой.

- А вы что, только сегодня об этом подумали? - Нет, вчера, - Выгрузов виновато потупился. - Пошути мне тут, пошути… - Я, товарищ лейтенант, конечно виноват, - встрял тут Швед, - он у меня брал,

когда нужно. А вчера я, когда из казармы на спортплощадку пошёл в волейбол играть, забыл масло из кармана выложить. Толик Коновалов мяч подавал, и я плохо принял, баночка разбилась… Вот… - и показал карман с жирным пятном.

Пришлось в итоге солистам-Александрам Шведу и Выгрузову, как они не пытались возражать, идти в увольнение, чтобы искать по всему городу дефицитнейшее си-бемольное масло. Правда, поиски эти происходили довольно странным образом, а именно: в небольшой двухкомнатной квартирке почти на самой окраине Свердловска, накрыт был хозяйственной и заботливой мамой Саши Выгрузова стол. За столом этим, поглощая вкусный борщ, котлеты, домашние соленья и прочие вкусности, искали си-бемольное масло оба Александра, чтобы затем продолжить поиски, переодевшись в гражданскую одежду, каждый в своём направлении.

Однако чаще всех и дольше всех гулял по увольнениям не музыкант, не певец и не танцор, а просто рядовой Валентин Палуб. Не владел Палуб ни музыкантским, ни балетным, ни каким бы то ни было другим фольклором, и понятия не имел о бемолях-мелизмах-баллонах и прочей лабуде. Зато владел он в совершенстве тонкостями искусства стукача, а кроме того умел доставать в любое время дня и ночи горячительные напитки в виде водки или дешёвого вина для нужд сверхсрочников или офицерского состава, не забывая, впрочем, и себя сирого. А по всему по этому благодарность офицерского состава постоянно выражалась в увольнительных записках оному рядовому Палубу Валентину.

Для всех остальных срочнослужащих эта лафа продолжалась довольно долго,

однако всему на свете приходит конец. Пришёл он и этой лафе. Пришёл закономерно и ожидаемо в лице вернувшегося из очередного отпуска заместителя начальника ансамбля по художественной части старшего лейтенанта Михаила Процянко. Работал Процянко в ансамбле, вернее, служил, не первый год, окончив в своё время отделение военных дирижёров Московской аж консерватории.

Заглянул, выйдя из отпуска, Процянко к Чёрному с вопросом: «А где у нас рядовой Шевченко болтается? Он мне нужен».

Между нами говоря, болтался рядовой Шевченко в это время в женском общежитии Уральского политехнического института, в комнате №123 в объятиях полуодетой Светочки, а может быть Танечки или даже Риточки, держа в правой руке на отлёте стакан портвейна №72, но в трактовке младшего лейтенанта Нелюдова это прозвучало чуть-чуть иначе.


26

- Здравия желаю, Миша. Хорошо, что ты вернулся. Прости, я тут обедаю… Ты чай будешь? Я только что заварил…

- Да нет, спасибо. Шевченко мне нужен. Отодвинув в сторонку расстеленную газетку, на которой покоились початый

бутерброд с селёдкой и два пирожка с неизвестной начинкой, Нелюдов глотнул чайку и весомо произнёс: «Шевченко я отправил в увольнительную, у него нотный стан кончился. Пока не найдёт, я ему сказал, чтоб не появлялся мне на глаза».

От такого заявления у Миши Процянко самопроизвольно открылся рот и в глазах утвердилось некое подобие жалости к говорившему.

- Что у него кончилось? – не веря услышанному переспросил он. - Нотный стан кончился, - со знанием дела повторил Нелюдов, - причём закончился

ещё вчера утром, а он мне об этом только вечером сообщить изволил. Поражённый Процянко молчал, пытаясь сообразить что-нибудь. - Вот Карпов Коля молодец. Ему батман стал ногу натирать, он сразу пришёл.

Лучше вовремя новый заказать, тем более, что по знакомству, бесплатно, чем потом в госпитале…

- Что ему ногу натирает? - Батман… - Какой батман? - Откуда я знаю, какой? Гранд, кажется. Мал он ему… Коля ни тренироваться, ни

танцевать не может… Да, вот, посмотри список увольнительных на сегодня… И лейтенант Процянко посмотрел… Кое-кто может подумать, что я шучу и всё выдумываю? Если бы так! Впрочем, все

имена и фамилии действующих лиц это истории подлинные. Можете спросить у любого, если не верите мне.

Разговор в кабинете продолжался долго, очень долго. Сколько? Никто не знает. Но

все знают, что итогом этого разговора был… как бы помягче сказать? Нет, лучше промолчу, итак все поняли.

Впрочем, был ещё один итог этого разговора: Нелюдова буквально перекашивало, стоило кому-нибудь произнести слово форшлаг, тошнило от мелизма, бемоль вызывал бурный прилив гнева, а батман – судорогу.

Пора, однако, вернуться к рядовому Малиновскому, выходящему из кабинета

замначальника с вожделенной увольнительной в руке, да ещё на двое суток! Отбыв из дома офицеров, где была база ансамбля, непосредственно в детский сад

за маленьким сыном, дальше он исчез из круга нашего общения ровно на обозначенный в увольнительной записке срок.

Утро третьих суток началось, как всегда, с общего построения. Всё протекало буднично и обыкновенно, за исключением одной детали: в строю рядовой Малиновский стоял не один, он держал за руку малютку лет около трёх в синих штанишках на перекрещенных лямках, клетчатой рубашке и летних сандаликах. Малый ковырял в носу, а рядовой Малиновский, дёргал его руку и что-то шипел, стараясь быть неслышным.

Неслышным быть Малиновскому не удалось, несмотря на все усилия. При виде малыша младший лейтенант Нелюдов, даже несколько смутился, хотел

было рядового Малиновского вывести из строя и объявить очередное взыскание, но почему то просто по-человечески вдруг спросил: «Девать некуда, что ли, пацана?»

- Некуда, - подтвердил Малиновский, - Карантин в садике, - дёрнул малыша за руку, чтобы не ковырял в носу, а сам потупился.

- А как же тренировка? - Не знаю.


27

- Ладно, давай его в кабинет к зампоАХЧ. После обеда разберёмся. Пробудившаяся не к месту в Нелюдове жалость сыграла со всеми шутку, но он ещё

не подозревал об этом. Виолончелист Малиновский завёл сына в кабинет заместителя по хозяйственной

части пожилого добродушного Виталия Матвеевича, и все отправились по своим, так сказать, рабочим местам, на репетицию.

Малыш Малиновский, получив от папы строжайшей строгости наказ вести себя тихо, как только папа скрылся за дверью, тут же начал наказ исполнять по мере возможности, то есть залез пальцем в письменный прибор на столе и вытащил оттуда гигантскую кляксу. Клякса с пальца сорвалась и угодила именно туда, куда было надо - на финансовую ведомость. Спокойный обычно Виталий Матвеевич пережил эту неприятность, лишь слегка вздрогнув. Он промокнул кляксу пресс-папье и протянул юному Малиновскому платок: «Немедленно вытри руки! В чернильницу лезть руками нельзя! Разве тебе папа не говорил?»

- Нет, не галявиль! - объявил отпрыск и потянулся посмотреть на запачканную ведомость. Чтобы удобнее было тянуться, он схватился руками за счётный аппарат «Феликс», от чего тот поехал, и оба успешно рухнули на пол. Падая, малыш поддел ногой корзину для бумаг, от чего всё её содержимое разлетелось по кабинету.

- О, боже! - воскликнул зампоАХЧ, и ринулся поднимать юного альпиниста. У того на глазах стояли слёзы, но он мужественно вытерпел, пока его поднимали, отряхивали, водили умываться, и даже не проронил ни звука, пока оттирали пальцы послюнявленным платком.

