Секция II. История русского языка

Особенности деепричастных форм в русском литературном языкевторой трети XVIII в. (на материале сочинений В. К. Тредиаковского)

Л. Р. АбдулхаковаКазанский государственный университет

sayarabdul@mail.ruXVIII век, русский литературный язык, деепричастные формы, Тредиаковский

Summary. The middle of the 18th century was the time of the most active (intensive) development of Russian literary language. Analysis of verbal adverbs in the works of Trediakovsky makes it possible to observe main tendencies in the history of this part of speech in 18th

century.

Вторую треть XVIII в., когда в русскую литературу вступил В. К. Тредиаковский, можно охарактеризовать как время поисков новых путей развития русского литературного языка в послепетровскую эпоху. В многочисленных исследованиях по истории русского литературного языка большое внимание уделяется происходившим в это время изменениям в области лексики и фразеологии, синтаксиса и стилистики русского языка. При оценке места Тредиаковского в этом процессе отмечаются его реформаторские взгляды, попытки переустройства литературного языка на основе разговорной речи, оказавшиеся неудачными, непоследовательность его отношения к церковно-книжной речи и др. Вместе с тем состояние грамматических форм, которые находят отражение в языке Тредиаковского и многих его современников, также заслуживает того, чтобы стать предметом специального рассмотрения.

В сочинениях В. К. Тредиаковского широко используются деепричастия от глаголов совершенного (СВ) и несовершенного (НВ) вида. Наиболее частотными формами СВ от глаголов с основой инфинитива, оканчивающейся согласным, являются образования с суффиксами -в или -вши, представленные неравномерно: форм на -в (исчерпав, ударив, воспев и др.) почти в два раза больше, чем на -вши (растрепавши, исправивши, побледневши и др.). К тому же практически треть образований с суффиксом -вши имеет синонимичные формы на -в (схвативши – схватив, усмотревши – усмотрев, вставши – встав и др.). Среди деепричастий СВ есть и единичные образования с суффиксом -а, которые произведены, как правило, от глаголов II спряжения (рассмотря, стерпя, но и последуя). Деепричастия от возвратных глаголов образуются с помощью суффикса -вши(сь) (родившись, возвратившись, рассмеявшись и др.), хотя встречаются и отдельные формы на -в(ся)

(наполнився, увестився, согнувся), достаточно широко распространенные в предшествующем периоде.

Что касается деепричастий НВ, то их основную часть составляют образования с суффиксом -а (трепеща, ловя, чувствуя и др.). Кроме того, возможны, но крайне редки формы с иными суффиксами: -учи (гуляючи, бьючись), -ущи / -ащи (отходящи), -в (читав, пив, плыв), -вши (пев-ши). Многие из подобных производных имеют синонимы с другими формантами: пишучи – пиша, живучи – живя, имев – имея, видев – видевши – видя, ища – ищущи – искав, зная – знаючи – знав – знавши и др.

Особое место занимают глаголы СВ с основой инфинитива на согласный, от которых представлены деепричастия с суффиксами -ши и нулевым (выросши, посекши, нашедши и привед, напад, вышед). Глаголы НВ в этом случае менее активно образуют деепричастные формы, которые тем не менее отличаются значительным разнообразием: несучи, ведя, могши, а также идя – идучи – шед – шедши.

Все перечисленные типы деепричастий отмечены как в поэтических сочинениях Тредиаковского, так и в его прозе. Особняком в этом случае стоит героическая поэма «Тилемахида» (материалы этого текста рассматривались отдельно), которая характеризуется высокой степенью архаизации рассматриваемых образований, что, по-види-мому, позволяет говорить об известной зависимости рас-сматриваемых форм от индивидуально-авторской уста-новки и жанрово-стилистических особенностей отдельного произведения.

Изучение деепричастных форм, употребленных в поэтических сочинениях и прозе Тредиаковского, дает возможность отметить их специфику по сравнению с аналогичными образованиями у других авторов этого времени, например у Татищева, Ломоносова и др.

Славянские переводы Жития Андрея Юродивого: эволюция книжной нормы

Д. Б. АвдееваЧерноморский филиал Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова, Севастополь

ru@msusevastopol.sevsky.netславянские переводы, грецизмы, регионализмы, синтаксис

Summary. Hagiographical manuscript of St Andrew the Fool exists in three Slavonic translations, two of which are Old Russian ver -sions and one is south Slavonic. The ancient Russian and south Slavonic translations have been made in different time and go back to the different Greek versions. The comparison of two Slavonic versions reveal differences in technique of translations and allow to characterize shifts of norm in Church Slavonic language in the period of XII–XIV centuries.

Житие Андрея Юродивого (далее – ЖАЮ) – памятник византийской агиографии, написанный, по всей вероятности, в Константинополе в Х в. Не позднее начала XII в. ЖАЮ было переведено на церковнославянский язык в Древней Руси, а в XIV в. появился южнославянский перевод этого текста [1, 129].

Сопоставление двух славянских переводов, выполненных в разное время в различных славянских центрах, позволяет выявить разницу в переводческой технике южных и восточных славян, а также охарактеризовать движение нормы церковнославянского языка в период XII–XIV вв.

Сопоставление словарного материала двух переводов ЖАЮ обнаруживает случаи, когда переводы расходятся при выборе общеславянского эквивалента для передачи одного и того же греческого слова: pal£maij – юсл. ??????, др. рус. ??????, knipÕj - юсл. ???????, др. рус. ?????, salÕj - юсл. ??w?, др. рус. ??????. Характерно при этом, что именно ????? закрепляется как нормативная лексема для обозначения юродивого в позднем церковнославянском, тогда как ?????? из-за развития в этом слове значения ‘непристойный, бесстыдный’ перестает употребляться применительно к юродивым [2, 410].

В древнейшем переводе ЖАЮ для передачи греческого monogenÁj используется лексема ??????????, которая свойственна древнейшим редакциям Евангелия и Псалтыри, а во втором переводе в соответствии с этим находится лексема ????????????, являющаяся характерной приметой правленых редакций богослужебных текстов [3, 67].

Текст древневнейшего перевода изобилует восточнославянскими лексическими регионализмами [1, 91–100], что дает возможность говорить о процессе адаптации церковнославянского языка русской редакции к диалектной системе в области лексики, протекавшем в XII в. [4, 129].

Южнославянский перевод, напротив, тяготеет к упот-реблению стандартной церковнославянской лексики.

Значительное место в лексике южнославянского перевода принадлежит грецизмам [1, 132], причем некоторые из них могут одновременно быть охарактеризованы как локальные заимствования, то есть южнославянские регионализмы. Таков, например, грецизм ?????? – piq»kion (др. рус. ????#?????), характерный для переводов южнославянского происхождения [5].

В редких случаях древнерусский перевод использует грецизмы, которым в южнославянском переводе соответ-

ствуют славянские слова: ™mbÒlou – ?????? (юсл. ???????), salÕj – ?????? (юсл. ??w?).

Из синтаксических явлений южнославянского перевода, характерных и для других переводов XIV в., следует отметить несколько случаев постановки послелога ???? в препозицию (???? ??????? ? ?????), калькирование греческих конструкций с субстантивированным инфинитивом (??? ?????? ?# – (toà) swqÁnai), калькирование греческого артикля и порядка слов (? ?????h ??????(?) ??????? ??? ? ???? ??????? – keleÚei oán Ð t…mioj gšrwn ™ke‹nj to‹j sun aÙtù).

Древнерусский перевод, напротив, дает конструкции ?? ?? л-форма, характерные для севернославянского синтаксиса (?? ?? ?? ^????).

Рассмотренные примеры позволяют выявить разницу в нормативных установках двух переводов, причем для раннего древнерусского перевода характерна существенная адаптация церковнославянского к живому языку, тогда как для более позднего южнославянского перевода характерно отталкивание от живого языка, особенно в области синтаксиса.

Литература1. Молдован А. М. Житие Андрея Юродивого в славянской

письменности. М., 2000. 2. Молдован А. М. Лексическая эволюция в церковнославянском //

XIII Международный съезд славистов. Славянское языкознание. Доклады российской делегации. М., 2003. С. 395–413.

3. Чешко Е. В., Бунина И. К., Дыбо В. А., Князевская О. А., Науменко Л. А. Норовская Псалтырь. Среднеболгарская рукопись XIV в. Часть 1. София, 1989.

4. Пентковская Т. В. Лексический критерий в изучении древнеславянских переводов: проблемы локализации и группировки // Русский язык в научном освещении. № 1 (5). 2003. С. 124–140.

5. Пентковская Т. В. Грецизмы и их славянские эквиваленты в южнославянских и восточнославянских текстах // Славяне и их соседи. М., 2003. Т. 11 (в печати).

К вопросу об изучении и лексикографировании русского школьного жаргона конца ХVIII – начала ХХ вв.

О. А. АнищенкоКокшетауский государственный университет им. Ш. Ш. Уалиханова (Казахстан)

zhanel_aigul1970@list.ruсоциальный диалект, школьная среда, словотворчество, жаргонизмы, лексикографирование

Summary. The article is devoted to the peculiar linguistic phenomenon – the school slang of the late 18 th – the early 20th centuries. The reasons of the appearance of the present lexical layer of the Russian language are examined and the necessity of their learning and lexicographing is underlined in it.

Русский язык ХIХ в. характеризуется пестротой сословных и профессиональных диалектов, многообразие которых объясняется разобщенностью социальных слоев, замкнутостью их существования.

Закрытый характер большинства учебных заведений до-революционной России, ограниченный круг общения и устоявшиеся в них порядки также способствовали созданию особого мира, с необычными нравами, традициями, песнями, шутками, преданиями и характерными выражениями. К категории своеобразных «условных» языков относил Бодуэн де Куртене «язык студентов, гимназистов, семинаристов, институток и т. д.» [Бодуэн де Куртене 1908]. Перечень можно продолжить, назвав язык кадетов, юнкеров, лицеистов и других молодежных групп, в которых создание специфических слов и выражений объяснимо желанием учащихся разнообразить свою жизнь, заменяя общеупотребительные, маловыразительные, с их точки зрения, слова более образными, эмоциональными. (Например, такими как: рыдальня –«кабинет директора», Одесская гимназия, 1890-е гг., подъегозчик – «ябеда», Первый Петербургский кадетский корпус, 1820-е гг.; блинник – «избалованный, изнеженный городской ученик», Вологодская духовная семинария, 1890-е гг.). Школьный жаргон рождался в ответ на потребность дать названия новым действиям,

явлениям и понятиям в ответ на стремление передать в языке принадлежность к своему сообществу и создать небывалые, скрывающие свой смысл от посторонних причудливые выражения. (Например: огуряться – «не ходить на уроки, прикидываясь больным», Петербургский морской корпус, 1850-е гг.; дать фаца – «ударить по уху так, чтобы щелкнуло, точно хлопушкой», Житомирская гимназия, 1860-е гг.).

Жаргонизмы охватывали широкий круг явлений (учебу, быт, наказание, игры, развлечения и т. д.), но, несмотря на богатую семантику, образность, необычность форм, они не нашли должного отражения ни в толковых словарях ХIХ в., ни в словарях нового времени. Таким образом, многие замысловатые, познавательные в этимологическом, словообразовательном и семантическом отношении «школьнические» слова и выражения в настоящее время незаслуженно забыты.

Между тем, изучение и лексикографирование этого лексического пласта дало бы возможность выявить специфические лексемы, не подвергавшиеся ранее лингвистическому анализу, а также проследить историю возникновения и распространения жаргонизмов, сохранивших свою силу и свежесть в речи современных школьников. Но в то время, как современный молодежный жаргон – на поверхности, его можно услышать и записать,

особенности словоупотребления школьников ХIХ в. «та-ятся» в мемуарной, художественной, исторической и публицистической литературе той эпохи. Поэтому весьма важным является нахождение соответствующих источников.

Задуманный нами «Словарь русского школьного жаргона конца ХVIII – начала ХХ вв.», который органично продолжит традицию лексикографирования социальных диалектов, будет опираться прежде всего на литературный материал, на воспоминания тех, кто был непосредственным наблюдателем школьного языкового творчества, на произведения писателей, реалистически воссоздающих школьный период в жизни героев. (В частности, на свидетельства таких авторов, как: Н. Г. Помяловский, А. И. Куприн, Е. В. Грязнов, В. Г. Короленко, И. Г. Кущевский, А. С. Грин, С. И. Сычугов, В. И. Даль, Н. Гиляров-Платонов, К. Н. Станюкович, П. Д. Боборыкин, Н. И. Тимковский, М. М. Пришвин и др.). При составлении словаря необходимо будет принять во внимание наблюдения по истории отдельных слов, содержащиеся в разного рода статьях, заметках, общих курсах истории русского литературного языка, монографиях, а также учесть данные различных словарей русского языка, общих толковых, фразеологических, этимологических, словарей иностранных слов, вышедших в ХIХ в. и современных.

В словарную статью целесообразно включить, кроме заглавного слова – жаргонизма и его толкования, необходимые грамматические и стилистические пометы, а также иллюстративный материал, цитаты из литературных текстов с указанием времени и места повествования (т. е. в какие годы и в каких регионах было употребительным слово или выражение). Иллюстративный материал выступит и в качестве семантизирующего, так как только через подбор цитат-иллюстраций, с учетом контекста употребления возможно наиболее точное раскрытие семантики лексических единиц, их стилистических свойств. Обязательны и пометы типа (семин.), (кадетстк.), (гимназ.), (лицейск.), (училищн.), (общешк.), которые укажут на сферу бытования и на степень распространенности специфических лексем.

Пример словарной статьи. Секутор, -а, м. (семин.). Ученик, секущий по приказанию учителя своих товарищей.

Сидевший у порога ученик, так называемый секутор, с гибкой лозою в руке, усердно принимается за свою работу (Никитин. Дневник семинариста. – Воронежская духовная семинария,1840-е гг.). Секут, но только по разрешению смотрителя, и сечет не «секутор» из учеников… (Гиляров-Платонов. Из пережитого. – Коломенское духовное училище, 1830-е гг.).

Данный семинаризм, рожденный в духовной школе, вследствие ежедневных телесных наказаний – секуций (от лат. executio, сближено с секу, сечь), так и остался «местным», не вышел за пределы породившей его среды. В отличие от него фразеологизм масло жать был популярным в различных учебных заведениях, что отражается и в словарной статье. Масло жать (жать масло) – (общешк.) Большой гурьбой прижимать выбранных жертв к стене (вид «коллективной» школьной игры в ХIХ веке). Вдруг раздались крики: «Масло жать, масло жать из новичка!» Вся ватага бросилась на скамью, где я сидел, и меня приперли к стене… (Шеллер-Михайлов. Гнилые болота. – Петербургское училище, 1840-е гг.). Как невинны их забавы! То «Стрелочка» запоют, То, не мудрствуя лукаво, стенки строят, масло жмут (Тим-ковский. Сергей Шумов. – Московская классическая гимназия, 1870-е гг.). Слышно, как толпа пробирается в угол, напирает и давит своею массою попавших к стене… Попавшие к стене еле дышат, силятся выбиться наружу, а выбившись, в свою очередь жмут масло (Помяловский. Очерки бурсы. – Петербургское духовное училище, 1850-е гг.).

Подобные слова и выражения отражают историческую эпоху, реальные события далекого прошлого. Возникнув в различной школьной среде, они раскрывают характерные стороны жизни воспитанников учебных заведений, выявляя особенности речевого общения. Словарь, таким образом, даст возможность составить социолингвистический портрет ученических корпораций, отметив отличия и сходства. Он послужит материалом для сопоставления лексем ограниченных сфер бытования с лексико-семантической структурой общенародного языка и тем самым будет способствовать детальному исследованию русского языка во всех его разновидностях и проявлениях.

Новые данные об использовании текста «Первоевангелия Иакова» в древнерусских четьих сборниках

С. А. АнтошинаМурманский государственный педагогический университет

chvoitas@mail.ruдревнейшие славянские переводы, рукописные сборники

Summary. The tesis concerns with new facts of including the extracts from Protevangelium Jacobi to medieval Russian manuscripts. Among such manuscripts there have been found ones, having on date of Annunciation (25 of March, old style) the compilation of John Chrysostomos’s Homilia «Basilikwn musthriwn…» with 12, 15, 16 chapters of Protevangelium.

Научное изучение славянских переводов и текстов «Первоевангелия Иакова» (также известного под названиями «Евангелие Иакова» и «История Иакова») насчитывает около полутора веков. В разное время историю славянских переводов и особенности отдельных списков произведения исследовали С. Новакович, М. Н. Сперанский, А. Н. Попов, И. В. Ягич, И. Франко, В. М. Истрин и др. Ряд ученых считал, что существовал только один древнеславянский перевод «Первоевангелия», который позже неоднократно подвергался редактированию (И. В. Ягич); другие полагали, что древнейших переводов было два и оба сохранились в южнославянских и русских рукописях начиная с XIII–XIV вв. (А. Н. Попов, М. Н. Спе-ранский, И. Франко, В. М. Истрин).

Разные мнения также высказывались в связи с вопросом о богослужебном использовании «Первоевангелия» у славян. Так, В. М. Истрин не относил этот текст к богослужебным книгам, поскольку он указывался как апокрифический уже в древнейших сохранившихся славянских списках отреченных книг. А. де Сантос Отеро,

напротив, писал: «Der liturgische Gebrauch dieses Apokryphons hat seine Uberlieferungsform im slavischen Raum weitgehend bestimmt».

В своем исследовании, посвященном рукописной традиции древнеславянских переводов апокрифических текстов, А. де Сантос Отеро указал около 170 славянских рукописей, содержащих текст «Первоевангелия», среди которых большинство – русские рукописи, датируемые XIV–XVIII вв. В этих рукописях текст «Первоевангелия» помещался на определенные даты церковного года:

8 сентября (Рождество Богородицы) – текст целиком или несколько первых глав, в отдельных рукописях этот же текст встречается на 9.09 (Память праведных Иоакима и Анны), 21 ноября (Введение Богородицы во Храм), 8.12 (Зачатие Богородицы);

25 декабря (Рождество Христово) – обычно главы с 17 по 21 или главы с 22 по 24; главы 22–24 также часто помещались под 5.09 (Убиение пророка Захарии).

Все эти тексты включены, как считает А. де Сантос Отеро, in den liturgischen Buchern, среди которых рукописи

разнообразных жанров: сборники, торжественники, златоусты, минеи-четьи. Однако в распределении открывков по сборникам не прослеживается никакой закономерности, что может указывать на спонтанное использование отрывков «Первоевангелия» в них; фактически только в минеях-четьях одного комплекта могут встретиться чтения из «Первоевангелия» на все указанные даты: и на 5.09, и на 8.09, и на 25.12.

В 1990-е годы в нескольких российских рукописных хранилищах было выявлено чуть более 10 русских рукописных сборников XV–XVI вв., в которых использование отрывков из «Первоевангелия» носит обязательный характер и связано с определенными датами церковного года. Кроме обязательных чтений на 8.09 и 25.12, в них встречается использование отрывков из «Первоевангелия» на 25.03 (Благовещение).

В этих сборниках (Увар. 613, ГИМ; Пог. 805, РНБ; Рум. 436, РГБ и др.) на 8.09 указано чтение «Слова Иакова, брата Господня» (В лето написания обоюнадесять колен израилев…), на 25.12 – чтение «Слова Иакова, брата Господня, на Рождество господне» (Бысть во дни Ирода царя изыде повеление от Августа…), на 25.03 – чтение Слова Иоанна Златоуста (Царских таин празднество празднуем днесь, праздником начало…).

В основу обнаруженного чтения на Благовещение положен древнейший славянский перевод Cлова Иоанна Златоуста, открытый Н. Ван-Вейком и опубликованный им по Венскому Кодексу № 152 (137). Текст древнейшего перевода сокращен примерно на четверть и поновлен в лексическом и грамматическом плане: произведены некоторые лексические замены и даже пропуски в сравнении с венским списком, убраны некоторые грамматические архаизмы. В середину и конец

сокращенного текста сделаны вставки из «Первоевангелия»: главы 12 и 13 (самое начало) и глава 15. Вставленные отрывки из «Первоевангелия» имеют разночтения, порой значительные, с аналогичными фрагментами текста апокрифа из Чудовского сборника (XIV в.) и сентябрьского тома ВМЧ (XVI в.). В этом отношении вставки из «Первоевангелия», включенные в состав чтения на Благовещение, нуждаются в дальнейшем более детальном исследовании.

Сборники, в которых обнаружены чтения на основе «Первоевангелия», имееют схожий состав чтений и на дру-гие даты. Среди этих чтений есть переведенные с гречес-кого мучения и жития Симеона Столпника, Никиты, цар-ского сына; Дмитрия Солунского, Параскевы (на 28.10); Козьмы и Дамиана, Варвары, Николая; Алексия, человека Божия, Флора и Лавра и др.; чтения на памяти апостолов и учителей Церкви; похвальные слава на важнейшие праздники и исторические церковные события. Из древнейших оригинальных славянских произведений в сборники включены слова Климента Охридского и Иоанна, Экзарха Болгарского. Русский месяцеслов сборников пред-ставлен чтениями на Покров, памяти Михаила Чернигов-ского (часть сборников) и Бориса и Глеба (часть сборников). В целом содержание сборников указывает на их связь со старшим периодом русской книжности (до XIV в.).

Дальнейшее изучение как текстов чтений, составленных на основе «Первоевангелия», так и состава сборников позволит уточнить и расширить наши знания не только о характере использования «Первоевангелия» в древнерусской книжности, но и о репертуаре древнерусской письменности старшего периода в целом.

Способы словообразования, зафиксированные в славянских грамматиках XVI–XVII вв.

О. Л. АрискинаМордовский государственный университет, Саранск

ryobrushkina@list.ruспособы словопроизводства, суффиксация, префиксация, сложение

Summary. This investigation is devoted to studying of some ways of Slavonic wordbuilding of XVI–XVII centuries. These ways are characterized in aspect of productivity – unproductivity.

1.1. Как самостоятельный раздел науки о языке словообразование оформилось сравнительно недавно. Ранее ученые относили учение о словообразовании либо к морфологии, либо к лексикологии. В. В. Ви-ноградовым была четко выявлена специфика словообразования как самостоятельного раздела, имею-щего свою собственную проблематику и занимающего промежуточное положение между морфологией и лексикологией. Эта двойственная связь словообразования проявляется в многообразии способов образования новых слов.

1.2. Несмотря на то что словообразование – «моло-дой» раздел науки о языке, интерес к словообра-зовательным единицам и процессам проявился еще в ранний период изучения славянских языков – XVI–XVII вв.

1.3. Анализ лингвистических работ XVI–XVII вв. по-казал, что начальные этапы изучения словообразовательной системы более полно отображены в грамматиках «Адельфотис…», Л. Зизания, М. Смотрицкого, а также в «Грамматике» 1586 г.

1.4. В докладе рассматривается отображение спо-собов славянского словообразования в грамматиках XVI–XVII вв.

2.1. Как самый продуктивный способ в грамматиках данного периода фиксируется суффиксация. Однако, несмотря на продуктивность суффиксального образования, в учениях XVI–XVII вв. не было даже понятия о суффиксе (в отличие от окончания и предлога – приставки). Суффикс трактовался или как окончание, или как часть окончания. Поэтому иногда

суффиксальные единицы относили к разряду непроизводных с простым (нечленимым) начертанием, напр.: славный – слава (М. Смотрицкий), днесь – день (все грамматики).

Первым славянским лингвистом, заявившим, что слова могут производиться не только сложением и префиксацией, которую часто понимали как разновидность сложения: служебное слово (предлог – приставка) знаменательное слово, но и с помощью де-ривационных средств, находящихся в послекорневой позиции, был Л. Зизаний. Именно в его «Грамматике…» приведены примеры образования слов от первообразных с помощью суффиксов: небесный – небо, воздушный – воздух, земной – земля.

2.2.1. Второе место по продуктивности занимала префиксация. Причем в отличие от суффиксации она осознавалась как способ словопроизводства всеми лингвистами XVI–XVII вв. Вопрос в том, было ли это осознание связано с признанием приставочного присоединения как самостоятельного способа, или оно считалось разновидностью сложения.

2.2.2. Исследуя терминологическую обеспеченность морфемики и словообразования XVI–XVII вв., мы выявили, что функционирование термина с экспонентом предлог, употребляемого в значениях и части речи, и морфемы (приставки), обусловлено неразличением, неразделением учеными этих двух разноуровневых денотатов и понятий о них. В связи с чем логично было бы предположить, что префиксация в XVI–XVII вв. сводилась к сложению. Однако в отличие от последнего получила более широкое распространение. Сложение на данном

хронологическом этапе – как правило, сло-вообразовательное калькирование. Префиксация – исконный способ.

2.2.3. Примеры префиксального образования, зафиксированные в «Адельфотисе…»: посмеятелен, наношу, проиношу; в «Грамматике…» Л. Зизания: преблагословен, преписую, наношую; в «Грамматике…» М. Смотрицкого: преславный, препрославный, восхожу, нисхожу, прихожу, прохожу, расхожу.

2.2.4. Открытие словообразовательных возможностей приставочного аффикса в пределах одной части речи обусловило функционирование большего количества приставочных конструкций в более поздних грамматиках.

2.3. Сложение как способ словопроизводства было еще не развито и представляло собою в большинстве случаев словообразовательные кальки с классических языков или аналогичные им образования. В «Грам-матике…» 1586 г. мы находим три сложных слова, все они представляют собой имена собственные: Доброслав, Добромир, Радослав. В «Адельфотисе…» сложных слов два: пачепосмеятелен, прежедревле. Однако на современном этапе изучения способов словооб-разования эти единицы нельзя отнести к словам, образованным сложением. Здесь мы имеем дело с неморфологическим способом – лексико-синтаксичес-ким. Генетически эти слова возникли из словосочетаний посмеятелен паче и древле преже. В «Грамматике…» Л. Зизания приведены верные примеры сложных слов: благословен, благочинн?. Однако подобных единиц очень мало. М. Смотрицкий относил к сложению префиксальные образования: преславный, препрославный.

2.4. Зафиксированы на страницах грамматик XVI–XVII вв. единицы, образованные нулевой суффиксацией:

златый – злато (Л. Зизаний) и благїи – благо (М. Смотрицкий). Правда, последнее слово было отнесено к разряду первообразных.

3.1. Гипотетически можно говорить, что в «Адельфо-тисе…» была предпринята попытка выделить образования неморфологической природы в подвиде производных зиждительное имя: платонское и платонское, конское и конское, царское и царское, человеческое и человеческое. Но даже гипотетически однозначно классифицировать данный неморфологический способ не представляется возможным: то ли здесь лексико-синтаксический способ, то ли морфо-лого-синтаксический… Хотя возможно, что из-за описки в оригинале или в процессе перевода был «потерян» морфологический способ – суффикса-ция (напр.: платонское – платон, царское – царь и т. п.).

3.2. Примеры морфолого-синтаксического образования можно увидеть в терминологическом оснащении данных грамматик, в метаязыке словообразовательного раздела лингвистики XVI–XVII вв. Хотя говорить о данных случаях нужно, наверное, не как о результате, а как о процессе. Так, слова первообразный, производный, употребляемые вначале в качестве определений (прилагательных) только к слову вид, затем стали соотноситься с единицами слово, начертание, а потом функционировать и без этих опре-деляемых: небо – первообразное, небесный – произ-водное.

4. Таким образом, грамматики XVI–XVII вв. фиксировали как морфологические, так и неморфологические способы словопроизводства, которые характеризовались разной степенью продуктивности.

Историко-филологическое исследование славянских литургических текстов в составе служебников XII–XV вв.:

проблемные вопросы и методология исследованияТ. И. Афанасьева

Санкт-Петербургский государственный университетatha@mail.ru

литургика, текстлогия, церковнославянский язык, служебники, методика исследования

Summary. The article studies slavonic liturgical textes from sluzhebnik and describes methods to investigate them. There ia three as -pects in the research: archeographic, liturgical and philological.

Историко-филологическое исследование литургических текстов требует применения комплекса разноаспектных методов. Это связано с особым статусом богослужебных текстов в эпоху Средневековья. Христианская идеология и богослужение занимали центральное место в средневековом славянском обществе, и, следовательно, любые изменения в этой сфере влекли за собой исторически важные события. Таким образом, изучение литургических текстов суточного круга богослужения в составе служебника может дать результаты, представляющие интерес для самого широкого круга исследователей: историков, литургистов, филологов.

Исследование проводится в несколько этапов. Первый этап – археографическая работа и выявление всех списков конкретной службы. Объем рукописной традиции должен быть охвачен по возможности полностью.

Второй этап – историко-литургическое изучение службы и выделение основных этапов изменений в литургической практике, отразившиеся в данной службе.

Особенность литургических текстов, входящих в состав служебников, заключается в том, что в состав чинопоследования входят не только тексты, произносимые священником и дьяконом, но и уставные замечания, указывающие, как служить тот или иной обряд. Эти уставные замечания, а также состав чинопоследования (на-личие или отсутствие тех или иных молитвословий) являются источниками для историко-литургического

исследования. Выделенные на этом материале литургические редакции отражают эволюцию чинопоследования службы.

Третий этап – историко-филологическое изучение текста службы и выделение лингвистических редакций. Лингвистические редакции выделяются на основе сличения между собой постоянных частей текста. В чинопоследовании литургии ими являются молитвы священника. Наличие регулярно встречающихся разночтений в текстах молитв свидетельствует о лингвистическом редактировании по греческому оригиналу. Лингвистические редакции всегда существуют внутри литургических. Это объясняется тем, что исправление текста литургии всегда связано с церковными нуждами, без причин историко-церковного характера тексты литургий вряд ли могли быть предметом филологического интереса. Литургическая и лингвистическая редакции службы могут не совпадать между собой. Известны чинопоследования, принадлежа-щие к одной лингвистической редакции, но имеющие отличия в составе чинопоследования. Однако наоборот быть не может. Новая лингвистическая редакция всегда находится в составе нового чинопоследования.

Таким образом, при исследовании литургического текста выявляются факты, относящиеся к истории славянских государств, литургике и историческому языкознанию. Тексты литургий исследовались с историко-литургической

точки зрения, однако никогда не попадали в область интересов исторического языкознания. Для исторического языкознания они интересны тем, что один и тот же текст представлен большим количеством списков, а следовательно, языковые явления и закономерности, изу-чаемые на этих текстах, могут быть с большой долей уверенности отделены от случайностей. Более того, литургический язык – это язык нормированный, правильный, его нормы шлифуются многими поколениями славянских справщиков. На литургических текстах рельефно выделяются лингвистические «вкусы» различных эпох, они позволяют наглядно проследить процесс

развития церковнославянского языка как литературного языка православных славян.

При исследовании истории славянского перевода литургии Преждеосвященных Даров были выявлены десять славянских редакций, шесть из которых относятся к XI–XIII вв., а четыре появились в результате исправления богослужебных книг при введении в Византии и на славянских территорях Иерусалимского устава в XIV в. При справе текст литургии был серьезно отредактирован по греческим оригиналам XIV в., в результате чего и языковой уровень текста претерпел значительные изменения.

Эволюция форм выражения морфологизованных приглагольных определителей в русском языке 1

В. А. БарановУдмуртский государственный университет, Ижевск

baranov@udm.ruрусский язык, историческая грамматика, морфология

Summary. The work analyses the evolution of the forms of expression of verbal determinants in the old Russian language. The syn -cretic describing formations with -ü are substituted first by morphologic verbal forms with yat’ and then, after morphologic member-names as name attributes, by the forms with -o.

Известно, что в период XI–XIV вв. в русском языке окончательно формируется имя прилагательное как лексико-грамматический класс и значительно увеличивается количество отыменных приглагольных определителей – наречий на -j. И то и другое является закономерным результатом процесса поиска специализированных морфологизованных средств выражения приименного и приглагольного определений в русском языке. Они пришли на смену достаточно продуктивным в предшествующие периоды характеризующим формам 1) gh'ghjcnm, jelj,m, cdj,jlm, cjeuje,m, hfpkbxm, 2) ch'lmym, lhtdkmym, jenhmym и 3) наречиям на -'.

1. Причина неоднозначной грамматической квалификации неизменяемых форм на -m (они признаются и прилагательными, и наречиями, и существительными) кроется в их семантических свойствах и в отсутствии у них формальных частеречных показателей, что позволяет та-ким формам в древнейших славянских текстах занимать в синтагме позицию любого определения: как приименного – атрибута и предиката, так и приглагольного.

На наш взгляд, в древнейших славянских текстах формы на -m являются архаичными именными синкретами, сохраняющими синтаксическую свободу, а следовательно, и категориальную неопределенность. Только позиция в синтагме, и то отчасти, позволяет говорить о классифицирующих, грамматических особенностях этих форм. Поэтому сегодня нет возможности отнести образования на -m ни к одной из традиционных лексико-грамматических категорий.

Анализ образований на -m в новгородских служебных минеях XI–XIV вв. дает право говорить о том, что древне-русские богослужебные тексты сохраняют и продолжают традиции употребления наиболее архаичных характеризующих образований, которые обладают свойства-ми слов-синкрет. Семантика основы таких форм определяет регулярное их употребление в качестве определяющих слов, а синтаксическая функция в свою очередь обусловливает морфологизацию значения. Средством мор-фологизации является формант -m, осложняющий мягкую основу.

2. Первичные грамматические синкреты на -m явились производящей базой для суффиксальных образований с определительной семантикой типа ysy'imym, hfpkbxmy], jenhmybb. Об этом свидетельствуют и происхождение прилагательных из синкретичных имен, и то, что приименной атрибут первичен по отношению к обособив-шемуся в синтагме приглагольному атрибуту.

Одним из средств морфологизации определительного значения синкретичных имен явился суффикс -mym, который а) делал форму производной, а следовательно, переводил ее в активно формирующуюся группу имен-определителей, значение которых выражалось через

отношение посредством яркого словообразовательного показателя; б) дифференцировал формы с обстоятельственным (пространственным и временным) значением основы и формы с собственно определительным (качественным) значением, которые имели суффикс -my].

3. Следующим этапом формирования специализированных средств выражения глагольного определения явился этап активизации наречий на -'.

Сравнение данных древнерусских и старославянских текстов показывает, что от времени создания глаголических памятников до XIV в. активность форм на -' претерпевает подъем и спад: в древнейших глаголических рукописях формы на -' единичны или вообще отсутствуют (Синайская псалтырь – 4d', ujl', lj,h', Ассеманиево Евангелие – 4d', p]k', lj,h', k. n'), в кириллических старославянских памятниках происходит активный рост числа и употребительности наречий на -' (Супрасльская рукопись), в древнейших богослужебных восточнославянских рукописях XI–XIII вв. продолжает действовать тенденция активизации форм, и лишь в текстах XIV в. и более позднего времени уменьшается и употребительность, и количество наречий на -': они сохраняются в русских текстах как стилистическая примета славяно-книжного стиля.

Необходимость использования специального формаль-ного показателя для наречий на определенном этапе их развития доказывается, в частности, долгим, а тем самым показательным сосуществованием некоторых одно-основных наречий на -j и -' в славянских языках. Основой для появления новой модели приглагольных определителей является существование омонимичных форм на -j как в разряде приименных определителей, так и в группе имен с предметным значением. Потребность найти способ дифференциации наречий, с одной стороны, и прилагательных и существительных, с другой, стала причиной использования форм на -' в качестве морфологизованных приглагольных определителей и причиной их активизации в этой роли.

Понимание форм на -' как специализированных приглагольных определителей объясняет причины их продуктивности в поздних старославянских текстах: финаль -' служит средством образования собственно приглагольных определителей, в противоположность одноосновным образованиям на -j и формам на -m, которые имеют широкую характеризующую грамматическую семантику. На этом этапе – этапе функционально-семантической и структурной специализации наречных образований в пределах текста – приглагольные определители на -j, как непоказательные с точки зрения формы на фоне большого количества омонимичных образований, уступают место одноосновным образованиям на -'.

