6/2019 - zapadrus.su · ПОДПИСНОЙ ИНДЕКС: для индивидуальных...

ПОДПИСНОЙ ИНДЕКС:для индивидуальных подписчиков – 00352

для ведомственной подписки – 0035226/2019

В номере:

Сергей ТрахимёнокАнна Мартынчик

Магомед АхмедовВиктория Синюк

Нина ПоповаСергей СоколкинЕвгений Артюхов

Анатолий Матвиенко

ISSN 2077-1495

№6 (2019)

Учредитель, редакция и издатель журнала : ООО «Витпостер»Главный редактор: АВРУТИН Анатолий Юрьевич

Редакционная коллегия: Анатолий АНДРЕЕВ, Глеб АРТХАНОВ, протоиерей Павел БОЯНКОВ,Алексей ВАРАКСИН, Иван ГОЛУБНИЧИЙ (Москва), Дмитрий ДАРИН (Москва), Светлана ЕВСЕЕВА, Вячеслав ЛЮТЫЙ (Воронеж), Владимир МАКАРОВ, Глан ОНАНЯН (Москва), Виктор ПЕТРОВ (Ростов-на-Дону), Валентина ПОЛИКАНИНА, Елена ПОПОВА, Иван САБИЛО (Москва), Валерий СДОБНЯКОВ (Нижний Новгород),Владимир СКВОРЦОВ (Санкт-Петербург), Сергей ТРАХИМЁНОК, Валерий ХАТЮШИН (Москва), Иван ЩЁЛОКОВ (Воронеж), Алексей ЯШИН (Тула)

МИНСК

литературно-художественныйжурнал

Издается с 2007 года.С 1999 по 2006 выходил

под названием «Немига литературная»

Содержание

Издание безгонорарноеАдрес редакции: 220112, г. Минск, пр. Газеты «Звезда» д. 67, ком. 99, тел. 374-50-60. Для писем: 220005, г. Минск, ул. Гикало, 18-18. E-mail: [email protected]Стильредактор Г. В. Ширкина.Журнал зарегистрирован в Министерстве информации РБ. Свидетельство о регистрации № 1348 от 30.04.2012. Подписано в печать 12.11.2019. Формат 70x100/16.Бумага офсетная. Усл. печ. л. 17,73. Уч.-изд. л. 12,25.Тираж 1000 (1-й з-д 1-121) экз. Зак. № 730. Цена договорная.

Издатель ООО «ВИТпостер». Свидетельство о государственной регистрации издателя,

изготовителя, распространителя печатных изданий №1/98 от 02.12.2013.

Отпечатано в типографии ООО "ЮСТМАЖ", ул. Калиновского,6 Г 4/К, 220103, г. Минск

ЛП №02330/250 © «Новая Немига литературная», №6, 2019

поэзия АннА МАртынчик Просящая рука. Стихи ............................................... 3

проза Сергей трАхиМёнок. Концепция елбасы. Фрагмент романа ............8

поэзия Сергей Соколкин. В Господнюю свободу. Стихи .................................... 28

нинА ПоПовА. Я иду по Руси без оглядки. Стихи ................................... 33

проза виктория Синюк. Иван-чай. Рассказ .......................................................... 37

Дружба без границ МАгоМед АхМедов. Чье имя с собой унесу. Стихи .............................. 43

поэзия влАдиМир Сорочкин. Помню о вас. Стихи .......................................... 49

вАлентинА ерофеевА. Но так бессмертна ритма сила… Стихи ... 53

проза АнАтолий МАтвиенко. Судный день. Повесть .................................... 57

поэзия АринА грАчёвА. И всюду свет. Стихи .......................................................... 72

евгений Артюхов. Вечерним взглядом. Стихи ....................................... 75

ЭдуАрд ПобужАнСкий. Твой дом. Стихи ........................................ 79

проза николАй ольков. Соседи. Рассказ ................................................................. 82

поэзия нАтАлья чиСтяковА. Розовые тополя. Стихи ...................................... 87

Андрей вереСницкий. Где лес шумел. Стихи ...................................... 91

былое гАлинА Сытенко. Странички из детства ............................................... 94

КритиКа нАтАлья егоровА. Муза с красными крыльями ..................................... 105

АлинА коСтюк-СветлицкАя. «Гражданственность исходит из любви…» .................................................... 118

людМилА воробьёвА. Мир в зеркалах как вечная тайна искусства ................................................ 124

лидия довыденко. О книге Николая Коняева «Купола над Друтью» .......................................... 131

исКусство людМилА СеМёновА, еленА руСАковА. Песни со слезами на глазах ....................................................................................... 137

Часовня Протоиерей ПАвел боянков. О православном почитании икон ............................................................................ 141

армия влАдиМир МАкАров. Фальсификация истории. Итоги Великой Отечественной войны в условиях вызовов нового века ............................. 144

немижКа влАдиМир ПронСкий. Рассказики ............................................................ 151

Анна МАртынчик

"нижайший поклон!" – да не нужно мне. ни в радость и ни за честь, когда предают любимые…самые...что ни на есть... и звёзды не звёзды-дребезги. и высь тяготеет вниз... как это по-человечески: Преткнулись – и отреклись. как выстоять стойко и без вражды, без возгласов: "бог воздаст"… безгрешный прощал...единожды... Повторно...и в третий раз...

в неизбежности звездной дрожи Месяц свесился бледнокожий. Поздний вечер тенями ожил: каждой тени – свое подножье. обрывается там, где тоньше. надорвалось, но все же... все же, желтым прищуром свет в прихожей Стелит к выходу: дальше – больше. и в ночное пустопорожье бьется шепот: "избави боже". тихий мрак отступает позже, оставаясь рассвету должен.

Поэзия

Просящая рука

Анна Сергеевна Мартынчик родилась 6 января 1994 года в г. Минске. Окончила Минский финансово-экономический колледж, музыкальную школу по классу цим-бал и вокала, в 2016 г. – Белорусский государственный экономический университет по специальности «Фондовый рынок».

Автор нескольких книг стихов и прозы. Лауреат многих литературных премий, в том числе: международного конкурса имени Сергея Есенина «О, Русь, взмахни кры-лами», международного фестиваля «Славянские объятья» (Варна, 2017); междуна-родного фестиваля в Назарете «Арфа Давида» (Израиль, 2016) ; международного фестиваля молодых поэтов «Мцыри» (Москва, 2013, 2015). Член Союза писателей Беларуси. Живет и работает в Минске.

*** ***

4 Анна Мартынчик

***

***

чердак. торшер. на входе дверь из ситца. обмылок масла тает в молоке. Снуёт сквозняк в припадке любопытства, и остывает тень на сквозняке. взгляд наутек – попытка протаранить на горизонте тучный караван. Пока в густую приторную память обмакивают пресные слова. и облачное длинное каноэ линяет на ходу кормой и дном. рассвет разлит, как белое сухое, чуть больше половины за окном, тюльпаном на груди сошлись ладони. я большее, чем видимая ось... глазами, просветлёнными от соли, всё видится не ближе, чем насквозь. лучи на лбу запутались вуалью. Под нею прищур, пристальность, мигрень. вдыхаю. наблюдаю. Заживаю. чердак. торшер. и ситцевая дверь.

в квадратных петлях дома теснятся, Поникнув серыми козырьками. Здесь что ни встречный – с хмельным румянцем, и хнычут псы подворотним лаем.Просящий руку навстречу тянет, всей обреченностью наизнанку. Подам... но прежде, тайком, в кармане, Снимаю лайковую перчатку.и всё торгуют у перехода ломтями тыквы да орденами. чем небогаты: легко и гордо, не от избытка. на жизнь – едва ли.не по заслугам скупая старость. Здесь деды, с дрожью в ногах, на кассах, на хлеб и масло не досчитавшись, без лишних слов оставляют масло.в покрове туч и в туманной рясе каким всё было – таким осталось. кивает голубь. Со всем согласен. какая жалость…какая жалость…

5

***

*** ***я недостаточно честна в нелепых вздохах о лаванде. в невыразительном наряде обрядность. тщетность. Суета. я недостаточно честна. я недостаточно проста в своем удобном варианте, на развороте, на возврате, да и за пазухой христа я не достаточно проста. я недостаточно пуста для несущественных понятий и пренасыщенного "хватит", для правды с чистого листа. я недостаточно пуста. как недостаточно дышать, держаться пульса на запястье, когда парчою на распятье и не достать, и недоСтать. я недостаточно честна?


рубцы холодной, хмурнóй зимы. Солью присыпанная гололедица. такие земли. такие мы. крытая льдами надежда колеблется. Земля, расшитая из рванья, да и весть бог из чего она соткана. неупокоенные края Свыше оплаканы: влажно и солоно. всё так же серая от корней. Пепел. А может, седая до времени... А ветры вымерших деревень Сходятся податью к городу-мытарю. Асфальт, обочины и поля Перебинтованы снежными тропами. Шеренги стираного белья Смотрят анфас за балконными стеклами. нехватка, пахота, перегар – вечным клеймом на истории выжжено. А церкви шлют небесам хорал – Это своячество молит за ближнего. не зареченные от сумы... Символом жизни здесь хлебные мельницы. такие земли.такие мы. вольные верить, прощать и надеяться.

ни полслова о прежней вине. Мне сейчас всё, что кроме, – дороже: Эта ночь, этот лай в тишине. оправдаю тебя. только позже.

лунный отблеск в окне нарочит, та же боль и всё та же тревога. оправдаю тебя... Помолчим. глубоко. настоятельно. долго.

вспоминается лёгкость дорог. Покажу тебе эти дороги. ничего, что мой голос продрог, – в оправдании гордость не дрогнет.

оправдать бы тебя. чем скорей. Мало нас, на прощение скорых. чтобы стало теплей в сентябре, Подарю тебе спелый подсолнух.

С каждым часом темней и темней. и собаки отчаянно лают. будет утро ночи мудреней... оправдаю тебя... оправдаю...

6

*** ***

***

разом... как никогда, Стало быть все в угоду: из моего следа бабочки пили воду. грезилось высоко. Падали к счастью звёзды, А под моим окном ласточки вили гнёзда. голос и тень впотьмах кутались в одеяло, А на моих глазах брезжило и светало. даром – что хорошо, и поделом – что плохо. Прежнее да прошло. Стоит не больше вздоха.

Шумно. Мольбы. Поклоны Спешно и сгоряча. выдохся многословный. как тут не промолчать?..

кается маловерный и, зарекаясь впредь, тянет мольбы-молебны... как тут не пожалеть?..

клятвенно вероломный Прочит мне благодать лёгкую. без истомы... как тут не устоять?

Шумно. и как же долго Мерой всему – корысть? Стерпим. да ради бога! как тут не пережить?

там, где маленький клёныш под старым кленом С каждым годом все выше и зеленей, где на вкус и пошагово все знакомо, где важнее не имя, а чьих кровей…

в медном тазике за день вода прогрелась. от порога по комнатам – мокрый след. Под окном виноград выдыхает спелость: в каждой ягоде косточки на просвет.

Свет вечерний дорожкой пролег на кухне и рыжеет как шелковая парча. над столом налипают на ленту мухи, За столом разливают по блюдцам чай.

А колодец луну отражает точно. тени выпали бледные в полный рост. и беседы хорошие полуночно... Полушепот и смех до последних звезд.

так легко. незаслуженно. неискомо. от сует и от времени в стороне. там, где маленький кленыш под старым кленом С каждым годом все выше и зеленей.

Анна Мартынчик

7

Ещё зацвЕтЕт виноград...цвели виноградники. Пряно лоза цвела. бордовыми венами прочно плелись побеги. Плоды созревали, и не было им числа… дышали сады ароматом густым и терпким. чернявые пухлые ягоды пили свет, Под тонкой и глянцевой кожицей спела мякоть. и гости к столу собирались под звуки флейт... ждала... наполняя давильни гостям на радость. и были корзины всегда до краев полны. искала отборные гроздья в ветвистых узах. С хвалою и в танце топтала садов плоды, А сладкая кровь винограда пятнала блузу. и все угощались хмельным молодым вином, но вдоволь напитка крепкого не хватало. не помня, зачем собрались и за чьим столом, из чаш проливая на грудь, порицали: "Мало!" Пустел виноградник, и стала седой лоза. в морщинистых приторных ягодах горкли кости. кричали: "ещё!" и в истоме. в поту. в слезах. Мешала кровь раненых стоп с кровью старых гроздей. в разгуле допили креплёную соль до дна, и в ропоте все разошлись по своим долинам. иссякла. но в скорби посеяла семена. ещё зацветёт виноград на Земле пустынной.


Сергей трАхиМёнок

ПрозА

Часть первая.Когда хвост виляет собакой

Машина Саввы подъехала к зданию аэропорта и остановилась на привок-зальной площади.

– Выиграем выборы, будем подъезжать прямо к трапу, – сказал водитель по имени Тырген.

Савва ничего не ответил, выбрался из салона и направился к зданию аэро-порта. Рейс уже прибыл, и пассажиры ждали багаж у терминала. Это было вид-но сквозь прозрачное стекло, отделявшее вестибюль порта от зала прилета.

Доморацкий появился через пять минут, огляделся, увидел Савву и радост-но бросился к нему.

– Привет, брат!– Привет, – ответил Савва.– Выиграете выборы… – сказал Доморацкий.– ...будем встречать гостей у трапа, – закончил Савва.– Нет, – ответил Доморацкий, – будете принимать Боинги, а не Яки…– Будем, будем, – скороговоркой проговорил Савва и взял у гостя сумку, –

тебя в гостиницу или в офис?– В гостиницу, но через офис.– Что так?– Я же эксперт-политтехнолог и прилетел сюда для работы, нужно показать

твоей команде, что я прибыл и недаром ем свой хлеб. Кстати сумма моего гоно-рара, надеюсь, не уменьшилась, пока я добирался к вам?

Фрагмент романаКонцЕпция Елбасы

Сергей Александрович Трахимёнок родился в 1950 году в городе Карасук Ново-сибирской области. В 1977 году окончил Свердловский юридический институт. С 1990 года живет в Минске. Доктор юридических наук, профессор. Член Союзов пи-сателей России и Беларуси. Автор тридцати восьми книг, издававшихся в Минске, Москве и Санкт-Петербурге, пятнадцати сценариев кино и видеофильмов. Лау-реат многих литературных премий. Живёт в Минске.

9

– Это риторический вопрос или конкретный? – отозвался Савва.– Риторический, риторический, – пробормотал Доморацкий.Они вышли на привокзальную площадь. Водитель, завидев их, вышел из

машины, подбежал к Савве, взял у него сумку и стал устраивать ее в багажнике.Доморацкий стоял и ждал, когда шофер закроет багажник и откроет ему

заднюю дверку. Сие не ускользнуло от внимания Саввы. И он едва заметно ус-мехнулся… Что в свою очередь не ускользнуло от внимания Доморацкого, и он, усевшись в автомобиль, сказал:

– Ты бы мог и сам руководить группой поддержки, ты же ходил в кружок Щедровицкого.

– Знаешь, – ответил Савва, – у нас тут модно говорить, что любой автомо-биль средство передвижения, но престижнее иметь «Мерседес».

– Не понял, это к чему?– Да все ты понял.– И все же, – настаивал Доморацкий, – к чему?– К тому, что ты имеешь ярлык известного политтехнолога, а я его не имею.Ответ понравился гостю, но он решил чуть смикшировать свою оценку в

глазах принимающей стороны.– Я посмотрел, твои оппоненты тоже из Москвы.– Да, они из Москвы, а ты из самой Америки.– Но в Америку я попал из Москвы.Водитель тронул автомобиль и вопросительно посмотрел на Савву.– Прокатим гостя по городу, – сказал Савва, – а потом в офис.Водитель кивнул, быстро выехал на шоссе и погнал машину к городу, очер-

тания которого были хорошо видны. Через двадцать минут они въехали в город, точнее, остановились у первого светофора.

– Тебе весь город показать или… – спросил Савва.– Или, – ответил Доморацкий, – центр и административные здания.– А пошто так? – съязвил Савва.– Хочу сразу войти в образ..– Образ чего?– Образ вашей столицы и страны, – ответил Доморацкий, – вы не обычный

субъект распада Советского Союза…– Да, – подтвердил Савва, – есть у нас своя специфика, но ее вряд ли можно

постичь, исследуя архитектуру столицы.– В принципе, да, – ответил Доморацкий, – но надо же с чего-то начинать. Они въехали на круг в центре города.– Вот наше правительство, – сказал Савва, указывая на пятиэтажное здание

советской постройки, – а рядом девятиэтажная гостиница «Жемчужина Восто-ка», в ней ты будешь жить.

– Почему «Жемчужина», а не «Звезда»?– Потому что «Звезда» уже есть в Узбекистане.Савва хотел пояснить, что и строили гостиницу узбеки, но водитель резко

затормозил и пассажиры увидели стоящих на обочине гаишников. И это был не обычный наряд из двух сотрудников. Сотрудников было четверо, причем двое сразу двинулись к машине, а двое других остались на своих местах и достали из кобур пистолеты.

– Ни хрена себе, – произнес Доморацкий, – у в-вас что? В-война?– Почти, – ответил Савва.

концепция елбасы

10

– Проверка документов, – сказал один из гаишников и взял в руки права, которые водитель протянул ему, опустив стекло дверки.

Второй гаишник, словно не замечая Саввы, подошел к задней дверке, от-крыл ее и произнес: ваши…

Доморацкий долго растерянно шарил по карманам, пока не нашел свой па-спорт. Гаишник внимательно изучал первую страницу, словно хотел запомнить фамилию владельца, а потом спросил:

– Из Москвы?– Из Америки, – с легким вызовом ответил Доморацкий, который еще не

отошел от шока, связанного с такой бесцеремонной остановкой и проверкой.Гаишник вернул паспорт Доморацкому и отступил от машины. То же са-

мое сделал его коллега. Водитель тронул автомобиль. Остальные милиционеры спрятали пистолеты в кобуры.

– У вас всегда так? – спросил Доморацкий Савву.– Нет, не всегда, а только сейчас, – ответил Савва, – это не просто проверка

документов, это наши конкуренты решили узнать, кто к нам прибыл… и узнали…– Ну все равно бы узнали, – словно успокаивая Савву, произнес Доморац-

кий.– Не люблю, когда меня опережают конкуренты, – ответил Савва.– Эт-то точно, – вставил свои пять копеек водитель.Минут десять все молчали, а потом Доморацкий спросил:– Скоро ещё? – Ему хотелось побыстрее оказаться в обстановке, где он хо-

зяин положения.– Приехали, – ответил водитель.Он свернул с магистрали к небольшой пятиэтажке и остановился.Все вышли из машины, Савва показал рукой дорогу дальше, но Доморац-

кий, также молча, показал рукой на багажник. Водитель открыл его, Доморац-кий долго копался в сумке, пока не достал черную папку и диск. Папку он сунул под мышку, а диск протянул Савве.

– Это мои лекции в рамках курса культурной политики.После этого они, оставив водителя, вошли в здание. Там на втором этаже и

располагался офис группы поддержки одного из кандидатов на пост Президента республики Елактау Чингизова.

В офисе растерянность Доморацкого окончательно прошла, и он снова по-чувствовал себя главным спецом, которого за хороший гонорар пригласили кон-сультировать группу. Войдя в помещение, он иронически улыбнулся присут-ствующим, которые сидели за большим овальным столом.

– Олег Евстафьевич, – представил гостя Савва и предложил тому сесть в торец стола, а сам стал за спиной у одного из членов своей команды, которого звали Наиль.

Наиль был узбеком, имел тонкие черты лица восточного красавца и большие карьерные амбиции. До избирательной кампании он работал журналистом в цен-тральной газете…. Но та негласно была рупором оппонента Чингизова-старшего Касымбаева, и Наилю пришлось уйти на вольные хлеба на период выборов.

– Давайте знакомиться, – произнес Доморацкий, сел на стул, положил перед собой папку и выжидательно посмотрел на Савву.

– Да, да, – спохватился Савва, – представляю нашу команду. Рубен – ответ-ственный за рейтинг, он социолог, кандидат философских наук. Психолог Аблай отвечает за имидж кандидата и все, что с этим связано. Елена – наш секретарь,

Сергей трахимёнок

11

архивист и вообще ответственная за весь документооборот. И наконец, Наиль – журналист нашего ведущего печатного органа, ответственный за работу с прес-сой.

– Почему я последний? – проворчал Наиль.– Ты не последний, – сказал Савва, – ты предпоследний, потому что по-

следним буду я. И я отвечаю за всю кампанию, то есть осуществляю общее ру-ководство.

– Всем нам надо сделать шильдочки, – сказал Доморацкий.– Что сделать? – не понял Наиль.– Таблички, – пояснил Савва.– Это на каком языке, на американском? – язвительно произнес Наиль.– На польском, – ответил за него Рубен, – если по-американски, то это будут

бейджи.Савва сдвинулся в сторону и слегка толкнул в спину расшалившегося Наи-

ля.– Это хорошо, что вы шутите, – заметил Доморацкий, – можно это делать

в мелочах, но нельзя зашучивать крупные вещи. Мне приходилось проводить много избирательных кампаний и в бывшем Союзе, и за его пределами. Есть моменты, на которых стоит сама кампания, и они высмеиванию не подлежат.

– Например? – сделав серьезную мину, произнес Наиль.– Образ нашего кандидата, – сказал как отрезал Доморацкий. – Почему здесь

не висит его портрет, почему нет его биографии, его достижений?– Мы еще не отпечатали, – сказал Наиль.– Вот я о том и говорю, – сказал Доморацкий, – кто из вас участвовал в по-

добных акциях, поднимите руку?Руку поднял один Савва.– Я так и думал, – произнес Доморацкий, – но нет худа без добра, мы будем

работать и параллельно учиться, ликвидировать политтехнологическую безгра-мотность. Начнем прямо сейчас, у нас нет времени на раскачку. Елена, раздайте всем по тетради. От занятий освобождается только Савва Чингизов.

Гость дождался, пока Елена раздала всем по тетрадке, откинулся на спинку стула, закинул ногу за ногу и заученным текстом стал излагать основы, которые, по его мнению, должны из случайных людей сделать политтехнологов.

– Последнее столетие можно назвать столетием торжества манипуляций. Причем на всех уровнях, но наибольший эффект дают манипуляции на уровне государства и транснациональных корпораций. Как вы думаете, почему?

– Мощное финансирование, – ответил Аблай.– В том числе, – подтвердил гость и благожелательно посмотрел на гово-

рившего.– Самым мощным государством, которое достигло невероятных высот в ма-

нипуляции не только своими гражданами, но и гражданами всего мира, являют-ся Соединенные штаты Америки. Мягкая сила, или мягкая пропаганда, достигла такого уровня, что практически не заметна. Люди ее не замечают и полагают, что живут в самой свободной стране, где нет никаких манипуляций.

Кроме всего прочего жители США получают реальные дивиденды от манипу-ляций своего правительства в отношении других стран. Ведь организованные кри-зисы за пределами США позволяют вернуться инвесторам в Америку из неблагопо-лучных районов. Мало того, американец слышать не хочет, что им манипулируют. И даже пусть манипулируют, если в результате его благосостояние растет.

– И что же делать? – преодолев свою гордыню, спросил Наиль.


12

– Обращаться к специалистам, – заключил Доморацкий.– То есть к советникам.– Да, но здесь следует отметить, что таковыми называют себя многие, но

фактически ими являются единицы. И здесь возникает один парадокс. Звучит он так: советники нужны тем, кому они не нужны, – гость сделал значительную паузу, чтобы все осознали глубину этого вывода. – Если человек может мыслить и слушать, то он сам может принять правильное решение без чужих советов. Но и в этом случае советники все же нужны. Как вы думаете, для чего?

Ответом ему было молчание.– Советники нужны для объединения умственных усилий. Правила работы

с советниками сформулировал еще кардинал Ришелье для короля Франции.– Любопытно, – сказал Наиль– Можете записать, – произнес Доморацкий. – Первое – Ваше Величество

должно им доверять, и они об этом должны знать. Второе – чтобы Ваше Вели-чество приказало им говорить свободно и обеспечило им возможность делать это, не подвергаясь опасности. Третье – чтобы Ваше Величество проявляло к ним терпимость и щедрость и чтобы они были уверены, что их заслуги не оста-нутся без вознаграждения. И четвертое – чтобы Ваше Величество признавало и поддерживало их достаточно открыто, для того чтобы они не опасались ни хитрости, ни силы тех, кто желает им погибели. Правила эти нужны для того, чтобы потенциал советников не был нейтрализован многочисленными замами и помами, которые окружают больших начальников. Поскольку при появлении на-стоящего советника, консультанта, эксперта все они начинают терять свое влия-ние на босса. И тогда…

– ...они начинают подставы, – вставил свои пять копеек Наиль.– Нет, они начинают настоящую войну, в которой эксперты обычно про-

игрывают, потому что они ведут войну на победу, а он нет. Но здесь есть одна особенность: все, о чем я говорю, было актуально и имело эффект несколько десятков лет назад. – Тут гость сделал еще более продолжительную паузу и с ударом на обстоятельства времени произнес: – Когда Сталин объявил коллек-тивизацию и индустриализацию, миллионы крестьян и рабочих бросились со-вершать трудовые подвиги и давали в среднем по 200 процентов выработки, не говоря уже о таких как Алексей Стаханов, который в одну смену смог выдать на гора 14 норм. Когда Черчиль произнес Фултонскую речь, ее транслировали все западные газеты и радиостанции, и миллионы бывших союзников Советского Союза мгновенно превратились в его врагов. Когда Ганди призвал Индию к не-повиновению англичанам, сотни миллионов индийцев отказались работать, есть, пить, разговаривать с англичанами-завоевателями и в короткий срок добились не-зависимости.

Но такие вещи были возможны во времена классической эпохи, когда декар-товский cogito отменил теоцентризм, заменил его субъективизмом. Тогда куль-тура стала рассматриваться как порождение гениев искусства, религии, полити-ки. Субъект брал на себя ответственность буквально за все. Он был начальником от слова начало. Суверен не функция общества. Общество его функция. Народ без суверена – толпа, которая не может самоидентифицироваться.

Услышав последнюю сентенцию, Наиль поморщился, посмотрел на Аблая, но того не смутили термины гостя и Наиль погасил на своем лице эмоции на-рочитого непонимания. Раз уж Аблай ориентируется в том, о чем говорит при-езжий, то ему ли демонстрировать недоумение.


13

– Субъект, суверен – всегда ведущий, лидер, фюрер, вождь. Информа- ционные потоки идут от него к массам, таким образом, он управляет ими. Кроме того, как субъект классической пропаганды он носитель мировоззрения, идео-лог. Сравним Сталина, написавшего 20 томов, и Ельцина, которому даже тосты пишут спичрайтеры.

– Жестко, – констатировал Наиль.– Зато точно, – ответил Доморацкий. – Лидеры прошлого: Гитлер, Ленин,

Рузвельт, Мао Цзедун – не только практики государственного управления, но и идеологи, создающие политические практики, формирующие на этой осно-ве политические институты. Пропаганда – это трансмиссия между субъектом и объектом. На этом положении мы остановимся. Теперь каждый день у нас будет маленькая разминка в виде исторического экскурса в историю пропаганды, за-тем планерка и работа по направлениям.

Доморацкий поднялся со стула, сунул под мышку папку, которую не откры-вал во время «лекции», и вопросительно посмотрел на Савву. Савва тоже под-нялся со стула и пошел провожать гостя. Вдвоем они вышли на улицу. Савва посадил Доморацкого в машину.

– Устроишь гостя и позвонишь, – сказал он водителю.

Савва вернулся в офис.– Ну как тебе эксперт? – спросил Наиль.– Наиль, – сказал Савва, – хватит фрондировать, это большой специалист,

какого нет у наших конкурентов. А то, что он зациклен на субъектах, суверенах и когнитивах, не столь важно. Это следствие его преподавания в вузах. Все, вре-мя позднее, всем отдыхать, до завтра.

Группа разошлась, а Савва закрыл офис, сдал ключи охране и пешком напра-вился домой. Прогулка успокоила его, он пришел на квартиру, достал из холо-дильника бутылку кефира, но пить сразу не стал. Нагрел в электрочайнике воды, налил в керамическую кружку, затем выплеснул кипяток в раковину, наполнил горячую кружку кефиром, помешал чайной ложечкой. Так он делал всегда. С детства у него было слабое горло, и иной вариант всегда приводил к ангине.

После этого он завалился спать, предвкушая утреннее здоровое просыпание человека, который не выпил перед сном и не переел.

Но поспать до утра ему не удалось. В час ночи зазвонил телефон. Черты-хаясь, Савва поднялся с постели, прошлепал в тапочках к столику с телефоном и снял трубку. Звонил Нуртай, начальник охраны Чингизова-старшего:

– Приезжай в «Жемчужину», твой технолог выбросился из окна.Савва быстро оделся, вышел на улицу и стал ловить левака, чтобы доехать

до гостиницы. Но водители объезжали вышедшего на дорогу мужика, не оста-навливаясь. Тогда Савва вернулся на тротуар и пошел пешком. Через полчаса он был перед гостиницей.

Нуртай ждал его на крыльце под огромным козырьком. Рядом, а точнее, чуть сзади него стоял Баян, единственный телохранитель Чингизова-старшего, который не служил ни в КГБ, ни в МВД, в прошлом не был ни бандитом, ни спортсменом, но обладал чудовищной силой и удивительной реакцией.

– Где Доморацкий? – спросил Савва.– В морге, – ответил Нуртай, – вон все, что от него осталось.Савва оглянулся и увидел меловой контур в том месте, где было тело полит-

технолога, и лужицу крови.– Как это случилось?


14

– Как утверждает администрация, он пришел в номер и выбросился из окна.– Следак был?– Да все были, все сфотографировали, запротоколировали и уехали.– А мы что будем делать?– Начнем все сначала, – сказал Нуртай и направился внутрь гостиницы, за

ним двинулся Баян, а после Савва.Несмотря на глубокую ночь, в вестибюле были люди, а за барьером на ре-

цепшене возвышалась рослая блондинка.Нуртай подошел к барьеру и произнес:– Ключи он номера Доморацкого.Блондинка пыталась что-то возразить, но взгляд Баяна из-за плеча началь-

ника службы безопасности заставил ее передумать. Вся троица поднялась на восьмой этаж и вошла в номер, в котором жил Доморацкий. В номере все было перевернуто.

– Это сделал следак? – спросил Савва.– Нет, следак, конечно, поорудовал в поисках того, что могло быть скрыто

на первый взгляд от посторонних, но не настолько. Это следы борьбы твоего технолога с теми, кто его выбросил из окна.

– Твою мать, – выругался Савва, – я его приглашал, но в страшном сне не мог представить, что такое может случиться.

– Их было, по меньшей мере, двое, – сказал Баян, который в присутствии Нуртая вообще отличался немногословием.

– Да, – подтвердил Нуртай, – будем искать минимум двоих.– Может быть, я пойду, – сказал Савва, – с утра надо будет заниматься от-

правкой его в Москву.– Нет, – произнес Нуртай, – Ата-ага сказал, чтобы ты был с нами, пусть

оппоненты видят тебя на нашей стороне. Отправкой придётся заниматься дня через три. Пока его вскроют, пока следак даст разрешение забрать труп…

– А может, договориться, дать следаку на лапу…– На лапу нужно давать там, где тебя тормозят специально, чтобы ты дал на

лапу… Здесь все идет по закону, – ответил Нуртай и пошел к выходу из номера.В вестибюле было тихо, и только голова блондинки возвышалась над барьером.– Спроси ее, – сказал Нуртай, обращаясь к Баяну, – его кто-нибудь спраши-

вал или вообще кто-нибудь им интересовался.– А сам ты не можешь спросить? – сказал Савва.Ему не хотелось заниматься расследованием, а точнее, быть третьим коле-

сом в том велосипеде, которым была спарка Нуртай-Баян.– Так надежнее, – ответил Нуртай, – и сегодня ты в этом убедишься.Баян подошел к блондинке, тихо задал несколько вопросов и, получив от-

веты, вернулся к Нуртаю и Савве.– Его спрашивали, а потом ждали.– Кто? – спросил Нуртай.– Синие, и похоже, я их знаю.– А когда это было, – поинтересовался Савва, – до семи часов или позже?– А тебе это зачем?– Да нас останавливали гаишники и проверяли документы.– Нет, его ждали с утра…– А это значит, – заметил Нуртай, – инфа о нем ушла раньше. Понял, к чему я…– Ты об утечке…– О ней, о ней… Пойдем в ресторан.


15

– Да там никого нет. – Есть, есть, Баян попросил метрдотеля остаться… И тот не посмел ему от-

казать.Они прошли в ресторан. Зал не был освещен, и лишь в самом углу на столе

горела лампа, а рядом на стуле, скрестив руки на груди и вытянув ноги, спал метр-дотель. Но спал он чутко и, услышав шаги троицы, открыл глаза и произнес:

– Прошу прощения, господа, второй день без сна.– Что так? – ехидно спросил Нуртай.– Да вчера такая же история вышла, только без трупа, но с дракой.– А сегодня драка была?– Нет, но конфликт москвича с посетителями был.– И кто его начал?– Местные… и чё они к нему прицепились?– Конфликт перерос в драку?– Нет, москвич почувствовал опасность, расплатился и ушел.– А местные пошли за ним?– В том-то и дело, что нет.– А местные были постояльцами?– Нет.– А почему вы так решили?– Да глаз у меня наметанный.– А из синих смотрящих к нему кто-нибудь подходил?Метрдотель тяжело вздохнул, посмотрел на Баяна и произнес:– Да, Шуба.– Ну, достаточно, – сказал Нуртай метрдотелю, – можете отдыхать.Он кивнул Савве, Баяну и направился к выходу.На улице Нуртай подошел к машине и попросил водителя дать ему трубку

телефона. Телефон в машине был только у Чингизова-старшего и самого Нур-тая. Поговорив с кем-то по телефону, он дал команду всем влезть в машину и покемарить.

Кемарили до пяти часов, пока всех не разбудил телефонный звонок.Нуртай выслушал невидимого абонента, отбился и сказал водителю:– Завезем Савву и по домам.– Что-нибудь есть любопытное? – спросил его Савва.– Есть, Шуба получил транш проверить Доморацкого на вшивость… но пе-

рестарался, москвич, увидев его рожу, стал защищаться, а потом выбросился в окно, спасаясь…

– Ну, это можно было предположить. А что из любопытного?– Любопытного две вещи, заказ пришел от твоих конкурентов… Но это не

самое интересное.– А что может быть еще интересней?– То, что у тебя в офисе крыса, работающая на них…– Ни хрена себе…– Ни хрена, ни хрена, – произнес Нуртай, – Ата-ага сказал, что теперь у вас

будет охранник, не постоянно, но время от времени. Завтра я его к вам пришлю…

Злой и невыспавшийся Савва появился в офисе в половине десятого. Мало того, что ему не дал поспать ночью и утром Чингизов-старший. А после Савва уже не спал, так как читал диск Доморацкого, понимая, что теперь всю работу политтехнолога нужно будет организовывать самому.


16

– Опаздываешь, начальник, – сказал Наиль, – все уже на месте, кроме тех-нолога.

Савва уселся на стул в торце стола, где вчера сидел Доморацкий. Он долго смотрел на членов группы поддержки Чингизова-старшего. В это время двери комнаты открылись и на пороге появился Баян. Он прошел к столу, уселся от Саввы по правую руку, не поздоровавшись. Его появление ввело в ступор всех, кроме Саввы.

Савва же сделал паузу и произнес:– С сегодняшнего дня у нас будет работать представитель службы безопас-

ности…Здесь он вспомнил, что не знает, как звать Баяна.Но тот понял это и с достоинством произнес: Виталий Андреевич.– Да, – подтвердил Савва, – Виталий Андреевич, прошу любить и жало-

вать…– Я сейчас вас покину, – сказал Баян, – но перед этим хотел бы со всеми

познакомиться. И он посмотрел в сторону Аблая. То вскочил и представился: психолог.

– Мне это не нужно, – сказал Баян, – место рождения и национальность? – Елактау, – ответил Аблай, – казах.Баян перевел взгляд на Рубена. Тот встал и произнес:– Страна белых гор, армянин.Наиль не стал ожидать, пока на нем остановится тяжелый взгляд предста-

вителя службы безопасности, поднялся, но сделал паузу и с неким пиететом ответил:

– Ташкент, узбек.Всех присутствующих, в том числе и Савву, задела бесцеремонность Баяна,

но никто не выразил этого внешне. После Наиля поднялась Елена… Но Баян ска-зал:

– На сегодня достаточно, – поднялся и, так же, не прощаясь, ушел.– Ну у нас и крыша, – заметил Наиль.– Не крыша, а охрана, – поправил его Рубен.– Не охрана, а безопасность, – сказал Аблай, а потом обратился к Савве: – с

чего бы это?– Да, – поддержал его Рубен, – какая необходимость?– Сейчас все поясню, – произнес Савва: – несмотря на то что мы живем в

маленьком городе на двести тысяч жителей…– Хотя и в столице… – вставил свое мнение Наиль.– Слухи у нас распространяются не так быстро, как, скажем, в городах Ев-

ропы такого же размера. Вы еще не знаете, что этой ночью погиб Доморацкий, он выпал из окна своего номера.

– А номер был на девятом этаже? – спросил Наиль.– На восьмом, – ответил Савва.– Твою дивизию, – выругался Наиль.– И что теперь? – спросил Рубен. – Будем обходиться своими силами?– Не совсем, – сказал Савва, – Ата-ага говорит, что нам, как и оппонентам,

в качестве фишки нужен московский политтехнолог, но пока я его добуду, будем обходиться своими силами. Кроме того, надо организовать отправку Доморац-кого в Москву, этим тоже будем заниматься мы. Но будет это не сегодня и не завтра, мне уже звонили, судебные медики отдадут нам тело только послезавтра. А пока мы будем работать по нашим планам.


17

– Согласно запланированному вчера, у нас исторический экскурс, – ехидно заметил Наиль.

– Именно, – подтвердил Савва. – Итак, история пропаганды выработала не-сколько ее принципов, обычно их вкладывают в уста крупных вождей, ораторов прошлого, но это делается, скорее всего, потому, что они не могут висеть в воз-духе, а должны запомниться вместе с некими носителями.

Первое. Пропаганды должно быть много, чтобы адресат ее усвоил, нужно повторять ее тысячу раз.

Второе. Уровень пропаганды должен исходить из меры понимания, свой-ственной самым отсталым индивидам из числа тех, на кого должна воздейство-вать пропаганда. То, что понятно рабочему и крестьянину, поймет и интелли-гент, наоборот не получится.

Третий принцип. Она должна быть однообразной, то есть ограничиваться немногими пунктами, излагаться лаконично, в виде лозунгов. Плюс она должна быть однозначной. Либо да, либо нет. Колебания наш враг.

Наконец, она должна быть направлена на чувства и лишь в некоторой сте-пени на разум.

И самое главное, она должна быть шокирующей. Нет необходимости посте-пенно подводить массу к нужной мысли. Ее нужно ошарашить. Именно таким должно быть начало пропаганды. Без этого невозможно привлечь внимание мас-сы. Между вождем и массой не должно быть зазора. Все как у собаки Павлова: зажегся свет – потекла слюна. Появился фюрер – рука массы взметнулась в при-ветствии.

– Ну да, – невпопад заметил Наиль, – враждебная газета стоит тысячи вра-жеских штыков.

– Ну да, – передразнивая Наиля, вставил свое Рубен, – в большую ложь ве-рят больше, чем в малую.

– Пропагандистская машина строится, как и многие модели социального управления, по типу пирамиды. В вершине вождь, внизу основание – масса.

Данная схема невероятно успешна. Ведь на ней построена вся современная реклама. Но пятьдесят лет промывания мозгов массе рекламой привели к тому, что на нее выработался определенный иммунитет.

– Это там, – сказал Наиль, – на Западе массы поумнели, а у нас пока это поле непаханое.

– Массы не поумнели и не поглупели. Они перестали остро реагировать на пропаганду вообще и на рекламу в частности, – возразил Савва. – Современные массы – полная холодность, анонимность и такая же безответственность. Поэто-му вместе с великими тоталитарными режимами, где вожди жили в симбиозе с массами, уходят в прошлое и демократические институты, которые базируются на понятии представительства. Ранее пассивность масс была благом для вождей. Теперь, когда власть добилась такой пассивности, она поняла, что лишила себя основы своей легитимности.

– Опять же это не про нас, – сказал Наиль, – у нас все еще в зачаточном со-стоянии.

– Когда-то люди всерьез верили в Бога и моральные ценности, – продолжал Савва, – вожди, зная это, писали листовки, статьи, книги, зажигали ими массы. Объединяли их вокруг этих ценностей, совершали великие открытия, револю-ции, рывки в технологиях. Они горели в огне революционных бурь, убивали тех, кто не разделял их ценностей. В те времена каждый чувствовал в себе силы играть большую игру, быть частичкой революции, двигателем прогресса, почи-


18

тайте Платонова, его «Чевенгур». Каждый мог бросить вызов вождям, если они не соответствовали определенным ценностным стандартам. Если ты ратуешь за справедливость, то будь сам идеалом справедливости, иначе заменят тебя и посадят на твое место более справедливого. И вожди старались соответствовать этим образцам. Это служило предостережением для остальных, и вокруг вождей возникали личности, которые превосходили в святости и справедливости своих учителей. И учителей сбрасывали с пьедестала. А их место занимали те, кто был святее и справедливее. И вместе с ними сбрасывались и их сторонники. – Савва сделал паузу и произнес: – Теперь осмыслите, насколько все, о чем я говорил, приемлемо для нас. Ведь все, что я рассказал, это основа избирательных техно-логий. А сейчас переходим к планированию.

Но тут зазвонил телефон. Елена сняла трубку, послушала и протянула ее Савве.

– Это из Москвы, – шепотом сказала она всем присутствующим.Савва взял трубку и стал слушать абонента. Мужская часть группы под-

держки, воспользовавшись возникшей паузой, поднялась из-за стола и потяну-лась к выходу. Последним выходил Рубен. Он шепотом сказал Савве:

– Мы покурить, покурить…

Покурив на улице, мужская часть группы вернулась в комнату.– Ну что Москва? – спросил Наиль Савву.– Москва как Москва, – ответил Савва.Он не стал распространяться, что звонок был не из Москвы. Так шифровал-

ся Нуртай, приглашая его на встречу.Савва уехал, а группа собралась за столом и начала обсуждение будущей

работы по направлениям.– С чего начнем? – спросил Аблай.– Как ни странно, с принципов, – ответил Рубен, заглянул в свой конспект

и продолжил: – Итак, пропаганды должно быть много. Как этот принцип может реализоваться у нас?

– Давайте думать, – сказал Аблай.– Думать и считать. Лена, ты у нас бухгалтер, бери калькулятор, сразу под-

считаем расходы и выставим счет Чингизову-старшему, – сказал Наиль.– Наиль, – произнес Рубен, – уж больно ты панибратски о Чингизове-стар-

шем.– А что, нас слушают, или ты собираешься…– Ничего я не собираюсь, но ты как-то фильтруй базар, а то дело дойдет до

того, что ты будешь называть его Ата-ага. А это прерогатива очень не многих в его окружении.

– Ладно, я не прав, – сказал Наиль, – меня выбила из равновесия смерть по-литтехнолога.

– Она всех вывела из себя, – произнес Аблай.– Ну, тогда возвращаемся к планированию, нужна визуальная агитация, то

есть портреты Чингизова, желательно цветные… Лена, прикинь, во что это нам выльется, – сказал Рубен.

– Это выльется не нам, а Чингизову-старшему, – заметил Наиль, но его ре-плику пропустили мимо ушей. Все понимали, кому это и во что выльется.

– Нужна биография Чингизова, чтобы выделить несколько фактов, не более трех, и постоянно их повторять, – сказал Рубен.

– Логично, а кто предоставит эти факты? – сбавив обороты, спросил Наиль.


19

– Савва, недаром же он Чингизов-младший, – сказала Елена.– Ну, я бы не был столь категоричен, нам нужно самим что-нибудь найти, –

произнес Рубен.– Или придумать, – сказал Наиль, – но придумать так, чтобы было не только

красиво и действенно, но и правдиво.– Нельзя придумывать, – сказал Аблай, – это очень чревато, на этом нас мо-

гут поймать конкуренты.– Нет, – настаивал Наиль, – именно придуманное дает больший эффект воз-

действия на массы. Нужен такой факт, который бы отвечал всем требованиям тех принципов, которые нам сегодня озвучил Савва.

– Пока это общие слова, – констатировал рассуждения Наиля Аблай, – давай конкретно. Например?

– Например, как он в молодости спас девушку от изнасилования кавказцами.– Почему кавказцами?– Потому что их не так много в электорате, зато тех, кто с ними на ножах,

очень много.– Нет, не пойдет, кавказцы все же часть электората. – Тогда сделаем насильником его конкурента.– Это тоже перебор, но мысль о том, что насильник должен быть из среды,

которую у нас недолюбливают, гениальна. Общий враг объединяет, – произнес Наиль.

– Давай сделаем преступников неграми, в Елактау это безопасно, – сказал Аблай.

– Ну, это слишком экзотично и неправдоподобно, – возразил Рубен.– Вообще-то да, – сказала Елена. – А как мы доведем информацию об этом

факте до электората?– Ну, наконец мы все стали пользоваться профессиональными терминами, –

сказал Рубен, – а то массы, массы, будто на дворе у нас начало двадцатого века. – На дворе у нас конец этого века, – сказал Наиль. – Мы просто напишем

статью о нашем кандидате.– Это сделаешь ты? – Нет, Наиль должен найти реальных журналистов, которые это сделают, –

заметила Елена. – А чтобы этого было много, мы эти статьи распечатаем и в виде листовок, – добавила она.

– А почему мы не можем использовать потенциал Наиля как журналиста? – спросил Рубен.

– Помнишь, Савва говорил об уровне пропаганды. Ты читала статьи Наиля? – спросил Аблай.

– Нет.– Почитай, они рассчитаны на яйцеголовых ученых или либералов с канди-

датской степенью, – произнес Аблай.– Да, – согласился Рубен, – у него в публикациях множество точек зрения, а

это как раз противоречит принципу однозначности пропаганды.– Вот-вот, – сказал Аблай, – чтобы реализовать этот принцип, мы должны

знать цели кандидата, которые должны быть изложены в программе. У нас есть эта программа?

– У нас нет этой программы, – сказал Рубен, – и не надейся, Аблай, что, зая-вив об этом, ты завтра получишь ее и будешь выбирать нужные положения для агитации.

– А как иначе? – деланно удивился Аблай.


20

– Тебе самому придется составлять эту программу.– Мне?– Ну, если не конкретно тебе, то нам, – сказал как отрезал Рубен, – и на эту

тему не стоит даже говорить.– Не согласен, – сказал Аблай, – иначе ситуация будет напоминать известный

афоризм о том, что хвост виляет собакой. Нужно получить от команды Чингизо-ва-старшего хоть какие-то намеки или наброски. Пусть их нам даст окружение.

– Молодец, – заметил Рубен, – ты, сам того не понимая, определил суть со-временных политтехнологий, в том числе избирательных. Но вернемся к одно-значности.

– Погоди об однозначности, – сказал Наиль, – разберемся с Аблаем, а то он нас всех подставит. Заявляя так, ты перекладываешь то, что мы должны сделать, на других. Но сам прекрасно понимаешь, что в окружении Чингизова-старшего это никто сделать не может. Значит, делать это тоже придется нам. И тебя пригла-сили в команду, чтобы ты сам давал наброски или суждения, а ты возомнил себя…

– Да-а, – протянул Аблай, – жалко, что погиб Доморацкий. Он знал ответы на все вопросы, а теперь…

– Что он мог выдать, шаблоны? А тут необходимы реальные факты из жизни Чингизова-старшего. А их у нас нет.

– Ну, тогда последнее. Нам нужен факт, с которого мы начнем нашу кампа-нию, факт, который ошарашит избирателей. Так? – спросил Рубен.

– Так.– Давайте искать такой факт.– А не надо его искать, потому что такой факт у нас есть, и сама судьба нам

его предоставила, – сказал Наиль.– И что это за факт? – все не мог догадаться Аблай.– Ну ты даешь, это факт убийства Доморацкого, – ответил ему Рубен.– Да, здесь ты прав.– Вот видишь, наши оппоненты решили нас обезоружить, а фактически

дали нам в руки козырь, цену и роль которого трудно переоценить.– Нам нужно до прихода Саввы разработать те положения, которые нам дает

смерть Доморацкого, – сказал Рубен.– А это морально?– Аблай, в бизнесе, спорте и политике нет морали.– Ну давай… предлагай, – согласился Аблай.– Первое предложение: развить версию о том, что Доморацкого убили наши

конкуренты.– Погоди, – произнес Наиль, – версия – это предположение. Нам нужно не

предполагать, а утверждать…После его слов работа пошла как по маслу и так споро, что со стороны мож-

но было подумать – группа всю жизнь только то и делала, что занималась фаль-сификациями.

Елена зафиксировал план действий на бумаге и произнесла:– Ну вот, осталось дождаться Саввы и утвердить все это.– И где он шляется, – заметил Наиль, – когда мы тут такие дела закручиваем?

А Савва в этот момент входил в кабинет Чингизова-старшего.– Садись, – сказал Чингизов, кивнув ему на стул, который был рядом с при-

ставным столиком.– Здравствуй, ата, – сказал Савва, усаживаясь.


21

– Мы с тобой уже здоровались утром, – произнес Чингизов.– Больше здороваешься – здоровей становишься, – ответил Савва, – а здоро-

вье нам ой как нужно…– Да-да, – ответил Чингизов-старший, у меня в порту был один русский зам,

он говорил, что для здоровья нужно пить красное вино, а здоровье нужно для того, чтобы пить водку. Как тебе шутка?