Однако, когда Виталий Матвеевич вернул его в кабинет, малютка умудрился: а) во мгновение ока разбить цветочный горшок с подоконника, б) опрокинуть вешалку с одеждой, в) оседлать Виталия Матвеевича с радостным возгласом «лосядка!» в тот момент, когда зампоАХЧ ползал по полу, собирая разбросанное содержимое корзины, г) оказаться на столе, несмотря на яростное сопротивление…

Часа через полтора от начала событий Виталий Матвеевич не выдержал. Он, проявив несвойственную ему обычно поспешность, заскочил в кабинет Нелюдова, но того не оказалось на месте. Тогда он ринулся к Процянко и слёзно начал умолять прекратить пытку.

Процянко, который только что появился, так как с утра находился на совещании в штабе округа, был не в курсе происходящего и поспешил на помощь. Зрелище, открывшееся его взору, могло потрясти до глубины души любого.

На роскошном письменном столе стоял на четвереньках перемазанный чернилами малютка без своих синих штанишек и повторяя: «Я хасю пи-пи!» радостно брызгал на помятые армейские бумаги. Штанишки висели на рамке грамоты с благодарностью Военного совета.

После того, как два взрослых человека, два кадровых офицера смогли одеть на малыша штанишки, попытались спасти раскисшие бумаги, накрыли промокшее зелёное сукно стола какими-то тряпками и препроводили непоседу в другой раз умываться, общим собранием было решено поместить удальца в кабинете Процянко, но при одном условии: он не будет ни к чему прикасаться, а будет играть на диване, иначе папу посадят на гауптвахту и он не купит мороженное.

Нимало не подумав, малыш утвердительно кивнул головой и действительно минут десять сидел на диване тихо, перебирая в картонной коробке какую-то ерунду. Коробку принёс Виталий Матвеевич, пересыпав в неё из закромов всякую мелочь для развлечения дитяти.

Процянко уже было внутренне возрадовался, да рано. - Дядь, а сто это? - малыш протянул пустую баночку из-под сапожного крема. - Крем, сапоги чистить, - вздрогнув ответил он. - Дядь, а сто такое клем?


28

- Это… это такая штука… чтобы сапоги блестели. - Дядь, а у тебя есть сапаги? - Есть. - А где ани есть? - В шкафу стоят? - В каком скафу? - Вот в этом. - А засем ани там стаят? - Потому что я их туда поставил? - А засем ты их туда паставиль? - Извини, дружок! Ты мне мешаешь работать. - А засем тибе лаботать? - Я занимаюсь важным делом, а ты мне мешаешь. Помолчи, пожалуйста, хорошо? - Халасо. Пять секунд тишины. - Дядь, а это сто? - малый крутил в руках поломанную кокарду. - Это от военной фуражки. Кокарда. - А засем какалда? - Чтобы знали, что ты военный. - А засем ваеный? - Господи! Я просил тебя помолчать, мне надо работать. Ещё пять секунд тишины. - Дядь, а это для сиво? - Это… - несчастный старший лейтенант обомлел: в руках у малыша он увидел

кобуру, - Не трогай! Положи немедленно! Это нельзя! Процянко выскочил из-за стола и мигом выхватил кобуру. Кобура была ПУСТАЯ! - Где ты это взял! - почти заорал он, - Где взял? Отвечай! Лицо младенца сморщилось, предвещая рёв! - Скажи мне, где ты взял эту штуку, а то… а то… - он понятия не имел, что будет,

«а то…»… Наконец счастливая мысль посетила растерянного старшего лейтенанта: «А то я твоего папу уволю!»

Незнакомое малышу слово неожиданно произвело нужный эффект. - Я это взяль там, - он указал пальчиком на тумбочку. Молния воспоминания вспыхнула в мозгу Процянко. Он метнулся к тумбочке и

мгновенно выдвинул ящик. Слава Всевышнему! Пистолет лежал нам. - Никогда! Слышишь, никогда нельзя брать это! Чужие вещи брать нельзя!

Понятно? - Я иглал! - Чужие вещи - не игрушка! Шкодник молчал, насупившись. Немного успокоившись, Процянко спрятал пистолет в кобуру, кобуру положил в

сейф и вернулся к делам. Однако на этом ничего не закончилось. - Дядь, поиглай со мной! - попросил младший Малиновский и попытался влезть и

на стол Процянко. - Нет! Мы договаривались, что ты будешь сидеть тихо на диване. Договаривались? - Дагараливались! - Вот и сиди тихо. - Эта сто у тебя? - маленький пальчик указывал на погоны. - Это погоны, моё звание. - А как тибя звать? - Меня дядя Миша звать. - А засем тибе пагоны? - Чтобы знали, что я офицер?


29

- А засем ты афисель? - Офицер, это начальник над солдатами. Твой папа солдат, а я его начальник. - А засем насяльник? - Слушай, ты снова мне начал мешать. Пожалуйста, помолчи! - А засем памалси? … Процянко мужественно продержался очень долго, целых сорок минут. В самый разгар репетиции ансамбля он возник в зрительном зале с пачкой каких-то

бумажек в руке и начал делать отчаянные жесты дирижёру. Тот постучал палочкой, строго посмотрел на старшего лейтенанта и объявил: «Пять минут перерыв!»

Пока все курили, трещали последними анекдотами и разминали затёкшие ноги,

можно было видеть, как Процянко в ужасе что-то говорит дирижёру, начальнику ансамбля майору Холченкову, а тот делает изумлённое лицо и что-то строго бурчит. Странный разговор продолжался значительно дольше объявленного времени, а закончился совершенно неожиданно.

- Рядового Малиновского ко мне! - приказал майор Холченков, и когда тот появился, счастливый Процянко вручил ему пачку увольнительных записок со словами: «Чтоб я твоего… (непечатное слово), больше до дембеля в армии не видел!!!»

Вот так рядовой Малиновский, а по совместительству первая и единственная

виолончель ансамбля песни и пляски, получил возможность ходить в увольнения в любое время дня и ночи.

ЗАВТРА БЫЛ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

- Завтра у меня день рождения, а я здесь, как дурак, сижу, согнувшись в три погибели… Лежу, точнее… На хрена? – спрашивается.

Ага! Началось какое-то передвижение… Крендель какой-то зажёг фаер… Высоковато, всё-таки, шестой этаж… Хотя вид отсюда замечательный, особенно в оптику. Всех видно… Чёрт! Птичка, что ли, сиранула? Брызги, похоже, какие-то на стекле… Надо протереть…

Машина у меня классная, с тормозом-компенсатором, отдачи никакой, можно послать три-четыре пули подряд – войдут практически одна в одну.

Ах, ты, блин! Недокомплект прислали. Жадные, собаки! Жидкость есть, а протирку не положили… пиндосы хреновы!

Господи! Как же это всё мерзко! Блевать тянет! Чёрт, нога затекла не к месту… Надо бы дислокацию сменить… А куда тут

сменишь? На полметра влево? О, о! Смотри! Опять забегали там! Заорали! Чего орут? Сами не знают. Ладно, щас

я вам… Кто это там выскочил? Повыскакивай у меня, повыскакивай! … Спусковой крючок мягко поддался нажиму указательного пальца. Отдача от

выстрела лишь легонько толкнула прикладом в плечо. Далеко внизу маленький человечек, будто споткнувшись, пробежал по инерции несколько шагов, нелепо загребая ногами, и уткнулся в камни мостовой, словно хотел зарыться лицом в подушку. В оптический прицел было ясно видно, как расплывается у головы юшка.

…


30

- О! Падает он! Чё уж так падать? Прям, как в опере! Я тебе только плечо

прострелил! Жить будешь, если дружки поторопятся! Ладно, лежи спокойно! Не хрен мне тут бегать! Повыскакивали, понимаешь!

… К человечку на мостовой бежали несколько других, прикрываясь самодельными

щитами. … - Беги-беги! Быстрее давай! Протру пока стекло, а вы немного побегайте! Может,

ещё спасёте! Вот тупые! Шевелитесь скоренько! Да несите его быстрее, вот, хоть под эти деревья… Там-то я уж точно не достану! Не, точно дураки! За жестянками прячутся! Ох, люди-люди – порожденье крокодилов! Ни хрена мозгов не прибавилось!