Есть все основания полагать, что использование наречных формантов -j и -' для осложнения разных

производящих основ является способом грамматикализации смысловых отношений, которые уже существуют между словами в синтагме. На первом этапе при существовании продуктивной модели прилагательных на -j активен дифференциатор на -', на втором – после перемещения в предикативную позицию нечленных имен и ухода их в пассивный слой происходит активизация наречий на -j.

Немаловажным фактором, который в славянских языках определил активизацию форм на -', стал и синкретизм форм на -j, их способность в различных синтаксических позициях обозначать или предмет, или его признак, или быть определением действия. Формы на -' изначально

обладали меньшими возможностями к омонимии и при отсутствии в синтагме соотносимых падежных форм имени, будучи изолированными в синтагме от именной группы, однозначно определяли действие.

4. Лишь после окончательного формирования категории имени прилагательного как членного имени постепенно освобождающиеся от функции приименных атрибутов нечленные формы начинают выполнять в синтагме роль приглагольных определителей, а формы на -j морфологизуются в качестве наречий. Сохранению же в древнерусском языке единичных форм на -' – lj,h', p]k' и под. – способствовало функционирование имен существительных на -j типа lj,hj, p]kj.

___________________________________1 Работа выполнена при финансовой поддержке РФФИ (грант № 02–07–90424 в) и РГНФ (грант № 01–04–12027 в).

Оптимизация структуры праславянского слога и эволюция восточнославянского инфинитива

Д. Д. БеляевТульский государственный педагогический университет

beltula@tula.netпраславянский язык, русский язык, консонантные сочетания, инфинитив, эволюция

Summary. The author analyses the mechanism of optimization of the consonant clusters in Common Slavic. The influence of this process on evolution of the infinitive forms, especially in Russian, is at center of attention.

1. Оптимизация консонантных сочетаний в начале праславянского слога, обусловленная развитием слогового сингармонизма, шла двумя альтернативными путями:

1) конвергентный – ассимиляция (ослабление контраста) или диэреза (уменьшение числа контрастов);

2) дивергентный – диссимиляция (усиление контраста) или эпентеза (увеличение числа контрастов).

В сочетаниях шумных согласных неоптимальными ока-зались контрастные пары двух типов. 1) Смычный ще-левой. Их оптимизация могла происходить только путем диэрезы С1С2 ® С2 – устранения начальной смычки.

2) Смычный смычный. Здесь возможна была также эпентеза С1С2 ® С1СС2 – снятие разрыва между размыканием и смыканием за счет переходного щелевого согласного, гоморганного С2; возникавший при этом контраст «смычный щелевой», разделяя судьбу исконных пар, устранялся: С1СС2 ® СС2. Но реальная конкуренция процессов отмечена только перед переднеязычными согласными: CT ® T / CST. Второй исход (наиболее органичное взаимодействие) становился тем вероятнее, чем ближе компоненты сочетания по месту образования и чем слабее разделяющая их морфемная граница. В итоге:

C1 C2 Корень ( детерминатив) Корень суффикс Префикс кореньT T ® TST (® ST) TST (® ST) TP T ® PST (® ST) – T T – PST (® ST) TK T ® T – KST (® ST) T –

2. T T. В результате преобразования инфинитивов типа: *p?d-teh,*m?t-teh ® {p?}{tsteh}, {m?}{tsteh} ® *pasti, *mesti – сформировалась продуктивная морфонема T || s (вторично: *jь-ti (– id-) ® блр. icьцi, пол. iść, слвц. isť; *klę-ti (– kľat-) ® рус. клясть, укр. клясти, блр. кляcцi, cлвц. диал. klasc).

3.  P T. Победа эпентезы восстанавливается в двух корнях:и.-е. *pHot? / о(r- – «отец» ® pst(о()r- ® *Stri-bogъ, *stryjь, *pa-storъka / -ъ; и.-е. *?k'u(-p(?)t-?r- – «быстролетящий» ® ?sўpst(?)r- ® ?s(ў)str- ® *(j)astrębъ.

Один корень зафиксировал колебание вариантов: и.-е. *n?-p?t-,*n?-pt? ® праслав. *nept(ьj)ь «племянник», *nepti – «племянница» ® net- / nepst- ® др.-рус. нетии, ст.-пол. nieć, ст.-чеш. neti, neteř, слвц. neter(а) – ст.-пол. nieść, nieściora, др.-рус. нестера, схр. н истера.

На устойчивой границе между корнем и суффиксом закономерно возрастают шансы на победу диэрезы: *dо(lb-tо(- ® *dolto. Но на этом фоне резко выделяются формы инфинитива, распределение которых в пространстве Славии близко к дополнительному:*gr?b-teh ® ст.-слав. ????? – рус. грести, рус. сев.-вост., укр. гребти, блр. грэбцi – др.-пол. grześć, др.-чеш. hřesti, диал. hřebsti, слвц. hriebsť, словен. grebsti, схр. грипсти.

Характер распределения указывает на позднюю эпоху. Но индукция s – не просто инновация по аналогии с глаголами типа *mesti. Ее источник – пересечение смеж-ных эволюционных траекторий в ходе конкуренции процессов: tt ® tst / t pt ® t / pst. Значительное

количественное преобладание инфинитивов c основой на -T- (бо-лее 20) обусловило аномальное закрепление вариантов: -{teh} / -{psteh} ® -ti или -sti. Затем основы обоих типов выравниваются по парадигме путем индукции губной фонемы.

Однако в русском литературном языке (как и в большинстве говоров) последний процесс не отмечен. Здесь прослеживается специфическая эволюционная траектория, очевидная еще для А. А. Барсова, но морфологами XX в. обычно игнорируемая, – интеграция морфонем С ||  и инфинитивного форманта -сть || -сти. Они объединяют более 200 глаголов типа: упа-сть, упа-л : упад-ут; ме-сти, ме-л : мет-ут – и гре-сти, скре-сти : греб-ут, скреб-ут, греб, скреб. Начиная с прогрести (XIII в.) подобные формы стабильно сохраняются в древне- и старорусских текстах.

4. К Т. Господствует диэреза: *l?kt?teh ® *letěti; *pl?kt?m ® *plet?. Об исходной конкуренции процессов свидетельствует единственный пример закрепления обоих альтернативных исходов благодаря семантическому от-талкиванию: *p?nk-tI(s ® {peN}{t-i} / {peN}{kst-I(} ® *pętь «5» : *pęstь – «кисть руки».

Самая серьезная проблема – частичная конвергенция *kt ´ *th – решается на базе модели А. Лескина: kt˙ (i) ® k’t˙ ® k’ť ® ť. В терминах праславянского сингармонизма: ’{ktV} ® ˇ{ktV} ® ˇ{tV} (формирование диезной просодемы конвергенция с нейтральной просодемой

диэреза). Для форм, не отражающих данное изменение, логично предположить, что к моменту конвергенции просодем в них уже не было k. Итак, речь идет о несинхронности действия диэрезы, источник чего надо искать в грамматическом пространстве.

Конвергенция охватила более 20 инфинитивов плюс единичные существительные *I(-склонения, к парадигме которого инфинитив восходит: *petˇi, *motˇi, *petˇь, *motˇь и др. Таким образом, преобразуемые комплексы 1) постоянно находились перед передним гласным; 2) были разделены актуальной морфемной границей, которая, с одной стороны, уменьшала шансы на развитие эпентезы, с другой – тормозила диэрезу, т. е. в итоге поддерживала исходное состояние. Траектория tt ® tst в данном случае не могла стимулировать эпентезу в силу равномощности классов основ на -K- и на -T-. Отсюда ’{tV} ’{k-tV} ® ’{tV} : ˇ{k-tV} ® ’{tV} : ˇ{tV}:

*mо(g-teh ® ст.-слав. ??m?, др.-рус. мочи, рус. мочь, луж., пол. mуc, чеш. moci, словен. moči, схр. мтћи.

Данные формы также могут подвергаться унификации, механизм которой зависит от трактовки генетически двусмысленной фонемы tˇ. При отнесении ее к корню идет наращение стандартного форманта: рус. диал. (нижег., казан.) моч-ти, словен. диал. mтč-ti, чеш. диал. moc-t, слвц. стар. mфc-t; при отнесении к аффиксу – восстановление заднеязычной фонемы, рус. сев.-вост., укр. мог-чи, блр. маг-чы. Следующая стадия – рус. сев.-вост., укр., мог-ти, блр. диал. маг-цi, – абстрактно говоря, может продолжать оба процесса, путем замены корневой фонемы или аффикса соответственно. Но ареальное распределение вариантов указывает на второй путь.

В русском литературном языке и большинстве говоров эволюционная траектория совпадает с предыдущей: мор-фонема K ||  специфический формант -чь.

Особенности функционирования предлогов в региональных южноуральских деловых документах второй половины ХVIII в.

М. В. БиньковскаяЮжно-Уральский государственный университет, Челябинск

vladimir-chel@yandex.ruделовой язык, предлоги, нормализация

Материалом исследования послужили тексты деловых документов, хранящиеся в Государственном архиве Челябинской области (ГАЧО). Это прежде всего впервые вводимые в научный оборот рукописные деловые тексты южноуральской письменности второй половины ХVIII в., представленные обширными малоизученными фондами разноструктурных деловых бумаг, которые касались гло-бальных и частных вопросов политической, хозяйственной жизни, административного устройства, церковного строения, юридических, государственных и межличност-ных отношений.

Скорописные деловые бумаги местного делопроизводства второй половины ХVIII в. сопоставляются нами со столичными документами – указами Сената и Синода, предписаниями царских канцелярий того же периода, изданными в «Полном собрании законов Российской империи».

Сопоставление текстов центральных и местных канцелярий позволяет судить о степени нормализации в одной из стилистических подсистем языка, о наддиалектности в функционировании предлогов, об их действительном значении как источнике стилеобразующих средств делового языка второй половины ХVIII в.

Региональные различия в функционировании предлогов не столь значительны по сравнению с традицией. Вместе с тем следует отметить некоторые особенности употребления предлогов в южноуральской деловой письменности.

Характерной приметой местных деловых документов является повтор предлогов перед каждым элементом составного числительного:

…собрать по дватцати по одной копейк? съ половиной… (И-15-1-7-6); …выдавать имеетъ по сту по тритцати по пяти рублей (И-33-1-970-1об); …в Мияскую крепость от-пущено по пятидесяти по восми копе?къ крупа по рублю по десяти копе?къ… (И-63-1-772); …продалъ я собственно свой домъ за тритцать за пять рублей (И-119-1-2-50).

Эта особенность, свойственная диалектной речи, характерна для скорописных деловых документов и не представлена в текстах центральных канцелярий.

В местных деловых документах также следует отметить еще живущее в ХVIII в. явление повтора предлогов при существительных:

…удержать не могут сiи укр?пленiи отъ силы проры-ва наводнениемъ в?шн?i и л?тней отъ дождевъ воды… (И-1-1-69-1).

Одним из ярких показателей делового языка южноуральских документов является употребление производного предлога вм?сто (кого, чего) в составе заключительных штампов, устойчивых канцелярских формул:

…вм?сто старосты терентiя рудакова подписался (И-50-1-1); 21 го дня 1799-го года вместо мещанина нефеда дернова по ево прозбе руку приложил мещанинъ Иванъ Чеглоковъ (И-1-1-1-9-20);

…челобитно вместо казака нифантья рукавишникова за себя казакъ игнатей суботин руку приложилъ (И-63-1-228).

В южноуральских текстах чаще встречается употребление предлогов в устаревших с точки зрения современного русского языка значениях.

Так, например, отмечаем устаревшее с точки зрения со-временного русского языка значение предлога по (кого, что) – «характеристика действия относительно предыду-щего, закончившегося действия»:

В молотовых фабрикахъ по отпускъ сег? работа происходитъ при ковке полосного железа (И-172-1-54-1).

Устаревшее делиберативное значение предлога за (кого, что):

спросить мидята игибаева за освобождение игибаева… (И-231-1-13-79);

…за вышеписанный учиненной с мужемъ е? поступокъ никого не прашивала (И-33-1-2-2об).

Здесь мы наблюдаем изменение глагольного управления: спросить [о чем?].

Следует отметить, что в местных деловых документах лексический предлог между нередко употребляется с роди-тельным падежом на месте позже утвердившегося в этом значении творительного падежа:

…для возвращенiя в зд?шнюю думу употребленныхъ изъ оной денегъ съ между себя собрали какъ то (И-1-1-78-3).

Кроме того, в южноуральских деловых документах широко представлено по сравнению со столичными документами компонентное варьирование предлогов.

Так, например, в переписке Демидова с приказчиками уральских заводов помимо фразеологического предлога за неимением (чего) отмечаем также предлоги по неименiю (чего) и от неимения (чего). Варьируется в наших примерах служебный компонент – лексический предлог. Варьирование является признаком колебаний при формировании норм:

…то за таким от неiменiя воды конфузомъ i остановкою ден?жнаго предела штобъ галка въ ротъ вамъ не вл?тела… (И-172-1-65-11).

Итак, в печатных и рукописных деловых документах второй половины ХVIII века, отражающих состояние делопроизводства центральных и провинциальных канцелярий, проявляется общерусская тенденция эволюции предлогов, которая позволяет говорить о наддиалектности процессов развития делового языка в целом и предлогов в частности. Вместе с тем язык документов центральных

канцелярий, указов Сената и Синода отличается более высокой степенью нормализации. Поэтому наибольшую устойчивость и соответственно минимальную вариативность обнаруживают предлоги в столичных документах, в то

время как в региональных южноуральских деловых документах функционирование предлогов характеризуется большей архаичностью и вариативностью.

Арготическое слово во времени и пространствеВ. Д. Бондалетов

Пензенский государственный педагогический университет1304@ssttu.samara.ru

социальные диалекты, арго, время, пространствоSummary. The author has the materiai on Russian Argos from the 18 th centry to the 21 st centry. He takes the examples of Suzdal Ar-gos from the Dictionary of P. S. Pallas (1789) and followes the time and space changes for 200 years (variants of initial 70 argos)on the territory of Russia from Belorussia to the East Siberia.

Владея материалом по русским тайным языкам (арго) с конца XVIII века по начало XXI вв., автор на примере «суздальских» арготизмов «Сравнительного словаря» акад. П. С. Палласа (1789 г.) прослеживает их изменения под влиянием фактора времени (за 200 лет) и фактора пространства (варьирование исходного лексического фонда в 70 арго) на территории России от Белоруссии до Восточной Сибири.

В социально-коммуникативной системе национального языка, помимо литературного языка, существуют диалекты двух типов – территориальные (местные) и социальные. И те, и другие являются категориями историческими, т. е. такими, происхождение, функционироваие и развитие которых зависит от социально-исторических условий. А условия бывают разными. Поэтому историзм стал методологическим принципом изучения как территориальных, так и социальных диалектов.

Несколько неожиданным кажется изучение социальных диалектов в пространственном аспекте, поскольку своим появлением они обязаны не территориальной, а социальной дифференциации общества. Однако территориально-диалектное их варьирование – реальный факт. Причем, особенно вариативны условные языки (арго). Задача настоящего исследования – проследить воздействие на изменение (эволюцию) русских арго двух факторов – временного и пространственного.

В качестве исходной для анализа берем офенскую (офе-ня – торговец, коробейник) лексику, зафиксированную в «Сравнительных словарях…» (1787–1790 гг.) акад. П. С. Палласа – 115 слов-арготизмов и 1) прослеживаем степень сохранности этого фонда слов в более поздних фиксациях арго, 2) разновидности отклонений слов от их первичного облика – фонетические, семантические и др., 3) зоны первичного (владимирско-суздальского) и позднейшего распространения данного арго и его лексики на других территориях, 4) родственные связи «суздальских» арго-тизмов с другими восточнославянскими арго – на территории России, Украины и Белоруссии, 5) источники «суздальского» фонда арготизмов – русские и иноязычные, преимущественно греческие, 6) влияние фактора времени, пространства и других причин на функциональную и материально-языковую эволюцию арготической речи. Все это в итоге покажет общетеоретическую и практическую ценность изучения арготической лексики в ее истории.

С момента записи суздальских арготизмов в Словаре Палласа (в рубрике 12 – «по-суздальски») до конца XX в., т. е. в течение 200 лет:

1) без существенных изменений сохранялись слова: стод – бог, хрутин – отец, масья – мать, збран – брат, миндра – сестра, елтона – жена, шиктора – дева, котюрёнок – мальчик; котёва – голова, сквожа – лицо, митес – нос, вершало – глаз и др.; 2) с небольшими изменениями в фонетике, морфологии и семантике дошли слова (алынья алынья; дивара дивера; кентрус кетрус; скитайло скитайла; збран (брат) товарищ, ты; кимать дремать, лежать; 3) расширилась география распространения самого арго – оно вышло за пределы Владимирской губ. (обл.) в губернии: Костромскую, Тверскую, Рязанскую,

Симбирскую, Ярославскую, Орловскую, Пензенскую и др.; 4) владимировское арго утратило реальные контакты и родственные связи с подавляющим числом вариантов («диалектов») арго на территории Поволжья, Алтая, Сибири, а также Белоруссии, Украины и Польши (по данным наших экспедиций во Владимирскую, Костромскую, Нижегородскую, Московскую, Тульскую, Ульяновскую, Калужскую обл., на территорию Карелии, Алтая, Белоруссии (См. «Карту распространения арго русских ремесленников и торговцев» в кн.: Бондалетов В. Д. Условные языки русских ремесленников и торговцев. – Рязань, 1974); 5) в суздальском арго и его дочерних ответвлениях установлено наличие как русских (типа грызик – зуб, красима – кровь, миндра – сестра), так и иноязычных по происхождению слов, преимущественно греческих: вокса – лес, ворыхан – петух, ворыханка – курица, гальмо – молоко, гир – стар, декан – десять, здью – два, кентрус – камень, кимать – спать и др., а также финноугорских (хаз – дом), тюркских (бусать – пить).

Выводы. 1. Времени подвластны все формы существования языка, в том числе и социальные диалекты, в частности такой из них, как условные языки (арго) ремесленников, торговцев и близких к ним социальных групп. 2. Время вносит изменения как в арго в целом, так и в его отдельные слова: меняются способы пополнения сло-варного состава арго, степень актуальности арго, его ве-дущая функция (вместо тайной может развиться экспрес-сивная). 3. Меняется география распространенности арго (она зависит во многом от социальных причин). 4. Живых арго осталось немного; большая часть их утратила свою конспиративную функцию, свой словарь, способы и приемы словосоздания и отмерла. 5. Пространство, т. е. расположение арго, место жительства их носителей и места функционирования тайноречия влияют на судьбу арго – обычно они дробятся на варианты (диалекты), некоторые из вариантов расширяют свой лексический фонд до 1000 и более слов и получают особые названия (нередко в добавление к офенскому) – языки: масовский, галивонский (он же алеманский), жгонский, матрайский, сузьянский, шубрейский (он же кубрацкий – в г. Дорогобуже Смоленской обл.), билямский (в Карелии), латынский (в Мордовии), понатский, кантюжный. 6. На словарный состав арго влияет и профессия арготирующих, она добавляет 3–4 процента профессиональных слов (в языке шерстобитов, портных и др.) 7. Наиболее заметные изменения (обновления) в лексическую систему арго вносит иноязычное языковое окружение нового варианта арго.

Все рассмотренные факторы – история (время), пространство (местонахождение арго, маршруты его носителей, их межэтнические контакты и др.) – действуют в совокупности. И задача лингвиста – определить доминирующую роль каждого из факторов в каждый исторический период. При таком подходе к исследованию арготической материи можно обогатить не только общелингвистическую теорию, но и методы изучения языка и разнообразных форм его существования.

К судьбе заднеязычных согласных в праславянском языкеЮ. Я. Бурмистрович

Хакасский государственный университет имени Н. Ф. Катанова, АбаканTanyaN@khsu.ru

группофонема, палатация, палатальный, палатализация, палатализованный

Summary. The report makes a distinction between the notions of intra-group-phonemic and intra-syllabic synharmonism and be -tween the notions of palatation and palatalization of back consonants. Further on all cases of palatation and palatalization of those consonants in the course of the history of the proto-Slavonic language are being explained.

Если иметь в виду параграфы учебников по курсу «Старославянский язык», посвященные праславянским заднеязычным согласным, то вплоть до последнего времени речь в этих параграфах шла о трех палатализациях заднеязычных, первая из которых породила из заднеязычных передне- или среднеязычные палатальные шипящие, а вторая и третья – передне- или среднеязычные палатальные свистящие.

Но если иметь в виду такие открытия ХХ в., как разграни-чение палатальных и палатализованных звуков [А. И. Томсон и О. Брок 1910], разграничение палатаций и палатализаций заднеязычных, первые из которых порождали из заднеязычных среднеязычные палатальные звуки, а вторые – переднеязычные или заднеязычные палатализованные звуки [Б. Каллеман 1950], разграничение группового и слогового сингармонизма [Э. Петрович 1958], понятие группофонемы [В. К. Журавлёв 1961], то все, касающееся праславянских заднеязычных, видится гораздо объемнее, тоньше, точнее, чем это показывают учебники по названному курсу, и выглядит все это сейчас так.

В ранний период существования праславянского языка в нем как разрешение предшествовавших противоречий возникли группофонемы – тесные сочетания согласного и следующего за ним слогового гласного, объединенные одной тональностью и поэтому лишь совместно выполнявшие фонемную функцию. Вместе с ними возник и фонетический закон внутригруппофонемного сингармонизма, под действием которого все согласные, кроме заднеязычных, бывшие до того непалатальными и непалатализованными (акустически недиезными), перед гласными переднего ряда первичного, монофтонгического происхождения (акустически диезными) становились также диезными (артикуляционно палатализованными). Заднеязычные же, которые акустически были бемольными (артикуляционно велярными), перед такими же гласными становились акустически нейтральными (артикуляционно среднеязычными палатальными, да еще и с изменением в шипящие). Это произошло потому, что в отличие от недиезности, которая хотя и отличалась от диезности, но не была ей прямо противоположна, бемольность не просто отличалась от диезности, но и была ей прямо противоположна, как плюс минусу. А объединение прямо противоположных явлений дает нуль, который артикуляционно для согласных и означает палатальность, а акустически – нейтральность. Вместе с гласными палатальный шипящий образовал нейтральную группофонему, например: к° ·? ® ’(č’’?). Этот процесс был первой переходной палатацией заднеязычных согласных. После получившихся палатальных шипящих согласных произошел процесс ? ® ?, который фонемизировал палатальные шипящие звуки, вывел их из подчинения заднеязычным квазифонемам (как компонентам группофонем) и передал их в ведение палатальных шипящих квазифонем.

В средний период существования праславянского языка в нем началась генерализация группофонем, т. е. распространение группофонем на все пространство каждого слова, что проявилось как втягивание группофонемами в себя остававшихся в словах одиноких фонем.

На первом этапе среднего периода втягиваться в группофонемы стали те фонемы, которые стояли в словах перед группофонемами. В связи с этим начал действовать фонетический закон строгой последовательности квазифо-нем в группофонеме. Среди процессов данного этапа было и втягивание в себя диезными группофонемами, начинав-шимися сонорной квазифонемой, заднеязычных фонем, стоявших перед такими группофонемами. Заднеязычный

при этом становился не каким-либо иным, а диезным, палатализованным, например: k° + ·(r··?1) ® ·(k·r··?1). Это был процесс первой непереходной палатализации заднеязычных. Но такой диезный заднеязычный не чередовался с недиезным или нейтральным. А потому и не занял диезную нишу, как другие согласные.

На втором этапе среднего периода втягиваться в группофонемы стали те фонемы, которые стояли в словах после группофонем. В связи с этим начал действовать фонетический закон открытых слогов, который наряду с другими процессами вызвал монофтонгизацию дифтонгов ?h и ăh. До этого группофонема по протяженности могла быть и равной слогу, и меньшей, чем он. Теперь же по протяженности она стала всегда равной слогу.

На третьем этапе среднего периода в связи с тем, что группофонемы совпали со слогами, бывший закон внутри-группофонемного сингармонизма превратился в закон внут-рислогового сингармонизма. Если перед дифтонгами ?h и ăh в слове стоял заднеязычный, то после монофтонгизации этих дифтонгов заднеязычный оказывался перед вторичным, дифтонгического происхождения гласным переднего ряда ?2. Это и разрушало группофонему, и противоречило закону внутрислогового сингармонизма. Чтобы и группофонема восстановилась, и названный закон не был нарушен, заднеязычный должен был измениться. Но теперь система предоставила несколько возможностей для восстановления группофонем. В праславянском языке были испытаны все возможности, но разные результаты были закреплены в разных диалектах, например:

’(š’’q2)(1),(h?()h ® h° + ·q2 ® ·(s··q2)

(2),·(h··q2)

(3).Результат (1) представил собой вторую переходную

палатацию заднеязычных, которая отразилась, да и то частично, лишь в западном диалекте праславянского языка (ср. чешск. љery, польск. szary – «серый»). Результат (2) представил собой первую переходную палатализацию заднеязычных, которая отразилась во всех диалектах праславянского языка, но больше всего в южном и восточном (ср. ст.-сл. и др.-русск. ?h??). Результат (3) представил собой вторую непереходную палатализацию заднеязычных, которая особенно ярко отразилась в северо-западных говорах восточного диалекта праславянского языка (ср. новгородское диалектное кевь на месте общерусского цевьё).

В поздний период существования праславянского языка произошло разрушение группофонем. Первым показателем этого разрушения явилась вторая переходная (бо-дуэновская) палатализация заднеязычных, которая прошла после гласных переднего ряда и иногда после пала-тализованного r· перед гласным непереднего ряда ?, напри-мер: *(wў) ·(s·k·l··?1)(k?) ·(t··?2) ® *wўskl··?1c·?t··?2. Главным здесь было то, что процесс шел через границы группофонем и слогов. Бoльший крен в сторону палатализованных (диезных), а не в сторону палатальных (нейтральных) вызывался системой, в которой все согласные, кроме заднеязычных, занимали три ниши – недиезную, диезную и нейтральную, а заднеязычные две ниши – недиезную и нейтральную. Теперь же заднеязычным представилась возможность занять, как и всем другим, и диезную нишу. Сама же вторая переходная палатализация сыграла ту же роль, что и давний переход ? ® ?: она фонемизировала палатализованные свистящие звуки.

Значение Кирилло-Мефодиевского книжного наследия для современной русской языковой личности 1

Е. М. Верещагин Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН, Москва

veresagn@online.ruязыковое традирование, специфика русского НЗ

Summary. The tradition of the NT in Church Slavonic and Russian (in the current linguistic situation) is investigated. Through a comparative philological analysis the author shows the unique semantic nature of the Russian Holy Scripture mirrored in the NT texts accepted in the Synodal period and broadly circulating now.

1. Согласно Житию Кирилла Философа (гл. XIV), переводческие труды первоучителей славян начались с Евангелия апракос. Первые записанные Кириллом и Ме-фодием фразы взяты из Пролога Евангелия от Иоанна: ?????? ????? ?????7 ? ????? ????? ??? ?8?7 ? ?8? ????? ?????7 ?? ?? ?????? ??? ?8?7 ???? ???? ????_?7 ? ??????? ???????? ?? ??????7 ??? ?????? (по Зогр). Если этот фрагмент (XI в.) сопоставить с текстом ныне (в XXI в.) употребляемого синодального Евангелия на

церковнославянском (далее: цсл.) языке, то обнаруживается всего одно лексическоеотличие: ?? ????1?? ?_ ???1??, ? ???1?? ?_ ?? ??7?, ?3 ??7? ?_ ???1??. ??1? ?_ ?3?????2 ?? ??7?: ???8 ??1?? ??1??, ?3 ??? ????2 ?????1?? ??1???, %5?? ??1???.. (Морфология и орфография, естественно, изменились.) Лексическое варьирование остается в пределах лексического фонда, известного с глубокой древности, и сказанное справедливо по отно-

___________________________________1 Исследование выполнено по программе фундаментальных исследований Отделения историко-филологических наук РАН «История, языки и

литература славянских народов в мировом социокультурном контексте» (проект 5.22).шению ко всему Евангелию. Соответственно можно вполне обоснованно (с итоговыми цифрами в руках) утверждать: евангельский текст, вышедший из-под пера Кирилла и Мефодия, отнюдь не утрачен в синодальной славянской версии, и только справедливо, что синодальная цсл. версия обладает в Русской Православной Церкви (далее: РПЦ) непререкаемым авторитетом (в том числе и по причине благоговения перед памятью первоучителей). Митр. Московский Филарет (Дроздов) не случайно придавал именно славянской (Елисаветинской) Библии (не масоретской и не Септуагинте!) «догматическое достоинство» и требовал ее «охранительного упот-ребления» при выполнении переводов Священного Писания на современный русский язык.

2. Современное ( синодальное) славянское Евангелие своей семантикой ощутимо отличается от евангельских текстов, принятых в Западной Европе. В качестве показательного материала для сопоставлений мы избрали английское Евангелие, но в принципе можно было бы обратиться и к текстам на любом другом европейском языке. Об Иосифе Обручнике в Мф 1:19 сказано: ?4w1???? ?? ?p?? %3?2, ???0?? ??1? …, ??????_ ??1? ?????1?? ?+. В восьми употребительных версиях английского перевода атрибут Иосифа передан по-разному: being a just man – «будучи безупречным человеком» (King James Version, Revised Standard Version); being a man of stern principle – «будучи человеком твердых принципов» (Living Bible); was a man who always did what was right – «как человек, который всегда поступает правильно» (Today’s English Version); a righteous man – «справедливый человек» (New Iinternational Version); who was a good man – «который был хорошим человеком» (Phillips Modern English); being a man of honor – «будучи человеком чести» (Jerusalem Bible) и being a man of principle – «будучи принципиальным человеком» (New English Bible). В славянском Евангелии именование ???0?? (в разных формах, в том числе множественного числа) встречается 28 раз, и среди дальнейших английских номи-наций представлены: the godly men – «Божьи люди», those who lived good lives – «которые жили доброй жизнью», good men in the past – «хорошие люди прошлого», holy men – «святые люди», the saints – «святые», the true men – «пра-вдивые люди», the virtuous «добродетельные», а God-fearing man – «богобоязненный человек», an upright man – «прямой человек», respectable people – «почтенные люди» и т. д. Иоаким и Анна названы: ??1??? ?? ???0?? )5?? ????? ??7??? (Лк 1:6), а в английских переводах они именуются по-разному: godly folk – «Божьи люди», both lived good lives – «оба жили хорошей жизнью», were upright – «были прямыми», truly religious people – «истинно религиозные люди», were worthy – «были достойны», were upright and devout – «были прямыми и преданными». Видно, что в переводах отнюдь не присутствует поле прямых и ассоциативных смыслов лексемы ???0??,

хранимое церковнославянским языком и восходящее к греч. divkaio» и к евр. zaddik. Ценное для догматического и нравственного богословия понятие праведности в «среднеевропейских» версиях Евангелия или изначально отсутствовало, или не удержалось. Праведными в Евангелии называются угодники, в том числе те, которые, оставаясь в миру, ни в чем не отступали от закона Божия и всегда хранили Ему верность. В месяцеслове РПЦ праведные выделяются в отдельный лик. Поэтому когда в «среднеевропейских» переводах представлен отказ от прямой (общей и по смыслу комплексной) номинации данной категории святости и использованы конкретные, пусть и положительные, атрибуты (безупречный, справедливый, принципиальный, честный, хороший, добрый, правдивый, богобоязненный, прямой, достойный, религиозный, преданный, почтенный и т. д.), на практике модифицируется смысл, прямо и однозначно выраженный в исходном евангельском тексте. Данные атрибуты, вполне вероятно, приложимы к праведному человеку, но они не синонимичны и даже могут быть поставлены в контрарные отношения. Так, парадоксальным образом справедливый человек (т. е. действующий ради соблюдения формальных прав) может не быть праведным.

3. Аналогичному анализу на фоне славянского Евангелия были подвергнуты концепты крещение, заповедь, знамение, лесть (и прельстить), помышления, скверна, (по)миловать, милосердие, жестосердие, пакибытие, сви-детельство, премудрость, проповедь, напасть, хула, усоп-шие, разделение и др. Все они в английских версиях обнаруживают существенные семантические отличия от славянского текста. Существенные элементы христианского учения передаются посредством конкретизации и упрощения исходного текста. Ср. Мф 5:39: ?6?? ?? ??7? ??1?? ?? ?????1?????? s??2 на фоне: don’t resist violence – «не сопротивляйтесь насилию», do not take revenge – «не мстите», do not resist an evil person – «не сопротивляйтесь гадкому человеку», do not resist one who is evil – «не сопротивляйтесь тому, кто зол», offer the wicked man no resistance – «не оказывайте сопротивления мерзкому человеку»; do not set yourself against the man, who wrongs you – «не настраивайтесь против человека, который вредит вам».

4. В свете изложенного допустимо сказать, что российская культура обладает собственным, неповторимым Четвероевангелием (продолжающим Кирилло-Мефодиев-скую традицию). Тем самым во всемирном христианском учении открывается еще одна грань. Евангелие имеет огромное значение для менталитета православных верующих и культурных агностиков, определяет их языковой вкус, что, безусловно, сказывается на статусе и перспективах развития современного литературного русского языка. По мере расширения церковного образования значение

Кирилло-Мефодиевского цсл. Евангелия, а также и русских переводов, зависящих от него, будет только возрастать.

Pодовая синонимия с русском литературном языке второй половины XVIII в. (на материале писем)

И. А. ВотяковаУдмуртский государственный университет / Гранадский университет (Испания)

irinavotyacova@udm.ruродовая синонимия, существительнoe, XVIII век

Summary. We analyzed gender synonymy during the second half of the eighteenth century. Gender oscillations are characteristic of words borrowed from other languages. The choice of gender conditioned as a rule by the noun stem type.

Распределение существительных по родовым группам в XVIII в. в нашем материале в целом соответствует современной системе русского языка. В то же время встречается ряд существительных, которые характеризуются колебанием в принадлежности определенному роду – мы отмечаем такое явление, как родовая синонимия – «случаи использования однокоренных синонимических образований, принадлежащих различным грамматическим родам» [1]. XVIII в., по мнению исследователей, отличается наиболее интенсивным распадом родовой синонимии, который завершился к первой четверти – первой половине XIX века [2].

Нами зафиксированы следующие пары: жребий – жребие, намек – намека, реформ – реформа, степень (м. р.) – степень (ж. р.), титло – титла. Особый интерес, на наш взгляд, вызывают вторая и четвертая пары как собственно русские явления, не связанные с заимствованием.

Намек – намека: «Загадка, намек – гибель, но чистое название слов и имян» [Суворов, 380]; но: «…в С[анкт]-Петербурге внаруже и внутре вообще приветствован был я знатно: загадкою, намекою, немогузнайкою с украшением, как угодно» [Суворов, 532] и др. В Словаре Академии Российской это слово отмечено как существительное, имеющее только форму множественного числа. Обращает на себя внимание тот контекст, в котором употребляется данное слово: во-первых, оно отмечается в перечислении с другими именами на -ка; во-вторых, такие существительные стилистически окрашены. Возможно, при употреблении с другими суффиксальными именами на -ка в результате аналогии это слово получает не только форму женского рода с конечным -ка, но и соответствующую неодобрительно-пренебрежительную окраску. Позднее указанное существительное относится только к мужскому роду, о чем свидетельствуют данные словаря В. И. Даля, словаря А. С. Пушкина. В письмах А. В. Суворова мы встречаем подобную форму заработка, для которой характерны те же особенности, что и для отмеченного выше существительного намека: «В неурожае крестьянину пособлять всем миром заимообразно, без всяких зароботок, чиня раскладку на прочие семьи совестно при священнике и с поспешностию» [Суворов, 151]. Появление данной формы вызвано взаимодействием существительных на -ок с существительными на -ка. В конце XVIII – начале XIX в. слова того и другого словообразовательного типа часто не различались ни в лексическом, ни в стилистическом отношении: при-бавка – прибавок, поступка – поступок, нападка – нападок [3].