– Пошловато.– Да ты из филолога превращаешься в моралиста, – заметил Чингизов-страший.– Если сие не мешает делу, стоит ли обращать на это внимание.– Ну, не стоит так не стоит. Я предлагал тебе на время кампании вселиться

в коттедж на улице Абая. Ты отказался. И вот первое следствие, причем в самом начале избирательной кампании. Как нам теперь отмыться? Ты представляешь, что скажут, напишут и даже сделают наши оппоненты сегодня, завтра. Они сни-мут картинку об отправке трупа в Москву…

– Пусть снимут, мы дадим им отыграть первым номером и…– А где твои заделы о том, что нужно опережать противника?– Ата…– Кстати, не называй меня так в присутствии кого-нибудь.– Извини, ата, но я привык делать это с детства… И первое время это тебе

нравилось…– А сейчас придется отвыкнуть.– Хорошо…– Продолжай.– Мы дадим им сделать все, что они хотят. И таким образом узнаем их планы…– Савва, если они что-либо сделают, это уже будут не планы, а их реализа-

ция. В планы можно влезть, планы можно сломать, а сделанного – не воротишь.– Отец, – после большой паузы произнес Савва, которому с трудом дался

переход на русский язык в обращении к Чингизову, – мы до сих пор находимся в неведении о твоих планах, о твоей предвыборной программе, а здесь нам оста-ется только реагировать на выпады раскрывшегося противника.

– Савва, я тебя услышал, – сказал Чингизов, – и мне странно то, что ты на-брал себе в команду социологов, психологов, которые до сих пор не разработали проект моей программы.

– Отец, для этого нам нужны хотя бы приблизительные параметры, на кото-рых мы будем ее создавать, плюс к этому нам нужна твоя биография реальная, из которой мы сделаем биографию предвыборную.

– Хорошо, некоторые наметки ты получишь, а биографию напишешь сам, правда, принесешь мне посмотреть. Да и отправкой тела в Москву будет зани-маться Баян. Если это доверить вашей группе, то ничего хорошего не получит-ся. А Баян может пресечь все возможные провокации. Дай ему все контакты в Москве, а сам начинай переговоры о новом политтехнологе. Вы не должны вы-глядеть менее профессионально, чем группа поддержки Касымбаева. Все, иди. Детали у Нуртая.

Савва вышел из кабинета в приемную, где его уже ждал Нуртай.– Удалось выспаться? – спросил его Савва.– На том свете выспимся, – ответил тот, – пойдем ко мне.Они пошли в коридор, а затем в кабинет начальника службы безопасности.

Там их ждал Баян.Савва передал ему телефоны родственников Доморацкого, и Баян ушел.Потом они уселись в кресла друг против друга и Нуртай начал говорить.


22

– Итак, это типичный эксцесс исполнителя. Доморацкого должны были немно-го поучить, чтобы снизить его профессиональную активность, но перестарались.

– Кто? – спросил Савва.– Служба безопасности Касымбаева.– Сама?– Нет, там длинная цепочка. Помнишь, метрдотель говорил о том, что Шуба

говорил с местными, но не постоянными посетителями. Эти двое были наняты Шубой, а сам Шуба получил заказ от своего босса.

– Так это был Шуба?– Нет, это был тот, кого нанял Шуба для завершения акции. Те двое затеяли

конфликт, чтобы Доморацкий ушел в номер. Последний участник, что называет-ся, «въехал» в номер на плечах вашего технолога. Но тот стал сопротивляться, и тогда третий завелся, белый глаз.

– При чем тут белый глаз.– Так называют каскадеров, которые участвуют в киношных драках, но в

процессе съемок заводятся и переходят на реальный бой.– А он что, был каскадером?– Он был спортсменом и иногда участвовал в таких съемках.– Есть его данные?– Есть.– А может, и фото?– Ну, если нужно, раздобудем, тебе-то это зачем?– Все может пригодиться. Его задержали?– Нет, это наши данные, следак еще до этого не дошел и, может, вообще не

дойдет. И как утверждают те, кто прикрывает Шубу, он уже уехал из страны.– Дай нам документальное подтверждение этого.– Хорошо.– Ата-ага сказал, чтобы я пригласил еще одного политтехнолога из Москвы.– А ты уже исчерпал свои связи?– Не то что бы исчерпал. Просто после смерти Доморацкого от меня будут

шарахаться все московские политтехнологи.– А ты уже связывался с ними? – Нет, когда бы я успел. Но так и будет. Ведь такого на выборах на всем

постсоветском пространстве никогда не случалось. – Ну как, а…– Так это убивали кандидатов, иногда журналистов за заказные статьи, но

технологов – никогда.– Ладно, раз Ата-ага сказал, значит, нужно приглашать. Звони от меня. – Да у меня все записи дома и в офисе.– А ты как с ними познакомился?– В конце девяностых, когда я учился в Москве, прибило меня к некоему

сообществу философов нового направления. Называли они себя методологами. И в качестве некоего главного направления или философского подхода считали деятельность. Они же брали заказы на решение управленческих задач в рамках игр и мозгового штурма.

– Я слышал о них, это были известные имена, в том числе эмигрантов. – Да, но я общался со вторым поколением – отчасти их учениками, отча-

сти детьми. И именно из этой тусовки и вышли специалисты-политтехнологи. К ним относился и Доморацкий.

– Ладно, тогда езжай, тебе дать машину?


23

– Нет, я приехал на своей.– Слушай, если твои технологи все же откажутся, у меня есть еще один

вариант…– Излагай…– Чуть позже…– Слушай, а ты что-то про крысу говорил. Это ты предположил по косвен-

ным признакам или…– Или. У меня свой человек в команде Касымбаева.– И ты знаешь, кто у меня крыса?– Пока нет, но он рано или поздно проявится, либо его нужно проявить.– Как?– Это не твои заботы, у вас есть Баян.– Я боюсь, что он, как слон в посудной лавке, все переломает и мы не смо-

жем эффективно решать поставленные задачи. А может, смерть Доморацкого и решала эти задачи для наших оппонентов.

– Все возможно, хотя и маловероятно. Слишком уж мудрено и не эффектив-но. Ну, бывай.

Савва вернулся в офис после обеда. Его команда уже перекусила и продол-жала обсуждать работу по направлениям, устроившись за овальным столом.

Савва вошел в офис и сел в торце, точнее, в узком месте стола.– Ну, до чего вы договорились? – спросил он у присутствующих.– Договорились от слова договор или говорили? – спросил Наиль.– Второе, второе, – ответил Савва.– Так вот, – произнес Рубен, – мы решили, что у нас, как это ни странно, есть

уникальный информационный повод для начала нашей кампании.Рубен сделал паузу и посмотрел на Савву.– Излагать дальше? – спросил Наиль.– Излагайте, – сказал Савва, который понял, о чем пойдет речь.– Итак, у нас есть факт убийства Доморацкого, и нам нужно его обыграть

в свою пользу в соответствии с принципами, которые были озвучены сегодня.– А предметно? – спросил Савва.– Мы исследуем биографию Доморацкого, исследуем его профессиональ-

ные стороны… В этом у нас надежда на вас, – произнес Наиль, – вы с ним зна-комы давно.

– Мы с сегодняшнего дня перешли на вы?– Нет, у меня это вышло автоматически, после того как я получил от тебя люлей

утром. Кроме того, я под псевдонимом пишу статью в газету. Параллельно через полицию распространяем слухи о том, что она уже нашла преступника и тот под-твердил, что заказ был сделан от команды Касымбая. Причем заказ был перетянуть его на свою сторону, но Доморацкий проявил твердость, за что и пострадал…

– Что еще? – спросил Савва, поскольку Наиль прекратил говорить.– Нам нужна биография Чингизова, желательно развернутая, мы уже по-

добрали классного фотографа, но он требует приличный гонорар, – произнес Наиль.

– И нам необходимы хотя бы какие-то намеки или наметки по программе Чингизова, – добавил Аблай.

– Мне бы тоже хотелось их иметь, – сказал Савва. – Но я их не имею, поэтому поступим просто. Каждый из вас набросает некую программу, а я выберу из нее наиболее удачные пункты, согласую с кандидатом. А потом еще раз пройдусь по


24

ней пером мастера-филолога. Что касается слухов, то это не ко мне, а к Баяну. Он у нас ответственный и за нашу безопасность, и за всю конспиративную работу.

– А не лучше будет, если с ним будешь работать ты, – сказал Наиль, – а то я при виде его в некий ступор впадаю.

– Ты правильно впадаешь, – сказал Савва. – В прошлом году у одного из за-мов Чингизова украли ребенка. Банда потребовала выкуп. Полиция развела ру-ками. У нее не было средств для того, чтобы взять банду или вести переговоры. И тогда Нуртай через синих предложил обсудить условия передачи Баяну. Тот поехал один и долго говорил с главарем…

– По-моему, он не может говорить долго, – заметил Наиль.– Ты прав, он немногословен, но это как раз положительный момент.– И чем все закончилось? – спросил Аблай.– Он уговорил главаря отдать ребенка без всякого выкупа.– А какие аргументы он привел, что говорил?– Не знаю, – сказал Савва, – он поговорил и привез ребенка целого и невре-

димого, а также привез обратно сумму выкупа.– Ты это к чему?– К тому, что он у нас самый профессиональный и авторитетный предста-

витель службы безопасности. И мы работаем в одной команде. И он вовсе не контролер или инспектор. Он наша безопасность. Так решил Ата-ага.

В это время зазвонил телефон. Елена сняла трубку, послушала и кивнула Савве. Савва поднялся из-за стола, взял трубку, долго слушал Баяна. А потом взял ручку и что-то записал.

– Наиль, – сказал он, после того как положил трубку, – запиши: Мышковец Александр Ильич. Сегодня утром он пересек государственную границу и улетел из Актау в Свердловск, тьфу, Екатеринбург.

– А он зачем мне? – спросил Наиль.– Он и есть убийца Доморацкого.– Быстро же его установила полиция.– Это не полиция, это Баян.– Понятно.– Хорошо, если тебе понятно. На днях из Москвы к нам приедет новый по-

литтехнолог. Он будет негласно курировать нашу кампанию.– А почему негласно?– Потому что жить хочет. Я его встречу и размещу… – А как его зовут?– Сие тайна велика будет.– А что так?– Ата-ага потребовал, чтобы мы имели такого политтехнолога. А политтех-

нолог выставил эти условия. Все, на сегодня совещаний достаточно, мне бы какой-нибудь бутерброд с колбасой.

– Пожалуйста, – произнесла Елена, – хоть два, а к бутику кофе или чай?– Конечно, чай, – ответил Савва, – потому что кофе в Елактау не растет.– Так ты утверждаешь наши планы? – спросил Рубен.– Да, но с легкой корректировкой. Статьи не будет, а Наиль возьмется писать

в нашем ежедневнике детектив с продолжениями, который будут читать все, по-тому что он будет написан на псевдореальных обстоятельствах.

– А кто будет предоставлять материалы? – спросил Наиль.– Никто, перед нами сама жизнь, она и предоставит нам материалы.


25

Через неделю работа группы вошла в некий ритм: утром интеллектуальная разминка, затем подведение итогов предыдущего дня, потом планерка. После этого каждый занимался своими делами.

В конце недели в Актау из Москвы прилетел новый политтехнолог. Но Сав-ва встретил его в аэропорту, отвез на такси на конспиративную квартиру и рабо-тал с ним, точнее, консультировался, лично. Члены группы не знали даже, как его зовут.

Сначала это вызывало легкую иронию, но потом к этому привыкли. Что де-лать, если человек выдвинул такие условия работы.

На третий день после отправки в Москву тела Доморацкого в еженедельни-ке, который финансировал Чингизов-старший, появилась первая главка детек-тива, написанного «неизвестным автором». В ней некий талантливый политтех-нолог, который работал в США, получил предложение консультировать изби-рательную кампанию в Елактау. А далее автор привел воспоминания, которым стал предаваться герой детектива, когда собирался лететь в Москву, а затем в Актау. Выходило, что этот персонаж был самым талантливым политтехнологом, которого гнобили в советские времена, а затем все же признали, и он стал самым востребованным специалистом если не в мире, то на постсоветском простран-стве. И несмотря на то что герой еще не долетел до Актау, читатели уже пред-полагали и предчувствовали интригу, и тираж газеты, который шел на продажу, разлетелся мгновенно.

На следующий день распорядок работы группы был сломан, первым делом ста-ли обсуждать вторую главку детектива под названием «Из Америки с любовью».

Было решено ввести в действие некоего следователя, который влачил жал-кое существование в Актау, поскольку взяток не брал, в отличие от многочис-ленных коллег. Стали развивать образ следователя, чтобы наполнить его «мясом и кровью», как сказал Наиль.

– Нужно придумать ему биографию, – сказал Рубен.– Разумеется, – поддержал его Наиль, впрочем, немного ревнуя, потому что

был журналистом и полагал, что именно он должен был выдвигать такие идеи.– Где он должен родиться? – спросил Аблай.– Не это главное, – сказал Наиль. – Главное – какой он национальности.– Ну, в нашей казахской стране он должен быть казахом.– Здесь надо смотреть глубже, – сказал Савва, – ведь наша цель выиграть

выборы, а не потешить читателя.– Тогда сделаем его русским, – заявил Рубен.– Почему русским? – с вызовом спросил Аблай.– Потому что русским после распада СССР в бывших союзных республиках

некомфортно, – сказал Рубен.– Да, – с некоторой издевкой произнес Аблай, – спроси у Саввы, как ему у нас?– Нашел тоже с кем сравнивать. Савва сын одного из боссов страны.– И тем не менее, он русский.– А почему русским плохо в бывших союзных республиках? – спросил

Аблай.– Потому что в силу менталитета большого народа у них нет навыков вы-

живания малого в большом, какие есть у всех других малых народов.– Но такой менталитет вещь приобретаемая.– Да, – ответил Рубен, – как социолог могу сказать, что для этого нужно три

поколения.– Хватит собачиться, – прервал их полемику Савва.


26

– Давайте сделаем его казашкой… – упрямо произнес Аблай.– А ведь это идея, – согласился Наиль, – гениально.– Ну, а все остальное, как всегда, за тобой, – произнес Савва. – А теперь

маленький технологический ликбез. На чем мы вчера остановились?– На том, что власть портит людей, – ехидно заметил Наиль.– Нет, – возразил Савва, – смотрите глубже, мы остановились на том, что

люди поняли, что власть и пребывание наверху портят людей. И они начали со-кращать сроки пребывания лидеров наверху. Кроме того, они заметили некую закономерность – наверх пробиваются негодяи. Таким образом, к концу двадца-того века в социуме сформировалось устойчивое мнение, что «никто не достоин быть наверху, не стоит кого-то туда продвигать, да и нам там делать нечего».

Первое время власть имущим это нравилось. История стала описываться как кромешный ад, Шекспир отдыхает: негодяй на негодяе, и все там, наверху. И в каждом случае делался вывод и предъявлялся счет: сколько хороших лю-дей погибло за какие-то ценности. Не могут быть ценности важнее человека. И постепенно люди перестали гордиться принадлежностью к большим проек-там. Стали выпячивать свою индивидуальность, смеяться над категориями Бог, патриотизм, истина.

– И что в результате? – произнес нетерпеливый Наиль, которому хотелось быстрее закончить ликбез, так как в мозгу роились новые ходы недописанного детектива.

– Все становятся циниками, разбиваются на мелкие тусовки. А если это про-должается долго, то теряется социальное управление. И тогда рядом активизи-руются соседи, которых либералы зовут варварами, потому что они исповедуют большие ценности. И они завоевывают соседа-конкурента.

– Я как социолог, – сказал Рубен, – могу добавить следующую деталь, она как симптом диагноза является показателем того, что общество не способно себя защитить. В природе это называется балансом «голубей» и «ястребов». Ор-нитологи заметили это раньше социологов. Если в стае равновесие между «го-лубями» и «ястребами», все нормально. Стая жизнеспособна. Но вдруг в стае появляются «задиры», это те, кто имитирует «ястребов» и «голубей». И если их становится много, стая вымирает.

– Например? – тоном Саввы прервал Рубена Аблай.– Признаки такого нарушения баланса – попытки сменить пол, но лучше

всего это проявляется в профессиональных сферах деятельности. Как только мы видим, что имитируется религиозность, когда уголовные авторитеты стано-вятся настоятелями храмов, имитируется наука, когда диплом профессора мож-но купить за деньги, имитируется экономика, когда деньги не привязываются к золотому запасу. Когда сфера услуг скоро будет составлять 2/3 ВВП. И первое и второе делает экономику мыльным пузырем. И даже политика имитируется.

– Точнее, симулируется, – подтвердил рассуждения Рубена Савва.– Ницше писал, – почти торжественно произнес Наиль: – «Близится время,

когда человек больше не может родить звезды… Близится время такого презрен-ного человека, который даже не способен презирать себя самого».

– Ты знаешь это наизусть? – удивился Аблай.– Угу, – мимоходом подтвердил Наиль.– Точно, – сказал Савва, – Воля к воле – это когда воля рождает, стимулирует

волю. В ситуации полной утраты воли мельчает все. Великие личности не появ-ляются. Все знают, как надо делать, но ни у кого нет воли делать. Все мечтают, что придет кто-то другой и сделает это за него. Все знают, как свернуть горы,


27

но предпочитают смотреть телевизор, пить пиво и разглагольствовать о вождях-дураках.

– И каков итог? – спросил Наиль.– Инертность масс – подлинная проблема сегодняшнего дня. И именно ее

мы должны учитывать в рамках избирательных технологий, – с ехидцей завер-шил Савва. – За работу товарищи!

Редакция журнала сердечно поздравляет своего давнего автораи члена редакционной коллегии Сергея Александровича Трахимёнка с 70-летием

и желает ему неиссякаемой бодрости и новых книг.


Сергей Соколкин

Поэзия

Сергей Юрьевич Соколкин – поэт, прозаик, автор песен. Заслуженный работник культуры РФ. Секретарь СП России. Автор восьми книг стихов, романа «Rusкая чурка», двух книг переводов стихов, автор-составитель антологии современной патриотической и военной песни России «Работайте, братья!». Главный редактор литературно-художественного альманаха современной поэзии и прозы России и постсоветского пространства «Парад литератур» и серий книг «Поэзия/проза мно-гоязыкой России» и «Дружба народов – величие России» (35 книг).

Стихи Сергея Соколкина переведены на болгарский, монгольский, китайский, чеченский, ингушский, балкарский, аварский, даргинский, лакский, кумыкский, та-басаранский и другие языки.

В Господнюю свободу

все свистят и сверлят пулинас, отрекшихся когда-то…Мать-земля, нас обманули,ты должна родить солдата.

Мы за все Армагеддоныбеловежским платим златом –враг на волге, враг у дона…ты должна родить солдата.

в телеящике Пандорывсе плодятся бесенята…не смотри безумным взором,ты должна родить солдата.

бог оставил нас – так надо.и в раю хмельно от мата.родина в аду. из адаты должна родить солдата.

жена-любовница, давай начнём сначала,не раздувай огонь вражды в крови.в раскосе глаз твоих спокойно-величавыхпарит орлица вдумчивой любви.

Свистит ли ветер, град идёт с дождями,твердь неба молнии ломают в бездне лет,парит орлица, мощными кругамиравняя звёзды, солнце, ночь и свет.

Парит орлица. там внизу – кишенье.и воронье накаркало беду.будь выше всех. Прости, будь совершенна.Сбрось в пропасть со скалы змею-вражду.

жена-любимая, смотри, проходит лето.Сердца болят, готовятся к зиме…Парит орлица. С птичьего полетая с каждым мигом – меньше, меньше, ме…

ты должна орлица

29

ладонь как танк пылит по карте старой, –земля бугрит, горит со всех сторон.ведь направленье главного ударапульсирует со сталинских времен.

я слышу голоса – и днем и ночью, –накатывают – вал за валом вслед.и вещий гул прадедовых победв моей крови крепчает с новой мощью.

чем наяву страны хребет слабее,народа меньше, чем толпы пустой,тем круче верю в путь ее святой,грядущей славы отзвук все яснее.

и чем страшней, отверженнее лицагероев и поэтов и вождей,тем путь светлей, – на звездах штык-ножейнебесный воздух снова шевелится.

издревле клином вышибают клин,кулачным боем разминают мышцы.упруги стали русские границы, –звучит приказ короткий – «на берлин!».

глаз мертвой девушки чуть-чуть подслеповат.в него война глядится, словно в воду.и видит сквозь него слепой солдаткровавый путь в господнюю свободу.

Се попущенье пасмурных времён,где в гневе поднял камень брат на брата,в бесславной бойне не оценит они не опустит дула автомата.

и тени искорёженных друзей,взывая к мщенью, восстают из праха.и ангел – в окровавленной слезе –взмахнув крылом, сползает на рубаху

и черный штык.А враг придёт назад,как подлый тать…и, повернувшись к богу,обняв холодный труп, сидит солдати мертвым глазом смотрит на дорогу.

Карта мира

***


30

когда бог проклял землю, то ветрамизамёл дороги к истине самойи всё живое выдернул с корнями.и сгинул род людской.

и лишь деревья по земле незрячейкак высохшие ящуры ползут. и, заклиная небо, корни прячут,и новой почвы ждут.

на ладони высохла земля,проросла в веках блокадным хлебом.и в глазах, сливающихся с небом,встали насмерть русские поля.

и покуда жить еще могу,я к ответу мертвых призываю,их землей сырою попрекаю –каждой пядью, отданной врагу.

кто обретать, а я теряю сноваправа на жизнь по правде, не по лжи…и оправдаться – разве только словом?..но это надо кровью заслужить…

идет война на виртуальном свете,нас атакуют сонмища врагов.вопят с небес зачеркнутые дети,в экраны зрят мильёны дураков.

Зачем же я, душою обнимаятебя, моя безумная страна,шепчу пароль, в надежде призываятвои – в пустую бездну – имена?!

все имена… но были-небылицысплавляются в одну простую мысль.и я шепчу – и воздух шевелится,сиюминутный мир теряет смысл,

как прорванная мухой паутина…вот за окном светлеет горизонт.но речь темна, слепа и нелюдима,в ней нет ни слова – все ушли на фронт.

Женетвои губы во тьме различаю…но во мраке венчальной свечина земле не тебя я встречаю,а твоё отраженье в ночи.

Поразбросаны лучшие годысзади, сбоку – и нет им числа...что тебе, неземная, угодно,чтоб не только во сне ты была?

Приходи, – жёлтый волос по ветру,так похожа лицом на жену…разнесём весть по белому свету,а о чём – сам пока не пойму…

будем жить мы с тобой в рукавице,в той, что в сказке лежала века.одинок я, как пение птицы,и свободен, как мысль дурака…

на ощупь танк – зеленый трактор с пушкой,привет с урала – с темною душой…и все. капут!лишь глупая кукушкасоперничать пытается с судьбой.

глаз слепит солнце.и воюют дети.Старик напряг последний свой кулак.ведь главное, куда подует ветер,в какую сторону развернут русский флаг.

я без тебя не пропадаюи о разрыве не жалею,и из окна не вылетаю,как птица крыльями не вею.

я не болею, не бледнею,не загниваю и не таю,я даже, в общем, не старею…А лишь, как мамонт, вымираю.

***

на могилЕ

***

***

парК побЕды

***


31

Сказал в запале – резано и круто.обидел, аж волной пошли круги…Метнула взгляд пронзительный,как будто сорвался сокол с вскинутой руки.

Захохотала жутко и нелепо,в зрачках сверкнули рысьи огоньки.и треснул мир, как дом,как будто не был…и рухнул в бездну горя и тоски.

жизнь кончилась. глухи слова отныне.кричит обида-дева даже днём.любовь забилась в щель.одна гордыня сжигает души адовым огнем.

и каждый прав – на том и этом свете,готов ввязаться в настоящий бой…родная, спи, родная, спи, ведь это всё не про нас, всё не про нас с тобой…

я пью за продолженье листопада!и чокаюсь с бокалом пустоты.ещё пока мне ничего не надо,ещё пока я с памятью на «ты».

ещё пока твои целую груди,горю в твоём дыхании – дотла…ещё пока про нас забыли люди,ещё кровать для наших снов мала.

ещё пока не знаю я, что счастлив,не знаешь, что несчастна ты ещё…и сердце бьется только на две части,ещё грехи – тебе и мне – не в счёт.

ещё пока на сне не ставишь точку.и я на тестя не похож точь-в-точь.ещё пока мы не родили дочку,любимую единственную дочь…

у меня на тюрьме вольный ветер живёт,по твоим волосам он позёмку метёт.он печали метёт по крутым берегам.и взбегает искра по точёным ногам.и бенгалом горят мои чёрные дни,осыпаясь на русские плечи твои.и я вижу, как воздух прессует гроза.и вскипают рассветы в заветных глазах.и судьбу я рисую на мокром песке,на зелёной, к глазам подступившей тоске.

Меня стерегла лишь кручинушка-доля,когда мне служивый надежду принёс.Запиской твоей ворвался ветер воли,как взаперти обезумевший пёс.

что можно любить так,страдать можно столько,не ведал мой разум до этого дня.Мысль о тебе воет бешеным волком,как – взаперти обезумевший – я.

я бегу против стрелки часов,против хода вращенья земли.чтобы вырвать из бездны вековдушу той, что мерцает вдали…

она светит со дна, как звезда,отраженная чёрной водой. – Между нами беда-лебеда,не сдавайся, останься со мной!

Сколько было растрачено слов!Память гонит нас сквозь решето.если мы позабудем любовь, на земле нас не вспомнит никто.

длинный посох достанется мне,помело с рукоятью – тебе.и узнать нас не сможет во тьменаша дочка – сама по себе…

***

***

***

***

***


32

грустью я обижен и растрачен –на тебя, на жизнь, на белый свет.я растрачен и переиначен,бьёт в глаза холодный белый свет.

Это там, где небо было вольнопод крестом могучего орла,там, где песня-сказка, вспыхнув болью,по оврагам-кочкам понесла.

там, где был я верен и уверенв крепости заветного кольца.Сердца жар был волчьей страстью мерянв злых зрачках любимого лица.

и теперь, под волчий вой играя,как река в предчувствии беды, –кровь моя бурлящая дурнаясносит этой крепости следы.

размыкая ветреные рукибезучастной спутницы – судьбы,жаркого дыхания разлукина твоих губах растут клубы.

Словно с ветки лист – в страну иную –с губ слетает поцелуя след.Словно песню спев свою земную –в небо вышел неземной поэт…

на губах, овдовев, отцвели поцелуи,как застывшие бабочки канули в прах.и святится в слезе, на ресницах танцуя,твоё долгое имя на звонких ногах.

остальное лишь тлеет и в памяти тонет.и глаза наливаются небом седым.лишь, за воздух хватаясь, упрямо ладонивспоминают родное и близкое им.

и я слышу твой голос в тюремном оконце,сбереженный, как ржавого хлеба ломоть.и сквозь щели в душе незнакомое солнценаполняет печалью притихшую плоть.

и становится странно легко, и немая песнь о волюшке с губ отлетает как дым.и друг к другу мы рвемся, судьбу принимая,всё как есть понимаем и в стену глядим.

берегиня моя, золочёное яблочко –с наливной, расписной, разудалой косой.Покатилась по ветке, по ёлочке-палочке,по груди проскользила калёной стрелой.

Прикоснулась к губам, опалила дыханием,в ретивом замерла как малиновый звон,среди ночи взошла над моим мирозданием,отражаясь лицом от пречистых икон.

опоила гремучим вином счастья-верности,окропила слезой, как живою водой,в обручальном кольце заперла, словно в крепости,от дурных чёрных глаз заслоняя собой.

Повела к себе в дом по сожжённой рязани, ивоссияла звезда вековая во лбу.берегиня моя, родовое сказание,вздох заветной царевны в хрустальном гробу.

на тюрьме шел дождь, заливая двориктёплой, вянущею водой.Пахло летом, сосной, почему-то морем.или просто всё это было тобой…

и дышалось грудью, и капли вислина носу, глазах, на усталой душе.Память гасла. и ни единой мыслив голове не удерживалось уже.

и сквозь клетку небо лучилось светоми чириканьем птиц. и хотелось пить.никогда не думал, что в мире этомможно так легко, беззаботно жить.

*** ***

***

***


нина ПоПоВА

Нина Викторовна Попова родилась на Белгородчине, окончила с отличием Мо-сковский полиграфический институт им. Ивана Фёдорова, Высшие литературные курсы (творческий семинар Валентина Сорокина) и аспирантуру Литературного института им. А.М. Горького. Кандидат филологических наук, поэтесса, публи-цист и переводчик, член Союза писателей России, Академии поэзии и между-народного сообщества "Славянская литературно-художественная академия" (г. Варна, Болгария). Советник председателя Московской городской организации Союза писателей России.

Автор семи поэтических книг и пяти музыкально-поэтических альбомов. Лау-реат литературно-общественных премий и наград им. С.А. Есенина, М.Ю. Лер-монтова, Г.Р. Державина, «За вклад в просвещение», «За гражданское достоин-ство» и др. Живёт в Москве.

Я иду по Руси без оглядки

ходят размашисто косы – вышли в луга мужики.встал, опираясь на посох,Странник у кромки реки.

ноженьки босы и сбиты,Пылью присыпан висок,в тень под речною ракитойон положил туесок.

ветер прохладою студит,Странник напился воды…вспомнят ли странника люди?нет, не припомнят, поди.

Поэзия

странниК

десять годков тому ране,чуть в стороне от дорог,Спал в лопухах и бурьянетихий степной хуторок.

лучшею долей манимый,Счастье пошёл он искать.батюшка плакал родимый,Плакала добрая мать.

всем нам неведома доля,что на чужой стороне –горе, тоска да неволя.отчина только во сне...

34

вот попрощался день со мной,и я с ним тоже попрощалась.осталась с чуткой тишиной,Со свежестью ночной осталась.

роняя спелые плоды,Мой сад заснул. лишь ветер бродит,до первой утренней звездывсё что-то ищет – не находит.

и будет мне луна светить,и звездочка скользить по краю,и будет иволга грустить…о чём? Со временем узнаю.

Промчался день, его не удержала... Запрятал зной язвительное жало. Свечой на небе вспыхнула зарница, расправила полночные страницы, нездешним светом осияла Слово, что было в мир земной сойти готово. в узорной зыбке Слово почивало, небесное откинув покрывало. Звезде высокой молвила зарница: – Пусть это Слово озаряет лица, Пусть это Слово окрыляет ветер,ведь это Слово сам творец приветил.

Пусть это Слово самоцветным сказом дарует зоркость, наставляет разум...Пусть крепнет Слово, распрямляя плечи, грохочет, словно колокол на вече,Пусть, внемля Слову, звончатые гусли Поют о чуде, что зовётся русью!

на пригорке, взлетающем в небо, где берёз лебединая стая, я просила любви, словно хлеба, я молила любви, словно рая. ты молчал... Мои губы сухие обжигало молчания пламя. и белели берёзки нагие,будто свечи светясь между нами...

Понимали они, подневольно наклонясь под порывами ветра, как порой одиноко и больно лебединой любви безответной...

наша сказка с тобой – словно небыль.Сын растёт... Под весенние грозына пригорке, взлетающем в небо,в хоровод зазывают берёзы.

я иду по руси без оглядки – Самой малостью в ней дорожу. русь не смотрит коварно и зябко на чужую мошну и межу.

не преминет за правое дело и за други свои постоять – осиянная крепостью веры Миротворица родина-мать.

и любовь её снова и снова, обретая свою высоту, на земле воплощается в Слово, воскрешая и свет, и мечту.

Пред иконою плачет лампада, божий свет осеняет пути. и другой мне отчизны не надо, и милее земли не найти!

даже малая тропка россии Приведёт на простор бытия... Здесь когда-то с любовью крестили Светлым именем нина меня.

*** слово

бЕрёзы

***

нина Попова

тихо он встанет у краядедовских строгих могил.боязно, что не узнают.горько, что сам позабыл.

над головой голубицагрезит кругами вразлёт…только родная землицаблудного сына спасёт.

35

холодным летом нас не удивишь. Привыкли мы. нам холода не в тягость. Махнуть бы, братцы, в солнечный Париж, Смахнув рукой московскую усталость.

Поникшую строку развеселить, её разбавив солнечным шампанским. недопустимый моветон – грустить в Париже – куртуазно-хулиганском.

хотя строке на это наплевать! она что хочет, то увековечит, то мачеха, то ласковая мать, то хулиганит, то грустит о вечном.

она вдохнёт парижский сладкий дым, А выдохнет московское ненастье. но грезит неосознанно иным, что выше горя и превыше счастья....

в переговоры с ней вступать нельзя... казалось бы, от ливня неживая, вдруг воспарит над пеленой дождя, нелётную погоду презирая.

Строка моя, лети на голос мой. Пока со мной ты – ничего не страшно! и о Москве дождливой песни пой, Паря над светлой Эйфелевой башней!

летопись моря на гальке прибрежной – встречи, разлуки, печали, надежды.... что ты о мире и вечности знаешь, если на камушках вещих гадаешь?

гладкая галька ласкает ладони – видишь в мечтаньях оливы на склоне, девушку видишь, что смуглой рукою камень сжимает и шепчет с тоскою:

– камушек милый из синего моря, что зацелован волной на просторе, тайну открой мне, наивной и юной, кто он, мой суженый, в мире подлунном?

Шёпот волны… больше нету ответа. будущность снова осталась секретом… чайкой взметнётся над миром чудесным Солнцем согретая девичья песня!..

то не видение – воспоминанье, в прошлом далёком – себя узнаванье… гордая чайка парит надо мною, Соединяя с чужою судьбою.

вновь подружиться пытаюсь с камнями. Прочь утекают века за веками. Под говорливой волны воркованье нет мне ответа... и только – молчанье...

расцелованы солнцем запястья.Синеглазый степной ветерокПосулит безмятежное счастьеи уляжется мне на порог.

Приоткрою я ставни гулёне,Промурлыкает что-то в ответи скользнёт по лужайке зелёнойСквозь звенящий сиренью рассвет...

уврачует горючую память,Синевою зашторит окно,и оттает тяжёлая наледь,что таилась на сердце давно...

Солнышко тронуло землю,Сонно склонилось к земле,ветер, закату не внемля,Зорьку принёс на крыле.

Мама нам стряпает ужин,дышит белёная печь,чайник сипит: я простужен! – хочет вниманье привлечь.

кошка на лавке заснула,Пахнет овчиною плед.Сяду на краешек стулав доме, которого нет…

*** ***

*** воспоминаниЕ

Я иду по руси без оглядки

36

я войду в этот лес, где гуляет озябшее эхо, где надмирной звезды угасает полуночный свет. Предсказанья небес никому никогда не помеха, чтоб оставить следы там, где не было следа и нет.

Заблужусь в синеве Молодого шального апреля. Звёздный свет в полумраке Струится как вешний мотив. я побуду в родстве С этой зыбкой, как сон, акварелью, в каждом поданом знаке реальность на миг ощутив...

не зову за собой в дом, где время сожжёт, словно свечи, и напевы лесные, и заветную мудрую тишь... вековечный покой обнимает усталые плечи, А ветра зоревые Заверяют: «ты всё сохранишь!»

я боли познала немало, А счастье вместилось в горсти.однажды я всё же усталажитейскую ношу нести.

опять загрустила по светув объятьях глухой тишины.я песнею стала неспетой, я стала зимой без весны...

и в этом отвергнутом мирелишь звёзды в небесном раюМне льдисто надежду дарилиу света и тьмы на краю...

чтоб песней я снова взлетела,на зов отозваться смогла,чтоб я отогреться сумела,Мне много не нужно тепла!

не шелохнётся тихое окно.не скрипнет дверь под тёплою рукой.Покажется: настал давным-давнонасильно мне навязанный покой.

Свинцовой взвесью дождик моросит,Смывая солнца тёплые следы,и по щербинкам придорожных плит,текут потоки сумрачной воды.

и я стекаю в тот водовороти каплею горючею кружусь,Скользну под щелью стареньких ворот –ни в этот двор, ни в мир я не вернусь.

наверное, не просто так мне данкак исповедник этот хмурый дождь,чтоб смыл с души ненужный старый хлами слов пустых назойливый галдёж...

лЕс

*** ***

нина Попова

Виктория Синюк

ПрозА

Константину Шакаряну

1

Никогда этот дом не был так одинок и тих, как в ту пору, после смерти бабуш-ки; и хотя звучали в нём голоса, шипела по утрам на старой сковородке яичница, скрипела в ночи кровать, тишина не таяла – и от всех этих звуков, особенно ве-черами, когда в окно лился золотой, как из рая, из прошлого, из давних каникул, летний свет, хотелось укрыться в ней. Жизнь продолжалась, летела, распахивала окна, варилась в чугунке молодой картошкой, гремела грозами, но больше – то-милась памятью. И ушедшее счастье, о котором никогда раньше и не думалось, что оно – счастье, казалось простым и неповторимым даром…

Пять утра – росный шепоток рассвета: «Проснись!» В то лето ранние пробуж-дения были для меня обычным делом. Тревожно спалось по ночам, а бывало, и не спалось вовсе. Иногда охватывал страх, такой, как в детстве, когда ни с того ни с сего вдруг боязно открыть глаза, выглянуть из-под одеяла. На окраинной улице ни одного зажжённого фонаря, тьма непроглядная. К двум часам смолкал вдали со-бачий перелай, и наступал самый глухой и бессонный час; только тикали стрелки старых ходиков да с перебоями урчал холодильник. И лишь утром, после короткого рассветного пробуждения, начинался настоящий сон, глубокий, дающий отдых…

Думала, приедет из рейса Володя – отступят эти ночи, рядом с ним высплюсь. Приехал. Ночи стали добрее, уютнее, а зори будили так же рано – поговорить, побродить по меже сна и яви. Сон – лес, явь – поле; высокий, в человеческий рост, иван-чай мягко глядит в глаза…

Тем утром Володя спал рядом, отвернувшись к стене, обитой тёмным узор-чатым ковром. Крепкая белая спина в родинках, на шее – тёмная старенькая ве-рёвочка (крестик), русые, немного поредевшие волосы. Сорокалетний, жаркий, в зените. Не заветный, но близкий, даже родной. Скиталец, душа бесприютная. «Только не бросай меня…» – просил. В счастливую, хмельную минутку дала слово: «Не брошу!» Так и пошло-поехало… Уезжал на работу, на Север (моряк

иван-чайрассказ

38

дальнего плавания) – ниточка, которая нас связывала, истончалась, темнела, как та верёвка с крестиком на его шее; казалось, чуть дёрни – и всё, жизнь пойдёт дальше, пусть и по одинокой тропе. А приезжал – снова теплели, хмелели друг от друга. Так и жили без малого три года – как на качелях…

Володя вздрогнул, заворочался (видно, от рассветного холодка, хлынувшего в распахнутое окно, стало зябко), но не проснулся. Я укрыла его тонким одеялом и встала: сон больше не шёл – позвал светлый день… Пора!

В комнате пахло кипреем. Листья его были разложены на покрывале, рассте-ленном на полу, и накрыты старой простынёй. Подняла её, посмотрела: почти вы-сох. Поправила листья и снова накрыла: ещё чуть-чуть – и можно убирать в банки, на зиму, везти домой, в большой город. Взялась же заготавливать целебный чай, даже увлеклась! Посмотрела не одну передачу в интернете, изучила особенности ферментации иван-чая в домашних условиях – и принялась за дело. Дело отблаго-дарило душистым напитком, который, говорят, продлевает молодость.

Вот уже целую неделю иван-чай – поиски его (велосипедные экспедиции!), сбор, ферментация, сушка – был для меня настоящей отрадой. Да что там – це-лым приключением! Выехать за городок, проехаться деревнями, свернуть на полевую дорогу, надышаться пшеницей, взошедшей высоко и тучно, лихо про-скакать по ухабам, как в детстве, – и в лес! Там смотри в оба, ищи малиновые островки на опушках. Найдешь – радостно! Подходишь к нему – высылает цар-ский цветок свиту из бабочек и шмелей – встречать гостью. Знает, что обойдусь с ним по-родственному: стебель ломать не стану, малиновой короны не трону, аккуратно оборву листья да сложу их в тряпичный мешок… Дома поднесу ла-донь к тёмно-зелёному вороху – дышит теплом, греет. Знатоки советуют: перед тем как ферментировать, листья иван-чая нужно укутать чем-то тёплым и на время оставить, чтобы они потомились в тепле. Я укутывала их старой дедовой курткой, ставила в уголок комнаты – и потом всё поглядывала туда, словно там, под курткой, таилось что-то живое, доброе...

Ещё лет десять назад, когда были силы сесть на велосипед и привезти мешок-другой сочных листьев, иван-чай заготавливала бабушка. Теперь возилась с ним я, и в этих хлопотах словно продолжался наш тихий женский разговор.

Я сварила кофе, сделала бутерброды, села у открытого кухонного окна. По-завтракать – потом за блины. Володя любил их по утрам с яичницей. Ставил перед собой на стол сковородку и в ярко-оранжевый желток макал горячий блин, закусывал огурцом, запивал кефиром. Залюбуешься. И даже подумаешь: «А вдруг – это ему вот так всю жизнь начинать с тобой дни?..» И тепло от этой мысли, и страшно...

К половине седьмого блины были готовы. Володя спит часов до девяти – есть время сесть на велосипед, проехаться по окрестностям, поискать малиновые островки, набрать тёплых листьев для последней заготовки.

Когда в коридоре укладывала в рюкзак воду, тряпичный мешок и книгу, из комнаты вышел Володя, сонный и недовольный: разбудила.

– Опять в лес? – спросил, зевая. – Да, съезжу… – А мне, как обычно, сидеть одному?– А ты не сиди. Позавтракаешь – сходи в магазин, займись каким-нибудь

делом… – Найду, чем заняться. А лучше завалюсь на диван и просплю до обеда. Я ж

не нужен никому… – Ну, начинается!


39иван-чай

– Нет чтобы вместе проснуться, позавтракать… Вот хочется же тебе посто-янно бежать из дома!

– Глупости! – Конечно, глупости… Кто-то у нас слишком умный для таких глупостей, как

семья. – Кто-то? Не тот ли, кого по полгода не бывает дома?– Знала, с кем связываешься… – И ты знал. Как говорится, «бачили очі, що купували»…Володя хмыкнул, но уже без злости. Подошёл ко мне, обнял: – Машка… – мурлыкнул как-то несыто. – Ну что? – поцеловала его в лукавые губы. – Я скоро вернусь… – Ладно… В тот самый лес? – Да. Там на опушках ещё много иван-чая. Насушим – возьмёшь в рейс, бу-

дешь в термосе заваривать, брать с собой на вахту…– Ждёшь не дождёшься, пока уеду...– Слушай, прекрати этот детский сад! – Тоже мне, взрослая… Может, подождешь, пока я позавтракаю и соберусь,

да вместе поедем? – Не надо, я справлюсь. – Ясно. Ну, иди давай, справляйся... И будь осторожна.

2

Выехала за город. Кругом поля: пшеница, кукуруза, свёкла. Жирно на земле, урожайно, жарко. Всё трудится: солнце, почва. Овощи тянут из земли горячие соки, ягоды в палисадах наливаются цветом, сахаром, скрипят колодезные цепи, трудится вода, растекаясь по грядкам... Трудится человек. Жизнь трудится, катит себя по земле, по времени дальше и дальше. «…Так бы и душе твоей жить», – прошелестел в лицо ветерок с пшеничного поля.

По ухабистой полевой дороге, поворот на которую был в самом конце де-ревни, я направилась в сторону знакомого леса. Доехав до него, повернула не налево, как обычно, а направо: опушки той стороны были у меня не изучены.

Ни души вокруг. Густое, душистое разнотравье. Пшеничное поле соседству-ет с лесом, наливается желтым маслом, зерном. Скоро колосья станут клонить головки долу – а там не за горами жатва; и осень, и чёрная земля, поутру при-сыпанная инеем, и белый снег без конца и края…

Ехала по тропинке между полем и лесом, напевая песню. Иван-чай ещё не показывался – любит, чтобы его поискали, дождались.

Вдруг!.. Нет, не малиновый островок. Голубая ограда. В лесу, чуть поодаль от дороги, под берёзами. В ограде – холмик, невысокая тёмная тумба с пятико-нечной звездой. Чья-то могила… От неожиданности я нажала на ручной тормоз на руле сильнее обыкновенного – велосипед мгновенно остановился, так что я чудом осталась в седле. Поставив велосипед на подножку, направилась к моги-ле. По дороге сорвала несколько ромашек.

Ни имени, ни фамилии, ни дат – никаких примет на старом памятнике. Поло-жила цветы у подножия тумбы, задумалась. Очевидно, солдат. Похоронен там, где погиб, скорее всего, вдали от дома, родных. Цвет ограды, довольно насы-щенный, говорил о том, что деревенские приглядывают за могилой, ходят сюда; отрадно, и всё же не по себе – ходят ведь без любви, просто по совести. И этого много; но душе – жив ты или мёртв – мало… Грустно стало. Захотелось остаться

40

здесь ненадолго, хоть немного разделить с человеком это одиночество. Просто побыть здесь, подумать, не спеша за временем, не торопясь домой. Сесть в траве – и смотреть за двоих, как входит в зенит июльское солнце...

Я достала из рюкзака тряпичный мешок, расстелила его под берёзой и села, прислонившись к крепкому молодому стволу. День стоял душный, хотелось пить – благо в рюкзаке была бутылка холодной воды. Ещё в нём лежала книга стихов – «Дар» Василия Казанцева. Сегодня взять с собой захотелось именно её. Ни одна «экспедиция» не обходилась у меня без книги, без чтения под каким-нибудь деревом или на пригорке. Чаще всего с собой у меня была короткая проза или статьи о литературе, но теперь – понадобились стихи...

Напившись воды, открыла книгу и стала читать; начался разговор. Поначалу беседовали двое: я и поэт; мне хотелось узнать секрет несказанного, а ему – со-хранить его, но при этом высказаться. Непростая, но счастливая беседа... Тут на страничку села белая бабочка и застыла. Налетел ветерок, сбросил на книжный листок былинку. В лесу ухнула, будто попросила о чём, какая-то птаха. Бабочка не улетала, баловала сахарной красотой взгляд, и её тёмные лапки сливались с чёрными буквами. «Надо читать вслух», – догадалась я. Хрупкая гостья встре-пенулась, поднялась в воздух – и добрый ветер сам перевернул страницу. Луч солнца, пробившийся сквозь березовую сень, лежал на могильной тумбе, живо подрагивал от ожидания. Сперва я читала тихо, словно боясь кого-то разбудить, а потом – дала себе волю...

Молча бродишь средь трав суховатых – Неуверенно, будто впотьмах.Что ты ищешь на этих покатых,Позабыто безлюдных холмах?

Здесь, на склонах отлогих, усталоТроп и трав постигая письмо,Детство – счастье когда-то искало…Стало счастьем далеким – само.

Чем дольше читала, тем свободнее звучал мой голос, постепенно становясь таким, каким только я его слышала и знала. Слова чужие, мысль чужая – а голос твой, сокровенно твой…

Дверь – настежь длинным сквозняком!..Набито вздулись занавески.Как выстрел, холод острый, резкийПронзил оторопевший дом.

Сверкнула высь, блеснули воды. Плеснул огнём кремень дорог.Простора, счастья и свободыУдарил в сердце смертный ток.

Вспоминалось детство, недавняя юность… Подумалось вдруг: как хорошо иметь прошлое! Вольнее дышало одиночество, и от него совсем не хотелось укрыться. Казанцевские пейзажи, напитанные вечными токами, удивительно сливались с тем, что меня окружало. И порой возникало чувство, что они по-являлись в книге прямо на глазах, ткались из здешнего воздуха…

Прохладно-солнечный, пахучий,К щеке ласкающийся цвет.И в листьях – быстрый шёпот жгучий:«Опасней счастья – выси нет!»


41

Сколько времени это длилось, сказать трудно – помню только, что от книги меня оторвал резкий порыв ветра – предгрозового, очень свежего, дерзкого. Ве-тер-мальчик, ветер-подросток, юный, взбудораженный ветер, в котором был ко-лючий ток и душистая влага! Пробежался по голым предплечьям, по волосам – и скрылся в лесу. Погудел в малиннике, поискал ягод, чем-то весело хрустнул и рванул дальше.

Я подняла глаза: небо надо мной было затянуто, а с запада шла тёмная туча. Садиться на велосипед и ехать домой было поздно – вот-вот начнётся гроза, а дорога идёт через поле: опасно! Всё, что осталось, – найти крону погуще и укрыться под ней, надеясь на лучшее. Спрятав книгу в рюкзак, я подбежала к велосипеду и закатила его под раскидистую берёзу (говорят, в берёзы редко по-падает молния), где и решила остаться до окончания бури.

Сверкнула молния, загремело. Володя учил меня: если гроза застала в лесу, надо сесть под деревом в позе «эмбриона»: обхватить руками колени и положить на них голову. Так я и сделала.

Начался ливень, щедрый, густой, душистый – дождь зрелого, пшеничного лета. «Скоро яблочки спеть станут», – пропела в кроне озорная струйка и юр-кнула мне под майку, обожгла шею тёплым дождевым холодком.

Гремело не долго, но когда туча проходила над полем и забрасывала в него свои электрические удочки, было не по себе. Однажды молния ударила совсем близко, ослепила, вызвав внутри разряд животного страха, за которым тут же вспыхнула радость: жива!..

