РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК Институт лингвистических исследований

RUSSIAN ACADEMY OF SCIENCES Institute for Linguistic Studies

ACTA LINGUISTICA

PETROPOLITANA

TRANSACTIONS OF THE INSTITUTE FOR LINGUISTIC STUDIES

Vol. IX, part 2

Edited by N. N. Kazansky

St. Petersburg Nauka 2013

ACTA LINGUISTICA

PETROPOLITANA

ТРУДЫ ИНСТИТУТА ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Том IX, часть 2

Ответственный редактор Н. Н. Казанский

Санкт-Петербург Наука 2013

УДК 81 ББК 81.2

A 38

ACTA LINGUISTICA PETROPOLITANA. Труды Института лингвисти-ческих исследований РАН / Отв. ред. Н. Н. Казанский. Т. IX. Ч. 2. Русская историческая лексикология и лексикография XVII–XIX веков. К 100-летию Ю. С. Сорокина / Отв. ред. И. А. Малышева, В. Н. Ка-линовская. СПб.: Изд-во «Наука», 2013. — 835 с. ISSN 2306-5737 ISBN 978-5-02-038342-5

РЕДКОЛЛЕГИЯ «ТРУДОВ ИНСТИТУТА ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ»:

академик РАН Н. Н. Казанский (председатель), Dr. Habil. Prof. А. Barentsen / А. Барентсен (Нидерланды, Амстердамский ун-т),

чл.-корр. РАН А. В. Бондарко, д. филол. наук, проф. Н. Б. Вахтин,

д. филол. наук М. Д. Воейкова, чл.-корр. РАН Е. В. Головко,

PhD Prof. L. Grenoble / Л. Гренобль (США, ун-т Чикаго), к. филол. наук С. Ю. Дмитренко,

PhD, к. филол. наук Н. М. Заика (секретарь), д. филол. наук С. А. Мызников,

д. филол. наук, проф. В. И. Подлесская (Москва, РГГУ), PhD Prof. J. Russel / Дж. Рассел (США, Гарвардский ун-т),

д. филол. наук, проф. В. С. Храковский, Dr. Habil. Prof. J. А. Janhunen / Ю. А. Янхунен (Финляндия, ун-т Хельсинки)

ОТВЕТСТВЕННЫЕ РЕДАКТОРЫ ВЫПУСКА д. филол. н. И. А. Малышева, к. филол. н. В. Н. Калиновская

Выпуск подготовлен при поддержке гранта РГНФ № 13-04-14035 Международная научная конференция «Русская историческая лексикология и лексикография XVIII–XIX вв.» к столетию Ю. С. Сорокина

Материалы сборника доступны в электронном виде на сайте ИЛИ РАН http://iling.spb.ru/alp/issues.html

ISSN 2306-5737 ISBN 978-5-02-038342-5

Коллектив авторов, 2013. ИЛИ РАН, 2013 Редакционно-издательское оформление.

Издательство «Наука», 2013

РУССКАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ

ЛЕКСИКОЛОГИЯ И

ЛЕКСИКОГРАФИЯ

XVII–XIX ВЕКОВ

К 100-летию Ю. С. Сорокина

ПРЕДИСЛОВИЕ

С именем Ю. С. Сорокина (1913–1990) в сознании линг-вистов связаны, прежде всего, представления о петербургской (ленинградской) научной школе исторической лексикологии и лексикографии Нового времени, одним из основателей которой он по праву считается. «Словарь русского языка XVIII века» (продолжающееся издание), главным редактором которого на протяжении многих лет был Юрий Сергеевич Сорокин, его монография «Развитие словарного состава русского литератур-ного языка. 30–90-е годы XIX века» (1965) и сформулированная им в ряде статей в 1980-е гг. концепция «Словаря русского языка XIX века», положенная в основу Проекта словаря (2002), стали мощной эмпирической базой и фундаментальной теоретической основой научных исследований в современной отечественной русистике. Его идея динамического развития лексической системы русского языка оказала значительное влияние на раз-витие таких направлений отечественной лингвистики, как исто-рическая стилистика, историческая лексикология и лексикогра-фия, позволила применить принципы историзма к описанию современных неологических процессов в лексике (проект «Новые слова и значения»).

Одному из крупнейших российских филологов XX века в январе 2013 года исполнилось бы 100 лет1. Этому событию была посвящена Международная научная конференция «Русская исто-рическая лексикология и лексикография XVIII–XIX вв.», состо-явшаяся в конце марта этого года в Институте лингвистических

1 Подробно о жизненном пути и научной деятельности Ю. С. Со-

рокина см.: Войнова Л. А., Попов И. А. Памяти Юрия Сергеевича Сорокина (25 января 1913 — 11 апреля 1990); Попов И. А. Юрий Сергеевич Сорокин как руководитель науки // Очерки исторической лексикологии русского языка: Памяти Ю. С. Сорокина. СПб.: Наука. 1999. С. 9–13, 14–18. Там же см. список основных научных трудов Ю. С. Сорокина (С. 19–28).

В качестве приложения публикуем автобиографию Ю. С. Соро-кина; оригинал хранится в Группе исторической лексикологии и лексикографии Нового времени ИЛИ РАН.

Предисловие

8

исследований РАН и собравшая в его стенах друзей и коллег, близких Юрия Сергеевича Сорокина. Тематика докладов, про-звучавших на этой конференции, отражала самый широкий спектр проблем и вопросов, так или иначе связанных с научными интересами ученого и разрабатываемых современными лингвис-тами в области исторической лексикологии и лексикографии, а также в исторической стилистике. Многие из этих тем отражены в содержании публикуемых в данном издании научных статей: это проблемы формирования терминов и отдельных термино-систем, некоторые вопросы практической лексикографии, такие как словник и источники словаря, его метаязык, проблема ди-намики лексикографической формы. Значительная часть статей посвящена различным стилистическим аспектам функциони-рования отдельных разрядов слов в текстах определенного жанра или в творчестве конкретных авторов, теоретическим проблемам парадигматики и синтагматики слова и групп лексики. Особое место среди выступлений занимали доклады, посвященные конкретным работам Ю. С. Сорокина и значению выдвинутых им научных идей для отечественной русистики во второй половине XX века, их развитию в наши дни. Содержательно этот круг вопросов представлен в статьях, посвященных роли знаменитой провокативной статьи Сорокина в развернувшейся стилисти-ческой дискуссии 1950-х гг. и последовавшей за ней «парадиг-мальной перестройке филологических идей» во второй половине прошлого столетия, анализирующих значение вклада ученого в разработку важнейших категориальных понятий стилистики языка и речи, таких, например, как «просторечие», в развитие авторской лексикографии (о его проекте Словаря к «Мертвым душам» Н. В. Гоголя). В статьях, отчасти мемуарного характера, Ю. С. Сорокин предстает как человек и ученый, чья жизнь была нераздельно связана с «жизнью языка», изучению которого он себя посвятил.