Существительное степень, как свидетельствует наш материал, также колеблется в родовом оформлении: «Вся-кая вещь никогда на одном степени возрастает или упадает…» [Суворов, 108]; но: «Падаю ниц пред Божиим провидением! Россия возведена на высшую степень» [Суворов, 408]. Однако, например, в письмах М. Н. Му-равьева и Г. Р. Державина данное слово отмечается только как существительное женского рода. Такое же упот-ребление характерно и для А. С. Пушкина: «Восторг умов дошел до высочайшей степени… члены сей степе-ни имели право каждый приписать себе товарищей…» [Пушкин, 16], хотя анализ других источников показывает, что еще в начале XIX в. данное существительное могло

принадлежать и к мужскому, и к женскому роду. Колебание в роде возникли вследствие характера формообразующей основы слова: в русском языке существительные, оканчивающиеся на мягкий согласный и на шипящие, издавна относились к мужскому или к женскому роду (гость и кость, олень и тень… и под.).

В нашем материале мы отмечаем ряд имен, которые в современном русском языке характеризуются другой родовой принадлежностью: госпиталь, пасквиль, профиль, валторн, депеш, диэт, карьер, кокард, кулис, перспектив, эмблем. Все слова являются заимствованными, ведь известно, что конец XVIII в., как и, вообще, весь XVIII в., отличается наплывом огромного количества иностранных слов, которые начинают осваиваться в русском языке лексически, грамматически, фонетически и т. д. Неполная грамматическая освоенность слова при заимствовании, а также несовпадение фонетической структуры с русскими существительными, как и неопределенность формального признака (например, мягкость конечного основы), усугубляли колебания в роде [4]. Кроме этого, нужно учитывать род данного существительного в языке-источнике или в языке, через посредство которого оно переходило в русский язык.

Все слова по характеру формообразующей основы можно разделить на две группы: существительные с твердой формообразующей основой – валторн, депеш, диэт, карьер, кокард, кулис, перспектив, эмблем; существительные с мягкой формообразующей основой, все на -ль – госпиталь, пасквиль, профиль. Данные существительные демонстрируют поразительную зависимость родовой принадлежности от характера формообразующей основы. Если существительное заканчивается на твердый согласный, то впоследствии оно относится к женскому роду, и, наоборот, с мягкой формообразующей основой – впоследствии характеризуется как существительное мужского рода, хотя имена последней группы могли принадлежать или к мужскому, или к женскому роду. Данная особенность, может быть, обусловлена тем, что почти все отмеченные выше существительные были заимствованы из французского языка.

Итак, колебание в роде наблюдается в большинстве своем в иноязычных словах, распределение которых по родам в нашем материале шло по конечному согласному формообразующей основы. Среди русских по происхож-дению слов колебание в родовой принадлежности отмечено среди отглагольных существительных.

Литература1. Марков В. М. Историческая грамматика русского языка. Именное

склонение. М., 1974. C. 10.2. Шамина Н. А. Явления родовой синонимии в русском языке:

Дисс. … канд. филол. наук. Казань, 1971. C. 353. 3. Изменения в словообразовании и формах существительного и

прилагательного // Очерки по исторической грамматике русского литературного языка XIX века. М., 1964. C. 142.

4. Никитевич В. М. Грамматические категории в современном русском языке. М., 1963. C. 40.

ИсточникиСуворов А. В. Письма. М., 1986. 808 с.Пушкин А. С. Собр. соч. Письма (1815–1830). Т. 9. М., 1977; Т. 10.

М., 1978. Письма русских писателей XVIII века. Л., 1980. С. 44–67.

Лингвокультурологическая значимость документов Тобольского мужского Знаменского монастыря второй половины XVIII в.

М. С. ВыхрыстюкГосударственное образовательное учреждение высшего профессионального образования

Тобольский государственный педагогический институт им. Д. И. Менделееваmargaritavv@mail.ru

лингвокультурологические исследования, монастырское деловое письмо

Summary. The report reflects the problems of linguistic-cultural importance of Tobolsk Znamenskiy monastery of the second half of 18th century. The manuscript documents of this monastery reflect all many-sided life of this church establishment, there by they have great value for linguists as well as for historians and cultured persons.

I. Самый большой в Сибири Тобольский мужской Знаменский монастырь просуществовал более трех веков: с 1595 по 1918 гг. Это был монастырь, входивший в число пятнадцати мужских монастырей первого класса, которыми руководили архимандриты. Он сыграл важную роль в деле освоения сибирского края, выполняя функцию центра просвещения. К середине XVIII в. он стал крупным миссионерским центром Сибири, поместьем феодального типа, обладавшим большим количеством пашенных земель, а также обширными лесными, рыбными, сенокосными угодьями. В его состав входило пять каменных церквей. При монастыре действовали церковно-приходская славяно-латинская школа и пансион для детей-хантов, что было важно в деле христианизации местного населения. Вся трехвековая история монастыря, его становление и процветание, вся его жизнедеятельность тесно связаны с историей города Тобольска, бывшего тогда столицей огромной губернии, включавшей Урал, Сибирь и Дальний Восток, центром ее духовной и культурной жизни, кафедральным городом Сибирской епархии.

II. Скорописные деловые бумаги Тобольского Знаменского монастыря XVIII в., хранящиеся в Тобольском государственном архиве, содержат богатые сведения о многоплановой жизни обитателей известного культового заведения. Объем тезауруса, формирующий смысловое пространство текста и отражающий языковую картину этого своеобразного, относительно замкнутого ми-ра, достаточно широко представляет и конфессиональную, и чисто бытовую сторону жизни монашества и связанного с монастырем крестьянства. Документы раскрывают богатейшую картину внешней и внутренней жизни монастыря, показывают отношение к нему крестьян из близлежащих деревень и взаимоотношения с другими предприятиями города.

III. Язык монастырских документов в силу своей содержательной специфики (соединения традиционных штампов книжно-славянского и делового языка с отражением обиходно-разговорной стихии) представляет собою «трехслойный» сплав стилистических языковых эле-ментов с разноплановой лексической информативностью каждого пласта.

IV. Лексико-фразеологический состав основных тематических групп разнообразен.

1. Наиболее широко отражена в текстах хозяйственно-экономическая жизнь монастыря и крестьянства, зависимого от него. Самые частотные слова и устойчивые сочетания отражают многообразный бытовой мир (сель-скохозяйственный труд, его орудия и продукты производства, быт, здесь же названия строений, одежды, обуви и тканей): вселетная работа, вотчинные места, жерновые каменья, мухояр, подпруги, сукно каруновое; торговые и социально-экономические отношения, к ним примыкают названия денег, мер длины и веса: заплатить доимку, кабацкие доходы, корчемствовать, питейная продажа, подушные деньги, шнуровая книга,

десятина, полусажень, скала, трельник, четверть с осьминою, четь.

2. Многообразна в качестве номинаций лексика и фразеология, имеющая отношение к церкви, обрядам. Среди них названия церковных служб и обрядов, церковных учреждений, должностей и титулования: благодарные молебствия, благочинный священник, исполнение Епитимии, конфирмованное учреждение, послушник, рекрут.

3. Поскольку в монастырь попадали люди разных сословий, в лексиконе его документов встречаются различ-ные названия лица по роду деятельности и социальному статусу: беглые люди, вестовой солдат, воротник, заподканцелярист, колодник, питух, казначей, рекрут.

4. С делопроизводством связана административно-кан-целярская лексика и устойчивые словесные комплексы – названия адресата государственных учреждений, лиц разного ранга, названия административных единиц, а также именования составителей документов и служащих канцелярии: вышеписанный проситель, городовые канцелярии, доброхотные датели денег.

5. Этикетная лексика и фразеология явно окрашена чинопочитанием вышестоящих со стороны низших по рангу – «приличествующим» самоуничижением: благорассмотрительное милосердие, Высокопреподобие ваше, дабы соблаговолено было, нижайший послушник, отеческое благословение.

6. В текстах широко представлена ономастика Тоболь-ского края: антропонимы, именующие мужчин и женщин: Агафон, Бурей, Дорофей, Ермолай, Савва, Устинья; топонимы от соответствующих фамильных прозваний: деревни Ворогушино, Ламьина; Николаевская заимка, Ослиярская слобода, Ялуторовский острог.

В составе тематических групп полнота и содержательная информативность названных лексико-фразеологических групп различна.

Таким образом, скорописные документы раскрывают богатую картину внешней и внутренней жизни монастыря. Описывая каждодневную многоплановую жизнь монахов и крепостных крестьян, они дают полное представление о его жизнедеятельности, а следовательно, о жизнедеятельности в целом монастырей того времени. Поэтому изучение никем не исследованных материалов Тобольского мужского Знаменского монастыря интересно и познавательно не только в лингвистическом, но также в историческом и в общекультурном аспекте.

ЛитератураБорковский В. И. Традиционные памятники древнерусской

письменности // Вопросы языкознания, 1952. № 3. С. 31–36.Глинкина Л. А. О статусе деловой письменности XVIII в. в системе

русского национального языка // Международная юбилейная сессия, посвященная 100-летию со дня рождения академика В. В. Виноградова: Тезисы докладов. М., 1995. С.  11–15.

Межъязыковая омонимия как результат исторических процессов (на материале разновременных переводных текстов XVIII–XX вв.

Н. В. ГабдрееваКазанский государственный технический университет им. А. Н. Туполева

olga@kipmea.kstu-kai.ruSummary: The article is said that lexical meaning of French adoptions has some differences in translations, including translations in Rus-sian. The author of the article, investigating this theme, is used majority of writing works by Voltaire, Russeau, Beaumarchais, Mon-tesquieu.

1. Сопоставление лексики разновременных переводов одного произведения между собой, а также сравнение с языком оригиналов позволяет отметить следующее. Особенность французских переводов ХХ в. (нами исследованы практически все прозаические произведения Вольтера, Мольера, Руссо, Бомарше, Монтескье) заключается в том, что они содержат лексемы, которые в языкознании принято называть ложными друзьями переводчика или межъязыковыми омонимами.

2. Механизм образования подобных переводческих несоответствий заключается в постепенной архаизации семантической структуры некоторых французских за-имствований. Так, тексты французских произведений XVII–XVIII вв. содержат лексемы, заимствованные русским языком (climat – климат ‘страна’, carneval – карнавал ‘конец масленницы’, journaliste – журналист ‘издатель газеты’, fontaine – фонтан ‘источник’, ragoыt – рагу ‘соус’, fortune – фортуна ‘деньги’, plafond – плафон ‘потолок’). Семантическая адаптация галлицизмов в русском языке привела к тому, что некоторые из них увеличили свою структуру за счет вторичного семантического заимствования. Какое-то время (разное для каждого отдельного слова) существовал семантический комплекс из 2–3 значений, связанных общей ядерной семой (портрет), иногда взаимосвязанных (министр), иногда резко отличных друг от друга (педант, карусель). Пе-реводчики середины XVIII–XIX вв. последовательно использовали корреляцию для таких слов, функционирующих в первичных значениях – прототипу

всегда соответствует галлицизм: liqueure – ликер / ликвор ‘жидкость’, fontaine – фонтан ‘источник’, pomade – пом(м)ада ‘лечебная мазь’, minister – министр ‘посол, священник’, climat – климат ‘страна’, journaliste – журналист ‘издатель газеты’, equipage – экипаж ‘вещи, снаряжение’, cabinet – кабинет ‘собрание коллекция’, biscuit – бисквит ‘сорт фарфора’, magasin – магазин ‘запас’, poudre – пудра ‘порошок’, postillon – почталион / постиллион ‘ямщик’. Для русско-го языка XVIII–XIX вв. подобные корреляции были сильными эквивалентами, поскольку в обоих языках (русском и французском) значение было живым, оно совпадало.

В ХХ вв. в результате разрыва полисемии, когда рассматриваемые значения были утрачены либо разошлись с первоначальными, галлицизмы в связи с преобразованиями семантики – сужением семантической структуры, развитием новых значений, семантической деривацией, – перестали обозначать понятия, актуальные и значимые в ХVIII в. Следовательно, корреляция «прототип – галлицизм» в современных переводах некорректна, неоправданна и неверна, поскольку па рубеже ХХ–ХХI вв. носитель языка воспринимает слово в современном, функционирующем сегодня значении. Следовательно, фр. рйdant ‘поверхностный ученый’, poudre ‘лечебная мазь’, cabinet ‘собрание, коллекция’ и подобные должны переводиться не соответствующими заимствованиями педант, пудра, кабинет, а другими смысловыми эквивалентами.

Об изменении [а] в [е] между мягкими согласными в истории русских северо-восточных говоров

Е. А. ГалинскаяМосковский государственный университет им. М. В. Ломоносова

galinsk@philol.msu.ruрусские северо-восточные говоры, переход [а] в [е], отвердение шипящих

Summary. Materials of modern Russian dialectology and, partly, evidence of manuscripts of the 16 th and the 17th centuries point out that the transition of [à] to [å] in the north-eastern dialects occurred relatively late – after the induration of the sibilants [š] and [ž].

Изменение [а] в [е] между мягкими согласными, произошедшее в восточной части севернорусских говоров, отражается, хотя и нечасто, в памятниках местной деловой письменности XVI–XVII вв. Абсолютная хронология возникновения этого явления восстановлена быть не мо-жет, но для определения относительной хронологии осно-вания есть – данное изменение должно было осуществиться после отвердения шипящих. На такой вывод наталкивает анализ записей, осуществленных в говорах Архангельской, Вологодской и Кировской обл. (см. тексты из хрестоматии [5]). Оказывается, что эффект измене-ния [а] в [е] в ударном слоге представлен только в сосед-стве либо с мягкими согласными так называемого вторичного смягчения, либо с [j], либо с [ч’] ([ц’] – при цоканье), тогда как после или перед [ш] и [ж] этого не наблюдается. Приведем выборку примеров из [5]. В левых столбцах данных ниже таблиц содержатся словоформы с результатом изменения [а] в [е] под ударением между мягкими согласными; в правых столбцах – словоформы с сохранившимся [а] в ударной позиции между согласными, один из которых мягкий, а второй – [ш] или [ж].

Архангельская область, тексты № 2, 4, 5, 6, 10, 12, 13:промышлйть-то (2 р.), опеть (11 р.), обеть, отвецйют,

побежбли (2 р.), побяжбли, прибяжбли (2 р.), прибежбли, побэжбли, убежали (2 р.) шбньги, шбньга и т. д. – в этом

срйдютце, горйцей водой, нарйдят, на-рйдятцэ, нарйдица (3 sg.), примецйли, опедь брал

слове неоднократно, кружбютца, закру-жбть (инф.), перемешбют, утеря@ш опоя@шем, пля@шэм, наряжблися (2 р.), пля@-шот, опоя@шот, наряжблисе, нарежб-лисе, попля@шем

Вологодская область, тексты № 24, 25:бойлись, бойтьце, лйгём, опйть

смешбет, Я@ша, шбйки тожо деревянны

Костромская область, тексты № 32, 34–38, 44:снарйдим, меть, мй-ли, ко прйсьницям, цйсьти-ти (‘части’), пйтеро, пойвятцэ, пойветьцэ (3 pl.)

жать, свя@жут, збли (‘жали’, прош. вр.)

Обширный материал, демонстрирующий результаты изменения [а] в [е] между мягкими согласными в вологодских говорах, находим в работе [4]. Все приведенные там многочисленные формы, не обусловленные морфологической аналогией, имеют [е] из [а] только в тех случаях, когда рядом не стоит ни [ш], ни [ж] (напр., грезь, дйдя, петь, престь, прйник, зеть, кнезь, йййца, нйнька, хозййка, хозйин, мйчик, чййник, взеть, ййсли, чййка и др.), что подтверждает высказанное выше предположение. Впрочем, редкие формы с [е] из [а] в соседстве с [ш] или [ж] в русских диалектах найти можно.

Так, в монографии [2] приводятся два случая изменения [а] в [е] перед шипящими: к[реш], раз[вйж]ется, а в списке слов, для которых лишь предполагается связь с чередованием [а] // [е], так как они распространены в разрозненных говорах и не занимают в своем распространении определенной территории, приводится форма лишйй [2, 19].

Прежде чем комментировать эти факты, приведем материал севернорусских памятников письменности XVI–XVII вв., свидетельствующий об изменении [а] в [е]: взели, петь («пять» – часто), опеть, принети и подписати, впремь, десят телетин, дедю своего родного, хозеева, преникъ, оловенникъ, через крутой крежъ, безъ реженои [1, 63–64]. Большинство написаний отражает переход [а] в [е] в позиции между мягкими согласными, и лишь в двух случаях (крежъ, безъ реженои) буква е написана в соседстве с ж. Таким образом, в проанализированных за-писях современных диалектов и в извлечениях из памятников деловой письменности XVI–XVII вв. набралось всего четыре случая, не обусловленных очевидной морфологической аналогией, когда рядом с [е] на месте а находится шипящий согласный – [ш] или [ж]: креж, реженая, развежется, лишей. Однако практически все они могут быть тем или иным способом объяснены.

Слово кряж в огласовке с [е] и далее, возможно, с [о] представлено и за пределами зоны перехода [а] в [е], ср.: белорусск. диал. крэж, русск. олон., новг., пск., твер. креж, крёж, то есть форма креж не может служить доказательством того, что фонетический переход [а] в [е] под ударением осуществлялся перед шипящим [ж]. Скорее всего, эта огласовка вторичного происхождения, и возникла она под влиянием форм косвенных падежей единственного числа и форм множественного числа с уда-рением на окончании, где в корне произносится безударное [е] или [и].

Форма безъ реженои отражает безударную позицию корня. Акцентологическая реконструкция дает два варианта акцентовки: ряженуй или ряжйной.

Обсуждая форму развежется, следует обратиться к [3], где картографировано распространение в славянских языках рефлексов праслав. 3 sg. praes. *vęžetъ. Соответствующая карта (№ 13) показывает, что в подавляющем большинстве населенных пунктов севернорусской территории в этой форме звучит только [а]. Лишь в одном пункте записаны два варианта: v’aћot и v’eћet, а в другом отмечена огласовка v’а. ћet. Видимо, рефлекс «не-а» может быть объяснен выравниванием по безударному слогу.

Что же касается наличия в северо-восточных говорах огласовки лишйй при массовом отсутствии результатов перехода [а] в [е] в соседстве с шипящими [ш] и [ж], то она, по-видимому, все же доказательной силы не имеет, поскольку, как было сказано выше, эта форма отмечена в разрозненных говорах и не занимает в своем распространении определенной территории. Здесь, впрочем, можно предположить изменение под влиянием слов типа репей, ручей.

Итак процесс перехода [а] в [е] в северо-восточных русских говорах действительно шел после того, как отвердели шипящие [ш] и [ж], то есть не раньше XIV в., поскольку только в XIV в. в памятниках восточнославянской письмен-ности появляются первые указания на отвердение шипящих.

Литература1. Копосов Л. Ф. Севернорусская деловая письменность XVII–

XVIII вв. (орфография, фонетика, морфология). М., 2000.2. Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров:

(По материалам лингвистической географии) / Отв. ред. В. Г. Орлова. М., 1970.

3. Общеславянский лингвистический атлас. Серия фонетико-грамматическая. Вып. 2а. Рефлексы *e. М., 1990.

4. Преображенская М. Н. Чередование а // е как фонетическое явление в вологодских говорах // Известия Ан СССР. Серия литературы и языка. 1965. Т. XXIV. Вып. 4. С. 321–328.

5. Русские народные говоры: Звучащая хрестоматия. Ч. 1. Север-норусские говоры. М.; Бохум, 1991.

Языковые контакты древних славянЯ. О. Гвоздaнович

Мaннгеймский университет (Германия)jadranka@rumms.uni-mannheim.de

О первых столетиях нашей эры, когда славяне прибывали в Среднем Приднепровье, свидельствуют археологические и языковые источники. Они говорят о том, что существовали языковые контакты, продолжавшиеся до переселения славян на Запад. На

Западе же славяне появляются в хрониках вместе с другими народностями – венетами и антами.

В докладе идет речь о языковом происхождении венетов и приводятся доказательства о контакте венетов со славянами.

Древнегреческие источники русских библейских фразеологизмовА. В. Григорьев

Московский педагогический государственный университетandrgrig@km.ru

историческая лексикология и фразеология, лингвистическое источниковедение, этимология

Summary. Research is devoted to the analysis of ancient Greek sources of Russian bible idiomatic expressions. It is shown, that, on the one hand, the list of the bible phraseological units which are going back to ancient greek texts, can be expanded. On the other hand, some expressions known as Greek can have the Hebrew origin.

Многие исследователи полагают, что источником русских библейских выражений является Священное писание Ветхого и Нового Заветов. Тем не менее традиционно выделяются некоторые библейские выражения, которые найдены в более ранних по времени, чем библейские, классических древнегреческих текстах. К таким выражениям обычно относят: врачу, исцелися сам (встречается в сочинениях Еврипида и Плутарха «Александр»), негде голову преклонить (Плутарх, «Тиберий и Гай Гракхи»), трудно против рожна прати (Эсхил, «Агамемнон» и «Прометей»), что есть истина? (риторический вопрос, восходящий к одной из философских школ).

Долгое время предполагалось, что фразеологизмы, вос-ходящие к древнегреческим текстам, следует искать преимущественно в Новом Завете, поскольку считалось:

большинство новозаветных сочинений написано иудеями, жившими в греческой диаспоре, а значит, авторы могли использовать устойчивые сочетания и парафразы из текстов эллинистической греческой литературы.

Однако тщательный анализ источников показывает, что в настоящее время необходима верификация традиционных представлений об отнесенности библейских выражений к выявленным греческим источникам.

Во-первых, могут быть уточнены древнегреческие источники выражений врачу, исцелися сам (Гиппократ, «О враче»; Эзоп, «Лягушка-врач») и трудно против рожна прати (кроме указанных выше источников: Пиндар, «Пи-фия»; Еврипид, «Вакх»).

Во-вторых, поскольку доказана непосредственная связь не только Ветхого, но и Нового Завета с ближневосточным культурным контекстом, во многих случаях внутреннюю

форму и значение библейских выражений определяет даже не столько непосредственно библейский контекст, сколько внеязыковая действительность: реалии жизни, быта народов Ближнего Востока, обряды, обычаи и представления определенных социальных и религиозных групп, существовавших в Палестине в то время, когда происходили события, описанные в Ветхом и Новом Заветах. Поэтому некоторые выражения, традиционно воспринимаемые как античные греческие, могут восходить к иудейской устной традиции, зафиксированной в талмудических сочинениях. Так, фразеологизм что есть истина? не найден в древнегреческих текстах до эпохи Нового Завета (хотя у Аристотеля и встречается, например, выражение что есть человек?), однако отмечен в трактате Сангедрин Иерусалимского Талмуда (18.1). Внутренняя форма фразеологизма не иметь где [негде] голову преклонить, по всей вероятности, обусловлена мессианскими представлениями иудеев. Параллель данного выражения мы найдем в Вавилонском Талмуде (Сангедрин. 96.2): Если Мессия придет, не будет места, куда он сможет сесть.

В-третьих, последние исследования показывают, что по образу жизни евреи были частью цивилизации

Средиземноморья. В эллинистический период они говорят на арамейском языке, который был языком Востока от Инда до Нила. Данный факт способствовал взаимному обмену знаниями между Грецией и Востоком. Именно поэто-му список выражений, восходящих к древнегреческим ис-точникам, может быть расширен (умывать руки, блудный сын, ветхозаветное посыпать голову пеплом). Также мы можем выявить выражения, внутренняя форма которых обусловлена представлениями, общими для народов Средиземноморья (умывать руки; посыпать голову пеп-лом; трудно против рожна прати; блудный сын; врачу, исцелися сам), при этом найдены фразеологизмы, которые в Евангелиях обусловлены непосредственно древнегреческим источником: трудно против рожна прати, блудный сын. Некоторые из них могут заимствоваться в библейские тексты через иудейскую устную традицию: врачу, исцелися сам.

Изучение русских библейских фразеологизмов в аспекте источниковедения позволяет полнее представить становление и развитие русской фразеологической системы в целом.

О значении слова «купля» в русско-византийских торговых договорах Х в.А. Н. Домановский

Харьковский национальный университет им. В. Н. Каразина (Украина)Andriy.M.Domanovsky@univer.kharkov.ua

русский язык, историческая лексикология и этимология

Summary. In the report affirms, that the correct translation of the word «êóïëÿ» in Russian-Byzantium agreements of the 10 th century is not conventional in academic translations «trade», but «the purchase». On the basis of it has been attempted a new interpreting of a rule of agreements, that Russian merchants, who have come «áåñ êóïëè», have no right to obtain of a charge-free feed («ìåñÿ÷íà») in Constantinople. The suppose is expressed, that the given article of agreements pursued the purposes of limitation of out flux for lim -its of Byzantium of golden coins, and also the increase of export of production of the Byzantium metropolitan handcraft. These mea -sures are considered as direct developments of the Byzantium mercantilism and protectionism.

1. Общеизвестен тот факт, что перевод во многом является не просто калькой исходного текста, но его первичной ин-терпретацией. Порой от точности перевода одного лишь слова зависит правильное понимание целого пассажа текста.

2. Слово «купля» («коупля»), присутствующее в русско-византийских торговых договорах Х в., обычно переводится как «торговля» (см. переводы А. А. Зимина, Д. С. Ли-хачева, О. В. Творогова, Л. Е. Махновця) [2]; [5]; [7]; [8]. Однако более правильным представляется перевод этого слова как «купля, покупка», поскольку речь идет не о торговле вообще (на древнерусском «търг», «търгование», «гостьба»), а именно о покупке, поскольку именно такое значение присуще слову «купля» в грамотах и договорах [6, 254]; [9, 99–100]. Такой перевод был принят лишь некоторыми исследователями [1, 288–289]; [12, 100]; [16, 656, 663], между тем он значительно корректирует общепринятое понимание некоторых пассажей текста до-говоров, интерпретируемых обычно по вышеуказанным переводам.

3. Прежде всего имеется в виду повторенное в договорах 907 и 944 г. положение о том, что право на бесплатное питание, так называемую «месячину», на время пребыва-ния в Константинополе имеют только те древнерусские купцы, которые пришли для «купли»: «Аще приидуть Русь бес купли, да не взимають месячины» [2, 31, 64]; [7, 17, 24]; [8, 82, 98]; [10, стлб. 31, 48]; [11, стлб. 22, 37]; [13, 65, 75]. Подавляющее большинство исследователей традиционно понимало это положение как запрет для получения питания для тех прибывающих из Руси, которые не вели торговых операций, прибывали без товаров либо не с целью торговли. Такая интерпретация была обусловлена именно устоявшимися общепринятыми в научном сообществе академическими переводами. Между тем принимаемый нами в качестве правильного иной перевод позволяет предполагать, что ромейские власти лишали права на получение месячного не тех русичей, которые не вели торговли в Царьграде вообще, но именно тех, которые не покупали византийских товаров. Другими словами, право на получение месячины имели только те древнерусские

купцы, которые не только продавали собственные товары, но и покупали ромейские [1, 288–289]; [12, 100].

4. Лишение права на бесплатное питание было в любом случае весьма чувствительным для русских гостей, торговля которых, связанная с большими затратами и небезопасным путешествием, оправдывала себя только при наличии откровенных субсидий. Такая политика ви-зантийского правительства наряду с существовавшим в Византийской империи запретом вывозить золото за гра-ницу заставляла купцов активно тратить полученные в ходе торговли на константинопольских рынках деньги. Это и приводило в итоге к незначительному оттоку византийских золотых и серебряных монет на Русь. Более того, если согласиться с Г. Г. Литавриным, лишение права получать месячину автоматически вело к утрате права на бесплатное проживание в монастыре св. Маманта, а поскольку, как вытекает из положений договоров, проживание русских купцов в каких-либо иных местах возбранялось, то и любой возможности вести торговые операции в Царьграде [3, 117]; [4, 87]. Таким образом, древнерусские купцы вообще не имели права торговать в Константинополе, если не покупали при этом местных товаров.

5. Предложенная интерпретация позволяет в очередной раз попытаться вести речь о своеобразном византийском меркантилизме и протекционизме (см.: [14, 70–71]; [15, 122–132]). Она в определенной мере опровергает устояв-шееся в историографии утверждение о том, что византийское правительство, поощряя ввоз товаров в Константинополь, тем не менее ограничивало вывоз. По-видимому, ограничения относились лишь к жизненно важным (продукты питания) и драгоценным товарам (юве-лирные изделия, монеты из драгметаллов, шелковые тка-ни), тогда как вывоз и, следовательно, производство иных товаров, таких, как изделия константинопольского ремесла, поощрялись и поддерживались.

Литература1. Брайчевский М. Ю. К вопросу о правовом содержании первого

договора Руси с греками (860–863 гг.) // Советский ежегодник международного права – 1982. М., 1983.

2. Договоры Руси с Византией X в. // Памятники русского права. Вып. 1. Памятники права киевского государства / Сост. А. А. Зимин. М., 1952.

3. Литаврин Г. Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX – начало XII в.). СПб., 2000.

4. Литаврин Г. Г. Условия пребывания древних русов в Констан-тинополе в X в. и их юридический статус // Византийский временник. 1993. Т. 54.

5. Літопис Руський / Пер. з давньорус. Л. Є. Махновця. Киев, 1989.6. Львов А. С. Лексика «Повести временных лет». М., 1975.7. Повесть временных лет / Изд. Д. С. Лихачева. СПб., 1999.8. Повесть временных лет / Изд. О. В. Творогова // Библиотека

литературы Древней Руси. Т. 1. СПб., 2000.9. Покровська О. А. Торговельна та економічна лексика в сучасних

історичних словниках та українських писемних пам’ятках // Вестник Международного славянского университета. 1999. Т. 2. № 4.

10. Полное собрание русских летописей. Т. 1. Лаврентьевская ле-топись и Суздальская летопись по академическому списку. М., 1962.

11. Полное собрание русских летописей. Т. 2. Ипатьевская лето-пись. М., 1962.

12. Приселков М. Д. Русско-византийские отношения IX–XII вв. // Вестник древней истории. 1939. № 3.

13. Приселков М. Д. Троицкая летопись: Реконструкция текста. М.; Л., 1950.

14. Сорочан С. Б. Об элементах меркантилизма в торгово-эконо-мической политике Византии VII–IX вв. // Византия и народы Причерноморья и Средиземноморья в раннее средневековье (IV–IX вв.). Симферополь, 1994.

15. Сорочан С. Б. Случайность или система? Раннесредневековый византийский меркантилизм // Древности – 1995. Харьков, 1995.

16. Hellman M. Die Handelsvertrдge das 10. Jahrhunderts zwischen Kiev und Byzanz // Untersuchungen zu Handel und Verkehr der vor- und frьhgeschichtlichen Zeit in Mittel- und Nordeuropa. Teil. 4. Gцttingen, 1987.

Самозванство как поликультурный диалог: самозванец Тимофей Акиндинов

(лингвистический аспект проблемы)В. В. Дубовик

Тюменский государственный университетomniamea@freemail.ru

приказный язык XVII в.Summary. Impersonation not being a special Russian phenomenon was typical for the XVII th century Russia caused by the change of ruling dynasties. One of the most curious figures of the middle of XVII th century was a impersonator Timophey Akindinov (Lzheshuiskiy II), whose adventures can be read in detail in the available sources. The legend of Lzheshuiskiy created and polished during 9 years of his journey around Europe consists various language and story elements. It is a special mixture of universal cultural patterns of the image of power and a ruler with the stereotypes (as understood by Akindinov himself) which had been constructed by foreigners about power and a ruler and about Russian nobility’s.

По справедливому замечанию В. О. Ключевского, «у нас с легкой руки первого Лжедмитрия самозванство стало хронической болезнью государства: с тех пор чуть не до конца XVIII в. редкое царствование проходило без самозванца» (Ключевский В. О. Сочинения. Т. 3. М., 1957. С. 27). Прекращение династии Рюриковичей и воцарение новой династии – Романовых привело к своеобразному «конкурсу» самозванных претендентов на царский престол.

Интереснейшей фигурой в ряду прочих самозванцев беспокойного, «бунташного» XVII в. является Тимофей Акиндинов. Вологодский уроженец, прослуживший немногим более года в московских приказах и запутавший за это время свои дела до такой степени, что единственным выходом представилось ему бегство за границу, на протяжении девяти лет (1644–1653) путешествовал по странам Западной Европы, выдавая себя за наследника царя Василия Шуйского.

Во время странствий самозванца поддерживали не только властители (польские магнаты, папа Иннокентий X, Богдан Хмельницкий, шведская королева Христина), что могло быть продиктовано прежде всего политическими интересами, но и простые граждане (жители городов, в которых он останавливался, русские и зарубежные купцы, казаки войска Богдана Хмельницкого), чья помощь основывалась прежде всего на искренней вере и сочувствии гонимому «князю Шуйскому». Трудно поэтому согласиться со строгим приговором Е. Ф. Шмурло: «Коме-диантом едва ли не самой низкой пробы был «Тимошка» Акундинов, взявший на себя роль «сына» царя Василия Шуйскаго: это настоящий балаганный Петрушка с короной из фольги и волосами из кудели – базарное изделие топорной работы» (Шмурло Е. Ф. Римская курия на русском православном Востоке в 1609–1654 гг. Прага, 1928. Гл. 17. С. 174).

Невозможность отмахнуться от истории авантюры Лжешуйского, определив его как «комедианта» и «недоу-чившегося статиста» (там же), приводит к необходимости объяснить причины того доверия и сочувствия, которые вызывал Т. Акиндинов у представителей самых разных социальных слоев и культурных традиций. Один из

возможных ответов связан с исследованием специфики самозванства.

Самозванец – человек, претендующий на то, чтобы занять семиотически значимое в данной культуре место, может утвердить свои притязания лишь путем диалога с носителями той же культурной традиции. Это предопределяет изначальный диалогический принцип построения самозванческой легенды, которая могла реализоваться лишь на фоне спора, противопоставления и сопоставления, когда действия противоположной стороны – реплики собеседников, – трансформируясь, вплетаются в сюжет, становясь материалом для дальнейшего развертывания повествования и вместе с тем – главным ус-ловием существования.

Акиндинов остро чувствовал необходимость контактов с представителями общей культурной традиции: в Турции он настойчиво добивался очной ставки с русскими послами, писал и передавал им извет, вирши, родословные; в Сербии и Италии аналогичная роль, вероятно, отводилась православным сербам, связь с которыми тайно поддерживалась одновременно с католической интригой Лжешуйского.

С другой стороны, самозванческая авантюра бывшего подьячего началась с бегства из Москвы и протекала вне границ России, и, следовательно, весь комплекс предъявляемых Акиндиновым доказательств был ориентирован – и весьма успешно! – на представителей культурных традиций стран пребывания Лжешуйского.

Таким образом, Акиндинов на протяжении всего своего девятилетнего странствия поддерживал культурный диалог как с представителями русской, так и иных культурных традиций; его самозванческая легенда (в понимании, включающем как сценарные, так и языковые составляющие) является сплавом представлений русских людей об образе власти и властителя с отражением в русском сознании западноевропейских представлений; сочетанием универсальных культурных элементов, остававшихся неизменными на протяжении всей самозванческой авантюры Лжешуйского и принимавшихся представителями всех культурных традиций, и элементов уникальных, ориентированных на конкретную (русскую, польскую,

немецкую и т. д.) культурную традицию и изменявшихся в зависимости от аудитории, которой эти доказательства предъявлялись.