Ладно, бегайте, прикрывайтесь, спасайте! Ну, спасайте его, тащите скорее! Пока я оптику разберу, можете суетиться, сколько получится!

Вот же гадство! Занесло же меня в эту канитель! Да! Если бы жена моя… Моя жена… Лапушка моя, ну кто же мог знать? Ну да, ну еврейка, ну и что? Родная моя! Из дому не выходит… Вообще не выходит сколько уже? Неделю? Две? Не помню…

Пришли, ведь, ночью, гады. «Мы, - говорят, - знаем, что ты до аварии классным снайпером был. Был? Или не был? Или чё, ты, - говорят, - против людей? Ты, чё,- говорят, - сука русапятская?»

Я говорю: «Ребята, да я же инвалид… нога у меня… в смысле нет её, ступни нет. Какой же я теперь снайпер? Без ноги? На костылях?»

Они говорят: «Без ноги, это ничего! Главное, чтобы руки были, чтобы куда надо нажимать. Мы, - говорят, - с тем козлом, что тебя подрезал и аварию спровоцировал, вчера немножко поговорили. Душевный парень... Привет тебе из больницы передавал... Если выживет, то сначала коляску, а потом швейцарский протез тебе оплатит. Вот, просил отдать лично в руки сто американских президентов».

- Спасибо, - говорю, - только не надо мне этой подачки! Мне это два раза в магазин сходить, а на лекарства вообще не хватит.

- А ты, - говорят, - на лекарства заработай по специальности. А не хочешь, - говорят, - так у нас тут много чего про тебя есть, а, главное, про жену твою… она же еврейка, правильно?

- Ну, еврейка. И что? - Ты русапятский, жена твоя еврейка - отпадная у вас семейка... Да… Если бы у меня был дома… хотя бы мелкашка была бы… А так, я костылём

хотел врезать… Да не устоял, они на меня навалились и объяснили, что будет со мной и с моей женой, если я не соглашусь… три раза объяснили… ногами…

Ненавижу вас! Ненавижу!!! И себя ненавижу!!! Сволочи! И про день рождения, и адрес родителей, и детский сад... Какой же гад

слил им всё это? Кончится эта белиберда, у Лёшки надо будет поинтересоваться, у него ходы всякие имеются...

А чё? Лёшка-то приедет завтра, интересно? Обещал. День рождения, всё-таки... Эх!

Разобраться бы мне с этой мутотенью поскорее! А чё он мне вчера сказал-то? «Поработаю немножко и подъеду к тебе». Где это он работать собирался, интересно?

Твою мать! Чё они там опять забегали? Чё заорали? Даже мне тут слышно... А! Смотри - ещё одного несут... Оба-на! Это уже не я... У меня стекло разобрано... Сами что-ли кого-то приголубили? Неужели сами? Нет, не похоже...

Ух ты, блин! Опять орут! Опять бегают! Смотри-смотри! Теперь другие несут... Значит не только я тут, что-ли? От, поганцы, хорьки! «Работать будешь один, - говорят, - на этой точке... Троих с каждой стороны надо снять... Снимешь, президентов получишь и -


31

гуляй, празднуй свой день рождения!» Гадюки! Точно, ещё одного посадили где-то... решили меня подстраховать?

Подонки! Ещё, поди, и не заплатят? Собаки бешеные! Так, оптика на месте... Всё нормалёк. Ну-ка, посмотрим... Хорошо! Всё хорошо! И...

здесь тоже хорошо! Ух, ты! Показалось? Или что-то там, напротив, блеснуло этажом ниже? Второй? Это он, такой же, как и я? Кровных моих президентов зелёных отобрать хочет?!

Спокойно! Спокойно, малыш! Понаблюдаем малость! Подумаем... Господи! Глупость какая! Да кто же тебе оптикой сверкать будет? Разве что дурак какой! А может он и есть дурак? Дурак-дураком, а двоих подчикрыжил.. А я-то только одного...

Кстати, пора счёт сравнивать. Что там мы имеем? Интересно! Так, а здесь? О! Вот этот мне нравится! За кустиком

пристроился, фанеркой закрылся... страус ты мой ненаглядный. Ты только секундочку ещё...

… Палец мягко лёг на спусковой крючок, и вслед глухому щелчку выстрела так же

мягко завалился на бок далеко внизу маленький человечек, как будто собрался посреди бесснежного тротуара понежится на южном солнышке...

… О! И этот тоже падает! Артист! Ещё скажи, что пришёл твой последний час, сука! Я

же тебе ногу всего-то задел, а ты мне тут балет устраиваешь! Тьфу! Тоже мне, мужик называется! Все вы тут артисты, скоморохи, клоуны! Ладно, не корчись! Вон к тебе уже бегут... Щас потащат!

Бляха муха! А эти-то что забегали? Чего они там засуетились? Ах ты, гад! Он тут на две стороны работает! Ну, ты смотри! Точно, моих кровных президентов себе забрать хочет! Фигу тебе с маслом, а не тугрики зелёные!

Щас мы тебе отгул смастырим! Где ты там у нас сверкал? А-а! Зайчик! Загрымыровався! Чудак на букву «мы». Камуфляж напялил и думаешь от меня спрятаться? Ну-ка, давай, решай быстренько, какую тебе ручку лечить придётся? Левую? Ну, ладушки, левую, так левую, так сказать, ближе к сердцу...

Капитана внутренней службы все знали, как Лешку, и никто не знал его настоящей

фамилии. Никто, кроме закадычного корешка. Завтра у него день рождения, и они, конечно, посидят, выпьют, что положено, закусят, чем положено, споют свои любимые... Друг, несмотря на тяжелую травму и потерю ноги, оптимизма не потерял, на гитаре играет замечательно, почти так же, как раньше... только раньше он еще и классным снайпером был, а сейчас... Сейчас он инвалид с мизерной пенсией....

Ничего, пробьемся! Вот закончит Лешка работу, бакшиш получит, и в магазин, подарок выбирать, а

завтра выспится как следует, и к другу! Тут прискакал десятский из самообороны свинот этих. - Леша! Русапятые снайпера посадили! Наших косит, сука! Палубный приказал

снять его, собаку! Потом, как снимешь, я ребят пошлю, они его раскрасят, как нужно, и на камеру для пиндосов снимут. Палубный уже репортера пригласил. Давай, работай скорее, только чисто, чтобы! Все, я пошел!

... Два выстрела! Две пули две судьбы Под этим небом разом оборвали... В кого стреляли - сами ведь не знали, А если б знали, то стреляли бы?


32

ВАТРУША И КОТОФЕЙ ЦАП-ЦАРАПОВИЧ

Половина первая

- Посреди бескрайней зимы притулился к неохватной ели ветхий домишко и почти

спрятался меж её лап, покрытых снеговыми варежками. Когда-то неохватной ели не было совсем, а домишко был новенький,

свежесрубленный. Тогда жила в нём пара молодых - муж да жена. Миша да Матрёна. И не было у них тогда почти ничего, кроме мечты о светлом времени, когда будет всё - и детишки, и разный скарб домашний, и коровка, и сад с наливными яблоками, и достаток и счастье. А чтобы мечта сбылась, работали муж да жена не разгибаясь с рассвета и до глубокой ночи.

Поработают, поработают, ввечеру повалятся на полати и ну мечтать. А как выглянет солнышко, снова работать начинают.

Незаметно утекли годы. Ель, что в первый год посадили семечком малым, великаном вызнялась и стала красавицей. Детишки, что родились у Миши и Матрёны, кто в младенчестве помер, кто в лихие годы сгинул без следа. Один любимый сынок остался, Васенька.

Достаток то прибывал, то таял, коровки и прочая живность домашняя то нарождались, то погибали… И как-то всё казалось, что вот оно, счастье, смотри, почти что наступает, а потом поворачивалась судьба боком, и уже, вроде, и нет счастья, а есть только работа и мечта, и снова работа.