9

Автобиография Сорокина Георгия (Юрия) Сергеевича

Родился 11 (24) января 1913 г. в с. Городня на Волге быв. Тверской губ. Родители — служащие. Член КПСС с 1951 г.

Окончил среднюю школу-девятилетку в Ленинграде в 1931 г. В 1931–1933 гг. работал библиотекарем в массовых библиотеках Ленинграда. В 1933 г. поступил на филологический факультет Ленинградского Института истории, философии и лингвистики (позднее — филологическ. факультет Ленингр. университета), который окончил с отличием в 1938 г. Был оставлен в аспирантуре при кафедре русского языка ЛГУ (руководитель — акад. С. П. Обнорский). По окончании аспиран-туры в 1941 г. был назначен ст. преподавателем Историко-филологического факультета Томского университета, где читал различные курсы по русско-славянскому языкознанию. В 1943 г. защитил кандидатскую диссертацию, посвященную языку и стилю пушкинской прозы. Одновременно исполнял обязанности ученого секретаря Архива А. М. Горького Института мировой литературы АН СССР и читал курсы в Томском педагогическом институте. В 1945 г. был принят в докторантуру Института русского языка АН СССР, где работал под руководством акад. В. В. Виноградова. Одновременно вел курсы истории русского литературного языка и введения в языкознание в Московском университете. С 1947 г. работал в Ленингр. отд. Института рус-ского языка и доцентом кафедры русского языка в ЛГУ. В 1950–1953 гг. заведовал кафедрой общего языкознания ЛГУ. С 1951 г. работаю в ЛО Института языкознания АН СССР (старший научный сотрудник Словарного сектора). Участвовал в подго-товке «Словаря современного русского литературного языка» (редактор т. V). В 1959–1963 гг. участвовал также в работе сектора истории русского литературного языка Института русского языка в Москве. В 1964–1969 гг. — зав. Словарным сектором Института русского языка. С конца 1961 г. и по настоящее время — научн. руководитель группы исторической лексикологии (XVIII в.) Словарного сектора. Автор более 60 научных работ. Научные интересы сосредоточены в области

Предисловие

10

истории русского языка, лексикологии и стилистики, а также — истории русской литературы и публицистики XIX в. В 1965 г. защитил диссертацию на степень доктора филологич. наук. Член Ученого совета ЛО Института языкознания АН СССР, Научного совета по лексикологии и лексикографии, редакционного совета ЛО издательства «Художественная литература», ред. коллегии журнала «Русская речь».

Награжден медалями «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» и «За доблестный труд в ознаменование столетия со дня рождения В. И. Ленина». 4 февраля 1971 г. Ю. Сорокин

I

В. В. Колесов

СПбГУ, Санкт-Петербург

Ю. С. СОРОКИН — ЧЕЛОВЕК И УЧЕНЫЙ

Среди студентов филологического факультета Юрий Сергеевич значился как ЮС Большой — в отличие от Юса Малого — тоже Юрия Сергеевича, но Маслова. Физически и личностно это были две противоположности, но в одном они сходились — подчеркнуто интеллигентные, замкнутые, сосре-доточенные на предмете своих действий — вообще важная особенность каждого настоящего ученого, неотвязно вдумыва-ющегося в свои мысли. ЮС Большой прихрамывал, часто мы видели его с палочкой, но его сухощавая прямая фигура всегда выступала с достоинством и с некоторым отчуждением. Изредка лицо его озарялось иронической усмешкой, но как бы с некото-рым запозданием от его источника, так что оставалось неясным, относится ли она к только что сказанному, или это — ответ на предыдущие речи.

Я слушал спецкурс Юрия Сергеевича третьекурсником в осеннем семестре 1954 года. В те годы он заведовал кафедрой общего языкознания, теоретической по определению. Слуша-телей было два: я и Александр Константинович Гаврилов, ныне известный филолог-классик, доктор и профессор. Удивительным было сочетание нашей троицы: Ю. С. Сорокина интересовали проблемы стилистической лексикологии, Саша вообще был не русистом, а я ковырялся в старинных рукописях, вылавливая в них фонетические отклонения. И вместе с тем мы участвовали в спецкурсе, посвященном горестной судьбе полузабытого на тот момент казанского лингвиста Н. В. Крушевского, ученика И. А. Бодуэна де Куртенэ. Страница за страницей разбирали мы его «Очерк науки о языке» 1883 года — библиографическая редкость — с обширными комментариями самого Бодуэна, напи-савшего большой некролог на любимого ученика. Теперь я пони-маю стратегическую задачу лектора. Он хотел посвятить нас в тайны настоящей филологии, только-только возвращенной на

В. В. Колесов

14

студенческую скамью, и для этого избрал прозрачный и точный текст Крушевского в обрамлении ярких заметок Бодуэна, отте-нявших глубину этого текста и одновременно повествовавших о жизненных невзгодах его автора. Не знаю, как, но это сочетание судьбы и науки, судьбе в науке каким-то образом откладывалось в нашем сознании как представление об их слиянности: наука требует тебя всего и до конца. С тех пор я увлекся проблемами истории русского языкознания, да и А. Гаврилов отдал дань внимания этому предмету, опубликовав большую монографию о Генрихе Шлимане.