Проблема диалога культур, отраженного в сознании отдельной личности, изучалась на материале более позд-него времени, что объясняется объективными причинами: скудостью дошедшего до нас материала и его определенной «деперсонализованностью». Тимофей Акин-динов в этом смысле – уникальная возможность для исследователя: сохранилось не только большое число актов, описывающих практически все периоды жизни Лже-шуйского, но и корпус текстов самого самозванца, что позволяет реконструировать и попытаться понять самозванческую легенду не только «извне», но и «изнутри».

Язык сохранившихся славянских текстов Акиндинова, варьировавшийся в зависимости от цели послания и адресата, оставался, тем не менее, в русле русской приказной традиции; самозванец также сохранял основные формулярные элементы документов (в части случаев модифицируя их), если принципы построения соответствующего акта были ему известны, или конструировал собственные, если составляемый им документ не имел аналогов в русской канцелярии. Однако

и в том и в другом случае образцами служили формуляры, принятые в московских приказах.

Иначе дело обстоит с выработанной Лжешуйским фор-мулярной рамкой, присутствовавшей в каждом написанном самозванцем тексте и, очевидно, являвшейся признаком принадлежности документа к канцелярии «князя Шуйского». Данная формулярная рамка состояла из четырех клаузул (Кт – титул, Кд – указание на дату и место, Кп – подпись, Кпч

– печать) и была ориентирована на европейские канцелярские стандарты. Одним из свидетельств осознанности отбора элементов формулярной рамки, которая, по замыслу Лжешуйского, должна была легитимизировать его послания в глазах европейских правителей, являются воспоминания Адама Олеария, писавшего о том, что после ареста Акиндинов называл фальшивыми грамоты, присланные о нем из Москвы к голштинскому герцогу, поскольку «они не подписаны ни его царским величеством, ни кем-либо из вельмож. “Богу и людям известно – говорил он, – что каждое запечатанное письмо, подобно настоящим, лишенное подписи, не может иметь значения”» (Олеарий А. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПб., 1906. С. 251).

К реконструкции праславянских числительныхО. Ф. Жолобов

Казанский государственный университетoloz@rambler.ru

праславянский язык, реконструкция, числительные, диалектизмыSummary. The paper is devoted to research of Proto-Slavic Numeralia.

Все славянские числительные представлены архаичными индоевропейскими корнями, которые, однако, претерпели трансформацию, ясную далеко не во всех деталях.

Исходная формация числительного «1» представлена в дериватах-кальках: ????? – ìïíéüò, ??????? – ìïíü????ò, ????#?? – ìïíï??í?ò и под. Другая индоевропейская фор-мация – *sem- «1» – отложилась в славянском определительном местомении *samъ.

Числительное «1» в древнерусской письменности имело разные огласовки — восточнославянскую одинъ и южнославянскую по происхождению единъ. От индоевропейской формации славянское числительное отличается дополнительным дейктико-эмфатическим компонентом *ed- (или двумя – *ed-e-). Числительное «1» имело местоименное склонение твердой разновидности. Чередование *-i- *-ei»- // *-ь- *-i- может отражать полную и нулевую ступени чередования, связанные с противопоставлением основ мужского и женского рода. Однако распространение краткой основы за рамки женского рода, скорее всего, свидетельствует о том, что противопоставление основ соотносилось с независимым (счетная функция) и связанным (количественная функция) употреблением числительного. Так, в Супрасльской рукописи форма И.–В. п. ед. ч. муж. р. _????? довольно последовательно противопоставлена основе _????- в других формах. Кроме Супр., эта основа однажды встречается в Зогр.: ?? ??????? ?? Ин. 10, 41. Ср. также в Изб. 1073, 195, переписанном в Киевской Руси: ?? ??????????? ????? ???????????? ?????_*??? _??/??? ??? ?*????7 _??? _???? ??????. А. Вайан считал последние формы cвойственными народному языку, а поэтому редкими в церковнославянской письменности. Н. Ван Вейк видел здесь сокращение гласного, «вызванное особыми интонационными отношениями», что равносильно установлению специального фонетического правила для отдельного слова.

В Старославянском словаре, как и в Словаре Срезневского, даются две статьи – _????? и _?????. Однако если основа с кратким гласным существовала, то форма И. п. муж. рода такого типа не употреблялась, поскольку была тождественна счетной. Это не могло не иметь далеко идущих последствий – обобщения сильной основы, связанной со счетным рядом. Рефлексы обеих

основ представлены во всех славянских группах, и их следовало бы считать общеславянскими вопреки предположению о позднем происхождении основы с корневым редуцированным гласным. Южнославянские и западнославянские формы числительного восходят к основе *edьn-, кроме болгарского и верхнелужицкого, которые связаны с двумя основами – *edin- и *edьn-.

Огласовка числительного семь (и соответственно – се-мыи) считается ранней восточнославянской инновацией. Эта форма обнаруживается начиная с древнейших памят-ников: въ годин* сем*_* остави и огнь – ЕвО 1056–1057: Ин. 4, 52; на азъгоут? и на погощахъ :=8: коунъ сем?? гр(в)н? – ГрБ № 526 (2 тр. XI); дьнии семь да _?сте опр?снъкы – Изб. 1073, 196.

В древнерусской письменности эта огласовка представлена рядом с инославянской седмь (и соответствен-но — седмыи).

Можно полагать, что обе огласовки имеют праславянское основание. Праславянская порядковая пра-форма *semъ является ожидаемым продолжением ин-доевропейского числительного *septm8mos, а числитель-ное *setmъ *sedmъ отражает сложение порядковой и количественной основ – *semъ и *setь *septm8 – в ходе восстановления корреляции количественных и порядковых разновидностей счета.

Следует уточнить, что обобщение основы *sem- (vs. *sedm-) у восточных славян, несомненно, было поддержано частеречными факторами – взаимовлиянием соседних слов в счетном тексте. Изменение *septmo- *semъ происходило параллельно с другим – *ok’t(o)mos *osmъ, где *ok’tomos из *ok’towos под влиянием *septm8mos (cр. авест. aљt«ma под влиянием соседнего индо-иран. *saptama- вместо ожидавшегося *aćta#va-). Развитие нового порядкового числительного в индоевропейском могло найти продолжение в славянском количественном числительном *ostь *ok’tm8 *ok’to#(u) под влиянием *ok’t(o)mos и *septm8 (cр. Auslaut-гармонизацию соседних числительных у балтов: лит. aљtuonм – «8» и septynм – «7’»). Двойная параллель *osmь *ostь и *osmъ, *se(d)mь *setь и *se(d)mъ и явилась, как можно полагать, новым основанием

коррелятивных пар числительных количественного и порядкового счета в праславянском языке.

В праславянском функциональная взаимосвязь количественного и порядкового счетных рядов проявилась в восстановлении регулярных морфологических отношений между количественными и порядковыми числительными. Как известно, в языке-предке — в индоевропейском праязыке — соотносительность количественных и порядковых числительных имела отчетливое морфологическое выражение: порядковые числительные образовывались от количественных в результате тематизации или суффиксации. В

праславянском языке морфологически ясный характер этого соотношения был утрачен по фонетическим причинам. Таким образом, названный процесс в праславянском языке обусловлен внутричастеречными факторами — как генетического, так и функционального характера. У славян точкой отсчета в этом изменении не могли не стать порядковые числительные, так как они сохраняли морфологически ясный именной характер. Поскольку исконные порядковые числительные *љestaás, *septmaás являлись склоняемыми именами, не могли не наследовать именной природы и функционально соотносительные с ними праславянские *љes, *septin.

Лингвистическая рефлексия в культурно-языковых пространствах Slavia Orthodoxa и Slavia Latina

Н. Н. ЗапольскаяМосковский государственный университет им. М. В. Ломоносова

история славянских литературных языков, типология лингвистической рефлексии

1. Лингвистическая рефлексия представляет собой «упоря-доченное отображение языкового материала» (Б. Гаспа-ров). В зависимости от предмета рефлексии и доминиру-ющей идеи можно выделить типы лингвистической рефлексии:– структурный тип (рефлексия над нормами языка):

формальный тип (идея правильности языка) / семантический тип (идея понятности языка);

– функциональный тип (рефлексия над сферами распространения языка): дивергентный тип (идея «своего» языка) / конвергентный тип (идея «общего» языка).2. Формальная рефлексия, актуализирующая идею пра-

вильности языка, является рефлексией над средствами вы-ражения, т. е. решается проблема формальной избыточно-сти и недостаточности языка. Семантическая рефлексия, актуализирующая идею понятности языка, предстает как рефлексия над грамматическими категориями и средствами выражения, т. е. доминирует проблема формально-семантической избыточности и недостаточности языка. Поскольку бытие во времени и пространстве определяет необходимость литературно-язы-ковых контактов, рефлексия может осложняться решением проблемы трансляции / элиминации культурно доминирующего языка.

3. В XVII в. доминантой культурно-языкового простран-ства Slavia Orthodoxa стала концепция греко-славянского православного универсализма, которая задавала установку на поддержание правильности церковнославянского языка как «общего» литургического и литературного языка православных славян, т. е. рефлексия носила формальный, конвергентный характер. В культурно-языковом пространстве Slavia Latina доминировала концепция христианского универсализма, которая мотивировала установку на «исправление» церковнославянского языка в целях достижения его правильности и понятности как «общего» славянского литургического и литературного языка: поскольку церковнославянский продолжал быть единственным литургическим и литературным языком в «греко-славянском» мире и маргинальным литургическим и литературным языком в «латино-славянском» мире, он мог стать инструментом возвращения славян к единству по вере, т. е. рефлексия носила формально-семантический, конвергентный характер.

4. Разные типы лингвистической рефлексии, явленные в конфессиональной культуре, получали воплощение в

разных языковых параметрах, зафиксированных метатек-стами и правленными текстами. Так, в XVII – начале XVIII в. грамматика Мелетия Смотрицкого и ее московские редакции, а также книжная справа демонстрировали формальную рефлексию над церковнославянским языком, которая реализовалась в «зоне средств выражения»: правильность «славенского» языка достигалась посред-ством дифференциации грамматических синонимов и снятия грамматических омонимов. Грамматика Юрия Крижанича и проведенная им «справа» псалмов представляли формально-семантическую рефлексию над церковно-славянским языком, которая воплощалась в «зоне грам-матических категорий и средств выражения»: понят-ность и правильность «руского» языка достигались посредством выбора грамматической семантики, общей для «руского» и хорватского языков, а также посредством выбора «руских» форм, снимавших грамматическую сино-нимию и омонимию. Хорватские элементы допускались Крижаничем только при условии невозможности до-стижения «прозрачности» языка средствами самого «рус-кого» языка. Различие лингвистических установок, характерных для «греко-славянского» и «латино-славян-ского» пространств, определяло отношение к культурно доминирующему греческому языку: правильность «славен-ского» языка требовала трансляции авторитетного греческого языка, тогда как правильность и понятность «руского» языка предполагали его элиминацию.

5. Динамика лингвистической рефлексии может быть рассмотрена в рамках процесса культурно-языкового ре-плицирования, т. е. процесса активного реагирования куль-турно-языковых личностей на рефлексивные опыты друг друга. Лингвистический рефлексивный опыт, представленный как культурно-языковая реплика, требует исследования в диалогизованном контексте: мотивирующий рефлексивный опыт мотивированный рефлексивный опыт. Подобную «цепочку» культурно-языкового реплицирования составили грамматика Смотрицкого, ее московские редакции и грамматика Крижанича, что позволило выявить историческую связь славянской лингвистической рефлексии: ?????????? ??????????) ?????????? ?n??????? Мелетия Смотрицкого, 1619 г. 1. ??????????, 1648 г. ??????????,1721 г.; 2. ??????????? ??????:?;? ?? ??????? ;?????? Юрия Крижанича, 1666 г.

Лингвотекстологическое сопоставление графико-орфографических и фонетических вариантов в текстах новгородских Евангелий XII–XIII вв. (редуцированные

гласные)1

О. В. ЗугаУдмуртский государственный университет

zuga@udmnet.ruтекстология, историческая фонетика, редуцированные гласные

Summary. The report is devoted to research of system reduced sounds in the Novgorod Gospels 12 th –13th centuries. Using linguistic methods and taking into account structure of the gospel text, the author analyzes features of the use of reduced sounds (root mor -phemes) in parts of the manuscript, which generically ascend to a different cycles. The author proves, that the variants of roots with reduced sounds in the manuscript are explained, in particular, various graphic and spelling norms of those manuscripts, which were fixed in a basis of a different cycles.

Традиционно считается, что применение метода лингвистической текстологии при исследовании графико-орфографических особенностей не может дать необходимых для достоверных выводов данных и что на этих уровнях особенности протографов, которые лежат в основе разделов компилированного богослужебного текста, в процессе переписывания текста как целого нивелируются и практически не поддаются наблюдению по причине наслаивания на них графико-орфографических особенностей каждого последующего списка. Иными словами, при исследовании редуцированных гласных в древ-них славянских богослужебных текстах рукописи рассмат-ривались чаще всего как цельные по составу, созданные в определенное время на определенной территории (но, естественно, с учетом графико-орфографических особен-ностей письма и фонетики конкретного писца).

При всем многообразии высказываемых мнений о составе первых переводов Евангелия на славянский язык все ученые согласны с тем, что текст, содержащийся в списках краткоапракосного Евангелия, является вторичным образованием. Это дает нам основание поставить вопрос о необходимости разделения единого полноапракосного текста на чтения, входящие в состав краткого апракоса (далее – КА), и чтения, дополняющие краткий апракос до полного (далее – ПА), при исследовании любого языкового явления. В данном случае мы говорим о возможности выявления особенностей употребления редуцированных гласных в частях, восходящих к генетически разным циклам.

Текст исследуемых нами рукописей (РНБ, Соф. I – Пантелеймоново Евангелие; РГБ, Рум. 104 – Музейное Евангелие), как и большинства других памятников, до сих пор не был объектом изучения с учетом текстологического подхода при анализе особенностей письма и языка.

Анализируя написания корневых морфем в рукописях полноапракосных Евангелий XII – начала XIII вв., наблюдаем четкое противопоставление чтений краткого апракоса и чтений, дополняющих краткий апракос до полного, в употреблении букв ъ и ь. Обнаруженные

противопоставления свидетельствуют о том, что чтения КА и чтения ПА были написаны в разное время и отражают разные графико-орфографические особенности, причем чтения КА более архаичны, чем чтения ПА.

Так, в чтениях ПА наблюдается более последовательное сохранение глухих, чем в КА:

– в абсолютно слабой позиции (кънига2, кънязь, къто, чьто и др. – в Музейном Евангелии; пьшено, къто, чьто, къде и др. – в Пантелеймоновом Евангелии),

– в слабой (съпахоу, осьлъ – в Музейном; оумьрети, посълати – в Пантелеймоновом),

– и в сильной позициях (вьсь – в Музейном и Пантелеймоновом Евангелиях).

В других случаях при имеющемся противопоставлении чтений КА и ПА вопреки частому сохранению в старославянских текстах ъ, ь некоторые лексемы в чтениях КА (в обеих рукописях) пишутся также более последовательно без буквы глухого, чем в чтениях ПА (-зьр-). Четкое противопоставление чтений КА и ПА по употреблению глухого в анализируемой морфеме свидетельствует о том, что частотный пропуск в чтениях КА отражает орфографическую традицию протографа КА, но не раннего старославянского. Все это доказывает бытование на русской почве «промежуточных» текстов краткоапракосных Евангелий.

Анализ сочетаний редуцированных с плавными между согласными показал, что в Пантелеймоновом Евангелии в чтениях КА (85%) «русские» написания типа -ьр- используются чаще, чем в чтениях ПА (79%), тогда как двуеровые и «болгарские» написания употребляются чаще в ПА (14% и 7% соответственно), чем в КА (9% и 6%). Это свидетельствует, на наш взгляд, о преобладании в протографе КА «болгарских» написаний, которые при переписывании последовательно заменялись «русскими» или (реже) новгородскими диалектными – -ьрь-. В протографе же ПА, написанном в более позднее время, преобладали написания с редуцированным перед плавным («рус-

___________________________________1 Работа выполнена при финансовой поддержке РФФИ (грант № 02–07–90424в) и РГНФ (грант № 01–04–12027в). 2 Примеры даются в упрощенном графическом виде.

ские»), что давало писцу возможность, передавая формы, близкие его собственному произношению, использовать написания типа -ьрь- чаще, чем в КА.

Отсутствие противопоставления КА и ПА в написании некоторых морфем свидетельствует о том, что в данном случае отражаются особенности произношения писца данной рукописи или предшествующего списка. Так, например, последовательно с буквой глухого и в чтениях КА, и в чтениях ПА пишутся лексемы въдова и съньмище с редуцированным в абсолютно слабой позиции, а также корневые морфемы -зъв-, -зъл-.

Таким образом, предложенный подход еще раз подтверждает, что ценность богослужебных текстов в исследованиях графико-орфографических и фонетических явлений, в частности при исследовании редуцирован-ных гласных, неоспорима. Целостное описание этапов исследования богослужебных памятников письменности показало, что компилятивные по своему составу памятники традиционного содержания отражают языковые

особенности не только разных протографов (КА и ПА), но и писцов «промежуточных» списков и последнего писца.

Анализ написаний с редуцированными гласными и без них показал, что применение лингвотекстологического метода к анализу графико-орфографических норм древнерусских рукописей позволяет выявить в тексте полноапракосного Евангелия разные временные пласты и установить их относительную хронологию с целью восстановить первоначальные графико-орфографические особенности каждой из частей (КА и ПА), а также с целью описать нормы писца последнего списка.

Нет сомнения в том, что части текстов, переведенные (редактированные) в разное время и, возможно, на разных территориях, даже сосуществуя в составе одного текста, сохраняют в определенной мере особенности написаний протографов КА и ПА. Иными словами, с одной стороны, особенности протографа компилированного текста сохраняются в последующих списках в силу требования неприкосновенности божественного текста,

а с другой – языковые различия генетически разных чтений нивелируются в процессе переписывания в связи с 1) с существованием у каждого из писцов своих представлений о графико-орфографической норме и 2) с отражением в тексте явлений древнерусской фонетики, что

ярко доказывает анализируемый материал. Следовательно, и написания редуцированных гласных в текстах сложной структуры, компилятивных по своему характеру, текс-тологически обусловлены.

Балто-славянская изоглосса род. ед. древних *о-основ И. Игартуа

Университет Страны Басков (Испания)ecpigugi@vh.ehu.es

Indo-European nominal inflection, Baltic and Slavic isomorph, gen. sg., thematic stems

Summary. East Baltic and Slavic share an innovation in the nominal inflection that has hitherto been said to be exclusive: the re -placement of the PIE thematic gen. sg. ending by a morphem *- Íd that is commonly traced back to the ancient ablative case. How-ever, a good amount of new morphological evidence coming from several IE languages forces now to reconsider (and even reject) the existence of such a Balto-Slavic isomorph.

1. Согласно общепринятому мнению, окончание форм типа ст.-сл. ????? / ?????, рус. волка, лит. v–lko, латыш. vмlka восходит не к древнему *-os, которое считается исконной флексией род. ед. индоевропейских *о-основ, а к аблативной флексии *-?d, которая отражена в таких и.-е. формах, как др.-инд. vr8@k?t, арх.-лат. lup?d (лат. lup?), оск. sakaraklъd ‘храм’. Данная особенность славянских и восточнобалтийских языков рассматривается обычно как морфологическая инновация обеих языковых групп, т. е. как морфологическая изоглосса, объединяющая их в особую и. е. группу (см. [10, 30]; [1, 379]). В прусском языке эта инновация не обнаруживается (deiwas ‘бога’ *-oso или *-osyo), и попытки этимологического объяснения прус. флексии -as, основанные на смешении якобы аблативной флексии *-а и окончаний других парадигм, содержащих конечное -s (ср. [20, 129]; [19, 102]) являются слишком натянутыми.

2. Однако возведение балтийских форм, в особенности литовской, к праформам на *-?d представляет по крайней мере одну немаловажную проблему. В то время как славянское окончание -а может отразить древнее *-? (как и *-?) без каких-либо натяжек, прабалт. *? дает в нормальных условиях лит. дифтонг uo, а не просто o (ср. *akm?(n) лит. аkmuх ‘камень’). К этому препятствию исследователи подходят по-разному. Некоторые из них (ср. [16, 226]; [18, 259]) предпочитают реконструировать и.-е. формы на *-?d (с этой точки зрения исторические формы на -?d (оск. -ъd) необходимо считать вторичными). В свою очередь К. Х. Шмидт ([12, 340]; [14, 159] и раньше [21, 112]) предложил усмотреть в формах типа лит. die)vo ‘бога’ результат парадигматического выравнивания гласной, по схеме *deiw?d ® *deiw?d ( лит. die)vo), под влиянием таких форм, как им. ед. *deiwas или вин. ед. *deiwan. Были и попытки фонетического объяснения вопроса, как та, которую предпринял В. Ма-жюлис [2, 19] и согласно которой прабалт. гласная *? могла отразиться в литовском двояко, в зависимости от ударения: в ударной позиции дала uo, между тем как в безударной ее закономерный рефлекс – это о (см. так-же [11, 78]).

3. Но больше, чем эти трудности в объяснении литовской флексии, самой идее балто-славянской изоглоссы грозит совокупность данных из других и.-е. языков, которая несомненно доказывает, что аблативное происхождение род. ед. *о-основ является далеко не эксклюзивной инновацией восточнобалтийских и славянских языков.

3.1. Во фригийских фрагментах обнаруживаются генитивные формы Manis[o]u (собственное имя) и argou ‘(ex) voto’, окончания которых, по мнению И. М. Дьяконова и В. П. Нерознака [7, 10] представляют собой рефлексы древнего *-?(d).

3.2. Такую же интерпретацию получили фракийсие фор-мы Erenea, Arazea, Zesa, флексия которых возводима к и.-е. отложительному падежу (ср. [15, 48]; [16, 226]).

3.3. Дакийское имя Scorilo (в род. ед.) также может быть отнесено к этой группе генитивных форм аблативного происхождения [12, 336].

3.4. В др.-греческих диалектах встречаются довольно многочисленные форм род. ед. на -о (мик. te-o ‘бога’, do-e-ro-jo ‘дара’) и на -one (кипр. a-ra-ku-ro-ne ‘серебра’ [9, 71]), которые вероятно являются рефлексами и.-е. абл. ед. на *-?d (ср. [8, 269]).

3.5. Среди кельтских языков можно также обнаружить примеры употребления генитива аблативного происхожде-ния: например, арх.-ирл. maccu ‘сына’ следует возвести к праформе *makkw?d (cр. [4, 212–213, 218]), лепонтийские формы на -u (Atepu, Andeљilu, Bliale?u) одинаковым образом отражают и. е. *-?d [6, 316–317]. То же самое можно сказать и о кельтиберском окончании род. ед. на -о (aualo, retukeno, tauro ‘быка’), хотя здесь исследователи сталкиваются с одним фонетическим препятствием: из долгого *? в кельтиберском регулярно возникало u. В це-лях решения этой проблемы К. Х. Шмидт [13, 365] прибегает к тому диахроническому истолкованию, которое позволило ему выяснить судьбу литовской флексии генитива: на его взгляд, исконное *-? (род. ед. *taur?) становится кратким под аналогическим воздействием других форм той же парадигмы (им. ед. *tauros, вин. ед. *taurom; Топоров [3, 213], в свою очередь, предполагал самостоятельное существование флексии род. ед. с кратким *-о). Если такое объяснение верно, то можно утверждать, что кельтиберский язык, как и другие названные системы, сохраняет в качестве морфологического архаизма эту особенность именного словоизменения.

4. Все эти данные заставляют пересмотреть позицию так называемой балто-славянской изоглоссы на общеиндоевропейском фоне. Она служила до сих пор свидетельством генетической близости балтийских и славянских языков. В этом состояла ее главная значимость как изоглосса. Но так как в пользу языковых единств могут свидетельствовать только эксклюзивные инновации (ср. [17, 348]), использование флексии *-?d как показателя род. ед. древних *о-основ вряд ли можно теперь относить к числу возможных доказательств балто-славянского единства или сообщества. Рассматриваемую морфологическую особенность показывет несколько других и.-е. языков.

5. Но данная картина может быть далее усложнена если принять гипотезу о первичности род. ед. на *-?d сре-ди *о-основ, которую разрабатывает в последнее время П. Де Бернардо Штемпель (см. особенно [5, 46–48]). Гипотеза основывается на вышеуказанном материале, который в силу своей архаичности дает повод, как считает итальянская исследовательница, для реинтерпретации хронологических отношений между окончанием *-?d и другими флексионными показателями род. ед. *о-основ (*-os, *-osyo, -? *-iH2). Если окажется правильным предположение о том, что формы на *-?d были исконными представителями древнего генитива-аблатива этой

парадигмы и впоследствии были заменены в большинстве и.-е. языков формами с другими флексиями, то вопрос о балто-славянской изоглоссе в этом падеже придется просто снять, поскольку понятие изоглоссы, как давно установил А. Лескин, охватывает только общие инновационные процессы, а не общее сохранение первичного состояния.

Литература1. Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и ин-

доевропейцы. I. Тбилиси, 1984.2. Мажюлис В. Некоторые фонетические аспекты балто-славянской

флексии // Балтистика 1 / 1. 1965. С. 17–30. 3. Топоров В. Н. Кельтиберская надпись из Боторриты в свете бал-

то-славянского сравнения // Балто-славянские исследования, 1984. 1986. С. 209–224.

4. De Bernardo Stempel P. Archaisch Irisch maccu als morphologisches Relikt // HS 104. 1991. S. 205–223.

5. De Bernardo Stempel P. Der Beitrag des Keltischen zur Re-konstruktion des indogermanischen Nomens // Indogermanishces Nomen. Derivation, Flexion und Ablaut. Bremen, 2003. S. 31–50.

6. De Hoz J. El genitivo cйltico de los temas en -o-: El testimonio lepуntico // Studia Indogermanica et Paleohispanica in Honorem A. Tovar et L. Michelena; Salamanca; Vitoria, 1990. P. 315–329.

7. Diakonoff I. M., Neroznak V. P. Phrygian. New York, 1985.8. Hajnal I. Studien zum mykenischen Kasussystem. Berlin; New York.

1995. 9. Lejeune M. Sur les gйnitifs cypriotes du type to arguro(n) // BSL

33. 1932. P. 67–72.

10. Mikkola J. J. Urslavische Grammatik. III. Formenlehre. Heidelberg. 1950.

11. Palmaitis M. The New Look of Indo-European Declension: (Thematic Stems) // IF 86. 1982. P. 71–95.

12. Schmidt K. H. Zum Problem des Genitivs der o-Stдmme im Baltischen und Slavischen // Commentationes linguisticae et philologicae Ernesto Dickenmann lustrum claudenti quintum decimum. Heidelberg, 1977. S. 335–344.

13. Schmidt K. H. Review of Йtudes Celtiques XXV // Zeitschrift fьr celtische Philologie 44. 1991. S. 363–365.

14. Schmidt K. H. Zur relativen Chronologie des Genetivs Singular der o-Stдmme im Baltischen und Slavischen // Archiv fьr bulgarische Philologie 3. 1999. S. 159–167.

15. Schmitt-Brandt R. Die thrakischen Inschriften // Glotta 45. 1967. S. 40–60.

16. Schmitt-Brandt R. Die Herausbildung des slavischen Sprach-gemeinschaft // Donum indogermanicum / Festgabe fьr Anton Scherer zum 70. Geburtstag. Heidelberg, 1971. S. 224–243.

17. Senn A. The Relationships of Baltic and Slavic // Ancient Indo-European Dialects, Berkeley; Los Angeles, 1966. P. 139–151.

18. Sihler A. L. New Comparative Grammar of Greek and Latin. New York; Oxford, 1995.

19. Szemerйnyi O. The problem of Balto-Slavic unity. Kratylos 2. 1957. P. 97–123.

20. Vaillant A. Compte rendu de J. Endzelin, Altpreussische Grammatik, Riga, 1944 // BSL 44 / 2. 1947 / 1948. P. 128–134.

21. Vaillant A. Grammaire comparйe des langues slaves. I. Phonйtique. Paris, 1950.

Реализация принципов орфографии при обозначении и после предлогов и префиксов в истории русского письма

В. В. КаверинаМосковский государственный университет им. М. В. Ломоносова

kaverina@philol.msu.ruистория русского письма, принципы орфографии

Summary. The report deals with one of the crucial points of modern Russian orthography viewed diachronically. Vast material in -cluding grammar books and other texts of XVII–XX reveals the principles of Russian orthography in the process of historical devel -opment in so far as the reflection of the phoneme i after prepositions and prefixes is concerned.

1. Принципы орфографии: их проявление при обозначении и после предлогов и приставок на согласную.

Действие фонематического принципа орфографии про-является в сохранении на протяжении всей истории древ-нейших написаний с начальной ? корня (????????, ? ??? ??????), перед которой в соответствии с традиционным принципом может употребляться ? на конце предлога или приставки: ????????, ????????, ?? ??? ???????. Влияние традиционного принципа наблюдается в появлении ? на конце исконно безъеровых предлогов и приставок: ?????????, ??????.

Фонетический принцип орфографии реализуется в обозначении и буквой ? после предлогов на согласную и префиксов начиная с XIII в. (? ??u? ????? – Смоленская грамота, 1230 г.). Развитие фонетического процесса изменения [и] в [ы] обусловливает постепенное вовлечение в данный процесс все большего числа словоформ, что отражается на письме. К XVII в. в скорописи формируется довольно устойчивая узуальная норма, в соответствии с которой после предлогов и приставок на согласную пишут ?: ???????, ???????, ???????, ? ?????????, ? ??????, ? ???? ?????, ? ????????, ? ?? ???????. Такие написания отмечаются позднее в «Ведомостях» и «Санктпетербургских ведомостях» первой половины XVIII в.: подымется, сыскано, разыдошася и др. Однако данное явление остается за пределами внимания древнейших грамматик. Так, в Грамматике 1648 г. находим лишь указание на то, что «? ??????? ?????? ???????? ? ??????? ?? ? ?????? ?? ??????????».

Взаимодействие принципов можно отметить в написаниях типа ??????????, ?? ?? ???????, где обозначается ассимилятивное смягчение конечных согласных предлога и приставки.

2. Исторические изменения роли принципов орфографии в формировании узуальной нормы передачи и после предлогов и префиксов на согласную.

Влияние фонетического принципа, достигшее высшей точки в XVII в., постепенно уступает место сочетанию принципов фонематического и традиционного. В первой половине XVIII в. в написании слов с различными корнями отмечаются колебания, представленные даже в словах с корнем -иск-, где впоследствии закрепляется ы: отъискивать, изъисканныя наряду с взыщется, сыскать. Однако к середине XVIII в. устанавливается закономерность, действующая на протяжении более чем столетия. После предлогов буква ы в начале слов больше не употребляется. Префиксы на согласную пишутся с конечным ъ, при этом и в начале корня остается неизменной: объискали, возъимела, безъименной, безъизвестно, разъигрыванїе, предъистекшею, предъидущаго и т. д. Исключение составляет написание слова взимать и производных от него, где перед корневым и ъ не употребляется (взималъ, взиманїемъ и др.). В словах с корнем -иск- обычно пишется ы: сыщемъ, взысканїя, отыскивалъ, розысканїя.

3. Отражение принципов орфографии в рекомендациях грамматических сочинений.

Противоречивость орфографической практики отражается в грамматических сочинениях XVIII–XIX вв., где содержатся неоднозначные рекомендации по правописанию слов с начальной и корня после приставок.

Н. Г. Курганов в своей грамматике 1769 г. высказывается о необходимости употребления ъ в префиксах «в соединении со словами, начинающимися с… и» и

считает нормативным написание подъисходъ. А. А. Барсов в грамматике 1783–1788 гг. также предлагает писать предъидетъ, отъискать в соответствии с фонематическим и традиционным принципами.

В «Опыте нового российского правописания» (1773 г.) В. Светов выделяет из приведенного выше правила случаи, когда слово, в котором «после ъ следовать будет и… без сложения неупотребительно». Тогда ъ и и «сливается… в одну самогласную ы, как: розыскъ, подымать, а не розъискъ, подъимать». Здесь автор делает уступку принципу фонетическому. В «Российской грамматике» Академии наук 1802 г. такие написания указываются вообще как единственно возможные: «…если… после буквы ъ следует буква и, тогда обе сии буквы превращаются в ы, например обыскъ, сыскъ». То же находим в «Российской грамматике» В. С. Княжева 1834 г. Несколько менее категоричен И. Орнатовский, отмечая, что «ъ с буквою и часто сливается в ы».

Показательно, что в третьем издании академической «Российской грамматики» 1819 г. содержатся рекоменда-ции, противоречащие правилу первого издания 1802 г.: «Удерживают букву ъ слова и предлоги, сложенные с другими речениями, начинающимися с гласных букв е, и… во избежание слияния с оными: безъименный, предъиду…» Таким образом, происходит возврат к фонематическому и традиционному принципам. Однако в грамматике отмечено, что «многие слова от сего правила уклоняются… например взыскивать, обыск… иногда же

буква ъ совсем выпускается, как например обинякъ, взимаю». Подобные правила, правда без оговорок об исключениях, дают А. С. Шишков в «Разговорах о словесности…» 1824 г., Н. И. Греч в «Практической русской грамматике» 1834 г., А. Х. Востоков в «Русской грамматике» 1835 г., И. Давыдов в академической «Грамматике русского языка» 1849 г.

Любопытное рассуждение по интересующему нас вопросу содержится в «Грамматике русского языка» А. М. Будрина 1843–1849 гг.: «…если вторая гласная и, то ъ и и прежде сливали в букву ы: взыск, обыск, сыщик, возыметь; а теперь пишут отдельно ъ и и: взъискать, объискать, съищикъ, возъиметь. Однакожь прежнее правописание едва ли не вернее: ъ  и  ы». Так автор описывает изменение принципа правописания данной орфограммы с фонетического на фонематический, отдавая при этом предпочтение фонетическому принципу. Данную позицию разделяет Я. К. Грот, чьи работы сыграли решаю-щую роль в судьбе исследуемой орфограммы. В работе 1873 г. «Спорные вопросы русского правописания от Петра Великого доныне» автор отстаивает написание через ы во всех случаях (возыметь, безыменный). В «Русском правописании» 1885 г. из правила об употреблении ы после приставок Грот делает единственное исключение – взимать. Несмотря на многочисленные попытки привести данную орфограмму в соответствие с фонематическим принципом, правописание «по Гроту» сохранилось до наших дней.

Опыт историко-лексикографического анализа слова «добро» (на материале «Словаря древнерусского языка XI–XIV вв.»

и «Толкового словаря» В. И. Даля)Н. В. Каменева

Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН, Москваgkk@mail.ru

диахрония, семантика словообразовательного гнезда

Summary. Results of the diachronic analysis of some word-formative chains in a word-formative family «the Good» are presented. Change of semantics is considered: from the meaning «any property, belonging» in old-russian language up to the meaning «all posi -tive, good, useful» in modern Russian.

Возросший интерес к особенностям мировосприятия лю-дей предшествовавших поколений оживил работу ис-следователей в области изучения истории русского языка. Через слово как «объективный» источник пытаются представить действительную картину мира, при этом большое внимание уделяется ценностным категориям.

Понятия, содержащиеся в корне -добр-, характеризуют основополагающие нравственные представления людей. Диахронический анализ слова «добро» (через изучение семантической структуры его словообразовательного гнезда) позволит получить информацию о развитии этих представлений.