После этой шутки гроза стала уходить в сторону.Крона моей берёзы, как могла, спасала меня от ливня, но не от холода. И не

оставалось ничего, кроме как встать из позы «эмбриона» («родиться!»), обхва-тить руками ствол дерева, прислониться к нему щекой и греться, ожидая, пока закончится дождь. Постепенно я стала согреваться, а с деревом расставаться не хотелось. Вспомнилось, как в детстве с бабушкой и мамой ходили в лес и вот так же, обняв стволы, набирались сил, даже говорили с ними, о чём-то шептались… И вот – захотелось шептаться! Бабушка говорила, что дереву можно рассказать многое – всё уйдёт в землю, в ветер, а сердцу станет легче. Заманчиво... Надо закрыть глаза – и начать. Не так-то это и просто, но стихи, прочитанные вслух, сделали своё дело – и я тихо заговорила:

– Послушай… Я кое-что расскажу тебе, если ты не против. Во всяком случае, в моём детстве деревья не отказывались выслушать какую-нибудь историю. На-деюсь, порядки здесь царят вечные, и это в силе. Так вот… Мне почти тридцать лет. За тридцать лет может вырасти целое дерево! А я чувствую, будто меня – меня в полный рост – на земле ещё не было. Ты выросло, а я никак не рвану ввысь… Всё время кажется, что чего-то главного для этого я не делаю. И никак не могу понять – чего?

Что-то загудело внутри ствола; наверное, корни крепче впились во влажную почву, чтобы напиться дождя, и влага тихо, сладко пошла по ним. Дерево жило, властно брало своё, и у него не было для меня ни вопросов, ни ответов. Почув-ствовав неожиданное воодушевление, я продолжила:

– Не подумай, что я гордячка, но во мне есть всё. Ты, этот лес, и другие леса, и поля, и деревни – у меня есть родина. Есть стихи – сотни стихов! Я могла бы читать тебе их днями напролёт! Есть картины, которые я люблю и о которых могу рассказывать часами… Музыка… Прошлое. Память. Мои ушедшие… Всё на свете во мне отражается, потому что я человек. Но и мне со всем этим отра-жённым, полюбленным нужно отразиться в ком-то, в чём-то. В слове, в чьей-то

иван-чай

42

памяти, в любви. Вот этого нет… Значит, что-то не так… Я лгу. По привычке живу с человеком, которого не люблю. И он лжёт. Ему страшно остаться одному, не иметь дома, женщины, семьи, но ведь если я не люблю его, то и он – нет? Злимся друг на друга за то, что мы не те, кому нам не пришлось бы врать. В глу-бине души надеемся, что встреча с «теми» всё-таки состоится – тогда вырвемся на свободу, полюбим, широко развернёмся в делах… Но это, пожалуй, пустая и смешная надежда… До бабушкиной смерти я не думала о таких вещах – а те-перь каждое утро меня будят мысли, и я не знаю, куда от них деться и у кого мне просить прощения… Вот, пожалуй, и всё… Спасибо.

Так, не разлучаясь с деревом и не открывая глаз, я простояла ещё какое-то время, уже не чувствуя ни холода, ни дождя. Вспоминала бабушку… Что она поверяла сво-им деревьям? Я почти ни о чём её не расспрашивала, просто любила, как могла, – молодой, подслеповатой любовью. Потом представила, что рассказал бы здесь Во-лодя о себе, обо мне, о нас, о своих странствиях, – и мне захотелось просто пого-ворить с ним, поговорить дружески, без обид, ожиданий, семейных ролей, нотаций в духе «детского сада»… Так, мысленно, я приставила к этому дереву родителей, брата, поэта Казанцева (секрет своего несказанного он так и не выдал!), бойца, по-гибшего здесь, и даже любимого человека, которого ещё не было в моей жизни… К каждому из них у меня появились вопросы, для каждого родилось слово. В те ми-нуты мне верилось, что оно будет сказано прежде, чем вечность охватит нас своими голубыми оградками. Даже цветок иван-чая представился мне у берёзы со своей исповедью о русском бессмертии… И вот спустя четверть часа моя собственная ис-поведь уже не казалась мне откровением, словно многое из неё осталось позади, а душа сделала лёгкий шаг вперёд, ещё один и ещё…

«За полчаса «материала» собралось на целую книгу», – улыбнулась я, а по-том, повернувшись к могиле солдата, поклонилась ему. Мои ромашки совсем вымокли, и жёлтые глазки их казались заплаканными...

«Жись-жись!» – чирикнул кто-то над головой. Заканчивалось ненастье. На землю возвращался солнечный летний день с птичьими голосами, звонами, гу-дами, бесконечный день, за которым придёт вечер с чередой небесных чудес, а после – спокойная чёрная ночь.

Постепенно унимался дождь – и вскоре совсем унялся, растворился в солнце. Я села на велосипед и поехала по мокрой межевой дорожке. Перед тем как выру-лить на полевую дорогу, ведущую к деревне, решила проехаться вдоль знакомых опушек…

И вот, по законам чудесного дня, чуть поодаль от них меня ждала удача: не просто островок, а целый архипелаг иван-чая! Такого высокого, крепкого и цар-ственного кипрея мне ещё не доводилось видеть! На жирных темно-зелёных ли-стьях, на ягодах малины, алевшей сквозь иван-чайные заросли, блестели капли дождя. У цветков, как веками водится, хлопотали пчёлы, а заметив меня, тут же стали проявлять назойливое любопытство. Из высокой травы доносился стрёкот кузнечиков и мерная трещотка какого-то тайного существа. Все жило, все было жизнью; того и гляди – придёт по малину зверь, зашипит у ноги гадюка или уж скользнёт рядом, чтобы о чём-то напомнить...

Меньше чем через час мой тряпичный мешок был полон влажных листьев, на ладонях красовались зеленые пятна, а во рту было сладко от захмелевшей поздней малины. Вот теперь можно было прощаться с лесом...

Доехав до деревни, я вырулила на шоссе и быстро закрутила педали, чтобы согреться и побыстрее добраться до дома…


Магомед Ахмедов

дружба без границ

Чье имя с собой унесу

вопрос непростой я услышал однаждыиз уст человека, презревшего страх:«когда ты умрешь от любви иль от жажды,чье имя застынет на мертвых устах?»

и я растерялся под шепот и вздохи,и ворот от стылого пота промок –я нёс на плечах отголоски эпохи,но был я при этом как перст одинок.

на сумрачном небе звезда задрожала,направив мне в душу рассеянный свет:«ведь было и звездных мгновений немало,А звезды поэтов спасают от бед!..»

огонь, затухавший в остывшем камине,тревожащий отсвет нацелил в меня:

***

Магомед Ахмедович Ахмедов – народный поэт Дагестана, переводчик, кри-тик, публицист, общественный деятель – родился в 1955 году в селении Гонода Гунибского района Дагестанской АССР. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького, работал в книжном издательстве и редакциях газет и журналов, в Союзе писателей Республики Дагестан. С 2004 года председатель Союза пи-сателей Дагестана. Лауреат Большой литературной премии России, литератур-ной премии Международного фонда Расула Гамзатова, Государственной премии Республики Дагестан, премии им. А. Дельвига и многих других. Награжден орде-ном «За заслуги перед Республикой Дагестан». Живет в Махачкале.

«да ведь без огня счастья нет и в помине…как можно отчизну любить без огня?..»

но сердце шепнуло: «высокого слогаПоэту в пути не достигнуть никак,когда позабудет про господа богаи скажет: небесная сила – пустяк!..

и понял я, что и в часы безвременья,когда и не раб может спину согнуть,лишь бог мне дает и слова, и терпенье,и высшего смысла высокую суть.

я поднял глаза… и увидел – высокоПарили созвездья, дрожа на весу.и губы шепнули про господа бога,чье имя с собой навсегда унесу.

44 Магомед Ахмедов

как можно исправить, как можно придумать любовь,коль рухнуло всё?.. Эта женщина стала чужою…но я говорю себе: истине не прекословь! –опять одинок? – да я женщины этой не стою!от белой метели в окне моем стало темно,Сижу без огня – одиночество – жуткая пытка.остылую кровь всё сильней разбавляет вино –Печальное сердце иного не жаждет напитка.и что тут поделать? Смириться?.. такая юдоль…но ломит виски и всё чудятся женские руки.и боль одиночества, кажется больше, чем боль,и боль от разлуки, наверное, больше разлуки…

Владимиру Павловичу Смирнову

«Россия… Звезды… Ночь расстрела…И весь в черемухе овраг…» Владимир Набоков

был он болен и слаб… и признался красавице белле,*Провожая глазами её восхитительный стан,что устал от всего… и что нервы давно на пределе:«так в россию хочу!.. без россии мечты оскудели…Мне б куда-нибудь в горы… безвестным… в седой дагестан».

я об этом узнал… и вдруг понял – откуда высокийЭтот росчерк пера, это чудо набоковских строк.до того как прочел, я уже полюбил эти строки –был, как горы в гунибе, полет его мысли высок.

и я стал его ждать … и я стал его ждать непрестанно.но душа его взмыла, невинной снежинки белей,выше хмурых небес, выше горных вершин дагестана,выше русских берез и отлётной тоски журавлей…

я, как мог, сохранялЭтот дух – озорной и бунтарский,отпуская с ладони ранимую бабочку-стих.и гордился, что можно теперь прочитать по-аварскиоголенные строки, что бьют тебя будто под дых…

Значит, нет у стихов ни границ, ни пределов, ни сроков.Мне всё снится ночами – истерзан, измучен и наг,Прикрываю его… А меня прикрывает набоков…и мы падаем оба в набитый телами овраг…

*Поэтесса Белла Ахмадулина

одиночЕство

набоКов

45чье имя с собой унесу

Молюсь… Прошу… хаджи-мурат, не предавай, не надо…враг посмеется над тобой, и проклянёт земля.ведь на миру и смерть красна… А высшая награда –Погибнуть в праведном бою, пощады не моля.

враг подарил тебе любовь? – такой любви не верю.Шамиль лишь ненависть копил, и этим мне родней.ведь и геройский человек порой подобен зверю,когда в геройстве предаёт боль родины своей.

тебя всевышний уберег… Смерть проходила мимо.но ты стоял в чужом строю, и был ты – вражья рать.и как, скажи, соединить, что не соединимо?кому из двух врагов – ответь! – клинок твой в руки взять?

на клок чернеющей травы башка твоя слетела…и снова сеча, снова бой и много мертвых тел…остался ты без головы, а голова – без тела…Потомки ссорятся твои – ты этого хотел?!

ты был, поверю, в чем-то прав, обидясь на имама,но разве горская земля – причина тех обид?..А ты посмел предать ислам, геройский сын ислама…Простят друзья, простят враги, но память не простит!

не предавай, хаджи-Мурат!.. ты это понял поздно!когда впервые твой рассвет стал чёрен, а не ал.над отсечённой головой – угрюмо и беззвёздно…тебя всегда берег Аллах, а нынче – отказал…

в последней схватке, сбит с коня, израненный и страшный,ты ветку черную хватал слабеющей рукой…та ветка – родиной была, истерзанной, вчерашней,успевшей шелестом спросить: «А это кто такой?..»

и телу силы не дала, как будто не признала…Смеялись пришлые враги, звучала вражья речь.и было весело врагам, хотя казалось – малотакому знатному бойцу лишь голову отсечь…

Зарыли тело в тот же час… и подлости в усладу,Послали голову в музей – геройский был мюрид.через века глядит на нас башка хаджи-Мурата,А вечность молча на неё глядит, глядит, глядит…

хаджи-Мурат, без головы представший пред Аллахом,Покоя просит для себя, он с вечностью на «вы».и лишь его мятежный дух витает над хунзахом,но даже он – бесплотный дух – и тот без головы.

Хаджи-мурат

46

он всё витает сквозь века, стремясь в хунзах упрямо.чернеют скалы… гром гремит… и слышится в веках,что ты, отважнейший боец, но предавший имама,не смеешь к дому подойти, не ждет тебя хунзах.

А я молюсь… Мне эта боль ничуть не отболела.Скупая катится слеза на этот черный наст.Соедини, молю, господь, и голову, и тело –он всё прошел, он понял всё… он больше не предаст…

я – старый охотник… я выбился просто из сил,бродя по ущельям, одежду стирая в отрепья.Последнего тура я нынче в горах застрелил,А пуля вернулась… Попала в меня… и ослеп я…

в глазах потемнело… и сделались дали пусты.и солнце шепнуло: «тебя я навеки покину…»За годы скитаний я столько убил красоты,что не отличить мне теперь от низины вершину.

был взгляд мой намётан… в стрельбе я не знал неудач.и падали туры, склоняя пронзенные выи.и только ослепнув, вдруг понял – я только палач…А где эти души, а где эти души живые?

на шелест, на шорох умел я мгновенно стрелять,Мой выстрел являлся предвестником смертного часа.куда всё девалось? я это не в силах понять,А сердце похоже на турье сгоревшее мясо…

я так ликовал, если выстрелом сбитый моим,катился подстреленный тур вдоль глухого ущелья.и кровь закипала… и был я Аллахом храним,но кровь моя сделалась черной, как мутное зелье.

тяжелое солнце стекало в межгорный провал,и скалы пугались вот этого лютого смеха,когда я, убивший, от радости долго скакал,и сердце гудело в груди, будто горное эхо.

А нынче всевышний забрал мой прищуренный взгляд.во тьме засыпаю… во тьме просыпаюсь и каюсь…и только в мозгу моем выстрелы снова звучат – от них просыпаюсь… от выстрелов я просыпаюсь.

Последний мой выстрел… тур падает, громко храпя,А сердце опять наполняет шальное веселье.я снова стреляю… и вновь попадаю в себя,Подстреленным туром летя в грозовое ущелье.

плач слЕпого оХотниКа


47

отары не раз сторожил он,По склонам неспешно бредя.и бурка отлично служилаЗащитой отцу от дождя.

всё то же – и горы, и ветер,и серый валун на пути…но только отары не встретить,и бурку не носят почти…

октябрь… двадцатое… беда…отец навек уже не с нами.Молюсь… и в этот день всегдая плачу черными слезами.

в горах, там, где жизни суровой урокивпервые постиг я… – и вырос на том,есть старая сакля – мой дом одинокий,Мой старый, родимый, заброшенный дом.

Погашен очаг… ни дымка и ни слова…Созвездья о крышу стучат невпопад.я молча стою… я на родине снова…А в сердце… А в сердце моем снегопад.

Протекшая крыша твердит о печали,о том, что разлука – изгнанья лютей.тенями столетия мрачные стали,и стали каменьями слезы людей…

всё чудится – плачут холодные стены,Стесняясь, что вечно вокруг никого,Шепча по-аварски, как путник согбенный,о счастье детей, что забыли его…

Поникнув, стою я, промокший до нитки,все радости детства припомнив за миг.Мне чудится скрип полусгнившей калитки,А рядом, на камне, соседский старик.

всё истинно здесь, всё тревожно и свято!Промок, но такая вокруг благодать,что только и можно молчать виноватода горькие слезы неслышно глотать.

раненой родины раненый сын,к ней обращаюсь, молю о подмоге.тела не держат усталые ноги,Пусто в котомке, и пуст мой кувшин.

всё у нас общее – боль и вина,оба измучены, нищи… но все жетолько она оживить меня может,только со мной оживает она.

***

одиноКий дом в гораХ

***

***

Стою, понурясь… не уйти…в ущелье воет ветер грубый.Могильный камень… боль в груди…Молитву шепчущие губы…

чье имя с собой унесу

48

домой воротился, все страсти изведав,А внутренний голос твердит: «не таи,устал?.. Это старость приходит, Ахмедов,к зиме приближаются ночи твои».

Мгновенья летят… и всё больше вопросовк окольному миру, что страшен и лжив.он думает – стар я… и дарит мне посох,груз прошлых обид на плечо возложив.

ведь только вчера еще сердце горелои ливень любви мчал ко мне налегке…усталое тело любви расхотело…куда всё исчезло?.. лишь посох в руке…

но я воротился… Мне всё здесь знакомо,Здесь кажутся светлыми черные дни.я слышу дыхание отчего дома,А это почти что бессмертью сродни.

боль столетий с глаз моих сотри,отвлеки от скуки и цифири.рядом сядь… и тихо говори…ты одна-единственная в мире!

улыбнись… очей своих не прячь.не позволь беде свести в могилу.Защити от лжи и неудач –Это лишь одной тебе под силу!

дай ладонь… нам пальцев не разнять…Пусть орёл, паря в небесной шири,Прокричит мне что-нибудь опятьПро тебя – единственную в мире!

ну а если злое вороньёвсе-таки сживет меня со свету,охрани же, господи, её –женщину единственную эту!

в ночи полнеба молния прожгла,Стучат часы, скрипя от укоризны.А губы молча шепчут: «жизнь прошла…любовь ты не сумел сберечь при жизни…»

Погас очаг… Судьбе не прекословь…и эхо мне твердит порой бессонной,что жизнь – не пламень, греющий любовь,она – огонь, любовью сбережённый…

Перевел с аварского Анатолий Аврутин

кто бежал впереди, нынче в панике мчится назад,кто тащился в хвосте, нынче в панике мчится вперед…и куда вы бежите?.. какой в вас вселился азарт?..я не в силах понять… и боюсь, что никто не поймет….так куда же вы, люди? – кричу я опять и опять, –Может жизнь оборваться… Молитесь!.. есть Праведный Суд…но толпа понимает одно только слово: «бежать…»люди мимо себя, люди мимо молитвы бегут…

*** ЕдинствЕнная

***

***


Владимир Сорочкин

Поэзия

Помню о васвсем, кто ушёл, мне хотелось бы сновадоброе слово сказать иль полслова – всем, кто ушёл.всем, кто в закатной разлил позолотедни, промелькнувшие, словно в полёте крылышки пчёл.

Помню о вас, кто с терпеньем и больюжил, на любовь отвечая любовью, – Помню о вас.Помню, что сретенье – не за горами,и проступает сильнее с годами кровная связь.

живы во мне – отголосками счастьявсе вы, родные, до смертного часа живы во мне.живы, печалям земным не внимая,веткой сирени весну обнимая в радужном сне.

***

Владимир Евгеньевич Сорочкин родился 21 января 1961 года в Брянске. Окончил Брянский технологический институт и Высшие литературные кур-сы Литинститута им. А.М. Горького (семинар Ю.П. Кузнецова). Автор пяти стихотворных книг. Стихи и переводы публиковались во многих журналах и альманахах, переводились на белорусский, украинский, болгарский и коми языки. Лауреат всероссийских литературных премий им. Ф.И. Тютчева «Рус-ский путь» (2001), им. Н.С. Гумилёва (2018), премий им. А.К. Толстого «Сере-бряная Лира» (2014), «На земле Бояна» (2009), им. Н.А. Мельникова (2010), им. А.А. Фета (2017), международной литературной премии им. Кирилла Туровско-го (Беларусь, 2010). Председатель Брянской областной общественной писатель-ской организации с января 2007 года, секретарь Союза писателей России, член Союза писателей Союзного Государства.

50

как всегда – сильны́ и здравы,Схватят солнце под уздцывсей толпою – листья, травы,Первоцветы-сорванцы.

и – один другого краше,в небо двинутся войной,чтоб себя размазать кашейПо тарелке земляной.

вот они – в весёлом раже,выполняя вечный долг,Маршируют в камуфляжевдоль асфальтовых дорог.

в наступленьях и погоняхвдаль спешат – за рядом ряд, –Словно звёзды на погонаходуванчики горят.

травы тонут в ливнях мая,Прорастают сквозь быльё,корешками обнимаяСчастье горькое своё.

Эта речка бежит, как подранок, По оврагу, вдоль топкой тропы. – никуда ей не деться из рамок берегов и бетонной трубы. неказиста и неприхотлива, Знай свои обдирает бока. – даже в бурную пору разлива не бывает она глубока. но и ей, неуёмной, по нраву – в пору тёплых туманов и гроз – напоить и деревья, и травы, Приютить плавунцов и стрекоз, Пригубить из весёлой криницы, из болотины взять тишину, Прожурчать, прозвенеть, проструиться и сорваться – с разбега – в десну.

я и не думал, однако, Снова касаться пера, всё – до последнего знака выдав уже на-гора́. но неразборчиво, дескать, очень спешил, – невзначай я напишу не по-детски: «Здравствуй», «люблю» и «Прощай»… Эту никчёмную малость я бы и не говорил, Просто ещё оставалось в склянке немного чернил.

кроны сосен, словно невод,лишь нащупывая дно,Процедили наше небо –С облаками заодно.

и, почти придя в упадок,Сквозь игольное ушко́лето рябью голых пятокчерез озеро ушло.

но ещё деньком последнимЗадержалось по путии, скользя по соснам медным,улыбается: прости!

Знаешь, пряча в клетках пледагрозовой озноб разлук,Мне до боли жалко лето,ускользнувшее из рук.

Пусть уходит остальное,но ещё, как тихий скит,Это озеро льняноенас с тобою приютит. –

там, где солнце на ладони,где, не чувствуя вины,кроны сосен, точно клоны,в небеса устремлены.

листья, травы…

вЕрХний судоК

нЕвзначай

Кроны сосЕн


51

Солнце запуталось в сетке ветвей. день закатился под шкаф. бабочка спит на подушке твоей, крылышки сна расплескав. Плющ зацепился за створку окна, тени склонились к ручью… вряд ли ты сможешь остаться одна в этом притихшем раю. чтобы услышать, как щёлкает дрозд Песню свою без обид, ты поскорей возвращайся со звёзд, С непостижимых орбит. к дальним светилам, окутанным тьмой, к безднам, горящим во мгле я бы и сам полетел за тобой, но – мне милей на земле. Здесь ожидают тебя дотемна тропка с осколками луж, бабочка, свет в перекрестье окна, ветром колеблемый плющ.

о, как спешит сирень цвести, когда ночами бьёт остуда. Шепчу: «Прости меня, прости, Моё нечаянное чудо…» Пусть я ни в чём не виноват, но – посмотри, как, изнывая, Сирень горит, слова горят, Своей вины не сознавая. готов вобрать духмяный вихрь любой каприз, любую шалость, когда дыханье губ твоих С небесным сумраком смешалось. как густ и сладок аромат цветенья, мая и печали. – Мы столько лет уже подряд лишь этим воздухом дышали. – так неразрывны и просты и бесконечны в дымке смутной и эта жизнь, и май, и ты, и этот день сиюминутный.

А помнишь – снег кружился вразнобой, Светясь алмазным нимбом над тобой, лица касаясь, тая в сгустках пара. Зима уже куражилась и жгла, и шаркала метельная метла По стёртой грампластинке тротуара. и ты смеялась – снегу, свету, снам, и щедро время улыбалось нам, Пересекая год привычным курсом, А снег ваял, коснувшись пустоты, на ветках букли, бантики, цветы – как говорится, просто и со вкусом. Морозный мрамор хрупок. – бог бы с ним… я знаю, что с тобой неразделим: не разлучат нас тени или стены… уже февраль, и сникшие снега белеют, как танцовщицы дега, на грязный холст сошедшие со сцены.

Потаённое небо вишнёвого цвета разольёт осторожно – волна за волной – тёплый чай утонувшего в зелени лета – терракотовый, терпкий, тугой, травяной. что за тени толпятся за нами, пугая?.. ничего ты не скроешь: таи – не таи... как горьки́ на беспечных губах, обжигая, родниковые, глупые слёзы твои. улыбнись! – и не будь так строга и предвзята. – уходя, я навек забираю с собой глаз бесценных твоих акварельную мяту, Смолянистый чабрец, золотой зверобой.

*** сирЕнь

Касаясь лица ***

Помню о вас

52

костёр уже замрёт вот-вот, Погаснув без затей. гнездо из дыма птица вьёт Среди густых ветвей. в такой глуши, в такую тишь исповедим покой… но никого не удивишь идиллией такой. цветенье яблонь. Полузной. огня дрожащий взгляд. и откровенен – белизной – Пропахший дымом сад. А мы с тобой знакомы пять Минут, а может, лет, но всем словам моим не спрясть тебя и этот свет. А день растёт, как снежный ком, и я в своей глуши тебя рисую угольком на облачке души.

контуры сосен прибрежных, ряби озёрной слюда. – Мы не застанем нас прежних, Снова вернувшись сюда. Помнишь, как плавали днями Здесь, и качался рогоз, и танцевали над нами Синие стайки стрекоз… Знаю, что путает часто время любые пути и возвращение в счастье неисполнимо. Почти. встретит нас шорохом листьев – Этой живой тишиной – домик – сырой и смолистый, к лесу прижавшись спиной. где – без обид и тревоги, Простенько так, без прикрас Счастье сидит на пороге и дожидается нас.

Полнолуние. в молочном Мраке надфилем морозным чуть подточен хрупкий диск. Скрасят, тихие – до звона, небеса кружком лимона Землю, вымерзшую вдрызг. новый год приносит счастье, льёт его из полной чаши, – легче лёгкого оно: Подавись, утрись, залейся! – Счастья каменного леса хватит всем до одного.

на облачКЕ бЕз приКрас

полнолуниЕчай кислит. Закрыты шторы. даже наши разговоры не кончаются добром… Зачеркну «добром», оставлю «не кончаются…» и стаю Строчек, сникших под пером. гололёд. Потёмки. холод. Сын уходит. Сны уходят. горек снег, как белена, волчья ягода, крушина. Светит донышком кувшина Шилом бритая луна.


Валентина ЕрофЕЕВА

Поэзия

Но так бессмертна ритма сила…

Прикосновения твоиПодобныПрохладе листьев,Шелестящих над зноем пепла,ещё вчера лежавшегобесформенной,уставшею от ветра и дождяугрюмой кучей хвороста и дров,нарубленных с размахужадной жизньюи позабытых нечаянноСтеречь опушку лесаот солнца и ветров.

Прикосновения твои,Спалившие дотлатот жалкий хворост,теперь печально и прохладноШелестят над нимМелодию погибших грёз.

Прикосновения твои...

я не смогу тебя любить надрывно, страстно, как другая, любовь разгневанно терзая, За гранью – быть или не быть.

я не способна так страдать,и так терзать, и так измучитьСебя. тобой. неразделённо…легка моя в тебя влюблённость,

как корни дерева легкидля почвы, напоённой ливнем.Мои терзания счастливы,Мои страдания хрупки,

и расколоться рады радитвоей улыбки, глаз твоих...и на соседнем на фасадевечерний ангел наш притих.

*** ***

Валентина Григорьевна Ерофеева родилась в Оренбуржье. Поэт, прозаик, публицист. Автор нескольких книг стихов. Публиковалась в журналах «Москва», «Наш современник», «Поэзия», «Брега Тавриды», «Дон», «Гостиный двор» и дру-гих изданиях. С 2002 года работает в редакции «Дня литературы». В настоящее время гендиректор и выпускающий редактор этого издания, включающего сайт, газету и журнал-приложение. Живёт в Подмосковье.

54

город.большой-большой. красивый. и пустой. Пустой, красивый город… хотя почему пустой? А эти строгие странные звериС крадущейся нежной поступью. глаза...Это не глаза –какое-то непостижимое сочетание осторожности, нелюбопытства, Печали, хитрости.их взгляды скользят По пустоте города. Скользят, и не заметив чего-то, что жаждут,бесконечно давно и устало жаждут заметить,опускаются, обращаются внутрь себя. и исчезает, растворяется в полутьме города бесплотный образ Странного строгого зверя С крадущейся нежной поступью. город. большой. красивый. Пустой.

сонПером тончайшим, лёгким скоком,бумаги впитывая пламя,недрёманным сияя оком,бежит строка под небесами.

и в синеву уставшей дали,в чужое стойкое предзимьеволной врывается печальной – всё зыбкое, всё позабыто.

исчезли звоны ночи дальней,окна распахнутого ветери шёпот надысповедальныйи ненасытно быстротечный.

исчезло марево рассвета,Закат восторженный утих,и обернулось в осень лето,и прозой обернулся стих.

но так бессмертна ритма сила,так бесконечна, так вольна,Пером легчайшим возносилаи, вознеся, не уронила,лишь только голову вскружилана веки вечные она.

когда душа,растерянно уставбороться с миром, крылья опускает,и темнота сгущается вдалии тянется удушливой рукоювсё покорить и всё подмять собою,я подниму глаза.и две большие птицы – уставшие от водной гладиМорские чайки – гордо и красиво,Серебряно блестя крылами,вернут мне небо.и отступит мрак.

Одесса, 1993

Мир расширился взрывом тебягде-то там высоко-высоко.белый Ангел, ещё не трубя,даст пожить нам светло и легко.

я сниму с тебя тени размах,отведу и отброшу в костёр,дымным ветром развеется прах,тихий мы поведём разговор.

Шелест лип он впитает в себя,Ароматом пропахнет цветов.невозможностью жить не любяПереполнится мир до краёв.

***

***

***

Валентина Ерофеева

55

Плачет, плачет, плачет небо.беспрестанно слёзы льёт.третий месяц кто бы, где быуспокоил этот сходвлаги вечной, бесконечнойи излишеством – пустой.

утонул в ней лес беспечный,Скудной хлипкою листвойне успев раскрыться солнцуи возрадоваться с нимАромату колокольцев, Медуницам золотым.

Собака я. живу – в чужой норев глухом лесу и вдалеке от дома.нора пуста и для одной огромна,и холод в ней собачий в сентябре.и в августе. и круглый год…и вообще всё задом наперёдв чужой и странной этой стороне.и здесь никто не знает обо мне,да и на родине давно уже забыли.там – память солнце выжгло,Здесь – дожди разломанность тоски размылии ранам не дают зажить.

ты был мне послан до того,как самому явиться миру.и мою утлую квартирунасквозь пронзило торжествои боль вторженья.жизнь мояостановилась на мгновеньеи замерла, ища спасеньяв разбитой чаше бытия.в ней всё смешалось:там осколком блистало милое лицо,

***

***

***

утонуло поле, вязко,Заболоченно паря,урожай обильный ряскиждёт к исходу сентября.

утонули чьи-то беды,и обиды там – на дне,оттого что плачет небоо потерянной стране,о ненайденной свободе,о забытых именах.

век двадцатый на исходе.небо родины в слезах.

Сентябрь 2000 г.

в пыли валялося кольцо,над пирсом море измывалось,турецкий берег там вдалитрепал родные корабли...А ты сиял. и нестерпимоСиянье это до сих пор.и только мимо, мимо, мимоСудьбы священный приговор.но послан ты.и я – твоя. и бог – единственный судья.

Сюда лелеять я их прибежала,но небо мрачное здесь с самого началанавязывает ритм иной:размыт слезами он и смешанный с тоской.

…Ах, милая, да хватит выть и ныть!Сегодня солнце. и пора проститьвсех любящих тебя.и всё должно зажитьи лёгкостью прощальной воспарить,хоть и собачью – эту жизнь любя.

но так бессмертна ритма сила…

56

1допрыгалась, добилась, доигралась –Приснился в эротическом бреду, где полумрака тени распадались на смуту шалости в чужом саду.

Здесь аромат живительный цветенья в запретный плод завязывался вновь. и возрождалось страстью вдохновенье, и вновь, нагое, плавилось в любовь.

2допрыгалась, добилась, доигралась – Приснился, в полуяви иль бреду… Полшага до победы оставалось, но знала, если сон – то не дойду.

на то и сон – поманит и обманет. А как готов был подвести черту и распахнуть сокрытое в тумане, но знала, если сон – то не дойду.

А если явь? и мы вот так глубинно Проникли в тайны света и теней, и все постигли… но дорога длинна, готовы ль мы продвинуться по нейхоть на полшага? иль всё остыло, Замёрзло в полусне или бреду?

Ах, это было, было, было, было... но я шагнула – и уже иду.

над россией – зима.говорят, что такой не бывало,что природа самаудивляется блажи своейи никак не решит,где конец, а где будет началокутерьмы той весенней,в которой пробьётся ручейи нальются сады, истекая предвечною негой – ожиданьем рожденья зелёного сердца земли.и оглохнет в восторгепечальное звёздное небо,услыхав на рассвете,как могут любить соловьи.

город выморочно спитПо-еврейски рад субботе:ночью был жестоко бит – грозна господа забота.

разверзались небеса,Светом ярости сверкая,и крушили телесаСмаху – с края и до края:накрошили дерева,Стародавни и высоки,Под которыми траважадно их желала соков;накрошили стёкол сток,окна, форточки разгрохав,Стрёкот выкрошив сорок,обезумевших от хлопов,взрывов, грохота небес,долго, страстно бушевавших,Словно в них вселился бес,и господь ему прощал всё,чтоб безумия рукойнавести порядок в мире,Привнести в него покой,Сад Эдема в нём расширя…

утро. выморочно спитгород, ливнями умытый.он устал. взъерошен. бит.и урок – уже забыт им.

вариации

***

***

но пока здесь зима.да такая, какой не видали.и природа сама всё колеблется – быть иль не быть?или вместе с рассветомзадохнуться в тоске и печали.или бездну пороков – человека – как прежде, любить.

Валентина Ерофеева

Анатолий МАтВиЕнко

ПрозА

судный дЕньПовесть

Анатолий Евгеньевич Матвиенко родился в 1961 году. По образованию юрист, кандидат юридических наук , член Союза писателей Беларуси. Автор многих книг в жанре фантастики, нескольких книг нон-фикшн, десятков сценариев докумен-тально-игровых фильмов военно-исторической тематики. Работает в аппарате Союза писателей Беларуси. Живёт в Минске.

Пролог– Это тебе не слона поить! – пробурчал лейтенант Зорин, пытаясь хоть что-то

разглядеть в плотном дыму, закрывшему подходы к Тиргартену.Он не нажал на тангенту переговорного устройства, но Станислав, навод-

чик орудия, услышал командира и поморщился. О злополучном слоне Зорин, с присущей ему еврейской занудливостью, будет вспоминать и после войны. Конечно, он прав: самоволка к пехоте, что обнаружила в развалинах зоопарка выживших зверей, в том числе африканского слона, чуть не обернулась сканда-лом и обвинением в дезертирстве. Как так – команда по машинам, а сержанта след простыл! Только изворотливость лейтенанта спасла их обоих от трибунала.

Причина беспечности лежит на поверхности. Изматывающие бои последних дней с прорывом к центру Берлина, постоянный страх получить фауста в борт, бессонные ночи, бесконечные ремонты изношенного танка довели экипаж до какого-то странного состояния, когда теряется чувство реальности, а с ним чув-ство самосохранения и порой совершаются поступки, логикой не объяснимые.

Стас Квятковский родился в Заславле, у польской границы, до войны не бы-вал дальше Минска. Стыдно признаться, слона живьём и не видел. А тут – среди адского кошмара в самом логове врага – он! Большой, серый, с очень грустными глазами и смешными ушами в розовых пятнах, слон жадно втягивал хоботом целое ведро. Через минуту морщинистый шланг с забавным пальчиком на конце потянулся за новой порцией воды. Видать, фрицы не поили его несколько дней. Будет что дома рассказать.

58 Анатолий Матвиенко

Но домой ещё нужно вернуться. Дорога к Тиргартену запружена сгоревшими танками и самоходами. И всюду трупы, трупы. Наша пехота, что пробирается вперёд, изредка немцы, среди них пожилые мужчины и совершенно молодые. Совсем пацаны… Но дерутся отчаянно. Зачем?

– Механик! Заводи, – прервал мысли Стаса голос Зорина. С грохотом опусти-лась крышка командирского люка. – Двигай за ИСами. Осколочный!

Уставший дизель привычно загрохотал, отрезав пятёрку танкистов от внеш-них звуков. Его рёв перекрыл лязг орудийного затвора. Танк дёрнулся и пополз вперёд на первой передаче.

– Квятковский! Смотри в оба. ИСы начнут, вызовут огонь на себя, мы выска-киваем и дуем к ограде. Прямо на пушки. От тебя зависит – успеешь ты их или они нас. Главное – прикрыть собой пехоту.

Понятно. Выжить самим – команды не было. Ободрённый этой весёлой мыс-лью, Стас приник к прицелу и поначалу ни черта не увидел в серой мути. За-тем порыв ветра чуть разогнал дым вперемешку с пыльной взвесью, впереди с правого борта показался корпус обгоревшей самоходки, лениво коптившей небо через открытые люки.

«Тридцатьчетвёрка» тащилась вдоль улицы, что угадывалась между остовов зданий. Впереди осторожно двигался тяжёлый танк «Иосиф Сталин», он же принял на себя первый снаряд из артиллерийской засады.

– Влево! Газуй, мать твою… – выкрикнул командир, когда над трансмиссией ИСа взметнулся оранжевый султан. – Стас, не спи! Бей по орудию!

Танк бросился влево, пытаясь спрятаться за развалинами, словно живое су-щество. Взвыл мотор поворота башни. Сержант тиснул спуск, едва совместив прицел со вспышкой противотанковой пушки. Башню заволокло едким дымом горелого пороха, перебив привычные запахи смазки и солярки. Через миг всё перекрыл жуткий удар.

Резкую боль в ноге Стас почувствовал не сразу, вначале его оглушила тиши-на: обрезало двигатель. Потом по броне хлестнул настоящий град – пуль, оскол-ков или крошки от разбитой стены, сейчас это было не важно. Дизель судорожно кашлянул в попытке завестись…

Второй удар, как показалось сержанту, расколол вселенную на части. На лицо брызнуло что-то жидкое, тёплое. Стало светло – снизу взлетел упругий язык пламе-ни. А ещё неожиданный луч света проник в башню справа, где вдруг возникла дыра.

Стараясь не смотреть, во что снаряд превратил заряжающего, Стас вырвал из разъёма провод от шлема и дёрнулся к люку. Пальцы, вдруг ставшие липкими, соскользнули с рукоятки… Следующую минуту, что должна была стать послед-ней, танкист просто не запомнил.

Он пришёл в себя от затрещины по обожжённой физиономии.– Жив, чумазый? Терпи, вытащим.Небритый ефрейтор из стрелкового взвода, что должен был проникнуть к

Тиргартену за бронёй их танка, зло сплюнул и дал очередь из ППШ куда-то в дым. Другой стрелок швырнул на бегу перевязочный пакет.

Звуки доносились будто издалека, едва пробивались сквозь звон в ушах. Стас скосил глаза к танку. Каждое движение головы было мучительным.

Командир лежал, привалившись к заднему катку. На башне остался широкий бор-довый мазок. Выходит, и Зорина удалось вытащить. Откуда только силы взялись?

59Судный день

Глава первая. Яков. Тель-Авив. 6 октября Один и тот же сон, один и тот же кошмар…Везде огонь и дым, горит комбинезон, горят руки… Всё тело пылает от тыся-

чи впившихся осколков брони. Будто тонет в горящей смоле.Открытый люк даёт выход к спасению, он кидается к нему… Но не хватает

сил, он чувствует, как неудержимо сползает, проваливается в тесную адскую бездну, где сгорит заживо или исчезнет в короткой вспышке взорвавшегося бо-екомплекта…

А затем что-то властно потянуло его к свету.– Яша! Проснись. Ну просыпайся же! Ты опять кричал.Кошмар нехотя отпустил его. Из дымной тьмы выдернули не мозолистые

руки наводчика, а тонкие пальцы жены.– Опять?– Опять. Давно уже не было. Кто горел в танке, тому не страшна преиспод-

няя, – он прислушался к бешено стучащему сердцу и потянулся за часами. – Прости, разбудил тебя рановато. Тем более в праздник.

Чувствуя, что не уснёт, Яков поднялся. Шаркая шлёпанцами, потащился в ванную. Надо успеть побриться, пока Софа не встала. Ругаться не будет, только напомнит, что после увольнения из армии еврею лучше не бриться вообще.

Он растёр крем по бугристой коже лица. Острое лезвие аккуратно удалило первый кусок щетины.

Софа не желает слушать. Возможность неторопливо выскоблить себя каждое утро напоминает – ты дома, а вокруг нет войны. Первые месяцы в Израиле Яков считал, что ожоги на правой щеке и шрамы у глаза делают его настоящим матё-рым волком на фоне слетевшейся сюда зелёной молодёжи, большей частью очка-стой, сутулой и худосочной. Он в двадцать три года, с советскими наградами на груди, невысокий и кряжистый, выделялся меж ними, как овчарка среди пуделей.

Потом снял ордена, медали «За Победу над Германией» и «За взятие Берли-на». Якову намекнули: участников войны в Европе здесь, конечно, уважают, но им далеко до того почёта, что получают ветераны Хаганы и Войны за независи-мость, а он успел только ко второму перемирию, когда ЦАХАЛ уже освободил Назарет, по еврейской версии истории. По арабской – оккупировал.

Последний взмах безопасной бритвы прошёлся по обширной лысине, лишая её одиночных волосков. Они как еврейские поселения в секторе Газа – вырас-тают на чужой территории, обречённые на снос. Компенсацией за утрату верх-ней растительности вздымаются брови, пышные, как у советского генсека, но тронутые сединой.

Натянув штаны и рубашку, Яков подошёл к окну. Мягкое, совсем не жаркое солнце проникло в щель узкой улочки. Повинуясь неожиданному импульсу, он спустился вниз. Ноги сами понесли по натоптанному маршруту вокруг кварта-ла, внутри белой ленточки, что натянул накануне хитрый раввин Мойзер, объя-вив полсотни байхаусов одним домом.

Тель-Авив вымер. Город, что никогда не спит, где танцы до утра – привычное дело, погрузился в сонную тишину. В день Йом Киппур так по всему Израилю. Мусульмане, друзы, христиане, многочисленные атеисты и не особо набожные иудеи подчиняются общей традиции.

Скоро проснутся дети – Соломон и Рахель. Вся семья отправится в синагогу прослушать молитву Кол нидрей. Затем вернутся домой, Софа примется за тэи-лим (псалмы), Яков будет тихонько разговаривать с детьми. Так из года в год.

60

До заката будет молчать радио и ти-ви, лишь на некоторых волнах непрерывно крутятся молитвенные записи. Владельцы большинства студий распустили своих людей. Им тоже надо быть дома. Разве что «скорая помощь» работает, но право-верный еврей потерпит и не вызовет медиков раньше окончания празднеств.

Йом Киппур важнее, чем царица-Суббота. Когда по календарю он выпадает на этот день недели, Шабат отмечают в воскресенье.

В Судный день София с полицейским усердием следит, чтоб никто из домаш-них не нарушил суровый пост. Только потом предстоит, как говорят русские, «разговеться». В Шабат можно и нужно кушать домашнее, приготовленное за-ранее; стряпня считается трудом и относится к греховным занятиям.

В пост, запрещающий чревоугодие, столовая их квартиры выглядит непри-вычно – без изобилия кошерных блюд на скатерти. Она отличается аскетизмом времён до Первого храма, во всю стену нарисована голубая менора (семисвеч-ник), на самом видном месте лежит Тора. Телевизор, в праздники неуместный, прикрыт с трёх сторон льняным покрывалом с вышивкой в виде звезды Давида.

После возвращения из синагоги Соломон удобно вытянулся в кресле. Обычаи обычаями, но в нём вдобавок срабатывал инстинкт военного срочной службы: если выдалась минута-другая отдохнуть, надо пользоваться. Рахель вытащила книжку. К неудовольствию матери – светскую.

Яков сидел и созерцал семейство в сборе. Неожиданно настроение испорти-лось. Наверно, не удалось избавиться от мутного осадка после утреннего сна. Нужно было выплеснуть горечь. И он заговорил совсем не о личном, что пред-писывается обсуждать сегодня. Ведь именно в этот день, потому он и Судный, определяется наверху, что произойдёт с каждым евреем в течение года, начав-шегося по национальному календарю несколько дней назад. Яков рассуждал о политике и надежде жить в мире.

– Ну, после Шестидневной арабчики не сунутся, – уверенно бросил Соломон из своего кресла. Чуть моложе, чем Яков, когда тот впервые сошёл на израиль-ский берег, он унаследовал мамины полноту и черты лица, в результате имел жутко невоенный вид, хоть дослуживал в ЦАХАЛ последний год в звании са-маля (сержанта). От отца ему достались крючковатый нос и жёсткие курчавые волосы цвета графита.

Яков хотел сделать замечание Рахели, что нетерпеливо постукивала ножкой по полу. Не удивительно, в пятнадцать лет семейные посиделки скучны, невзи-рая на традиции и усилия мамы. Она ждёт не дождётся, чтоб убежать к подруж-кам, с ними в кино или гулять на набережную, в отличие от Соломона, которому предстоит дорога на север, в казарму. Но никто ничего сказать не успел из-за резкой трели телефонного звонка.

Софа недовольно повернулась к бесстыдному чёрному аппарату. Беспокоить в день Йом-Киппура? Бог покарает за этот грех!

– Я подниму, мама, – вскочил Соломон. – Кто бы это…– Самаль Зорин? – прозвучало в трубке. – Немедленно прибыть в часть. Это

не учебная тревога.Гудки. Соломон растерянно опустил трубку на рычаг.– Па… Меня срочно вызывают. Говорят – не учебная тревога. Тогда что?Яков открыл рот, чтоб ответить. Но вовремя остановил себя. Глаза Софии

впились в него абордажными крючьями. Неужели ночной кошмар мужа был предчувствием? Ему пришлось ограничиться полуправдой.


61

– Значит, тревога в связи со скоплением арабских войск у наших границ. Ар-мию приводят в боевую готовность. Уверен – через пару дней её отменят, – что-бы не видеть панических глаз жены, Яков тоже поднялся. – Я сам отвезу сына. Автобусы не ходят.

– Выйду к Рамат-Гану и поймаю попутку…– Какие попутки в Йом Киппур? Будто первый день живёшь. Поехали.Улучив момент, когда Софа обрушила на чадо весь водопад чувств, такой

обильной любви еврейской мамочки к своему ненаглядному мамми, Яков за-скочил в спальню и наскоро упаковал вещмешок. Увидев этот мешок на заднем сиденье джипа, Соломон удивлённо поднял бровь.

– Не мог же я переодеться в форму у неё на глазах… А, дьявол! Опять наш Мойша загородил дорогу, шлимазл проклятый.

На выезде из квартала в сторону шоссе на Нетанию и Хайфу упрямо встал древний «Фиат», наверно, одногодка Суэцкого кризиса. В узкой улочке, где разъ-ехаться можно, едва не цепляя крылом за стены домов, дядюшка Моисей бросил свой тарантас ровно посерёдке. Уговорить хозяина немедленно завести мотор и откатить машину было столь же наивно, как ждать манны небесной.

– Я схожу к нему, – терпеливо предложил Соломон, убедившись, что дверь колымаги заперта. – Просто попрошу ключи, потом верну.

– Дерзай, – усмехнулся Яков. Подумав, вылез из-за баранки и двинулся вслед.Из квартиры на втором этаже тянулось молитвенное пение. Понимая, что пре-

рвать его невозможно, отец с сыном терпеливо выждали четверть часа, по исте-чении которых выслушали гневную отповедь хозяина. Сводилась она к тому, что настоящему еврею праздник Судного Дня превыше земной суеты. Ему глубоко чихать на государство Израиль и его смешную армию, ибо настоящий Израиль появится только с приходом Мессии в святом городе Цфате, когда восстановят Храм… Яков не дослушал демагога.

Спустившись к джипу, он достал монтировку. Стекло водительской двери жалобно хрустнуло, рассыпаясь на осколки. Из салона пахнуло чем-то затхлым. Яков воткнул нейтралку, снял ручник и вернулся к своей машине.

– Садись! Едем.Соломон покорно втиснул объёмистое тело на переднее пассажирское сиде-

нье, Яков нажал на газ. Под звучные проклятия Мойши из окна, выйти на ули-цу у того решимости не хватило, джип упёрся бампером в передок «Фиата», вытолкнув его из квартала. Огрызок автомобиля выкатился и встал поперёк смежной улочки.

– Столько времени потеряли, – прикинул Соломон, когда джип понёсся по шос-се на север с обычным для Израиля пренебрежением к ограничению скорости.

– На твою жизнь хватит войн, не торопись. Включи, кстати, радио.Сын покрутил верньер настройки. Арабские станции бубнили что-то своё,

еврейские молчали или транслировали молитвы.– А ты куда торопишься? Не настрелялся? Шестьдесят седьмого тебе мало?

Я не в упрёк, па. Просто тебе… уже сорок восемь, так? Есть же молодые, под-готовленные не хуже. О маме подумай.

Сын прав, подумал Яков. На минуту представил её глаза. Хорошо, что не увидит их, если придётся звонить и предупреждать – задержусь в части. Пере-жить ещё одну войну и мужа на фронте она не готова. К её спокойствию, сын не в боевом подразделении, служит при госпитале Рабам.

Судный день

62

– Я о ней всегда думаю. Она хорошая, но… Как говорят русские – краёв не видит. Крещена католичкой, а здесь больше еврейка, чем коренные. Тебе внуша-ла, что отец твой – словно царь Давид, рыцарь и защитник Земли Обетованной? Только лысый…

– Ну да. Ты ж вечно в бригаде пропадал, домой возвращался – отсыпался. А вышел в отставку, когда меня призвали. Короче – ты у меня образец верности и долга. Нужно покрасить бронзовой краской и привинтить изваянием у лестницы.

Яков обогнал автобус. В праздник обычно на шоссе никого. И сейчас негусто, но каждые пять-десять минут они видят машину. Все едут только на север. Надо думать, на юге – к египетской границе, у Иерусалима – к иорданской.

– Образец защитника Отечества… Ты хоть знаешь…– Что?– Если вещи назвать своими именами, я – изменник и дезертир.Круглая физиономия Соломона вытянулась от неожиданных слов отца.– Что-то новое. Можно подробнее?– Думаешь, из СССР нас добром отпустили? – Яков махнул рукой от нелепо-

сти собственных слов. – Нет, я тишком увязался за евреями. Служил в Польше, где с Софией-то и познакомился, поехал в Чехословакию в командировку, её прихватив, там ЦАХАЛу оружие готовили, «Мессершмитты» местной сборки и кое-какую технику. Через Югославию на корабль, и вот – шолом, Израиль!

– И маму с собой? Любила сильно, не отпустила бы, так?– Думаю, и сейчас любит. Но… – Яков показал очередной обгон, опережая

машину, сплошь набитую парнями в форме. – Но это она настояла. Решилась на разрыв с семьёй, с матерью. Правда, мы не предполагали, что с СССР и Восточ-ной Европой так всё плохо сложится. Союз помогал Израилю на первых порах.