Читал Юрий Сергеевич, сидя перед нами за общим столом, как сейчас помню — в пустынной комнатке между кабинетом декана и партбюро, в памяти слабый свет верхней лампы, наши склоненные над листами лица и погружение в глухой скрипучий голос лектора. Ю. С. Сорокин именно читал лекции, временами отрываясь взглядом от текста и вглядываясь в нас несколько отстраненным взглядом. Складывалось впечатление, что он пере-живал коллизии излагаемого материала. Попутно излагались многие детали прошлого лингвистического быта, вынесенные, может быть, из рассказов старших коллег, полузабытых слухов, которым позже я нашел подтверждение в Архиве АН, работая над статьей о Бодуэне. Сам Ю. С. Сорокин извлек из Архива лекции И. И. Срезневского по истории русского языка (1849) и издал их с большим предисловием и комментариями (1959). Тоже своего рода веяние времени: возвращение к сравнительно-исто-рическому языкознанию после годов лингвистического запус-тения. Надо заметить, что в те годы все профессора факультета читали заранее составленные и написанные лекции. Думаю, это не было простым следованием старой университетской традиции, но и объяснялось производственной необходимостью. Некото-рые, наиболее общие, лекции размножались на гектографе и выдавались в библиотеке перед экзаменами, заменяя отсут-ствующую учебную литературу. Да и проверялись, видимо, эти лекции на предмет ереси: все-таки профессора-то были под подозрением, только что прошли процессы по «Ленинградскому делу», и некоторые из наиболее активных оказались в узилище.

И впоследствии я неоднократно сталкивался с Ю. С. Соро-киным, частенько бывал в Картотеке XVIII века, получил

Ю. С. Сорокин — человек и ученый

15

почетное поручение рецензировать первый выпуск «Словаря русского языка XVIII века», который вышел в 1984 году. Добрую половину тома составляли слова на букву А, разумеется, все заимствованные, и меня поразила графическая дотошность соста-вителей, которые одно слово представляли в разных написаниях: адъютант — адьютант, атъютант, атьютант, отъютант, аджутант, алдъютан, которые после моих замечаний свели в общую словарную статью с указанием вариантов. Видимо, я выполнил первую в моей жизни рецензию на рукопись словар-ного тома вполне прилично, за что и получил книгу с надписью с благодарностью «нашему сочувственнику и снисходительному рецензенту».

С научными трудами Ю. С. Сорокина я впервые столкнулся после публикации им в журнале «Вопросы языкознания» боль-шой статьи «К вопросу об основных понятиях стилистики» [Сорокин 1954]. Эта статья вызвала шквал рецензий и печатных отзывов (более дюжины), настолько актуальной и своевременной она оказалась сразу же после отмены «нового учения о языке». Она и сегодня не потеряла своего значения, и не только как исходная точка современной науки о стиле (а сколько тут старателей!), так что перепечатать ее было бы не вредно для начинающих филологов. Надеюсь, Академия найдет средства для публикации сборника трудов Ю. С. Сорокина.

Помню, как ранним летом 1954 года мы собирались к по-ездке в диалектологическую экспедицию, и наш сокурсник Борис Павлов принес свежий номер этого журнала. Теперь трудно представить, что мы — студенты «лингвистической группы» — активно обсуждали научную статью, а не вели пустых разговоров на разные побочные темы. Споры были яростные, некоторые просто отрицали наличие стилей в современной речевой культуре; видимо, они-то и были больше всех правы: теперь из-вестно, что стилистическое измерение текста есть эффект лич-ного восприятия, ненаучная категория, и отмеченная Сорокиным аналитическая стилистика до сих пор продолжает накапливать субъективные впечатления их авторов от чтения классиков. До теоретического синтеза еще далеко. Но мы спорили: такое было время. Тогда социальная атмосфера вокруг науки была совер-

В. В. Колесов

16

шенно иной — каждый был заинтересованным слушателем и особенно ценил отвлеченные истины, погруженные в жизнь.

До сих пор я часто использовал местоимение 1-го лица, что понятно: мой рассказ — личные впечатления о человеке, уважа-емом и достойном; у каждого сохранились другие представления о встречах и беседах с ним. Теперь перехожу к изложению в 3-м лице, пытаясь очертить творческий путь ученого.

Творческий путь Ю. С. Сорокина поражает целеустрем-ленностью и отборными результатами. Начал он с изучения особенностей языка писателей: Белинского (1948), Чернышев-ского (1949), Писарева (1949) — характерный подбор источни-ков, неизбежный в то время; затем последовали исследования языка Пушкина (1953), Гоголя (1954) (с программой составления Словаря Гоголя, 1960), о «первом поколении филологов в Петер-бургской Академии»: Адодуров и Тредиаковский (1975) и т. д., не говоря уж о работе, посвященной учителю — академику В. В. Виноградову (1970). Своего рода пробными словарными статьями явились лексикографические этюды, посвященные отдельным словам: реализм (1952 и 1957), влияние (1965), растение (1966), некоторые производные слова (1969), а также махры — махровый (1969), тоже весьма знаменательный подбор слов, особенно термин реализм, обсуждение которого в фило-логическом и философском смысле тогда активно велось. Это был момент ожесточенной борьбы западного номинализма и русского реализма, и номинализм на время победил.

Накопление материала позволило поставить вопросы теоретического плана. Уже в 1952 г. появляется статья «Вопросы периодизации истории русского литературного языка XVIII–XIX вв.», а затем ряд уточняющих предварительные заключения работ: «Об общих закономерностях развития словарного состава русского литературного языка XIX в.» (1961), «Элементы исто-ризма в Словаре Академии Российской» (1961), «Что такое истори-ческий словарь» (1975), и т. д. с конечным результатом — статьей «О “Словаре русского языка XVIII века”» (1965). Общим итогом стала большая монография — докторская диссертация — «Разви-тие словарного состава русского литературного языка. 30–90-е годы XIX века (1965). Более тысячи слов были документально определены, истолкованы и лексикографически описаны. В рус-

Ю. С. Сорокин — человек и ученый

17

скую науку вошли сведения о том, как активно и целеустрем-ленно развивался письменный русский язык, постепенно прони-кавший в дотоле неразработанную понятийную стихию речи: как происходило «мужание русского слова». Мало-помалу возникало убеждение, что начинать следует с первых подступов этого про-цесса — с XVIII века. Ю. С. Сорокин активно работал над программой словаря, над подбором источников, собирал сотруд-ников и ревнителей общего дела. Личным авторитетом и посто-янной настойчивостью он добился составления обширной карто-теки — гордости Института языкознания (в настоящее время — Институт лингвистических исследований РАН). Работа продол-жалась и дальше, появились статьи «О нормативно-стилисти-ческом словаре современного русского языка» (1967), «У истоков литературного языка нового типа» (1982) и т. д. Возникал план создания «Словаря русского языка XIX века». Но этим работам не суждено было осуществиться. Дело современных сотрудников Словарного отдела ИЛИ РАН продолжить эти начинания.