«Словарь древнерусского языка XI–XIV вв.» [1] содер-жит уникальный языковой материал, поэтому его исполь-зование представляется обоснованным. «Толковый словарь» Даля заключает в себе русский язык XIX в., что

само по себе является достаточным основанием для обращения к нему. Для настоящего исследования важны алфавитно-гнездовой порядок расположения слов в этом словаре и, конечно же, его лексическое богатство.

Анализ отдельных словообразовательных цепочек внут-ри словообразовательного гнезда «добро» (сложные слова не рассматривались) в разные исторические периоды позволяет проследить изменение семантики от стержневого значения в древнерусском языке «какое-либо имущество» до «все положительное, хорошее, полезное» в современном русском языке.

Литература1. Словарь древнерусского языка (XI–XIV вв.): В 10 т. Т. 1–6. М.,

1988.

Роль категории предельности в возникновении глагольного видаА. А. Караванов

Московский государственный университет им. М. В. Ломоносоваbeiklor@mail.ru

категория предельности, вид, аспектуальность, перфективность

Summary. The report is devoted to a problem of origin of the Verbal Aspect Category. The author approves that the main precondi -tion of the Verbal Aspect origin was a prefixal Telic Category existing both in Old Slavic and Old German languages. But this pre -condition was realized only in Slavic languages, and as a result of that the Aspect Category has arised.

1. В древних германских и славянских языках существовала категория предельности глагольного действия, значения которой выражались префиксами

(например, ge – в средневерхненемецком, ga – в готском, ga-, gi- в древневерхненемецком, ?? – в древнерусском).

2. Характерной чертой этих префиксов было то, что они обладали очень абстрактными значениями и не были тесно «спаяны» с основой: их употребление во многих случаях было факультативным, причем параллелизм их употребления носил двоякий характер: во-первых, исход-ный глагол мог употребляться параллельно приставочному (например, wairpan : gawairpan («бросать») в готском, красти : обокрасти в древнерусском), во-вторых, глаголы с разными приставками могли употребляться параллельно друг другу (покрасти : украсти в древнерусском). Естественно, возможность параллельного употребления глаголов, фактически представлявших собой семантические дублеты, делала категорию предельности очень неустойчивой; в таком состоянии категория предель-ности не могла сохраняться в языке бесконечно долго. Приставочные глаголы, первоначально представляв-шие собой спонтанно-речевые факультативные об-разования, должны были либо выйти из употребления, либо «отмежеваться» от исходных глаголов и закрепиться в языке с новыми лексическими значениями, отличными от значений их исходных бесприставочных кор-релятов.

3. Результаты такого «отмежевания» мы можем наблюдать в современном немецком языке, например: frieren («мерзнуть») – gefrieren («замерзать»), rinnen («течь») – gerinnen («запекаться» – о крови), blьhen («цвести») – aufblьhen («расцветать») и т. д. В приведенных парах исходный и приставочный глаголы различаются лексическими значениями и, конечно же, не являются семантическими дублетами. Таким образом, в немецком языке древняя категория предельности, обладавшая первоначально некоторыми признаками грамматической категории (хотя и не являвшаяся грамматической категорией вследствие своей нерегулярности и слишком уж ярко выраженного спонтанно-речевого характера), в процессе своего исторического развития постепенно перешла в словообразовательное русло; кроме того, «осколком» этой категории в современном немецком является Partizip II (на-пример: backen («печь») – gebacken (Partizip II от глагола backen), blasen («дуть») – geblasen (Partizip II от глагола blasen) и т. д.

4. При исследовании категории предельности в древних германских языках неизбежно встает вопрос: в каком

отношении находилась эта категория к категории глагольного вида? Ю. С. Маслов, исследовавший категорию предельности в готском языке, говорит об этом так: «В готском языке не было ни глагольного вида, подобного славянскому, ни вообще категории глагольного вида. Но в нем была “видообразная” категория предельности / непредельности глагольного действия, проявлявшая себя несколько иначе, чем соответствующая категория в современных германских языках». Правильность вывода Ю. С. Маслова о том, что в готском языке не было глагольного вида, подобного славянскому, не вызывает никаких сомнений. Однако встает вопрос: почему Ю. С. Маслов сравнивает готский язык (т. е. один из древних германских) с современными, а с не древними славянскими языками (что, кажется, было бы логичнее)? Ведь в древнерусском тоже существовала категория предельности, очень похожая на категорию предельности древних германских языков, и именно из этой категории предельности в конечном счете и возникла категория славянского глагольного вида. И разве нельзя предположить, что предпосылки возникновения категории вида в древних славянских и древних германских языках могли быть абсолютно идентичны? Разница же состояла лишь в том, что в славянских языках эти предпосылки были реализованы, а в германских – нет.

5. Мы предполагаем, что категория предельности древних германских языков по своему содержанию и по способу выражения идентична категории предельности древ-нерусского языка, которая, как известно, способствовала возникновению категории глагольного вида. Иными сло-вами, древнегерманская и древнеславянская категории предельности были вместе с тем и категориями перфективности, т. е. могли выражать не только собствен-но предельные, но также и аспектуальные значения. Однако в ходе дальнейшего развития категории предельности в германских языках ее аспектуальная составляющая была со временем сведена на нет (и поэтому в современном немецком мы имеем предельность без аспектуальности), тогда как в славянских языках она сохранилась и способствовала возникновению категории глагольного вида.

К вопросу о писцах Коломенского списка 1406 г. Толковой палеиА. Ю. Козлова

Коломенский государственный педагогический институтoksana-5081714@yandex.ru

Толковая палея, Коломенский список 1406, орфография

Summary. The report is devoted to the orthography of the Kolomna manuscript (Tolkovaya Paleya) of 1406. It is pointed out that the manuscript was written by not one but three ancient writers, whose orthographic particular features are characterized.

Одним из замечательных памятников древнерусской книжности является Толковая палея, в которой вместе с толкованиями, полемическими замечаниями против нехри-стианских воззрений передаются книги Ветхого Завета.

В научной традиции памятник известен в основном по Коломенскому списку 1406 г., который был опубликован в 1892–1896 гг. [1], второе издание вместе с переводом на русский язык, выполненным А. М. Камчатновым, вышло уже в XXI в. – в 2002 г. [2].

Примечательно, что до сих Коломенский список не описан ни палеографически, ни лингвистически.

Коломенская Толковая палея заканчивается припиской, из которой можно узнать, что рукопись создавалась с 7 мая до 1 ноября 1406 г. в городе Коломне писцом Кузьмой. Список был выполнен на пергамене, размером в лист, содержит 208 листов. В настоящее время рукопись хранится в ОР РГБ, куда она попала из собрания Троице-Сергиевой лавры [3].

Непосредственная работа с рукописью позволила выявить что рукопись выполнена не одним писцом Кузьмою, а тремя писцами, причем объем выполненной

работы по переписыванию списка был неодинаков: первые два писца написали первую часть памятника. Первый пи-сец написал 15 листов (лл. 1–15 обр. – стлб. 1–60), второй – 84 листа (лл. 16–100 обр. – стлб. 61–399, стлб. 400 остался пустым), причем на листе 9 (б) (34 стлб.) первый как бы предоставил возможность «попробовать руку» второму: первые полторы строчки писал первый писец, а со второй половины второй строчки по девятую строчку – второй писец, с десятой по девятнадцатую строчки – опять первый, со второй половины девятнадцатой строчки по двадцать пятую – второй, последние три строки на листе писал первый писец. Третий писец писал вторую часть памятника – лл. 101–208 (стлб. 401–830). Писцы характеризовались различной выучкой, руководствовались разными орфографическими правилами.

Первый писец писал почерком, близким к полууставу, весьма устоявшимся, с очень слабым нажимом. Для его почерка характерно ? в виде чаши (у второго и третьего – с верхней частью в виде уголка), ? – с перекладиной в виде уголка, отсутствие знаков акцентовки.

Второй писец обладал нестабильным почерком: полуустав у него постоянно переходит в скоропись начала XV в. Он пишет то очень плотно, постоянно с выносными концами слов, употребляет большое количество разнообразных лигатур, то, наоборот, растягивает слова по строчке, все слова, даже сакральные, пишет без титлов, употребляет большое количество неэтимологических ? и ?, использует во всех позициях только u; именно для второго писца характерно большое количество ошибок и описок. Буквы даже на одной строке могут быть разной ширины и разной высоты, находиться на разном расстоянии друг от друга. Чернила в тексте этого писца постоянно меняют цвет и оттенок: черные – темно-коричневые – светло-коричневые; часто меняется ширина пера, а также манера письма – местами почерк приближен к скорописи, местами – почти устав; это зачастую позволяет усомниться в том, что над текстом работал один человек.

Третий писец – явно опытный профессионал: он характеризовался очень четким почерком, близким к уставу; на протяжении ста восьми листов почерк его практически не менялся, орфография его очень устойчива, цвет чернил стабилен. Только для него характерно проставление знаков акцентуации, но почему-то не с листа 101, с которого он начал свой труд, а с л. 109.

Из приписки в конце памятника, которую сделал третий писец, мы можем узнать его имя – Кузьма: почерк приписки совпадает с почерком третьего писца; также в конце приписки упомянут некий Варсонофий, «создавший» книгу. Исследователь А. Б. Мазуров считает, что Варсонофий – это заказчик рукописи, состоятельный монах Богородице-Рождественского Бобренева монастыря [4]. Возможно другое предположение, что Варсонофием звали первого или второго писца, участвовавшего в создании этой рукописи.

Именно в конце XIV – начале XV в. на Руси возникает культурное явление, которое принято называть «вторым южнославянским влиянием», активным проводником ко-торого был митрополит Киприан, умерший в Москве в том же 1406 г. Интересно, что в языке Коломенской рукописи это влияние не отражается, но в орфографии третьего писца отдельные «новомодные» черты можно проследить:

это использование знаков акцентуации, ? нейотированного, отдельных букв в значении слов: ·?· – «слово», ·?· – «азъ», ·?· – «земля» и др.

Если сравнить количество безъеровых написаний у раз-ных писцов с данными других памятников, близких к эпохе создания Коломенского списка, то можно увидеть, что их процент в Коломенском списке намного меньше, особенно у первого и третьего писцов. И только орфография второго писца немного приближается к нормам XIV в., что, вероятно, позволит сделать предположения о возрасте писцов: второй был намного младше и первого, и третьего.

И, наконец, в тексте первого и второго писцов находят отражение диалектные особенности, свойственные юго-западным диалектам: отвердение мягкого р, мена г / х, аканье и яканье, мена l и ?. Первый и второй писцы, были, по-видимому, земляками. Третий писец диалектных форм практически не вносил. Обнаруживается и определенная общность у первого и второго писцов в передаче некоторых орфографических явлений: они свободно употребляют буквы к, г, х и перед и, и перед ы. Третий писец строго пишет только кы, гы, хы.

Интересно было бы узнать, по какой причине первый опытный писец передал свой труд неопытному молодому человеку, который плохо понимал текст и наделал множество ошибок? Почерк последних листов первого писца характеризуется слабыми начертаниями, буквы мелкие, как будто писал дальнозоркий человек. Может быть, первый писец заболел или ослабел?

При использовании лингвистического материала Коломенского списка необходимо учитывать, из какой части этот материал извлекается и какой писец работал над этим отрезком текста.

Литература1. Палея толковая по списку, сделанному в Коломне в 1406 г. / Труд

учеников Н. С. Тихонравова. М., 1892–1896, вып 1–2.2. Палея толковая / Подготовка древнерусского текста и перевод на

русский язык А. М. Камчатнова. М., 2002.3. РГБ. Собрание Троице-Сергиевой лавры. № 38.4. Мазуров А. Б. Средневековая Коломна в XIV – первой трети XVI

вв. М., 2001. С. 390–391.

Грамматическая классификация существительных pluralia tantum в русском языке: синхрония и диахрония

С. В. КонявскаяНаучный журнал «Древняя Русь. Вопросы медиевистики»

k2@pop.transit.rupluralia tantum, форма числа, значение числа

Summary. The main idea of the report consists in the necessity of applying equal methods to different chronological segments of the language system, in order to reconstruct it sa a single whole. This idea is illustrated by the example of the grammatical classification of the pluralia tantum nouns. It’s in particular argument of diachronic kind, that can waive one of the objections to the classification by A. A. Zaliznjak.

На пути преодоления разрыва между синхроническими и диахроническими исследованиями языка, необходимость которого признается с течением времени все большим числом ученых, одним из ключевых шагов видится использование для изучения языкового материала разных хронологических срезов одних и тех же методик. Именно работа в единой системе координат может сделать результаты отдельных исследований применимыми в других исследованиях и воссоздать языковую систему не фрагментарно, а полностью, в ее исторической непрерывности. Так, говоря о собственно грамматической стороне феномена pl. t. (выражение словами pl. t. значения числа), целесообразно воспользоваться подходом к данному вопросу, предложенным А. А. Зализняком [1]. Методологической основой этого подхода является прин-ципиальное разграничение значения числа (возможности выразить значение единичности и множественности) и внешних признаков того или иного числа (такие же окончания, такая же акцентуация и т. д.) как очевидное следствие различия внешней (формальной) и внутренней (смысловой) стороны словоформ. Так, объединяет слова pl.

t. в грамматическом смысле внешняя форма мн. ч., в категориальном же смысле эти слова А. А. Зализняк делит на три группы: по способности выражать значение числа он выделяет 1) слова «типа “сани”», 2) слова «типа “чернила”», 3) слова «типа “ребята”».

Одним из оснований для критики классификации А. А. Зализняка является тот факт, что как в истории языка, так и в современном языке для ряда слов pl. t. воз-никают сложности с отнесением их к словам «типа “сани”» или к словам «типа “чернила”». Это, например, слова ?u?? (время, когда поют петухи), ???? (останки святых), ??? (войска, силы), ??h?? (внутренности), совр. внутренности, седины и т. д.

Вопрос о критерии разделения этих групп можно рассмотреть на примере слова мощи, отнесение которого к считаемым является не единственно возможной его трак-товкой.

Слово ???? мотивировано словом ???? в значении «сила»: останки святых обладают божественной силой, «мощью» название для таких останков указывает на самый главный их признак:

1. ???? ????? – сила, „sc?j, d?namij: ?????? ? ???h?? ???????, ? ???h?? ???????? ? ????\ ???? ? ????\ ????\ ???~\ (™x ?lhj th)j „sc?oj). Мк. XII. 30. Юр. ев. п. 1119 г. ??? ???» ?????. Изб. 1073 г. (В.). ??@?? ???? („sc?j). Гр. Наз. XI в. 292.2. ???? ????? – reliquiae, le…yana, тело умершего, тело, прославленное нетлением и чудесами: ????#??#… ?j?? ??????. Симв. Вер. Влад. ???h????~ ?????? ?jr?? (tw)n leiy?nwn). Остр. Ев. 280 об. ??????^"@?# ? ???? ?jr??? ??h?? ??????? (le…yana). Изб. 1073 г. 23 [2, 180–181, 183].

Изменение числовой парадигмы можно объяснить тем, что мощи как реалия связаны в сознании с целым комплексом мистических возможностей, творимые ими чудеса разнообразны и неоднократны.

Основание для значения «дискретность» в слове мощи можно видеть также и в том, что мощи состоят из отдельных косточек, которые не всегда находятся все вместе. Так же, как дрова состоят из поленьев, мощи состоят из косточек, каждая из которых обладает всеми свойствами целого. Поленья и дрова связаны на уровне реалий, а не на уровне слов, это часть реалии. Именно поэтому слово дрова – несчитаемое: считая поленья, мы получаем количество поленьев, а не количество дров. И эта аналогия дает повод для того, чтобы предполагать слово мощи тоже несчитаемым. Одно полено – уже дрова, одна кость – уже мощи, но понятие дров не предполагает наличие верхней границы: сколько угодно полень-ев – все еще дрова, нужна ситуативная, а не только контекстная обусловленность, чтобы слово дрова обозначало несколько «разных единств» дров («*Со всех дворов ему везли дрова и складывали в огромные горы. … Он стоял так, чтобы видеть все эти дрова, и радовался каждым из них…»). А мощи того или иного святого – это ограниченный набор костей, его превышение говорит о том, что перед нами уже несколько мощей – мощи нескольких святых. Больше того, по одной косточке от разных святых – это двое разных мощей, а две косточки

одного святого, лежащие, допустим, в алтарях двух разных церквей, – это все равно одни мощи, контекст «*двое мощей святого Петра» невозможен. Стало быть, мощи как единицу определяет принадлежность «при жизни» одному человеку. И это обязательный для слова мощи признак: если слово употребляется референтно, мощи – всегда мощи кого-то, а для слова дрова, даже употребляющегося референтно, аналогичного признака, разбивающего феномен «дрова» на некие членимые, но все же единицы, нет, дрова – это и есть единственная единица данного понятия.

Обобщая, скажем, что считаемость / несчитаемость – признак, лежащий в основе разграничения групп слов «типа “сани”» и слов «типа “чернила”» – можно сформулировать так: может ли членимый, структурно сложный денотат слова быть принят тем не менее за единицу счета? Проверяется это в спорных случаях возможностью или невозможностью сочетания со словом целый и каждый. Если для несчитаемых аналогичный смысл выражается сочетанием со словом все и сочетание «*целые дрова», «*каждые дрова» (кроме искусственных контекстов, о которых уже шла речь) невозможно, то сочетание «целые сани» (в значении «не часть»: «*…купил несколько пар полозьев, мягкое сиденье да еще двое целых

саней…») и «целые мощи» – возможны: ????????, ???h?????? ???? ?h?? (t? le…yanon, corpus). Пат. Син. XI в. 106 [2, 180–181].

Действуя аналогичным образом, можно утверждать, что слова ?u?? (время, когда поют петухи) и ???? (останки святых) – слова «типа “сани”», а ??? (войска, силы), ??h?? (внутренности), совр. внутренности и седины – слова «типа “чернила”», если обратное не обусловлено контекстом или конситуацией.

Литература. Зализняк А. А. Русское именное словоизменение. М., 1967. C. 57–

63.2. Срезневский И. И. Словарь древнерусского языка. Т. II. Ч. 1. Стб.

180–181, 183.

Явления живого народно-разговорного языкав челобитных и посланиях «пустозерских сидельцев»

Т. В. КортаваМосковский государственный университет им. М. В. Ломоносова

rkinature@cs.msu.suстарообрядчество, узники, послания, литературный язык, «простоговорение»

Summary. The present report is devoted to describing the stylistic peculiarities of the letters a messages of the Pustozersk prisoners. They spent about 14 years in dungeon where they created over 100 original pieces, reflecting the features of the living folk-conversa -tional language: special forms of address, postpositional demonstrative particles, specific forms of verbal direction and so on. The us -age of the elements of the folk-conversational language is explained by the with to get in close touch with their fellow-fighters.

Раскол русской православной церкви, пришедшийся на середину XVII в., – один из самых крутых поворотов в духовной и культурной жизни России эпохи позднего Средневековья. Это событие не было внезапным, инспирированным узким кругом лиц. Его следовало бы рассматривать как закономерное последствие Смутного времени. В 1612 г. известный древнерусский писатель и проповедник Авраамий Палицын горестно сетовал: «Мы впали во вс? злыя д?ла, въ лихвы и неправды, въ объяденiе и пiянство и блудъ. Царемъ же играху яко д?тищемъ, и всякъ выше м?ры своея жалованiе хотяше» [2].

Произведения писателей-старообрядцев отличаются живостью, оригинальностью и особым полемическим задором. Они являются неоценимым источником для изучения особенностей живого разговорного языка периода, предшествовавшего формированию нового русского литературного языка. Наиболее известным в данном кругу авторов является «мятежный» протопоп Аввакум, личность незаурядная, литературно одаренная, родоначальник традиции «вяканья», или простоговорения, которое В. В. Виноградов рассматривал как факт своеобразной обороны русского литературного языка от польско-литовской книжности и отражение борьбы за

литературные права народной речи в XVII в. [1]. Аввакум отстаивал права «русского природного языка».

В 1667 г. после очередного увещевания непокорный и неистовый Аввакум был сослан в Пустозерск, где провел неполных 14 лет в окружении своих сподвижников, «пу-стозерских сидельцев» – попа Лазаря, дьякона Федора и инока Епифания. За 14 лет «сидения» они создали около 100 оригинальных произведений, тяготеющих к устной про-поведи. Испытывая острую потребность в бумаге, многие произведения узники поначалу проговаривали. Этим объясняется разговорный характер посланий и челобитных, адресованных духовным «чадам» и «за-блудшим».

Проникновение в послания и челобитные черт устной разговорной речи объясняется горячим желанием авторов найти кратчайший путь к сердцам духовных чад. В текстах присутствуют оригинальные и разнообразные формы обращений, которые иногда соседствуют с междометиями, частицами и формами императива: «Госу-дарь, послушай, Михайлович!», «Слушайте-тко, Евдок?я и Настасьюшка…», «Досифей, а Досифей!», «Мелания! Слушай-ко ты!», «Елена-дурка!»

Аввакум родился на территории северновеликорусских говоров, поэтому в его посланиях в изобилии

присутствуют постпозитивные указательные частицы, распределение которых зависит от рода и числа предшествующего слова.

Нельзя не отметить значительный пласт ненормативной лексики, ее широкую и неожиданную синтаксическую и стилистическую сочетаемость.

В посланиях и челобитных протопопа Аввакума и дьяко-на Федора отмечаются своеобразные формы глагольного управления: тв. п. вместо р. п. («потонешь своимъ л?ностнымъ нерад?ниемъ»), и, наоборот, в причастных кон-струкциях деятель обозначен формой р. п. («а которые попы отъ Никона отступника ставлены»); тв. п. вместо в. п. («во дворъ овчий не дверию входятъ, но дирою влазятъ»); д. п. вместо тв. п. («не умолчалъ ему») и т. д.

Яркой образностью отличаются метафорические срав-нения, отмечаемые в текстах, написанных пустозерскими узниками, есть также постоянный метафорический ряд,

ассоциируемый с бренным земным существованием и тяготами людскими.

Очевидный интерес с точки зрения стилистики представляют собой тексты, в которых Аввакум повествует об искушении его бесами, где в предложения с дательным самостоятельным и аористами вклинивается призыв: «С?м-ко ты сюды!», потому что сравнивается поведение праведника и беса.

Язык сочинений пустозерских сидельцев привлекает своей живостью, образностью, эмоциональностью и выразительностью, а сами авторы поражают глубокой верой в силу слова в духовном наставничестве и борьбе с противниками.

Литература1. Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного

языка XVII–XIX вв. М., 1938, С. 38.2. Щапов А. Н. Русский раскол старообрядства. Казань, 1859. С.

134.

Диалог в русской стихотворной драме XVIII–ХХ вв.Е. С. Котяева

Калмыцкий государственный университет, Элистаrussian@kalmsu.ru

диалог, стихотворная, драма, разговорность, ремарка

Обращение к стихотворной драме как к источнику для изучения живой русской речи оправдано самой специ-фикой этого жанра в значительно большей степени, чем все другие, ориентированного на концентрированное отражение специфических особенностей разговорного диалога. Представляется актуальным выявить постепенное обновление лексических сигналов разговорности, расшире-ние их смыслового объема, функций, определить степень зависимости элементов устной речи от стихотворной диалогической формы, авторского и жанрового своеобразия на протяжении длительного исторического периода.

В XVIII в. драматурги широко используют просторечные и простонародные слова, придающие стихотворному диалогу колорит простоты и непринужденности, в некоторых сценах – сниженности, грубоватости. Традиционными для таких слов жанрами являются комедия, комическая опера, интермедия (Попов, Николев, Судовщиков), вырабатывается даже некоторое единообразие в построении речевых партий отдельных персонажей – отрицательных, бытовых. В трагедиях Сумарокова, Ржевского, Ломоносова, Майкова, Княжнина просторечные слова встречаются в виде отдельных вкраплений: «Скакал с мечем своим чрез бледны кучи тел…», «Внимать извергов сих не станет больше мочи», «Я сердце отворю, явлю, как я крушуся!»

Центральное положение в кругу просторечной лексики, использующейся в драмах XVIII–XIX вв., занимают слова, связанные по значению с человеком. Это названия частей и органов человеческого тела (башка, рыло, харя, мина, зенки, нутро), обозначение лиц по возрасту, полу, родственным отношениям (малый, малютка, баба, мужи-чишко, братан, родня), роду деятельности (гаер, рифмач, крючкотвор), физическим и внешним данным (чахотный, смазливый, баской), особенностям характера, поведения (прытко, провор, рохля, шалбер, ветрогон, горлан, подлипало, потаскушка), нравственным и интеллектуальным качествам (дуралей, фофан, дубина, мастак).

Многие из слов получили производные предикативно-характеризующие значения от названий животных, имели бранный характер (щенок, кобель, скот, животина, гад, карга).

В пьесах ХХ в. (Цветаева, Сельвинский, Кедрин, Глоба, Донской и др.) разговорно-просторечная лексика представлена еще большим многообразием лексико-семантических групп. Появляются слова, называющие человека по национальности, часто с уничижительной

окраской (немчура, татарва), увеличивается количество оценочной лексики, обозначающей людей по социальной принадлежности (барчук, голь, босота, солдатня, белю-га), роду деятельности (подавальщик, писака, учитель-ша, адмиралишки).

Анализ глагольной лексики показывает расширение групп, обозначающих различные действия и состояния че-ловека, иногда с интенсификацией признака (дрыхнуть, рехнуться, угробить, порешить, кокнуть), заключающих в своем значении характеристику темпа, качества, времени и места действия (улепетывать, приползти, пустомелить, полуночничать, квартировать), различных чувств (взбелениться, испужаться, кручиниться, коситься, зубоскалить).

Своеобразие структуры диалога XVIII–ХХ вв. во многом определяется стихотворной формой, важными конструк-тивными элементами которой являются ритм и рифма, их языковая реализация. Тенденция к разговорности драматического стиха проявляется в употреблении в составе рифменных пар разговорно-просторечных слов (сухо – брюхо; кожи – рожи; заснули – куликнули; толковали – крали (сущ.); эфти – нефти; челядь – пустомелить; ротика – идиотика), их сочетаемости с иностилевыми средствами (см. в пьесе Цветаевой: «Друг Видероль, ты не из тех пиитов допотопной расы, боящихся махнуть с Пегаса…»).

Эволюция русской стихотворной драмы ХХ в. приводит к обновлению структуры диалога. Изменяется ремарка, в составе которой широко употребляются разговорные слова и конструкции, иногда противопоставленные общей стилистической тональности диалогических реплик: «Великому царю Орды Великой С благоговением ответец (про себя: “Шиш”)» – Сельвинский.

Изобразительно-выразительные языковые средства, вовлекаемые в общий процесс стилизации разговорной речи, содержат стилистически маркированные слова («Она – громадная оригиналка…» – Северянин; «Мотало меня по нашему шарику…» – Светлов; «Знаем старуху, зверь» – Гусев), тяготеют к многоярусности («С пробитой башкой ольха, капая желтым мозгом, прихрамывает» – Есенин), служат одним из средств характеристики образа («В нелепой позе, длинный, как глиста, с лицом, простите, полуидиота…» – Антокольский).

Разговорное звучание стихотворного диалога XVIII–ХХ вв. создается использованием специфических конструкций – повторов, подхватов, эллипсисов, отличающихся большим разнообразием.

О русском языке Петровскогo времени (на материале частного письма)А. Кречмер / Anna Kretschmer

Ruhr-Universitдt Bochum / Universitдt Bielefeld (Германия)anna.kretschmer@gmx.net

языковая норма, диглоссия, образцовые тексты

Summary. This work is based on the analysis of over 1000 privat letters from the 17 th and early 18th century. The language of these letters is a variety of the so called administrative language of Russia of this time. In our work the object of the special interest are syntax and lexikon – and the very strong norm we find in these inofficial sort of text. Further, relations and iterferences between the language of privat correspondence, old curch-slavonic tradition and the so called äåëîâîé ÿçûê.

Исследуемый корпус составляют более 1000 частных писем XVII – раннего XVIII в. (1603–1731 гг.). В работе дается общая характеристика частного письма той поры как жанра, его структуры, тематики, адресантов и адресатов (данным аспектам посвящена одна из наших более ранних работ).

Особое внимание, однако, уделяется синтаксису и лексике как, с нашей точки зрения, наиболее значимым

уровням языка, а также представленной в частном письме удивительно выдержанной и стабильной языковой норме.

Нормированность языка частного письма – в отсутствие кодифицированной нормы – дает, на наш взгляд, основания подвергнуть критическому анализу как концепцию А. В. Исаченко о прерывности и полной переориентации письменной традиции в России Петровского времени, так и традиционные взгляды на историю русского литературного (стандартного) языка.

Утрата рода прилагательными в древнерусском языкеА. М. Кузнецов

Даугавпилсский университет (Латвия)volda@dau.lv

имя прилагательное, множественное число, родSummary. The Old Russian adjectives began to lose the grammatical category of gender in plural very early – already in the 13 th

century. In this process we can see different tendencies. The substantives of *Û-stems acéuire masculine gender if mean males, and accordingly traditional adjective forms can acquire masculine gender. The flexions of nominative and accusative become synonymous, and then new flexions appear on their base, which are not attribute to any gender. The «full» forms of adjectives displace «short» forms in all positions.

Утрата категории рода прилагательными во множественном числе наблюдается в древнерусском языке уже в самых ранних памятниках письменности. Однако этот процесс включает в себя несколько этапов, которые заканчиваются неодновременно.

Во-первых, существительные *?-основ, обозначавшие лиц мужского пола, получали определения с вариантными формами – как женского, так и мужского рода: ед. ч. – на вьсе бzаше `моу съв«тьникъ благъ: слоуга десна1, бж=ии оуказатель ГБ XI, 52a1; кнzзь бо `сть бж=ии слоуга къ члв=комъ Изб 1076, 46 об.; мн. ч. – слоугы же пилатовы словеса д«ломь ськоньчашz ПсЧ XI, 39г; а слоугы в«дzахоу почьрпъшеи водоу ЕвМст к. XI, 6г (Ин 2.9). В ре-зультате традиционные формы множественного и двой-ственного числа подобных существительных переосмыслялись как формы мужского рода, что создавало сбой в согласовании прилагательных с существительными по роду.Развитие синкретизма ИВП в парадигме множественного числа мужского рода привело к варьированию флексий -и и -ы, -? (книжн. -z) в именной парадигме и флексий -ии и -ы?, -?? (книжн. -ыz, -zz) в членной парадигме: ИП – мнози бо даны бышz на падани` злата Изб 1073, 76в; вид«хъ нечьстиваго превъзносzща сz. и высzща сz 1ко кедры ливаньскы1 ПС к. XI, 107–107 об.; и приимъше ръпътаахZ на гд=ина гл=юще. 1ко си посл?дьн`` `динъ часъ сътвориша ЕвМст к. XI, 47а (Мф. 20, 11–12). Это варьирование далее распространялось на формы женского рода: (св. Вера, Надежда, Любовь) и женихe х=оу приведени быша Мин 1095, 107а. В членной парадигме од-новременно появляются контаминированные флексии -ыи, -и?: ИП м. р. – да `льма же оубо въ цьркъви мнози недостоиньныи в«ры живZште не виноградьнъ (РП мн. ч.) смокы2 нарицають сz Изб 1073, 42б; ВП м. р. – се азъ посълю къ вамъ проркы пр?моудрыи книгъчи1 ЕвМст к. XI, 51г (Мт. 23, 34); Гладъмь мысльны1 (вм. -ыимь) оувzдъши1 хл«бъмь [бо] словесъ твоихъ оутвьрдилъ `си Мин 1096, 57а; ИП ж. р. – Д=вы отроковица, естьствъмь закона съвzзаемы[и] Мин ок. 1095, 105б.

С некоторым опозданием утрачивается значение среднего рода флексиями -а и -а1: ИП м. р. – присп«ша вънезапоу посълании отъ ст=опълка. зълы1 `го слоугы. немл=стивии кръвопииц«. братоненавидьци люти з«ло. свер?па зв?ри доушю изимающе СбУ XII / XIII, 13в – 13г; ВП м. р. – б«ахоуть оубо н«ции тъгда. много книжьна1 8вращающе оуставы СбВ к. XII, 53 об. Но с XI в. отмечается флексия -ы1 для среднего рода: кръвью же всz прельстьна1 морz моутьны1 исоушилъ `си Мин 1096, 51а.

В косвенных падежах в именной парадигме мно-жественного и двойственного числа наблюдается варьирование флексий этимологически разных родов: рекъшемъ же оученикомъ … и реченааго не разоум?въшамъ онъ рече Изб 1073, 180б; главамъ (о)ус?ка`момъ МинП XI, 86r; роукама съвzзанома, 90v; т«мь же власzны приод« сz сама ризами Мин ок. 1095, 72б. Причина этого явления в том, что в субстантивном склонении представлено гораздо больше флексий (например, в ДП -амъ, -омъ, -емъ, -ъмъ, -ьмъ), чем в адъективном (только первые три), и соотношения субстантивной флексии с адъективной становятся разнообразными: субст. -амъ и адъект. -омъ – слоугамъ добромъ; -ьмъ и -амъ; -ьмъ и -омъ и т. п.

Одновременно шел процесс вытеснения именных флек-сий членными в косвенных падежах множественного и двойственного числа. Особенно ярко он заметен на примере притяжательных прилагательных: РП – из мъногъ книгъ кнzжихъ Изб 1076, 275 об. – 276; ДП – бж=иимъ таинамъ Мин 1096, 46б; ТП – хв=ыми св«[с]тлостьми Мин 1096, 91б; бж=иими словесы МинП XI, 8; МП – въ одежахъ овьчиихъ ЕвМст к. XI, 172б (Мф. 7,15).

Интенсивность тех или иных процессов могла быть разной в разных говорах древнерусского языка, рядом с новыми формами традиция сохраняла старые, но взятые вместе перечисленные явления убедительно говорят о том, что к XIII в. прилагательные во множественном числе в принципе утратили категорию рода.

___________________________________ Сокращенные названия источников даются так, как принято в кн.: Историческая грамматика древнерусского языка / Ред. В. Б. Крысько. М.,

2000. С. 278–286.2 Толкование: виноград – церковь верных, виноградные делатели – это ангелы, а смоква – грешная душа.

Библейское ономастической пространство азбуковникаЕ. А. Кузьминова

Московский государственный университет им. М. В. Ломоносоваelenk2002@mail.ru

история русского литературного языка, ономастика

Summary. The report is devoted to the analysis of features of philological interpretation of onomastica sacra in the dictionaries of the 16th–17th centuries and reconstruction of the mechanism of generation of dictionary definitions.

1. Азбуковники – бытовавшие в XVI–XVII вв. словари «неудобопознаваемых речей» (т. е. непонятных слов), содержащихся в конфессиональных текстах, будучи метатекстами культуры сакрального типа, носили экзегетический характер, поскольку создавались для того, чтобы верующие могли «с[вя]тая писания со вниманием проходити» и в результате «прiити в познанiе истины» (цит. [3, 158–159]. Зафиксированная в них филологическая интерпретация была направлена на раскрытие, сохранение и трансляцию сакральных смыслов в неизменном виде.

Исследование проводилось на материале азбуковника конца XVI в. (по списку ГБД МДА 173 (35)), изданного Л. С. Ковтун [2, 268–312].

2. Доминирующее положение в вокабулярии азбуковника занимают имена собственные, относящиеся к onomastica sacra, что обусловлено присущими христианской культуре представлениями об онтологической сущности имени собственного и воплощении в нем Божественного промысла [6, 90]; [4, 301]. В рамках христианского сознания семантика библейского имени дает понимание сущности его носителя, его судьбы и его роли в Священной Истории, а следовательно, адекватная интерпретация текста Священного Писания представляется недостижимой без экзегезы onomastica sacra.