Не заметили Миша да Матрёна, как немощными стали. Потом осталась Матрёна одна, потому как Миша, ухнув как-то тяжело горлом, споткнулся на пороге, да и остался лежать, ноги в домишке, голова под осенним дождём.

Порыдала Матрёна над покойным, обмыла, как положено, сама могилку вырыла, гроб да крест сколотила, схоронила мужа, сыну, Васеньке, весточку отправила. Так, мол, и так, не волнуйся и не расстраивайся, дорогой мой сыночка, а только Мишенька мой единственный, а твой родитель, господу душу изволил отдать третьего дня. Так что пиджак, что просила я привезти ему из городу, ты уж, светик мой, носи сам, а мне ничего не надо, только бы ты приехал повидаться. А как одна я теперь совсем стала, то тяжело мне с хозяйством управляться.

Отправила весточку и стала ждать. А чтобы не скучно ждать было, завела себе кота. Ой! Хороший, ласковый, мурлычет громко, о ноги трётся, игривый… Но иногда норов свой кошачий любит показать: то рушник в клочья когтями издерёт, то прыгнет из засады, играючись, да укусит носок Матрёнин. И придумала Матрёна назвать его Котофей Цап-царапович Кусакин-Рыболюбский. А может не придумала, а прочитала где-то? Только это полное, так сказать, наименование было, а коротко она его всегда Цапкой звала.

Вот и жили теперь в домишке под елью Матрёна и Котофей Цап-царапович. Жили себе, да Васятку ждали. И год ждали, и два, а он всё не едет к матушке, да не едет.

Какой-то грустный рассказ у меня получается. Ну, ничего, дальше веселее будет, потерпите немножко.

Наконец, сколько уж годков прошло и не знаю, приехал Васятка. Радость! Да не один приехал, меня с собой привёз. Я же никогда ещё у бабы Моти не бывал, не знал её, не видел, только иногда Василий мне её письма читал. Хорошие письма, добрые.

Ой! А я что, забыл про себя вначале сказать? Я Ватруша. Только знаете, меня часто путают и ватрушкой зовут. Нет, я не

обижаюсь, просто я же разве на ватрушку похож? Вот, посмотрите вот так, и вот так. Нисколько же не похож, правда?

Не будете путать? Ну и славненько. Вот.


33

А я ведь раньше у Васеньки в камине проживал, а когда ремонт капитальный делали всему дому, камин зачем-то замуровали. Тогда я в электрический обогреватель переселился. Там хорошо, только тесновато было. А Василию перед обогревателем удобно было письма маменькины читать.

Вот, он разложит письма, обогреватель включит, залезет в кресло с ногами и вслух читает. Почитает, почитает, повздыхает, погорюет…

И так вот я про Матрёну всё-всё узнал. Да. Собрался он когда к ней ехать, то я тоже с ним решил податься. Там же печка

русская, просторная… И, потом, на природе, опять же… Молоко своё - парное, топлёное - хлеб пахучий, там грибы, там ягоды… А вода в колодце - не то что городская!

Ну и поехали мы. Матрёна выбежала нас встречать, а сама почему-то плачет. Радоваться бы да

смеяться надо, а она - в слёзы. Вася обнял её, стал утешать… Потом они на могилку Мишину пошли, а я в дом и

сразу в печку поселился. Ой, братцы мои! Красота! Тепло, просторно, не то, что в нашем камине, уж про

обогреватель я вообще молчу. Благодать, одним словом! Я всё-всё обсмотрел, удобно расположился, обустроился… Тут Матрёна с

Васильком вернулись, и мы вечерять начали. Хорошо посидели, душевно. Матрёна свои фотокарточки показывала, Василий свои, что привёз, долго-долго говорили, про всё поговорили. Потом Василёк гитару взял. Тут я немножко побеспокоился – гитара старинная, потрескавшаяся, струны дребезжат. «Не получится, - думаю, - ничего». А Василёк ловко всё поправил, настроил инструмент и как запоёт: «Дивлюсь я на небо, та й думку гадаю! Чому я не сокил, чому не литаю?»

Ребята! Я и не подозревал, что он так здорово поёт. Наверное, как этот… Ну, как его? Ну, вот вертится на языке… Забыл… Ладно…

Долго пели песни, чай пили со смородиновым листом и с мёдом, Матрёна шанежки напекла, я такого объедения не помню…

Во! Вспомнил! Шаляпин! Вот зря вот вы так смотрите, я же не смотрю на вас так. Потом, что тут смешного?

Пока смешного ничего нет, можно не улыбаться. А!!! Вы не верите мне? А тогда знаете что? Вот послушайте. Ватрушей стать не так-то просто. Я в нашем городе всего двух Ватрушей знаю. Можно, конечно, Ватрушей сразу родиться, но таких случаев ещё не бывало. Ватруша – это призвание, к нему идти надо. Например, сначала домовым поработать, показать себя на поприще, так сказать, потом можно… Ой! Чуть не разболтал! У нас с этим строго, если что – фюить! – и вакансия свободна. Желающих полно.

Я же про другое совсем начал! Так… Про что я начал говорить? Не помните? Про Шаляпина? Нет, про него я уже

сказал… А! Про шанежки! Моя бабушка тоже шанежки пекла, но у Матрёны шанежки, это просто какой-то…

бланманже и даже вкуснее в сто раз. И вот. Падает у меня… Нет, у Василька… Не помню. Падает кусочек шанежки на самый край стола. Ну, бывает, со всяким бывает,

ничего страшного. Ничего страшного? Может для всех и ничего страшного, а когда из-под стола когтистая лапа! У меня аж мороз по коже…

Половина вторая

- А я даже не помню, сколько зим прошло, с тех пор, как я здесь поселился, кажется

семь... а может восемь. Я сбился со счета. А в начале я зимы считал, потому что зимой к Маруське бегать трудновато, лапы мерзнут. Маруська рыжая, огненная прямо, как


34

артистка из кино, и пахнет просто обалденно. А до деревни долго идти, ведь. Я время мышками привык мерять. Так вот, пока туда-сюда сбегаю, штук десять мог бы успеть поймать.

А бабушку я меряю рыбкой. Три рыбки в день - хорошая бабушка. Она еще раньше меня здесь, оказывается, поселилась, только она мне не мешает, я ее быстро к себе приучил, даже немножко подружился. Она добрая. Потрусь о ее ноги, похожу кругами, помяукаю, и она спешит мне рыбку достать, иногда кашу с мясцом положит, а бывает, что и просто мяска кусищу отвалит. А я за это ей мышек дарю. Наловлю и разложу рядочком у порога, чтобы она сразу увидела мой подарок. А ей нравится, она визжит и тапочками в меня кидает - играет со мной. Я тоже с ней играть люблю - она шаркает по полу, а я ее ловлю, поймаю и давай трепать и когтями, и зубами. Ей нравится, она визжит и веник к ней в руку прыгает, подлиза, и она меня им пытается догнать. Но я на веник не обижаюсь. Она же не понимает, что веник мне первый вражина. Что с нее возьмешь, старенькая уже... Веник на Федьку рыжего похож, такой же мохнатый и пахнет... невкусно. Федька, это Маруськин братик, но задира страшный. Первый раз когда меня встретил, как зашипит, как бросится! Я сначала даже думал, что это собака, по носу ему дал, а он не унимается... Нет, смотрю, вроде свой, нашенской породы. Не знаю, как бы мы поладили, но тут Маруська, ну и вобщем, не помню уже подробности, стали мы дружить все вместе, а чужих гонять.

Так я, когда мимо веника прохожу, всегда для порядка пошиплю на него, надуюсь, хвост распушу, чтобы толстым-толстым был, так же страшнее. И веник пугается, и стоит молча.