– Но мама – не еврейка! Что ей в Польше не сиделось?– Знаешь же её максимализм. Их родственники жили под Брест-Литовском,

сестра её мамы. Учительствовала, у мужа магазин имелся, галантерея вроде бы. Красная Армия пришла, зажиточных и интеллигенцию объявили буржуазными элементами. И всё, пропали. Увезли их куда-то, – Яков вздохнул. – А тёщу с двумя дочками после войны переселили на запад, в бывшую Нижнюю Силезию. Дом дали большой, от бюргеров остался. Там, в Легнице, мы и познакомились. К нам, советским, сначала хорошее отношение было – немцев прогнали, столько земли у Германии отрезали для поляков.

– А потом?– Потом они стали спрашивать: отчего же вы, освободители, пся крев и мать

вашу через колено, к себе в СССР не возвращаетесь? Мол, не освободители вы, русские, а очередные оккупанты, не лучше немецких. Когда привели к власти коммунистов, тёща перестала со мной здороваться.

Сын надолго умолк, переваривая услышанное.– Па… Я не понимаю. Если так… Израиль-то маме был зачем?Они проехали поворот к кибуцу Сдот Ям. Справа заканчивалась полоса араб-

ских поселений на Западном берегу реки Иордан.– Думали пересидеть, пока в Восточной Европе дела сами собой утрясутся.

Ну, и маме очень хотелось Храм Гроба Господня увидеть, в Кувуклию зайти, помолиться. В Тель-Авиве вдруг узнала – наш польский брак здесь не считает-ся. Если раввинат не поженил, по еврейским правилам любой ребёнок рождён от внебрачного прелюбодеяния. Выблядок он, в общем. Предохранялась два


63

года, ходила в синагогу, пока её не признали еврейкой, тогда снова сыграли свадьбу.

– Стой, папа. Что это?Как бы ни было мало на дороге машин, им свойственно сталкиваться. Шос-

се не поделили армейский «Форд» с тремя военными и арабская развалюха не свежее недавнего «Фиата». Арабы выехали с боковой дороги, должны были уступить, теперь толпились сбоку и что-то экспрессивно вопили, размахивая руками.

– Наглые. Словно знают или чувствуют что. Аккуратнее с ними, сын. Я под-страхую.

Джип свернул на обочину и притормозил. Соломон шагнул к пострадавшим, прихватив аптечку. Яков пересел на заднее сиденье. В сумке между рубашкой и брюками лежала кобура с пистолетом. Он быстро переоделся, сменил кипу на берет.

За это короткое время обстановка на обочине накалилась. Соломон откатился на благоразумное расстояние, араб буквально вцепился в сержанта из «Форда», тоже явно не из боевой части.

Яков пальнул в воздух.– Монзо! Назад! Что здесь происходит?Арабы отпрянули. Военный в зелёной форме без знаков различия увидел по-

гоны сааля (подполковника) и начал оправдываться.– Вылетел сбоку этот… – он не нашёл эпитета, чтоб и обидчика назвать, и

палестинцев не спровоцировать. – Я тормозил, сааль!– Пострадавшие?Кровь обнаружилась только у самого молодого араба, он как раз и сидел за

рулём. Соломон аккуратно снял у того пёстрый платок с головы и промыл ранку. Яков стоял поодаль, не снимая руку с кобуры. От рассерженных мужчин с За-падного берега он ждал любой глупости. Там потёртый пикап считается целым состоянием, немало вытянет и его ремонт. Что развалюху палестинцы попыта-ются вернуть в строй, можно не сомневаться.

Один из троицы израильтян попробовал завести «Форд», тот не поддался. Да и лужица жидкости под радиатором не радовала.

– Подброшу в Хайфу, – предложил Яков. – Пришлёте техничку из части.– Эти всё открутят, – мотнул головой водитель.– Пусть один останется сторожить, – кинул через плечо Соломон и вызвал

бурю негодования.Трём воякам вдруг срочно потребовалось на службу. Никто из них не хотел

делить компанию с палестинцами. Поэтому все трое забрались в джип, один из них захватил из «Форда» автомат. Когда показалась Хайфа, и они выскочили на припортовой улице, Соломон ехидно заметил вслед троице:

– Па! И это Армия Обороны Израиля?! У одного «Галил», у двух пистолеты. Могли же арабчиков мордой в грязь уронить. А если и правда – война?

– Тогда мне придётся их защищать, как и тебя, и маму и даже упрямого Мой-шу с его «Фиатом». С той лишь разницей, что эти три писаря тоже будут победи-телями. Соломон, скоро три часа, тащимся с остановками как неживые, – Яков повернул ручку приёмника. – Может, новости передадут.

Действительно – передали. Ещё какие!


64

«Говорит Радио Израиля из Иерусалима. Алеф и Бет! В 2 часа дня наши пози-ции на Синае и Голанских высотах были атакованы египетскими и сирийскими войсками. Наши войска отражают наступление противника».

Бесцветным голосом, явно пытаясь скрыть эмоции, диктор отчеканил ещё несколько ничего не значащих фраз, потом сам себя оборвал и трижды повторил странные слова:

«Кастрюля мяса! Кастрюля мяса! Кастрюля мяса!»– Это какой-то код, да? Па, что он означает? Всё плохо?Яков вдавил газ до упора. Джип понёсся как ужаленный.– Что дела не просто плохи, сын. Мобилизации подлежит каждый, у кого

хватит сил надавить на спуск. Не знаю подробностей, но одно точно: мы – в за-днице!

Глава вторая. Анна. Дамаск – Латакия. 6 октября Ей показалось, что пронзительно-синее тропическое небо над Сирией пре-

вратилось в бетонную глыбу и придавило собой города и всех людей на улицах и в домах, даже тех, кто ещё ничего не знает, ни о чём не догадывается…

Впрочем, неосведомлённых здесь нет. Всего сорок три километра отделяет Дамаск от горы Джебель-эш-Шейх к северу от Голанских высот, на границе Си-рии, Ливана и сирийской же территории, захваченной Израилем в прошлой во-йне. На этой горе, евреи зовут её Хермон, стоит маленькая крепость, в ней – на-блюдательный и командный пункт ЦАХАЛ, Армии Обороны Израиля, которая обороняется только одним способом – нападая первой. Меньше чем за две ми-нуты израильский «Фантом» или «Мираж», развернувшись над Голанами, доле-тает до сирийской столицы. Мир с Израилем не подписан, да и какой мир может быть у арабов с сионистами…

Зачем ей, человеку такой мирной профессии – библиотекарь, знать все эти во-енные подробности? И остаться в стороне невозможно, если муж служит совет-ским военным инструктором в Сирии, а жёны за картишками тихонько обсуж-дают новости между собой, делясь обрывками фраз, что случайно услышали от благоверных или те выболтали, снимая стресс проверенным русским способом.

Хорошо ещё, её бравый полковник не злоупотребляет спиртным как некоторые, его одного оставить не страшно. Видный собой – высокий, что у танкистов неча-сто, породистый, с узким интеллигентным лицом, но здесь нету баб, что окрутят. Мусульманки все под строгим присмотром, христиане и немногочисленные евреи попрятались, чуя близость беды. А ночные бабочки стоят серьёзных денег, не-подъёмных для полковника с окладом в тысячу сто местных фунтов.

Стас примчался накануне вечером, совершенно трезвый и взъерошенный. Форма армии Сирийской Арабской Республики вся в пыли – значит, носился по пустыне в открытом «козле», теперь будет долго вымывать песок из непокорных русых волос. С порога выдохнул:

– Собирайся! Утром пойдёт машина до Латакии.Анна опустилась на диван, продавленный несколькими поколениями совет-

ских военспецов. Жене военного не привыкать к переездам. Гораздо вреднее заиметь привычку к какому-то постоянному месту. Впрочем, в Минске у них приличная двухкомнатная квартира, выделенная по линии Белорусского воен-ного округа. Дома полковник Квятковский ляжет в госпиталь на обследование и по выписке закатит банкет сослуживцам. Отпразднуют отправку «на слом» – на


65

пенсию. С учётом военных лет у него выслуги выше крыши. Сейчас квартира пустует. Антоха, единственный сын, пожелал выучиться на офицера и стаптыва-ет сапоги на Дальнем Востоке.

– Значит, всё-таки война.Стас шагнул было к жене, чтоб приобнять-успокоить, но наткнулся на проте-

стующий жест – такому грязному нельзя. Он скрылся в ванной, а когда вышел в чистой майке и трениках с пузырями на коленках, совсем не боевой и очень до-машний, Анна уже вытащила чемодан. Муж отпихнул барахло ногой, подхватил её на руки, дурачась. Был настойчив ночью, словно вспомнил их медовый месяц.

И наступило утро этого рокового дня.– Почему ты настаиваешь, чтобы я уехала? У меня же работа в культурном

центре. Приказ обязательный только для домохозяек.Они пили турецкий кофе, Анна полностью одетая и накрашенная – ей при-

шлось встать в пять, чтобы всё перестирать, приготовить. Словом, постаралась, пусть превращение их приюта в холостяцкую берлогу отложится на пару дней.

– Не хочется уезжать? Брось! Так обоим будет лучше. Командировка заканчи-вается, приготовь нашу квартирку как следует. Новый год уже встретим вместе. Не надоела азиатчина?

Он кивнул на стену, где упрямая щель пробилась через свежий слой штука-турки, а с потолка протянулся потёк от вечно дырявых труб с верхнего этажа, что прекрасно гармонировало со скудной мебелью. Женщине свойственно вить гнездо; мужчина считает это излишеством, если пристанище сугубо временное.

– Надоело… В Париж тебя военным советником не отправят? Жаль, – она чуть отхлебнула кофе и перешла к серьёзным вещам. – Так война будет?

– Вряд ли, – слишком поспешно ответил Стас, чересчур открыто посмотрел в упор. Его тёмно-серые глаза, чуть подёрнутые по углам штришками морщинок, отлично вводили в заблуждение начальство при инспекционных проверках, но жену обманывали плохо. – У арабов, конечно, руки чешутся вернуть земли, но мы их держим в узде. Всё-таки разрядка с американцами, местные союзнички должны понимать – нельзя нас подводить.

– Хороши союзнички. Наших специалистов из Египта выперли год назад.– Тем более, – он пожал плечами, лишёнными погон. – Сами они те ещё вояки

и знают это. Чему-то научились. Но – ты же понимаешь.– Понимаю. Даже больше, чем ты думаешь, – Анна не хотела обострять перед

разлукой, однако неискренность мужа заставила походить с главного козыря. – У тех, кого не «выперли» из Египта, как ты говоришь, вчера вывезли самолётом последние семьи – жён и детей. Точно так, как было в шестьдесят седьмом, за день до наступления.

Только сионисты успели начать первыми, подтверждая реноме агрессоров, поэтому арабы считаются жертвой. Впрочем, столь крамольные вещи супруги Квятковские предпочитали без особой необходимости не обсуждать.

Он нахмурился и отвёл глаза. Анне было немного его жаль. С вездесущим радио-ОБС, одна-баба-сказала, укрыть военную тайну сложно.

– Египет – другое дело. Им Синай нужен… Послушай, мы через полчаса на два месяца расстанемся. Может – хватит о политике?

– Политика? – она печально улыбнулась. – При чём тут политика… Шесть лет назад, когда из Чехословакии тебя ждала, день и ночь напролёт радио слуша-ла. И наше, и «голоса». Всё боялась – опять начнётся, вернешься ли ты?


66

Стас развёл руками.– То был приказ, наша операция. А в Сирии моё дело птичье – сиди в сторон-

ке и чирикай.– Да! – Анна накрыла его пальцы ладонью. – Это не твоя, не ваша война.

Пусть они сами хоть все перережутся, не лезь! Отвоевался, хватит! У тебя одна боевая задача – вернуться домой!

Он убрал руку из-под её пальцев.– Не говори так. Я с этими парнями год. Есть среди них нормальные ребята.

Кто в Союзе учился, умеет водку пить и салом закусывать, – увидев её стра-дальческий взгляд, сдался. – Ты права. Как бы оно ни повернулось, да, не моя война. Обещаю – в пекло не полезу. Получится – забьюсь в бункер и буду оттуда руководить по рации. Веришь?

– Нет. Но что мне остаётся?Их застольные разговоры прервал стук в дверь. Водитель-сириец подхватил

чемодан и сумку Анны, пристроив их на заднем сиденье «газика».По дороге к штабу молчали. Анна хотела сказать ещё массу вещей: что Антон

с семьёй непременно приедет в отпуск, а то внука видели только в пелёнках и на фотографии, что нужно будет написать рапорт, как вернутся в Минск, чтоб им выделили шесть соток под дачный участок, что не успела ничего купить… Но только смотрела на пыльные улочки Дамаска, узкие османские и широкие со-временные, площади с бесчисленными мечетями, рынки и магазинчики, на этот сумбурный восточный мир, с которым прощалась навсегда. Да и не слишком поговоришь в громыхающем «ГАЗ-69» без верха, продирающемся сквозь неопи-суемый хаос дорожного движения без правил и элементарного порядка, да ещё при водителе, научившемся через пень-колоду понимать по-русски.

У штаба Стас нервно глянул на часы.– Опаздывает эта шайтан-арба… Та-ак. Слушай мою команду. Мне нужно бе-

жать, оставляю тебя с Аблулом. Сейчас подойдёт автобус, Абдул погрузит твои вещи.

– Да, полковник. Есть – погрузит! – радостно заверил водитель.– Я побежал. Отставить слёзы.– Пыль в глаза попала.Она отвела лицо, и он обнял её на прощанье неловко, полубоком. На крыльце

обернулся и исчез за массивными дверями штаба сирийской армии. Если бы в Союзе были – сказал бы «позвони». В Дамаск строго запрещено и звонить, и писать. Для родственников военные якобы находятся в Туркменистане, письма проходят через Особый отдел и отправляются к адресатам с штемпелями поле-вой почты из тех частей, что расположены в Средней Азии. Если кто-то полсло-ва ляпнет про Сирию или Египет – улетит первым самолётом домой и больше никакой заграницы дальше Бреста.

Письма! Она мысленно хлопнула себя по лбу. Конечно, радио-ОБС имело свою почтовую службу. Кто не хотел, чтоб письма вскрывались чужими руками, конверты отправляли домой через возвращавшихся, а те бросали в ящик в Мо-скве или в Одессе. Тонкая стопка лежит у неё в культурном центре, буквально в паре кварталов от штаба! Передаст ли их Маша?

Дочь и жена военного, Анна привыкла: взялась – делай. Хотя нет в мире ни-кого, кто лучше военных сумеет объяснить, почему не сделано, ибо совершенно «не представилось возможным».


67

– Абдул! Жди здесь! Я скоро буду. Если приедет автобус – задержи его.– Понял – задержи. Абдул говорит – есть!Она бросилась бегом, промчалась мимо уличных торговцев, что оккупирова-

ли тротуар напротив штаба. За площадью Ат-Тахрир располагался клуб Госко-митета СССР по внешнеэкономическим связям и культурный центр с библио-текой. Привычно мазнув глазами по мечети Аль-Фардус, Анна забежала в про-хладный подъезд.

Маша была уже на работе – не пришлось искать в сумке ключи. Как всегда – не жена офицера, а обложка модного журнала. Её ненаглядный Василий не-сколько раз отгребал от политотдела за слишком яркий наряд супруги, вызыва-ющий для исламской страны.

– Маш… улетаю.– И тебе здравствуй. Я в курсе. И прощай. Присмотрю тут за обоими.– Да… Дома встретимся.Десяток контрабандных конвертов упал в сумку. Анна тем же аллюром двину-

ла к штабу, поблагодарив себя, что выбрала туфли на низком каблуке. Наверно, смотрится странно в обтягивающем светло-сером платье, совсем не располага-ющем к беговым упражнениям. Да и смысла нет спешить – опоздав на полчаса, арабский водитель запросто обождёт ещё минут пятнадцать, а потом бросится наверстывать, оглашая улицы сигналом клаксона. Точность и обязательность не входят в число местных добродетелей. Поправив причёску, чтоб не попасть на глаза Абдулу или кому-то из советских в растрёпанном виде, Анна перешла на шаг. Издали увидела: нет ни «газика», ни автобуса. Её чемодан на колёсиках и сумку сторожит незнакомый солдат, явно тяготящийся поручением.

Она налетела на него, словно на виновника неприятностей.– Где Абдул?Сириец сложил пальцы щепотью и указал по улице вдаль:– Абдул джип-газ ду-ду.Он изобразил пантомиму явления некого военного чина, угнавшего водителя

Стаса.– Автобус! Хаффиля! До Латакии?К её ужасу, пантомима повторилась. Автобус тоже ду-ду, и солдатик немед-

ленно сам сделал ду-ду, скрывшись в стенах штаба.Вот так. Если в течение суток вопреки приказу она не покинет страну – фак-

тически станет невозвращенкой, со всеми вытекающими последствиями для неё, мужа и, вероятно, сына. Стас с утра собирался на совещания, сначала здесь, у сирийцев, потом в Белом доме, резиденции главы советской военной миссии в Сирии. Отвлекать его сейчас, когда решается быть или не быть войне на Ближ-нем Востоке? Ни за что!

Анна пересчитала сирийские фунты в кошельке. Взяла с собой минимум, но на такси до железнодорожного вокзала и билеты в Латакию должно хватить. Решено! Стас даже не узнает о конфузе. Она решительно шагнула к бордюру и подняла руку.

– Ассаля-малейкум! Махаттат Кадам?Бородатый водитель-таксист на видавшей виды «Тойоте» помог затолкать в

багажник чемодан. Машина рванула в сторону Кадама. Они доехали быстро, но поезда пришлось ждать, и в порт Анна прибыла только к вечеру. Там и узнала новость, о которой трещали все радиоприёмники и судачили местные: в два часа


68

пополудни израильские агрессоры вероломно напали на арабские войска у гра-ниц, но мужественные воины обоих государств отразили интервенцию и гонят врага в глубь его страны.

Вот тогда она и почувствовала – небо давит. Если сионисты бомбили Сирию, когда действовало соглашение о прекращении огня, сейчас их вообще ничто не держит!

А радио-ОБС уверяло, что у евреев есть атомные бомбы. И если наступле-ние в глубь Израиля идёт хотя бы на четверть от того, что вещают радиоголоса, страшно представить… Неужели израильская авиация сбросит бомбы на араб-ские города? Стас в Дамаске! Армейские штабы – цель номер один! Десятки друзей, знакомых, да и просто местных людей, очень разных, в большинстве своём неплохих… Неужели им придётся пережить новую Хиросиму? Точнее го-воря – не пережить!

Окончательно небо упало на Анну, когда она узнала – сторожевой корабль «Куница» с последними семьями военспецов отчалил в 17-45. Следующий по-путный ожидается только завтра, и у болгарского капитана нет инструкции брать гражданских на борт.

Советский морской офицер отвёл Анну к служебному телефону. Набрав пару номеров в Дамаске, она узнала – Стас уехал на передовую. Когда вернётся? Ско-ро – после победы!

Прямо в дежурке она без сил присела на чемодан. В чужой стране, без денег, без возможности выехать, без шанса удержать своего великовозрастного ребён-ка, что до сорока восьми лет не наигрался в войнушку и полезет в самое пекло, наплевав на обещания отсидеться в сторонке… Кошмар!

Глава третья. София. Тель-Авив. 6 октября Во второй половине дня народ буквально хлынул на улицы. Кто провёл Йом-

Киппур в счастливом неведении, узнал о войне только сейчас. Многие услыша-ли новость в синагогах. Раввины проявили большее здравомыслие, чем сосед Зориных ортодокс Моисей. Праздничные службы сменялись призывами к Богу спасти землю израилеву от нечестивых гоев, а резервисты прямо из синагог за-скакивали домой за формой и оружием, оттуда спешили в войска.

Рахель включила радио. Новости с обоих фронтов были очень скупыми: ара-бы атакуют, Армия Обороны Израиля даёт отпор и ждёт подкреплений.

Девушка уже не спешила к приятельницам. Их семья проводила мужчин, у других сейчас самые сборы, самые причитания – только возвращайся скорее жи-вым, мой маленький мамми. И «малыш» метр восемьдесят росту с автоматом на плече покорно говорит: конечно, мама. Не пройдёт и шесть дней – вернусь с по-бедой. А если новая война случится лет через пять, прыгать в форму и цеплять автомат выпадет самой Рахели…

– Что-то новое, – вдруг обронила София, которую бросало в дрожь от самой мысли, что когда-нибудь и дочь может оказаться на войне, под арабскими пу-лями. – В шестьдесят седьмом сводки были другими. Что наши перебили всю египетскую авиацию, а танки начали поход к Каиру. Сейчас – «оказывают со-противление».

– Думаешь, на радио врут? – удивилась Рахель. Густой чёрный локон накру-тился вокруг пальца с нежным розовым лаком на ногтях. Такие кудряшки, на-верно, были у её отца лет в пятнадцать, Рахель их не застала, кроме кустиков над


69

ушами. От него девушка унаследовала и невысокую фигуру, от мамы – склон-ность к полноте, совершенно не портившую. – Что не так, ма?

– Не договаривают, – София присела рядом и тихонько коснулась пальцами её щеки в россыпи трогательных веснушек, не прятавшихся круглый год. – Зна-чит, хвастаться нечем. Арабы напали, когда вся армия по домам да по синагогам. Хорошо что Яша не был на границе…

– А в шестьдесят седьмом? Ты же плакала, когда папа уезжал! И всё обо-шлось.

Она убрала руку. Дочери было девять, она не запомнила толком те дни, что длились словно годы, пока Яков не ворвался в квартиру, пахнущий потом, пы-лью, железом, заросший щетиной и страшно голодный. Этот миг София хранила в памяти много ярче, чем сообщение об освобождении от арабов Стены Хра-ма в Иерусалиме. Кадры, как бульдозеры сносят хибары на площади у Стены, она несколько раз смотрела по телевизору вместе с мужем. Когда открылись древние камни, они с Соломоном и Яковом не смогли сдержать слёз. Даже Ра-хель всхлипнула за компанию. Обретение Храма, пусть маленького его остатка, было, наверно, не менее важно, чем основание государства Израиль…

А если за Восточный Иерусалим пришлось бы заплатить жизнью Якова? Со-фия гнала от себя такую мысль, как и другую: если хочешь что-то получить на Святой Земле, единственный путь – отобрать это у прежнего владельца.

– Ицик из моего класса, он из неверующих, где-то вычитал шутку: ну зачем Моисей привёл нас к Иордану? Прогулялись бы в Европу, нашими соседями были бы немцы, швейцарцы и французы, а не арабы.

Шутка не понравилась Софии. Верить или не верить написанному в Торе – личное дело каждого. Но Святая Земля дарована Богом! Дочери она выдала не-отразимый аргумент:

– Тогда за Землю Израилеву твоему папе пришлось бы воевать с Бундесве-ром. Нет уж.

Рахель обняла мать.– Прости. Я забываю, что ты пережила оккупацию. Немцев. Пусть не счита-

лась еврейкой…– Но всё равно это было ужасно. Особенно осенью сорок четвёртого, когда

пришли русские. Немцы дрались отчаянно, не хотели пускать их к Висле. Эти бомбёжки, обстрелы… Мы не вылезали из подвала дня три, от дома уцелела одна стена.

– А потом?– Потом был голод. Немцы всё выгребли, что не смогли вывезти – сожгли,

в Красной Армии сами недоедали, где уж освобождённых кормить. Но у мамы вспыхнул бурный роман с советским тыловым офицером. Как-то пережили, на-ладилось.

– И про дедушку ты ничего не узнала?– Ничего. Как видели мы его последний раз тридцать первого августа, так

больше никаких вестей, – София грустно улыбнулась. – Мама провожала отца на войну, как я сегодня Якова.

– А после войны… Трудно было узнать?– Пробовала. Но ничего не вышло. Для советских и для новых польских вла-

стей, что пригрелись у коммунистов, та война тридцать девятого года как бы не существовала. Представляешь? Твой дед воевал с гитлеровцами и погиб, но


70

сражался в «неправильной» армии – не в Красной и не в дивизии Костюшко. Конечно, многие нашли своих родных, кто пропал в сентябре. Нам не повезло. Даже не знаю – он убит под Краковом, куда направлялся, или в плен угодил, и его расстреляли в Катыни, как других офицеров. В советском лагере, немцы ещё только строили свои для евреев.

Она замолчала. Если Яков попадёт в плен, это может быть хуже смерти. Из египетских застенков вернулись единицы, рассказывали страшное…

Снова она отогнала от себя лишнюю мысль. Их чересчур много – лишних. Скоро придётся быть самой для себя как цензором на радио, пропускать только дозволенное. Или сойти с ума.

Дочь явно почувствовала, что маму колотит. Она поторопилась перевести разговор на безобидную тему.

– Тогда расскажи, как познакомилась с папой.– Ты сто раз слышала!– Ещё! Может, я также хочу – романтично, с побегом в другую страну.– И против воли матери? – София отстранила дочь от себя, испытующе гля-

нув в её наивные карие глазки. Впрочем, в наивность Рахели она давно не вери-ла. – Даже думать не смей!

– А если появится добрый, хороший, честный… католик?– Всё! Довольно. Ты вышла за пределы.– Тогда выйду из комнаты.Вспыхнувшая было злость Софии уступила место понимаю. Дочь её видит

насквозь. Сменила тему, заставила рассердиться. От слезливого настроения мало что осталось. В пятнадцать чертовка так манипулирует людьми! Вся в отца.

Рахель гордо удалилась к себе, а София раскрыла Тору. Привычное действие всегда успокаивало.

Как они познакомились… Да благодаря вертихвостке Анне, младшей сестре. Ей только восемнадцать исполнилось, а в одном месте уже огонь горел. В офи-церском клубе на танцах мужиков море, хватало и неженатых, и, деликатно го-воря, временно не женатых – у кого благоверные в СССР, то есть как бы не в счёт. К ней наперебой носились, звали танцевать, свиданья назначали. Прице-пились два танкиста, два товарища – оба в орденах, завидные женихи. Аня не долго думая склеила обоих. Волочились за ней, едва меж собой не поругались, но в итоге сестра царственно отдала благосклонность лейтенанту Стасу Квят-ковскому. Он и статью был выше, и образованный, что среди советских военных не всегда случалось, и в католичество крещён, и даже какие-то предки из Поль-ши. Но мама как взъелась! Кровинушку свою отдавать русскому оккупанту… Её отец в двадцатом воевал за Пилсудского! Дожил бы – проклял.

Но когда Яков, получивший у Анны от ворот поворот, обратил внимание на Софу и сделал ей предложение, мама вообще дар речи потеряла. Советский! Еврей! Коммунист! Атеист! Из нищей воложинской деревни! Лучше не смогла найти? Хоть бы росточком повыше, волос побольше да с лицом не таким обо-жжённым, пошарпанным. И нашивка ранения – чего она? Чем девке в омут ки-даться, узнала бы – вдруг танкист ещё кое-что спалил, оно у евреев и без того подрезанное…

Поэтому с Яковом София встречалась тайно, выдумывая для мамы глупые предлоги вырваться из дома. Даже не повенчались, только срочно зарегистри-ровали брак, когда его переводили в Чехословакию. Ни одного свидетеля из со-


71

служивцев – советским офицерам запрещалось жениться на польках. И думать не могла, что перед Богом они станут мужем и женой по еврейским обычаям, причём – в самой необычной стране мира.

Воспоминания прервала телефонная трель. Она бросилась к аппарату напе-регонки с Рахелью. Звонил Соломон.

– Ма? У меня всё в порядке.София уняла колотившееся сердце.– О папе что-нибудь знаешь? Он не приехал домой!– Значит, отправился в Нафах. Но ты не волнуйся. Сразу в бой не пойдёт.

Пока примет батальон, пока снимут танки с консервации, пограничные части уже отбросят арабов.

Она провела ладонью по влажному лбу. Врёт, конечно, и волноваться есть от чего. Но спасибо хоть, что о матери вспомнил.

– Что так воет в трубке? Помехи какие-то.– Нет, ма. Это сирена воздушной тревоги.Сердце вдруг замерло, потом подпрыгнуло и застучало в сумасшедшем рит-

ме.– Беги в убежище! Срочно! Мамми! Слышишь? Беги!– Да что ты, ма! Она уже три часа воет, летали только наши «Миражи». Не-

когда. Готовим госпиталь к поступлению раненых.Она вдруг почувствовала, что голос осип.– Много… раненых?– Пока привезли только одного лётчика. Но… – он осёкся, видно, почувство-

вал, что развивать эту тему не стоит. – Я побегу. Поцелуй Рахель.Почему-то звонок сына больше расстроил и насторожил, чем успокоил. Со-

фия опустилась на кушетку у телефонного столика.– Если раненых будет много, вспомню, чему меня учили в сорок восьмом.

Сама поеду в Хайфу. Ближе к ним обоим.

(Продолжение следует)


Арина ГрАчёВА

Поэзия

И всюду светдворы, дворы… глубинКа

над крышами застыл плечистый крестцерквушки, точно воин на дозоре,один лишь бог и в силах уберечь от поруганья постаревший дворик.

и как он жив ещё – не разобрать,как тихо тонет в колокольном звоне,дома просели, но душа двораосталась прежней – липово-зелёной.

и дух бессмертья уловим пока,но туча забытья уже нависла,но липы тень по-чайному душиста,и уходить не хочется никак.

Стою, на сердце радостно и колко,и разве не о вас оно болит –дворы, дворы, церквушки на задворкахи липы ненаглядные мои…

и там и тут октябрь дождём исходит,но там – тоска, тут – светлая печаль.Столичное покинув мелководье,становишься одним из глубинчан.

тут тоже – не рукой подать до рая,но тишина – как будто под водой,и землю по старинке величают родной.

тут дом – копилка шорохов, тут шторкащелястому окошку коротка,все в нимбах деревца, и по пригоркупротянута тропинка в облака.

и листья долго выбирают лужу,предчувствуя паденья глубину.и где-то там растраченную душутут может посчастливится вернуть...

Арина Грачева живёт и работает в Москве. Закончила экономический факуль-тет МГУ. Занималась организацией баз данных в госструктурах, затем в различ-ных IT-компаниях. Публиковалась в журналах «Южное Сияние», «Камертон», «Дети Ра», нескольких альманахах, интернет-ресурсах.

73

знаю я ужЕ

вЕлиКопостноЕ нЕстароЕ

«Зеркала, зеркала, зеркала,зеркала без конца и числа...»

П. Потемкин

никак свою не установит властьапрель над заигравшейся погодой.и с видимой издевкой зеркаламне никакого не дают прохода,

и в каждом – поправляет кружевамоя рука, скользя по лифу платья,морщинятся сильнее рукава,когда пытаюсь волосы пригладить

иначе, чем пригладила б вчера...Причуды сердца для весны не внове.и знаю я уже, как будет радтебе мой мир лирических героев...

тепло вернулось, и великий постутрачивает внешнюю суровость,теперь не видит разве что слепойпроталин изумрудные обновы,

в ручьях, начавших исподволь мельчать, –блаженное поблёскиванье сини,и что ни куст, то певческий очагпернатых, намолчавшихся за зиму.

и всюду свет, такой могучий свет,что в тихих мыслях пробивает бреши,и хочется по детски зареветьот этой всей нахлынутости вешней,

от ненадёжной вписанности в быти легкого засилья неурядиц,от жадного дыхания толпы,не охладевшей к зрелищу распятий,

от неуменья справиться с собой,не угодить в духовные расстриги...и гладит по плечу незримый боги кажется особенно великим...

...к Е.

ещё не прижилось словечко «старый»,ещё от новых планов не отбиться,безжалостно ещё глаза сударыньвас одаряют долей любопытства.

ещё волнует в чувственном угаренить жемчуга и чей-то нежный вырез,и, вдохновенью связки напрягая,ложатся строчки в строфы по четыре.

ещё терпимы грозные удары судьбы, и до конца не сдали нервы,ещё не в полной мере город – караза преданные тишь и грусть деревни.

ещё не кличут «батей» и «папашей»на улице подпившие детины,но многое, казавшееся важным,в неважное уже оборотилось…

и всюду свет

апрЕль и голубивесна? наверно. что ни говори,а город не такой уже и сонный,ещё чуть-чуть – и перейдут на крикживые краски нового сезона.

и во дворе – всё ярче, всё не так,как было в пору белой зимней скуки,и голубей влюблённая четавсё больше растворяется друг в друге.

Прошелся по ветвям зелёный вихрь,и золотой кружит над головами,невидимый, в твоей-моей кровигуляет тоже вирус воркованья.

и радоваться хочется, и петьпро то, как в мире жили-были двое,и пусть на миг покажется тебе,что эта песнь мне ничего не стоит…

74

выбор ***

*** ***

рождЕньЕ сКазКи

уходит день, и упрекнуть ни в чём нельзя его святую пустотелость.ни звука, только времени сверчокщекочет сумрак усиками стрелок.

Сгущается податливая синь,над крышей мягко вьётся дыма знамя,и путается в прошлом серпантин тропинки с незажившими следами.

Покой и снег на много-много вёрст,и хочется поверить в столько рая,но город жив внутри, и он зовёт,и ты уступишь, слёзы вытирая...

и этот год разубедить не смогв том, что зима российская – до мая,что простоты священное ярмопо-бутафорски легким не бывает,

что подсознанья марлевая тканьтрещит от новостной перезагрузки,что не к добру на братских берегах днепра спиной поворотились к русским,

что всякий раз шатающийся тронгремит цепочкой бесконечных бедствий,что снова будут, точно бес в ребро,стучать в окно сиреневые ветви…

опять пишу. о вере и надежде,и что любовь основа всех основ,что мудрость носит скромные одежды,не привлекая взглядов простаков.

А дальше что? опять фанат в подъездецитату нацарапает гвоздёми подчеркнёт, что смертному известностьнужна не больше грязи под ногтём...

бывает, в дружеской беседе,когда заварен чай давно,когда лениво тюля бреденьлохматит облака пятно,

в узор улитки совершенствамечта свой вчерчивает круг,и длится тихое блаженствовсего несказанного вслух…

Сбегают огоньки с еловой кручии снова – вверх, с усердьем неприкрытым, опять в большом – безропотный Щелкунчикберёт рожденье сказки под защиту.

горячего дыхания традицийне замечать уже грешно и поздно,как в первый раз, тебя к Мари и фрицуприводит нестареющий чайковский.

и будет ночь, и тени из подполья,неясных страхов колдовское войско, но разойтись им вволю не позволит герой со шпажкой, с виду бутафорской.

и будет вздох, блестящий голос вальса,кружить снежинки в белом танце будут,и, начиная с потеплевших пальцев,дойдёт до сердца ощущенье чуда...

Арина Грачёва

Евгений Артюхов

Поэзия

Вечерним взглядом

керогазы, керосинки,огонёк через слюду;бурки, чёсанки, ботинкина лендлизовском ходу;

перешитый из шинелине сюртук и не пиджак;пуль отметины на теле,не смываемы никак

ни горячей, ни холодной,ни «наркомовской» водой;горький плач общенародныйнад свалившейся бедой.

плач 1953 года

Евгений Анатольевич Артюхов родился в подмосковном городе Реутово. Окон-чил Литературный институт им. А.М. Горького СП СССР и Саратовское высшее военное командное училище МВД СССР им. Ф. Дзержинского. Полковник. Без малого полвека работает в военной печати, два десятилетия возглавлял отдел литературы в журнале внутренних войск «На боевом посту», в котором и сейчас является обозревателем. Заслуженный работник культуры РФ. Участвовал в лик-видации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, писал из многих «горячих точек». Награждён орденом Почёта, медалью «За спасение погибавших», знаком «Почётный сотрудник МВД».

Автор двух десятков поэтических книг, нескольких сборников публицистики. Лау- реат литературных премий им. А.С. Грибоедова, М.Ю. Лермонтова, К.М. Симо-нова, премии МВД Российской Федерации. Его стихотворения включены во мно-гие коллективные сборники и антологии, в том числе «Русская поэзия. ХХ век» (М., Олма-Пресс, 1999 г.) и «Русская поэзия. ХХI век» (М., Вече, 2010 г.).

Член Союза писателей со времён СССР. Живёт в Москве.

та слеза – другим не ровня –до сих пор во мне течёт:до неё себя не помню,от неё – веду отсчёт.

и хоть было мне три года,в душу врезалось мою,как средь горького народавесь зарёванный стою;

со стены из строгой рамына меня глядит усач,и во взрослом плаче мамытонет мой ребячий плач.

76

я красил дом: облезшее крыльцо,косую шелушащуюся раму –и видел то умершего лицо,то выросшего детскую панаму.

угасший свет полузабытых днейи нервный скрип рассохшихся ступенейотыскивали в памяти моейследы незаживающих мгновений.

всё, что ушло, утихло, улеглось,с годами потеряло очертанья,под кистью оживая, растеклосьгорчаще-сладкой болью обожанья.

и тёмные отжившие слоивсё зримее являли, проступая,мальчишечьи мечтания моив цветах коммунистического рая.

не дом я перекрашивал, но мир,не изменяя ничего, по сути,не просто находя ориентир,чтоб уцелеть в безверии и смуте;

ещё не понимая до конца,как просто стать сегодня блудным сыном,по следу крови деда и отцаслегка пройдясь копеечным кармином.

как тебя мне, батя, не хваталов зрелой юности и молодости ранней.как бежал по-волчьи я, бывало,от чужих сердечных воркований!

кто бы мог тогда меня утешитьпопросту, а не из благородства,залатать отчаянные брешина груди внезапного сиротства;мог бы поддержать мой детский выборв жизни разрушительной и хваткой,дурь, как пыль скопившуюся, выбил,изменил нелепые повадки;показал, где верная дорогабережёт от горя и лишенья…

вновь я богу жалуюсь на богаза его поспешное решенье.

в историческом музеесреди пыльной мишурыя полдня брожу, глазеяна ушедшие миры.

как-то жили-выживалипредки в сумраке веков:чад растили, хлеб жевали,отбивались от врагов.

и досадно, и обидно,но сквозь близкий сердцу прахничегошеньки не виднов достославных временах.

ни наборная уздечка,ни изъеденный булат,ни боярышни колечкони о чём не говорят.

разве только уверяют,что меж ними и тобойволны времени играютзолочёной ерундой.

так потомок удивится,что остались от менягорстка пуговиц, петлицы,жгут армейского ремня…

***

***

в историчЕсКом музЕЕ


…А кровушка одна течёт в солдатских жилах:у твоего врага она не холодней. на свадьбе пьём вино и, проводив в могилу,пьём это же вино, не становясь хмельней.

и лён идёт один на саван и пелёнку.и хлеб, и плоть кромсать один берётся нож…но как ты объяснишь пытливому ребёнку,что добрый мир его бывает нехорош;

что взрослым иногда и пресен он, и тесен;и мается в руках у них слепая сталь;не каждая война заслуживает песени украшает грудь не всякая медаль.

***

77

когда в кромешной тьме запутана дорога,немотствует простор – зови иль не зови, –отчаянье гони, и ты услышишь богаи разглядишь огонь негаснущей любви.

житейские моря не станут по колено,не сгладятся углы, не сдуются ветра,но женщину свою узнаешь непременно,что ближе и родней родимого ребра.

не каждый в этот мир является в сорочке,читает, что ему назначено судьбой.но если ночь тепла в глазах у старшей дочки,у младшей вспыхнет свет рассветно-голубой.

и ты увидишь мир, увы, не на параде.и будет ни строки в нём изменить нельзя.но хлеба даст тебе, твои вихры пригладитЗнакомая ладонь с отметиной гвоздя.

я шёл по жизни не один,ты и сегодня рядоми на снега моих сединглядишь вечерним взглядом.

я облако стряхну со лба,рвану, как ветер шторы,и слов летучая гурьбарасшевелит просторы.

как водопад, звенит твой смех,взгляд молниями блещет.непредсказуемее всехбыла ты среди женщин.

и я благодарил не разсудьбу свою за милость:что не примнилась ты в тот час,а наяву явилась.

и загнанный, как будто конь,забитый, как острожник,прикладывал твою ладонь,как к ране подорожник.

я теперь не столько вижу,сколько чувствую до дрожи:мир с годами только ближе,ненадёжностью дороже.

больно видеть зверя в клетке,птиц, подбитых для забавы,и поломанные ветки,и истоптанные травы.

А цветок порой осеннейиль приблудный пёс голодныйдля душевных потрясенийкак ведро воды холодной.

кончен бег за птицей Синей,закипают слёзы в кружке…Правда, сделались красивейвсе окрестные дурнушки.

никакая не загадка,никакого в том подвоха:просто думается сладко,если чувствуется плохо.

вЕра

*** ***

Вечерним взглядом

78

Средь лип печальных и болезных,небритых, скрюченных кустовтемнеет истукан железный, –не каждый скажет, кто таков.

Стоит он, всматриваясь в лицачугунным взглядом – кто кого,и мысль тяжёлая гнездитсяв бровях насупленных его.

ведь разглядеть не так-то простожизнь, уходящую вперёдсквозь многослойную коростуи многоярусный помёт.

и только сквер вполне привычен:он век назад здесь жил и роси вот теперь к нему привинчен,а для чего – больной вопрос.

наверно, чтобы ветер гладил,лип снег, как пьяный ухажёр,и дождик мыл, а голубь гадили воробьи таскали сор;

и чтоб к усталому металлуцветы носила молодёжь,и чтоб старуха причитала:“А всё ж, не очень-то похож…”

трава как трава и холмы как холмы,и только орлы золотыекосятся из порохом пахнущей тьмына люд, на цветы полевые.

железным сердцам их дороже венкииз бронзы разбитых орудий;когтям их привычней штыки и клинки,увы, непосильные людям.

внизу балаганные трубы кричат,гарцуют киношные кони,мелькают венгерка с чужого плеча,палаш, не привыкший к ладони.

там детям подай скоморошьих потех,а взрослым – веселья и зелий,

не закрывая глаз и сна не дожидаясь,я видеть вас могу как будто наяву.внезапная тоска перерастает в жалость,и, кажется, вот-вот, как в детстве, зареву.

но стыдно. ведь вокруг неведомые люди,своя не слаще жизнь у них наверняка.и потому они вздыхают и не судят:мол, экак довели до ручки мужика.

А что мужик? глядит ненастными глазами.о внуках самый раз болеть бы голове,а он всё об отце, о доме и о мамев пустой, как барабан, глухонемой Москве.

он о своём дворе в чешуйках от таранки,о форменном ремне, о велике в углу,о чёртиках в глазах возлюбленной пацанки,о крылышках мечты, попавшей в кабалу.

и видит за спиной у встречных-поперечныхоплавлены до плеч такие же крыла.что ж балаболить век о днях бесчеловечных,когда один костёр, единая зола.

на нём не отличить сиятельных от нищих,хула и похвала перегорят дотла…чем жертвенней огонь, страшнее пепелище,тем злее и жирней проявится трава.

истуКан

бородинсКоЕ полЕ

родство

чтоб было с чем вспомнить погибших и тех,кто тискал в Париже мамзелей.

два века потомки поют им хвалы,жгут свечи и, кланяясь низко,следят, как победно возносят орлыих славу под свод обелиска.

Печаль не бинтуется бронзою лент,крестом не латается горе.не верь, что бывает красив монумент,пометивший бранное поле.

но если и нас не минует злой рок,скорей совладаем с испугом,взглянув на тяжёлый победный венок,плывущий спасательным кругом.


Эд ПобужАнСкий

Поэзия

Твой дом

Слушай, я не знаю, что они там курили, но меня назначили ангелом твоим. у меня мало налёта и слабые крылья, и я не уверен, что мы даже взлетим.но мы попробуем, да и выхода нету. ты помнишь молитву? любую. и я – нет. но я же твой ангел, я агент неба. не отключайся, не выключай внутренний свет.

хомо поетикус выйдет из дома – так, как выходят наружу из комы: Морщась от шума и щурясь от света, не узнавая ни лиц, ни предметов. хомо поетикус выйдет за небом – так, как выходят за водкой и хлебом. выйдет вдохнуть этой выси и сини… впрочем, и водки купить в магазине.

Сколько в поэте подённого флуда? если брать брутто, немало как будто, но остаётся же главное – нетто, что нашептал ему призрачный некто.

ангелагЕнт нЕба

поэт

Эдуард Георгиевич Побужанский родился 19 апреля 1968 года в г. Черновцы (Украина). Детство и юность провёл в г. Единцы на севере Молдавии. Окончил школу с золотой медалью. Служил в армии. Окончил факультет журналистики Молдавского государственного университета и Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А.М. Горького. Автор поэтических книг «Светоспле-тенья» (1992), «От мира сего» (1993), «Ересь» (2012) и «Между слов» (2018). Стихи публиковались в журналах «Москва», «Крещатик», «Плавучий мост», «Слово/Word», «Новый Свет», «Алтай», «Дальний Восток» и др., были переве-дены на румынский, украинский, чешский, армянский и английский языки. Член Союза писателей России. Основатель и главный редактор издательства «Об-раз». Живёт в Москве.

80

А кошки эти – семья старушья. Семь – во дворе, да в квартире – три.но даже те, кто живёт снаружи,у неё, у старой, – тоже внутри. утром выйдет во двор и в плошкито супу нальёт, то молока.известно всякой бродячей кошке,что пахнет лаской её рука. Старуха стала почти неходячей (Ах, ножки – будто на каждой пуд!), А всё выходила к родне кошачьей – кормила, жалела… Может, врут, но говорят, когда гроб выносили, кошки в округе всей голосили.

каждый недавно умерший получает право на один короткий звонок –чтобы только сказать, что с ним всё в порядке.обычно звонят детям, реже – родителям, звонят мужьям и жёнам (иногда даже бывшим!), и почти никтоне звонит на работу,в церковь,в больницу,в собес.никто не звонитна прямую линию с президентомили экстрасенсуиз известного телепроекта.говорят, таких номеровдаже нет в телефонной книге.есть только эти: мама, папа, сын, дочь,любимый, любимая…

1. Лирический герой

Свой век мотаю от и до, от грина до довлатова, и можно выйти по удо – но лишь в окно с девятого. А у рабочего стола Стоит герой лирический, ему что стопка, что стопа – вставляет неямбически. он, может, ангел во плоти, да смотрит чёртом вражеским. Прости, я занят до пяти, А после – покуражимся!

2. Гёте

Мы все под богом, да бес под боком: Следит за мною лукавым оком. к столу подходит, стучит копытом: «Сгоняй за водкой, пока открыто!» А то, бывает, нашепчет в ухо: «твоя-то краля совсем старуха!» А я: «ну, черти, ну вы даёте!» – и в харю томом иоганна гёте!

3. Мураками

в студенческой общаге нашей был заведён режим монаший. в любой сестре-филологине я видел признаки богини. я тенью шёл за ними в келью, чтоб на ночь почитать коэльо. и брал их голыми руками вдвоём с харуки Мураками. о, скольких помнят эти руки!.. теперь уже не тот харуки.

старуХа

звоноК

из жизни Книг

Эд Побужанский

81

я начал разговаривать с котом. и с радио. А что потом, Алиса*? Покрыться мхом и снулым стариком Поглядывать в окно с тоскою кислой?

я начал разговаривать с собой. и рад бы пошутить над этим, рад бы… но вышел разговор как ближний бой – на расстоянье вытянутой правды.

я начал разговаривать с отцом. Мы были с ним полжизни не враги ли… и вот я тут. Седой. С его лицом. реву и рву пустырник на могиле. ________* Алиса – голосовой помощник Яндекса.

как низко сегодня небо! как близко оно от земли! боже, прими мою требу – век мамы моей продли! я сыном хорошим не был, живя от неё вдали. боже, прими мою требу – Печали её утоли!

когда я остался один, бедой захлебнувшись, как водкой, твой дом из кромешных глубин Поднялся подводною лодкой. тяжёлые воды беды Затянуты тиною чёрной, и я, как буёк, из воды – торчал головою никчёмной. но был я внезапно спасён и выжил в твоей субмарине, где были и сон, и бессон, и даже немного мартини.

«вы, русские, всегда всё усложняете, – вздохнул чешский поэт и переводчик,закрывая мою книгу. –кому сейчас нужны рифмованные стихи?разве что детям!рифмы сегодня так же нелепы, как пуговицы на голом теле!..»я промолчал. Мне было неловко признаться, что в детстве, когда я приезжал на лето к бабушке,то любил перебирать разноцветные пуговицы в жестяной коробке.

разговор

мольба

подлодКа

пуговицы

твой дом

Перламутровые, деревянные, стальные, разных форм и цветов – они казались мне настоящимсокровищем!я даже хотел стащить одну –жёлтую пуговицу со звездой, –чтобы выменять её на рогатку…А когда мы с дружком Сашкойубегали на озеро,то возвращались домойтолько под вечер,когда июньское солнцезакатывалось за горизонт,словно большая красная пуговица.

в груди моей слабой жженье, такое – хоть грудь разорви! но держит меня притяженье твоей и её любви!

растёт надо мною небо, восходит дыханьем земли! боже, что хочешь требуй – лишь век моей мамы продли!

В первый день Нового года Гоша чувствовал себя неважно. Очень плохо себя чувствовал…

Рассвело совсем. Морозец, видно, приударил крепкий, окна покрылись узо-рами, дверь вспотела, и от неё шёл пар. Гоша вышел во двор. Будто битым сте-клом была завалена ограда, снег искрился, глаза слезились, щурились. Жить не хотелось. Рвать было нечем, иначе Гоша сунул бы два пальца в рот. Он и пробовал уже за крыльцом, да ничего не вышло, так, слюна одна. Стакан вина какого-нибудь, бражонки сделал бы его человеком, но как только подумал, как только в воображении своём представил – желудок подтянуло к горлу, и Гоша издал такой звук, от которого шарахнулись овечки в пригоне и корова в сарайке боязливо приподняла голову.