3. Особый статус библейских онимов в азбуковнике определил наличие особого способа их филологического истолкования. Наряду с теми способами толкований и комментариев, которые применяются в словарях разных типов и в современной лексикографии (толкование-перевод, толкование-синоним, этимологический анализ, энциклопедическое толкование к называемому лицу или месту), для большинства сакральных онимов азбуковник предлагает символическую интерпретацию, восходящую к традициям средневековой библейской экзегетики. Так, например, имя 620. сарра (здесь и далее перед каждой цитируемой словарной статьей указывается ее порядковый номер в азбуковнике), имеющее в еврейском языке значение госпожа многих, в азбуковнике истолковано как послушество. При этом если в одних случаях даваемые в азбуковнике символические интерпретации очевидны для любого носителя конгнитивной базы общеевропейской христианской культуры (ср. 62. адамъ – родител, 725. хам – дерзыи), то в большинстве других они требуют декодирования (почему, например, имя 271. iосиq истолковывается как одежа наготы нищаго, а название города 255. iерихон – как схоженiе?).

4. Декодирование символической интерпретации имени в азбуковнике предполагает выявление его сакрального значения, т. е. установление связанного с носителем имени библейского сюжета или библейской ситуации, опре-деление места и функции носителя имени в библейской картине мира.

Так, например, предлагаемая в азбуковнике интрепретация имени 265. Иоанн – глас позволяет связывать это имя только с одним его из носителей в Библии – Иоанном Крестителем, последним в ряду пророков – предвозвестников прихода Мессии, непосредственным предшественником Иисуса Христа. Данное толкование отсылает к следующему библейскому сюжету. Из Иерусалима к Иоанну Крестителю прислали священников и левитов, чтобы выяснить, кто он. Иоанн ответил им, что он не Илия, не пророк и не Христос; он – «гласъ вопiющагw въ пусты-ни» [Ин. 1:23], призванный возвестить о приходе Мессии.

Интерпретация греческого имени 538. Петр (BXJD@H «камень») – разрешая основывается на обещании, данном

апостолу Петру Иисусом Христом, и определяет основную функцию носителя этого имени: «и дамъ ти ключи ц[а]рства н[e]б[e]снагw: и еже аще свяжеши на земли, будетъ связано на н[e]б[e]с?хъ: и еже аще разр?шиши на земли, будетъ разр?шено на н[e]б[e]с?хъ» [Мф. 16:19]7

Предложенное толкование названия города 255. iерихон – схоженiе (обычно cчитается, что это слово происходит от евр. яреах – «луна», т. е. «город луны») отсылает к первым словам известной притчи о милосердном са-марянине: Челов?къ н?кiй схождаше wт iер[у]с[а]лима во iерiхwнъ [Лк. 10:30]. Иерихон расположен на 250 м ниже уровня моря, Иерусалим же находится на Иудейском нагорье, 770 м над уровнем моря [1, 47–48], следовательно, путь из Иерусалима в Иерихон представляет собой «схождение».

5. В результате проведенного декодирования интерпретаций библейских онимов была осуществлена реконструкция механизма порождения представленных в азбуковнике символических толкований. При создании словарных дефиниций составители азбуковников опирались не на собственные лингвистические познания, руководствовались не «своим разумом» (да никако н?кая иноязчынаа обр?таемая во с[вя]тых книгах на свои разумы уповая не праве претолкует и гр?х на ся привлечет – цит. по [2, 268]), а ориентировались на авторитетные императивные тексты, которыми в христианской культуре являлись книги Священного Писания.

Нами установлено, что толкование библейского онима в азбуковнике представляет собой либо прямую цитату из Священного Писания (как, например, 69. авраам – о[те]цъ мнwгимъ языком [Быт. 17:5]), либо косвенную отсылку к библейскому тексту, являясь «напоминанием» библейской ситуации, связанной с лицом или местом, на-званным этим онимом (например, 690. qилиппъ – б[о]жiа уста [Деян. 8: 27–35], 712. хеврон – вид?нiе в?чно [Быт. 15, 17: 1–8, 18: 1–3]). К этому фрагменту Священного Писания необходимо обратиться, чтобы постичь сакрального смысл данного имени, расшифровать представленное экзе-гетическое сообщение. Иными словами, символическое толкование является своего рода «библейским темати-ческим ключом», по терминологии Р. Пиккио [5, 436–437], ср. также [5, 36, 152–153], служащим для «понимания высшего духовного смысла текста» [5, 36].

6. Рассмотренные герменевтические коллизии библейского ономастического пространства азбуковника со всей очевидностью выдвигают проблему функционирования библейского текста в разных видах метаязыковых сочинений XV–XVII вв. Как мы смогли убедиться, в лексикографических трудах библейский текст мог служить не только объектом филологической интерпретации (так он функционирует в орфографических и грамматических трактатах), но и способом такой интерпретации, а значит, действовал на уровне метаязыка. Механизмы и формы этого действия требуют своего дальнейшего исследования.

Литература1. Атлас библейской истории. Б. м.: Российское библейское

общество, 1999.2. Ковтун Л. С. Лексикография в Московской Руси XVI – начала

XVII вв. Л., 1975.3. Ковтун Л. С. Азбуковники XVI–XVII вв. Л., 1989.4. Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Миф – имя – культура //

Успенский Б. А. Избранные труды. Т. 1: Семиотика истории. Семиотика культуры. М., 1994. С. 251–266.

5. Пиккио Р. Slavia Orthodoxa: Литература и язык. М., 2003.6. Флоренский П. А. Имена. Б. м.: Купина, 1993.

Несколько замечаний об окончании строк в древнейшую поруС. А. Липовая

Казанский государственный университетlip-12345@yandex.ru

Summary. This work is devoted to one of problems of a history of the Russian letter – to a éuestion on the ending of lines. To speak about the ending of lines in old russian writing means to speak not only about the realized graphic receptions based on important for old russian scribe aesthetic reasons (about so-called «superfluous» graphemes), but also about the special conditions promoted to dis -play on the letter of the indistinctive phonemic definiteness anorganic vowels.

В науке прочно утвердилось мнение, что в древнерусских рукописях существовало определенное правило конца строки, в соответствии с которым текст в строке заканчивался буквами гласных. Обильный материал древнейших письменных источников весьма согласно констатирует, что «наше правило переноса по слогам очень древнего происхождения» [1]. Перенос уже в древнейшую пору происходил по слогам, хотя «с некоторыми отступлениями от общего правила в памятниках все же приходится считаться» [1]. Попытки сосредоточить внимание на упомянутом факте позволяют обнаружить немало весьма интересного для истории русского письма и языка.

Основным источником наблюдений послужила одна из древнейших рукописных книг, созданная на юге Древней Руси, – Изборник 1076 года (далее – И76). Выбор обусловлен многими причинами, в частности отсутствием должного внимания к этой особенности со стороны исследователей, занимавшихся изучением рукописи. В настоящее время, несмотря на давний и устойчивый интерес к древнейшим рукописям, свидетельства которых – единственный источник сведений по истории русского письма и языка, огромное количество работ различного типа, вопрос об истории переноса слов или, шире, явлений, наблюдающихся в окончаниях строк, исследован мало.

И76 принадлежит к числу текстов, иногда допускающих «нарушение» орфографической нормы «гласного окончания строки», представляя отдельные случаи не «гласного», как обычно, а «согласного» окончания строк. Занимаясь вопросом о том, один или несколько писцов трудились над написанием рукописи, В. С. Голышенко замечает: «Неодинаково соблюдается в обеих частях рукописи традиционное орфографическое правило кончать строку гласной буквой. Так, строка во второй части оканчивается только на гласную букву или р: ???|?? 251 об. 5, ?????|?? 247 об. 10, 248. 9. В первой – в конце строки нередко встречается согласная ??? ?|????? 110 об. 10, ???|???#?? ?# 119 об. 5, ????|?? 120 об. 4–5, ?|???# 123 об. 2–3, ??|?h???? 88 об. 1–2, ???|?#???? 99 об. 9–10, ???|???? 106. 12–13, ????????| 108 об. 8, ???????| 109 об. 9 и т. д.» [2]. Нетрудно заметить, что примеры, приведенные исследователем, далеко не однородны. В перечень попадают как случаи разрыва исконно соседних согласных, так и случаи опущения букв, обозначающих исконно редуцированные гласные. Замечание не содержит какой-либо попытки осмыслить отмеченную особенность.

Прежде всего, говоря об имеющихся в нашем распоряжении данных, необходимо отметить отсутствие случаев переноса на одиночный согласный при написании гласной на следующей строке, т. е. случаев вроде ?????|?? 49, #??|#? 52 об., ??h?????|? 53, зафиксированных у второго писца Милятина Евангелия [3]. Подобные немногочисленные (не более 10–15%) написания встречаются в источниках сравнительно поздних (XIII–XIV вв.). Известен только один памятник XI–XII в., в котором случаев переноса на одиночный согласный при написании гласной на следующей строке довольно много, – Реймсское Евангелие, и это одна из его загадок. Если же строка кончается на согласный, то гласный (как полного образования, так и редуцированный) не обозначается вообще, что может являться случайной недопиской, не подвергая сомнению существование в древнейший период

переноса по слогам. Этот факт, объединяющий разнотипные гласные, безусловно, свидетельствует о действительном существовании тех гласных, которые обозначались ? и ? и долгое время по тем или иным соображениям казались «сомнительными». Есть все основания видеть в заключающих строку написаниях с ? и ?, особенно если учесть, что они согласуются с тем, что находим в основной части текста, т. е. вне рассматриваемых условий, отражение живого звучания слова, не всегда согласуемого с орфографией, тем более что существование глухих (как исконно редуцированных гласных, так и эпентетических гласных призвуков, развивающихся в различных стечениях согласных в силу действующей на протяжении веков тенденции к открытому слогу) в древнейшую пору (XI–XII вв.) признается большинством языковедов-славистов.

Для древнерусских рукописей XI–XII вв. обычна постановка на конце строки согласной буквы в случае выносного титла, выноса гласной над строкой или паерка, служивших для древнерусского писца сократительными приемами. Анализ показывает, что подавляющее большинство отмеченных в И76 случаев «согласного» окончания строки представляют собой «разорванные» сочетания исконно соседних согласных. Данные древнейших документов в их совокупности не оставляют сомнения в том, что «незакономерное» окончание строки не может рассматриваться лишь как случайное, не связанное с осознаваемой гласностью. Несомненным наличие гласного звука (при отсутствии буквы), послужившего «поводом» для переноса, делает отмечаемый (в однотипных, а иногда и одинаковых фонетических условиях) параллелизм написаний, например, ???|????? 222 об. 8–9 – ?’???? 78 об., ??’??????? 83 об. и др. в Архангельском Евангелии 1092 [4], ???????h?? 25 в Добриловом Евангелии 1164 [5]. При решении вопроса о фонетической обусловленности соответствующих написаний достаточно значимым представляется тот факт, что большая часть написаний этого рода – сочетания шумного с сонантом (60%) и -в- (23%), в которых, согласно диалектологическим и экспериментально-фонетическим данным, и в настоящее время особенно явственно слышится нефонематический гласный. Исключительность написаний, составляющих определенное единство, может объясняться тем, что неэтимологические гласные звуки, не отличающиеся фонематической значимостью, при наличии определенной традиции в передаче соответствующих сочетаний, а подавляющее большинство отмеченных случаев представляет собой «разорванные» консонантные сочетания в словах собственно славянских, могли не находить отражения в орфографическом облике слова. С одной стороны, они продиктованы произношением, а с другой – необходимостью согласования с нормами письма.

Литература1. Борковский В. И., Кузнецов П. С. Историческая грамматика

русского языка. М., 1963. С. 38.2. Изборник 1076 года: Исследования и тексты. М., 1965. С. 104.3. Осипов Б. И. История русской орфографии и пунктуации.

Новосибирск, 1992. С. 167.4. Марков В. М. К истории редуцированных гласных в русском

языке. Казань, 1964. С. 102.5. Шахматов А. А. Очерк древнейшего периода истории русского

языка. Пб., 1915. С. 180.

Сравнение как стилистическая фигура в памятниках XVII векаИ. К. Манучарян

Ереванский государственный университет (Армения)alanak@arminco.com, nora@usda.am

сравнение, стилистическая фигура, присубстантивный падеж, сравнительный оборот

Summary. The article discusses usage of comparison means in Russian language of 17 th century. The consideration reveals all the means of comparison expression.

Сравнение как средство художественной изобразительности встречается в самых ранних древнерусских памятниках. Эта стилистическая фигура широко используется и в разных по жанру произведениях XVII в.: сравнение наблюдается как в церковно-книжных произведениях, так и в светских повестях.

Сравнение в простом предложении выражалось с помощью разных грамматических средств. Укажем присубстантивную форму родительного падежа без предлога, посредством которой авторы добивались образности и одновременно компактности в словесном выражении. Форма родительного падежа в таком употреблении определяла имя, выражающее значение необозримости: это такие существительные, как сонм, источник, море, езеро (озеро) и под. Ср.: Въ пучину милосердия впаде; езеро пития хощетъ и др. Значение сравнения в таких сочетаниях имен возникает при их соединении, и эти сочетания наблюдаются главным образом в произведениях книжной литературы.

Сравнение эксплицировалось в предложении также посредством приглагольной формы творительного падежа в беспредложном употреблении.

Как правило, форма творительного падежа выражалась названиями птиц, животных, с которыми сравнивался человек определенными своими качествами.

Образное употребление приглагольного творительного падежа в качестве средства выражения сравнения часто встречается и в таком интересном памятнике, как «Житие протопопа Аввакума»: ср.: Учала кричать и вопить, собакою лаять, и козою блекотать, и кокушкою коковать… В этом эпизоде повествуется об изгнании бесов из женщины, и здесь четко просматривается идея перевоплощения, что берет начало в живом языке и встречается в фольклорных произведениях. Такое выражение сравнения является очень древним и обнаруживается еще в старших памятниках древнерусской письменности, например в «Слове о полку Игореве»: ср.: Князь поскочи горностаемъ и белым гоголемъ на воду; Полечу зегзицею по Дунаеви.

В современном языке используется и такая яркая, стилистически маркированная присубстантированная форма творительного беспредложного падежа, которая служит для создания портретной характеристики через сравнение: ср.: губы сердечком ( как сердечко), бородка клинышком ( как клинышек) и др. Однако в памятниках XVII в. она еще не встречается, что говорит о ее сравнительно позднем происхождении.

В произведениях XVII в., особенно в написанных книжным языком, широко употребляются однопадежные

распространители в аппозитивных соединениях. Они служат для передачи сравнения: качественная характеристика предмета, лица, явления дается через сравнение с другим лицом, предметом, явлением; ср.: Закланъ бысть незлобивый агньць ( как незлобивый агнець) благов?рный царевичь… (Повести о Смутном времени).

Данный способ выражения сравнения, являясь очень древним и универсальным, сохранился в современном языке и часто встречается в художественной прозе и поэзии. Так, читаем у русских поэтов: И женщины ресницы-стрелы так часто опускают вниз (А. Блок); Загорятся, как черна смородина, угли-очи в подковах бровей (С. Есенин).

Сравнение в предложении выражалось также посредством сравнительного оборота, вводимого в предложение посредством союзов ако (аки), яко (яки), словно, будто, что и др. Имя в сравнительном обороте во многих случаях представлено зоонимами и многие названия представителей животного мира входят в традиционные сравнительные обороты – овца, волк, змея, ехидна, рысь, лев и др. Благодаря сравнению с представителями животного мира образно представляются такие черты персонажей, как сила, коварство, беззащитность и под. Сравнительные обороты с союзами ако (аки), яко (яки) наблюдаются в произведениях, написанных церковно-книжным языком. В то же время в языке светских повестей сравнительные обороты вводятся в структуру предложения посредством союзов будто, словно, что, характерных больше для живого языка; ср.: И разгна б?сы, яко дымъ, исч?зоша (Повесть об Улиянии Осоргиной) и Станемъ с нимъ, царемъ турскимъ, битца, что съ худымъ свинымъ наемникомъ (Повесть об Азовском сидении донских казаков).

Исследуемый материал показывает, что сравнение выражается посредством падежных форм имени неявно, тогда как в сравнительных оборотах оно лежит на поверхности. В выборе средства передачи сравнения просматривается стилистическая дифференциация: в книжных памятниках чаще наблюдаются падежные формы, передающие значение сравнения. А в повестях, написанных живым русским языком, частотны сравнительные обороты с соответствующими союзами.

В богатой системе изобразительных средств русского языка XVII в. свое, особое место занимает такой ее фрагмент, как фигура сравнения.

ЛитератураАрутюнова Н. Д. Языковая метафора // Лингвистика и поэтика. М.,

1979.Буслаев Ф. И. Историческая грамматика. М., 1959.

Новые сведения к вопросу о кодификации русского языка в начале XVIII векаС. Менгель (Swetlana Mengel)

Martin-Luther-Universitдt Halle-Wittenberg (Германия)mengel@slavistik.uni-halle.de

Возникновение русского литературного языка нового типа, основные черты которого оформляются во второй половине XVIII в., обусловлено, как известно, необxодимостью полифункционального средства коммуникации, вызванной политической ситуацией в России начала XVIII столетия, которая, в свою очередь, сложилась в результате петровскиx реформ. Ни церковнославянский язык, обслуживавший сферу культуры, ни язык деловой письменности как

представители вариантов письменного языка не обладали этим качеством. Более того, для языкового континуума в целом был xарактерен разрыв между письменной и устной формами коммуникации, который осознавался и нередко определялся учеными-современниками как противопоставление «языка словенского» «российскому диалекту» (или «наречию»). Таким образом, центральной проблемой являлась дилемма между церковнославянским и русским языком, сферами иx влияния и приоритетного

употребления, которая отразилась в первыx попыткаx кодификации российского языкового континуума в начале XVIII в.

Авторами первыx грамматик, представляющиx самые ранние попытки теоретического обоснования русского ли-тературного языка нового типа, были иностранцы – среди ниx выxодцы из Германии Лудольф («Grammatica Russica», 1696), Глюк («Russische grammatik», 1704), Пауз («Славяно-российская грамматика», 1729). Данный факт объясняется прагматическими целями и обстоятельствами в области политики, торговли, религии, культуры, связанными с необxодимостью изучения языка россиян. Одним из такиx «обстоятельств» следует, безусловно, считать идею распространения «истинного xристианства» на простом, доступном народу национальном языке, зародившуюся в кружке лютеран-пиетистов, основанном профессором теологии, пастором А. Г. Франке в Xалле в конце XVII – начале XVIII в., в частности, «миссионерскую деятельность» кружка Франке в России (т. н. «Russische Mission»). Одной из ее основныx задач – собственно, ее предпосылкой – должен был стать перевод Священного Писания и религиозной душеспасительной литературы на «русский» язык. Вышеназванная дилемма между церковнославянским и русским языком, сопровождающая и предвосxитившая формирование нового русского литературного языка, осложнялась здесь дополнительным противоречием между идеей xалльскиx пиетистов распространять «истинное xристианство» на простом народном языке и предписанием употреблять в русскиx церковныx книгаx церковнославянский. Упомянутые выше авторы грамматик – Лудольф, Глюк, Пауз – состояли в тесном контакте с кружком Франке. Как представляется, особенно Глюку были близки «лингвистические» установки кружка. Кроме первой, известной нам грамматики русского языка [Кайперт, Успенский, Живов 1994] основной заслугой Глюка, безусловно, являлся перевод Библии на русский язык, который, как известно, погиб на пожаре при взятии Мариенбурга и до нас не дошел.

В ограниченныx рамкаx доклада не представляется возможным показать, насколько последовательно переводчикам из Xалле удалось осуществить иx изначальную теоретическую идею, и решить вышеназванную двойную дилемму относительно языка переводов, составившиx в общей сложности около 2000 страниц. Мы обратимся лишь к одному небольшому документу, связанному, как нам представляется, с филологической (грамматической и переводческой) деятельностью Глюка.

Речь пойдет о правке перевода «трактатика» («trag-tдtlein») А. Г. Франке «Anfang der christlichen Lehre»,

вышедшего в свет в 1696 г. и известного как малый катеxизис. Именно этот небольшой «трактатик», кратко и доступно излагающий основы Священного Писания, пред-ставлял практически как бы квинтэссенцию просветительской пиетистской идеи и был переведен в Xалле, в соответствии с вышеизложенной установкой, на различные европейские и неевропейские языки. Его русскому переводу суждено было стать первым переводом на русский язык и первым русским печатным изданием в Германии. Более того, «русская книжица» из Xалле была представлена российскому императору Петру I в 1723 г. полковником Кампенxаузеном, а в 1725 г. на совете с отцами церкви Петр I якобы предложил издать ее «после сверки» в 1000 экземпляраx в качестве русского катеxизиса, поскольку имеющийся представлялся ему «слишком пространным». Вышеизложенные исторические сведения зафиксированы обширной перепиской кружка А. Г. Франке, дневниковыми записями, отчетами, запис-ками и другими материалами, xранящимися в арxиваx Сиротского дома (ныне Фонд А. Г. Франке) в Xалле, и уже привлекали внимание исследователей (см. [Чижев-ский 1938, 1939], [Винтер 1953], [Дитце 1978], [Фунда-минский 2001]). Изыскания историков привели к выводу, что «Anfang der christlichen Lehre» трижды переводился на русский язык и был напечатан в 1704, 1718 и 1735 гг. В качестве переводчиков называются Йоxим (1704), Каспар Матиас Родде (1718) и Симеон Тодорский (1735). Интересующий нас документ (6,5 страниц в 1 / 4 листа) представляет правку перевода 1704 года, не соxранив-шегося да нашиx дней или по крайней мере нам не из-вестного.

В предлагаемом докладе делается попытка на основе лингвистического и текстологического анализа доказать, что автором правки является Глюк, который воплощает в предлагаемыx им вариантаx перевода, сопровождаемыx обширными грамматическими комментариями, свои, изложенные в «Русской грамматике» 1704 г., кодификаторские представления, опирающиеся, по его мнению, на живой русский язык, и создает тем самым религиозный текст на русском языке. Таким образом в самом начале XVIII в. предпринимается попытка создания русского литературного языка нового типа на базе живого (разговорного) русского языка, представленная как на уровне кодификации в грамматике, так и на уровне создания текстов. Комментарии к библейским цитатам позволяют заглянуть в мастерскую Глюка-переводчика Библии на русский язык и получить представление об утраченом переводе.

Сочинения И. Пересветова как публицистический комплексС. М. Нарожняя

Белгородский государственный университет uusnz@mail.belgorod.ru

комплекс сочинений, система взглядов, аргументирование.

Summary. As the research results, this publication represents a complex of publishing compositions by Ivan Peresvetov (XVI, the lists XVII century): the system of views and some methods of argumentation.

Сочинения И. Пересветова (XVI, сп. XVII вв.), традиционно членимые на девять произведений различной жанровой принадлежности – повесть, сказания, челобитные, предсказания, концовка, в совокупности образуют публицистический комплекс, обладающий единым лексико-фразеологическим фондом. Ивана Пересветова, включают в ряд авторов, выступивших с предложениями о реформировании страны, ссылаются при этом чаще на два произведения (Сказание о Магмете-салтане, Большая челобитная). Однако полное представление о системе взглядов публициста, на наш взгляд, возможно лишь при внимательном изучении всех сочинений «Комплекса И. Пересветова» (далее – ПК).

Так, наши исследования позволили установить следующую схему выражаемых автором ПК представлений:

1. Идеальный царь обладает теми свойствами, которые бы-ли присущи Александру Македонскому, Магмету-салтану; их антиподы – Фараон египетский и Константин Иванович.

2. Иван IV Васильевич – самодержец, прирожденный стать идеальным христианским царем.

3. Образ идеального государственного служащего про-тивопоставлен вельможам царя Константина.

4. Воинник – образец служилого человека.5. Московское государство может стать идеальным

христианским государством.6. Правда – основа основ в государственном управлении. 7. Источником правды являются (христианские) книги.

8. Гроза – способ установления правды.9. Учет исторического опыта – условие осуществления

правды.Разнообразны и весьма талантливо использованы

автором ПК приемы аргументации перечисленных идей, это подлинная «работа со словом». Покажем некоторые из них. Так, в ПК четко выдерживается линия «ключевых» слов, обозначающих противоположные понятия: Бог – диявол, правда – неправда, сердечная радость – беззаконие и др. В эту систему включаются и онимы – имена пращуров (Пересвет, Дмитрий Иванович), персонажей истории, как ветхозаветной, так и относительно недавней для ХVI в. (Константин и Магмет), названия столиц государств (Иерусалим, Царьград, Казань).

Среди излюбленных фигур автора – антитеза, при этом в ПК: 1) лексемы-антонимы включаются в один контекст: Стяжал еси зле, раздай добре (168); ино от них живыи мертвым завидовали, а волныя порабощенным от велмож Констянтиновых (181); греки тьмы для да свет оставили, во всем в ересь впали и бога разгневили неутолимым гневом (180). Свет – тот архетипический образ общечеловеческой культуры, мимо которого не прошла ни одна из мировых религий. Традиционно образ света – обозначение исключительно положительной сущности, это символ Бога, любви, надежды, душевной радости, при этом именно христианская картины мира построена на прямом противопоставлении, полярности, непримиримости света (Бога) и тьмы (дьявола); 2) ряд контекстов, связанных «ключевыми словами», позволяют наметить попарные противопоставления: Во всем диявол прелстил велмож Констянтиновых (181); А царю без воинства не мочно быти: аггелы божии небесныя силы, и те ни на един час пламеного оружия из рук своих не опущают (178) (диавол – ангелы, велможи (Константино-вы) – воинство).

Особая роль в сочинениях ПК принадлежит рядам однокоренных слов (веселие – веселый – (воз)весели-ти(ся); прелесть – прелестник – прелщение – прелестный -прелстити(ся) и др.): входя в содержательно близкие контексты или создавая фигуру антитезы, элементы этих рядов объединяют сочинения комплекса и позволяют акцентировать внимание на важных положениях: Видите ли то, яко они богати, тако и ленивы (вельможи царя Константина – С. Н.) …и… дияволскими прелестьми мудрость его и щастие укротили (152); Те же прелесники (вельможи царя Константина. – С. Н.) дияволскую волю творили (181); Нечисто богатели (вельможи царя Константина. – С. Н.) дияволским прелщением (180); и будет (царь. – С. Н.) веселитися с

теми, которыя ему сердце разжигают вражбами и многими прелестными путми (170); Во всем диявол прелстил велмож Констянтиновых (181).

Лексические повторы – среди наиболее выразительных приемов создания публицистичености ПК: так, в смежных контекстах имя существительное обида – «юридическая несправедливость» – использовано 5 раз: И твое, государь, жалование, поместие, от великих людей от обид нарядили пусто…(собинка. – С. Н.) …в моих обидах и волокитах вся пропала…И ныне, государь, от обид и от волокит наг и бос и пеш. Служил есми, государь, трем королем, а такия обиды ни в котором королевстве не видал. …зде все потерял во обидах и в волокитах (164). Мастерство автора проявляется в своеобразной «словесной игре», когда в пределах одного контекста употребляются разные ЛСВ одной лексемы: И то говорит Петр волоский воевода: «Таковых годится огнем жещи и иныя лютыя смерти им давати, чтобы лиха не множилося; без лица им вина, что воинство (ЛСВ-2: «военный талант, полководческие способности» // ЛСВ-3: «воинственность, воинский дух, храбрость») у царя кротят и мысль царскую отнимают. А царю без воинства (ЛСВ-1: собират., ‘объединение воинов, войско’) не мочно быти: аггели божии небесныя силы, и те ни на един час пламеннаго оружия из рук своих не опущают, стрегут рода человеческаго от всякия пакости от Адама и до сего часа, да и те службою своею не скучают (следовательно, здесь ЛСВ-4 – «образ жизни служилого человека, воинская служба» // «воинственность, воинский дух, храбрость» – С. Н.). А царю как без воинства быти? Воинником царь силе и славен (ЛСВ-1. – С. Н.)» (178). Воинство, таким образом, лексема, способствующая и возникновению необходимых ассоциаций, и внушению адресату важнейших положений: воинство-2 / 3 было изначально присуще царю Константину (одному из персонажей повествования) и Ивану Васильевичу, царю всея Руси (непосредственному адресату ПК), но история царствования Константина, изложенная публицистом, служит отрицательным примером Грозному. Опорой царя в решении государственных задач может быть, по Пересветову, толь-ко воинство-1, т. е. служилые люди, воинники (собир.), потому что вельможи – «богатые» – стремятся избежать воинства-4.

ЛитератураСочинения И. Пересветова / Подготовил текст А. А. Зимин; Под

ред. Д. С. Лихачева. М.; Л., 1956. С. 123–184. Ссылки на это издание (полная редакция, музейный список) даются с сохранением орфографии и пунктуации; цифра, данная в скобках, указывает страницу.

Списки Минеи «первичной формации»Н. А. Нечунаева

Академия МВД Эстонии (Эстония)alexn@online.ee

минея, гимнография, архаичный тип, структура текста, состав текста, языковые чтения

Summary. The Menaion has a profound value in the history of Slavic languages. The archaic type of Menain is selected and de -scribed. The corpus of texts under consideration includes Russian, Bulgarian. Serbian and Greek manuscripts dating from the 11 th –13th.

Изучение славянского рукописного наследия в сегодняшней социолингвистической ситуации приобретает особую значимость, так как выявляет первоистоки духовной энергии славянских этносов, рисует контуры их миросозерцания, воспитывает вкус к подлинности.

Изучение первых славянских переводов позволяет выявить ключевые смыслы, векторы развития которых обозначают парадигму мирознания славян, являющуюся основой жизненного ритуала славянства. Анализ минейных текстов на широком культурно-историческом фоне позволяет взглянуть на гимнографию как на важнейший канал трансляции духовной культуры, инструмент ее созидания, обнаружения и развития. Отсюда большой интерес у современных исследователей к гимнографии – Минее, Триоди, Октоиху.

Минея относится к текстам, в которых представлена древнейшая славянская книжная традиция и централизованная литературная норма. Ареал распространения минейных списков XI–XIII вв. захватывает все славянские земли: древнерусскую территорию, болгарскую и сербскую. Самые древние из сохранившихся списков Минеи – Новгородские служебные минеи 1095–1097 гг, Путятина минея XI в., Минея Дубровского ХI в. – бытовали в Древней Руси.

Новгородские служебные минеи и Минея Дубровского следуют в расположении текста Студийскому уставу: седален – стихиры – канон. Текст такого типа представлен в большом количестве славянских списков. Это почти полный годовой комплект Минеи Синодального собрания ГИМ (XII в.), списки Софийского собрания РНБ (XII–XIII

вв.), Типографского собрания – Т. 112, Т. 114 РГАДА (XIV в.). Расположение текста в этих списках поддержано особыми синтагматическими вариантами чтения.

Путятина минея имеет отличия в структуре текста: – канон – стихира / стихиры – седален. Она не подвергалась правке по предписаниям Студийского устава и соответственно отражает архаичное состояние рассматриваемого вида гимнографической книги. Возникает вопрос выявления группы миней типа Путятиной, который становится важнейшим для минейной филологии.

По критерию расположения гимнографических жанров коллекция архаичных источников выглядит следующим образом:

1. Древнерусские списки – Путятина минея; служба Борису и Глебу из Июльской минеи XII в. (СК. № 42); Ильина книга – Минея праздничная XII в. (СК. № 76); Триодь Моисея Киянина кон. XII – нач. XIII в. (СК. № 170).

2. Южнославянские – Листок Гильфердинга и Листки Амфилохия – Минея праздничная, май-июнь кон. XII – нач. XIII в. (СК № 156, 157); глаголическая Минея библиотеки монастыря св. Екатерины на Синае № 4 / N; Битольская Триодь вт. пол. XII в. София, БАН, № 38; Острожницкие отрывки, содержащие фрагменты канона св. Дмитрия Солунского XI–XII вв.

3. Греческий список – Триодь XI в. Vat. grec. 771.В этих списках представлено и оригинальное славянское

гимнографическое творчество, причем тексты служб Борису и Глебу и Дмитрию Солунскому также имеют архаичную структуру.

Обратное расположение жанров в службе свидетельствует и об архаичности языка богослужебного последования. Центральная часть канона – прославление святого или праздника – построена по принципу аллюзии и соотносима с различными эпизодами из других богослужебных текстов, прежде всего, библейских. Отбор лексики носит строгий богословский характер. Его можно противопоставить более «поэтичному» отбору в «чтомом» материале нарративных четьих миней.

В архаичных минеях представлен и первичный этап формирования служебной терминологии. Сохранение гре-ческой лексики, имеющей славянские соответствия в сту-дийских списках, свидетельствует о древности перевода названных списков. Рассмотрение соотношения греческих текстовых и языковых категорий и их славянских эквивалентов в диахронии позволяет выявить некоторые особенности техники перевода в архаичном типе Минеи.

Минейные списки архаичного типа позволяют проследить за тем, как формировался высокий слог славянского литературного языка. В построении текста последований действует принцип центональности, при котором каждая структура является элементом более высокого порядка: три окна – троица (служба мученице Варваре 4 декабря).

Сопряженность расположения текста и особенностей языка, а также состав рукописи являются основой для класси-фикации минейных списков. Архаичные списки Минеи, иначе называемые списками «первичной формации», отражают ранний этап в развитии славянской книжности и являются прекрасным источником для изучения кирилло-мефодиевского периода славянских языков.

Палеографические и языковые особенности Богородичника XV века (рукопись из фондов Научной библиотеки Казанского университета) 1

Н. Г. НиколаеваКазанский государственный университет

Natalia.Nikolaeva@ksu.ruистория русского языка, палеографическое описание, октоих

Summary. The abstract concerns the description of a manuscript (XV century) containing the collection of hymns devoted to Our Lady from the scientific library funds of the Kazan University. It presents the paleographical characteristics of the hymnbook and makes an attempt to definite the language features of two writers who worked on the manuscript.

Из серии октоихов, хранящихся в Отделе редких книг и рукописей Научной библиотеки Казанского университета, наибольший интерес представляет рукопись под заглавием «Сборник песнопений Богородице» (№ 8787). Рукопись эта была передана университету библиотекой Казанского филиала АН СССР при перерегистрации фондов, поэтому история рукописи начинается именно с этого события, поскольку вся предшествующая ее история затерялась. Известно только, что это рукопись середины XV в., о чем говорят почерки ее писцов (младший полуустав) и филиграни на бумаге (голова оленя с шеей), относящиеся, по каталогу Н. П. Лихачева, к 1444 г.

Формат рукописи – в 4° листа, ширина листа 120 мм, вы-сота – 200 мм. Строки размещены в столбец (по 20 строк в столбце). На одной строке умещается не более 24 букв.

Рукопись не имеет начала и конца и содержит 310 листов, при этом основной текст занимает 265 листов, за которыми идут дополнения.

Интересна рукопись тем, что она, судя по почеркам, на-писана тремя писцами: первым писцом написаны лл. 1 – 64, 265 об. – 300 об. и 309 об. – 310 об.; третьим – с 301 по 305 об.; остальная часть книги написана вторым писцом. Су-щественных графических и орфографических различий меж-ду вторым и третьим почерками нет, а второй и первый отличаются и начертанием букв и орфографией. Поскольку почерки чередуются, причем эти смены почерков не связаны со сменой тетрадей (так, один почерк кончается на листе 64, а второй начинается с л. 64 об.), можно считать, что рукопись писалась одновременно двумя писцами: когда один писал основной текст, другой занимался добавлениями.