Впрочем, я не об этом начал рассказывать... О чем я начал, уже не помню... Вы тоже помнить не можете, потому что я же

ничего не успел... Нет, помню, очень даже помню. Про вот про что. Засиделся я как-то у Маруськи... хорошо нам было... Да! Федька потом еще

подвалил. Попировали мы, чем бог послал, потерлись друг о друга. Натерлись так, что у меня даже в голове кружение получилось. Федька по каким-то важнявым делам отчалил, мы снова с Маруськой одни остались. А когда у меня в голове получается кружение, то становлюсь я больно охочим до ласки Маруськиной, ну и так далее. Вы, наверное, и так все поняли, могу подробности упустить? Вот и славно, подробности опустим...

Иду, значит, домой, к бабушке, лапы мёрзнут, а мне весело, хорошо, хвост сам трубой поднимается… Маруська перед глазами, и запах её… Ой! Иду, душа поёт!!! Запах Маруськин летает и вдруг… чужими запахло! «Что такое? – думаю, - Откуда? Кто? Зачем? Выселять будут?»

Захожу тихоненько, смотрю – сидят, песни поют. Меня не замечают, что мне, собственно, и надо. Я, значит, под стол и сижу, слушаю, когда про выселение говорить будут. Долго сидел, слушал. Не. Про выселение не говорят, а только поют и всякие истории вспоминают.

Но меня не тот мужчина смущал, что на нашей гитаре играл и песни знатно пел, он вроде как с бабушкой в родстве оказался, так что даже если и поселится к нам, то уж конечно не на печку. А вот другой субъект, которого я поначалу не очень разглядел, мне сразу не понравился.

Глаза у него такие… такие… не знаю, как сказать, их как будто и нет совсем. Смотрю и не понимаю, то ли в глаза его смотрю, то ли сквозь них… на стенку. Да и сам он какой-то… непонятный. Не пахнет. То есть у стола он пахнет столом, у печки – печкой, на табуретке – табуреткой, только чуть-чуть по-другому, а как – и не поймёшь. Уж на что у меня нос чуткий, а и то не уловил.

Короче, субъект этот не понравился мне мгновенно. Но только показывать этого я сразу не стал, а сижу спокойненько, жду, песни слушаю… Заслушался даже немножко. Мужчина так здорово пел! Бабушка подпевала… Потом она шанежки на стол поставила.


35

Если честно, то я эти шанежки ещё с утра унюхал. Она миску с ними зачем-то в одеяло закутала и на постель под подушку положила. Я бы нипочём в одеяло бы не кутал. Как можно такой запах… аромат божественный, можно сказать, в тряпку закутывать? Они же… Ну… это вам, скорее всего, не понять.

Поставила она, значит, шанежки на стол, и тут меня разобрало. Так бы все бы сразу съел бы! Облизываюсь, но сижу. Терплю. Присутствия не выдаю. «А вдруг, - думаю, - всё-таки про выселение обмолвятся?»

Долго терпел, очень долго, но когда у мужчины кусочек шанежки на стол упал, я не выдержал, потянулся, чтобы его ухватить. И ухватил уже, и почти что ко рту поднес, только этот, с прозрачными глазами, вдруг говорит на моем языке: «А ты, - говорит, - разрешения спросил? Ты, - говорит, - лапы вообще мыл сегодня или когда-нибудь, чтобы вот так запросто на стол ими лазать?»

Я чуть не поперхнулся. «Вот, - думаю, - наглость какая! Я тебе покажу, как тут командовать!» И как въеду

ему с правой всеми когтями! Только лапа моя почему-то мимо пролетела, даже не задела ничего. Первый раз в

жизни я промазал! «Ах, ты, так?! - думаю, - Уворачиваться от меня вздумал?!» И снова как въеду, теперь с левой! И, верите? Опять промазал! Тут уж я как выскочу, как прыгну на него! «Сейчас я тебя, паразита, поймаю! – думаю – Не уйдёшь от меня, вертлявый!» И всеми лапами хвать его! И по-разному хвать, и сверху, и снизу, и сбоку! И не могу поймать! И всё!!! Ускользает, негодяй, как я ни стараюсь!!!

Тут я, конечно, немного того... Задней лапой в сметану попал, блюдо с шаньгами на пол свернул... и цветы из вазы…

Бабушка как завизжит! Ей, наверное, очень понравилось?! А мужчина как вскочит! Сметаной ему прямо в лицо брызнуло. А веник, вражина, сам в бабушкину руку прыгнул, и они всей толпой за мной кинулись.

А вертлявый ну никак не даётся, ну никак!!! Я за ним по кругу, он от меня, толпа за нами. Короче... Два дня мне бабушка рыбки не давала, а веник, как привязанный к её руке, ходил

везде за ней, и, чуть меня увидит, так и трясётся, так и вертится в руке! Но я ему потом это припомнил. Он у меня потом неделю по струнке в углу за

печкой стоял.

Половина третьего - Чтобы вот так вот прыгать? Я и не знал, что это возможно. Впрочем, с котами я

раньше общался мало и только по необходимости, а тут пришлось поневоле. Нет, парнишка хороший оказался. Хвост у него – просто суперский, как у павлина,

наверное. Я, правда, павлинов не видал, только слышал, как Василёк по телефону однажды кому-то там говорил про то, что кто-то другой, какой-то Алексей Твердобулков, распустил хвост, как павлин. А мурлычет… нет, не Твердобулков, а котейка мой! Трактор даже будет, пожалуй, потише.

Когда он на меня бросился, я даже сначала опешил. Это так смело было, так неожиданно, на меня ещё никто так не бросался.

Можно было, конечно, использовать, как там это у вас сейчас называется… не знаю… экслизив мой, или исплизив, или… не могу сказать.

Короче. Он бросился, я отвёл. Он снова бросился. Но такие броски для меня, что детские шалости. Знаете, вот когда Банник бросился на меня когда-то вот так, это было серьёзно. А когда кот – это так, баловство.

Только он не унимается – нападает и нападает, потом погнался за мной. «Ладно, пусть попробует догнать! - думаю, - Уморю его по-серьёзному!» И давай мы с ним круги нарезать по стенкам. Я, понятное дело, спереди, он за мной.


36

И уже даже догнал почти, ну, то есть, я ему немножко позволил догнать. Только тут как грохнет что-то! Как брякнет, как бумкнет! Как шмякнется!

«Ой! – думаю, - Пора остановиться!» Сам останавливаюсь, но для кота продолжаю бежать. И он, соответственно, продолжает гнаться.

Прислушиваюсь. «Вж-ж-ж-ж-ж!!!! Мя-а-а-а-а-у-у-у-у!!!» – это он. «А-а!! А-а-а!!!! Стой, паразит!!!!»

– это бабушка. Васёк молчит, только круги нарезает за бабушкой, в смысле, за мамой евойной, своёйной, ну, не важно, бегает по домику, за котом гоняется.

«Устал, - думаю, - я чё-та. Пусть они порезвятся, физкультуру поделают, а я пока поем манёха».

Ну и запустил этого, ну, по-вашему, двойника. И он так лихо, знаешь, рванул, они за ним, а я к шанежкам пристроился… Они-то шанежек все уже поели, а я… вот только сейчас и успел.

Да, правда! Вкуснющие шанежки были! Я две штуки съел. Съел бы ещё, наверное, только наелся… почти. Я, извиняюсь, фигуру берегу. Ну, то есть, стараюсь не полнеть, по возможности. Когда-то я, знаете, очень э… полный был. Только это давно-давно было. А потом начал замечать, что тесновато мне в камине стало, и шнурки как-то трудно завязывать. И так пристроюсь, и так, а всё никак завязать не получается, и другие разные неприятности начали происходить. Мелочь, вроде, ерунда, но как-то неприятно. Мучился-мучился не помню сколько, а потом мне знакомая одна, только вы ничего такого не подумайте, просто знакомая… Мы на конференции одной рядом сидели, ну, и познакомились. Там всё больше про телекинез, про эту, как её… ну… передачу на расстояние этих… мыслей… не помню, как называется… А нам-то это не так чтобы интересно. То есть, интересно, конечно, но не по нашему профилю. Ладно. Познакомились, разговорились, в перерыве я её пирожками угостил… У меня с собой были… Шесть штук. Два с брусникой, один со щавелем и остальные без начинки. Так она без начинки все и съела…

Нет, мне жалко… Ну, разве только чуть-чуть, потому что потом она и остальные тоже съела, я даже моргнуть не успел... А зато она мне про шнурки и про всякое такое глаза, можно сказать, открыла. Наставила, как говорится, на путь. И вот.