– С Новым годом, Георгий Спиридоныч!Гоша сплюнул тягучую слюну, рукавом вытер губы, оглянулся. Кенин, сосед,

стоял, опершись на заплот, улыбался трезвой здоровой физиономией.– Благодарствую, – глухо ответил Гоша.– Нового счастья не желаю, дай Бог с этим пособиться. – Не говори. – Гоше стало легче оттого, что не надо ничего объяснять. Кенин

и так знал, в чём дело. А это же долго рассказывать – где был, сколько выпил, похмелился ли…

– Да уж чую. Вчера видел, как ты домой возвращался, да подходить не стал. Пьяный, думаю, человек, кто его знает, что на уме? Такой и ударить может. А?

– Вчера не ударил бы, – сказал Гоша.Кенину это понравилось.– На тебя юмор с утра напал.– Только мне и осталось. Баба…– На бутылку просил?– Просил.– Ну?– Не дала, знамо. Кува…

сосЕдирассказ

николай олькоВ

ПрозА

83

– Плохо.– Не говори…– Тебе плохо, наверно.– Хорошо, – сказал Гоша, и обидно ему стало, что он унижается, терпит на-

смешку, потому как плюнуть, уйти – нет сил. Потому что Авдоха рубля не даст, хоть ты тресни, из дому продать что-нибудь – до этого Гоша не дошёл, и в ма-газине строго-настрого продавцу на носу зарублено Авдохой: кроме курева и спичек в долг ничего не давать.

«Ещё раз стерпеть. Он только интересуется, без издёвки, так, для порядка. А выпить у него есть. Иначе не высмотрел бы он Гошу в кутьнее окошко, не вы-шел бы во двор в полушубке на голо тело. Стерпеть надо, – думал Гоша. – Я ему потом по трезвости всё вылеплю, за мной не заржавеет».

Кенин смотрел весёлыми голубыми глазами, тянул из него жилы, а Гоша сто-ял посреди двора, время от времени вздрагивая, как озябшая лошадь.

– Заходи в дом, Георгий Спиридонович. Гостем будешь. За Новый год вы-пьем, старый проводим, – улыбнулся Кенин.

– По суседскому делу отчего не зайти, – порозовел Гоша. – Прямо сейчас могу зайти. Отчего не зайти…

– Верно, – опять улыбнулся Кенин. – Заходи. Баба моя манники пекла. Страсть люблю манники.

– Тоже люблю, – зачем-то соврал Гоша. «Последний раз. Мне только похме-лье разогнать. Больше с ним на гектаре не сяду…»

– Ну, заходи, Георгий Спиридонович.– Зайду. Болею ведь я, – признался Гоша.– Ну-ну…

Кенин в деревне появился незаметно. Сельсовет отвёл ему место для строи-тельства. Колхоз помог лесом. Мужики за хорошие деньги мох надрали на Пу-довском озере и за лето дом скатали как терем. Обидно было Гоше, что такой красавец будет стоять рядом с его избушкой, что слаб у него карман для по-добного размаху. Семья у Кенина своя, родная. Парень здоровенный, девка с мужиков глаз не сводит. Сразу тихо зажил, замкнуто. Друзей не водил. Скоро по-пустились все, вроде забыли про него. Пить тоже не пил. Да и не с кем, друзей-то нет. Потом как-то Гошу стал приглашать. Георгием Спиридоновичем звал. Чудно Гоше поначалу было, потом привык. Особенно не упорствовал, стопку-две пропускал степенно и с удовольствием, а потом, сбитый со счёту толковой самогонкой, хвалил это изделие и золотые хозяйские руки.

– Белорусский рецепт, – сказал как-то Кенин и посмотрел на жену. Та вышла. Баба она тихая. Гоша кроме «здравствуй» и «прощай» ничего от неё и не слы-шал, а в душе завидовал, что его Авдохе Бог такого молчания не дал.

– Белорусский, говоришь? – встрепенулся он. Реденькие волосёнки на голо-ве взбодрились под Гошиной ладошкой, щеки познаменели, на лбу бисеринки выступили. – А я думаю, чем знакомым от этой самогонки отдаёт? Шевелится где-то возле сердца, а припомнить не могу. Сейчас ты, суседушка, меня на мыс-лю натолкнул. Белоруссия, значит! Верно говоришь! Белоруссия у меня в душе шевелилась. Пивал я в военные годы тамошний самогон.

– И бывал ты в Белоруссии, Георгий Спиридонович? – пощекотал самолюбие хозяин.

Соседи

84

– Гоша всю Европу прошёл! – шумнул вроде гость, потом вспомнил, что не дома, остановился. – Бывал. Я бы, может, сто лет туда не попал, да Гитлер по-собил. Скрутили нас в окруженье, стали к себе теснить. Ну, мы и рванулись, человек двадцать. Комбат нас послал. Знамя вокруг меня навернули, ребятам бумаг каких-то дали. Мы и пошли. Семеро только вышли, да и то на партизанов. Проверочку нам сделали: «Кто и откуда?» Один из них там особо сурьёзный был, бить советовал, что не скрывались. Да и мы смотрим: холера их знает, кто? Ну, я потом вижу, что всерьёз всё, гимнастёрку на голову и кричу: «Бей, кува, ежли пролетарии на этом знаме тебе не родня!». Было дело! Аэроплан прислали с Москвы, знамя и документы увезли, а мы остались. Потом ещё раз прилетали, большой чин. Всех, кто в наличии был, построили, слово сказали. Ну, нам, кто оттуда вышел, ордена дали. Большой у меня был орден, да ребятишки, когда маленькие были, порастеряли все.

На живую ещё рану насыпал соли сосед. Ворохнулась в порченой Гошиной памяти вся партизанская быль. Ребята вспомнились, Райка тоже, молодая баба, местная была, белоруска. Самогон для Гоши ловко выгоняла, никто не знал.

– Так что белорусский дух мне знакомый, – подытожил Гоша.– И в каком это месте в Белоруссии? – спросил Кенин.– Да откуль мне…Говорили, что вроде Злобин или Жлобин… Можа, бывал?– Командира у вас не Фёдором ли звали?– Фёдором! – обрадовался Гоша. – Точно, Фёдором. Да мы с тобой, соседуш-

ка, не в одном ли отряде были?– Нет, Георгий Спиридонович, не в одном.– То-то мне лицо твоё не знакомо. А Фёдор хороший был мужик. Пропал по-

том без вести. Говорили, что на явочну ушёл, да и не вернулся. И явочной этой потом не сделалось.

– Так больше ничего и не слышал о нём?– Слыхал, как же. В сорок восьмом, кажись, письмо пришло, через военкомат.

Суд был там за него. Да покос аккурат, куда поедешь? Коровёнку держал, да не-тель, телятишки, овечки – знамо дело. Не поехал. Говорили, что дорогу оплатят, и на карманны расходы… Не поехал…

– А где суд был, не помнишь?– Помнил… Как-то под вид лесины, будто как Комель.– Гомель?– Можа, и Гомель. Да не поехал я.– Ну, хватит об этом. Выдержи ещё одну.Гоша тогда в силе был, колхозную работу, как свою ворочал, в почёте ходил.

После какого-то совещания хороший ужин сделали в районной чайной. Гошу как лучшего передовика начальство с собой за стол посадило. Выпил он в этот вечер крепко, потому что простыл, спина начала отниматься, по старым ранам ломота пошла. Думал подлечиться. Видно, уж сбросили его со счетов за столом и завели разговор о Кенине.

Гоша смутно помнил, кто что говорил, но утром, лёжа под балясистым одея-лом за широкой спиной Авдохи, он по кусочкам, по словечку стал припоминать вчерашнее застолье и тихонько изумлялся припомненному.

Тогда Гошу мучило не похмелье, а мысль, что рядом с ним живёт шкура, которая Гоше и другим мужикам воевать по-человечески не давала. Ещё затем-но он прогнал с кровати Авдоху, чтоб не мешала думать. И без того ломота по

николай ольков

85

всему телу, а тут ещё она храпит. С молодости по утрянке сон у неё мертвецкий.«Стало быть, сусед-то у меня суждённый за измену… Десять лет в лагерях

отбахал, подале от тех мест уехал, где пакостил… В Белоруссии много людей, говорят, по его пальцу вытравили… В Сибирь смылся… А я, к примеру, и здесь тебе враг с сегодняшнего числа».

Гоша сначала побить хотел Кенина, да одумался: посадит, как пить дать. Ведь сосед теперь в правах восстановленный. Всё равно, что бригадира побьёшь, что его. С неделю Кенина он избегал. Потом большая злость прошла, но всё равно к соседу не ходил, правда, на приветствия кивал: куда денешься, соседи. Но и в мыслях не допускал, что он, Гоша, с этой гадиной может хлеб-соль с одной скатерти есть…

Сломил его сосед незаметно. Дело после большого праздника было, Гоша тогда должное отдал столу, наутро мучился смертной мукой, воду пил, пальцами пользовался. Винишка выпить, полегчало бы, да Авдоха копейки не даст…

Тогда и вышел Гоша на соседа, проклиная себя за это, но зная, что он посо-бит. Хорошо поправил Гоша здоровье, а потом сам себе клялся, божился, что не пойдёт на поклон к этой гниде, гадюке и сволочи. А когда было невыносимо – шёл, как идут на заранее обдуманное преступление, шёл, чтобы потом срамить себя и закаиваться.

Гоша не стал заходить в свою избу, под окнами, пригнувшись, пробежал к тесовым воротам Кенина. В ограде было чисто, под метёлку убрано, свежая из-морозь легонько подёрнула наст.

«Раненько встал», – отметил Гоша.В дом зашёл боязненно, униженно. Пимы снял под порогом, кашлянул, по-

стоял. Кенин вышел из горницы. Был он нарядный, здоровый, Гоше не в пример.«Надо было тоже пододеться, а то будет, кува, думать, что у меня доброй ло-

потины нет», – подумал Гоша.– Проходи, Георгий Спиридонович. Будь гостем.«За душу только не тяни», – подумал Гоша, прошёл в передний угол, сел. На

столе закуска всякая, еда, бутылка водки, самогон в графине.– Мы с тобой, Георгий Спиридонович, сейчас за Новый год по стопочке вы-

пьем, а? Не против? Я думаю, по стопочке – ничего?– Ничего, – согласился Гоша.– Вот и выпьем, – Кенин наполнил стаканы, поднял свой. – Может, слово ка-

кое скажешь, Георгий Спиридоныч?– Скажу, – Гоша ничего не хотел говорить, так, само вылетело. – Скажу, – по-

вторил он и понял, что скажет всё… Он не готовился к этому. А сейчас понял: скажет. Ему не сдержать себя. И стал говорить.

– Я вот скажу, как мы сорок четвертый встречали. – Он оберуч взял стакан и одним глотком, решительным и крупным, выпил. – В ночь на тридцатое мы по заданию ушли. Надо было состав один с путей столкнуть. Фёдор сказал, что там провиант есть, а у нас со жратвой плохо стало. Решили попользоваться. Ну и нарвались. Рельсу сняли, а он, кува, видно предупреждённый был. До роты нас с тылу к железке жмут, а с поезда пулеметы шпарят. Ну, думаю, с Новым годом, Георгий Спиридонович! Кое-как прорвались, меньше половины. Легко раненые сами пришли, тяжелых бросили, некуда было деваться. Сутки следы путали, к ночи пришли. Федор выдал на каждого, был у него свой резерв, специально к

Соседи

86

празднику берег. Только я тогда самолично голову бы отвернул всякому, кто за стакан поймался. Первый раз тогда не выпил. А сейчас надо, за ребят, которые по заданию полегли. Так что налей мне, сусед. Себе не наливай. Только я за их выпью, как имею право. Сперва помолчу минуту.

Гоша встал, весь напрягся, мелкими глотками, торжественно выпил до дна, садиться не стал, а сразу пошел к двери.

– Да ты не расстраивайся, Георгий Спиридонович, – густо протянул Кенин. – Сядь, посиди, ещё повспоминаешь. Мне интересно, я послушаю.

– Не стоит беспокойства, – остановился Гоша. – Я тебе как суседу говорю – не тревожь мою душу, а то я сам себя на поруки не беру. Мне про твою поганую житуху доподлинно известно, потому не шевель меня. Я шибко неловкий.

Он трудно открывал дверь…

– Уже глотнул где-то, – удивилась Авдоха, когда Гоша, пошатываясь, вошёл в избу.

– Я, мать, не глотнул, я выпил,– непривычно спокойно ответил он, снял фу-файку и прямо в пимах лёг на кровать. – Я, мать, с Новым годом проздравил ребят, которые убиты.

Авдоха насторожилась:– Ты турусишь или как?– Нет. Проздравил как положено. Я же, считай, тридцать годов с емя не вы-

пивал… Или меньше?.. Нет, тридцать…Язык не хотел шевелиться, глаза закатывались, Гоша засыпал. Потом он вдруг

сел на кровати, пальцем подозвал Авдоху и громким шепотом сказал:– Я, мать, с предателем пил, с изменщиком. Сусед-то наш, Кенин, в войну

партизанов продавал, а я ему нынче всё вылепил как есть и боле с ним – ни ногой…

Гоша лёг и захрапел сразу.– Во, допил, – зло сказала Авдоха. – Черти уж мерещатся.Кот выгнулся на печи, мяукнул протяжно и жалобно. Авдоха вздрогнула и

перекрестилась.

николай ольков

наталья чиСтЯкоВА

Поэзия

Розовые тополяЗа духмяною калинойСтаросветский соловейПесней дивною, стариннойСладко потчует людей. неприметная пичуга к микрофону вновь встаёт,и одна на всю округу ночью душною поёт.

Про далёкую чужбину,Про житьё-бытьё на ней.как поёт из-за калины одичавший соловей!

и россия слышит это,и не спит в слезах она.у певца и у поэтажизнь одна и ночь одна.

девчонкой была упрямойи косы из трав плела.в глаза всем смотрела прямо,хотя и была мала.

берёзы росли со мною,Меня обгоняя всерьёз, листвою своей шальноюПорой доводя до слёз.

Подумать – какая малость: деревья, трава, листва.в плену я у вас осталась,и этим – жива.

и полем иду цветущим, и сердце не знает хлопот,и дней не припомню лучше – Мама поёт.

соловЕй ***

Наталья Чистякова (Мазалецкая) – поэт, публицист, член СП России, Комиссии по поэзии МГО СПР, Культурного центра им. А.И.Фатьянова, вице-президент клуба писательниц «Московитянка» при Центральном Доме литераторов. Автор 6-ти по-этических книг, литературных статей, редактор-составитель ряда поэтических сбор-ников. Автор двух уникальных проектов: антологии восьмистиший современной лирики «Бесконечный свет» и книги «Иван» (2017 г., 130 поэтов России и ближнего зарубежья). Лауреат Всероссийской Фатьяновской премии «Соловьи, соловьи…», лауреат премии журнала «Московский вестник», лауреат 15-й Артиады народов России. Награждена медалями «Литературный Олимп» Лиги писателей Евразии и «Трудовая доблесть России», а также почетным знаком «Ветеран войны и военной службы». Уроженка г. Вологды, живет в г.Балашихе Московской области.

88

Родной Кузнецкой улице

дымкой метельною кружитсяСказочный пух тополей.диво предивное – улицаночью бессонной видней.

в дрёме дома простоватые,время сквозь окна течёт.каждый наличником сватаети на смотрины зовёт.

розовой памяти узница – вновь ожидаю гостей.дремлет пустынная улица,ждёт не дождётся вестей.

и небылицею чудится дом, над окном вензеля…диво предивное – улица, розовые тополя.

льётся жизнь из-под пера –озаренья ищет в слове.А вчера, ещё вчераСердце было на засове.А вчера ещё рекаПодо льдом была спокойнаи не волновала волны –Шёлком ласковым текла.А сегодня – ледоход,жизнь взыграла в каждой капле.дни и ночи напролётне заснуть теперь, не так ли?и до самого утраукрощаешь: – бета!– гамма!льётся жизнь из-под пера –в будущее телеграмма.

раскинув руки, на траве лежатьи плыть, и плыть за облаками…туда, в синеющую гать,Стекает время ручейками.

когда качнётся небосклоннад травами и над песками,я буду долго напролом бежать, бежать… навстречу маме.

Мне с моей печальюникуда не деться.где теперь причалю? негде обогреться.

и с тобой проститьсяне смогла я толком.и продрогло сердце,ёжится кутёнком.

обжигает душу на граните строчка,больше не услышуласковое: «дочка».

Мой город меня не встречает,Спросонок, видать, не узнал.и троица заспанных чаекне в силах покинуть вокзал.

навстречу лишь зябкая память –уткнулась чуть ниже плеча,наивно укрылась годамии лезет под полу плаща –готова вот-вот закричать.

киваю я клёнам знакомым,Счастливой семейке берёз –тебя они помнят зелёным,Меня – в плеске рыжих волос.

Здесь каждый проулок мне значим –Здесь прошлого тени скользят:бежит белобрысенький мальчик,А вот он почти что солдат…

что дальше случилось – не знаю.Поземкой – года над землей.и я не к тебе приезжаю, но город вновь дышит тобой.

розовыЕ тополя тЕлЕграмма

***

***

зябКая память

наталья чистякова

89

Поцелуй земли и неба –роза красная в саду.день святых бориса, глеба Затуманился в цвету.

кажется всё просто, гладко, Словно на лице холста.лишь игла скользит с оглядкой – выстилает путь креста.

в окно заглядывало утро.Стихи читала, и как будтона свете нет других мерил,ты – не со мною говорил. о той любви, не беспощадной, как в угол загнанный медведь,о той, о светлой, безоглядной,и ненасытной, словно смерть.

А море нынче молодое,такое же, как мы с тобой.и чайки кружат над водоюСвоей извечной ворожбой.

Смеются солнечные бликинад необузданной волной.какие могут быть вериги, когда плеск крыльев за спиной?

но как нам справиться с собою,С дорогой нашей штормовой?но как нам справиться с любовью,С непредсказуемой волной?

А мне так хочется брусники, из родничка испить воды.Здесь чаек утомлённых крикине довели бы до беды!

Загрустила гармонь под окном – Переулком уходит в преданье.без неё дом как будто не дом,и не жизнь – а одно наказанье.

нет её – нечем сердце согреть, и дышалось-то с ней по-иному.нет её – и душевная мреть.что поставлю теперь под икону?

А когда-то покинув мой дом, По фронтам боевым кочевала.увязалась вослед за отцом, вместе с ним возвратилась с вокзала.

что сказать в утешение ей –Привечаем нездешнюю дудку. А гармонь – тёмной ночи темней,По глухому ушла первопутку. не серчай, возвращайся в мой дом!как весной белоснежная стая,Запоём о своём, о родном, и душа, шевельнувшись, оттает.

тема эта сердцу нелегка:ни оставить, ни поднять не в силах. Задыхается над ней строка,Сколько бы я к ней ни подходила.

вспоминаю я тебя, отец,и недорассказанность былого.тихо нёс по жизни тяжкий крест –горечь отступленья рокового…

вот под ригой наступила тьма –лучше б этот день не начинался!окруженье, лагеря, тюрьма.горе, горе…Пусть хоть там воздастся!

ты во снах: «в атаку!» – не кричал,Сон, оберегая детский.не припомню, чтобы крепко спал.Помню – речи не терпел немецкой.

видишься в рубахе мне порой из простого клетчатого ситца.ты ушёл. воспоминаний рой налетел. теперь и мне – не спится.

***

***

пустоЕ?

о своём

нЕ спится

розовые тополя

90

на душе моей тоскливо –я себя не берегу.опалила ветви ивау костра на берегу.

Замечаю мимоходом –Задыхаюсь на бегу.Забежала ива в воду,я так просто не могу.

из сердечной раны всходы Затянули все следы. ива, мы одной породы – не сожгли свои мосты.

нет, я уже не выживув прицеле глаз твоих.Погибну с чёлкой рыжею,Погибну за двоих.

Застынет кровь-кровиночка,дыхание замрёт,как во поле травиночкав неурожайный год.

о, небеса всесильные!на счастье ли, беду,Спасительными ливнямив объятья упаду.

Закат сегодня не пылал,А золотил макушки сосен.Сусальным золотом ковалПобеги молодых колосьев.

Щедротами вознаграждалдеревьев радостные кроны.ещё не стихли птичьи звоны,и день почти не отступал.

А купол церкви над рекой Сиял, как молодое солнце,и удивительный покойСмотрел из летнего оконца.

на исходе осеннего дняразлились колокольные звоны.Слышу – кто-то окликнул меня,Это тайнами делятся клёны.

голос клёнов на птичий похож. только чуточку глуше, теплее.Пропадают они ни за грош,даже листья и те облетели.

А мечтали добраться до звёзд,и, доверяясь залётному ветру,разлетелись на тысячи вёрст,разнесли свои думы по свету.

на исходе осеннего днядушу вынули грустные клёны.Эти клёны, наверно, роднявсем красивым, счастливым, влюблённым.

*** ***

ЭтюдгрустныЕ Клёны

наталья чистякова

Андрей ВЕрЕСницкий

Поэзия

Где лес шумелхорошее всё вспоминаю –и, кажется, жить веселей.Мне мало осталось, я знаю,на этой красивой земле.

успех выпадает немногимв людской многоликой толпе.За трудные дни и дорогия всё ж благодарен судьбе.

Свободнее жизнь на прощанье.таинственней сумрак и свет.ошибкам найдут оправданье,Предательству, подлости – нет.

всё то, что прожил, – подытожу.ни дня не хочу потерять.дай напоследок, о боже,Последнее слово сказать!

весь суетный мир принимаю,все звуки его и цвета.не надо мне вечного рая –Покоя прошу и креста.

Перед своим уходом в сны,когда зажжётся купол звёздный, люблю смотреть на лик луны,великий, царственный, холодный…

Планета близкая, привет!я и поклонник твой, и зритель.о лунный мир, о лунный свет!о незнакомая обитель!

Пусть неизвестный этот крайСуров и негостеприимен –Мне кажется, там лунный райи серебристые долины…

другие дружба и любовь.А может быть, иное что-то…там нет деревьев и цветов,но есть покой и есть свобода…

там жить надёжней и смелей –Пусть даже в снах моих коротких…ведь очень трудно на землеСреди корыстных и жестоких!..

*** ***

Андрей Вересницкий (Андрей Михайлович Майлат) родился в 1960 г. Закончил Сельскохозяйственную академию (Горки) и БГУ (факультет журналистики). Автор поэтических сборников “Из тепла и света”, “На языке кленовых листьев”. Член ЛИТО “Пралеска” и “Новая Белица”, участник арт-проекта “Культурный кластер Натальи Ивановой”. Живет в деревне Прибор Гомельской области.

92

всё, что есть на Земле, принимаюи умом, и душой, и перомПод луною, налитой до краяослепительным серебром.

незаметно и жизнь пролетела.ничего больше не попрошу.Пусть меня никогда не жалела –я люблю, я живу, я дышу.

быть нельзя абсолютно свободным,Совершенно счастливым – нельзя.но под таинством лунным холоднымМне родней и дороже земля.

небо тянет к себе, несомненно.Звёзды тайны свои берегут.есть другие миры во вселенной,но они нас, похоже, не ждут.

так окружим планету заботой,Сделать лучше её поспешим!на земле этой столько работыдля ума и для рук и души!

дорожите любою работой,укрепляющей душу и плоть…я у осени был звездочётом.Эту должность дарует господь.

Потому что хитрить не умею,Знаю, хлеб и водица почём,я у осени был казначеем,ведал золотом и серебром…

ничего мне не надо иного:и слуга себе, и господин.и теперь я – прощальное словоувядающих лип и осин.

без вражды, укоризны, корысти,без печальных и горестных чувствСлово будет и светлым, и чистымиз моих благодарнейших уст.

если надо (клянусь головою!),не назвав даже имя своё,я у осени буду слугою –лишь бы видеть и слышать её!..

там, где лес шумели журавль кружил,я своё отпел, я своё отжил.

тише щебет птиц,глуше звон полей.нет знакомых лици моих друзей.

не чужой, не воря в краю своём.но не рад мне двор,неприветлив дом.

*** ***

***Мир совсем непростизнутри, на вид…всё родней погостиз крестов и плит.

там тоскливый свет,тишина, покой.но дороже нетМне печали той.

я всего хотел,но теперь другой…я своё отпел.я пошёл домой.

Андрей Вересницкий

93

о время с красками унылымибез ожиданья перемен!Пишу я кровью – не чернилами –из лопнувших от боли вен.убило веру человечествои добродетели свои.Моя земля, мое отечество,не загуби ростки любви!ворона белая, наверное,я среди чёрных и чужих.Последний, может быть, и веруюв спасительную суть души.на струнах, до конца натянутых,она издаст не звон, так стон.ненужных, сирых и обманутыхСогреет, как во тьме огонь.Собравшись с мыслями и силами,бороться пробуя и жить,Пишу я кровью – не чернилами –на смятых лоскутах души.

Свети со звёздной вышинына двор и домик мой сосновый.я буду спать, а ты храни,луна, цветные сны с любовью…

душе необходим покойволнений после и страданий.Мне так уютно под лунойв кругу своих воспоминаний!

ещё горит огонь в глазах,но путь земной, увы, не вечен!я помню наяву и в снахчерты моих прекрасных женщин…

и спутниц преданных своихлюблю, наверно, и поныне.Пускай немного было их, но для меня они – богини!..

хотя туда я не вернусь, где правили мечты и чувства,Молюсь на них и на лунуЗа свет, таинственный и грустный.

*** ***

Где лес шумел

1.Мне кажется удивительным и противоестественным, что моё первое

воспоминание относится к полуторагодовалому возрасту – к лету 1942 года. В это время наша семья (мама, её мать, папин отец и мы – трое де-тей: пятнадцатилетний Юрий, одиннадцатилетний Леонид и полутора-годовалая я), за исключением папы, находившимся по месту службы, жила в Махачкале (столице Дагестана), куда была эвакуирована в 1941 году из Ростова-на-Дону в связи с угрозой фашистской оккупации (Ро-стов был оккупирован дважды: с ноября 1941 г. до июля 1942 г., когда го-род был освобождён Красной Армией, и вскоре снова был занят фаши-стами – вплоть до окончательного освобождения 14 февраля 1943 года). Поскольку в Дагестане развито орошаемое земледелие, в Махачкале были прорыты для орошения арыки, в которых купалась детвора. В один из летних дней 1942 года мой брат Лёня, взяв меня с собой, пошёл к арыку купаться. Оставил меня на берегу и – поплыл... Вернувшись, он не нашёл сестрён-ку, только на поверхности воды всплывали и лопались воздушные пузыри. Лёня сразу же понял, что я тону, нырнул и – вытащил меня на берег. Живую. У меня осталось такое воспоминание: моё розоватое тельце, зелёная толща воды вокруг и в ней пузырьки воздуха... Лёня рассказал об этом случае маме и мне, уже будучи взрослым.

В Махачкале все мы, трое детей, переболели малярией, причём меня, как самую маленькую и слабую, поразила опаснейшая форма болезни – коматозная малярия, от которой больные погибают. Меня, слава Богу, выходили. Видимо, все трое детей были ослаблены и истощены: уже в Киеве, после войны, ока-залось, что всех нас поразил туберкулез разной формы и разной локализации. Всех троих вылечили. Правда, Лёню пришлось прооперировать, из-за чего его, тогда уже офицера, демобилизовали из армии.

В эвакуации мы потеряли дедушку Луку Георгиевича, папиного отца: по не-известным мне причинам мама поместила его в дом престарелых в Сталинабаде

страничКи из дЕтства

Галина СытЕнко

былое

95

(ныне Душанбе), где дедушка умер в 1943 году, не знаю, в каком возрасте... Уз-нала я об этом только в 70-е годы от Аси Сергеевны, последней жены папы, – мама об этом факте умалчивала.

2.Дальнейшие воспоминания относятся к моим четырём го-

дам – к жизни в Ростове-на-Дону, куда мы вернулись из эвакуа-ции. Из этого периода память сохранила немногое, но очень ярко. ... К нашему двору приблудилась маленькая, совершенно белая дворняжка, очень доброжелательная и игривая. Мы, дети, её полюбили, кормили, играли с ней. И вдруг она умерла – неизвестно отчего. Мы были, естественно, очень огорчены, опечалены и решили похоронить собачку красиво. Своими дет-скими игрушечными лопатками мы вырыли под деревом круглую (почему-то именно круглую) ямку, уложили в неё тело пёсика, засыпали землёй, устрои-ли над могилкой круглый холмик. Холмик этот мы аккуратно обложили кус-ками битого красного кирпича – наш кирпичный дом был частично разрушен войной, и в развалинах можно было найти осколки красного кирпича разных размеров и форм. Кроме того, мы посыпали холмик тёртым красным кирпи-чом.

Запомнился краткий период моей сознательной ростовской жизни и тем, что иногда вечерами в наш двор приезжала кинопередвижка. Жильцы собирались во дворе. Экрана не было, и фильмы проецировались прямо на кирпичную сте-ну дома. Конечно, это обстоятельство значительно ухудшало видимость, но не мешало нам, многочисленным зрителям, получать полноценное удовольствие. Нам показывали киножурналы – кинохронику, довоенные, а иногда и трофей-ные фильмы. Мне запомнился эпизод из "Серенады солнечной долины" – краси-вая и бесконечная езда на лыжах. В это трудно поверить мне самой, но я именно тогда запомнила и полюбила замечательную мелодию из этого красивого филь-ма, которая позже обрела русский текст, начинающийся со слов:

"Мне декабрь кажется маем,И в снегу я вижу цветы.Отчего – не знаю, сердце замирает –Это знаю я и знаешь ты".

На этом мои скудные воспоминания о жизни в Ростове заканчиваются. Не-удивительно: ведь мне было всего четыре года. Правда, я запомнила ещё момент нашего с мамой отъезда из Ростова в Киев. Братьев с нами не было – они в то время находились в военных училищах, папа уехал в Киев, к новому месту службы, раньше нас, и в купе поезда были только мама и я. По-видимому, нас провожали, как я предполагаю, наши соседи, мамины подруги и коллеги. Но лиц я не запомнила. Помню только ошеломляющее количество цветов в купе и, что меня поразило как будущую женщину, флакон духов "Красная Москва" в обще-известной фирменной алой упаковке – чей-то подарок...

3.Итак, наша семья в 1945 году переехала в Киев, где я и родившийся в 1962

году мой сын Виктор прожили до 1974 года – года переезда в Минск. Киев-ский дом, в котором наша семья получила квартиру, показался мне огромным: 6 этажей, 6 подъездов. Естественно, в таком большом доме жило много детей,

Странички из детства

96

в основном моих ровесников и ровесниц – 1940-41 гг. рождения или на год-два старше, ребят младше нас просто не было: сказывались годы войны.

Дом в войну был частично разрушен и к моменту нашего заселения почти восстановлен: силами военнопленных мадьяр (так себя называли венгры) до-страивались и благоустраивались два последних подъезда. Так что все жители дома были новосёлами. И первым нашим, детей, делом после заселения было знакомство во дворе с теми, кто въехал в дом раньше. Знакомились, становились друзьями – за все тринадцать лет, что я прожила в этом доме, не припоминается ни одной ссоры, ни одной обиды среди детей, а позже и подростков нашего дво-ра. Нас объединяли игры.

Сейчас игры исчезли из жизни дворов. Да и дети отроческого и юношеского возраста во дворах не появляются. Мы же, общаясь и играя, исподволь учились правилам общежития, социального взаимодействия, основам дружеских, това-рищеских отношений.

Сколько же у нас было игр! "Прятки", "квачик", "сыщики-разбойники", "лап-та", "знамя", "штандер", "садовник", "классики", "кольцо-кольцо, ко мне!", "в города", " в кинофильмы"; а когда чуть подросли, прибавились городки, волей-бол – круговой и через сетку, футбол (только для мальчиков), девочки любили петь хором и танцевать так называемые бальные танцы – под аккомпанемент собственного же пения...

Когда вышел на экраны фильм "Золушка", дети нашего двора , наверное, как и все дети страны, были настолько очарованы им, что, посмотрев эту ленту не один раз, решили создать дворовой театр, чтобы по мотивам фильма поставить спектакль. Работа началась с распределения ролей. Решения принимались кол-легиально. И вот, по решению ребят, роль Золушки была поручена мне.

Успешно прошло несколько репетиций. Свои слова мы произносили экс-промтом, по памяти, в меру запоминания текстов из кинофильма. Я даже пела песню Золушки:

“Дразнят Золушкой меня,потому что у огнясил я не жалею:в кухне я тружусь-тружусь,с печкой я вожусь-вожусь,и всегда в золе я”.

И всё бы хорошо, но от репетиции к репетиции меня стали одолевать сомне-ния: гожусь ли я "по внешним данным" на роль Золушки? Ведь она должна быть хрупкой, худенькой, чего никак нельзя было сказать обо мне, – я была особой выше средней упитанности. И на следующей же репетиции я решительно от-казалась от лестной для меня роли в пользу предложенной мною кандидатуры Раечки Давыдовой – девочки худенькой, бледной и робкой.

4.Не могу, к сожалению, припомнить "процесс" и способы моего обучения гра-

моте. Но хорошо помню изумление моих родителей, когда обнаружилось, что я – в свои пять лет – умею бегло читать.

12 июля 1945 года маме исполнялось 35 лет. Папа предложил отметить эту дату на природе, у лесного костра – в ближайшее ко дню рождения воскресенье (субботы тогда были рабочими днями). Это был один из редчайших дней, когда

Галина Сытенко

97

вся семья – в том числе оба брата – была в сборе. Естественно, вместе с семьей у костра сидели добрейший человек "дядя Гриша" – папин водитель машины – и его маленький сынишка (мы все комфортабельно разместились в автомобиле марки "Шевроле", потому что в салоне машины между передними и задними сиденьями находились два откидных стула).

Подробности застолья не помню. Врезался в память на всю жизнь только показанный нам папой способ приготовления печёной картошки. Это было как необычно, ново, так и очень вкусно. И тут, "под печёную картошку" я блеснула недавно приобретенной эрудицией. Я сказала:

– Вот мы в лесу отмечаем день рождения мамы. Это что! Вот когда у Стессе-лихи был день рождения, так из пушек стреляли!

Думаю, что родители были в шоке, не знаю, как братья. Быстрее всех пришёл в себя папа:

– Галочка, кто такая Стесселиха?Это был вопрос “на засыпку”. Но я не смутилась:– Как это "кто такая"? Жена Стесселя.– А кто такой Стессель?Я объяснила, как мне показалось, неосведомлённому папе:– Это генерал такой, он был командиром "наших" в Порт-Артуре!Так выяснилось, что, во-первых, я научилась читать, просто расспрашивая

о буквах и словах всех подряд, а во-вторых, что моей первой книгой стал тол-стенный и огромный фолиант А.Н. Степанова "Порт-Артур", год спустя удо-стоенный Сталинской премии. Если быть честной, следует признаться, что до конца эту книгу я не осилила, тем более что с того дня родители стали для меня приобретать хоть и дефицитные ещё после войны, но всё-таки появлявшиеся в продаже детские книжки. Правда, никто не ограждал меня и от абсолютно бес-контрольного чтения “взрослой” литературы. С той поры и до нынешних дней чтение стало моим любимым занятием, любимым делом...

5.Дети "от двух до пяти" (Корней Ив. Чуковский) бывают остроумными, есте-

ственно, не осознавая этого. Мой сын Витя не был исключением, сохранив такое качество и несколько позже пяти. Хочу попытаться вспомнить хотя бы некото-рые из его "перлов".

На полке стеллажей в нашей комнате стоял маленький гипсовый бюст Вл. Маяковского. Витя обратил на него внимание в 4 года.

– Мама, кто это?– Известный поэт Маяковский.– Какой же он известный, если его не знаю?! Ты говоришь: это "моя Ковский", –

а где же мой Ковский?В возрасте пяти лет Витенька хорошо читал. Однажды он заболел ангиной, а

мне было необходимо хотя бы пару-тройку часов быть на работе. И я, накормив и напоив сына лекарством, дала ему читать… "Капитанскую дочку". И ушла.

Возвратившись домой, я спросила Витю, что он успел прочитать и в каком месте книги остановился. Он ответил: "Я остановился там, где этот бандит…". Далее выяснилось, что речь идет о Пугачеве.

Я была поражена. Для нас, взрослых, прошедших идеологическую обработ-ку школьных уроков истории, Емельян Пугачёв был народным героем. А для


98

восприятия пятилетнего человечка Пугачёв в изображении А.С. Пушкина был бандитом…

Когда Витеньке было 6 лет и он уже учился в первом классе, мы с ним чи-тали доступные ребёнку стихи из сборника "Поэты «Искры»" (речь идёт не о марксистской газете, а о сатирическом журнале, выходившем в С.-Петербурге в 60-70-е годы 19 века). В сборнике было много остроумных стихотворений, а мне очень хотелось, чтобы у моего сына развивалось чувство юмора. В числе луч-ших было и стихотворение Дм. Минаева, поэта-сатирика, сотрудника "Искры":

"Область рифм – моя стихия,И легко пишу стихи я:Без труда и без отсрочкиЯ бегу к строке от строчки.Даже к финским скалам бурымОбращаюсь с каламбуром».

Я, как смогла, на примере этого текста объяснила ребёнку, что такое "калам-бур". Ещё раз прочитали стихотворение, уже понимая, где здесь каламбуры. По-смеялись.

На следующий день едем мы с Витей в троллейбусе. Стои́м. Сын говорит: "Мама, я придумал каламбур". Я отвечаю: "Ну, расскажи". Витенька: "Нагнись ко мне, по-тому что этот каламбур неприличный". Я нагнулась и услышала от ребёнка:

"Даже к финским скалам бурымОбращаюсь с калом бурым".

В годы Витиного детства (как, впрочем, и в годы моего детства) даже в среде взрослых тётей и дядей были в ходу различные языковые, филологические игры. Ими увлекались даже математики, эти игры развивали умственную комбинато-рику, обогащали словарный запас игроков, наконец, просто были интересными. Такие игры были популярны и в кругу моих друзей.

Однажды – Вите было 7 лет – мы с ним были в компании, где кто-то предло-жил сыграть в игру, суть которой была такова: нужно было за определённое вре-мя подобрать слова, в состав коих входила бы та или иная форма собственного имени игрока. Выигрывал тот, то придумает наибольшее количество таких слов. Особо приветствовались слова с выдумкой, с юмором (например, по типу "Ци-лявизор"). На этот раз бесспорным победителем был признан Витя: он придумал два слова, но каких! "Витярок" (ветерок) и "Витяран" (ветеран). Замечу, что я, взрослая тётя, придумала тоже всего два слова: "Галярея" (галерея) и Галяфакс (Галифакс – название городов в Великобритании и Канаде, а также фамилия английского политического деятеля).

Только что вспомнила ещё один Витин "перл", относящийся к его трёхлетне-му возрасту.

Как-то мы с сыном на балконе поливали цветы. Он, указывая рукой на про-хожих, спрашивает:

– Мама, а кто это?Я отвечаю:– Это люди.И тут мой мальчик утвердительно произнёс:– А я тоже людь!Не станешь же объяснять карапузу, что единственным числом для существи-

тельного "люди" является слово "человек"...


99

6.Никогда – ни маленькой девочкой, ни отроковицей, ни молоденькой девуш-

кой – я и не хотела и даже не мечтала быть актрисой. Мой романтизм, столь при-сущий детям нашего поколения, не простирался дальше (хотя куда уж дальше!) желания стать штурманом дальнего плавания, позже – геологом.

Этого хотели едва ли не все девчонки нашего двора. Ну, по крайней мере, все шестеро девочек, объединившихся в "организацию" (конечно, тайную!) "ШДП", что означало " шесть дружных пионеров". Цели и задачи "ШДП" были всем шестерым неизвестны, да мы и не пытались их придумывать и, тем более, осу-ществлять. Мы просто дружили: читали одни и те же книжки, ходили вместе в парк, в кино, вместе играли во все популярные во дворе игры, собирались друг у друга дома. И все шесть девочек хотели быть штурманами дальнего плавания или, на худой конец, геологами, не имея ни малейшего представления об этих профессиях. Но звучало красиво…

И всё-таки один раз в жизни мне довелось быть "артисткой". Нет, конечно, я, как и все дети, декламировала при гостях стихи, выученные специально для та-ких случаев с подачи мамы (до сих пор помню и люблю с семи лет симоновское "Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины"); конечно, в школьные годы читала на утренниках и вечерах стихи и прозу; конечно, учась в музыкальной школе, играла на рояле в академических концертах, но всё это было не то, потому что во всех этих случаях я не позиционировала себя актрисой.

Почувствовала и увидела себя "артисткой", повторюсь, только один раз. И случилось это в мои шесть лет. Как-то я была дома одна. Усевшись перед зерка-лом за мамин туалетный столик, я, подражая маминым действиям и движениям, нанесла на ресницы тушь, накрасила яркой помадой губы. Но к этому макияжу никак не шло моё коротенькое платьице. На двуспальной родительской крова-ти лежало огромное зелёное плюшевое покрывало с большими оборками. Сняв его, я задрапировалась плюшем с головы до пят. Но к этому наряду не шли мои тапочки. Я обрядилась в мамины туфли на высоких каблуках. Последним штри-хом в моём преображении стала мамина велюровая шляпка с вуалью, именуемая "амазонкой".

В этом "образе", или, как теперь говорит молодёжь, "прикиде", я встала перед высоким трюмо и, поводя руками перед собой и в стороны, широко открывала и закрывала рот, беззвучно имитируя пение.

Моя младенческая жажда артистизма этим случаем была удовлетворена и исчерпана окончательно на всю жизнь. Ничего подобного больше я не вытворя-ла. Не хотелось!

7.Некоторое время я училась в музыкальной школе, работавшей при Киевском

окружном доме офицеров. В общеобразовательной школе тогда я была четверо-классницей.

Не знаю, сохранилось ли до нынешних дней правило, при котором в мои дет-ские годы музыкальные школы периодически устраивали так называемые ака-демические концерты, которые были своеобразным экзаменом для учеников. В качестве слушателей-зрителей приглашались родители, друзья, знакомые юных концертантов.

На один из таких академических концертов, в котором я должна была высту-пать среди нескольких учащихся, мама пригласила друзей нашей семьи, с кото-


100

рыми мы были к тому же соседями по дому, чету Казачковых с детьми – моими друзьями Ингой и Игорем.

Казачковы пришли задолго до начала концерта – им хотелось не спеша озна-комиться с интерьерами Дома офицеров, о которых шла добрая слава. Встретив семью друзей, я, по их просьбе, взяла на себя роль гида. "Экскурсия" проходила успешно, пока я под конец не завела их в замечательный круглый зал. Его свое-образие заключалось в том, что едва ли не вся площадь пола была покрыта ред-чайшим по тем временам круглым китайским ковром с изумительными расцвет-кой и узорами, а по периметру зала были расставлены уменьшенные гипсовые копии античных скульптур. Я подвела моих друзей к безрукой статуе Венеры Милосской, подлинник которой (как известно, без обеих рук) был обнаружен в земле на греческом острове Милос, и огорчённо сказала:

– Это Венера Милосская. Ещё вчера она была с руками. Наверное, упала, и руки отбились…

8.Папа мой был заядлым охотником, – ну, насколько ему позволял его редкий

и краткий досуг. Справедливости ради надо сказать, что папины охотничьи тро-феи были редкостью. Будучи пожилым человеком, папа признавался, что в охоте его привлекал не столько результат, сколько процесс. Ему нравилось долго и обстоятельно готовиться к выезду на природу с товарищами: чистить шомполом ружьё, заряжать патроны, закладывать их в патронташ, подгонять специальную одежду и обувь, подготавливать амуницию и аксессуары; он любил долго бро-дить по лесу, преодолевать болото, соревноваться с друзьями-охотниками в мет-кости стрельбы. И когда в весьма зрелом возрасте из-за болезни Паркинсона у папы возникла дрожь головы и рук, больше всего его огорчала невозможность метко стрелять…

Но иногда папа возвращался домой всё-таки с дичью, добытой на охоте. Это бывали то заяц, то утки, вальдшнепы – уж не помню, кто ещё. Как правило, папа сам свежевал, ощипывал, потрошил, разделывал и готовил свою добычу к столу.

Однажды (я тогда училась во втором классе) папа привёз с охоты крупного, роскошного в окрасе перьев селезня. Особенно меня впечатлили голова и яркая золотисто-зелёная шейка птицы. Папа заметил мой восторг и, отрезав от тушки голову с шейкой, лапки и крылья, отдал их мне, сказав, что я могу из всего этого сделать наглядное пособие для школы. Сказал и забыл. А я стала размышлять, КАК мне превратить селезнёвые части в наглядное пособие. И придумала: нуж-но снять с моего письменного стола толстый лист картона и плотно пришить к нему мои утиные трофеи. Но тут же я стала опасаться, что если их как-нибудь не законсервировать, очень скоро они начнут дурно пахнуть. И уж не вспомню, откуда я это знала, но сообразила: части селезня нужно заспиртовать!

Но где взять спирт? И тут меня осенило: единственным спиртосодержащим веществом в нашем доме, по моему мнению, были… мамины духи «Красная Москва». Я считала настолько правильной свою догадку, что не сочла нужным не только посоветоваться с родителями, но даже спросить у мамы разрешения столь необычно использовать её духи – кстати сказать, недешёвые.

Сложив будущее "наглядное пособие" в эмалированную миску, я вскрыла флакон неначатых маминых духов и, вылив всё содержимое туда же, в миску, накрыла её крышкой.


101

Не описать словами, какое амбре, какое зловоние стало исходить на всю квар-тиру от миски с селезнёвыми останками уже через сутки! Эту вонь моё обоня-ние запомнило на всю жизнь.

При "разборе полётов" папа взял вину на себя, тем самым защитив меня от маминого наказания…

9.Как-то раз в пятилетнем возрасте я была одна дома. Моё внимание всегда

привлекало содержимое ящичков маминого туалетного столика. На этот раз меня удивили маникюрные ножнички, – такие я видела впервые. Конечно, надо было посмотреть, как они работают, что они "умеют" делать – такие маленькие. С большими ножницами я уже была знакома – мама ими, когда что-нибудь шила, кроила ткань. Ножницами среднего размера мне срезали ногти. Но – такие кро-шечные – для чего они?

Из ящичка станины швейной машинки я достала какой-то тканевый лоскут – ножнички исправно его разрезали. Так. А если попробовать разрезать бумагу? Попробовала. Ножнички справились и с бумагой. Что бы ещё попытаться раз-резать?

В поисках "нового " материала я набрела в коридоре на вешалку, где среди прочего висело мамино ещё довоенное кожаное пальто. Кожа – материал долго-вечный, так что это пальто ещё служило маме. Я сделала надрез на подоле паль-то, – ножничкам покорился и этот объект моего эксперимента. Увлёкшись, я превратила низ прекрасной кожаной одежды в бахрому, наверное, думая, что я обрадую маму…

Ну и досталось мне на орехи – до сих пор помню!

10.Я никогда – даже в юности – не была пижонкой. Но однажды я впала в это

искушение, что называется, бес попутал. И моё пижонство мгновенно было на-казано. Вернее, мне был преподан урок, дано вразумление, научение, как нельзя поступать никогда, ни при каких обстоятельствах…

А случилось это в начале сентября 1957 года, последнего года моей киевской школьной жизни. В конце летних каникул папа подарил мне велосипед и помог на-учиться ездить на нём. В нашем десятом классе велосипеды были у шести-семи мальчиков и троих девочек, включая меня. И все мы после школьных уроков мча-лись по домам, чтобы, наскоро поев, выйти на улицу со своим двухколёсным друж-ком и колесить по облюбованной нами трассе по улицам Энгельса, Карла Либкнехта (Левашевской), Чекистов, Розы Люксембург и Виноградной (не знаю нынешних на-званий). Наш маршрут был хорош тем, что пролегал рядом с домами, где мы жили, а кроме того, по этим улицам в те времена автомобили ездили очень редко.

Первая учебная неделя подходила к концу, когда кто-то из наших велосипе-дистов предложил в ближайший воскресный день всей компанией отправиться на велосипедах в Кончу Заспу – небольшое поселение в 25 километрах (?) от Киева, известное как дачная местность. Все согласились, оставалось уговорить родителей отпустить нас. Отпустили пятерых мальчиков и всех троих девочек. Но когда мы в раннее воскресное утро встретились, две наши одноклассницы пришли без велосипедов – их родители в последний момент передумали и за-претили им эту поездку.


102

Думаю, что если бы мой папа знал о нашем намерении, он бы, как человек осмотрительный и трезвомыслящий, отговорил бы меня от такого далёкого пу-тешествия, зная меня как совсем неопытную велосипедистку. Но папа, будучи с мамой в разводе, жил отдельно от нас и не знал о планах поездки. А мама этот велосипедный вояж мне легко разрешила. Так я оказалась одна среди пятерых мальчиков, что, не скрою, льстило моему самолюбию, но, увы, не прибавляло умения управлять велосипедом.

Наша кавалькада под предводительством ребят, знавших дорогу, успешно проехав через весь город, оказалась на шоссе, ведущем к цели поездки. И вот, когда мы миновали указатель с надписью "Чапаевка" – деревня или село при-мерно в половине пути до Кончи Заспы, – мной овладело желание попытаться проехаться, не держась руками за руль, – первый раз за всю мою коротенькую "карьеру" велосипедистки.

Впереди и сзади меня ехали мальчики, и я до сих пор не уверена, что была далека от мысли произвести на них впечатление.

Я выпустила руль из рук, выпрямилась и, с упоением крутя педали, проехала какое-то расстояние… И тут навстречу мне вылетел автомобиль "Победа". Ис-пугавшись, я хотела схватиться за руль, но переднее колесо велосипеда вывер-нулось вместе с рулём, завихляло, и я, сидя на седле, полетела в крутой кювет…

Мальчики моментально спешились, подбежали, помогли мне подняться. Лицо моё горело и болело – кожа с правой щеки и лба была содрана. Нестерпи-мо болели передние зубы, один из них сломался. Пополам.