Особенно интересно то, что части «Богородичника», написанные разными писцами, различаются не только почерками, но и языком: второй писец придерживался русских языковых норм, в то время как у первого в языке встречается много южных (среднеболгарских) элементов. Это в первую очередь два языковых факта:

1) смешение # и @: ?????@ ?????????? вместо ?????# ?????????? (л. 1), ??????@??? вместо ??????#??? (л. 3); порядок юсов в следующих примеров является одним из типичных показателей результатов тырновской реформы: ??h??@# вместо ??h??@\ (л. 3), ??????@# ?u?@ вместо ??????@\ ?u?@ (л. 3) и др.;

2) употребление ? преимущественно в середине слова и в предлогах, а ? в конце слова: ???h (л. 5), ?? ???h (л. 8), ?? ?????i? (л. 3) – но ????? (л. 3), ??????? (л. 3), ???? (л. 7 об.), #???? (л. 7 об.) и т. п.

Некоторые «южнославянизмы» в тексте, встречающиеся в употреблении обоих писцов, были типичны для той эпохи. К ним можно отнести:

1) употребление ?? / ?? (причем часто со смешением ре-дуцированного): ???????? (л. 11), ?????? (л. 3), ??????# (л. 13) и т. п.;

2) употребление ? вместо ?: ????h??? (л. 28), ?????????? (л. 28), ????????????? (л. 175) и т. п.

Возникает естественный вопрос: как получилось так, что одна рукопись написана двумя писцами, отличающимися один от другого не только почерками, но и языком? Возможны разные предположения, из которых наиболее реальными следует признать два:

1) оба писца были русскими, но переписывали книгу с болгарского оригинала: один сохранял его, другой правил, русифицировал;

2) оба писца работали с русским оригиналом, но один из писцов был болгарин, поэтому у него проскальзывали среднеболгарские языковые элементы.

С учетом исторических и культурно-исторических фак-торов того времени наиболее вероятным представляется второй вариант.

Таким образом, рукопись «Богородичника» из фондов Научной библиотеки Казанского университета представляет большой интерес не только в чисто лингвистическом, но и в историко-культурном плане.

___________________________________1 Тезисы подготовлены при поддержке РГНФ, 2003, проект № 03-01-00854а.

К вопросу об основных принципах формирования связности церковнославянского текста

Н. В. НиколенковаМосковский государственный университет им. М. В. Ломоносова

golubkov@asvt.ruистория русского языка, синтаксис, цепочечное нанизывание

Summary. The report is devoted to a Church Slavonic text structure, the general principles of its connectivity organization. The syn -tactic design «paratactic construction» is considered as organizing the text in general, and different character of this design in the texts of the «strict» and «reduced» norm comes to light. As a material for research «Life (Hagiography) of Michael Klopsky» differ -ent editions are considered.

Вопрос о степени связности текста и о средствах, организующих этот текст в единое целое, следует признать едва ли не самым актуальным для древних памятников письменности, представляющих собой единый, не членимый на фрагменты, аналогичные предложениям и абзацам в современном русском языке, текст. Построенные по принципу цепочечного нанизывания, они представляют собой или последовательное соединение предикативных единиц (далее ПЕ), либо «плетеное», по нашей терминологии, соединение ПЕ между собой. Книжный язык воспроизводит организацию периода, причем не ораторского, а повествовательного стиля, что подразумевает логическое развертывание сообщаемого. Обычно основное сообщение помещается в начало периода, а детали перечисляются в конце [2]. В этом случае перед нами стандартно организованная конструкция цепочечного нанизывания, а основным средством оформления связности ПЕ в этой конструкции будут союз «и» при последовательном развертывании событий и синтаксическая частица «же» при любом возвращении повествуемого к предшествующим сообщениям.

Для старшего периода (XI–XIII вв.) организация текста, написанного на стандартном церковнославянском языке, достаточно строго соответствовала обозначенной выше схеме; в частности, ей следовали принадлежащие к кругу высокой книжности агиографические произведения. Стилевой дифференциации внутри житийных текстов в старший период не существовало, все они стояли высоко на пирамиде жанров, и язык этих произведений был приближен к образцовому. К примеру, сравнение организации периода в переводном «Житии Иринии» из Успенского сборника XII в. и в «Житии Феодосия Печерского», созданном на Руси и содержащемся в том же памятнике, дает одинаковый результат.

Иную ситуацию мы наблюдаем в житийных текстах, относящихся к более позднему периоду развития русской письменности. Создаваемые в XIV–XVI вв. и далее жития ориентированы в языковом отношении не только на стандартный церковнославянский язык (язык «строгой», по определению М. Л. Ремнёвой [4] нормы) в его образцовом проявлении, но и на гибридный язык (язык «сниженной» нормы), допускающий проникновение элементов разговорного языка. Степень допустимости таких элементов для орфографии и морфологии достаточно хорошо описана, тогда как синтаксический уровень не получил еще должного описания.

Прежде всего следует сказать, что при синтаксическом построении текста становится возможной ориентация не только на образцовую книжную повествовательную модель, но и на разговорную речь. Это не будет отождествлением с организацией устной речи, но будет «приспособлением устных стратегий к условиям письменной коммуникации» [2, 574]. Для общей организации текста с точки зрения его связности здесь

будет иметь место преобладание линейной структуры ПЕ с более «прозрачной» схемой объединения ПЕ между собой. Для гибридного текста XI–XIII вв. такая структура представлена в летописях, где союз «и» и его более разговорный аналог «а» берут на себя функции практически единственного актуализатора связности всего текста. Заметим, что для современной разговорной речи отмеченные союзы не потеряли актуальности и по-прежнему выступают в качестве таких средств [1]. Такого рода структуру мы можем наблюдать в первой и второй редакциях Жития Михаила Клопского (ЖМК). В первой редакции перед нами текст, где каждая ПЕ связана с предыдущей при помощи начинательного союза, 60% приходится на союз «и», 25% – на союз «да», оставшиеся 15% принадлежат союзу «а», что также свидетельствует об ориентации на разговорную основу:

И Феодосей, взяв проскуру, да даст старцу, да молвит Федосей старцу. «Пойди к нам, старец, вь трапезу хлеба ясти!» И он с ними в трапезу пошел. И отьаши хлеба да Феодосей рече ему: «Буди у нас, старець, живи с нами». А сам Феодосей ввел его в келию [3, 90]. В данном фрагменте бессоюзно вводятся лишь ПЕ прямой речи, но особенности введения данной конструкции в древний текст не являются здесь предметом нашего анализа. Особо следует отметить, что начинательные союзы пред-шествуют не только ПЕ, но и ограниченным ПЕ, организующим центром которых оказывается причастная, а не спрягаемая форма глагола. (Отметим сразу же, что при цитировании нами копируется издание – ЖМК, хотя, как будет показано, расстановка знаков препинания при воспроизведении данного текста является попыткой перенести на язык старшего периода законов современного русского языка.)

Практически тот же тип связности можно наблюдать во второй редакции ЖМК, хотя вместо «да», практически не использованного в тексте, здесь появляется «же». Но ее роль еще не велика. Если стандартный церковнославянский язык принимает организующую роль «же» для связности всего текста, причем не только ПЕ, но и сложных синтаксических целых (ССЦ), то вторая редакция Жития Михаила Клопского отводит «же» роль второстепенную в сравнении с «и». Достаточно часто роль «же» не проявлена, так как функцию организатора связности текста берет на себя «и», а «же» выполняет второстепенную, зависимую роль.

Иную текстовую структуру мы видим в тучковской редакции ЖМК. Построенная с ориентацией на стандартный церковнославянский язык, эта редакция Жития возвращает нас в привычную для житийных текстов старшего периода схему организации текста. Роль «же» повышается, синтаксическая частица не сопутствует «и», но приобретает самоценность, при этом можно выявить разное смысловое наполнение содержащих «же» ПЕ в зависимости от типа конструкции, включающей в себя

синтаксическую частицу: Слышав же игумен, яко источник воды живы исходящь из уст святаго, и възрадовася о пришествии святаго, святый же всегда начат от дне того пети в церкви. Егда же внидоша на трапезу, повеле игумен чести святому, яко же есть в обителех обычай… [3, 146].

Таким образом, можно с уверенностью говорить о том, что модель построения церковнославянского текста сохранилась в XV–XVI вв. При переходе с языка гибридного на язык стандартный, как и при

противоположном переходе, меняется способ организации его связности.

Литература1. Русская разговорная речь / Под ред. Е. А. Земской. М., 1973.2. Живов В. М. О связности текста, синтаксических стратегиях и

формировании русского литературного языка нового типа // Cлово в тексте и в словаре: Сб. статей к 70-летию акад. Ю. Д. Апресяна М. 2000.

3. Повести и житии Михаила Клопского. М.; Л., 1958.4. Ремнёва М. Л. История русского литературного языка. М., 1995.

Концепт «благочестие» в древнеславянском переводе Апостола

М. О. Новак Казанский государственный университет

Maria.Novak@ksu.ruдревнеславянский Апостол, лексическая семантика, прилагательные

Summary. The author explores the variety of semantic relations in the OCS translation of the Acts and the letters of the Apostles, in comparison with the original Greek text, focusing on the adjectives which mean ‘pious’. The usage of the early recension seems to be more interpretive, while the late strive to convey the original meanings more accurately.

Лексика и фразеология Апостола, как значимой части новозаветного текста, во многом определяет топику целого круга древнеславянских церковно-книжных памятников; ее изучение, таким образом, имеет большое значение для истории как общего литургического языка всех славян, так и русского литературного языка. В данном сообщении предлагаются наблюдения над лексической семантикой адъективов, представляющих концепт «благочестие» в древнеславянском переводе апостольских Деяний и Посланий. Привлекая данные греческого первоисточника, попытаемся проследить, как этот весьма важный для данного текста (и для всей христианской литературы) концепт воплощался в разновременных редакциях славянского Апостола.

В языке греческого Нового Завета для характеристики ‘благочестивый’ чаще всего используются два синонима: ulah и ush Оба образования хорошо известны и языку античности. Однако ulah у античных авторов могло означать ‘осторожный, осмотрительный; боязливый, робкий; осторожный, благоразумный’, и лишь для Нового Завета стало характерным вторичное значение ‘богобоязненный’. Значение прилагательного ush изначально определяли семы ‘благочестивый, набожный; почтительный’; семы ‘страх’ и ‘осторожность’ в нем отсутствовали. В ранней редакции славянского перевода указанные различия в семантике греческих прилагательных снимаются в одном соответствии ??????h????, ср. Деян. 2:5 ???? ??????h??? (Охридский апракос XII в.; греч. ulai) и Деян. 10:2 ??(?)???h???? ? ??"?# ?(??)? (Христинопольский список XII в.; греч. ush). Для древнейших переводчиков / редакторов апостольского текста наиболее важным в понятии «благочестие» оказывается момент веры, вытесняющий исходные смыслы почитания и страха. Данное отступление от значения первоисточника можно объяснить миссионерской установкой ранней кирилло-мефодиевской традиции. В более поздних версиях славянского Апостола (Чудовском Новом Завете 1355 г., ЧНЗ; церковнославянском синодальном тексте, ЦНЗ) понятия первоисточника уже находят вербальное выражение. Так, ulah получает в ЧНЗ и ЦНЗ регулярную параллель ????????h???, ush – ??????g?????. Основа ???-, таким образом, передает сему страха перед величием Божиим, основа ?g??- – сему почитания.

Характер упомянутых лексических замен может быть обусловлен, однако, словоупотреблением ранней традиции. В ранней редакции Апостола, а также в ЧНЗ широко употребляется образование ???h??? как эквивалент целого ряда греческих образований: ulah ushmwn ‘уважаемый; знатный, влиятельный’ (в славянском регулярно передается калькой ?????????????), ksmi ‘скромный, умеренный;

благопристойный; достойный, уважаемый’ (возможная параллель в славянском – ?h??), smn ‘свято чтимый, священный, святой; возвышенный, важный, величавый; великолепный, торжественный, пышный; гордый, надменный; благочестивый’ (славянская параллель – ?????). Причина столь широкого употребления, по-видимому, заключается в изначальной синкретичности семантики имени ???h???, содержащей в свернутом виде все перечисленные положительные характеристики. Ср. с возможными значениями производящего глагола ???h?? ‘почтительно молчать; окружать почтением, вниманием; смиренно стоять’, представляющего изоглоссу к латинскому faveō, favēre ‘благоприятствовать, быть милостивым; хранить молчание’ (ЭССЯ. Вып. 7. М., 1980. С. 72–73). Интересно, что в языке ЦНЗ прилагательное ???h??? уже совершенно отсутствует, вытесненное, в частности, синонимом – сложением ????????h????, и вытесняется также из других жанров церковной литературы. Так, «Полный церковнославянский словарь» прот. Г. Дьяченко дает всего один пример употребления этого слова – в тексте служебной Минеи – с греческой параллелью aisim ‘внушающий уважение’.

В рамках рассматриваемого концепта находится и адъектив ???????(?), соответствующий в славянском Апостоле греческому smn – причастию от глагола sw (чаще med. smai) ‘совеститься; страшиться; чтить, почитать; поклоняться’. В греческом Новом Завете данная причастная форма обычно характеризовала язычников, верующих в единого Бога, но не придерживающихся всех предписаний иудейского (ветхо-заветного) закона. Ранняя редакция славянского Апостола представляет, наряду с соответствием ???????, варианты ??????? (более часто соотносилось с греческими адъективами timi ntim и др.) и ?h???? (более регулярная параллель – греческое ist).

Прилагательные ??????? и ??????? являются си-нонимами, однако в поздних редакциях последнее заменено первым. ЧНЗ и ЦНЗ содержат только одну па-раллель: smn – ?(g?)????. Стабильность упот-ребления именно этого славянского образования свя-зана, возможно, с его глагольной мотивированностью ( ???????), позволяющей четко соотнести его с греческой причастной (т. е. отглагольной) формой. Семантика ??????? оказывается в итоге связанной только с концептом «благочестие», тогда как ??????? может означать в церковно-книжных памятниках не только ‘благочестивый, набожный’, но и ‘почтенный, достойный; чтимый, почитаемый, уважаемый; священный; высоко ценимый, дорогой, драгоценный; честный, искренний, чистосердечный’ (так, «Старославянский словарь» фиксирует для данного прилагательного 93 случая употребления и 13 греческих параллелей).

Функционирование в качестве соответствия к smn образования ?h???? можно рассматривать как проявление той же тенденции, согласно которой образования ulah и ush могли передаваться славянским ??????h????. В поздних версиях текста ?h???? также отсутствует.

Семантическая специфика рассмотренных адъективных образований позволяет сделать выводы о характере представлений о благочестии в рамках славянского текста Апостола. Для ранней редакции определяющим в понятии «благочестивый» оказывается наличие веры в Бога

(??????h????). При передаче данного смысла переводчики жертвуют значениями исходного текста ‘испытывающий страх перед божеством’ (ulah ‘воз-дающий почести божеству’ (ush). Словообразовательная «почва» для замен в более поздних редакциях (resp. ????????h????, ??????g??????) подготавливается наличием в ранней рецензии текста отглагольных образований ???h??? и ???????, содержащих представление о благочестии как о некоторой деятельности.

О диффузности границ времени в древнерусских летописяхН. В. Новикова

Тамбовский государственный университет им. Г. Р. Державинаvera.2003tmb@mail.ru

древнерусский язык, категория времени

Summary. The morphological system of the Old Russian period was not ready yet for differentiation between Present and Past Zenses. It was observed in syntax only.

Известно, что категориальные значения НАСТОЯЩЕГО и БУДУЩЕГО в древнерусском языке были еще не вполне разграничены, и в летописях можно встретить примеры, где глаголы, помещенные в контексты с ярко выраженным футуральным вектором, имеют форму нерезультативного презенса и наоборот; кроме того, нерезультативный презенс может соседствовать с презенсом результативным. Подобного рода контексты обнаружены как среди образцов сакрального будущего, так и профанного. Однако данное явление, как нам представляется, имеет лишь косвенное отношение к становлению категории вида именно потому, что у большинства из этих глаголов уже были соотносительные видовые пары (об этом свидетельствуют данные различных словарей, в частности, «Словаря древнерусского языка XI–XIV вв.»). Речь должна идти о недостаточно разграниченных для данной эпохи функциональных сферах настоящего и будущего времени, когда будущее (особенно в профанных образцах) воспринималось как непосредственное продолжение настоящего. Обратимся к примерам:

(Киевляне послали к князю со словами): ??? ??#?? w????? ? ????. ? ??? ?????# ? ????. Летопись Лаврентьевская 1377, л. 57 об. ( дай, князь нам оружие и коней – и мы еще сразимся с ними); ?? ??? ??? ??? ????????? ?? ?????? ???? ?? ? ??? ???? ????????? ??? ? ?????# ? ???? Там же, л. 22 об. ( если кто помыслит напасть на область вашу – я стану против и поборюсь с ним); ???? ?????????. ?????? ??. ?h?? ?? ??????? ??. ??????? ?? ?????. ??????? ??. ?? ???? ???? Там же, л. 22 об. ( мы будем рады отдать отдаем [все]).

Недостаточная дифференцированность настоящего и будущего находит также отражение, на наш взгляд, и в совмещении временных планов. Такое будущее можно назвать «будущим наступающим» или настоящим протяженным.

(Ярослав – новгородцам): ??????, ????? ??? ?????????? ?????? ????, ? ?????????? ??????? ? ????h; ???? ?? ???? ?????; ????????? ?? ??h». ? ?h?? ??? ??????????: «? ??, ?????, ?? ???h ?????» Летопись НовгородскаяI, л. 79 ( идем  пойдем вслед за тобой); ?????????? ?? ???h????: « «?????, ??h?? ?????, ?? ?????? ????; ??? ?? ?????, ???? ????? ???? ????????? ????????? ????» Там же, л. 184. ?? ?? ?? ?????? ????? ????? ?? ???? ?h?? ? ??? ?? ???? ???h????? ?? ???????, ?? ??????? ?????? ?? ?????????? ? ?????? Там же, л. 28; «???h, ?????, ????????? ? ?????? ????????????; ?? ???? ?? ?????, ? ?????? ????? ?? ????????» Там же, л. 149 ( в поход не идем  не пойдем, а друзей своих не выдадим). ? ????? (??????) ?? ????????, ???? ????: «????????? ??????, ??? ???? ???????????? ??????? ?? ?????, ????? ??? ??????, ?????? ?h???». ? ???? ????????: «???? ?? ????????. ? ?????? ?? ?h???; ?? ???h, ? ??? ???h» Там же, л. 151 об.

Таким образом, подтверждается диффузность границ настоящего и будущего времени в данный период лингвистической истории, их синтаксическая обусловленность, и общее направление дифференциации категориальных признаков в оппозиции НАСТОЯЩЕЕ / БУДУЩЕЕ представляется нам так: не от вида – ко времени, а наоборот. Становление категории вида явилось благоприятным, но не определяющим фактором в вычленении БУДУЩЕГО из нерасчлененного НАСТОЯЩЕ-БУДУЩЕГО, видовая оппозиция, по определению В. К. Жу-равлева, лишь взяла на себя полезное темпоральное противопоставление, когда в сознании носителей языка созрел образ будущего как необратимой вспять перспективы.

Русский и южнославянские переводы Иерусалимского устава в XIV столетии: анализ литургической терминологии

Т. В. Пентковская Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова

pentkovski@umail.ruИерусалимский устав, перевод, терминология, грецизмы, русизмы

Summary. The paper deals with linguistic analysis of the Russian translation of the Typicon of Jerusalem in comparison with four South Slavic translations of the 14th century.

Иерусалимский устав (далее – ИУ) появился в Палестине в X–XI вв. Уже в XI в. этот текст был переведен с греческого на сирийский язык, а в конце XII в. – на арабский и грузинский языки. Во второй половине XIII â. ÈÓ â ðàçëè÷íûõ ñâîèõ ðåäàêöèÿõ ñòàíîâèòñÿ îñíîâíûì áîãîñëóæåáíûì óñòàâîì â Êîíñòàíòèíîïîëå è íà Àôîíå.

 XIV в. появляются четыре независимых южнославянских перевода ИУ – два болгарских и два сербских, восходящие к различным редакциям греческого текста. Первый болгарский перевод ИУ был выполнен старцем Иоанном в Великой Лавре св. Афанасия в начале XIV в. В 1319 г. ИУ был переведен на церковнославянский язык по указанию сербского архиепископа Никодима. В

1331 г. сербский инок Роман перевел ИУ в афонском Хиландарском монастыре. Перевод особой редакции ИУ был выполнен в Болгарии при патриархе Евфимии Тырновском, а в 1401 г. на его основе русский инок Афанасий составил в Константинополе новую редакцию ИУ, которая получила распространение на Руси в XV в. [Мансветов 1885: 168–185; 265–274]. Во второй половине XIV в. перевод ИУ был выполнен на Руси (далее – ИУ-р). Появление этого перевода связывается деятельностью митрополита Алексея, устроителя общежительного Чудова монастыря в Москве [Пентковский 1993: 223–224].

Ñëàâÿíñêèå ïåðåâîäû ÈÓ ðàçëè÷àþòñÿ íå òîëüêî òåê-ñòîëîãè÷åñêè (ïî îñîáåííîñòÿì ãðå÷åñêîãî îðèãèíàëà), íî è ïî ëåêñèêå (ïî ïåðåâîäó ëèòóðãè÷åñêîé òåðìèíîëîãèè). Например, в ИУ-р в соответствии с греческим monogenhv~ употребляется лексема p????????? (ГИМ, Син. 329 лл. 20г, 29г, 31а, 35б), характерная для древних редакций богослужебных текстов. В частности, эта лексема зафиксирована в переводе Студийско-Алексеевского устава (далее – САУ), выполненном на Руси в конце XI в. [Пентковский 2001: 257, 270, 273, 276]. Напротив, в южнославянских переводах ИУ используется новый вариант – p???????????, который является нормативным для афонских редакций богослужебных книг. В ИУ-р не отмечен типичный для южнославянских переводов ИУ грецизм ???????, и в соответствии с греческим hJ metavnoia здесь встречаются только славянские термины ?????????¬, ???????. Отсутствует в ИУ-р и другой грецизм южнославянских переводов ИУ – ????????, термин hJ ajgrupniva âñåãäà ïåðåâîäèòñÿ как ??????¬.

Вместе с тем в ИУ-р зафиксировано значительное количество лексических грецизмов, что типологически сближает его с южнославянскими переводами ИУ и, напротив, отличает этот перевод от древнерусского перевода САУ. Так, в ИУ-р при передаче греческого oJ kandhlavpth~ регулярно используется грецизм ????????????, ?????????? (Син. 329, лл. 12в, 13б, 13г, 17а, 17б, 18г, 23в, 30в, 30г, 31в). Примечательно, что этот же грецизм имеется и в арабском переводе ИУ (Sin. ar. 264, ff. 191v, 199v, 205v). В переводах старца Иоанна, Романа и Евфимия Тырновского читается ?????????????????, а в переводе Никодима – ???????????? и ??????p? ???????.

При первом употреблении грецизмы в ИУ-р нередко поясняются славянскими словами:

Син. 329 ???????? ????????????? ??? ???? ?????????????? ? ?????p?? ?????????? ???p????? p?? p??? ???D??????y (!) ????? ??y???y (12в) – ajpevrcetai oJ kandhlavpth~ kai; poiei` metavnoian tw/` proest-w`ti; êëèñèà[ðõú] ñèðý÷ü öðL¡âè íà÷àëüíèêú (13г) – oJ ejkklhsiavrch~; ??»???y???y ?????c ?????y ????

(14б) – to;n kaéhgouvmenon; ? ????p?? § ??y???? ??????? ????y ?????? ?????y?????¬ ?? ?? ¬??? ?????O? (14а) – kai; givnetai sunapth; megavlh uJpo; tou` diakovnou. Грецизм ??????? отсутствует в южнославянских переводах ИУ, в которых термину hJ sunapth; соответствует древний термин ???????????, (в переводе старца Иоанна наряду с этим используется также äèÿêîíèL?).

Грецизм ИУ-р ????????? (Син. 329, лл. 39а, 43а) имеет длительную традицию бытования на славянской почве, он имеется уже в САУ [Пентковский 2001: 386, 387, 408]. Ýòîò ãðåöèçì ðåãóëÿðíî óïîòðåáëÿåòñÿ â ïåðåâîäå ñòàðöà Èîàííà, íî â переводах Никодима и Романа используется славянский вариант ???????????, а в переводе Евфимия Тырновского – øåñòèïñàëîìú.

Следуя русской традиции (переводу САУ), ИУ-р содержит некоторые русизмы, относящиеся к литургиче-ской терминологии. Так, в ИУ-р регулярно используется слово ?????? (14б, 22в, 42в) как литургический термин для обозначения входа священнослужителей в алтарь (греч. ei[sodo~), ñð. â þæíîñëàâÿíñêèõ ïåðåâîäàõ ÈÓ – âúõîäú. В таком же значении слово ?????? встречается в САУ [Пентковский 2001: 276], à òàêæå â древнейшем переводе Жития Василия Нового, выполненном в к. XI в. в Древней Руси (РГБ, Егор. 162, 164 а, 15).

К числу древних русизмов в ИУ-р относится и слово ????????, употребленное для перевода названия книги, содержащей уставные чтения: ? ??????? ????U???? (Син. 329, 39б), ср. в переводе старца Иоанна ????????? ??????????? (GOP 13, л. 17об.), перевод Евфимия Тырновского â ìàðãàðèòè çëàòîóñòîâå (ÖÈÀÌ 44, ë. 69), â ïåðåâîäå Íèêîäèìà è áèñåðü çëà?UyñòàC? (ÃÈÌ, Âîñêð. 9, ë. 31), â ïåðåâîäå Ðîìàíà è áûñåðû çëà?Uyñ???? (ÐÃÁ, Ñåâ. 27, ë. 32).

Таким образом, в литургической терминологии ИУ-р древние термины (включая русизмы), имевшие устойчивую традицию употребления, сочетаются с новыми грецизмами, которые, однако, не удержались в последующей практике. Ïîÿâëåíèå òåðìèíîëîãè÷åñêèõ ãðåöèçìîâ â ÈÓ-ð íå ÿâëÿåòñÿ ðåçóëüòàòîì âòîðîãî þæíîñëàâÿí-ñêîãî âëèÿíèÿ, íî îòðàæàåò íåïîñðåäñòâåííîå ãðå÷åñêîå âîçäåéñòâèå íà ðóññêóþ ëèòóðãè÷åñêóþ òðàäèöèþ è íà ðóññêóþ êíèæíîñòü, êîòîðîå îñóùåñòâëÿëîñü áëàãîäàðÿ íåçàâèñèìûì êîíòàêòàì Ðóñè ñ ãðåêàìè âî âòîðîé ïîëîâèíå XIV в.

ЛитератураМансветов И. Церковный устав (Типик), его образование и судьба

в греческой и русской церкви. М., 1885. Пентковский А. М. Из истории литургических преобразований в

русской церкви в третьей четверти XIV столетия // Символ. № 29. 1993. С. 217–238.

Пентковский А. М. Типикон патриарха Алексея Студита в Византии и на Руси. М., 2001.

Формирование и эволюция внешней государственной культурной политики России во Франции

Я. ПроспериниТулонский университет (Франция)janotschka@hotmail.com

внутренняя и внешняя культурная политика, субкультура, русский язык как иностранный, русская литература, новые геополитические условия

Summary. The foreign cultural policy of the Federation of Russia before completely administrated by the totalitarian stat had to be changed in 1990. A historical perspective, actuality, problems and some success of the Russian foreign cultural policy in France.

1. Культурная политика в европейском контексте: история, особенности, сравнительный анализ культурной политики европейских стран.

(1) Деятельность, обозначаемая термином «культурная политика», имеет древнюю историю, определяющей категорией которой является ее внутренняя композиция, содержание, конфигурация и интеграция в историческом контексте общенациональной картины мира.

(2) Интерес официальных национальных западноевропейских кругов к культурной политике впервые материализовался в 1960-е гг. Kulturpolitik, cultural policy, politica dei beni culturali, politique culturelle –

формализованный анализ современной культурной политики стран Европейского Союза.

2. Историческая эволюция культурной политики Российского государства.

(1) Введение христианской религии – база для создания национальной картины мира, повлекшая за собой необходимость проведения целенаправленной внутренней и внешней культурной политики по поддержанию этой картины мира.

(2) Особенности культурной политики средневековой Руси. «Железный занавес» Ивана Грозного. Соревновательность с Западом и присутствие иностранцев на ключевых постах Российского государства.

Либеральная мультиэтничность – от полной ассимиляции до независимого многовекового существования этнических групп.

3. Историческая эволюция культурных отношений между Россией и Францией.

(1) Исключительность взаимоотношений двух наций: Киевская Русь и франки, Средневековье – переписка Валуа с Рюриковичами и Романовыми. Визит Петра I. Эпоха Просвещения в России – французы при русском дворе. Место французского языка. Союзники в двух мировых войнах, конструктивные партнеры во многих меж-дународных институтах, Франция и Россия и в начале XXI в. продолжают свой активный диалог.

(2) О государственно регулируемой внешней культурной политике России во Франции можно говорить с XVIII в. Культурный прорыв 1870-х гг.: Тургенев, Толстой, Достоевский. Русская библиотека, факультет русского языка, в 1904 г. русский язык официально становится иностранным языком, допущенным на экзамен на бакалавреат. Создание и поддержание положительного имиджа России российской тайной полицией.

(3) Принципы новой культурной политики Советской власти. Централизованное управление советской культурой и культурной политикой (Госкино, Госкомиздат, Гослит, Союз художников, Союз писателей, Союз журналистов).

(4) Создание и поддержание иллюзии существования нового идеального общества в СССР через каналы ФКП и левую интеллигенцию Франции. Прозрение во время холодной войны. Энтузиазм 1960-х гг. Деятельность обществ дружбы.

4. Внешняя культурная политика России в 1990-е гг.(1) Для новой внешней культурной политики России в

1990-е гг. характерно, прежде всего, отсутствие ведомственной монополии: Министерство культуры, Комитеты по кинематографии, печати, Федеральная служба телевидения, МИД (Российский центр международного научного и культурного сотрудничества, культурные центры), другие министерства, предприятия, фонды, общественные организации.

(2) 1992 г. – важный этап в формировании новой культурной политики РФ: первый год существования Рос-

сийской Федерации в составе СНГ, принятие Закона Российской Федерации «О культуре», подписание главами России и Франции большого Договора о развитии взаимоотношений, серьезные дискуссии по проблемам культурной политики на европейском уровне, а также оформление культурологии в самостоятельную дисциплину в российских высших учебных заведениях).

(3) Негосударственная деятельность российского част-ного предпринимательства, многочисленных общественных и творческих организации, частных издательств, киностудий, музеев, ряда исследовательских лабораторий, фондов и т. п., которые делают предметом своей деятельности изучение восприятия за рубежом как собирательного образа России, так и отдельных представляющих ее институтов, а также вырабатывание и поддержание их положительного имиджа (Российский ин-ститут культурологии, Московский общественный науч-ный фонд, Ассоциация новых экранных технологий Союза кинематографистов РФ, Ассоциация менеджеров культуры Северо-Запада, Институт инновационных программ повышения квалификации и переподготовки работников культуры, местные ассоциации союза Россия – Франция).

(4) Преподавание русского языка во Франции – индикатор как культурной, так и экономической политики. Динамика в изучении русского языка от начальной до высшей школы (30 000 учащихся в конце 1980-х гг. – 12 236 в 2000 г.). Русский язык как язык специальности, двойные франко-русские университетские дипломы; русский язык как второй или третий на отделения прикладных иностранных языков.

(5) Поддержка русского языка – одно из стратеги-ческих направлений российской дипломатии (ООН, ЮНЕСКО, Росзарубежцентр).

5. Основные принципы и перспективы эволюции внешней культурной политики РФ – общенациональная государственная внешняя культурная политика в тесном взаимодействии с постоянным инициативным процессом местных субкультур.

«Литовская метрика» как лингвистический источникС. И. Рагрина

Эстонский институт славистики (Эстония)slavist@slavist.ee

история русского литературного языка, «простая руськая мова» в Великом княжестве Литовском и на Волыни, Литовская и Волынская метрики как лингвистический источник.

Summary. The presentation discusses the role of the collection Litovskaja Metryka (RGADA, Moscow) in the history of the prostaja rus’kaja mova, written, polyfunctional language, used during the 15 th–17th centuries in the Grand Duchy of Lithuania.

Проблемы, связанные с исследованием «простой руськой мовы», надрегионального литературно-письменного языка, имевшего широкое распространение на территории нынешних Белоруссии и Украины в XV–XVII вв., не теряют своей актуальности и продолжают вызывать споры, порой ярко политически окрашенные. Политическая тенденциозность начинает отчетливо просматриваться в тех случаях, когда исследователи вопреки исторической объективности пытаются привязать историю «простой мовы» к истории одного народа или, напротив, категорически отделить от истории другого. Бесспорно, «простая мова» представляет собой определенный исторический этап в развитии восточнославянских языков – украинского, белорусского и русского, однако, несомненно и то, что настало время сфокусировать внимание на сугубо лингвистических характеристиках объекта, поскольку разложение его на отдельные составляющие – украинские, белорусские, польские и русские языковые черты – не создает целостной языковой картины, а потому удовлетворительного научного результата не приносит.

«Простая мова» – восточнославянский надрегиональный литературно-письменный язык, нормированный и обладающий развитой стилистической дифференциацией.

Язык зафиксирован в обширном корпусе письменных кириллических текстов XV–XVII вв. разных стилей и жан-ров (официально-деловых документах, конфессиональных текстах как строгих, так и нестрогих жанров, публицистике, научной прозе), а потому доступен для ис-следования на всех уровнях языка и системы функциональных стилей. Корпус текстов на «простой мо-ве», хотя и доступный пока в основном текстологам и палеографам в рукописных и старопечатных собраниях, начинает понемногу издаваться. Представляется, что огромную ценность для лингвистического описания «про-стой мовы» как единой языковой системы имеет архив Великого княжества Литовского «Литовская метрика», в особенности его «Руськая», или «Волынськая» часть, хранящаяся в РГАДА. В последние два десятилетия совместными усилиями славистов Украины, Белоруссии, Польши, США и России ведется кропотливая работа по изданию и введению в научный оборот этого корпуса текстов. Украинскими и американскими специалистами подготовлено капитальное издание, содержащее реестр документов Волынской метрики (The Ruthenian (Volhynian) Metrica: Early Inventories of the Polish Crown Chancery Records for Ukrainian Lands (1569–1673), и запланирована публикация самих текстов. Белорусскими исследователями

часть текстов уже опубликована и даже представлена для общего доступа в Интернете. Однако, научная, соответствующая всем эдиционным требованиям публикация всего корпуса все же пока вопрос будущего.

В докладе представлен лингвистический анализ «простой мовы», основанный на изучении архивных документов, хранящихся в РГАДА.

Синтагматика и жанровый критерий в диахронииВ. С. Савельев

Московский государственный университет им. М. В. Ломоносоваsidorovadoma@mail.ru

жанровая система в диахронии и синхронии

Summary. The linguistic similarity of the old and modern Russian texts is the result of their belonging to definite genres, which maintain their particular characteristics for many centuries. Possible combinations of the different linguistic means, which create these genres, always depend of authors’ tasks. Our analysis of some juridical paragraphs and private letters illustrates this thesis.

1. Сочетаемость элементов разных языковых уровней в тексте определяется многими факторами. Одним из глав-ных является жанровая принадлежность речевого произведения. Богатая синонимика русского языка позволяет автору выбирать те средства, которые будет уместно использовать в тексте именно данного жанра. А жанр текста напрямую зависит от авторской задачи – что он собирается сообщить, кому он его адресует, как он мыслит сам себя в качестве автора. Разные жанры формируются именно на основе различения авторских задач. При этом маркирует текст, относя его к определенному жанру, набор языковых средств, используемых именно в этом жанре.