Да! Сбился я, что-то. Короче, бегают они за двойником, круги нарезают, а я шанежки лопаю…

Вкуснющие! Сил нет! Ой, я уже об этом говорил…. Вот же пропасть какая, забыл я, про что дальше нужно.

Ладно, не беда. Вы давайте, пока передохните, чайку там, кофейку попейте или, там чего другого, а я, знаете чего? Я посплю чуток, а то устал чё-та, мысли путаются. Вот. А как передохнёте, я уже высплюсь, и дальше буду рассказывать. Если вам, конечно, интересно. А если не интересно, то тогда не буду. Всё? Договорились? Ну, пока!

Стоп! Или даже вот как сделаем… Не буду я спать! Я продолжение вспомнил. В смысле, когда мы со знакомой пирожков поели, и про шнурки она меня просветила, то кончился перерыв, и вторая часть началась. Только тут мне стало совсем непонятно. То ли у докладчика с дикцией чего-то там случилось, то ли у меня в голове какие-то детали не сомкнулись, но что такое фен, я давно сам по себе знаю, а вот зачем докладчик всё время с восторгом убеждал меня: «Фен шуй!», я совсем не понял. Куда его «шовать»? Зачем его туда «шовать»? По-моему феном хорошо волосы сушить, травяные сборы разные и грибы. Ведь так?

А знаете что? Это всё-таки с дикцией у него запендюлина случилась, я вспомнил. Точно! Он потом ещё про что-то долго рассказывал и всё говорил: «Цугун!» Я, конечно, слушал уже совсем почти никак, мне интереснее было со знакомой. Вот. Но даже я знаю, хотя от всяких там заводов стараюсь подальше держаться, что выплавляют чугун, а никакой не цугун.

Хотя, может, у них там всё наоборот…


37

На этом обрываются записи в блокноте, найденном мной однажды у двери подъезда.

Не знаю, кому принадлежал этот блокнот, хозяин так и не объявился, хотя я написал от руки десятка три объявлений и развесил их на всех подъездах в нашем районе.

Не знаю также, кто такой Ватруша. Вероятно, персонаж это вымышленный. Хотя должен вам сказать, что когда я заканчивал аккуратно перепечатывать последнюю страницу, кто-то над самым ухом сказал негромко: «Цугун напиши через букву «у», так будет лучше». Мгновенно вспотев от неожиданности, я резко обернулся – в комнате никого не было, кроме моей кошки. Она посмотрела на меня с каким-то особым, как мне показалось, прищуром и продолжала заниматься любимым делом – вылизывать живот.

Я встал, прошёлся по квартире… Квартира у меня однокомнатная, так что прошёлся – это громко сказано, я просто сделал три шага от стола и выглянул в коридор. Там было, как обычно, пусто. Осмелев, я вышел на кухню и от неожиданности чуть не вздрогнул – посуда была вымыта и аккуратно покоилась на нужных полках. Кто это сделал, я не знаю. Я в тот вечер ещё не успел вымыть посуду. Клянусь!


38

МУЖИК

(Для прослушивания вокальных фрагментов перейдите по ссылке в начале текста или по сноске внизу каждой страницы, соответственно номеру).

Странный этот попутчик попался мне как-то километрах в тридцати от города. Был

он несколько нетрезв, что сразу бросалось в глаза, но чисто, хоть и небогато, одет. В руке держал потрёпанную папку из тех, в которых носят ноты ученики музыкальных школ. Простецкое лицо выдавало рубаху-парня, какого не так часто встретишь в городской среде. Сразу заявил, что денег не имеет никаких, но если я довезу его до города, то точно не пожалею. Оказался неожиданно разговорчивым.

Однако я не пожалел. - Жил да был в самом, что ни на есть, Санкт-Петербурхе не богач и не бедняк, не

буржуй и не батрак, не герой, но и не трус, не банкир и не бандит, не политик и не воеводский, а просто мужик.

На вид так себе, обныковенный мужик, не выдающийся никакой. В меру работящий, без меры ленивый, хитроватый, когда надо, туповатый, когда не надо, или наоборот... Пьющий, не так чтобы много, но всё подряд, что течёт, без особого разбора… Курящий, правда, по две пачки в день, но однажды, сам даже удивился, как, бросивший. Не верите? И не надо. А вот он взял, да бросил, при том, что никакие таблетки для этого не глотал, припарки да примочки не накладывал, а уж пластыри и подавно не наклеивал. Просто однажды не стал курить, и всё! А будете подробности выспрашивать, так не скажу, хоть клещами тяните. Вот не скажу, и всё, потому как не знаю.

Значится, как бросил мужик сам по себе курить, так и прославился. Да прославился не от курильного бросания, а по особой статье. А что это за статья такая, и почему это такая особая статья?

А всё потому, что как примет мужик на грудь без особого разбору, всё, что горит и течёт, так и начинает италианские песни громко орать. «Ну и что? – спросит любой, - Что тут особого? Нравится, если, человеку италианская музыка, эта самая, можно сказать, бЕля канта!» Вот-вот, через эту самую белю канту и прославился мужик. А как прославился? - про то и разговор.

Канта, кстати, по-ихнему, по-италиански, это значит просто песня и больше ничего. А то многие там думают, сами не знают что. А мне про это клавицифировано Володя объяснил, а уж если Володя говорит, то это так и есть, и должно быть.

Он, почему мне так всё объяснил? Потому что он музыкант самый настоящий, а не какой-то там! Он каждый вечер у нас в переходе почти до десяти, если только зимой не очень холодно, на баяне своём… а может не баян это, а этот… кардеон… я тут нихт ферштейн… А когда очень холодно, то он вообще на работу может не ходить. Вот везёт же! Я однажды дней десять ходил в переход, его искал, а он, оказывается, просто не хотел и не ходил.

О, блин! Мне бы так?! А я его искал почему? Потому что мы тут с супругой немножко это… того… во

мнениях разошлись… ну, по телевизору… Она говорит: «Номер… - не помню я, какой, - умничка, соловушка, прям солист!» Я говорю: «Какой, на хрен, солист, если у него папа в жюри сидит… сидел вчера, или там, позавчера, не помню, когда, сидел… Понятно, что с папой в жюри позавчера каждый солистом станет! А ты выйди без папы и спой, эту…»

И вот тут я забыл, как эта, которую спеть надо, называется. Жена говорит «ария», а я вообще ничего не говорю, потому что забыл. Сначала ничего не говорил, долго ничего не говорил, а потом… сказал… Но всего один раз. А она раз двадцать сказала. А что сказала, я повторять не буду, потому что она мне сказала, а не вам. Ну… поцапались мы немножко.


39

И вот я и пошёл его искать. Ходил-ходил, ждал-ждал, а его нету, и всё! Я уже даже мысленно с женой помирился. «Пусть, - думаю, - пусть будет по-твоему, ария, так ария! И хоть ты меня, мягко скажу, букашкой вонючей называла, но я всё равно тебя люблю. И не вонючий я нисколько! А просто мне было обидно за букашку! Прости меня обратно к себе, а то лягу прямо здеся и буду здеся лежать, и всё!» Вот так я с ней помирился и пошёл домой к жене, в смысле к ней и пошёл.