Никто из ребят не поехал дальше. Самый опытный сказал, что надо искать медпункт. Мальчики, "голосуя", остановили ехавший в сторону Киева грузовик, водитель согласился помочь, хоть никаких денег ни у кого из нас не было. Шо-фёр усадил меня в кабину, ребятам велел погрузить велосипеды в кузов и самим забраться туда же.

В ближайшем придорожном медпункте обеззаразили зелёнкой мою рану на лице и сделали прививку против столбняка. Водитель грузовика довёз нас до моего дома, откуда мальчики, проводив меня до квартиры и донеся до неё мно-гострадальный велосипед, разъехались по домам.

…После ремонта моя двухколёсная машина была продана на "барахолке", я больше ни разу в жизни на велосипед не села. И была исцелена от пижонства.

11.Мне было под семьдесят, когда я в очередной раз приехала в Киев – город

моих детства и молодости – и традиционно гостила у университетской подруги. Заручившись её предложением свободно пользоваться городским телефоном, я решила с его помощью, если удастся, разыскать дорогих мне друзей юных лет, чтобы – пусть недолго – пообщаться с ними после полувековой разлуки.

Первый же номер телефона, который мне удалось найти через справочную, принадлежал моим близким друзьям с шести до семнадцатилетнего возраста брату и сестре Князевым – Володе и Светлане, с которыми все эти 13 лет мы жили в одном доме. Телефон был зарегистрирован на имя Владимира (я помни-ла даже отчество друзей), и адрес оказался прежним. Это было просто чудом на фоне того факта, что я-то за те же пятьдесят лет меняла свой адрес семь раз!..

…Трубку снял Володя, Владимир Андреевич. Я представилась, назвав имя и фамилию. Реакция была непредсказуемой – он закричал:


103

– Галочка! Ты ж моя первая любовь!– А ты – моя. Наконец я дождалась твоего признания!И мы разговорились – легко и непринуждённо, как будто и не было пяти де-

сятков лет перерыва в общении. Когда я стала прощаться, Володя сказал, что, конечно, хорошо бы увидеться, но он находится на постельном режиме – ра-зыгралась гипертония, проблемы с сердцем, и не хочется, чтобы я видела его в таком состоянии… Светлана была в отъезде, и нам с ней поговорить не удалось.

…Вовке было семь лет, мне – шесть, когда мы полюбили друг друга. Наши чувства проявлялись весьма своеобразно. Так, выйдя из дома и убедившись, что Володя гуляет во дворе и заметил меня, я молча покидала двор, выходила на улицу и занимала позицию ожидания возле своего подъезда. Вскоре приходил Вовка и становился рядом. И мы подолгу так стояли, не произнося ни слова. Слова нам не были нужны, да мы и не знали, что люди говорят в таких случаях…

…Однажды вся наша многочисленная дворовая компания играла в "сыщики-разбойники". Мы с Вовкой попали в команду "разбойников", которую он возгла-вил. Надо сказать, что Володя сызмальства был по натуре лидером, и все ребята безоговорочно воспринимали его как лидера. Даже прозвище ему дали Князь – не только из-за его фамилии Князев, но и в знак признания его нашим верхово-дом. Прозвища придумывали мальчики; это было ясно из того, что девочек они именовали по маркам тогдашних автомобилей. Например, Галю Лиситченко на-звали «Газик», Свету Князеву – «Студебеккер», меня – «Эмка». Я чаще имено-валась «Сыта», Света – «Мооженое-пиоженое» – она не выговаривала букву "р". На прозвища никто не обижался.

Но вернёмся к "разбойникам". Князь, как атаман нашей "шайки", велел ко-манде взяться за руки: «Мы будем прятаться в подвале, – сказал он, –там совсем темно, "сыщики" нас ни за что не увидят, а мы должны крепко держаться за руки, чтобы никто не потерялся в подвале». И он взял за руку меня и стал во гла-ве всей ватаги. Кто-то взялся за мою вторую руку, мы цепочкой спустились по крутой лестнице в подвал и вслед за Вовкой стали продвигаться в полном мраке, нащупывая ногами земляной пол с его неровностями.

Надо ли говорить, что я ног под собой не чуяла, первый раз в своей, ещё та-кой маленькой, жизни испытывая потрясение оттого, что он, Володя, ДЕРЖАЛ МОЮ РУКУ В СВОЕЙ РУКЕ!..

Наша взаимная привязанность, крепнущая с годами, не осталась тайной для двора. Нет, нас никто не дразнил, не мучил насмешками. И только одна де-вочка – вреднючая Виолетта Ермолаева – довольно долгое время от времени с балкона шестого этажа сбрасывала во двор розовые промокашки с текстом: "Володя + Галя = любовь". Эти выходки никого из ребят, включая нас с Воло-дей, не трогали. Только кто-то из мальчиков придумал для Виолетты прозвище "Фриндилетка". Никто не знал значения этого слова, но было смешно.

12.Любила я не только самого Володю, но и его семью: сестричку Светлану,

их родителей, их квартиру. Запомнилось, что посередине большущей столовой стоял большущий прямоугольный стол, тяжёлый, основательный, а вдоль его длинной стороны у стены – этажерки с книгами. Среди книг выделялась до-революционного издания толстенная "История инквизиции". Мы учились в I-II классах (а может, были дошколятами), когда Вовка, любивший, как и я, читать


104

"взрослые" книги, рассказал нам всё, что сам знал, об инквизиции. Однажды он в нашем, его друзей, присутствии достал с полки "Историю инквизиции", стал листать, показывая картинки. Когда очередь дошла до гравюрного портрета гла-вы испанской инквизиции, "великого инквизитора" конца XV века Торквемады, известного особой жестокостью, Володя взял булавку и выколол инквизитору глаза. Справедливость восторжествовала…

…Сидя у Князевых вокруг замечательного обеденного стола, мы играли в лото, в слова (из букв одного большого слова нужно было составить за опреде-лённое время максимальное количество слов поменьше). Иногда к нам присо-единялись родители Светочки и Володи – они играли с нами на равных.

Будучи семи-восьмиклассниками, мы стали коллективно отмечать праздни-ки, конечно, в квартире Князевых. Мы готовили винегрет, покупали лимонад. Мама Вовки и Светы, будучи по специальности технологом рыбной промыш-ленности, пекла для нас, довольно большой компании, огромную и вкуснейшую кулебяку с вязигой (уже будучи взрослой, я, наконец, выяснила, что это такое – вязига. Оказалось, это составная часть позвоночника осетровых рыб. Где хозяй-ка дома в Киеве находила вязигу, осталось тайной как для всех нас, так и для Князевых-младших!).

В наших празднованиях Князевы-родители не участвовали – они деликатно уходили из дома. А мы после застолья пели, танцевали под музыку на пластин-ках. Душой и заводилой нашей компании был, конечно, Володя. Забавно при-танцовывая, он пел смешную песенку: "Тёмной ночи я боюся, проводи меня, Маруся!"

До Киева Князевы жили в Одессе, так что Вовка знал одесский фольклор и иногда шутил как заправский одессит…

…А во взрослой жизни я так и не увиделась с моими дворовыми друзьями…


критикА

наталья ЕГороВА

муза с Красными Крыльямик 80-летию со дня рождения т.М. Глушковой

«Татьяна Михайловна Глушкова умерла на первой пасхальной неделе первого года нового тысячелетия. Милосердная христианская традиция сулит людям, уходящим в свете Пасхи, горние обители и высокое успокоение. И, кажется, не-многие в поколении Глушковой были более достойны этих редких даров, чем она, потому что немногие жили в таком духовном напряжении». Этими словами начинается статья Валентина Курбатова «Своя от своих», предваряющая поэти-ческую книгу Татьяны Глушковой «Не говорю тебе прощай…» (М., «Молодая гвардия», 2002). Такое утверждение может вызвать недоумение у многих – ведь слова эти сказаны не только об одном из самых ярких представителей литерату-ры последней трети ХХ века – критике, публицисте, поэте, мыслителе, – но и об одном из самых спорных и сложных литераторов, с которым связаны и серьезная полемика, и до сих пор не прошедшие и совсем не пустые обиды друзей, сорат-ников, единомышленников – людей бесконечно талантливых, внесших большой вклад в русскую литературу и лично для меня, да и для многих, никак не менее уважаемых, чем Татьяна Михайловна Глушкова. И всё же, оставив давние споры и не берясь творить суд, скажу, что, на мой взгляд, в творчестве и жизни Татьяны Глушковой есть нечто такое, что заставляет с пониманием и вниманием принять слова, сказанные Валентином Курбатовым. В судьбах настоящих писателей и в лучшем, что они создали, всегда есть нечто настолько удивительное и драгоцен-ное, что заставляет оставить в стороне всё временное, земное и вглядеться в глав-ное – в проявление Божьего Промысла о человеке, в Божьи Дары и в удивитель-ные вызревшие творческие плоды.

Наблюдение за любым писателем сквозь волшебную призму его творчества и, тем более, за поэтом через его поэзию позволяет понять не внешнюю, житейскую, отягченную земным, а внутреннюю суть его судьбы, Божий замысел о человеке, ибо поэзия для поэта и есть сокровенное, тайное движение его души к вечному. Так происходит и с Татьяной Глушковой – даже беглый, неподробный взгляд на ее поэтическую судьбу, на широкое медленное и вольное течение ее «внутреннего

106 наталья Егорова

поэтического Днепра», ее «Иордана» от Софии Киевской к Небесному Граду, на мой взгляд, представляет достаточно редкую возможность попытаться увидеть то, что обычно творится прикровенно и о чём нам, грешным, и рассуждать-то не по чину – как обычному человеку, не священнику и не монаху, даются Божии дары, как они живут и развиваются в человеке, как образуют сердце и суть его судьбы, как творится Промысел Божий.

Детство Татьяны Михайловны Глушковой прошло в Киеве, где ребенком она пережила оккупацию, а позже и смерть родителей. В ее детстве «Всё называется: война. // Всё называется: «под немцем». // Под ним – и осень, и весна, // и две зимы, и та сосна, // и этот луг, и страх под сердцем…». Медленный детский со-зерцательный взгляд скользит, фиксируя мельчайшие подробности и детали про-исходящего: «Там снаряд, говорили, упал, // он воронку на площади выел»; «А мне туда и близко не велят... // Там поживают мертвые солдаты. // Там, говорят, в дурмане мины спят // и рвутся, без войны уже, снаряды». А надо всем этим – в уже освобожденном Киеве – «черной печали тарелка» и «…гордые радиосводки – // после Курска и после Орла. // И ни крохи у нас, ни щепотки // хлеба, соли – зима подмела!». Но еще выше – над черным репродуктором, над разоренным войной Киевом, над мрачным Днепром – золотые купола Лавры и Софии. «Когда – какие вольные подарки! – // печалями печали утоля, // смотрела в синь сквозной Софий-ской арки, // а дале были минные поля». София Киевская, Лавра – неизменно вы-растают над детством и над войной, высятся над нею своими куполами. «Днепра недобрая вода, // руины Лавры над рекою». «И вырастает многоглавый дом – // он звался родиной, он равен был отчизне...». Золотые купола Софии и Лавры сияют и над долгожданной Победой: «Всё называется: весна. // Всё величается: победа – // и пчёлы золотого лета // летят, не гаснут дотемна».

«На широте громадного Днепра, на высоте обугленной Софии» запечатлелось в душе главное, что определило характер и судьбу поэта. Что происходило в Со-фийском соборе, когда сначала ребенком, а потом подростком Татьяна Глушкова всматривалась в лик древней Оранты, – навсегда останется тайной. Божьи пути творятся прикровенно. Но ничего не бывает случайно. А древние святыни часто меняют судьбы прикоснувшихся к ним людей. И уж тем более не могут быть слу-чайными совпадения в глубинной сути происходящего. «Дары Божьи», «талан-ты», щедро проявившиеся позже в Татьяне Глушковой, в представлениях право-славной традиции всегда связаны с Софией, с Премудростью Божьей. Дар слова и дар яркого художнического видения мира, дар лирического восприятия действи-тельности и дар острого критического ума, дар прозорливого публициста и фило-софский дар к постижению гармонических «связей» между явлениями – путей устрояющей весь мир Софии. Ведь сказано: «Премудрость поможет мудрому» (Еккл.7: 19), и сказано: «Премудрость художница всего» (Прем. 7: 21). В право-славии Премудрость Божья – это и София Троица, и София Христос, и вместив-шая в себя Божье Слово Богородица, Дом Софии, и земное воплощение Софии – Церковь Христова. Премудрость, сотворившая мир, творящая души, судьбы и до-роги. Война и Победа, встреченная под куполами Софии Киевской, в сознании Татьяны Глушковой навсегда слились со святостью. И определилось главное в ее характере и мировоззрении – мудрость мира была для нее в крепком стоянии, а единственные потери, на которые никогда не могла согласиться ее душа, – это по-теря Родины и потеря Победы. Всю жизнь она жила русским словом, пламенею-щим желанием правды и постижения истины вопреки всему и любой ценой. Ведь

107Муза с красными крыльями

не зря в каноне Софии, Премудрости Божьей, поется: «Концы вселенныя, и вся, яже на ней, и небо небесем Премудрость основа, Та бо всех нас созда, Тою цари царствуют, и сильнии держат землю, и мудрые пишут правду».

В творческой судьбе Татьяны Глушковой София Киевская возникает сразу, от-четливо и судьбоносно: это первое поэтическое поражение и первая поэтическая победа. «София Киевская» – называлась дипломная работа, предоставленная вы-пускницей Литературного института им. А.М. Горького в качестве диплома: «… над водой, над горой, над темной зеленью кружит цветом молодого золота купол Софии. Ее пощадила даже война. Ее знают здесь все. И не замечают. Но если бы ее вдруг не стало, город бы опустел», – писала Т. Глушкова в предисловии к своему поэтическому циклу. «Я буду камень слушать в эту ночь, // пока рассвет взбирается по круче, // пока по кругу, медленному кругу // плывет на юг холодная звезда…» Это было вслушивание в камни древней святыни – вслушивание в не-видимые пути и потоки, творящие мир, в полноту мира, в неслышимый простым ухом голос Премудрости Божьей: «…и только потом я поняла, что камни – это па-мять о людях, что прикасались к камню руками, прикладывали к ним свой разум, воплощали в нем любовь, горесть, бунт. И тогда слово «предки» я стала понимать как – «отцы». Столетия сдвинулись, и даже самые дальние перестали быть про-пастью за спиной» (там же).

А еще в том же поэтическом цикле возникает воздевшая руки к Небу древняя киевская Оранта – Богоматерь, «Молящая», «Нерушимая стена»: «…Оранта! // Оранта, // Оранта! // Руины // и раны // отмолит, омоет // Мария Оранта!..». В древней иконописи Премудрость часто изображалась как Оранта. Верно это и для Софии Киевской: «…но где же в Софийском соборе то, что сызначала дало ему имя, – где главная святыня его?.. Этою основною соборною святынею является палладиум Киева – славная и чудодейственная «Нерушимая стена»… Отсутствие Младенца, воздетые руки, вся постановка тела до такой степени приближают «Не-рушимую стену» к Орантам древнейшей христианской иконописи, что делается несомненным, что в «Нерушимой стене» Богородица представлена как Оранта, т.е. выражает ту же идею, что и древние Оранты… «Нерушимая стена» есть мо-нументальное изображение Церкви… изображение невещественного дома Софии Премудрости Божией» (П. Флоренский. «Столп и утверждение истины»).

Защита диплома проходила в 1965 году, во время хрущевской оттепели, го-нений на христианство и разрушения церквей, и в поступке молодой Татьяны Глушковой сразу проявились главные черты ее характера – безоглядная смелость, умение разглядеть в переплетении многих событий самое главное и стоять за него до конца. Была ли Татьяна Глушкова в ту безбожную эпоху, как теперь принято говорить, «воцерковленной» верующей? Как и большинство советских людей – нет. Но и неверующей, как любого поэта, ее назвать нельзя. Ей еще предстояло пройти путь ко Христу. Но разве стремление к добру, красоте и истине – не путь к Богу? Стихотворный цикл о святыне детства для начинавшей в то время увлекать-ся древнерусской архитектурой Глушковой был главным, принципиально важным поступком. А дальше произошло неизбежное. Известнейший в те годы поэт, ру-ководитель семинара Литинститута Илья Сельвинский в защите диплома Татьяне Глушковой отказал. Институт она окончила со справкой. Но от стихов о Софии Киевской – не отступилась. А потом произошло чудо. Через полгода Т. Глушкова защитила диплом, причем «на отлично». Ее поддержал Сергей Сергеевич Наров-чатов, отметивший, что стихи ее связаны между собой чувством, которое мы сухо

108

называем русской темой, и по-хорошему национальны – без чванства и ненужной полемичности.

Но ничего не стоили бы эти внешние приметы судьбы, если бы дары, связан-ные в православной традиции именно с Софией, Премудростью Божьей, ясно и ярко не проявились в характере, творчестве и мировоззрении Татьяны Глушко-вой. Сама Глушкова всегда осознавала особенности своих дарований и говорила об этом открыто: «Но я всегда умела посмотреть // ясней, чем вы, задумчивей и шире. // Но что-то есть в моем гремучем мире, // о чём сказать больней, чем уме-реть». Татьяна Глушкова стала не только поэтом – она выросла в острого и тон-кого, подчас провидчески зрячего критика, мыслителя и публициста. В центре ее исследований – русская литература, русская культура и русская философия, пре-жде всего – Пушкин и Константин Леонтьев. Круг вопросов, которые ее интере-суют, удивительным образом совпадает с традиционным церковным мировоспри-ятием. В мировоззрении, поэзии и жизни главное для нее – традиция, которая – «совесть поэзии»: «Отношение между талантом и традицией я выразила бы так: талант – это способность быть в традиции. Мера таланта – это мера природ-ной, органической сращенности с традицией. Талант – традиционен. Он обречен на традицию, немыслим вне ее» (Татьяна Глушкова. «Традиция – совесть поэзии» (1977–1978).

Ее статьи о Пушкине превращаются в вечный гимн верному Божественной Му-дрости пушкинскому Моцарту и вечное порицание отпавшего от Божественной Любви пушкинского Сальери: «Судьба Моцарта движется поверх его смерти, по-верх этого мига, который для убийцы Моцарта есть «звездный час». Ибо Моцарт неубиваем, как неубиваем дух. Неспроста даже и Сальери нечаянно уподобляет его «некоему херувиму», то есть именно нетленному, бессмертному существу» («Притча о Сальери», 1981). А вот что пишет Татьяна Глушкова о гармонии в понимании Пушкина и Константина Леонтьева: «Перед нами – именно космич-ное мышление, для которого космос – не афористическая, пусть и безмерно гро-мадная, сумма слагаемых (малых слагаемых мира), но, по сути, и каждое из них, участвующее во всеобщей связи. Космос предстает здесь именно как система связей – вертикальных, горизонтальных, антагонистических и дружественных, но созидающих вместе некую структуру» (Татьяна Глушкова. «Высшее единство в высшем разнообразии» (О философии гармонии у Пушкина и Константина Леон-тьева»), 1997). Это космичное мышление, к которому стремилась сама Глушкова, говоря языком православия, и есть стремление понять и познать пути устрояющей мир Премудрости Божьей. Для Глушковой мудрость художника, устремленного к Премудрости, художнице всего, никогда не была мудростью философов конца XIX – начала XX века, с коими (в частности, Соловьевым и Бердяевым) позже она много спорила в своих работах. В ее мировосприятии поэта Премудрость так и осталась живым даром Живого Бога, коснувшимся ее когда-то в военном Кие-ве, великой живой силой, устрояющей мир – Софией Троицей, Софией Христом, вместившей творящее мир Божье Слово Богородицей – Орантой, в тысячелетней молитве молитвенно воздевшей руки над Киевом и Днепром, над жизнью и смер-тью, над войной и Победой.

«Всем, кого не убила война», вышла не только великая свобода, но и жизнь – с особыми остротой и трепетом ценимое и воспеваемое бытие. Свет Софии не оставлял Татьяну Глушкову никогда, и что, если не посыл к постижению истины, ее бесконечные штудии Пушкина, Блока, русской классики и мировой литературы,

наталья Егорова

109

работа в Михайловском, поездки по древним русским городам, желание изучить и понять до глубин Россию, увлечение славянофилами, поиск связей в русской истории и культуре, поиск полноты бытия, а значит, поиск гармонии, всеобщего космичного мышления. Очень верный и точный портрет Татьяны Михайловны Глушковой тех лет дал Сергей Куняев в своем послесловии к составленной им уникальной книге статей Татьяны Глушковой «О «русскости», о счастье, о сво-боде» (М., «Алгоритм», 2016 г.): «Ее печатные работы лишь в некоторой степени передают напряжение и богатство мысли и языка, воплощавшееся в беседах о русской классике. Разговаривать с ней о поэзии, о писательских судьбах было под-линным наслаждением. В самых рискованных посылах, сопоставлениях, в самых агрессивных оценках, в самых пристрастных заключениях она была логична и артистична, словно продолжала традицию литературных «table-talk-ов», идущих с начала XIX столетия. В юности, проникнувшись пушкинским духом и ощуще-нием пушкинского бытия во время работы экскурсоводом в Михайловском, она как будто следовала сверхзадаче создания гармоничного единства поэзии, устной речи и эпистолы как единого текста…». Обращает на себя внимание определение, данное Сергеем Куняевым жанру, в котором работала Татьяна Глушкова: «Впро-чем, Глушкова подходила к явлениям литературы не как критик и, тем более, не как историк литературы. Скорее здесь можно и нужно говорить о видении глазами поэта. Но поэта, видящего настолько пристально и читающего настолько вдумчи-во, что подобной въедливости могли бы позавидовать иные профессиональные ученые. Во всяком случае, ее прочтение Пушкина провоцирует говорить о ней не как об исследователе, а как о с о б е с е д н и к е». Наблюдение принципиально важное: именно беседой, вдумчивым диалогом с великими мира сего, который по-стоянно дерзала вести через века и пространства Татьяна Глушкова, объясняются многие особенности ее творчества.

А такие беседы не проходят бесследно. В ее поэзию властно входит отмечен-ная когда-то Наровчатовым русская тема. Киевская Русь детства возрастает и рас-ширяется до пушкинской великой державы. Стихи семидесятых-восьмидесятых – это созерцание русской жизни, медленное, как родной равнинный Днепр, текущий к своей высокой Небесной цели, любование Михайловским, дворянскими усадь-бами, Псковом, Новгородом, Прибалтикой, Москвой. Татьяна Глушкова – верная ученица и последовательница русских классиков. Она – мастер стиха, стремящий-ся к классической ясности и прозрачности. Глушкова существует внутри живой традиции. Поэзия ее – постоянное вслушивание в камни русской истории, беседа с «предками», которые в вечном свете киевской Софии давно стали для нее «от-цами», как стали родными все ушедшие тысячелетия. И, конечно же, это нескон-чаемый диалог, непрекращающаяся живая беседа с русскими поэтами. В стихах много реминисценций, перекличек, скрытых цитат из Пушкина, Некрасова, Тют-чева, Фета, Блока, Бунина, Ахматовой. Но при этом перед нами – живая речь со-временника со своим, ярко очерченным, ни на кого не похожим стилем, языком и миром. О чем бы ни писала Татьяна Глушкова – это всегда Россия, «…земля, в которую сойду, // которая в наследство мне досталась…». Стихи ее – бесконечное любование Россией в мельчайших ее деталях и проявлениях. Глушкова словно стремится к леонтьевскому пониманию гармонического, к полноте, высокораз-витости жизни, к стадии цветения «полнокровно вызревшего явления». Сколько разных пейзажей приходит со страниц ее книг! «Что за ночь! Соловьиное пенье, // в небесах – молодые огни, // сам Господь голубые сирени // рисовал в этой влаж-

Муза с красными крыльями

110

ной тени. // Сам Господь, позабыв про заботу, // как дитя – затаясь в лопухах, // в курослеп рассыпал позолоту, // оставлял жемчуга на ветвях». Сколько всяческих живых существ обрушивается на читателя! Копошащихся, жужжащих, поющих, свистящих: совы, мыши, стрекозы, черемухи, бурьяны, овсы… «Эта жадность к тому, что живет: // обонять, услыхать, наглядеться – // сводит скулы, и стиснут мой рот // прозорливою скрытностью детства...». Тут и кучерские усы овсов, и «чере-муховый ветер», и медленная сова, и «козленка вздыбленная тень: рогатый нимб над головою». Зачастую в этом самовластном, захлестывающем потоке живого теряются, размываются мысль или цель написания стихотворения, возникают длинноты. И вместе с тем создается впечатление, что не образность тут главное – перед поэтом стоит куда более невозможная задача: явить, живыми перенести в стихотворение этих многочисленных, равноправных собеседников и соседей по бытию. «Бог мыслит вещами» (П. Флоренский). И на поверку оказывается, что не теоретические размышления, а сияющий поток бытия, бессознательное подража-ние Творцу и есть попытка подняться до высшего возможного проявления мысли, смысл и цель написания стихотворения.

И всё же поэзию Глушковой семидесятых-восьмидесятых я не назову вершин-ной точкой ее творчества. При редкостно высоком поэтическом уровне внутрен-няя свобода лирического полета дается ей не всегда, ее еще не опалило высоким огнем, в котором сгорает ненужное земное, – иногда стихи льются бесконечным потоком, где каждая строфа – хороша, но развития, внутреннего движения подчас не происходит. Однако лучшее, написанное в это время, безусловно, заслуживает самых высоких похвал и самого серьезного разговора. Лучшим стихам Татьяны Глушковой этого периода присущи афористичность и жесткость, умение без ил-люзий, предельно честно посмотреть на самые горькие вещи: «Нелюбимая – те-лом страшна, // нелюбимая – слишком зазорна. // Нелюбимая – слишком вольна! // Нелюбимая – слишком покорна!». Трагическая любовь – извечная плата за стихи. Психологические наблюдения в любовной лирике точны, речь льется свободной волной, а лирическое чувство зашкаливает за край. Сильный характер лирической героини зачастую неожиданно мягок и уступчив, ради любви она готова платить и терпеть. Трагедия судьбы, «недоли», часто переживается «от противного», и трудно сказать – смирение или гордыня, бунт или покорность – это пристальное вглядывание в неосуществившееся, жесткое обозначение вещей такими, какие они есть: «Помилуй: это ли – обида, // проклятье дней, трезвон ночей, // что я из-бавлена от вида // смятенной дочери моей?». В стихах – характерное для поэтов осознание одиночества, своей инакости в мире: «...И я не стала ни сестрой, // ли-цом похожею на брата, // ни той покорною женой, // что перед Богом виновата, // и ни возлюбленной – меня // лишь одиночеством дарили: // бежали, словно от огня, // и, охладев, боготворили». Вместе с раздумьями о судьбах поэтов и поэзии в сти-хи неизбежно врывается трагический голос времени: «Этот русский анапест, что плачет во имя любви, // в темной шали крест-накрест, живет не в эпохе – в крови. // А эпоха ему не соперница и не жена: // ничего-то не ведает в лунах и струнах она!». Всё сильнее предощущение надвигающейся трагедии, личной беды, вместе с точным определением творящегося в стране приходит ощущение катастрофы, нависшей над Родиной: «Я стою на порубке, а слышу и шелест, и свист: //кто по-гиб не на шутку, особенно нынче речист. // Эта мощь, эта слабость – ужели для жизни дана? // Наливай же, анапест, щербатую чашу вина!». А вместе с предощу-щением надвигающейся катастрофы оживает оставшаяся в послевоенном Киеве


111

«черной печали тарелка»: «Эта грусть не сейчас родилась.//Это звякнул «Геор-гий» в коробке. // Это льется над родиной вальс, // заливая маньчжурские сопки». Стихотворение «На сопках Маньчжурии», посвященное Я. Козловскому, одно из лучших у Татьяны Глушковой. Пять строф, вместивших в себя и судьбу поэта, и горькую печаль русской истории:

А в окне столб луны голубой –словно хлынуло море на сушу. Бескозырки плывут чередой по мою сухопутную душу.

Далека ты, родная земля, не видать в этом желтом тумане. Гаолян покрывает поля, точно сплю я сама в гаоляне.

Это с черной тарелки певец – с черной пахоты, из-под Полтавы... Где ж ты, лирник, рыдальщик, гонец – вестовой нашей горестной славы?

Знакомые с детства звуки. Минуты лирической грусти. Последние мирные годы в советской России, в еще не разрушенном СССР. За мгновение до круше-ния, за мгновение до стояния у Креста. «Победные сводки» детства, лившиеся из «черной тарелки», уходят навсегда вместе с послевоенной эпохой и стареющими солдатами великой Победы, уступая место вестнику «горестной славы», высокой печали и близящейся беды: «Под конец еле слышен рассказ, // заносимый песком и метелью... // Это льется над родиной вальс – // над твоей и моей колыбелью».

Но высшее проявление Премудрости Божьей – добровольная Жертва Христа, Крест, Голгофа. Не случайно на киевских иконах Софии «Премудрость созда себе дом» центральная фигура Богородицы с молитвенно воздетыми руками часто за-меняется Распятием. Самая высокая мудрость, доступная человеку, – сораспятие Христу, участие в Его Страданиях, стояние у Креста Христова. Девяностые годы для Татьяны Михайловны Глушковой и стали таким стоянием у Креста Христова и Креста распинаемой России, временем болезни и труднейших испытаний. Была она в своем стоянии не одинока. Какой огромный подвиг совершили в те годы все русские писатели, которые в информационной войне, войне умов, войне сло-вом оказались солдатами на передовой и сознательно, в прямом смысле, шли на смерть за свою страну, – отдельный, долгий и очень важный разговор. Солдатом на передовой сражалась в те годы и Татьяна Глушкова. В начале девяностых, боль-ная, изможденная страшными болями, от которых не всегда помогали обезболи-вающие, Татьяна Михайловна Глушкова, превозмогая недуг, писала провидчески зоркие публицистические статьи и стихи. Каждая ее публикация становилась со-бытием. Главное, что волновало ее тогда, – вопрос сохранения СССР. Выводы ее публицистической аналитики горько точны, а приговоры разрушителям страны – бесповоротно безжалостны: «Референдум насчет сохранения государства… на-правлен на растление созидательного духа народа, извращение его психики. Ведь он понуждает переводить в план голосования, в план юридического пересмотра…


112

само патриотическое чувство…» («Хищная власть меньшинства (Над строками «Парижской хартии для новой Европы)», 1990–1991). Развал СССР Глушкова рас-сматривает с позиций русской истории, русской государственности, нерушимой христианской нравственности и вечно сиявшей ей из детства Победы: «К этому можно добавить, что вынесенный на референдум вопрос – о целостности государ-ства – до сих пор никогда не решался посредством голосования… Что ставился он в его проблематичном, его отрицательном смысле – обычно не изнутри, а извне государств. Что последний раз он был поставлен относительно нашей страны в 1941 году гитлеровским вермахтом, и известно, какой, скрепленный кровью де-сятков миллионов людей, безоговорочный ответ дан был тогда русским народом вместе со всеми народами СССР» (там же).

Для поэта, всю жизнь писавшего лирику, обращение к публицистическим стихам зачастую проходит болезненно и грозит неудачами, это «понижение жанра», уход от высот гармонии к «презренной прозе» земного. Но не для Глушковой. Для нее, вслед за Леонтьевым, гармония «не что иное, как процесс борьбы – вопреки идеа-лу успокоения, идеальному успокоению в «райском блаженстве», на какое наивно уповают «розовые» гармонизаторы…» («Высшее единство в высшем разнообра-зии»). Стихи девяностых резко отличаются от стихов предыдущих десятилетий – боль, вызванная предательством и разрушением Родины, в Татьяне Глушковой на-столько сильна, что она забывает о поэзии как об искусстве, и если форма тут без-условно хороша, то только из-за серьезных достижений и наработок прошлых лет – как поэту форма в этих стихах ей не нужна и не важна, ибо это уже не стихи – кровь, идущая горлом. Публицистическая острота и раскованность в ее стихах сливаются с простотой и ясностью речи, а напряженное лирическое движение стиха, рожден-ное безграничными любовью и болью, сочетается с остротой ума и обширностью интеллекта. С телеэкранов обманутой, попранной, преданной страны плывет к чи-тателям собирательный образ нового героя – воина мировой информационной вой- ны: «Человек с лицом комедианта, // с умными глазами изувера // говорил мне, будто слава Данта – // слава крестоносца-тамплиера… // Роясь в почве инославных родин, // для хулы на Истинного Бога, // то взывал: «О меченосный Один!», // то бубнил про дряхлого Сварога». Информационная война по самой природе своей противо-положна всем сражениям прежних времён, ибо победа в ней достигается не личны-ми подвигом и доблестью, а лживым словом. Но в войне, ведущейся против России лживым словом, главным врагом и тайной целью может быть только Бог Слова, сердце России – Христос. Это война ада – против Христа, тьмы – против света, Сальери – против Моцарта, предательства – против Победы, лжи преисподней – против Правды Премудрости Божьей. Старый мир рушится, идущий ему на смену новый предапокалиптический мир – это уже не светлый мир Пушкина, а страшный мир Блока с холодом и мраком «грядущих дней»: «Но, покуда спали человеки // иль над Божьим Именем смеялись, // – неприметно вспучивались реки, // камни в тем-ный воздух подымались... // Сын глумился над отцовым прахом, // дочь гнушалась матерью живою. // Разум одурманивали страхом // голод и дыханье моровое».

8 декабря 1991 года вошло в историю как день подписания Беловежских согла-шений. Без единого выстрела была разрушена великая страна. В те дни, превозмо-гая запредельную физическую боль, Татьяна Михайловна Глушкова продолжала работать на Победу. Как-то она сказала, что если бы не физическая боль, она не смогла бы перенести душевную боль от потери Родины. В апреле 1992 года ею было написано стихотворение «Час Беловежья»:


113

Когда не стало Родины моей, я там была, где ни крупицы света: заслонена, отторгнута, отпета – иль сожжена до пепельных углей.

Когда не стало Родины моей, я шла тропою к Неземной Отчизне. Но даже там, как на горючей тризне, не пел волоколамский соловей...

Когда не стало Родины моей, в ворота ада я тогда стучала: возьми меня!.. А только бы восстала страна моя из немощи своей.

Самоотречение поэта и любовь к Родине сделали это стихотворение одним из поэтических символов тех трагических дней.

Последняя битва за СССР – страшные события 1993 года – для Татьяны Ми-хайловны Глушковой с первого мига – область сверхчеловеческого напряжения. В те дни, преодолевая болезнь и невыносимую физическую боль, Татьяна Глуш-кова напряженно следила за трагедией – читала всё, что писала пресса, разговари-вала с участниками событий, спрашивала о впечатлениях и мельчайших деталях происходящего, переживала за выпускающую подпольные номера со свидетель-ствами расстрела редакцию газеты «День». 31 октября 1993 года она написала по-тютчевски краткие и точные строки: «Все так же своды безмятежно-сини. // Сентябрь. Креста Господня торжество. // Но был весь мир провинцией России, // теперь она – провинция его...». Пророческие слова о поражении, катастрофе, горестной русской судьбе последующих десятилетий. Стихотворение называется «Воздвижение». Происходящее фиксируется точно: отдание праздника Воздви-жения Животворящего Креста Господня приходится как раз на день расстрела – 4 октября. В феврале 1994-го в пришедшей на смену запрещенному «Дню» газете «Завтра» появилась огромная полосная подборка Татьяны Глушковой, посвящен-ная октябрьской трагедии 1993 года. Позже, в предисловии к книге «Всю смерть поправ», Татьяна Михайловна Глушкова напишет: «Эти стихи сразу сложились в единую книгу. Книгу-реквием по погибшим в Останкине и Белом доме. Книгу-гимн мужеству павших. Книгу о Родине». «Реквием» – понятие, для Татьяны Глушковой бесконечно важное. Многие страницы ее исследований посвящены пушкинскому Моцарту. Его реквием понимается ею как высшее проявление твор-ческого духа и высшая подчиненность Божественной воле. Теперь скорбная честь написать реквием выпала ей. Очень точно сказал об этом поэтическом цикле Вла-димир Бондаренко: «И всё же я уверен, в русской поэзии Татьяна Глушкова оста-нется прежде всего своими… поздними гражданственными стихами редкой силы напряжения, которые осознавались ею как поэзия последнего срока. Никто более в девяностые годы не смог перешагнуть столь дерзко и самоубийственно эту про-пасть от пусть одинокого, но живого «я» до предсмертного апокалиптического «мы», созвучного с октябрьскими баррикадами у Дома Советов». Скорбная траур-ная строгость формы и смысла сочетается в этом поэтическом цикле с предельны-


114

ми открытостью и самозабвением. Резко публицистичные, обличающе-гневные стихи захватывают внутренним накалом сострадания, любви и бесповоротной готовностью принести себя в жертву ради России. Это неукоснительное следо-вание традиции и есть Муза Гнева русской классики. Вспоминаются пушкинское «Клеветникам России», лермонтовское «Смерть поэта» – «И вы не смоете всей ва-шей черной кровью…», блоковские «Скифы», ахматовский «Реквием», но прежде всего – знавший о невозможности «служить добру, не жертвуя собой», Некрасов, который писал о назначении поэта в стихотворении «Пророк»: «Его еще покамест не распяли, // Но час придет – он будет на кресте; // Его послал бог Гнева и Печали // Рабам земли напомнить о Христе».

Ярко, зрительно, подробно, как всегда у Татьяны Глушковой, передается ат-мосфера тех трагических дней – летящие золотые листья, палящие танки, горя-щий чёрный Дом Советов, и – кровь, кровь, кровь: «Еще встает за окнами рассвет, // еще струится осень золотая. // Но нет Москвы. А есть – воронья стая // над стогнами страны, которой нет». Перед нами высшее проявление зла. Зрительные образы расстрела и погрузившейся в безысходный мрак Москвы страшны, они вплетаются в скорбную музыку прощания с погибшими, нарастают черной дви-жущейся лавиной: «…и вижу: труп плывет у парапета, // отторгнутый речною глубиной». «Не убраны в полях разливы хлеба. // Не убраны тела до Покрова».

Ни в воду вы не спрячете концы,ни в грудь земли, ни в хляби небосвода…Бредет в острожном рубище Свобода,ведет коня слепого под уздцы.…………………………………….И слышу: танки валкие гремятпо старой Пресне – точно по Берлину!..Нас гнут в дугу. А мы расправим спину.Священным гневом горизонт объят.

Можно ли было в послевоенном Киеве, под золотыми куполами Софии, во-образить такое: наши танки, огнем святой Победы гремевшие по Берлину, палят по нашей Пресне?! Трагедия воспринимается как перелом русской истории, рус-ского сознания, окончательное прощание с СССР. Со свойственной ей широтой взгляда Татьяна Глушкова обращается к мировой классике. В адском грохоте танков, противотанковыми снарядами стреляющих по Дому Советов, возникает образ прошедшего кругами ада бессмертного флорентийца Данта: «Но поутру, когда упал солдат // последний наш, и вроде – взятки гладки, // под окнами про-шел крылатый Дант // в пропахшей адским чадом плащ-палатке». Образ Дан-та вырывает из небытия, заставляет вместе с ним двигаться вверх по вечной спирали времени к его высшей точке – к святой Софии – Богу Слова Христу, к страстно́му Кресту Голгофы, которому вместе с первыми залпами танков усту-пил место торжествующий, исцеляющий, напоминающий о вере и надежде воз-движенский Крест: «Но если впрямь в начале было Слово, // то, подлинно, сиять ему в конце!.. // Молчи – и жди пришествия Христова // в Садовом огнедыша-щем кольце. // В кольце Бульварном... Позднею обедней // не вспугнут чёрный морок октября, // и над страной восходит день последний – // едва ль не Гефси-манская заря...»


115

Безудержная вера, которая всегда помогала устоять в самых трудных обстоя-тельствах, заставляет поэта подняться над трагедией, над которой, казалось бы, подняться нельзя. Татьяна Глушкова знает: убить, расстрелять, сровнять с землей пытались то, что неубиваемо. Так неубиваем дух. Так неубиваем Моцарт. Так не-убиваема пронизывающая глубины бытия музыка. Так неубиваема Россия. Так неубиваем добровольно жертвующий своей жизнью человек. Так неубиваем Хри-стос, смертию поправший на Кресте смерть. «Их души водворятся во благих!» – слова реквиема звучат над расстрелянным Домом Советов молитвенным рефре-ном и призывным набатом: «Снег забинтует раненую Пресню. // Смотри: кругом – бело́, и ветер стих. // Больная совесть обмирает с песнью: // «Их души водворятся во благих!»

Поражения Татьяна Глушкова принять не могла. Ей нужны были Родина и Победа. Ведь не может быть побежден Бог. Не может быть побеждена Правда. Не может быть побежден свет золотых куполов непостижимым образом оказав-шейся «за границей» Софии Киевской. Дальнейшая жизнь Татьяны Глушковой – моление о Родине и Победе. Я еще раз обращусь к статье Владимира Бондарен-ко, которому удалось понять в Татьяне Глушковой нечто очень важное: «Татьяна Глушкова не пожелала жить на «лоскуте державы». Она не стала пытаться пере-делать себя для иной России, чтобы обрести новое дыхание в поэзии третьего тысячелетия. Предпочла остаться в великом и трагическом XX веке. Все ее споры с былыми друзьями были предельно искренними, ибо она и от них ждала той же «литературы последнего срока», тех же последних, завершающих слов, которые в последние годы жизни выговаривала, выкрикивала, ожидая апокалиптических видений, непримиримости к разрушителям Родины…»

Девятое мая становится для Татьяны Глушковой скорбной датой. В разные годы одно за другим она пишет стихи о парадах Победы. Они разнятся по настроению и смыслу, но, объединенные названиями, образуют большой, намеренно разрознен-ный, стержневой, пронизывающий и объединяющий цикл. «Осенний парад» (7 ноя-бря 1990 года): «…Русское воинство! Родина наша // в голоде, в братской крови»; «К 9 Мая 1995 года»: «Парад Позора! Не моим глазам // глядеть, не моему склоняться слуху, // внимая, как Великую Разруху // кимвалы славят и пирует срам…»; «Про-щальный парад» (6 апреля 1995): «…Не плачьте, вы ни в чем не виноваты, // про-шедшие священную войну! // Последний ваш парад... Такой закат, // как будто бы не солнце – угль чадящий // садится в хмарь над Родиной скорбящей... // Ей выел очи прах ее солдат». В те годы крылья Музы Татьяны Глушковой окрасились в красный – цвет победного флага над Берлином, цвет флага ушедшей в прошлое Родины, цвет пролитой на Пресне крови, цвет Пасхи Христовой и цвет крыльев Софии Прему-дрости Божьей, какой ее изображают на новгородских иконах.

Но земное воплощение Софии Премудрости Божьей – Церковь Христова. А первая мудрость, заповеданная Богом человеку, – это покаяние. В трудные, тёмные годы, наступившие после октябрьских событий 1993-го, Татьяна Михай-ловна Глушкова делает самое главное в своей жизни – она приходит в церковь и приносит покаяние. Делает она это с той же максимальной самоотдачей и с тем же максимальным духовным напряжением, с какими делала всё в своей жизни. Точнее: горение, напряжение и самоотдача доходят до высшей точки – ведь речь идет о главной человеческой ценности – о Христе. Она находит силы продолжать и свои обычные литературные занятия. В сгустившейся над страной тьме, как всегда, на помощь приходит русская классика. Живыми собеседниками поэта ста-


116

новятся Некрасов и Грибоедов, которым – неожиданно и впервые в русской по-эзии – посвящены не циклы стихотворений, а две поэтических книги. Но главное, как всегда, – Пушкин. В 1995 году пишется редкий по глубине и точности мысли цикл «Русские границы», дающий ответы на главные русские вопросы – какова природа русской державности, русского подвига, русского тысячелетнего стояния в вере, русской тяги к безоглядным пространствам и шири. «Но Пушкин – нет, он не приветит вас: он не жил так – на лоскуте державы!» – дает Глушкова по-бедный ответ расхитителям русских пространств. «Он слушал орудийную пальбу // близ Карса и бунтующей Варшавы // и проницал, что Цареграда главы // могли б венчать российскую судьбу...». Пушкин понимается поэтом как плод великого труда всей державы, всей русской истории, всего русского народа: «Он не зыря-нин, финн или лопарь, // он гордый сын раздольного славянства. // Величье духа требует пространства, // так повелел не Петр – Небесный Царь! // И надобны кав-казские хребты, // охотские, арктические воды, // чтоб вызрел многоликий дух свободы, // восстав из колыбельной тесноты. // И надобен чухонский топкий брег // и высохший фонтан Бахчисарая, // чтоб эта Муза, смуглая, босая, // столетьями, широтами играя, // дичась, от любопытства ли сгорая, // ступила на псковско́й, уездный снег...». Какой чеканный, отточенный слог! Какая безупречная острота и стройность мысли! История и культура России понимаются Глушковой как жи-вое всенародное восхождение к Христу, общий труд и общая молитва, стояние у Креста, а художник – как плод истории и народной жизни, отразившийся в земном слове голос Бога Слова – Премудрости Божьей. Великая культура – плод великой Державы, и обе они – плоды великой веры, без которой не может быть ничего. «Нам пишется на краешке стола? // Нам хватит дести жеваной бумаги? // Всё так! – доколе реют наши флаги, // мелькают веси, грады, буераки, // три океана дыбятся во мраке // и рекам, звездам, верстам – несть числа!»

И еще один раз выпала Татьяне Глушковой скорбная честь написать рекви-ем. На этот раз – по русскому Моцарту Георгию Свиридову. Вместе с музыкой Свиридова в ее поэзию врывается пушкинская свиридовская метель, блоковская всеобъемлющая вьюга, заметающая русские дороги. Впереди в метели – видимый и невидимый Христос. Вряд ли, зная, что писала Т. Глушкова об образе Христа в поэме «Двенадцать», можно сказать, что это блоковский Христос. Образ Хри-ста в снежном вихре постоянно изменяется – это и Распятый Христос, и Панто-кратор киевской Софии, Христос русской государственности, держащий в Своей деснице все миры и дороги, все бураны и вьюги, и тютчевский крестьянский Царь Небесный, в рабском виде исходивший родную землю. «Ушел тот, кто казался последним высоким столпом русской культуры, гранитной ее опорой, последним бесспорным носителем Творческого Духа. Что ж теперь?.. – пишет она в преди-словии к циклу «Музыка на святки». – …Русский реквием по Свиридову да свер-кнет крупицами света, да взлелеет зерно, из которого солнечным звуком прорас-тет мощный гимн воскрешенной России». Всё та же несокрушимая, безоглядная вера: ведь Моцарт – неубиваем, как неубиваема Родина, как неубиваем дух, как непобедим Христос, идущий в русской метели. А значит, и реквием по русскому гению должен превратиться в гимн воскрешённой России. «И снова – музыка, и Пушкин, // и вскрик, и струнные лучи». Музыка Свиридова возвращает из разру-шенного мира в пространство вечной России, в пространство родного: «Венчанье тайное... Побег... // И эта сельская церквушка. – // Иисуса русского избушка... // О, как заплакана подушка! // И мечется метельный снег». Музыка пишется детально,


117

вещно, непереводимое в слова Глушкова пытается передать образами «Руси уезд-ной, снеговой, // той, что почти у Лукоморья…»: «Не станет книг, не будет слов, // но предреку – не обессудьте: // он сам соткется на безлюдье, // склубится яблочком на блюде, // мотив пылающих снегов!». А лежащий в гробу Свиридов «…похож уже на Данта: // так важен, строг запавший рот, – // седой подругой музыканта // не вьюга ль русская слывет?..». Это Дант, идущий по кругам русской вьюги, русского бурана. Границы того и этого света в стихотворном цикле размыты, как размыты они в современной поэту России, устремившейся в наступившей тьме по ту сторону бытия, как размыты они в русской метели: «Да и вороны не кри-чат... // Лишь древней колокольни звоны. // И не распев – набат, набат: // по всей России – похороны! // По всей Руси текут ручьи // живых, бредущих за гробами, // а мнится: черные грачи – // за боронами, боронами...». Невольно вспоминаются строки из стихотворения Татьяны Глушковой, посвященного Борису Примерову: «Друзья мои, друзья мои, друзья, – // кричал мой дух, – я тоже умираю!». Рядом со Свиридовым она себя упомянуть не посмела. Но таково мироощущение ее по-следних лет. Поэтому нетрудно предположить, что реквием по Свиридову – это и личное прощание Татьяны Глушковой с Россией, с земной жизнью и со всем глав-ным, что в ней было: с музыкой пушкинского стиха, мыслью Леонтьева, музыкой Свиридова, куполами киевской Софии, с великой русской культурой. Это уход в русскую метель, исчезание в бесконечной русской замяти, вьюге русского лихо-летья, впереди которой всегда идет Христос. Ибо Татьяна Глушкова точно знает:

Когда не стало Родины моей, Тот, кто явился к нам из Назарета, осиротел не менее поэта последних сроков Родины моей.