Хочу остановиться (для примера) на проблеме развития русского языка в XVIII веке — самой заветной и наиболее разра-ботанной Ю. С. Сорокиным проблеме.

Еще Н. М. Карамзин заметил, что, «разделяя слог наш на эпохи, первую должно начать с Кантемира, вторую с Ломоно-сова, третью с переводов г. Елагина, а четвертую с нашего времени, в которое образуется приятность слога». По существу, этой точной характеристике современника следуют все последу-ющие исследователи века, уточняя детали и называя другие имена. Специально для наших целей важно мнение составителей «Словаря русского языка XVIII века», владеющих обильным словесным материалом; они руководствовались суждениями Ю. С. Сорокина, высказанными им в статье 1952 г. «Вопросы периодизации истории русского литературного языка XVIII–XIX вв.». «Секторяне» делят век, исходя из семантического развития слов: Петровское время до 1739, Ломоносовское до 1780-х гг. и время «нового слога» до 1805 г. — три синхронных среза, в которых свободно располагается словарный материал. Сам Ю. С. Сорокин выстраивал четырехчастную периодизацию, он выделил четыре этапа, принимая во внимание историю лите-ратурного языка: до 1730 г. в качестве литературного сохраняется

В. В. Колесов

18

церковнославянский язык, в 1730–1740 гг. он устраняется (в пере-водах Тредиаковского в пользу «языка света»), в 1741–1790 гг. возникает стилистическая дифференциация языка художест-венной литературы с устранением иностранных слов и возвра-щением церковнославянизмов, а в конце XVIII — начале XIX вв. формируется устный вариант литературной речи («новый слог»). В этой периодизации показан момент колебаний относительно церковнославянского языка, который после долгих сомнений стал каркасом складывающейся литературной нормы — посколь-ку только этот язык к тому времени обладал законченной нормой.

Можно также воспользоваться результатами научной реф-лексии о языке и принять грамматику Адодурова (1740) как выра-жающую представления о языке на первом этапе, грамматику Ломоносова (1757) — на втором, а грамматику А. А. Барсова — на четвертом; на третьем этапе грамматики не могло быть в принципе (хотя они составлялись, например, В. П. Световым), поскольку это время преобразования литературного языка на основе разрушающейся теории трех стилей.

Принимая во внимание все эти признаки, для удобства описания можно было бы разделить историю языка и культуры на следующие периоды:

1. — до 1740 г. — время не устоявшейся стихии языков и жанров; условно «Петровское время»;

2. — до 1765 г. — «Ломоносовское время»; с момента возвращения Ломоносова из-за границы (1741), начала активной деятельности «первого нашего университета» и до его кончины;

3. — до 1791 г. — время активной работы над созданием русского литературного языка и подготовки «Словаря Академии Российской» — «словесный период»;

4. — с 1791 г. — выход «Московского журнала» Карамзина как внешний признак перехода к «новому слогу».

Историческая смена «парадигм» на разных этапах станов-ления литературного языка определялась логикой самого про-цесса его сложения, но также и общественными интересами, и прежде всего теми личностями, которые определили смену «парадигм».

На первом этапе возникает причудливая смесь «всего во всем», содержащая в себе и зерна последующего развития

Ю. С. Сорокин — человек и ученый

19

литературного языка. Тут и представитель «высокой славян-щизны» Федор Поликарпов, и сторонник разговорной речи Василий Тредиаковский, и ревнители старины, допускающие русские речения, как Феофан Прокопович, и любители иностран-ных словес, число которых растет по мере административных деяний Петра. На первом этапе наблюдается сильная и неопре-деленная изменчивость лексики, которая продолжается на втором этапе и снова разворачивается на четвертом; третий этап — «словесный» — относительно спокоен, потому что в теории трех стилей установлен баланс всех лексических средств языка.

Второй этап — приведение в порядок разбушевавшейся стихии славенорусского наречия. Ломоносов ученым оком обо-зрел пространства этого языка и создал знаменитую теорию «трех штилей» — гармоничное здание, в котором разместилось все богатство славянского лексикона и, в прямом смысле слова, в этой гавани на некоторое время достигло «штиля». Это удиви-тельное сочетание духовной силы «Славяно-греко-латинской академии» и рациональной вдумчивости иноземной науки — классифицирующей науки Христиана Вольфа, у которого Ломо-носов постигал современную философию. Кроме того, второй и третий этапы объединены общностью состояния: замкнутостью стилистических систем и изолированностью лексических планов. В известной мере сохраняется также привязанность слов к своим словесным формулам-синтагмам, хотя это уже не препятствует их многозначности; собственно, многозначность и «отторгает» их из традиционного сочетания.

На втором и третьем этапах обозначается сильная тенден-ция к нормализации лексического запаса, хотя еще и в условиях стилистико-семантической ограниченности — смысловое и стилистическое еще разведены. На третьем этапе отмечено наме-ренное возвращение к лексической архаике — естественное стремление получить слова для номинации отвлеченных понятий, но на традиционной основе. На этом этапе в дело вступает новая дворянская интеллигенция, между прочим, также побывавшая в Европе (Фонвизин, Радищев); являясь столичными жителями, они были писателями-моралистами, и как таковые, они должны были писать понятным простому читателю языком, но писать по-новому, не описывать, а именно писать — с обобщением мысли,

В. В. Колесов

20

т. е. философически. В их текстах, уже нарушающих жанры «трех стилей», отмечается слияние отвлеченных славянских и кон-кретных русских слов, что находит более-менее сносное испол-нение в их сочетании, приемлемом и доступном для понимания.