А она дверь открыла и как звезданёт мне в ухо с правой! А сама рыдает прямо! Рыдает в голос, а звезданула?! Я не понял ничего. Чё, думаю, это она меня приласкала? Я же помирился! А ухо-то потрогал, а там хрустит что-то. Я говорю её совсем вежливо: «Я же с тобой помирился, а теперь у меня в ухе хрустит от твоего привета. Чё ты, - говорю, - заболела?» А она мне: «Сволочь ты! У меня, можно сказать, уже инфаркт произошёл! Я, - говорит, уже дочери позвонила, что ты, как есть, пропал!»

«Ничего я не пропал, - говорю, а у самого хрустит, я даже челюстью подвигал, хруст только сильнее, - с чего это ты взяла? А будешь драться, я с тобой больше говорить не буду… сегодня! И эту твою, дурацкую тепловарку, или как там она, не куплю, будешь на люминевой сковородке котлеты мне в больницу жарить! ПОняла?»

«Я пОняла, - говорит, - что ты дурак, и не нужна мне твоя тепловарка, потому что я волновалась, и по всем телефонам тебя по моргам искала! Вонючий ты таракан! Чего это ты в больницу засобирался тут? И спасибо, - говорит, - ты мне должен сказать, что только в левое ухо я тебе съездила! А не скажешь спасибо, могу и в другое ухо повторить, потому что люблю тебя, дурака!»

Тут она как сядет прямо на пол, как зарыдает, меня аж мороз пробрал. Стою и не знаю, что сказать. Похрустел ухом немного и говорю: «Ты, - говорю, - того, - говорю, - задницу простудишь на холодном полу. Вставай, давай, и нечего тут мне, - говорю, - из себя Жульету воображать! На руках не понесу, потому как ты необъёмный организм, сама вставай, давай, и того… Любит она! А я не люблю, что ли? Тоже, можно сказать, прикипел душой! Уж сколько лет! А угостишь если меня с другой руки, то точно пойду в больницу сдаваться, потому что от хруста в ушах не услышу ничего».

И тут я вспомнил… Вернее, не вспомнил, а показалось мне, что я вспомнил, будто у нас, вроде как, годовщина сегодня… или завтра… а может вчера была. А какая годовщина, не вспомнил, а только показалось.

Я ей говорю: «Дура, - говорю, - и другого слова у меня для тебя нету, вставай давай, да отряхни юбку, сидишь-то ведь на чем? На куртке моёйной, которую я перед самой свадьбой покупал, да распорол, когда сносилась, и коврик смастерил для прихожки. А когда это было, – говорю, - и не знаешь! А тоже мне – «люблю»! Вот нет, чтобы в паспорт-от посмотреть, прежде чем в ухо-то целиться! Давай, - говорю, - праздновать, а то опять торжество пропустим!»

И стали мы в холодильнике искать, чем праздновать будем. Да! Простила она меня по-настоящему и даже облобызала, можно сказать, а это для мужика, знаешь ли, самая важнявая вещь будет, получше всяких там пирожных-морожных и прочих разных, которых мы в холодильнике так и не нашли. А раз ни пирожных-морожных, ни прочих разных, окромя горчицы, в холодильнике и не было, то решили вместе в магазин немедля бежать, чтобы успеть засвидетельствовать, так сказать, и справить.

Вот. Он пожевал губами, над чем-то похихикал и продолжал. - Чё-та я отвлёкся от главной темы. А отвлёкся потому, что справили мы, а потом я

паспорт-от нашёл, не помню где, и, как открыл, то обратно сразу спрятал. А потому спрятал, что годы-то мы неправильно перепутали… А как тут не перепутать, если, можно сказать, рОдная супруженица в никаком обличии на плечико минЕ склонившись, шепчет такие нежности, что даже, можно сказать, неудобно объявлять… Тем более, что, водка к тому времени уже кончилась, да и было-то немного, можно сказать, что и не было совсем,


40

а к буржуйским напиткам мы не приученные, шампанским-манпанским всяким-разным, коньякам и прочим ликёркам-тыкилкам…

Спрятал паспорт, чтобы моя не нашла, и тут меня пробило чё-то, ка-ак за-апаю-уу: Sul mare luccia L’astro d'argento Placida è l'onda Prospero è il vento Venite all'agile Barchetta mia… Santa Lucia! Santa Lucia!1 А потом: Lasciatemi cantare Con la chitarra in mano Lasciatemi cantare Sono un italiano!2 Пою, а у самого глаза на лоб лезут – как это оно у меня само получается? Не

понимаю! Ни фига, себе! – думаю. Думаю и пою! Ох! Получил я… по самые немогу! Жена как меня заругает! Как закричит! Таракан вонючий – это самое было слабое!

«Ты, - кричит, - крокодил ободранный, почему от меня умения вокальные скрывал столько лет?! Я, - кричит, - можно сказать, в полном навозе здесь утопляюсь, а он, макака сушёная, нет, не макака, а хуже – рангутанг с гамадрилой недоеденный - не мог раньше, что ли, искусственный свой талант народу предъявить?! Да мы бы, - кричит, - давно бы, кричит, - уже бы в Америках этих на Брайтоне с Бичем бы жили в отдельном дворце!»

Я в ответ ей кричу: «Не кричи, - кричу, - а то у меня опять в ухе хрустеть начинает от твоего приветственного жеста!»

Тут соседка наша в дверь звОнит. «Вы чё, - говорит, - Лобертину Ларетти выключили? Мы, говорит, на балконе заслушались прямо, а вы тут собачится начали, дослушать не даёте! Включайте обратно, народ просвещаться желает!»

Я говорю: «Какая такая Лабертина? Ты, чё, Марианна, переела чего-то на ночь?» А жена говорит: «Нету у нас этой вашей Лабертины! Это мой дурак вокально

упражняться вздумал!» А Марианна говорит: «Не верю я тебе, подруга, твой дурак не то что вокально

упражняться, он мычать-то не умеет. Мимо проходит, так только рукой норовит за задницу ущипнуть, да пискнет разве что вроде здрасьте!»

- Чего-чего? – моя говорит, - Кого это он норовит ущипнуть? Тебя, что ли? – и такое у неё лицо сделалось тут, что мне даже немножко страшно стало. Вдруг, думаю, поверит брехне?

- Ты, чё, - говорю, - соседка? Точно переела чего-то. Когда это я тебя щипал? Да и было бы за что щипать. А то так себе кузов, ни помацать, ни позырить.

Ой! Она как заверещит! У меня аж снова в ухе захрустело! - Всё-всё! Хватит, – говорю, - верещать! Нечего, - говорю, - ерунду всякую

языками в ступе толочить. Лучше я вам снова спою, чтобы вы обе в чувства пришли! И запел. Да так запел, что бабы в секунду замолкли, да рты поразевали. А чё я там запел

тогда, щас точно не вспомню, кажись эту: 1 «Санта Лючия», популярная народная неаполитанская песня 2 «Итальянец», песня Сальваторе (Тото) Кутуньо


41

Oh dolci baci О lanquide carezze Mentr'io fremente Le belle forme discioglio Daiveli Svani per sempre il sogno Mio d'amore L'ora e figgita E muoio disperato E muoio disperato E non ho a mato mai tanto la vita tanto la vita3 Ага! Классная штука! У меня самого прямо мороз пробежал по спине, а девки,

смотрю, как были с разинутыми ртами, так и обнялись, и давай тихонько подвывать. А слов-то не знают, мычат лишь да ла-ла-кают.

Вот. Спел, значит, и говорю: «На хрена, - говорю, - мне тебя, - говорю, - за задницу щипать, когда у меня рОдная жена имеется, и у неё тоже задница есть? Ты, - говорю, башкой-то своей подумай, прежде чем такую фигню на меня нести. Вот так вот! – говорю, - И больше чтобы я этой ерунды в моём личном присутствии не имел радости слышать, пОняла? Ну? Чё ты молчишь? Спрашиваю: пОняла?