«Этот год и последующие годы, как продолжение 93-го, – вся ее оставшаяся жизнь – воспринимается как стояние у Креста Христова, – пишет протоиерей Алек-сандр Шаргунов в статье «Ее душа была истинно русской» («Русский дом», апрель 2005 г.). – …За это стояние до конца у Креста Христова, а не потому, что она умерла на первой Пасхальной неделе нового тысячелетия, – внешнее здесь просто соединилось с внутренним – веруем: душа ее принята в светлые райские обители. Но и оттуда мы слышим ее голос любви к Отчизне… Но тот, кто стоял у Креста Христова, знает, что Христос всё победил, и смысл каждой человеческой жизни и всей истории заключа-ется во вхождении крестным путем в Его победу». Победа все-таки была дарована Та-тьяне Глушковой. Причем – главная из всех возможных Побед. Вот это-то вхождение в Христову Победу и собрало в единую мозаику казавшиеся разрозненными куски смальты, свело воедино все разрозненные тропы, и перед нами открылся удивитель-ный храм человеческой судьбы, задуманный Премудростью Божьей, – судьбы, где нет ничего случайного и лишнего, но каждый кусок смальты ложится на предназначенное для него в мозаике место. Так устрояющая всё София Премудрость Божья устроила жизнь вглядывавшейся в ее камни девочки Тани, Татьяны Михайловны Глушковой – выдающегося русского критика, поэта и публициста. Устроила жизнь, в которой было всё – творчество, любовь, слава, гонения, болезни, искания, прозрения, ошибки, гре-хи, покаяние и стояние у Креста. «Концы вселенныя, и вся, яже на ней, и небо небе-сем Премудрость основа, Та бо всех нас созда, Тою цари царствуют, и сильнии держат землю, и мудрые пишут правду».


Алина коСтюк-СВЕтлицкАЯ

критикА

«гражданствЕнность исХодит из любви…»о гражданской лирике А. Аврутина и В. хатюшина

Если бы создавалась антология поэзии XXI века всего в одном томе, то стихи выдающихся поэтов-современников Анатолия Аврутина и Валерия Хатюшина от-крывали бы и замыкали её, сколь бы компактна эта антология ни была. Это по-эты общечеловеческого значения, чье творчество обретает огромнейший резонанс благодаря тому, что читатель получает возможность не только ощутить радость соприкосновения с духовным миром удивительных по своему богатству лично-стей, но и постичь истинную поэзию, в которой залежи добра и красоты, мудро-сти и человечности, огромнейшей любви к своему Отечеству!

Когда-то Гёте советовал: «Если хочешь понять душу поэта, поезжай в его стра-ну детства». Страна детства Валерия Хатюшина, как он сам определяет, связа-на с подмосковной деревней Починки, с бабушкой, «с долгой недетской тоской», которая, «быть может, дала сильный толчок к развитию и взрослению души». И не совсем простое детство останется в памяти навсегда, станет истоком высо-кой гражданственности!

Поле, скрытое белой скатертью…А под дверью парит мороз…Разлучённый с отцом и с матерью,Я у бабки в деревне рос…

А мир детства Анатолия Аврутина связан с Грушевкой (микрорайон в Минске, в прошлом железнодорожный поселок), местом, где А. Аврутин родился. Малая и милая родина поэта:

Немощен проселок.Ямы там и тут.Грушевский поселок.Яблони цветут…

119

Часто будет память возвращать туда, где было по-детски уютно, где была мама и томик стихов Пушкина. Здесь формируется будущий поэт-гражданин. Философ-ский словарь понятие «гражданственность» определяет как «нравственную по-зицию, выражающуюся в чувстве долга и ответственности человека перед коллек-тивом, к которому он принадлежит». Эта сухая формулировка станет манифестом, жизненным кредо поэтов А. Аврутина и В. Хатюшина. Правильное видение доб-ра и зла как основы жизни было заложено в детстве и определило дальнейшую жизненную позицию, которая сделала каждого из поэтов чувствительным ко всему происходящему и чувственным к боли, страданию, несправедливости. И в поэзию вливается широким потоком то, что видится, что дорого сердцу, хотя не всегда при-ятно глазу: «непроезжие дороги», «тяжёлые тучи», «осколки неба, сполохи огня», «черная вьюга и снежная мгла», а еще «безлюдные аллеи», «жёлтые дожди»…

Родина–народ–мать для поэтов – тот высший суд, перед которым должен дер-жать ответ каждый человек. Без этих святых понятий он теряет опору – становит-ся немощным, никому не нужным.

«Каким-то чудом выжил я на свете, нисколько не озлобившись душой», – напи-шет В. Хатюшин в одном из стихотворений, датированном 2006 годом. И здесь же: «Я всё же выжил. Но страна – разбита…». Личное в данной ситуации переплетает-ся с общественным, и боль, оттого что разбита страна, кажется страшнее того, что происходит в доме. И «дом унылый – холоден и пуст». Нет привычного пафоса в стихотворении о Родине, и его отсутствие как раз воспринимается в качестве силь-ной гражданственной вибрации, которая вызывает резонанс в душе читателя. «Раз-битость» страны – это уже динамичная метафора, которую можно легко отыскать в стихах любого творческого периода поэта-гражданина Валерия Хатюшина.

У Анатолия Аврутина, глубочайшего лирика по своей природе, мы видим та-кую же общую трагедию, из которой сложно понять и уловить её мотивы, но мы слышим тревожный голос:

На большую печальмне Отчизна ответит печалью.На рыданье ответит стократным рыданьем она…

Здесь, на мой взгляд, у поэта блоковское понимание поэзии: «Без человека (когда в авторе нет «человека») стихи – один пар». Здесь как раз присутствует «человек» и то человеческое начало, способное «поддерживать диалог» с Отчиз-ною. Стихотворение рассчитано на сильнейшее гипнотическое внушение: между открытой душой лирического героя и его собеседником-Отчизною не существует традиционного расстояния – оно исчезло, растворилось, стёрлось.

Тема «Я и Отчизна» – ключевая в творчестве А. Аврутина и В. Хатюшина, но раскрывается она по-разному. Заметно несовпадение темпераментов душевных состояний: В. Хатюшин часто негодует, видя и чувствуя опасность, беду, сжимаю-щую в кольцо его любимую Россию. И тогда он неистово клеймит врага, не жалея выражений, и в стихи врываются слова с каким-то зверским напором:

Некуда деться мне в городе зверском,Спрятаться негде от воплей скотов.В неутихающем грохоте мерзкомГлохнет поэзии трепетный зов…

«Гражданственность исходит из любви…»

120 Алина костюк-Светлицкая

Нервы и вены – гудящие струны,Перенатянуты, как на разрыв.Дни беспросветны, и ночи безлунны.Зреет на сердце убийственный взрыв…

Чем более жёсткой или жестокой оказывалась власть времени, тем настойчивее желание настоящего поэта-гражданина В. Хатюшина противостоять ей, желание сказать о том, что дает человеку возможность выстоять в суровой действительно-сти, и выразить свою гражданскую позицию по отношению к ней.

…Война созрела в нервах и мозгах.Душить врага нас власти не отучат.В крови дотла сгорел подкожный страх.Им нужен Фронт? Они его получат.

У А. Аврутина нет того напора, той бойцовской «громкости», но есть отточен-ная фраза, доведённая до филигранного совершенства, на острие которой – игла, «кощеева смерть»:

Ну а я побреду…Дым Отечества горек и едок.Полстраны побирушек, но все и не в такт и не в лад.И крылатку свою просто брошу в траву напоследок…Я настолько горбат!..Даже страшно, насколько горбат…

Символический образ «горба» как тяжести, как деформации опоры в себе, воз-никших из-за душевных страданий, является повторяющейся в творчестве поэта ярчайшей метафорой.

Если поэт А. Аврутин напряженно, вдумчиво вслушивается в ритмы времени, предсказывает стихами, пророчествует ими, то поэт В. Хатюшин, как громадный сгусток энергии, занимается созиданием мироздания сам, со всей истовостью по-казывая, каким должен быть мир для настоящей жизни. Лирическое начало тогда у поэта В. Хатюшина становится публицистическим, у А. Аврутина приобретает философское звучание.

Откуда истоки гражданственности, её сила, её мощь? На этот вопрос отвечает поэт В. Хатюшин стихотворением, написанным в 2007 году:

Гражданственность исходит из любви.Когда я пел о ясном поднебесье,о море, звездах и о русском лесе, –в моей груди звенели соловьи.

Гражданственность исходит из любви.Сибирь и Север я познал в работе,душа сливалась со страной на взлете,кипели жизнь и страсть в моей крови.

121«Гражданственность исходит из любви…»

Гражданственность исходит из любви.И я стоял на русских баррикадах,когда народ ввергали в бездну адаи телесвора выла: «Бей, дави!»

Гражданственность исходит из любви.Нет, мы в борьбе своей не проиграли,хоть отступали и друзей теряли, – грядет победа в праведной нови.

Гражданственность исходит из любви.Да, без любви любое дело – тщетно, слова – мертвы, молитва – безответна,каких святых на помощь ни зови.Гражданственность исходит из любви.

Стихотворение – страстная исповедь выдающегося поэта-лирика В. Хатюшина – прозвучало как напоминание себе и каждому о моменте истины, наступающем для человека и требующем от него пристально-беспристрастного взгляда внутрь своего существа. Каждый должен спросить себя: а что сделал я для того, чтобы мир стал чуточку лучше?

Стихотворение «Гражданственность исходит из любви» – бесспорно, одна из вершин поэзии замечательного поэта современности В. Хатюшина. «Душа слива-лась со страной на взлете» – пример жертвенности, высокого патриотизма.

Поэтическая исповедь поэта А. Аврутина как полномочного представителя большого искусства обретает общегражданское звучание, когда речь идет о тех ценностях, которые определяют значимость индивидуальной творческой судьбы:

И опять на песке блики белого-белого света,И опять золотая небесно-невинная даль.И светает в груди… И душа по-над бренным воздета,И парит над тобой то ли Родина, то ли печаль…

В мир открыты глаза, как у предка – распахнуты вежды,И под горлом клокочет: «Высокому не прекословь!»,Сможешь – спрячь в кулачок тотживительный лучик надежды,Чтоб мерцала внутри то ли Родина, то ли любовь.

И придут времена, когда слово в окно застучится,И перо заскрипит, за собою строку торопя.Что-то ухнет вдали… Но с тобой ничего не случится,Хоть и целился враг то ли в Родину, то ли в тебя.

И приблизишься ты хоть на шаг, но к заветному слову,Что в дряхлеющем мире одно только и не старо.Испугается ворог… Уйдёт подобру-поздорову…Если будет здоровье… И всё-таки будет добро…

122

И тогда осенит, что последняя песня – не спета,Что перо – это тоже звенящая, острая сталь,Что опять на песке – блики белого-белого света,И парит над тобой то ли Родина, то ли печаль.

Поэт весь в стихах! А они у поэта-гуманиста А. Аврутина, рожденные сча-стьем жить на земле, глубокими раздумьями о человеке, о Родине, большой и ма-лой, – всегда глубоко человечны, патриотичны, гражданственны, потому что «в мир открыты глаза». И гражданственность «исходит из любви» к родной земле, которая навсегда заронила в душу драгоценные семена доброты, справедливости, честности. Эти понятия для поэта далеко не отвлечённые – они живут с ним, жи-вут в нём! Гражданская позиция поэта в строке – «перо – это тоже звенящая, острая сталь»!

Поэт А. Аврутин, объясняя и убеждая, увлекает красотой бытия, одушевленно-го идеей добра. Строчка «и всё-таки будет добро…» звучит убедительно! Поэт в стихах очень отзывчив, очень раним, здесь нет места фальши, а есть нежнейшая, тончайшая психология слова, слога, звука!

«И парит над тобой то ли Родина, то ли печаль» – эта лирическая драма пости-гается на еле уловимом уровне подсознания и олицетворяет собой фантастичес- кую картину летящих существ. Трагические интонации пронизывают всё стихот-ворение, переплетают его и таким образом объясняют его поэтическую структуру, где союзная сквозная анафора «и опять», «и придут», «и приблизишься», «и тог-да», «и парит» усиливает звучание.

Поэты, живущие в одну эпоху, но такие разные и непохожие, А. Аврутин и В. Хатюшин, так гармонично дополняют, обогащают друг друга, попадают в поле притяжения «другой» поэзии благодаря своей огромной творческой индивидуаль-ности. В творческой практике поэты, безусловно, гораздо сложнее, совместимее или несовместимее, чем кажутся на первый взгляд. Характерно, что стихотворное обращение А. Аврутина к поэту В. Хатюшину, написанное в 2017 году и начинаю-щееся строчками «мы пришли в этот мир из холодных квартир», намечает поиск зон и точек соприкосновения двух взглядов людей одной эпохи на происходящее в стране, которая когда-то была общей Родиной, а стала общей болью.

Подлый мир отказался от наших святынь – в этом мире другие святыни… –

с горечью звучат в ответ слова В. Хатюшина.Поэтическая «Перекличка», в которой так много общей правды, – это еще и

попытка понять и оценить смысл собственного творческого диалога. Возможно, это процесс неуклонного сближения творческих позиций, процесс утверждения их полноправного присутствия в современной поэзии XXI века, где не просто соседствуют поэты, сосуществуют или живут. Здесь поэты, несмотря на абсолют-ную непохожесть в ритмах, интонациях, эмоциональном пафосе, не могут быть антагонистами, потому что они в авангарде современной поэзии, их «граждан-ственность исходит от любви» к тому, что зовётся Отчизной.

«А теперь ни динамиков нет, ни святынь…» – сокрушается поэт А. Аврутин, и вторит ему в ответ поэт В. Хатюшин:

Алина костюк-Светлицкая

123

Ныне в наших домах тех динамиков нет.Мы умней и трезвей стали ныне.Нас в искусственный свет заманил Интернет...Но в душе – неизменны святыни.

Оба поэта, безусловно, наследовали понимание жизни как жизни обычного че-ловека, которому не чуждо ничто человеческое, как жизни гражданина, занятого делами и думами своих соотечественников, как жизни творца, труженика, созида-теля. У каждого поэта реальное отношение к миру, и их лирическое «я» угадывает каждый живущий в одно с поэтами время:

…А Утесов хрипел нам про шар голубой,Но мы знали – объявят тревогу,И пойдем «на последний, решительный бой»,Так что, «смело, товарищи, в ногу!..» (А. Аврутин)

...Я под пенье сверчка на печи засыпал,под рассказы о плотнике-деде...Нам динамик из чёрной тарелки вещало вожде, о труде, о Победе... (В. Хатюшин)

Какими бы разными ни были творческие устремления поэтов-современников А. Аврутина и В. Хатюшина, каждый из них решает общую задачу, страстно, лирически проникновенно реагируя на происходящее в стране. Самим фактом присутствия в литературе, индивидуальной художественной интерпретацией они влияют друг на друга, воздействуя живым словом. Нравственная позиция каждого из поэтов ясна, и, на мой взгляд, вера в святость души жива. Не случай-но А. Аврутин своё послание В. Хатюшину заканчивает так:

И отрада одна – белый аист летитВсе же выше, чем каркает ворон…

Два лирика, два философа, два гуманиста, два настоящих гражданина, веду-щие безупречный поэтический диалог, без сомнения, являются гордостью своего Отечества! Их стихи не существуют сами по себе, они – порождение человека и эпохи, они их боль, сомнения и надежды. Гражданская лирика поэтов-современ-ников Анатолия Аврутина и Валерия Хатюшина рождалась, росла, мужала вместе с ними. Любовь к Отчизне для каждого из них – это глубокое, выстраданное чув-ство, прошедшее свой путь эволюции.

«Гражданственность исходит из любви…»

людмила ВоробьёВА

критикА

мир в зЕрКалаХ КаК вЕчная тайна исКусства

к 60-летию Андрея Душечкина-климова

«Заглянув в зеркало текста, можно познать нечто помимо самих себя».К. Дж. Ванхузер, «Искусство понимания текста».

«Подайте зеркало, / Я в нём хочу прочесть…»У. Шекспир, «Ричард III».

«По первому своему жизненному призванию Андрей Душечкин-Климов, без-условно, артист. Драматический. Яркий. Сформировавшийся. Никем иным он стать просто не мог, ибо родился в театре, в актерской семье… Театр вошёл в него генетически. <…> Сегодняшний Душечкин-Климов – литератор, чью книгу держит в руках читатель, человек ищущий, мятущийся, сомневающийся во всём и в себе самом – в первую очередь. Фрагменты его произведений (он так и пишет – фрагментами), подобны на вспышки озарения, рождённые измученным подсозна-нием. Они кратки и пронзительны, откровенны и неподдельно правдивы. Такое нельзя выдумать. Просто беспокойная совесть вслух заговорила о вечном. И яви-ла нам принца с «Белой тетрадью» в руке…» – так замечательно сказал, предваряя книгу Андрея Душечкина-Климова «Отражения», лауреат Национальной литера-турной премии Беларуси, известный поэт Анатолий Аврутин. Столь необычный поэтический феномен не только видения мира, но и собственного существования в нём Андрей Душечкин подтверждает в своих стихах «Импровизация»:

Я мысленно черчу сюжет построчный точный. Не отрываясь, не дыша, стал частью я карандаша,И по бумаге я вожу рукой, согнувшейся дугой...Без остановки, без сомненья пишу свои стихотворенья.Пишу я белые стихи, пишу я черные стихи.Пишу я серые стихи, пишу бесцветные стихи.Пишу…

125

Люди, к сожаленью, очень мало берут из того, что им дано на земле… Сама жизнь – тоже немалое творчество. И поэзия – это искусство примирения с жиз-нью. Без поэтического восприятия жизни и искусства не может быть актёра, ведь чувство прекрасного – величайший дар, доставшийся нам от поры детства. Лишь те, кто его сохранил в себе, остаются творцами, наполняя мир светом и красо-той. Словесное искусство, литература не противоречат театру, а сочетаются с ним, ведь одно мудро продолжает другое. Но всё же первородство художника остается. «Лист бумаги – волшебное зеркало, я загляделся в него навсегда…» – подобное может написать лишь человек, тонко ощущающий магическую силу искусства во всех его бесконечных проявлениях. А. Душечкин является именно таким челове-ком, до самозабвения преданным, целиком и полностью принадлежащим вечно-му искусству. «Я совсем не литератор, и моя литература является образом моего поведения», – открывался читателю в повести «Дорога к другу» М. Пришвин. Предельно открыт и А. Душечкин, его поэзия дышит доверием, она сразу впу-скает в себя, тихо входит в душу, вселяя покой и уверенность. Людей, пишущих стихи, сегодня тысячи. Но поистине подлинной, а не просто сочинительством, считается та поэзия, которая в хаотичность настоящего привносит гармонию, по-могая справляться с пугающей реальностью. Творчество – потрясающая вещь, то уникальное качество, чем мы проявляем себя на земле. И А. Душечкин как твор-ческая личность стремится выразить себя максимально разносторонне, во многих художественных ипостасях.

Прозаик С. Довлатов был предельно конкретен, когда говорил: «Я не сулил чи-тателям эффектных зрелищ. Мне хотелось подвести их к зеркалу». «Лучше найти себя / Между зеркал…» – находим строки у А. Душечкина. Он пристально всма-тривается и в себя, и в окружающий мир, находя в его зеркальных отражениях осколки разбитых человеческих судеб, которые он тщательно собирает и создаёт своеобразную разноцветную мозаику. «Я разбивался вдребезги всю жизнь, / Сме-тая осколки…» – неподдельно искренни его строки, будто режущие по нервам оголенной души. Автор соблюдает главное условие поэзии – его лирическое про-изведение всегда коротко! Зеркало – ключевой образ, волшебный предмет, пред-мет, мистически притягательный, заставляющий задуматься, где же зеркальная грань, что за нею? Зеркала действительно видят отражениями, изменчивыми и разными, порой убийственно опасными, безжалостно высвечивающими челове-ческие пороки.

«Приходит ночь, / И, в зеркале напротив, Я вижу отражение себя, / И тот вто-рой глаза свои отводит, Как будто и не знает он меня... / Он говорит: – Не засмо-трись, опасно, Не любят отраженья зеркала, / Твое второе я хитро и властно Себя же забирает у тебя. / И шепчет в тишине ночного мрака – Ты опусти глаза и не смотри, / Ты смотришь, как бездомная собака, Которой выжить нужно до зари. / И дальше – больше: где твои надежды, Куда ушли и где теперь они? / Их съела моль, как старые одежды, Погасли, как ночные фонари. / И долго будет этот шепот слышен, И смысла нет оспаривать его, / Как будто небо стало еще ближе И смо-трит в одинокое окно».

Стихи эти убедительны философской парадоксальной глубиной, они приот-крывают тайну двоякой загадки вселенной, пронзающей всё наше бытие, состоя-щее из противоречий и контрастов. Однако не стоит забывать: главное дело ху-дожника – нести красоту и добро, нести людям свет. И А. Душечкин, подобно ге-рою Ф. М. Достоевского князю Мышкину, верит идеалистическому утверждению,

Мир в зеркалах как вечная тайна искусства

126 людмила Воробьёва

что мир спасёт красота. Спасительная красота природы и искусства способна тво-рить чудеса. Настоящий художник растворяется в своей живописи, а настоящий поэт, безусловно, исчезает в своей поэзии. Впрочем, здесь тоже есть неизбежные диссонансы. Вспомним ту же М. Цветаеву, оставившую в своих дневниках не-оспоримую запись: «Дело актёра и поэта – разное». Г. Гейне продолжил мысль, сказав следующее: «Театр не благоприятен для Поэта, и Поэт не благоприятен для театра». Но вопреки всему, А. Душечкину удаётся и совмещать, и дополнять эти две непростые категории. Возможно, сама поэзия – не основное в его стихах, а первостепенное – день, отданный театру, его Величеству Искусству…

Жизнь человека, пожалуй, одно из самых сложных искусств, которым ему при-ходиться овладеть в совершенстве, чтобы добиться поставленных целей. В её не-прерывном ключе обновления и развития интересно проследить и литературное творчество автора, начиная с его ранних опытов. О чём же эти стихи? Они прохо-дят и высвечиваются всеми своими гранями через призму театра. «Горбун любил, / Не зная, что горбат, / Он жил в краю, / Где нет зеркал и солнца, / И видел небо, стоя на краю, / И рисовал торжественные кольца…» – можно быть счастливым, обманывая себя, как и в этом красивом сюжете, нарисованном А. Душечкиным, но лишь пока ты пребываешь в неведении, пока твоё тайное не стало явным в без-жалостном мире людей и зеркал. «Он плакал, как ребёнок у воды, / Увидев отра-жение своё» – не так ли уходят сказки и разбиваются мечты, зеркальные осколки которых ранят душу и сердце?! «Я Вас не вдохновил – мир рухнул, сцена тоже, / Отвергнут лицедей, несбывшийся поэт. / Не вдохновил я Вас, но видит Бог – и что же? / Я всё равно дарю Вам грустный свой сонет», – призрачно всё, не повторить точь-в-точь сыгранную однажды роль, слишком многое уходит в небытие, но зато можно оставить себя в слове, которое будет сиять сквозь темноту и мрак и будет освещать твой путь ярче огня, уверен А. Душечкин. Кто понял власть слова, тот всю свою внутреннюю суть перенесёт на чистый белый лист, навсегда связывая с ним жизнь и судьбу, радости и неудачи. Стоит бросить мимолётный взгляд, и зеркало не отпускает, магически притягивает к себе. «Утром встану, гляну в зер-кало – / Как ничтожен я и мал! / Нет в глазах чего-то цепкого. / Телом хил и в жестах вял… <…> И с огромным наслаждением / Дую дымом в свой же лик. / Зеркало – лишь отражение. / Хоть и мал я, а велик!» – не без лёгкой иронии, не обманываясь, видит поэт собственную двойственную природу, отдавая предпо-чтение единственной истине и личной вере. Однако есть великое и малое. Я прост и сложен – автор и так может себя представить.

А. Душечкин всегда ищет согласия, внутреннего равновесия в жизни и творче-стве. Его поэзия соткана из трепетной нежности, доброты и любви, она насквозь пронизана светлой грустью и человечностью. Ему безоговорочно веришь, идёшь навстречу, откровенно и доверчиво включаясь в совместный философский разго-вор: «Вот и вечер пришёл, мне пора начинать перекличку – / Все ль со мной мои чувства, тревоги, мечтания, сны. / Я держу свою душу, ожившую, словно синичка, / Что сидит на ладонях беспечной зелёной весны».

Произведения А. Душечкина отличают лаконизм, чувство такта и меры, та при-родная скромность, что даётся человеку от рождения; его тексты не перенасыще-ны излишней детализацией, они скорее скупы до филигранной чёткой простоты. Поэзия лишь тогда становится настоящей, когда обретает свою исконную почву. Для А. Душечкина такой почвой в творчестве является воплощение универсаль-ных понятий: Родина и национальная культура.

127Мир в зеркалах как вечная тайна искусства

Я горжусь березами твоими, / Белорусский край, любимый край!Синим лесом, клином журавлиным / И тропинкой, уходящей в даль...Озером, куда глядело детство, / Лодкой у причала, а еще Той молитвой, что молюсь я с детства, / Тихо, с придыханьем, горячо...И хочу я в той земле остаться, / Где родился, где прошел мой век...И хочу я именем назваться – / Белорусский русский человек.

В произведениях А. Душечкина неотступно присутствуют два отражающих или взаимоотражающих объекта, а точнее, три: писатель – зеркало – читатель. Па-раллель скорее философская. К примеру, обратим внимание на стихи, написанные им в 2018 году. Они очень разные, но есть и объединяющий момент – их связывает ощущение полёта, устремлённости в наше завтра. «Два неба» – символическое название новой книги поэзии А. Душечкина, посвящённой Ирине Костьяновой и включающей произведения 2018-2019 годов. Бескрайнее небо, странствующие облака обволакивают все поэтическое пространство, соединяя небесное и земное. Небо высокое, таинственное и великое, если долго в него смотреть, то ты обяза-тельно в нем отразишься и полетишь, забрав с собой самое дорогое. В стихотво-рении «Два неба» мы видим отражения любви как бы в отдалении, разделённые во времени и пространстве:

Два неба, разделённые водой… / Два сердца, разделённые дорогой…Нам суждено с тобой такой судьбой / Идти друг к другу, встретясь у порога…А за порогом будет снова даль, / Безжалостно-прекрасная, чужая.И разлилась по сумеркам печаль, / И птица спит, как будто неживая…Но день придёт нежданный в этот мир, / Протянется к нам клином журавлиным,Коснётся наших рук и, как факир, / Соединит наш образ воедино…

Любовное прозрение настигает лирического героя в стихотворении «Я не буду с тобой никогда… / За окном тишина и дождливо… / Как туман растворились года / И лежат за спиной сиротливо. / Но однажды холодный октябрь / Нам подарит случайную встречу…» – если предмет любви вдруг исчезает в реальности, то в природе и в жизни он остаётся, как в зеркале. Подтверждение этому мы находим в стихах поэта: «Я тебя потерял, / Я тебя навсегда потерял… Только я не скажу… <…> И в глаза мне посмотрит / Золотисто-печальная осень…». В книге «По ту сторону зеркала» А. Душечкин скажет об этом состоянии потери, используя сце-нический образ: «Человек, потерявший любовь, становится похожим на куклу <…> Всё вроде бы двигается, только – неживое».

Нельзя не отметить, что категория философичности, внутренняя сосредото-ченность меняют окраску произведений А. Душечкина, взгляд поэта становится более пристальным, а строка более выверенной и основательной. У него нет пре-тензий на величие, нет амбиций. Театральный успех он не ставит в один ряд с литературным. Вероятно, он прав. Потому и напишет кратко: «Я научился просто жить…». Неслучайны и стихи «Молитва» – раздумья о конечности земного пути, когда «напрасно слезами прощенье вымаливать / Будет всё, как написано в книге времён…».

По своей природной сути А. Душечкин – лирик, тонкий, образный, предельно открытый. А в лирическом эссе «Откровение» он и прозу пишет на языке поэзии: «<…> Когда-то очень давно, когда я был маленьким мальчиком, мои карманы,

128

ботинки и даже рот, нос, уши, глаза были заполнены до отказа облаками, ноч-ными звёздами, утренним туманом, осенним дождём… Стихи сыпались из моих рукавов, как остатки табака из папиросы, и весь я хотел, мечтал, просил только об одном – любить и быть любимым!» Любовь и творчество – смысл жизни автора. И своё художественное творчество он рассматривает в философско-эстетическом измерении: Красоты – Добра – Истины.

Философская лирика – ключевой момент в творчестве А. Душечкина. Он сам и его герой смотрят на происходящее отстранённо и беспристрастно, как бы со стороны: «Хорошо, когда ничего не нужно… / Когда дождь прошёл и уже не душ-но, / Когда крылья опали – такие спасительные, – / И пришло понимание, что всё относительно…»

Концентрируют внутренний образ, внутреннюю уверенность в себе, набирают силу, свежее звучание и новые стихи А. Душечкина, стихи более зрелой поры творчества, соединяющей и поэзию образов, и поэзию философских понятий. Надо отметить, их поэтический диапазон достаточно широк: лирика пейзажная, гражданская, городская, любовная, философская. Жизнь и искусство, отражая друг друга, стремятся к вечности, что А. Душечкин и попытался выразить в новой книге «Два неба». Образно, наглядно и зримо, смелыми мазками пишет поэт: «Я чувства, как траву, скошу / И подарю карандашу, / Красив, торжественен и чист, / Их заберёт навечно лист…» Но и здесь опять никуда не уйти от противоречивой зеркальности, когда «приходит вечер, чистый лист / Уже не так беспечно чист, / И, словно перевёрнут дважды, / Останется лежать однажды».

Поэзия – максималистическое явление, особенно лирическая. И А. Душечкин – максималист, которому приходиться принимать эту сложную эпоху, беспощадную к одинокой человеческой душе, испытывающей чувство неприкаянности среди всеобщего разлада. Сегодня вошло в моду, стало тенденцией времени философ-ское осмысление бытия, слияние философии и литературы. «Сквозь толщу дней и толщу лет, / За поколеньем – поколенье, / Бредёт, шатаясь человек, / Уже уставший от рожденья… <…> Брёл человек всегда один, / Туман веков во тьме глотая, / За-думчив, странен, нелюдим, / Пройдя сквозь ад, не зная рая…».

В зеркале времени отражаются и прозаические произведения А. Душечкина, основным достоинством которых являются точность и краткость. Причем хочется подчеркнуть, автор не растекается мыслью по древу: его лирические миниатюры легковесны по объёму и лапидарны по содержанию. В них запечатлены неболь-шие жизненные наблюдения, при этом события даны вне временной перспективы и предстают в исполненных с любовью отражениях и портретах. Художнику не-обходимо обладать талантом преображать увиденное, фиксируя его между про-шлым и будущим. И зеркала – отнюдь не «фигура речи», они – своеобразные про-писи времени, или остановившаяся на миг пауза времени. И. Бродский считал, что искусство опережает жизнь, идёт впереди её. Очевидно, что и А. Душечкин от-крыл свою особую Атлантиду, ибо для него характерна собственная пауза жизни – глубокая пауза хорошего актёра. Не секрет, что человеческая память схожа с ки-нематографом. В лирическом эссе «Белая тетрадь» А. Душечкин философствует образами и ассоциациями: «Вся беда в том, что жизнь воспринимается как день, поэтому принято считать и даже выражаться так: «Жизнь коротка, как миг…» и т. д. День закончился, день ушёл, подошёл к концу… Но это ошибка, это только день закончился, не жизнь… <…> Жизнь огромна, прекрасна и нескончаема, как Вселенная, как «Чёрный квадрат» К. Малевича, замкнутый в своей черноте, кос-

людмила Воробьёва

129

мичности и бесконечности. Жизнь, как картина художника, вставленная в раму растворённого окна, горящего в ночи…»

Психологические этюды автора пропитаны светлой грустью, здесь непременно соседствуют лёгкая ирония и доброжелательный юмор. Чеховскую самоиронию, граничащую с насмешкой, содержит книга А. Душечкина «Отражения». Днев-ники пишутся с целью самопознания – это разговор с самим собой, источник, вытекающий из самой души человека, – ценность жизни человеческой, сохранён-ной в дневниковых записях. «Следы прошлого» можно найти и в дневниковых записях А. Душечкина. История человечества складывалась из летописей соб-ственной жизни. В книге «Отражения» приводятся записки воспоминаний матери А. Душечкина, народной артистки СССР и БССР, кавалера ордена Ленина и меда-ли Ф. Скорины Александры Ивановны Климовой. Её судьба – великий творческий труд, когда само искусство – миссия служения свету. Жертвенное служение ис-кусству воплотила в себе А. И. Климова. «…Моя мама рождена для славы, теат- рального успеха и зрительской любви. Она, действительно, является актрисой «от Бога» и, действительно, оживила своей игрой почти всех цариц мирового теа-трального репертуара. Несмотря на трудную судьбу, сибирский голод, войну, она прожила и живёт абсолютно счастливую, полноценную и состоявшуюся жизнь. Жизнь, о которой можно мечтать, ибо она занималась любимым делом», – так говорит, преклоняясь перед ней за высоту её таланта и уникальную сценическую игру, заслуженный артист Республики Беларусь А. Душечкин-Климов. «Мама – космический человек, в неё изначально заложена та королева, которую она всю жизнь играла на сцене. Талант такого уровня даётся свыше», – так сын выражает благодарность своей матери, неповторимой во всём.

Проникновенно также и авторское эссе об отце, прекрасном актёре и талант-ливом педагоге, человеке сосредоточенном, углубленном в себя, цельном, сложно сочетающемся с актёрской профессией, требующей постоянных перемен в себе и переключения с одного предмета на другой, – Андрее Валентиновиче Душечкине-Корсаковском. Сын унаследовал от матери и отца это особое вглядывание в себя и в природу многих повседневных вещей. Ведь в творчестве нет ничего важнее, чем свобода мышления.

Необычайно трогательно, с затаённым трепетом говорит А. Душечкин о любви и о женщине как о чём-то неуловимом, отражённом в зеркале времени, мельк-нувшем и поразившем своей вечной тайной, своим магическим притяжением, то появляющемся, то исчезающем. Извечная суть мужчины и женщины, их связь – древняя и мощная – раскрываются в притчевой миниатюре «О жене», в которой женщина олицетворяет собой весь мир, абсолютно невозможный без её спаси-тельной любви. Запоминается и очень яркое, иронически-лёгкое эссе «Женщина, любившая коньяк».

Впечатляет сильными гуманистическими позициями рассказ А. Душечки-на «Фронтовик» (1999 г.), посвящённый В. С. Романову, ветерану Великой Оте- чественной войны, сержанту разведроты полковой разведки 1-го Белорусско-го фронта, человеку, «через которого, как через дерево, можно услышать Веч-ность…». Что, собственно, придаёт человеку желание и смысл жить, созидать? Почему одному всё удаётся, а другой мается, копя обиды и злобу?! «И как пре-красны те редкие люди, умеющие беречь природу! Лес, поле, море… Как сами они становятся мудры, сильны и праведны в своей гармонии с ней во всей своей жизни. Такие люди встречаются как драгоценная находка, клад, который лучше

Мир в зеркалах как вечная тайна искусства

130

любых денег может обогатить твою душу…» Автору, несомненно, повезло, по-тому что он встретил подобного человека, знающего, что «жизнь ценна сама по себе, просто своей жизненной сутью». В основе повествования лежат реальные факты судьбы В.С. Романова. Чувствуется, что автору его герой дорог и духовно близок. Жизнеутверждающе звучит завершение рассказа: «Таких людей, как этот фронтовик, долго можно слушать, готовая книга – бери, читай, учись жизни. И по-нял я, глядя на Владимира Сергеевича, что Бог и есть любовь к жизни, к природе, что «Гефсиманский сад» каждый должен вырастить сам, с любовью и верой. И тогда ничто не страшно человеку – ни холод, ни война, ни смерть».

В своём интервью-размышлении, вошедшем в книгу «Отражения», с заслу-женным артистом Республики Беларусь, обладателем медали Ф. Скорины А. Ду-шечкиным известная поэтесса В. Поликанина отметила «его ревностное отноше-ние к Слову». «Слово – самое главное для меня в жизни. Слово – зашифрованная человеческая эмоция, звучащий шифр человеческой души. Литература научила меня любить актёрскую профессию. А в ней главное – не болтать со сцены, а воздействовать на зрителя, и именно словом», – убеждён А. Душечкин, зная и чувствуя истинную цену слову, в котором заключена магическая сила мастерства актёра. «Тот, кто привык по роду своей профессии тесно соприкасаться со словом, знает, какое это великое благо – уметь им пользоваться», – это особое, трепетное отношение к слову и отмечает у актёра В. Поликанина.

В книге «По ту сторону зеркала» автор говорит о том, что «важно не сбиться с предначертанного тебе пути, не изменить самому себе». Делать добро и беречь в себе человека – вот главное. «Но что может один человек? Очень много: жить с добротой в душе, к людям относиться с любовью, долг свой выполнять честно», – убеждён А. Душечкин. Он так и живёт, щедро и широко, всей душой, и жизнь ещё не заканчивается… Размышляя о путях развития преемственности культуры, мы понимаем, что у каждого жанра свой счёт времени, когда необходимо не по-терять эту связь с окружающим миром, сохранить общечеловеческое, которое вне времени.

Вечное искусство – это жизнь, это отпечаток – на камне, холсте или бумаге – одинокой страдающей души, и задача художника – беречь эту душу и чувствовать её боль, надежду и веру. А ещё ждать… Несмотря и вопреки, как это делает актёр и поэт Андрей Душечкин.

людмила Воробьёва

о КнигЕ ниКолая КоняЕва «Купола над друтью»

лидия ДоВыДЕнко

критикА

Лидия Довыденко – главный редактор художественно-публицистического журнала «Берега», прозаик, публицист, секретарь Союза писателей России, член Союза жур-налистов России, кандидат философских наук, автор 20-ти художественных, истори-ко-краеведческих, публицистических книг, сценариев ряда телевизионных фильмов. Победитель различных литературных конкурсов и лауреат многих премий.

Соборное целое«Купола над Друтью» (Санкт-Петербург, 2016) – историческое исследование в

двух томах, подробный рассказ о Свято-Покровском монастыре в Толочине в кон-тексте культурно-исторических событий в течение тысячелетия на территории ны-нешней Витебской области: в первом томе – от варягов до нашествия Наполеона, во втором – от Александра Первого до наших дней, – неоспоримое свидетельство не-увядаемой силы Православия и верности белорусского народа отеческим заветам.

Книга, посвященная истории Свято-Покровского монастыря, по своему по-строению напоминает здание храма, где каждая его часть имеет своё предназна-чение и немыслима без других, представляет собой единое соборное целое. В фундаменте этого храма «Слово о полку Игореве», поэма Михаила Лермонтова "Боярин Орша", история семьи канцлера Великого княжества Литовского Льва Ивановича Сапеги, основавшего и больницу, и православный храм. Заслуги его признаются в современной Республике Беларусь: в его честь в 2010 году выпусти-ли монету достоинством в 1 рубль. Мы следуем в книге неисповедимыми путями от первой в нынешней Белоруссии церкви святой Богородицы «во граде Друцке», возникшей в 1001 году, дорогами полоцкого князя Всеслава Чародея, Владими-ра Мономаха в бытность его князем черниговским, возносим молитвы у иконы Божьей Матери Белыничской, погружаемся в период первого раздела Польши, в период преследования Православия и навязывания «латинства», в страшные годы расстрела трёх тысяч священников по постановлению троек НКВД, вчитываемся в услышанные на небесах молитвы о восстановлении храмов в наше время.

Николай Михайлович Коняев (1949-2018) – автор десятков великолепных книг: художественных, исторических, биографических, православных. Но я хочу

132

поделиться своими впечатлениями от книги «Купола над Друтью», которая столь же волнующа для меня, сколь высока её значимость в истории Православия и истории Белоруссии, России и Европы.

Маленькое отступлениеСлово Друть я слышала с самого раннего детства, родившись в деревне Хомичи

Быховского района Могилевской области. Берег реки Друть в течение лета был ме-стом игр и купания в стремительных водах глубокого притока Днепра как взрослых жителей деревни, так и детей. Путь из деревни к реке пролегал через огромный цветущий луг, который обычно в конце июня полностью скашивали, а трава и цве-ты вновь подрастали. Друть быстро бежала по этому лугу, а через некоторое время пробивала себе путь, приближаясь к высокому берегу в трех-четырех километрах от деревни, и почему-то это место называлось Городок, здесь больше всего дере-венские рыбаки ловили щук. Заядлым рыбаком был и мой отец, который ходил на рыбалку рано утром, так что когда мы, трое детей, просыпались, на столе уже стоя-ла большая сковорода с жареными карасями, речными окунями или щукой. Мы, дети, часто ходили играть в Городок, где не было никаких построек, а было очень уютно: мягкая трава с белыми ромашками и синими колокольчиками, всегда свежий ярко-зелёный щавель, рядом берёзовая лесополоса с первой земляникой, а чуть поз-же – первыми грибами, лисичками. Сидя на высоком берегу Друти, смотрели мы, дети, на бесконечный луг с редкими кустами ивы или ольшаника и наслаждались дивной красотой пейзажа. Весной река Друть разливалась, полностью затапливая эти огромные луга, и в ясные солнечные дни вода обретала оттенок яркой синевы и казалась морем, будила самые смелые фантазии и мечты. Вот почему с таким вол-нением в душе я слышу слово Друть.

Моя мама знала бесчисленное множество сказок и народных притч, мифов, легенд, многие из которых я слышала, когда мы шли с ней по тому живописному лугу, о котором я сказала выше, за щавелем, разнообразившим деревенскую еду. Среди её рассказов один особенно запомнился мне: об озере с топкими берегами среди этого луга, которое называли Бязоднае, то есть без дна, потому что никто никогда не доставал его, а на закате на берегу Бязодного можно было услышать звон церковных колоколов, идущих от того города, который будто бы находился под толщей воды. И мне часто казалось, что стоит только прислушаться, как я услышу звон колоколов над Бязодным, над цветущим необъятным лугом, над бур-ливой, с омутами Друтью. Позже я прочла легенду о граде Китеже, но навсегда в моём сознании эта легенда осталась и живёт в связи с озером Бязодным около моей родной деревни. О детстве на берегу Друти написана, но не издана книга "Колокола над Друтью", ещё и по этой причине я так разволновалась, прочитав название "Купола над Друтью". К этой книге и возвращаюсь.

Друцк в контексте мировых событийНиколай Коняев предметом своих исследований сделал город Друцк, располо-

женный в современной Витебской области, соседней с моей родной Могилевской. Друть берёт свой исток в Толочинском районе, протекает через Могилёвскую об-ласть, а устье её – в Рогачёве Гомельской области.

Поместив Толочинский Свято-Покровский монастырь в контекст истории земли Белорусской, в контекст сменяющих друга событий мирового масштаба, писатель на-ходит возможность дать нравственную оценку участникам событий. Вот Владимир

лидия Довыденко

133

Мономах, который рассуждает о бедствиях междоусобной войны между русскими князьями: "не осуждайте, дети, меня, ведь не хвалю я себя, своей смелости, но хвалю Бога и прославляю милость Его. ... Столько лет хранил от смертных опасностей и не ленивым меня, дурного, создал, на всякие дела человеческие годным".

На фоне льющейся крови, смертей, выжигания земли, целых городов звучат слова о человечности и отстраивании городов заново, чтобы стать им центрами торговли и всяких ремесел или оказаться на периферии истории.

Сквозь затянутые дымом пожарищ дали истории проступают имена. Так, на-пример, "Хроника Быховца", названная по имени помещика Александра Быховца, в имении которого была найдена историческая рукопись, изданная в 19-м веке Теодором Нарбутом, а затем включённая в 17-й том «Полного собрания русских летописей», изданного в 1907 году. Хроника украшена изображением карася и круга, разделённого на четыре части, – таинственными символами мистической географии и судеб как отдельных народов, так и конкретного человека, символа-ми, выражающими вселенское требование от него двигаться дальше, перемещать-ся не только в пространстве, но и в личном развитии.

ТолочинВ 15-м веке растворяется в водах истории имя Друцка и выплывает имя То-

лочин, сквозь который пролегли торговые пути Москва – Смоленск – Могилев – Минск – Варшава.

Меха, лён, кожи, пеньку, воск вывозили купцы в Западную Европу, ввозя тка-ни, гвозди, бумагу, пряности...

И выплывает в эти времена имя великого канцлера ВКЛ Льва Ивановича Са-пеги, имя которого мне также знакомо со времени моей юности, когда семья наша стала жить в Быхове, где уже другой берег манил нас – берег Днепра: летом – для купания, а зимой – лыжами и санками, чтобы скатываться с высокого берега на начинающийся от него луг Днепра, в который впадает бегущая по краю Быхова речка Сапежинка, возможно, давшая имя князьям Сапегам, построившим в Быхо-ве замок, остатки которого так будили наше детское воображение, особенно тех, кто был не безразличен к истории. Сын Оршанского князя Лев Сапега, начинав-ший карьеру с простого писаря, становится великим канцлером, чтобы строить и развивать свой край. Мощный ум его привёл его к власти, чтобы понять, что ему дано творить историю, думать о расширении политических и культурных преде-лов, мечтая о единении славянских народов в результате объединения Польши, княжества Литовского и Московского царства.

После смерти Стефана Батории Сапега предложил на трон Речи Посполитой московского царя Фёдора Иоанновича. Трудно переоценить составленный им Статус ВКЛ (Великого княжества литовского), главное дело великого канцлера, стража законопослушности, ограничений для монархов, кому "разум не является врагом", стража справедливости и противостояния ополячиванию и окатоличива-нию княжества Литовского. Этот благородный Литовский статус действовал до 1840 года, когда сменило его российское имперское законодательство.

Личность Сапеги могла быть отнесена к тем, кто успевает иногда остановить ход неотразимых событий, к тем, кто понимает, какое значение может иметь одна лич-ность, и в то же время к тем, кто понимает, что эти события могут показывать, как ничтожны силы одного человека, если на дороге становится то, чему суждено быть.

о книге николая коняева «купола над Друтью»

134

Икона Божьей Матери БелыничскойУникальны страницы книги, где Николай Коняев описывает историю одной

из самых любимых в Белоруссии икон – Божьей Матери Белыничской. По преда-нию, после разгрома Киева Батыем несколько монахов унесли с собой древнюю икону византийского письма. Дойдя до берега Друти, они остановились на ночлег. Ночью они увидели чудо – от иконы исходил свет, и тогда они поняли, что здесь нужно остаться и построить храм. Местечко получило имя Белыничи, что озна-чает: белы ночи, освящённые светом Богородицы. Образ Одигитрии (Путеводи-тельницы) несказанной красоты. Спис этой иконы оказался в Свято-Покровском монастыре. И вот чудесные слова тропаря: "Радуйся, могилёвская земле, слава бо Господня на тебе возсияя; взыграйте, холмы белынические, весельем прославься, бо тамо икона Богоматери, ликуйте, людие, и веселитеся, богатство бо не скудное даровалось нам, исцелений сокровище, гласы, якоже трубы, возшумите, прослав-ляюще чудеса Владычицы преславной, радуйся, Богородице дево, от Белыниче-ския иконы божественный свет и чудеса нам источающей".

Из глубины столетий идёт к нам это молитвенное песнопение, всегда помогав-шее выстоять перед невзгодами и драматическими событиями, которые обрушива-лись на людей, тайно сохраняющих в себе хоть каплю небесного в земных пределах.

Болит ли голова от поклона«Будь тверд!» – призывал белорусский поэт Якуб Колас, отражая в поэтических

строчках историю войн на территории современной Белоруссии, а также народный менталитет, формировавшийся в условиях принадлежности к разным княжествам, царствам: «Не уважай тех, кто говорит, что голова не болит от поклона».

Сын Льва Сапеги Казимир умер в Бресте от чумы в 1656 году, он, в отличие от отца, не был приверженцем православия и не наполнил жизни своей истори-ческими делами, склоняя голову в поклоне перед власть предержащими. Надпись на мраморной плите: «...Князь быховский, сапежинский, вице-канцлер ВКЛ, пре-фект оршанский, волпянский, березский» – лишь свидетельство богатства и бли-зости к королевской особе.

Тягостным, трагическим и поучительным уроком истории является Жебров-ский иезуитский проект "Об уничтожении греко-российского вероисповедания", представленный в 1768 году государственным чинам. Этот проект был найден Николаем Коняевым в Российском государственном архиве древних актов в фон-де "Общества любителей духовного просвещения". Он важен для осмысления тех процессов, которые происходили на территории Речи Посполитой в 18-м веке, а тем более для понимания того, что происходит в польско-украинско-российских отношениях сейчас. «…Поставить себе в обязанность, чтобы греческое верои-споведание, латинскому противное, всячески выводить то презрением, то пресле-дованием, то притеснением тех, которые держатся оного...» «И дела без помех пойдут своим порядком, чем с большею для нас пользой, тем значительнейшим для России вредом». «Чуждаться русского, не заводить с ним дружбы, зажиточ-ных русских довести до нищеты и невежества, чтоб им выставляемы были на вид их суеверия». Не правда ли, антироссийский проект Збигнева Бжезинского имел предшественника иезуита С. Жебровского? Наследник Жебровского – Бже-зинский: «Тот, кто правит Восточной Европой, владеет Сердцем земли. Тот, кто правит Сердцем земли, владеет Мировым Островом (Евразией). Тот, кто правит Мировым Островом, владеет миром».


135

«Чистая безделица без благонравия»Возвратимся к мудрой книге Николая Коняева, к тем страницам, которые по-

священы пребыванию в Толочине Дениса Ивановича Фонвизина в 1777 году, ког-да он ехал в Париж по дипломатическим делам. Д.И. Фонвизин считал ум «чи-стой безделицей» без «благонравия» – ценнейшего качества человека, благодаря которому проявляется сущность по-настоящему мужественных людей. Да, иметь совесть и благонравие – это удел мужественных людей. Эти черты трудно найти среди царственных особ.

Вскоре за Фонвизиным проследовала через Толочин императрица Екатерина Вторая, в Могилёве встретившаяся с Иосифом Вторым, там между ними произо-шла беседа о том, что было бы, если бы Россия вернула себе Константинополь, а Франц Иосиф обрёл Рим. И хотя они сошлись на том, что пусть всё останется так, как есть, но уже в 1791 году, перед вторым разделом Польши Екатерина ввела по-нятие осёдлости, произведены были действия, в результате которых территории, исторически населенные русским православным народом, отошли к Австрии или остались в Польше и православные испытывали там колоссальные гонения, так как Екатерина Вторая согласилась на ограничения их прав.