На четвертом этапе наблюдается тенденция придать книжному языку «кастовый» характер, искусственно отгородить от бытовой речи низов. «Новый слог» — изобретение москов-ское, это единственное отличие его деятелей от деятелей преды-дущего периода, отчасти еще продолжающих свою работу. Во всем остальном Карамзин и его сторонники совпадают с ними, кроме, пожалуй, еще одного: петербургские люди служилые, москвичи в основном вольные художники, позволяющие себе проявление модернизма в виде литературных текстов, напи-санных на «разговорах в светской гостиной». «Новый слог» — эпатаж столицы, но пока умеренный.

На всех этапах прослеживается явная недостаточность лексической системы литературного языка, она постоянно расши-ряется, углубляясь согласно понятиям эссенциализма: «удвое-нием сущностей» путем наращения отвлеченных вариантов (влияние — вливание, голова — глава и т. д.). Ю. С. Сорокин не случайно говорил о «форме» слов (полногласные/непол-ногласные, форма с -ж-/-жд-, -ч-/-щ- и т. д.), поскольку именно форма направляла накопление содержательных форм слова («отвлеченные понятия — конкретные образы» и под.). Весь век проходил под знаком пуризма, сохранялось «славянорусское» ядро лексики как стабильная часть лексической системы. В целом на протяжении века происходит построение этой системы: выделяются особые стилистические планы в лексике (верти-кальная проекция), создаются особые словообразовательные разряды слов (горизонтальная проекция) и устанавливается «классификация лексики по признаку идеографическому или предметно-тематическому», что создает необходимую глубину проекции. Заметно тяготение к срединному второму этапу, результатом которого стало формирование теории трех стилей, в единой связке объединившей язык, стиль, жанр и ту неуловимую пока субстанцию, которая впоследствии стала именоваться семантикой.

Ю. С. Сорокин — человек и ученый

21

«Простый слог» явлен в противопоставлении к церковно-славянским высоким словам, именно его внимательно изучает Ю. С. Сорокин в большой статье 1949 года (ей предшествовали тезисы «Просторечие как термин стилистики», 1949). Как немар-кированный, этот слог имеет варианты, обозначенные в «Словаре Академии Российской» (САР1) как отмеченные пометами:

Группа 3. просто — только письменная форма разговорной речи, функционально равная «славенской»; различия между ними формальные : есень — осень, мощь — мочь, вран — ворон и под., которые не даны в САР1 как самостоятельные слова;

Группа 4. просто-речие — речение, т. е. как говорят в обиходной речи;

Группа 5. просто-народное (низкое просторечие), т. е. «говорящий народ», которому принадлежат обе последние категории, находящиеся в дополнительном распределении, а у Ломоносова отмечены в 5 группе слов.

«Просто» — вовсе не «грубо», в старом значении слова это значит — «открыто» для изменений, уточнений и добавлений — в отличие от законченности «славенской» лексики; «просто» — «пусто» место, которое может быть и будет заполнено как «среднее». В схеме Ломоносова группа 2 (слова, общие русскому и славенскому) является промежуточной между группами 1 и 3; таким же медиатором между группами 3 и 5 выступает группа лексики 4 (здесь преимущественно сосредоточены слова груп-пы 5 в переносных значениях — «образ образа», т. е. такой же символ, как и у слов группы 2). Таким образом, эквиполентная по существу оппозиция «российское — славенское» разбивается на конструктивную градуальность с тем, чтобы в конце концов, к завершению века, предстать привативным принципом «конкрет-ность — отвлеченность». Так действовал механизм выработки понятийных значений на основе столкновения символов верхнего ряда и образов ряда нижнего. Развитие понятийного мышления, сменявшего средневековое символическое, выдвинуло свободное «простое» на первый план сознания. Входившая в этот разряд лексика, способная к изменениям, образовала цементирующую среду сближения церковнославянского и русского языков, мягко и настойчиво создавая зримые контуры общенационального языка. Литературный язык — язык интеллектуального действия,

В. В. Колесов

22

и ориентация на понятие сыграла свою роль в этом важном процессе.

Границы между тремя степенями приметы «просто» зыбки и также постоянно изменяются в зависимости от места и времени речи [Сорокин 1949].

Просторечные слова поднимались вверх по мере утраты свойственных им грубости, эмоции и экспрессии — образного флера, они стали стилистически нейтральным средством выра-жения понятий, тогда как простонародные слова (диалектные) очень редко входили в сферу литературной нормы (среднего стиля), да и то только в XIX в. (животрепещущий, мягкотелый, подоплека, сплотить и др.). Еще в XVIII в. в литературных текстах, т. е. в языке литературы, могли употребляться слова типа ась, гайтан, домовище, куликать ‘пьянствовать’, кручина, ляд ‘несчастье, неудача’, честить ‘угощать’, чечениться ‘жема-ниться’ и т. д., т. е. они входили в разряд «просто», но, как проти-вопоставленные другим русским словам, более распространен-ным, они уходили из употребления (ась?=а?, гайтан=шнурок, домовина=гроб и др.). Стилистически не нормализованное, просторечие оставалась о т к р ы т о й (т. е. простой) системой.

Переносные контекстуальные значения отмечены и у грубых по смыслу слов, но такие слова не попали в литературную речь: лупить (взятки), наплесть чепуху, плестись в хвосте, слетать за чем, плевать на что, тащиться и т. д. Все это глаголы, выражающие эмоцию, непосредственно и выразительно указывающие на признак, важный именно в данный момент речи. Это до конца не развитое содержание (образ) нового понятия, никак не фиксированное в самостоятельном слове. В САР1 перечислены сотни таких глаголов с пометой «простонародное», которые, не в пример глаголам, впоследствии развивали соот-ветствующие понятия в случае, если признак давал отвлеченное содержание, ср. взабалмошность, визгливость, задушевность — и которые как таковые входили в состав литературной речи. Ю. С. Сорокин отметил и следующую особенность в толкованиях САР1: здесь генетически одно и то же слово относится к разным стилевым уровням в зависимости от своей формы, ср. болярин — славенское, боярин — простое, барин — просторечное; вести-мо — простонародное, вестимый — просторечное и т. д. Это

Ю. С. Сорокин — человек и ученый

23

указывает на то, что к концу века стили в смысле, понимаемом Ломоносовым, уже не действовали на практике, в силу входили стили функциональные. На материале, представленном в статье Ю. С. Сорокина, можно показать движение просторечной и простонародной (диалектной) лексики:

Просторечные слова

Простонародные слова

Вскоре вошли в литературный язык

быт, дельно, жадный (всего 25 слов)

барахтаться, белобрысый, впервые, вычуры, рухнуть (всего 43, в основном глаголы)

Тоже вошли на правах разговорных

подбочениться, бурчать, коверкать, ковырять (всего 30 слов)

ахинея, балагурить,дребедень зубоскал (всего 31 слово)

Сохранили свой окололитературный колорит

бурда, головорез, жрать, издохнуть, пустомеля (всего 34 слова)

авось, валандаться, втюрить, вякать, дрыхнуть, хапать (всего 26 слов)

Перестали употребляться

вараксать, вдругоредь собить, шильничать (всего 32 слова)

бахарь, балабон, зобать, колты, наянливый (всего 46 слов)

Таким образом, из 267 слов, описанных Ю. С. Сорокиным, в литературный обиход вошло 68 слов и 61 на правах разговорных, но «окололитературная лексика» также со временем не миновала разговорного статуса (еще 60 слов) — итого 189 слов (70 %) в той или иной степени проникли в сферу «литературной» речи. Такой большой процент определяется показаниями САР1, в действительности же он был значительно ниже. В разных местах России употреблялись свои просторечные и простонародные формы, неизвестные в других местностях; САР1 отмечает только те диалектные формы, которые по своей распространенности уже стали общерусскими, т. е. по крайней

В. В. Колесов

24

мере по одному признаку — общеупотребительности — прибли-зились к литературным словам. Во втором издании словаря они уже указаны без помет.

Как основной содержательной формой воплощения символ высокого и образ низкого стилей в едином противопоставлении понятийному среднему становились средством порождения все новых понятий, последовательно воплощаемых в литературном (среднем) стиле. Антиох Кантемир в своем переводе «Разговоров о множестве миров» Фонтенеля (1730-е гг.) использовал слова «средних» групп, он тонко соединял «переходные» швы сти-листического ряда, «соединяя свободно здесь и наиболее привыч-ные и усвоенные литературным употреблением генетические славянизмы, и характерные формы просторечия (впрочем, как правило, избегая крайностей «простонародного» его слоя, сливав-шегося с диалектной стихией» [Сорокин 1982: 84–85]; тем самым в своей практике Кантемир подошел к той норме нового «сред-него слога», которая была определена в знаменитом рассуждении Ломоносова [Сорокин 1982: 85].

Перетеканием «стилей» под давлением сверху, со стороны высокого стиля, и снизу, со стороны низкого, и создавался сред-ний стиль как совмещение двух посредствующих средних, при-ведших сначала к усреднению в верхней полосе стилей, а затем, с 1760-х гг., и в нижней. До того категории, поименованной как «русизм», в языке не было, все это по преимуществу слова, общие для церковнославянского и русского языков, а также «вразуми-тельные» славянизмы. Этот стиль стал наполняться содержа-нием — приобретая понятийный статус — только после установ-ления Ломоносовым «трех штилей». Ю. С. Сорокин настойчиво говорил о «форме» слов, которая направляла накопление содер-жательных форм концепта-слова. Как практик, Кантемир не имел никакого представления о «среднем» стиле; для него реально существовали слова, общие для церковнославянского и русского и общие для русского и диалектов (во втором случае на основе общности грамматики). Средний стиль поначалу всего лишь абстракция символического характера, ученая идея, которая стянула в сферу своего влияния все лексемы сверху (отвлеченные понятия на основе символов) и снизу (конкретные образы).

Ю. С. Сорокин — человек и ученый

25

Понятийные значения кристаллизовались в столкновении высо-ких символических и низких образных значений.

Гениальность Ломоносова состояла в конструировании идеального среднего стиля. Здесь он руководствовался указанием своего немецкого учителя, Христиана Вольфа: наука — это правила логического вывода, а «готовность разума все то, что обстоятельно быть должно, неопровергаемо доказать»; это философия «упорядочивающая», а «механистический метод мышления» Вольф развил «до логического конца» [Артемьева 1996: 43, 50]. До логического конца с неким упреждением резуль-татов развил свою теорию и Ломоносов. В «Словаре Академии Российской» девять десятых всех цитат даны из текстов Ломо-носова, а это свидетельствует в пользу утверждения, что его теория трех стилей вовсе не «сразу же устарела»: кроме поверх-ностных особенностей этой теории в глубине русской менталь-ности действовали ее сущностные моменты, один из которых ясен: с этой теории снята норма литературного языка — р о д в отношении к видам стиля.

Другим следствием этой теории стал рано обозначившийся переход от жанра к стилям, позднее в текстах оформившийся как функциональные стили. Это сложная структура, углубляющая состав литературного языка на новом этапе его развития. В нем слова в целом являются мельчайшими элементами речи вместо прежнего текста, состоявшего из словесных формул. Теперь слова выделены в самостоятельность до такой степени, что стало ясно: обаваю — неприемлемая форма слова, а то же слово в другой форме обаяю — возможно, точию — неприемлемо, а токмо — возможно и т. д., ср.:

нельзя точию понѣ зѣло можно с ограничением

токмо понѣже вельми

общие толико посему весьма русские только по(э)тому гораздо «подлые» токо тако очюнь

Можно бесконечно много говорить о вкладе Юрия Сер-геевича в современную науку о русском языке, об основательном фундировании этой науки добротным материалом, о живых

В. В. Колесов

26

традициях его научной школы, но, я думаю, другие исследо-ватели восполнят мои отрывочные воспоминания и отметят научные результаты Ю. С. Сорокина квалифицированной и почтительной интерпретацией.

Литература

Артемьева 1996 — Т. В. Артемьева. История метафизики в Росии XVIII века. СПб.: Алетея. 1996.

Сорокин 1949 — Ю. С. Cорокин. Разговорная и народная речь в «Словаре Академии Российской» (1789–1794) // Материалы и исследования по истории русского литературного языка. Т. I. М.: АН СССР. 1949. С. 95–160.

Сорокин 1954 — Ю. С. Сорокин. К вопросу об основных понятиях стилистики // Вопросы языкознания. 1954. № 2. С. 68–82.