А она вдруг заплакала. И моя вдруг заплакала. Короче. Часа три, наверное, пел я всякое италианское. И откуда что взялось, даже

объяснить не могу. Сначала Марианнин Сашка пришёл слушать, потом соседи, что снизу – Лёха с

Иркой, ещё и пацана своего, Фёдора, приволокли. Дальше – которые справа, Тимофей и его сеструха, кажись Оксана, я её до этого один раз только встречал, она редко у нас тут бывает. За ними тесть Тимофея припёрся и давай табуретку искать, чтобы, значит, разместиться, а тёща не пришла, она с детьми осталась сидеть, и жена Тимофея тоже не пришла, потому что её не было… Не знаю, где она там шлялась, только не пришла.

Значит, к концу всего этого дела у нас в квартире весь подъезд собрался, и из соседних подъездов, кто мог, тоже втиснулся.

Ух, ты, - думаю, - лопнет, однако, квартирка-то, сейчас! А они всё идут и идут. И всем давай, пой… Под конец я коронную выдал. Ну, вы знаете, конечно.

Una furtiva lagrima Negli occhi suoi spunto: Quelle festose giovani Invidiar sembro. Che piu cercando io vo? Che piu cercando io vo? M’ama! S?, m’ama, lo vedo, lo vedo. Un solo instante i palpiti Del suo bel cor sentir! I miei sospir, confondere Per poco a' suoi sospir! I palpiti, i palpiti sentir, Confondere i miei coi suoi sospir Cielo, si puo morir! Di piu non chiedo, non chiedo. Ah! Cielo, si puo, si puo morir, Di piu non chiedo, non chiedo. Si puo morir, si puo morir d’amor.4

3 Ария Каварадосси из оперы «Тоска» Джакомо Пуччини 4 Романс Неморино из оперы Гаэтано Доницетти «Любовный напиток»


42

О, господи! Чё это я? Тьфу! Гамадрил засушенный! Ладно, в общем, начал я всё не так вам рассказывать. Хотел про себя, но как бы не

про себя, как будто это, там, приятель мой или, там, знакомый… Всё равно уже всё понятно…

Как мы этих всех из квартиры выгоняли?! Не уходят, блин, дальше слушать хотят! А мне-то завтра на работу вставать, а они-то спать будут от пуза. У меня работа сменная, на выходные попадает, завтра она и есть, моя смена, и послезавтра тоже, а потом три дня дома.

А тесть Тимохин не уходит, зараза. «Ты, - говорит, - ни френа, - говорит, - на аботу не пойдёф жафтра!» Он почему так говорит, потому что челюсть дома забыл. Она там, в стакане у него купается. «Ты долфэн эта… эта…» Сам почти плачет, выговорить не может, но очень хочет. Раза четыре начинал одно и то же, пока я понял, нет, не я понял, жена мне перевела, что должен я заняться тем, чтобы концерты устраивать, и тогда по телевизору покажут. А когда по телевизору покажут, то можно заработать даже на двухкомнатную квартиру и стать знаменитым. Как будто мы сами без него это не знали? Чудак, всё-таки этот тесть Тимохин, не знаю до сих пор, как его зовут.

Да. Необычный мой попутчик-пассажир помолчал немного, чему-то поулыбался, на

моё предложение покурить отрицательно помотал головой: «Я же бросил. Давно. Как-то, вот, однажды достал сигарету, повертел в руках и машинально обратно в пачку сунул. Верите? Всё – как отрезало – не хочу больше курить. Ни одной с того дня не выкурил».

- А как вы это объясняете? - Да никак не объясняю. Просто я всю жизнь мою делаю так, как организму

хочется. Он умнее меня, лучше знает, чего ему потребно. Хочет есть – ем, хочет пить – пью, петь – пою, курить – курю, в смысле – наоборот, не курю, раз он не хочет».

Он снова чему-то улыбнулся и продолжал свой рассказ. - Вот и пошёл я снова Володю искать. Хожу-хожу, а нет его. Наконец, когда

появился, я ему десятку сразу в кепку полОжил и говорю: «Ты, - говорю, - Лабертину слышал?» А он на меня давай смеяться, я чуть было не ушёл, но хорошо, что не ушёл, потому, что потом он мне объяснил и про Робертино, а совсем не Лабертина, и про арию, и много чего объяснял. Долго объяснял, дня три я к нему каждый день ходил, а он всё объяснял. Потом попросил меня спеть чего-нибудь. И, верите, открыл я рот, ну, чтоб запеть, значит, а не могу. Не идёт, и всё. Как будто кирпич какой в горле стоит – «пение запрещено».

- Подожди, - говорю, - щас я для храбрости, чтоб кирпич выскочил, приму немного. У меня с собой было, ну, сами понимаете, чего. Принял я, потом ещё немного добавил, и, вроде само полилось:

Je crois entendre encore Cache sous les palmiers Sa voix tendre et sonore Comme un chant de ramiers. Oh nuit enchanteresse Divin ravissement Oh souvenir charmant, Folle ivresse, doux reve!5 Как послушал Володя, то сказал, что мне обязательно надо написать письмо в

передачу и обязательно надо записать на диск мои эти… как же он сказал? Не помню, чёрт… Слово такое заковыристое… Не, не вспомню, забыл!

- Где же я тебе диск возьму? – говорю, - С самосвала, что ли снимать? У меня запасных нет ни одного. Ну, это я тогда про диски знать ещё не знал ничего.

Он на меня как-то странно поглядел тогда, и говорит: «А ещё что можешь?» 5 Ария Надира из оперы Жоржа Бизе «Ловцы жемчуга»


43

- Да, что хочешь, - говорю. - Что хочешь? – говорит, - А эту знаешь? И начал тут на баяне своём, или кардеоне, вот, блин, до сих пор я их путаю… Хотя,

у кардеона эти… белые с чёрными… как у пианины, а у него эти.. круглые, кнопки. Тогда получается – баян у него.

Вот. Стал он на баяне своём играть, а я подхватил: La donna e mobile qual piuma al vento, muta d’accento — e di pensier. Sempre un’amabile leggiadro viso, in pianto o in riso, e menzognero. La donna e mobile qual piuma al vento, muta d’accento — e di pensier! e di pensier! e di pensier!6 Вот. И стали мы с ним тренироваться, когда у него свободное от перехода время

было. А потом у меня в гараже диски записали… два диска. Он прокашлялся, поёрзал на сиденье и вопросительно посмотрел в мою сторону. - Извините, - сказал он, - мне надо… у меня тут есть… можно? Я согласно пожал плечами, тогда он вынул из внутреннего кармана крохотную

фляжку, отвинтил пробку и в один глоток осушил содержимое. «А-а! – втянув носом воздух прибавил он, - То, что доктор прописал!»

Vesti la giubba, e la faccia infarina. La gente paga e rider vuole qua. E se Arlecchin t’invola Colombina,ridi, Pagliaccio, e ognun applaudirà! Tramuta in lazzi lo spasmo ed il pianto, in una smorfia il singhiozzo e’l dolor — Ah! Ridi, Pagliaccio, sul tuo amore infranto. Ridi del duol che t’avvelena il cor.7 О! Всё! Приехали! Выхожу я. Вот у этого дома остановите, будьте ласковы.

Спасибо, дружище, выручили! Надеюсь, было нескучно?! Если увидите по телевизору, не удивляйтесь!

- А как вас зовут? На всякий случай! - А зовите меня Паваротти! Весь двор так зовёт! Всё, пока! - Знаете, - на прощанье сказал я, - у вас есть ещё один талант – вы замечательный

рассказчик! - Ага, - ответил он, - знаю. Меня раньше все Гомером во дворе звали. Бывай!

Спасибо ещё раз! Он аккуратно захлопнул дверцу и пошагал к подъезду. С тех пор прошло много лет, но этого своего странного пассажира-попутчика я так

по телевизору ни разу и не увидел. А жаль!

6 Песенка Герцога из оперы "Риголетто" Джузеппе Верди 7 Ария Канио из оперы «Паяцы» Руджеро Леонкавалло

Rasskazy issuu

Documents

Transcript of Rasskazy issuu