"Здешняя история, – пишет Коняев, – составленная из случайных встреч, оста-новок, наполненных толчеей не связанных между собой событий, не только не рассыпается на разрозненные факты, но и сама выстраивается в единое целое, где невозможно изъять ни одно событие без ущерба для общей конструкции".

Наполеон в Свято-Покровском монастыреИзвестно, что Наполеон останавливался в Толочине, где были сожжены и зна-

мёна великой армии, и архив, и переписка его сильными мира сего, а бронзовые, позолоченные орлы утоплены в Друти.

Писатель Коняев подробно останавливается на народных мифах и легендах о пребывании французов на территории современной Белоруссии, о сожжённых деревнях и городах, о том, как бежало население в леса, зарыв в землю свои вещи, так как грабили их отступающие французы нещадно. «Паели поганые собак ды катов, усих ворон ды усялякую погань ... Збираюць червяков, жуков, слизняков, каб хоть гэтую пошкуддзю набить сабе лаптух».

Сегодня в помещении, где останавливался Наполеон, находятся монастырская канцелярия и архив, собранный игуменьей монастыря матушкой Анфисой.

Сохранились документы, в которых идёт подсчёт всего вывезенного из сож-жённого Толочина и Толочинского монастыря, где перечисляются огромные сум-мы оценки награбленного Наполеоном: зерна, вин, водки, мёда, скота, холста, сук-на, шуб, посуды, инструмента.

Немало времени понадобилось для восстановления монастыря после опусто-шительного отхода наполеоновских войск.

Далее писатель останавливается на личности Александра Первого, соглашаясь с А.С. Пушкиным: «властитель слабый и лукавый...». «Величайшие возможности, которые предоставила Александру Первому история, – пишет с сожалением Ни-колай Коняев, – он так и не сумел использовать на благо российской империи", не желая менять окружение, отказываясь искать сильных людей, способных прово-дить реформы, которые дано было воплотить Николаю Первому.

Возвращение ПравославияИменно Николай Первый начертал резолюцию о возвращении Православия в

Западных областях российской империи, о выходе из униатской церкви, где «от-

о книге николая коняева «купола над Друтью»

136

зывались о России с презрением, не зная россиян; не зная их истории, обычаев, языка, литературных произведений, а слово «москаль» было обыкновенным изъ-явлением презрения». «Нам дано новое бытие, – произнёс тогда викарий Брест-ской епархии Ф.Тупальский, – соблюдение обрядов нашей веры». В 1839 году Свято-Покровская церковь вновь стала Православной.

Не обходит вниманием писатель и польский вопрос, который А.С. Пушкин в образной форме выразил в 1831 году в стихотворении «Клеветникам России»:

О чём шумите вы, народные витии,Зачем анафемой грозите вы России?

«Что была Польша, когда Наполеон и французы пришли туда? Песчаная и гряз-ная пустыня», – говорил Николай Первый. И автор книги заметил: «И поэт, и монарх ищут ответ, почему Европа кипит ненавистью к России, отчего она готова по отноше-нию к России на любую несправедливость и неблагодарность?» Ни поэт, ни монарх не могут найти ответа, так как он не заложен в «общеевропейских ценностях».

Белорусское бароккоПодробно останавливается Николай Коняев на описании красоты архитектурно-

го решения Свято-Покровского монастыря – яркого образца позднего белорусского барокко. Главная черта этого стиля – две рвущиеся в небо башни, плавные линии, часто изогнутые и смягчающие контуры фасада, строгая зеркальная симметрия, пи-лоны, оформленные ордерными пилястрами. Фасад имеет волнистую форму за счёт вогнутостей простенков. Внутреннее оформление храма – это особая утончённость, сложно профилированный ордер, двойные арки, пилястры хоров – свёрнутые свит-ки. В общем, монастырь – один из шедевров белорусского барокко. Радует серд-ца белоснежный храм с золотыми куполами в небесной сини! Восстановление его стало возможным благодаря Вячеславу Адамовичу Заренкову и его помощникам, преобразившим монастырь трудом и талантом народа, перенёсшего столько стра-даний, наполнив, как написал Николай Михайлович, «небесным звучанием музыку белорусского барокко, воплотившую в себе красоту Православия».

Восстановлен не только Свято-Покровский храм, но и построена вновь в 2001 году церковь Рождества Богородицы. Между храмом и древним городищем пла-нируется посадить Райский сад с деревьями, что в Библии описаны.

Выковав себе подкову в музейном комплексе старинных народных ремёсел, писатель стал размышлять о территории нынешней Белоруссии, которая на про-тяжении последнего тысячелетия то и дело становилась центральной ареной по-литических событий и краем Православного света. «Белорусское население не-уклонно вытеснялось католиками и евреями, – пишет Николай Коняев, – из более цивилизованных и приспособленных к жизни городов в вёски, которые бесконеч-ные болота засасывали в себя».

Сейчас ситуация изменилась. Великолепные дороги и мосты через реки про-легли по республике. Писатель заканчивает свое повествование рассказом о до-роге полковника в отставке Анатолия Владимировича Редько, длиною в три ки-лометра, её называют Толиковой дорогой, потому что он сам на свои средства по-строил её, а также мост через реку Бобр. Это ему дорогие места, он здесь родился.

С чувством благодарности писателю заканчиваю я чтение книги Николая Ко-няева, с ощущением прорастания духовного зерна в живой и свободной моей род-ной земле, где возрождаются белые храмы с золотыми куполами в небесной сини, где бытийный мир не отделяется от православного устройства, где злые мирские пагубы одолеваются отеческими заветами.


пЕсни со слЕзами на глазаХ

людмила СЕМёноВА Елена руСАкоВА

искусство

Во время недавнего Пленума Правления Союза писателей Союзного Го-сударства России и Беларуси, который проходил в Могилеве, после важных речей и умных выступлений на сцену вышла хрупкая женщина, приехавшая на белорусскую землю вместе с российской делегацией. Вышла и… запела. Те самые патриотические советские песни, которые мальчишки и девчонки, ро-дившиеся вскоре после Великой Отечественной, впитали с молоком матери… Которые их родители пели и на праздничных демонстрациях и на домашних посиделках. И зал встал, потрясенный и песнями, и их исполнением…

Представлять искушенному зрителю певицу Надежду Колесникову особой нуж-ды нет – ее и без того знает каждый истинный ценитель русской песни и поэзии. На ее концерты нужно приходить, чтобы воочию увидеть вдохновенное лицо русской женщины, уловить красоту ее природного голоса, наполненного отзвуками вольных ветров из окрестных деревень, ширью незасеянных теперь просторных полей, ме-лодичным скрипом половиц в доме бабушки, нежно-предупредительным дыханием матери у колыбели младенца, голоса, наполненного теплотой печурки и свежестью зимнего утра.

Ушла в прошлое эпоха великих «народниц» – Лидии Руслановой, Ирмы Яунзем и Марии Мордасовой, Людмилы Зыкиной и Ольги Воронец, Татьяны Синицыной и Александры Стрельченко.

Редко, как же редко радуют нас своим пением Елена Сапогова, Екатерина Шав-рина, Любовь Анисова, Татьяна Петрова. Видимо, не вписываются они в шоу-рам-ки «голубого экрана».

И всё же, всё же, всё же… Жива, жива русская песня, пока мы ее помним, поём и напеваем сами – себе и нашим детям.

Что же это за феномен, русская народная песня? Ведь каждая имела своего та-лантливого творца (бесталанных мы не запомним и не запоём). Наш выдающийся «песневед» Юрий Евгеньевич Бирюков обнаружил несколько сотен имён авторов

о творчестве певицы и композитора надежды колесниковой

138

так называемых «народных песен». Бирюков персонализовал тексты, но отнять де-финицию «народная» ему даже не пришло в голову: звание это песне присваивает народ, а уж автору остаётся лишь гордиться такой удачей.

Можно ли не считать народными ошанинскую «Течёт Волга», сурковскую «Зем-лянку», фатьяновскую «Где же вы теперь, друзья-однополчане?», «Подмосковные вечера» Матусовского?

А сколько еще не запетых стихов хранит наша поэтическая кладовая? Тем ра-достнее появление одарённых композиторов и исполнителей, которые, обнаружив строки, музыкально насыщенные, точно ложащиеся на слух (и душу) современ-ника, дают жизнь новой песне. И счастье, коли в одном лице совпадёт дар певца и музыканта. Таким благодатным событием в истории отечественной песни стало творчество певицы и композитора Надежды Колесниковой.

Её вокализы завораживают. Инструментовки восхищают профессионалов. Рояль послушно благозвучен под её пальцами.

Велик и её репертуар. Кажется, весь «золотой фонд» русской и советской песни она держит в «боевой готовности» – как исполнитель – и в памяти – как педагог по вокалу и культуролог.

Каждый выход Колесниковой на сцену вызывает аплодисменты зала. Её знают, любят и, что особенно важно, уважают зрители.

В чём причина успеха певицы и композитора Надежды Колесниковой? Плени-тельное лирическое сопрано, яркая внешность, безупречно выдержанный стиль и благородная сдержанность – всё это сама певица относит к обязательным, неотъ-емлемым от её профессионального статуса качествам. И скромность её абсолютно искренняя. Девочка из воронежского села, из певучей многодетной семьи (все ше-стеро окончили музыкальную школу), Надежда отучилась в знаменитой Гнесин-ке (отделение «Сольное народное пение», класс проф. С.К. Игнатьевой), которую закончила с отличием, а позднее еще и защитила диссертацию по теме «Военная песня в духовной жизни российского общества».

Параллельно с гастрольной деятельностью по России и зарубежью Надежда Ко-лесникова много лет преподавала вокал в педагогическом колледже. Она – лауреат Фатьяновской премии «Соловьи, соловьи…», премий имени Суворова и «Звезда Чернобыля», лауреат Всероссийского конкурса «Русский лад» и многих других.

Сравнительно недавно вышел долгожданный авторский диск Колесниковой, подготовленный при поддержке одного из самых компетентных и взыскательных пропагандистов российской песни, заслуженного артиста РФ, члена Союза писате-лей России Леонида Шумского.

Разумеется, это знаковое для певицы событие – лишь промежуточный итог её многолетнего сценического творчества.

Два десятка песен и романсов – по сути, это программа трёхчасового сольного концерта, каких у Колесниковой было немало, в том числе на лучших сценах Мо-сквы.

К примеру, в Центральном Доме работников искусств прошел творческий вечер Надежды Колесниковой «Вдруг ослепит на повороте», посвященный выходу одно-именного музыкального диска. Надежда Колесникова исполняла песни на стихи Николая Рубцова, Николая Тряпкина, Юрия Кузнецова, Алексея Фатьянова, Юрия Паркаева, Николая Дмитриева, Алексея Суркова, Петра Проскурина, Натальи Чи-стяковой, часто аккомпанируя сама себе на рояле. Звучали строки о детстве, о Ро-дине, о матери, о любви – о «святых вещах», которые подпитывают и наполняют

людмила Семёнова, Елена русакова

139

смыслом душу. На проекторе перед нашим взором проходили картины деревни и природы: покосившиеся избы; пруд, затянувшийся ряской и заросший камышами; поля, поросшие осокой; дороги, то тоскливо сереющие, то призывно голубеющие; сказочно порхающие снежинки или снег, грустно укрывающий белым саваном по-гибающую деревню. Появлялись снимки людей, которых уже нет с нами, – героев войны, поэтов, писателей, актеров. Зато их дети, внуки, родственники приехали на этот вечер, чтобы почтить память своих близких. Это вдова, сын и дочь поэта Нико-лая Дмитриева, строкой из стихотворения которого назван диск. Это родные поэта Юрия Паркаева – Екатерина Казимирова и Лада. Это Алиса Серафимовна – дочка композитора Туликова. Внук композитора Мокроусова Максим. Анна Китина-Фа-тьянова, внучка Алексея Фатьянова, чьё столетие мы недавно отпраздновали. На-дежда Александровна является лауреатом Всероссийской литпремии им. Фатьяно-ва “Соловьи, соловьи”.

Возникало вневременное и внепространственное ощущение родства с людьми, живыми и покинувшими этот мир, происходило невидимое постижение прошлого и настоящего через картины природы, быта, кадры из военной хроники. И как след-ствие – впитывание не материальных, а духовных ценностей.

«Трудный путь выбрала для себя Надежда, – полагает ведущая вечера, заслу-женный работник культуры РФ, литературный критик Лариса Георгиевна Баранова-Гонченко, – поднять из забвения русскую поэзию. Здесь нужны талант и вкус, сила убеждений и мужественность». Но пойти более легкой дорогой – значит отказаться от жизненных принципов отцов и перечеркнуть судьбу матерей. А председатель Союза писателей России Николай Федорович Иванов, бывший боевой офицер, пол-ковник, вообще высказался образно и эмоционально: «Как заблудившиеся идут "на голос", так и мы идём на голос Надежды, чтобы исцелиться и напитаться духовно».

Надежда Колесникова между исполнением песен вкрапляет рассказы о людях, которые в реальности или духовно повлияли на ее жизнь, мировоззрение, на ее вы-бор. Прежде всего, её слово о маме Галине Ивановне. Она живет в селе Землянск под Воронежем. В 38 лет осталась без мужа, в одиночку воспитала шестерых детей – сына и пятерых дочек. Все они получили образование и, главное, состоялись как люди. Цветами благодарит певицу ее старший брат Сергей, который специально приехал издалека, чтобы поддержать сестру. Цветы преподносят актеры, поэты, писатели, бывшие студенты педагогического колледжа, где преподавала Надежда Александровна. Цветы в знак благодарности несут и простые люди без особых зва-ний. Их жизненный подвиг незаметен, потому что не на виду. Представляя 90-лет-нюю Нину Федоровну Харчевину, Надежда Колесникова рассказывает о ее служе-нии: подвижница встречается с молодежью в школах, колледжах, чтобы донести до них правду войны на примере своего отца, служившего в Первой Гвардейской Краснознаменной танковой армии имени маршала М.Е. Катукова. В ЦДРИ Нина Федоровна пришла «с поломанной ножкой» – так нежно и ласково отозвалась На-дежда о своей старшей подруге, сильной духом и верной долгу.

Отдельной частью звучали военные песни: «На безымянной высоте», «Прощай-те, скалистые горы», «Последний бой», «Летят перелетные птицы». Невозможно было молчать, души размягчились, стали тоньше и чутче, и зал запел, кое-кто даже стоя. Генерал Армии 86-летний Борис Васильевич Тарасов, блокадник Ленинграда, в своей речи выразил уверенность, что русский народ никогда не растеряет волю и силу, потому что в нем есть такие женщины, как Надежда, энергичные, талантли-вые, преданные.

Песни со слезами на глазах

140

А вот мнение рядового зрителя из Калуги Валерия Цветкова, впечатлившего-ся исполнением Надеждой песен на стихи Н. Рубцова: «Давно мне не доводилось слышать что-либо подобное. Широкий диапазон звучания, красивый тембр и сила голоса, лёгкость и душевность вокала просто завораживали! Недаром её называют «хрустальным голосом России» … Какой огромный талант вмещает эта миниатюр-ная женщина! Уверен, Николай Михайлович был бы счастлив, услышав в таком исполнении свои стихи».

Певица неоднократно участвовала в мероприятиях, посвященных памяти вы-дающегося русского поэта Николая Тряпкина – в Старице, в Лотошино и в Мо-скве. Стала дипломантом во всероссийском конкурсе “Неизбывный Вертоград”, организованном в рамках празднования 100-летнего юбилея поэта. Героиню вечера секретарь Союза писателей России Валерий Латынин называет «наше Чудушко» и резюмирует: когда присутствует истинный талант, не нужны никакие спецэффекты, песня сама вливается в душу, невольно вызывая чистую слезу.

Запомнить бы эти слезы, чтобы когда просят милостыню, не вздохнуть до-садливо, а подать. Чтобы когда нуждаются в твоей поддержке, не отмахнуться, а протянуть руку помощи. Чтобы когда от тебя ждут совета, не ответить наобум, а направить верным словом. Чтобы, чтобы, чтобы… После таких концертов многие свидетельствуют, что у них появилось много внутренней силы, глубинной тоски, тихой радости и неподдельной гордости. С таким настроем они готовы дать отпор грубости, циничности, пошлости, лжи, окружающим нас повсеместно.

людмила Семёнова, Елена русакова

о православном почитании иКон

«Почитание икон в Церкви – как зажженный светильник, свет которого ни-когда не угаснет. Он зажжен не человеческой рукой, и с тех пор свет его не истощался никогда. Он горел и горит и не перестанет гореть, но пламя его не неподвижно, оно горит то ровным светом, то почти невидимо, то разгорается и превращается в нестерпимый свет. И даже когда всё, что враждебно иконе, ищет угасить этот свет, одев его покровом тьмы, свет этот не иссякает и не может ис-сякнуть».

С эти слов начинается книга православного монаха-иконописца Григория Круга из США, нашего современника.

Церковное предание возводит первые иконы (с греческого – образ) ко вре-мени жизни Самого Спасителя. Вот что пишет святой Иоанн Дамаскин: «Рас-сказывается же и некоторая история о том, что царствовавший в Эдесском го-роде Авгарь послал живописца, чтобы он нарисовал похожий образ Господа, и когда живописец был не в состоянии по причине сиявшего блеска Его Лица, то Господь Сам, приложив кусок материи к Своему Божественному Лицу, напечат-лел на куске материи Свой образ и при таких обстоятельствах послал это сильно желавшему Авгарю».

Церковный историк Евсевий пишет следующее: «Я видел множество портре-тов Спасителя, Петра и Павла, которые таким образом сохранились до нашего времени».

Согласно другому преданию, святой апостол и евангелист Лука написал пер-вые иконы Божией Матери. «Благодать Родшегося от Меня и Моя милость с сими иконами да будет», – сказала Пречистая Дева, увидев иконы. Святой Лука написал иконы и святых первоверховных апостолов Петра и Павла.

Почитание икон Православной Церковью надежно утверждено на догмате воплощения Божия (хотя священные изображения херувимов известны нам еще в Ветхом завете: Исх.25:19-20; 3Цар.6:23-29). В исповедании Сына Божия, во-плотившегося от Духа Свята и Марии Девы, берет свое начало источник почи-

часовня

Протоиерей Павел боЯнкоВ

142

тания икон, таинственный и непостижимый.К большому сожалению, как отмечал еще Е.Н. Трубецкой, «икона остается у

нас сплошь да рядом предметом того поверхностного эстетического любования, которое не проникает в ее духовный смысл». Тем важнее знать православное, догматически верное обоснование иконопочитания.

Начало такого обоснования положено VI-м Вселенским Собором («иже в Трулле»), состоявшимся в Константинополе (691-692 гг.). 82-е правило этого Собора гласит: «На некоторых честных иконах изображается перстом Предтече-вым показуемый агнец, который принят во образ благодати, чрез закон показуя нам истинного Агнца, Христа Бога нашего... Повелеваем отныне образ Агнца, вземлющего грехи мира, Христа Бога нашего, на иконах представляти по че-ловеческому естеству вместо ветхого агнца: да чрез то созерцая смирение Бога Слова, приводимся к воспоминанию жития Его во плоти, Его страдания и спаси-тельныя смерти, и сим образом совершившегося искупления мира».

Правило это является ответом на существовавшее в то время положение, при котором в церковной практике наряду с историческими изображениями продол-жали употребляться символы, заменявшие человеческий образ Бога. Эти сим-волы, бывшие достоянием небольшого количества посвященных, были менее понятны для многих новообращенных. Поэтому, для более доступного усвоения ими учения Церкви, и появилась потребность более конкретного и ясного об-разного выражения.

100-е правило того же Собора также является важной вехой в формировании метода иконописного искусства. Оно гласит: «Изображения на досках или на ином чём представляемые, обаяющие (чарующие – П.Б.) зрение, растлевающие ум и производящие воспламенения нечистых удовольствий, не позволяем отны-не каким бы то ни было способом начертавати. Аще же кто сие творити дерзнет: да будет отлучен». Приведенное правило со всею силой направлено против чув-ственного античного искусства.

Таким образом, Церковь постепенно создала новое искусство – иконописное, где, с одной стороны, соблюдается реальность форм, а с другой – формы эти лишены чувственности, возвышенно аскетичны.

Иконопочитание получило распространение в IV-V веках. Но к VIII веку к церковному учению об иконопочитании стали примешиваться неправославные взгляды, особенно в простом народе. Необразованные люди мало-помалу ус-воили убеждение, что лица, изображаемые на иконах, неотделимы от икон, что граничило с идолопоклонством. Вполне естественно, что возникли стремления уничтожить такое суеверие, избавиться от него. Однако, к несчастью для Церк-ви, эту задачу приняла на себя гражданская власть (в лице византийских импе-раторов), отстранив власть духовную. По целому ряду политических сообра-жений эта власть стала уничтожать иконопочитание вообще. Так образовалась иконоборческая ересь.

После длительной борьбы определением VII Вселенского Собора иконопо-читание было восстановлено. Победа над иконоборчеством и восстановление иконопочитания были провозглашены Торжеством Православия, которое празд-нуется в первое воскресение Великого поста.

На VII Вселенском Соборе неоднократно упоминалось изображение Христа в виде памятника, который был поставлен исцелившейся от кровотечения же-ной (Мф.9.:20-22). В Риме существовал обычай ставить памятники тем людям,

Протоиерей Павел боянков

143часовня

которые оказали особое благодеяние, и женщина, освободившаяся от течения крови прикосновением к одеянию Спасителя, поступила так же. Вернувшись к себе, она обратилась к художнику с просьбой сделать памятник, изображающий Христа, и это изображение получило затем совсем особый и новый смысл.

Скромный памятник стал одной из первых икон Христа, он освятился тем, что изображал не просто человека, но воплощенного Сына Божия, и на памят-ник этот излилась божественная благодать. К нему стали приходить люди, ища исцеления от болезней. Об этом неоднократно упоминается в деяниях VII Все-ленского Собора. Хранится воспоминание и о том, что у основания памятника стала расти трава, которая также имела особые целебные свойства. Ее собирали и исцелялись ею.

Столь яркий, убедительный пример еще раз утверждает органичную связь православного иконопочитания с догматом о воплощении Христа. В лице свя-тых отцов VII Вселенского Собора Церковь, отвергнув предложение почитать иконы наравне со священными сосудами, установила почитание их наравне с Крестом и Евангелием (как полным соответствием образа словесного и образа видимого и отличительным знаком христианства).

Так, установленный 367-ю святыми отцами VII (Никейского) Вселенского Собора догмат гласит: «Определяем: подобно изображению Честного и Живот-ворящего Креста полагати во святых Божиих Церквях, на священных сосудах и одеждах, на стенах и на досках, в домах и на путях честные и святые иконы, написанные красками и из дробных камений и из другого способного к тому ве-щества устрояемыя, якоже иконы Господа и Бога Спаса нашего Иисуса Христа и Непорочныя Владычицы нашея Святыя Богородицы, такожде и честных ангелов и всех святых и преподобных мужей... Ибо честь, воздаваемая образу, приходит к первообразному, и поклоняющийся иконе поклоняется существу изображен-ного на ней».

Тем самым икона приравнивается к Священному Писанию и Кресту как одна из форм откровения и богопознания. В этой связи, например, небезынтересно привести определение А.И. Клибанова (просто удивительное для советского ис-кусствоведа): «Троица» Рублева – это встреча с Богом лицом к лицу». Оно бук-вально сопоставимо только со словами священника Павла Флоренского: «Есть «Троица» Рублева, следовательно, есть Бог».

Поэтому названием «икона» следует определять не произведение искусства какой-либо исторической эпохи, выражающее национальные особенности того или иного народа, а исключительно церковный образ, соответствующий своему благодатному и спасительному назначению, столь же вселенскому, как и само Православие.

ФальсиФиКация истории. итоги вЕлиКой отЕчЕствЕнной войны

в условияХ вызовов нового вЕКа

Владимир МАкАроВ, начальник управления информации главного

управления идеологической работы Министерства обороны республики бела-

русь, кандидат педагогических наук

Армия

Люди непременно будут обращаться к истории Великой Отечественной войны, ибо в ней зашифрованы ответы на основ-ные вызовы ХХI века. Именно в новом веке эскалация глобальной нестабильно-сти многими учеными рассматривается в контексте цивилизационных противоре-чий, объективно ставящих мир на грань новой большой войны.1

При этом именно память о Великой Победе сегодня остается той последней мощной силой, которая пока еще объ-единяет всех людей доброй воли, явля-ется важным фактором срыва планов наиболее деструктивных сил в мире, мечтающих о реванше.

Поэтому отстаивать главные завое-вания, обусловленные Победой над фа-шизмом, придется и впредь в условиях беспрецедентных попыток переписать

1 Сивков, К. Оценка реальности мировой войны, как основного инструмента выхода из глобального кризиса, и ее вероятный характер / К. Сивков // [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.km.ru/news/oczenka_realnosti_mirovoj_vojny_. / Дата доступа: 19.05.2009.

историю. Переписать как в теоретиче-ском плане путем ее фальсификации, так и на практике, когда не просто ста-вится под сомнение значимость глав-ных итогов Победы – создания впервые в мировой истории системы глобально-го взаимодействия объединенных на-ций, а когда реально осуществляются шаги по слому послевоенного миро-устройства.

Сегодня пытаются отказаться от ял-тинско-потсдамской системы. И следу-ет отметить, что попытки эти не без-результатны. «Набирает силу деграда-ция системных основ международной безопасности, которые создавались с середины прошлого века».2 «Система военно-политических сдержек и про-тивовесов разваливается на глазах, а международные организации пока не

2 Безопасность в глобальном контексте. Участие Президента Беларуси Александра Лукашенко в международной конференции по борьбе с терроризмом 3 сентября 2019 г. // СБ Беларусь сегодня. – 2019. – 4 сентября. – С.3.

145фальсификация истории...

могут остановить этот процесс. Чело-вечество семимильными шагами дви-жется к черте, за которой действитель-но пропасть».3

Эти слова Главы белорусского го-сударства в концентрированном виде характеризуют ситуацию в мире. Ял-тинские и Потсдамские соглашения обеспечили мир, а передел мира уже 20 лет назад обрушил бомбы на Югос-лавию, а потом и другие суверенные государства, породил терроризм как важнейший элемент мировой политики и эффективное средство разрушения суверенных государств.

В Беларуси деструктивным силам не удалось добиться общественного пере-смотра истории Великой Отечествен-ной войны. Белорусский народ сделал свой выбор в 1994 году и в последую-щем. В середине 90-х годов прошлого века в Беларуси возвращены смыслы Великой Победы, а День Независи-мости страны стал отмечаться в день освобождения ее столицы от немецко-фашистских захватчиков. Такова воля белорусского народа, высказанная на референдуме, инициированном Главой государства.

Вместе с тем попытки ликвидации завоеваний Победы, фальсификации истории продолжаются. Причем клю-чевые направления данного процесса одинаковы как на Западе, так и на пост-советском пространстве.

В Польше и других странах Европы сносят памятники освободителям – со-ветским воинам.

3 Участие в международной конференции "Европейская безопасность: отойти от края пропасти" // [Электронный ресурс]. Режим дос- тупа: http://president.gov.by/ru/news_ru/view/uchas-tie-v-mezhdunarodnoj-konferentsii-evropejskaja-bezopasnost-otojti-ot-kraja-propasti-22177/ Дата дос- тупа: 8.10. 2019.

В прибалтийских странах лиц, со-трудничавших с фашистами, возвели в ранг эпических героев.

Когда Шухевичу и Бандере были присвоены звания Героев Украины, в адрес военного ведомства Беларуси по-ступило множество писем от жителей Брестской области, которые в годы вой-ны волей судьбы выжили, став свиде-телями жесточайших убийств мирных граждан (как поляков, так и предста-вителей других народов), осущест-вленных формированиями Украинской повстанческой армии и Организаци-ей украинских националистов. К лету 1944 года на территории Беларуси под-польные формирования ОУН-УПА на-считывали до 14 тысяч человек. Только с 1944 по 1946 год ОУН-УПА соверши-ла на территории Беларуси 2384 дивер-сии и террористических акта, в резуль-тате которых погибло 1012 человек, в том числе 298 гражданских лиц.4

В России функционируют такие сайты, как «Спутник и погром», а так-же сайт Русской православной церкви за границей (http://rpczmoskva.org.ru), которые не скрывают своих симпатий в отношении власовцев и красновцев.5

В Беларуси в начале 90-х годов принимались беспрецедентные меры по дискредитации Великой Победы, к власти рвались националисты, которые сделали своими героями предателей, сотрудничавших с фашистами. И в но-вом веке их последователи продолжа-ют свою деструктивную деятельность. Пример тому их книги, публикации, в

4 ОУН-УПА в Беларуси. 1939-1953 гг.: документы и материалы / Под ред. В.И.Адамушко и др. – Минск: Выш. школа, 2012. – 528 с. – С. 9-10.5 Просвирнин Е. Тот бесконечный летний день / Е.Просвирнин // [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://rpczmoskva.org.ru/russko- sovetskaya-vojna/egor-prosvirnin-tot-besko-nechnyj-letnij-den.html / Дата доступа: 14.09.2016.

146 Владимир Макаров

том числе в глобальной сети.6 Доста-точно почитать откровения даже неко-торых ученых, например, доктора исто-рических наук Леонида Лыча, который восхищается палачом белорусского на-рода Вильгельмом Кубе: «Если бы воз-ник вопрос об избрании кого-нибудь из первых политических руководителей нашего Отечества за последние 70 лет почетным членом Товарищества бело-русского языка имени Скорины, то у Кубе было бы больше шансов, чем у других, стать таковым».7

И здесь уместно подчеркнуть, что отношение к Великой Отечественной войне как священной борьбе с фашиз-мом, как сегодня, так и в годы самой войны, является показателем нрав-ственности, совести и чести.

В Беларуси и России очень много делается для увековечения священно-го подвига защитников Отечества. Но сегодня уместно остановиться на от-дельных направлениях фальсифика-ции истории, дискредитации подвига советского народа в годы войны в кон-тексте противодействия глобальным деструктивным процессам.

В последние годы особо активизи-ровались силы, действующие в фар-ватере псевдолиберальных западных моделей, рассматривающих советскую

историю, в том числе историю Великой Отечественной войны, только как чере-ду преступлений сталинского режима.

Дескать, Великая Победа – это вовсе не победа. Написал же некто Сергей Самарин в газете «Независимое воен-ное обозрение», что «победа досталась не народу, а сохранившему власть ре-жиму».8 Ключевым тезисом здесь явля-ется тот, что сейчас вообще отрицается значимость Победы. В предшествую-щий же период заявлялось, что Победа над фашизмом достигнута вопреки ру-ководству страны. Но так не бывает. Не может победить ни армия, ни народ во-преки своему Главнокомандующему! Не может победить страна, где народ не поддерживает действующую власть!

Но данное направление фальсифи-кации еще не самое главное.

В период подготовки обращения глав государств – участников Содру-жества Независимых Государств к на-родам стран Содружества и мировой общественности в связи с 75-летием Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов предлагалось в целом по тексту доку-мента заменить понятие «фашизм» на «нацизм», как более используемое в до-кументах, в том числе в системе ООН.

Кроме того, разработчиками так на-зываемого проекта Рекомендаций по совершенствованию национального законодательства государств – членов ОДКБ в сфере противодействия рас-пространению фашизма (головной раз-работчик Российский экономический университет имени Г.В. Плеханова) предлагалось полностью заменить сло-ва «фашизм» на «нацизм» в националь-ных законодательствах государств.

Аргументируется это отсутствием в нормативных правовых актах, где со-держатся нормы о недопущении про-

6 Туронак. Ю. Людзi СБМ; Беларусь над нямецкай акупацiяй / Юры Туронак. – Смаленск, 2008. – 588 с.; Лыч, Л.М.: Нацыянальная ідэя праз усё жыццё / Л.Лыч // [Электронный ресурс] Режим доступа: http://aljans.org/library/lyeanid-lych-nacy- yanalnaya-ideya-praz-usyo-zhyccyo.– Дата лосту- па: 8.01.2012 г; Лыч, Л.М. Нацыянальна-куль-турнае жыццё на Беларусі у часы вайны 1941-1944. Л.Лыч. – Вільня: Наша будучіня, 2011. – 332 с.; Захаревич З. Партизаны СССР: от мифов к реальности / Сергей Захаревич – Вільня: Наша будучіня, 2012. – 360 с.; Пинчук М.Н. Советские партизаны. Мифы и реальность / М.Н.Пинчук. – Вільня: Наша будучыня, 2014 – 392 с. и др. 7 Лыч, Л.М. Нацыянальна-культурнае жыццё на Беларусі у часы вайны 1941-1944 / Л.Лыч. – Вільня: Наша будучіня, 2011. – 332 с. – С. 305.

8 Самарин, С. Военный потенциал и военная мощь не синонимы / С.Самарин // НВО. – 2019. – 20-26 сентября. – №34. – С. 1,14.

147

явлений фашизма, «легального опре-деления» данного понятия, а также пространными рассуждениями, звуча-щими на Западе на протяжении всего послевоенного времени, о том, что фа-шизм – это только лишь режим в Ита-лии при Муссолини, а нацизм есть не крайняя форма фашизма, а наоборот – фашизм следует рассматривать в каче-стве «конкретно-исторического прояв-ления такого негативного социального феномена, каким является нацизм».

Кстати, практически единоглас-но члены экспертной группы от стран СНГ не поддержали предложение заме-нить в Обращении термин «фашизм» на термин «нацизм».

Беларусь и Россия в годы Великой Отечественной войны понесли тяже-лейшие потери. Эти потери в памяти народов ассоциируются с варварскими действиями немецко-фашистских за-хватчиков. Понятие «фашизм» переда-ется из поколения в поколение и вос-принимается как источник огромного горя, пришедшего на нашу землю, в каждую семью.

Уход от термина «фашизм», пред-ложение заменить полностью это сло-во на слово «нацизм» – это, по суще-ству, попытка реабилитации фашизма и стремление нивелировать последствия бесчеловечных действий немецко-фа-шистских захватчиков.

В СССР термин «фашизм» прямо ассоциировался с захватчиками и по-нимался как синоним зла. Поэтому для легитимации неофашистских идеоло-гий в мире идет работа по «отмыва-нию» понятия «фашизм»: фашизм пы-таются отделить от Гитлера, заявить, что якобы гитлеровский нацизм — это совсем не фашизм.

Кстати, в интервью небезызвест-ного Игоря Стрелкова еще в марте 2015 года высказан упрек собеседнику: «Вы очень плохо говорите о фашизме. Теория фашизма – это создание корпо-

ративного общества. Фашистская Гер-мания не была фашистской…».9

Исследователи данной проблемы приводят в пример гуляющие по круп-ным группам в социальных сетях такие статьи, как «В Германии не было фа-шизма, или разница между фашизмом и национал-социализмом», опублико-ванная в группе World of history с дву-мя миллионами подписчиков, в группе «Полезное образование» с шестьюста-ми тысячами подписчиков, и т. д. Эта же тема обсуждается в «Интернет-патрио-тической» среде вроде форума игроков «Мир танков» («World of tanks»), где псевдо-эксперты заявляют, что «даже в учебниках по истории написано, что в Германии при Гитлере был национал-социализм, фашизмом его заклеймили уже позже».10 Но еще в 1931 году Эрнст Тельман призывал «разоблачать не-мецкий фашизм, его авантюристскую политику безудержной подготовки войны, травли и подготовки интервен-ции против Советского Союза, развя-зывания реваншистской войны».

На VII Конгрессе Коминтерна Геор-гий Димитров дал определение фашиз-му и назвал германский фашизм самой реакционной его формой: «Самая реак-ционная форма фашизма – это фашизм германского типа. Он нагло именует себя национал-социализмом, не имея ничего общего с социализмом. Герман-ский фашизм – это не только буржуаз-ный национализм. Это звериный шови-низм…».11

9 https://ok.ru/video/722056133410 Трубников, А. Так был фашизм в Германии или нет? / Андрей Трубников // [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://rossaprimavera.ru/article/1622d2ba / Дата доступа: 16 ноября 2017 г. 11 Георгий Димитров. Наступление фашизма и задачи Коммунистического интернационала в борьбе за единство рабочего класса против фашизма. Доклад на VII Всемирном конгрессе Коммунистического Интернационала 2 августа 1935 г.

фальсификация истории...


Феномен немецкого фашизма ис-следовали выдающиеся европейские ученые. В 1933 году один из осново-положников европейской школы пси-хоанализа Вильгельм Райх издал книгу «Психология масс и фашизм», в кото-рой заявил, что «фашизм возникает на основе расовой ненависти и служит ее политически организованным выраже-нием. Отсюда следует, что существует немецкий, итальянский, испанский, ан-глосаксонский, еврейский и арабский фашизм».12

В 1941 году впервые была опубли-кована книга «Бегство от свободы» одного из самых авторитетных иссле-дователей феномена фашизма Эриха Фромма. Ученый прямо заявил, что считает немецкий нацизм разновидно-стью фашизма: «Я употребляю термин „фашизм“ для определения диктатуры типа итальянской или германской. В случае рассмотрения именно герман-ской системы будет употребляться тер-мин „нацизм“».13

Во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. советские гражда-не прекрасно понимали, что сражаются с фашистскими захватчиками – именно так их и называли.

В ходе Нюрнбергского процесса не-мецких агрессоров также называли фа-шистами. Так, выступавший обвините-лем со стороны СССР Роман Руденко в своей речи сказал: «Господа Судьи! Для осуществления задуманных ими злодеяний главари фашистского за-говора создали систему преступных организаций, которой была посвящена

моя речь. Ныне те, кто поставили це-лью установить господство над миром и истребление народов, с трепетом ждут грядущего приговора суда. Этот приговор должен настичь не только посаженных на скамью подсудимых авторов кровавых фашистских «идей», главных организаторов преступлений гитлеризма. Ваш приговор должен осу-дить всю преступную систему герман-ского фашизма…».14

Выступавший на Нюрнбергском процессе обвинителем со стороны Великобритании Элвин Джонс пред-ставил книгу Гитлера «Моя борьба» в качестве доказательства по разделу «Фашистская идеология как база агрес-сии».15

Таким образом, немецкий нацизм относили к разновидности фашизма задолго до начала Великой Отечествен-ной войны. Называли германский на-цизм фашизмом не только в СССР, но и в Европе. Называли немецкий нацизм разновидностью фашизма авторитет-ные, в том числе немецкие, ученые, пи-сатели и политики.

Следовательно, имеют место по-пытки реконструкции истории, подме-ны понятий, по существу, реабилита-ции феномена «фашизм», в том числе посредством лингвистических опера-ций. Последствия этого вполне пред-сказуемы.

Из логики интерпретаторов сущ-ностных характеристик фашизма как частного явления следует, что в Герма-нии не было фашизма, а был нацизм, то есть национал-социализм, но социа-

12 Вильгельм Райх. Психология масс и фашизм // [Электронный ресурс]. Режим доступа:https://royallib.com/book/rayh_vilgelm/psihologiya_mass_i_fashizm.html / Дата доступа: 16.10.2019.13 Фромм, Э. Бегство от свободы / Эрих Фромм. – М.: Академический проект, 2007. – 272 с. // [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://royallib.com/book/rayh_vilgelm/ psihologiya_mass_i_fashizm.html / Дата доступа: 20.05.2019.

14 Нюрнбергский процесс: Сборник материалов. В 8 т. – М.: Юридическая литература, 1987-1999. – Т. 1. – M.: Юридическая литература, 1987.– 688 с.

15 Трубников, А. Так был фашизм в Германии или нет? / Андрей Трубников // [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://rossaprimavera.ru/article/1622d2ba / Дата доступа: 16 ноября 2017 г.

149

лизм был и в СССР. Ключевое слово здесь – социализм. Это еще один ар-гумент сторонников Хайека и Аренд, авторов теории «двух тоталитарных режимов», которые якобы развязали 80 лет назад Вторую мировую войну.

Для Беларуси и России подобная интерпретация истории имеет конкрет-ное продолжение. Для Беларуси – в легитимации расчленения страны и возвращения чуть ли не половины тер-ритории Польше. Всё это может быть реализовано в рамках концепции «окон Овертона». Для России же – как право-преемника СССР – это означает леги-тимацию новой «перестройки» с выте-кающими последствиями разрушения государства.

По поводу «двух тоталитарных ре-жимов».

Уже в новом веке Парламентская ассамблея Совета Европы приняла резолюцию об осуждении преступле-ний коммунистических тоталитарных режимов. Парламентская ассамблея ОБСЕ в июне 2009 года приняла резо-люцию, уравнивающую сталинский тоталитаризм и гитлеровский расист-ский режим. Многочисленными «не-зависимыми» СМИ, попирая всякий научный подход, тиражируется тезис о тождестве нацизма и коммунизма, чему изумились бы не только запад-ные политологи, но и западные поли-тики времен холодной войны… Во-преки принципу историзма главной причиной войны объявляется совет-ско-германский договор от 23 августа 1939 года, чего не делали даже в годы холодной войны.

В этом отношении заслуживает особого внимания следующий вывод Натальи Нарочницкой: «В обстановке лета 1939 года в условиях, когда пожар войны уже полыхал на трех континен-тах, СССР, как любая самодостаточная держава, проводил многовекторную внешнюю политику в поисках опти-

мального решения обеспечения своей безопасности. Как ни парадоксально это может звучать, но именно догово-ренности между Москвой и Берлином в августе 1939 года заставили Англию, Францию и США принимать во вни-мание Советское государство при ре-шении международных вопросов, что увенчалось после вступления СССР в войну формированием антигитлеров-ской коалиции».16

Таким образом, цель нашей работы – возвращение общественного сознания, в том числе исторического, к реально-сти – как к тому, что может оказаться утерянным в результате тотального ми-фотворчества.

Накануне 75-летия Победы налицо стечение ряда важных исторических обстоятельств: стремление достаточно влиятельной части мирового сообще-ства осуществлять послевоенное миро-устройство, достигнутое победой над фашизмом; реабилитация фашизма, происходящая не только в отдельных странах, но и в глобальном масшта-бе; непрекращающаяся политическая борьба внутри Беларуси и России, в ходе которой историю стремятся ис-пользовать так же, как она была исполь-зована в подобной политической ситуа-ции 30 лет назад в ходе «перестройки»; гигантский объем противоречивой ин-формации о Великой Отечественной войне, содержащей как объективные факты, так и многочисленные мифы, не выдерживающие никакой рациональ-ной критики.

Все это накладывается на особен-ности современного этапа развития информационного общества, когда «механизмы деструктивного информа-ционно-психологического воздействия 16 Нарочницкая Н.А. Концерт великих держав накануне решающих событий / Н.А.Нарочницкая // Партитура Второй мировой. Кто и когда начал войну? / Авт.-сост. Н.А.Нарочницкая. – М.: Вече, 2019. – 416 с. – С. 9-33.

фальсификация истории...


постоянно совершенствуются, а мас-штабное манипулирование массовым сознанием принимает такую же остро-ту, как борьба за территории, ресурсы и рынки».17 «Эпоха постправды» («слово 2016 года» в Оксфордском словаре) – так названа эпоха развития массовых коммуникаций, когда истина стано-вится не принципиально важной, а для формирования общественного мнения объективные факты менее значимы, чем обращение к эмоциям и личным убеждениям. Речь идет о ситуации, ко-торая характерна для нового столетия, когда за лавиной информации, в том числе деструктивной, простому чело-веку порой невозможно отличить прав-ду от лжи.

Учитывая вышеизложенное, в каче-стве основных выводов можно сформу-лировать следующие:

Важнейшая задача – содействие переводу Великой Победы из статуса только великих исторических событий в статус геополитический. В частно-сти, это значит, что необходимо форми-рование понимания у самых широких слоев общественности принципиаль-ного значения позиции наших стран в вопросах обеспечения международной безопасности, развития Союзного госу-дарства как важнейшего фактора мира и безопасности. Именно в Союзном государстве в формате, предложенном и инициированном именно Беларусью, заложен грандиозный макропроект, позволяющий обеспечить достойную жизнь и сохранить мир.

Наследие Великой Победы огромно, и его необходимо защищать. Показы-вать масштаб совершенного тогда на-родами СССР подвига, который опре-

деляется масштабом врага, побежден-ного им. Величайшие гуманисты XX века недаром назвали это го врага «вра-гом Человечества», а то посягательство на сам образ человека, на человеческую сущность, на само Бытие именовалось «атакой на человечество».

Совершенно естественно, что от-вет на вопрос о статусе повергнутого врага подразумевает и ответ на второй вопрос – о субъекте Победы. Если с одной стороны стоял враг человече-ства, то на другой стороне не мог не стоять его смысловой оппонент, равно мощный этому «черному ордену». От-ветить на вопрос о масштабе Победы – значит признать статусы красных смыслов и их органичность для наро-дов СССР.

Особенно необходимо развенчивать мифологию о Великой Отечественной войне. Развенчивать фактами – выве-ренными, точными, собранными на-стоящими историками и исследовате-лями, с отчетливым пониманием того, что все это политическая история, ко-торая вписана в контекст современной информационной войны. Необходимо продолжать работать в архивах, писать книги, снимать фильмы, в которых ми-фам будет противопоставлена реальная правда, великая и глубокая.

Следует еще и еще раз обратиться к осмыслению причин войны, сущно-сти фашизма и нацизма как его формы, неофашизма, начиная от оккультно-мистического содержания их доктрин. С беспощадной твердостью следует бороться с соответствующими идеоло-гическими доктринами, помня, что во-инствующий сатанизм в 30-40-е годы уже предпринимал попытку завладеть умами людей, что стоило человечеству более 50-ти миллионов жизней.

Наша задача – исключить современ-ные попытки подобного реванша.

17 Концепция информационной безопасности Республики Беларусь // О концепции инфор-мационной безопасности Республики Беларусь. Постановление Совета Безопасности Республики Беларусь 18.03.2019 №1 // СБ Беларусь сегодня. Спецвыпуск. – 2019. – 21 марта. – С.40.

151

рассКазиКи

Владимир ПронСкий

немижкА

БАНЯ

В конце октября, когда осень приготовилась встретить зиму, в соседнем доме случилась авария. Ремонтники провели временный водопровод, положив трубы прямо на асфальт, огородили место ремонта забором. В одном месте, где трубы соединялись, вода тоненькой струйкой пробивалась наружу и образовала лужи-цу, заблестевшую под выглянувшим солнцем. Оно хотя и не греет в эту пору, но приятно от него – будто лето вернулось. Повеселевшие воробьи запищали в кусте боярышника, потом вылетели на газон – прогуливаются в своё удоволь-ствие. Все воробьи как воробьи, а самому любопытному не до прогулки: везде нос суёт. Заметил лужу и – бочком, бочком – поближе к воде прискакал. Попро-бовал лапкой: ни холодна, ни горяча – искупаться можно, пока солнышко светит.

Искупался, сел на забор – прихорашиваться начал. Глядь, еще один любо-пытный выискался, не поймет, почему приятель мокрый на заборе сидит, когда солнышко светит?! Пока раздумывал, первый воробей опять к лужице – только брызги в стороны! Тут уж и приятель не выдержал, следом за ним. Вдвоем ку-паться веселее. А писку-то, писку! Услышали такое веселье остальные воробьи и, как по команде, уселись на заборе. Смотрят сверху на чудаков и от смеха чуть не помирают. Один воробей так расхохотался, что не заметил, как свалился в лужу. Сперва испугался, но почувствовал, что лужа неглубокая, – тоже начал купаться, ни на кого не обращает внимания. Глядя на них, остальные воробьи совсем растерялись, не знают что делать. Но незаметно, один по одному, все слетели с забора и тоже стали купаться. Пищат, брызгаются, и ни до кого им дела нет. Даже забыли о рыжем коте, живущем в подвале. Настоящую баню себе устроили!

Когда накупались, то на всякий случай спрятались в колючем боярышнике, начали прихорашиваться – перышки перебирать... Хотя до зимы далеко, но когда еще так повезет?!

152

ТРИ КИТА

С самой весны Алёша начал готовиться к школе. Как и все будущие пер-воклассники, он всё лето только и говорил о ней. А уж сколько раз примерял школьную одежду, сколько с ранцем возился? Не счесть! И чем ближе было 1 сентября, тем больше прибавлялось хлопот.

Незаметно дни стали короче, на липах перед домом появились первые жёл-тые прядки – предвестники листопада. Скоро пришел сентябрь, а с ним время школьных занятий.

Три дня Алёша приходил из школы без особенных новостей, но на четвер-тый, когда прошёл первый урок пения, порадовал родителей.

– Мамуля и папуля, – сказал он им, когда вечером собрались все вместе, – вы знаете, что такое «Три кита»? – И посмотрел хитро-прехитро.

Не сразу сообразив, почему сын задал такой неожиданный вопрос, они пере-глянулись и развели руками.

– Не знаете?! Тогда слушайте, я вам объясню, – торжественно сказал он. – «Три кита» – это песня, танец и марш! На них вся музыка держится... Это ее главные части, – немного подумав, добавил он.

Родители слушали сына, не перебивая, им было немного неловко перед ним, и они делали вид, что всё это давно знают, только немножечко подзабыли.

Владимир Пронский

ПОДПИСНОЙ ИНДЕКС:для индивидуальных подписчиков – 00352

для ведомственной подписки – 0035226/2019

В номере:

Сергей ТрахимёнокАнна Мартынчик

Магомед АхмедовВиктория Синюк

Нина ПоповаСергей СоколкинЕвгений Артюхов


ISSN 2077-1495

6/2019 - zapadrus.su · ПОДПИСНОЙ ИНДЕКС: для индивидуальных...

Documents

Transcript of 6/2019 - zapadrus.su · ПОДПИСНОЙ ИНДЕКС: для индивидуальных...