Сорокин 1982 — Ю. С. Сорокин. У истоков литературного языка нового типа (Перевод «Разговоров и множестве миров» Фонтенеля) // Литературный язык XVIII века. Проблемы стилистики. Л.: Наука. 1982. С. 52–85.

Словари

САР1 — Словарь Академии Российской. Т. I–VI. СПб. 1789–1794.

К. А. Рогова

СПбГУ, Санкт-Петербург

«ЖИЗНЬ ЯЗЫКА» КАК НАПРАВЛЕНИЕ НАУЧНОГО ТВОРЧЕСТВА Ю. С. СОРОКИНА

(К ИСТОКАМ СТИЛИСТИКИ ТЕКСТА)

Сведения о жизни и оценка работ Ю. С. Сорокина пре-красно представлены в посвященной ему статье в «Очерках по истории лексикологии русского языка» [Войнова, Попов 1999]. Авторами отмечаются «его огромная эрудиция, яркий талант, острый аналитический ум», проявившиеся в научно-исследо-вательской деятельности, которая была «главным призванием его жизни». При этом впечатляет разносторонность этой деятель-ности: лексикографическая работа, исследования по лексической семантике, история языка, проблемы стилистики — в общетео-ретическом плане и в разработке методов конкретного анализа художественных произведений. Кропотливая издательская работа с составлением критических статей к сочинениям издаваемых авторов, что требует детального, филологического изучения их творчества.

Но если задуматься над всем этим многообразием, то становится ясно, что все здесь связано. Прежде всего, четко выстраивается историческая линия: перевод повестей XVII века, Очерки по истории языка XVIII века, кандидатская диссертация по языку Пушкина, наблюдение над отношением Л. Н. Толстого к народному языку за пределами языка литературного и особое внимание к периоду 30-х–90-х гг. XIX века с его активными языковыми процессами и особенностями литературно-крити-ческого творчества, ибо «Жанры литературной критики и публи-цистики были той благодарной почвой, на которой в процессе столкновения различных по своей природе средств скорее всего определялись сдвиги в семантике, фразеологических связях и стилистической тональности слов» [Сорокин 1965: 41]. Можно представить себе, как в сознании ученого выстраивается картина динамических языковых состояний, мотивации процессов,

К. А. Рогова

28

захватывающих те или иные зоны языкового существования, формирования стилистической дифференциации литературного языка и ее влияние на семантико-стилистические процессы в лексической системе языка.

На этом фоне становится понятным смелое выступление Ю. С. Сорокина на тему «К вопросу об основных понятиях стилистики» — доклад, прочитанный им в Ленинграде в июне 1953 года на расширенном заседании Ученого совета в большом зале Института языкознания АН [Сорокин 1954]. Зал был пере-полнен, молчаливо и величаво смотрел на участников В. В. Вино-градов. Можно только догадываться о состоянии Юрия Сергее-вича, которому предстояло сделать решительный шаг в сторону функционализма и изучения речи, которая, собственно, не была предметом лингвистических исследований.

Напомним, что Ф. де Соссюру, выделившему дихотомию языка и речи, «удалось изложить, — как пишет А. А. Холодо-вич, — только теорию языка. Теория речи так никогда и не была прочитана ... Нам даже неизвестно, каким образом Соссюр собирался развивать эту вторую, важнейшую часть внутренней лингвистики» [Холодович 1977: 22]. Однако известно, что, признавая «взаимозависимость между языком и речью: язык одновременно и орудие и продукт речи», Соссюр считал язык и речь «двумя совершенно различными вещами» и полагал, что «можно в крайнем случае сохранить название лингвистики за обеими этими дисциплинами и говорить о лингвистике речи. Но ее нельзя смешивать с лингвистикой в собственном смысле, с той лингвистикой, единственным объектом которой является язык» [Соссюр 1977: 57–58].

Влияние идей Соссюра было очень велико (Соссюр был переведен на русский язык в 1933 году), что и определяло сосредоточенность исследователей на языковых явлениях2. С

2 Отметим и такие положения Соссюра: «Взятая в целом, речевая деятельность многообразна и разнородна; протекая одновременно в ряде областей, будучи одновременно физической, физиологической и психической, она, помимо того, относится и к сфере индивидуального и к сфере социального; ее нельзя отнести определенно ни к одной ... По нашему мнению, есть только один выход из всех этих затруднений: надо с самого начала встать на почву языка и считать его основанием

«Жизнь языка»

29

другой стороны, исторически со времен Ломоносова, что опре-делялось ходом исторического развития русского языка, сущест-вовало представление о стабильных языковых стилях с закреп-ленными за ними языковыми средствами и понимание стилис-тики как науки о стилях языка3.

Эти положения и были оспорены Ю. С. Сорокиным: в развитом национальном языке, как, например, в современном русском литературном языке, сейчас столь развиты области человеческой деятельности, они имеют большое количество разнообразных задач, касаются столь различных сторон дейст-вительности, что ограничить их стили какими бы то ни было изолированными элементами языка нет никакой возможности. ... При общении в любой сфере общественной деятельности «мы можем пользоваться и практически пользуемся различными средствами, которые предоставляет нам общенародный язык». ... «Стили выходят за рамки собственно языковые, с точки зрения языковой «они обнаруживают исключительное разно-образие и изменчивость» ... Решающим для характеристики того или иного стиля речи являются принципы соотношения и приемы объединения различных языковых средств в контексте речи. Выбор языковых средств «определяется отношением пользу-ющихся языком людей к данному содержанию, и всякий раз конкретными представлениями о назначении, функции данной речи» [см.: Сорокин 1945: 74]4.

(поrте) для всех прочих проявлений речевой деятельности. Дейст-вительно, среди множества двусторонних явлений только язык, по-видимому, допускает независимое (autonome) определение и дает надежную опору для мысли» [Соссюр 1977: 47].

3 «Вопрос о стилях языка нельзя ставить отвлеченно, неис-торически, безотносительно к этапам развития национального литера-турного языка. Мы имеем полное основание говорить о стилях языка как об особых, семантически замкнутых типах речи применительно, на-пример, к русскому литературному языку XVIII в. времени Ломоносова. Мы не имеем достаточных оснований говорить о таких или подобных с т и л я х я з ы к а применительно к литературному языку начиная со времени Пушкина» [Сорокин 1954: 81].

4 Эти положения были близки Ш. Балли, считавшему задачей стилистики исследование и распределение языковых средств по сферам

К. А. Рогова

30

Приведенные положения были подкреплены анализом отрывков из произведений И. М. Сеченова «Рефлексы головного мозга» и Н. Г. Чернышевского «Что делать?». Был продемон-стрированы не только «объем» использованных авторами язы-ковых средств, выходящих за пределы научной и художествен-ной речи, но и приобретение этими средствами стилистических значений, которые определялись конкретным назначением в речи, отношениями с другими языковыми единицами, той «смыс-ловой перспективой», в которую данная единица оказывалась «вдвинутой» в каждом отдельном случае. Вероятно, это был пер-вый случай текстового/дискурсивного анализа, который проде-монстрировал, с одной стороны, единение разноуровневых язы-ковых средств (от опасности чего предостерегал Соссюр), с дру-гой — их взаимодействие в выполнении единой функции в речи.

Не отвергая того факта, что в рамках языковой системы многие ее единицы обладают закрепленным стилистическим значением, которое определяет их использование в соответ-ствующих сферах общения (что не исключает и перемещений для выполнения определенных смысловых задач), Ю. С. Сорокин предложил разделить стилистику на аналитическую и функ-циональную. Первая «имеет своей задачей изучение общей стилистической тональности отдельных элементов языка», что связано с изучением его синонимики. ... Это исследование еще не представляет собой стилистики в собственном смысле, хотя без него и невозможно ее существование». Стилистика функци-ональная

изучает конкретные принципы отбора, выбора и объединения слов в контексте речи в связи с общим смыслом и назначением высказывания. Ее задача — анализ многообразия стилистических применений элементов языка в конкретных речевых условиях. Именно здесь мы сталкиваемся с понятием стиля речи, с тем, без чего немыслимо никакое высказывание; конкретное многообра-зие этих стилей речи мы должны изучать и оценивать. [Соро-кин 1954: 82].

(или средам) общения и изучение эмоционально окрашенной речи. Однако у нас первое издание «Французской стилистики» датируется 1961 годом.

«Жизнь языка»

31

Предложение было принято: при подведении итогов дис-куссии, вызванной докладом Сорокина и продолжавшейся на страницах журнала «Вопросы языкознания» целый 1954 год, В. В. Виноградов в определении стилей отметил их внелингвис-тическую заданность и роль, которую играла общественная речевая практика при их формировании [Виноградов 1955: 73].

За выступлением Ю. С. Сорокина в 60-е–70-е гг. по-следовали работы М. Н. Кожиной [Кожина 1968], В. Г. Косто-марова [Костомаров 1971], учебники и учебные пособия, посвя-щенные функциональным стилям [Кожин и др. 1982; Алексеев, Рогова (ред.) 1982]. Однако описание языковых средств, отби-раемых и организуемых в рамках стиля, велось по языковым уровням, попытка преодолеть этот все-таки языковой, а не речевой подход вылилась во введение так называемого «кон-структивного принципа» стиля, обозначающего качества речи, обеспечение которых и определяет отбор и организацию языко-вых средств. Но и конструктивный принцип скорее мотивировал, а не организовывал использование языковых средств.

Итак, положения, выдвинутые Ю. С. Сорокиным в 1953 году, легли в основу утвердившейся и в науке, и в практике пре-подавания функциональной стилистики. Хотя кажется, что проб-лемы функциональной стилистики нельзя и сегодня считать решенными, как, в целом, и проблемы лингвистики речи [Купина 2013].

Но открыв путь в речь, Ю. С. Сорокин попытался по-смотреть на нее в русле своих интересов [Сорокин 1949]: вспом-ним слова Соссюра — «язык одновременно и орудие и продукт речи». Своим «проводником» в наблюдении за речью в пределах национального языка он избрал Л. Н. Толстого. В большой рабо-те «Взгляды Л. Н. Толстого на народный и литературный язык и эволюция толстовского стиля» Сорокин тщательнейшим образом изучает высказывания Толстого о языке и ведет наблюдение за тем, как отношение писателя к языку влияет на «движение характерных для (его) повествования стилевых форм» [Соро-кин 1978: 334]. При этом исследование имеет отношение не только к вопросу об индивидуальном стиле писателя, но и ко второй важнейшей проблеме, которая интересовала Юрия Сергеевича, — проблеме отношения к русскому литературному

К. А. Рогова

32

языку и народному языку в общественном сознании того времени и в творчестве великого писателя.

Известно, насколько сложными являются взаимоотношения между этими двумя стихиями. Наиболее откровенный в своих оценках П. М. Бицилли говорил, что отношения между литера-турным языком и такими видами национального языка, как просторечие, диалекты, жаргоны, носят антагонистический ха-рактер [Бицилли 1996: 605]. В литературе наличие этих двух подразделений нашло отражение в двух принципиально разных направлениях, получивших названия коммуникативной и эстети-ческой прозы [Левин 1987: 274].

Ю. С. Сорокин прослеживает этапы в отношении Толстого к народной литературе и языку, что влияет и на творчество самого Л. Н. Толстого. Выделяются 1860-е, 70-е, 80-е и послед-ние годы жизни; все это время Толстой мучительно размышляет о том, как писать для народа, «чтобы он нас понимал», и как сделать так, чтобы народный язык оказывал оздоровляющее воздействие на литературный язык. В повестях первого периода писатель обращается к сказу, связанному с формами живой крестьянской речи, к ее лексике прежде всего (например, исполь-зование лексики сельских работ: погода важная, месяц обмылся и т. п.). Скоро, по наблюдениям Сорокина, приходит осознание того, что не нужно «употреблять простонародные, мужицкие и понятные слова, а ... употреблять хорошие сильные слова»: «Нужны понятные короткие предложения ... Просто хороший, мастерский язык, которым отпечатывает простолюдин ... все, что ему нужно сказать, то, чему мы учимся у него и не можем научиться» [Сорокин 1978: 314]. В годы увлечения Толстого работой в яснополянской школе этот интерес к народному языку становится более глубоким. Сорокин пишет:

для Толстого становится все более ясным, что при обращении непосредственно к читателю из народа дело не может сводиться лишь к требованию «понятности слова» или к использованию специфических ф