2. Становление жанровой системы русской письменнос-ти имеет многовековую историю. Тем более интересными выглядят результаты сопоставительного изучения изна-чальной древнерусской (времен Киевской Руси) и совре-менной жанровых систем. Оказывается, набор современных жанров во многом повторяет тот, который был характерен для Руси XI–XIII вв. Богословские, апокри-фические, житийные, проповеднические, научные, художественные, юридические, актовые, бытовые и другие древние тексты имеют свои аналоги среди текстов современных. И между этими разновременными текстами в языковом плане гораздо больше сходств, чем между текстами одного времени создания, но разной жанровой принадлежности.

3. Так, основу и древней, и современной законодательной статьи составляет одно предложение, в одной части которого описывается преступление, а в другой – соответствующее ему наказание. Каждая из существенных характеристик преступления (состав преступления, способ совершения, умышленный характер, последствия и т. д.) описывается в отдельном, обособленном сегменте текста – условном предложении, причастной или предложно-падежной конструкции; тем самым достигается однозначность восприятия, невозможность вариативного толкования. Активно используются вторичные предикаты – неличные глагольные формы, отглагольные субстантивы, – позволяющие достичь большой информативной компрессии текста. Модальная рамка текста не допускает использования: а) слов, указывающих автора (я, ты, думаю, кажется и под.), – закон составляется от имени государства, поэтому здесь нет места для личного мнения, б) слов – показателей неуверенности (может быть, желательно, наверное) – юридический текст ультимативен. В части статьи, описывающей преступление, употребляются личные формы глаголов («что произошло или произойдет?»); в части, описывающей наказание, – императивы и инфинитивы («что надлежит сделать?»). Субъектная перспектива носит обобщенно-личный характер (лексические средства: местоимения кто-либо, какой.., неличные существительные; грамматические средства: формы 3-го лица, безличные формы глагола, опущение членов предложения, называющих агенс, пассивные конструкции). Этим текстам свойственно употребление особой терминологии и устойчивых словосочетаний – юридических формул. Ср.: Аже которыи купець кде любо шедъ. съ чюжими кунами истопиться. любо рать

возметь. ли огнь. то не насилити ему ни продати его. но како начнеть от лета платити. тако же платить. зане же пагуба от бога есть. а не виноватъ есть. аже ли пропиеться. или пробиеться. а в безумьи чюжь товаръ испортить. то како любо темъ чии то товаръ. ждуть ли ему. а своя имъ воля. продадять ли а своя имъ воля . – «Если какой-либо торговец, куда-либо направляясь с чужими кунами, потерпит кораблекрушение, или его захватят в плен, или пожар (случится), то не наказывать его и не продавать, но пусть с того года начнет выплачивать (долг), поскольку ущерб (этот) – от Бога. Если же пропьет или проспорит, или по недосмотру товар испортит, то те, чей это товар, ( пусть поступят) как хотят: будут ли ждать – их воля, продадут ли (его) – их воля» (Русская Правда, XII в., ст. 50; Лицо, не исполнившее обязательства либо исполнившее его ненадлежащим образом, несет ответственность при наличии вины (умысла или неосторожности), кроме случаев, когда законом или договором предусмотрены иные основания ответственности. Лицо признается невиновным, если при той степени заботливости и осмотрительности, какая от него требовалась по характеру обязательства и условиям оборота, оно приняло все меры для надлежащего исполнения обязательства (Гражданский кодекс РФ, ст. 401).

4. И древние, и современные частные письма составляются по иным принципам: а) язык их – простой: предложения короткие, в два-три слова, часто парцеллированные. Употребление причастных, деепричастных, других «сложных» синтаксических конструкций крайне редко; б) письма пишутся от первого лица; в) отглагольные существительные употребляются редко, глаголы используются только в личных формах (формы настоящего и прошедшего времени, повелительного наклонения); г) обязательными элементами композиции письма являются упоминание адресата, даты написания, места отправления, приветствие, добрые пожелания и под.; д) для писем характерна апелляция к адресату: автор задает ему вопросы, просит о чем-л., благодарит, вспоминает его письмо; е) письма насыщены «субъективной» лексикой, передающей ощущения, мнения автора

В письмах также встречаются фразы-формулы. Например, в письмах новгородца Ефрема (гр. 605, н. XII в.) и А. А. Вертинского к В. О. Топоркову (20 февраля 1956 г.) обнаруживаются приветствие (покланяние отъ ефрема къ брату моему исухне – Дорогой друг Василий Осипович!), реакция на письмо адресата (не распрашавъ розгневася – Спасибо Вам за дружеское письмо и за поддержку Лили), приветы (Привет Ларисе Мамонтовне), заверение в личной преданности (а я вьсьгда у тебе – Ваш А. Вертинский), прощание (покланяю ти ся братьче мои – Крепко Вас целую. Ваш А. Вертинский). Данные формулы формируют стандартную композицию письма – своеобразной «реплики» в диалоге автора и адресата.

Таким образом, письмо, будучи личным, индивидуаль-ным жанром, требует от автора следования определенной модели: как композиционно, так и в выборе языковых средств. Это следование проявляется и в художественных произведениях – так, Иосиф Бродский, написавший стихотворение «Ниоткуда с любовью…» в форме письма,

насытил его необычным, несвойственным письму содержанием (автор – не ваш, но и ничей верный друг, адресат – дорогой, уважаемый, милая, дата – гоголевское надцатого мартобря, приветствие – вас приветствует с одного из пяти континентов, место отправления – ниоткуда с любовью). Но само наличие этих элементов – упоминание автора, адресата, даты, приветствия, места отправления – делает текст письмом:

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,дорогой, уважаемый, милая, но неважно

даже кто, ибо черт лица, говоряоткровенно, не вспомнить уже, не ваш, но

и ничей верный друг вас приветствует с одногоиз пяти континентов, держащегося на ковбоях…

Местоимения сеи, тъ, онъ в древнерусском переводе «Истории иудейской войны» Иосифа Флавия

М. В. Семенихина Санкт-Петербургский государственный университет

admin@aidan.spb.ruистория русского языка, перевод, лингвистика текста, дейксис, местоимения

Summary. The article concerns to the textual and deictic functions of the pronouns sey, tú, onú in the Old Russian version of The History of Jewish War by Flavius Josephus. In this text, the pronoun sey, as a rule, substitutes a word denoting the main topic of the nearest context. The pronoun onú is usual where the changing of subjects takes place. Tú seems to be asemantic.

. Одним из средств синтаксической связи в тексте являются указательные местоимения. Существуют работы, посвященные древнерусским указательным местоимениям в оригинальном тексте, однако вопрос о местоимениях в переводном тексте освещен еще недостаточно. В качестве материала для анализа взят текст перевода «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия, сделанного предположительно в конце XI – начале XII в. Так как перевод «Истории» – вольный, т. е. фрагменты, точно повторяющие структуру оригинала, соседствуют с фрагментами, не имеющими точного соответствия в оригинальном тексте, то представляется интересным также сопоставить употребление этих местоимений во фрагментах, переведенных в различной переводческой технике.

2. При сопоставлении семантики местоимений сь, тъ, онъ (овъ) и сравнении ее с семантикой нейтрального и наиболее употребительного местоимения и, чаще выполняющего функцию личного местоимения, выясняется, что далеко не всегда сеи, тои и онъ указывали на степень удаленности объекта от говорящего. Наиболее частотным оказывается местоимение тъ, тои, имеющее, помимо чисто указательного, катафорическое значение (близкое к такой; ср. анафорическое местоименное наречие сице и катафорическое тако). Но в целом местоимение тъ асемантично. По своей способности замещать сообщение о целой ситуации оно (в форме то) приближается к современному местоимению это. См.: Римляне единодушно почивше и пакы строяху приспу. И то видяще, гражане мнози бежаша из града (кн. IV, гл. I).

3. Местоимение сеи, сь частотно в прямой речи (и, видимо, связано с происходящим именно в момент речи). См.: …боле Антипатра, тому бо стар?ишю сущю и наследнику, и возисках утвръжение. Сеи же скверныи змии насытився моих благодарений и преврати на мя сытость (кн. I, гл. XXXI). Здесь оно употреблено применительно к третьему лицу, непосредственно задействованному в данной ситуации (обвинительная речь Ирода против Антипатра, находящегося по ситуации рядом с ним). Также сь, сеи служит для связи ближайших контекстов. Сь выступает как заменитель слова, означающего основную тему контекста, ближайшего к предложению с сей, сь. Как правило, слово, заменяемое сь, является антропонимом или нарицательным

существительным со значением лица; се, подобно то, может замещать целую ситуацию, а местоименное прилагательное сей может определять неодушевленное существительное. См.: Трои бо чин законныи есть в июд?охъ: единому имя фарис?и, а другому садук?и, а третьему еос?и, иже чьстьн?и есть обою тою. Си (т. е. ессеи) бо всякоя сладости гнушаются…) (кн. II, гл. VIII); Аще и пл?нят нас ти (т. е. римляне), ничто же пуще сих не сътворят нам (кн. IV, гл. III) – в речи, основная тема которой – злодеяния зелотов в Иерусалиме. Иногда встречается экспрессивное употребление сь (сквернаго сего Антипатра), где сь приближается по семантике к латинскому hic, iste.

4. Местоимение онъ употребляется достаточно редко, причем скорее в качестве личного местоимения (даже в формулах типа во время оно чаще встречается то) и чаще всего при противопоставлении с частицей же. Эта частица обычно указывает на переключение субъектов речи; особенно часто такое переключение возникает в диалогах, и мес-тоимение онъ активно употребляется в авторских ремарках. См.: Онем же (фарисеям) грозящимся на нь мучити и (т. е. Иоанна Крестителя), оже не пр?станеть отъ т?хъ глаголъ и д?лъ, онъ же рече…И вставъ с яростию Симонъ, родомъ есиянинъ, и рече… Онъ же (Иоанн), укоряя их, рече…(кн. II, гл. VII) Также онъ возникает при дистантной связи контекстов, при введении в повествование персонажей, действующих как бы на заднем плане. См.: И обыкли есте работязи быти, акы от прад?дъ насл?довавше покоренье. Но они многымъ потомъ и великымъ трудомъ многы подъяша о самовластии (кн. IV, гл. III) – здесь прад?ди не есть основная тема, основным субъектом речи является вы (те, к кому обращена речь).

5. Прямой зависимости выбора местоимения при переводе от текста греческого оригинала не наблюдается.

6. Варьирование употреблений указательных местоимений сь, тъ, онъ создает особую структуру текста, подчеркивая различную степень важности для того или иного контекста того или иного понятия или ситуации, замещаемых данными местоимениями.

ПримечаниеЦитаты даются по изд.: Мещерский Н. А. «История Иудейской

войны» Иосифа Флавия в древнерусском переводе. М.; Л, 1958. По техническим причинам орфография древнерусского текста упрощена.

Книжные элементы в литературном языке конца XVII века и их роль в формировании литературного языка нового типа

Е. Г. СолуяноваБийский педагогический государственный университет им. В. М. Шукшина

elenasol@mail.biysk.ruлитературный язык, гибридный, функциональные типы, книжные элементы

Summary. At the end of the 17th century original texts were found by means of including the definite set of bookish style´s elements. The given set was rather steady and on the contrary was excepted from the language when forming of the literary language of the new type.

В конце XVII в. были широко распространены произведения на гибридном языке (в котором переплетались традиционно книжные элементы с элементами разговорного языка). Они были ориентированы на набор маркированных церковнославянских элементов, воспринимавшихся сознанием книжников данной эпохи в качестве специфически книжных признаков, релевантных для дихо-томии книжного и некнижного языков. Вне ограниченного набора книжных признаков генетически церковнославянские и русские формы образовывали сферу нейтральных признаков. Таким образом, именно традиция гибридного варианта церковнославянского языка формировала в языковом сознании носителей принципиально важную оппозицию «нейтральные элементы // книжные элементы» [1, 51].

Исследование дистрибуции различных языковых элементов в текстах разных типов [4, 53] позволило прийти к их функциональной классификации, к уяснению того, как они квалифицировались языковым сознанием исследуемой эпохи. Функциональная классификация языковых элементов позволяет по-новому взглянуть на процессы развития литературного языка, в частности, выявить корпус элементов книжности и ту основу, на которой формировался русский литературный язык нового типа (создаваемый за счет отталкивания от специфически книжных церковнославянских элементов).

Набор книжных элементов мог быть минимальным (в текстах менее «окнижненных») и включал:

1. Формы аориста (преселися в вечный покой, явися звезда, прииде вестник), имперфекта (дивяся и недоумевахуся людие, от страха обмираше).

2. Формы И. п. мн. ч. на -ие существительных с истори-ческой основой на *-i, используемые для обозначения мно-жественности (людие всии дивяся…, зверие, царие). В упот-реблении двух вариантов (форм на -ие и унифицированных форм) в рамках одного сочинения наблюдается определенная закономерность: с определением употребляет-ся унифицированная форма, без определения – форма на -ие).

3. Формы прилагательных жен. рода в Р. п. ед. ч. на -ыя / -ия (против церкви святыя, брата великия государыни).

4. Именные формы качественных прилагательных в определительной функции (церковь каменна, ветры бурны, усы долги, вопль мног, буря люта).

Набор книжных элементов в литературном языке другого функционального типа (представленного текстами более «окнижненными») был значительно шире и помимо указанных элементов включал (наряду с архаическими формами, находящимися в отношениях свободной вариации) еще и такие:

1. Формы инфинитива на -ти (указали разослати, истребити собрася). Инфинитив на -ть представлен единичными случаями (в сочетании с л-формами глагола в контекстах, содержащих элементы делового языка).

2. Формы традиционного плюсквамперфекта (носил бяше яко шищей).

3. Формы настоящего времени 2-го л. ед. ч. на -ши (не речеши, лжеши, глаголеши).

4. Древние формы настоящего времени нетематических глаголов (азъ есмъ, ужаса не ведят, власти не имут).

5. Формы кратких действительных причастий в функции предиката, которые функционально равноправны со спрягаемыми книжными формами, что часто приводит к смешению причастных форм с простыми претеритами (по полкам скачуще и кричали).

6. Формы существительных с сохранением исторического аффикса *-es (словеса, телеса, небеса, на небеси и т. п.).

7. Существительные муж. рода в Р. п. ед. ч. на -е (того дне).8. Существительные муж. рода с нулевой флексией (ъ) в

Р. п. мн. ч. (для собрания рейтар, грех ради наших, ради святых пророк и апостол).

9. Формы прилагательных жен. рода в Д.-М. п. ед. ч. с окончанием -ей (ко святей божественней литургии, пресвятей троице, ко святей церкви).10. Именные формы относительных прилагательных (круг

двора царска, по обычаю царску, от царска лица).11. Личное местоимение азъ (азъ есмь). 12. Формы И. п. мн. ч. указательного местоимения тот,

дифференцированные по роду (ты государи, тыя стрелцы, в те поры, в та времена) и форма Р.-В. п. жен. рода ед. ч. тоя (тоя ради вины).

13. Формы И. п. мн. ч. местоимения весь – вси / всии (вси обещавшеся).

14. Указательные местоимения: онъ, она, оно, инъ, ина, ино.15. Формы числительных: трие, тысяща. 16. Двойственное число. В форме двойственного числа

употребляются существительные, обозначающие парные части тела (пред ногама, руце и нозе) и глаголы при существительных, обозначающих двух живых существ, в частности двух царей (и восприяста скипетр и седоста на престоле… обще они).

17. Церковнославянские наречия: абие, посл?ди, паки, такожде, сице, кольми и др.

18. Качественные наречия на -? (бысть тьма надолз?).19. Церковнославянские союзы: аки, аще, обаче,

дондеже и др. 20. Частицы: бо, убо.Многие из перечисленных элементов отражены как

книжные в грамматиках XVII–XVIII вв. и указывают на преемственность лингвистических представлений первых кодификаторов нового литературного языка в отношении к предпетровскому языковому сознанию (см.: [3]; [2]).

Литература1. Живов В. М. Роль русского церковнославянского в истории

славянских литературных языков // Актуальные проблемы славянского языкознания. М., 1988. С. 49–98.

2. Живов В. М. Язык и культура в России XVIII в. М., 1996.3. Ремнева М. Л. Литературный язык в Древней Руси: Некоторые

особенности грамматической нормы. М., 1988.4. Солуянова Е. Г. Особенности литературного языка позднего

средневековья // Слово в системных отношениях на разных уровнях языка: Тезисы докладов и сообщений Всероссийской научной лингвистической конференции. Екатеринбург, 1995. С. 53–54.

Экспансия предлогов и тенденция к аналитизму в истории русского языкаЛ. В. Табаченко

Ростовский государственный университетdiapazon@aaanet.ru

аналитизм, предлог, семантизация

Summary. Main feature of analyticity is considered to be isolation, when marked relations among words are not expressed. In the historical syntax the replacement of old structures without prepositions by prepositional ones is dealt with as analytism strengthening. We believe this replacement does not increase their grammatical isolation, but make them free syntactic forms, with semantics not depending on syntactic supposition of the verb. We think this strengthening of prepositions in the Russian Language to be treated as a tendency to semantisation of syntactic relations.

Распространено мнение, что русский язык, как и другие славянские и – шире – индоевропейские языки, движется к аналитизму, одним из явных признаков которого является усиление позиций предлогов. Действительно, процесс вытеснения беспредложных форм предложными составляет одну из своеобразных черт исторического синтаксиса русского языка. Экспансия предложных форм шла и на протяжении XVIII, XIX ââ., ýòîò ïðîöåññ àêòèâíî ðàçâèâàåòñÿ è â ñîâðåìåííîì ðóññêîì ÿçûêå.

Однако, на наш взгляд, усиление позиций предлога в истории русского языка не следует считать проявлением аналитических тенденций развития. Во-первых, наличие аналитических конструкций не является обязательным показателем аналитического строя языка. Разделяем мнение Н. В. Солнцевой и В. М. Солнцева, что аналитичность языка есть явление синтаксическое, признаком ана-литичности языка считается невыраженность отношений между словами в самих словах, т. е. изоляция. С одной стороны, отсутствие грамматических показателей в слове делает его формально менее зависимым от контекста, с другой – отсутствие этих же показателей делают более значимым синтаксическое окружение и синтаксический способ выражения определенных грамматических значений, т. е. грамматическая семантика слова полностью зависит от контекста. Аналитическая же форма есть явление морфологическое. Даже если считать предложно-падежные конструкции аналитическими или полуаналитическими, выражающими «окачествленные» грамматические отношения (Б. А. Серебренников), их развитие и распространение не превращает языки, например русский и немецкий, в аналитические, поскольку опредложивание форм имени существительного не увеличивает их грамматическую изоляцию, а делает их свободными синтаксемами (по терминологии Г. А. Золотовой), семантика которых не зависит от синтаксического окружения, в частности от глагола. От города, до города, в город, вокруг города – значение этих форм понятно и вне глагольной конструкции, в отличие, например, от беспредложной связанной синтаксической формы города, – реализация ее значения целиком зависела от глагола, к которому она относилась: доити, отити, – или формы винительного беспредложного падежа в древ-нерусских конструкциях внити городъ, обстояти городъ и т. д. Появление предлогов прояснило, уточнило уже довольно размытые древние значения падежей, сделало формы более семантически самостоятельными, не зависимыми от глагола, семантика свободных синтаксем заключена в них самих, она не определяется синтаксическим окружением.

Развитие предложно-падежных свободных форм в русском языке – развитие отмеченной В. Г. Гаком типологической черты – номинативности свободных синтаксем, независимости их от контекста, в этом отношении аналитизм как синтаксическое выражение грамматических значений даже уменьшился, хотя это и произошло за счет развития аналитических (или полуаналитических) предложно-падежных форм. В

истории русского языка опредложивание падежных форм не привело к утрате в них показателей зависимости от глагольного ядра, не увеличило грамматическую изоляцию синтаксем, а увеличило их семантическую самостоятельность, независимость от глагола.

Поэтому, на наш взгляд, следует различать грамматическую изоляцию и семантическую самостоятельность. По мнению В. Г. Адмони, тенденция к наделению слова всей полнотой грамматических характеристик – общая структурная тенденция русского языка, причем полнота грамматической характеристики русского слова достигается как флективными, так и аналитическими средствами, в частности предлогами.

Опредложивание форм имени существительного способствовало изменению их статуса, превращению в свободные синтаксемы. Со временем полифункциональность первообразных предлогов привела к их определенной десемантизации, в результате чего в ряде конструкций они становились материальными знаками отношения вообще. Это обусловило, во-первых, вытеснение предлогов с диффузной семантикой предлогами со специализиро-ванными значениями и, во-вторых, развитие производных предлогов. Следующей волной наступления предлогов можно считать интенсивно развивающийся с XVIII в. процесс вытеснения беспредложных форм предложными с предлогами общего отношения в, на, о, по при именах или при глаголах, открывающих объектную позицию (обсуждение кандидатуры – по кандидатуре, операция почки – на почке, курс реформ – курс на реформы, ясность взглядов – ясность во взглядах, я купил вам хлеб – для вас и др.). Однако и в этом случае появление предлогов свидетельствует не о нарастании аналитизма, а об усилении самостоятельности именных форм. Некоторые из них с появлением предлога становятся семантически самостоятельными (на почке, для вас) или приобретают большую семантичностью, чем беспредложные формы (на реформы – директив), остальные располагают большей структурной самостоятельностью, свободой перемещения внутри предложения.

Таким образом, экспансия предлогов в истории русского языка способствует развитию полуаналитических и аналитических конструкций, но не усилению аналитизма русского языка с точки зрения зависимости значения синтаксической единицы от контекста. Синтаксические способы выражения грамматических значений не усиливаются, а зависимость от грамматического окружения, контекста, особенно с развитием производных предлогов не только не усиливается, а, наоборот, уменьшается. Развитие производных предлогов наблюдается и в аналитических языках, например, в английском, но при сохранении ведущих позиций при выражении грамматических значений за порядком слов. Поскольку в русском языке наблюдается лишь тенденция к семантической самостоятельности форм имени существительного, целесообразнее усиление позиций предлогов в русском синтаксисе рассматривать в русле тенденции к семантизации синтаксических отношений.

О некоторых архаичных мотивационных моделях лексико-семантического поля «судьба, счастье, удача»

Г. И. УрбановичМосковский государственный университет им. М. В. Ломоносова

ur_bis@yahoo.comэтимология, семантическое поле, картина мира

Summary. The author considers two archaic models of nomination in the lexico-semantic field "destiny, happiness" and the changes occuring inside these models under influence of extralinguistic factors.

Лексико-семантическое поле «судьба, счастье, удача» в русском языке насчитывает около двадцати трех мотивационных моделей (моделей первичной мотивации), различающихся по степени древности / актуальности, о чем можно судить по структуре лексем и по времени их фиксации на разных хронологических уровнях. Изменчивость / устойчивость мотиваций позволяет судить о степени изменчивости представлений человека о мире, заложенных в языке, т. е. об изменчивости языковой картины мира [2].

Исследования архаичных моделей мотивации невозможны без обращения к историко-культурному контексту и, в свою очередь, эти исследования дают возможность детализировать, дополнить наши представления об этом контексте. В этом отношении существенна также дальнейшая семантическая эволюция лексем, приобретших значение ‘судьба’, ‘удача’ в древнейший период истории русского языка.

Одними из самых архаичных моделей рассматриваемого поля являются модели, согласно которым развитие у лексем значений ‘судьба’, ‘счастье’ происходит на основе первичных значений ‘колдовство, гадание’ (1) и ‘встреча’ (2). Эти схемы развития семантики, обнаруживаемые в русской лексике, выявляют древнейшие представления восточных славян о счастье, судьбе, связанные с культовой, языческой практикой.

Именно в связи с первой анализируемой моделью (‘кол-довство, гадание’  ‘судьба, счастье’) можно говорить о том, насколько важны экстралингвистические факторы при объяснении тех или иных языковых изменений. В данном случае речь идет о влиянии, которое оказывают на язык изменения в сфере религии. Модель ‘колдовство, гадание’  ‘судьба, счастье’ в русском языке представлена небольшим количеством слов: др-рус. кобь ‘гадание по полету птиц, их крику’, ‘предзнаменование’, ‘колдовство’, ‘вера в судьбу’, ‘судьба’, ‘счастье’, ‘удача’ [7: 7, 211], др-рус. къшь ‘судьба’ [7: 7, 391], др-рус. обаяние ‘кол-довство’, *‘судьба, счастливая судьба’ [7: 16, 275], диал. чара ‘беда, складывающийся независимо от воли человека ход событий, стечение обстоятельств, участь, доля, судьба’ [5: 12, 39]. По сравнению с некоторыми другими моделями лексико-семантического поля «судьба, счастье, удача», например, с весьма продуктивной, «многословной» моделью ‘часть, отделенное’ ® ‘судьба, счастье’, данную модель следует считать относительно непродуктивной. Очевидно, даже на продуктивность семантических схем оказывает сильное влияние внеязыковая действительность, в данном случае борьба Церкви с такими проявлениями язычества, как гадания, предсказания, колдовство. Те же факторы влияют и на последующие изменения в семантики лексем, получивших в соответствии с этой моделью древнейшее значение ‘счастье’. В качестве примера рассмотрим лексему кобь.

Возникновение у слова кобь с первичным значением ‘гадание, колдовство’ значения ‘счастье’, безусловно, было возможно только в эпоху язычества, до принятия христианства. После Крещения Руси новые моральные нормы – христианские – постепенно находят свое отражение в языке. Одним из положений новой религии является то, что человек должен смиренно принимать те испытания, которые посылает ему Бог. Нельзя пытаться изменить что-то в своей или чужой судьбе, тем более с помощью магии. Поэтому слово, обозначающее колдовство, гадание, никак не может использоваться для номинации чего-то позитивного, в частности, счастья. Так слово кобь, по данным современных русских диалектов, теряет значение счастья, удачи, судьбы и при этом в нем

актуализируются отрицательные коннотации, появившиеся у лексемы в эпоху христианизации Руси и связанные с осуждением практики гаданий: диалектное слово кобь обозначает все исключительно дурное – ‘худое дело, зло, погань, гадость, упрямство’, ‘негодяй, развратник’ [6: 14, 23].

Однако следует отметить, что при отрицании колдовства «официальной» культурой народная культура сохраняет традицию гаданий, заговоров и т. п. до сих пор. О том, что для народного языкового сознания все еще актуальна связь понятий колдовства и судьбы, свидетельствует новгородское диалектное чара ‘беда’, ‘рок, доля, участь, судьба’. Значение ‘судьба’ для слова чара в словаре Срезневского не зафиксировано, так что можно предположить, что это значение возникло уже в современном русском языке по старой модели. Существенно, однако, что слово чара для обозначения счастья не употребляется: чара – это только нейтральное ‘судьба’ и негативное ‘беда’, но не ‘счастье, удача’.

Вторая модель ‘встреча’ ® ‘судьба’ представлена др.-рус. лексемой сър?ща ‘встреча’, ‘нападение’, ‘ворожба, гадание’, ‘судьба, рок’, ‘несчастье’ [8: 3, 820]. Данная модель близка по своему содержанию модели ‘гадание, колдовство’ ‘судьба’. Путь развития семантики представляется следующим: ‘встреча с культово значимым предметом или человеком’  ‘примета, предзнаменование, колдовство’  ‘судьба’. Очевидно, можно восстановить для праславянского периода бытования данной лексемы и значение ‘счастье’ (ср. сербское ср?ча ‘счастье’, ср. также противопоставление встречи несчастью в пословице «быть было худу, да подкрасила (поправила) встреча» [3: 1, 271]. Такая способность сочетать в себе одновременно положительную и отрицательную семантику является специфической чертой многих слов лексико-семантического поля «судьба, счастье, удача».

Известно, что в эпоху установления христианства на Руси церковь боролась с верой во встречу как: «г– не рече л?ковати чарами и наоузы ни въ стр?чу ни въ полазъ ни въ чехъ в?ровати то поганьское е д?ло» (Сл. и поуч. против язычников, XV в., 108 [8: 4, 820]). Именно это способствовало усилению отрицательных коннотаций, присущих лексеме сър?ща, и привело к возникновению значения ‘болезнь’, причем, этим словом обозначается не всякая болезнь, а внезапно возникающая: «болезни такого рода, случающиеся и на работе, и в дороге, носят в народной медицине наименования встреченных болезней» [4, 135]. Однако, с другой стороны, Афанасьев отмечает, что, согласно народным верованиям, встреча может при-носить счастье: «счастье, по народным убеждениям, зависит от действительной встречи с ним человека» [1: 3, 409]. Очевидно, именно стремлением сохранить положительную семантику лексемы определяется данное народное верование, по которому счастье зависит от действительной встречи с ним (т. е. необходима встреча с самим счастьем).

Литература1. Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 1–

3. М., 1994. (Репринтное воспроизведение изд.: М., 1865.)2. Варбот Ж. Ж. Диахронический аспект проблемы языковой

картины мира // Русистика на пороге XXI века: проблемы и перспективы. М., 2003.

3. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. I–IX. М., 1998.

4. Меркулова В. А. К истории становления народной медицинской терминологии // Slawische Wortstudien. Bautzen, 1975.

5. Новгородский областной словарь. Вып. 1–13. Новгород, 1992–2000.

6. Словарь русских народных говоров. Вып. 1. Л., 1966.

7. Словарь русского языка XI–XVII вв. Т. 1. М., 1975.8. Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка

по письменным памятникам. Т. 1–3. М., 1893–1912.

Структура текстов в литературе Руси XII в.Г. Ю. Филипповский

Ярославский государственный педагогический университет им. К. Д. Ушинского

Об особой структурообразующей роли экспозиций в текстах произведений литературы Руси XII в. речь идет в нашей статье «Поэтика экспозиций в литературных памятниках Руси XII века» (научный журнал «Древняя Русь. Вопросы медиевистики». 2001. № 1. С. 50–59). В «По-вести об ослеплении князя Василька Ростиславича», вписанной под 1097 г. в Мономахову редакцию «Повести временных лет», экспозиция с двумя троичными повторами ключевых для текста повести в целом образов-символов Креста и Русской Земли, а также тремя базовыми эпизодами речевых высказываний – клятв князей на съезде в Любече мотивирует цельность и четкость композиционной структуры текста повести, взаимосвязь и взаимодействие его частей, динамично соединенных глаголами движения, концентричность текстовой структуры произведения с ведущим образом-лейтмотивом Креста в экспозиции, центральной (второй) кульминации (образ-символ Воздвиженья), в финале повести (третий эпизод мести Василька – битве на Рожни) – ее развязке.

Экспозиция «Сказания о чудесах Владимирской иконы Божьей Матери» (начальная краткая редакция второй по-ловины XII в.) упоминает о трех чудесных движениях иконы в Вышгороде, предопределяющих переход Андрея Боголюбского на Север, что в аспекте структуры текста мотивирует на пути героев из Киева (Вышгорода) во Владимир-на-Клязьме. Цельность композиционной струк-туры текста поддержана древней литературной моделью обрамленного повествования. В XII в. данный текст испытал влияние более раннего «Сказания чудес святою страстотерпца Христова Романа и Давида» (т. е. Бориса и Глеба) 1115 г., где композиционная структура следует модели цепочки новелл-чудес, предваренной экспозицией.

В «Слове о полку Игореве» цельность поэтического текста поддержана не столько даже фоновой темой похода-поражения Игоря Святославича, сколько ключевой для произведения в целом темой судеб Русской Земли (Русская Земля как главный герой «Слова»), экспозицией текста «Слова» с ведущим трижды повторенным мотивом «начал» и образом Бояна как ключевым авторским литературным приемом, позволившим решить поставленные автором текста художественные задачи, сохранив при этом текстовую цельность.

Текст «Поучения» Владимира Мономаха (вписан в мономахову редакцию «Повести временных лет» под 1096

г.) при всей его композиционной мозаичности представляет собой несомненно единство, мотивированное заявленной в экспозиции текста темой «начал» (трижды повторена) и «концов» (дважды повторена фраза «седя на санех» – конца жизни и жизненного пути) поддержанной в финале третьей части текста – послания к Олегу Святославовичу фразой о Страшном Суде («на страшней как без суперник обличаюся»). С точки зрения литературной специфики единство текста «Поучения» соотнесено с жанровой исповедальной спецификой всего текста в целом, опорой на эпизоды жизненного опыта Владимира Мономаха (дающие ему право на Урок) и, самое главное, на текст Псалтири, составивший основу текста первой части «Поучения», мотивирующи эпизод гадания в финале экспозиции с ее ведущей, завязывающей соотнесенностью с идущим от Псалтири мотивом преследования праведного грешником, защиты Богом праведного и наказания грешника от Бога (ведущие сюжетные мотивы «Повести об ослеплении князя Василька Ростиславича»).

Текстовая модель Псалтири с характерной для нее апологией мудрости и поэтической исповедальной тональностью, как бы идущей от интерпретатора, использована (вслед за «Поучением» Владимира Мономаха) в тексте Руси XII в. «Слово Даниила Заточника». Экспозиция «Слова» включает три двустишия: первое с семантикой «начал» (ср. экспозиции «Поучения» Владимира Мономаха и «Слова о полку Игореве»), второе – приступа, третье – экспликации начала и приступа – словотворения и финальную седьмую строку, завершающую повтор темы «мудрости», ключевой для данного текста.

Во многом опирающаяся на бинарные оппозиции структурная специфика текстов произведений литературы Руси XII в. неизменно строится на преодолении бинарных структур тернарными (троичными), приводя от сюжетно-композиционной противоречивости, противопоставленности (синонимичной специфике сюжетного драматизма и конфликтности) к гармонизации, снятию противоречивости и конфликтности, к цельности, взаимосвязи, взаимообусловленности частей единого текста, создающих его художественную целостность.

Прием истолкования имени собственного в Цветной Триоди (рукопись из фондов Научной библиотеки Казанского университета) 1

О. В. ЧевелаКазанский филиал Военного артиллерийского университета

Natalia.Nikolaeva@ksu.ruгимнография, герменевтика, греческий язык, древнеславянский перевод

Summary. The abstract concerns the rhetorical figure of name interpreting in the Byzantine divine service literature. The correlation between the Greek original and its Slavonic translation is also analyzed.

«Решительно всякое личное имя приводится к имени нарицательному или во всяком случае принципиально может быть приведено. И так должно сказать не только об именах отдельных лиц, но и об именах родовых, групповых, племенных – именах народов, стран, городов, географических наименований и т. д.». Прием этимологизации, или толкования, собственных имен находит широкое отражение в различных богослужебных книгах. Не является исключением и Цветная триодь. Ис-

толкование может присутствовать как в имлицитной, скры-той, так и в эмплицитной форме, последнее свойственно статьям Синаксария, где разъяснение значения собственного имени сопровождается глаголом rmhnuw – «разъяснять, истолковывать». Подобные парафразы становятся основой для построения сюжетных блоков, а зачастую и целых произведений. Отправной точкой при изъяснении топонимов библейского происхождения становится цитата из Священного Писания в обрамлении

словесной плетенки из однокоренных или близких по значению слов: r lmwn… lii listi sun ama anti

tw stratw katkalu i kai t ktt istrwt wnmash – слав. ??? ???????? ?(?)?1? ??1??? ?? ???(?) ????(?) ????????(?) ? ?????1??? ??????(?) ?????? ???? ?? ? ????? ?? ?????????????? ???????(?).

«Имя есть небесная сущность, и отношение к ней человека определяется как приобщение». Связь личного Имени с внутренней сущностью через истолкование этого имени ведет свою традицию в дохристианской греческой литературе от орфических гимнов: так, и сама «внутренняя форма» глагола rmhnuw, и название богословской науки оказываются связанными с именем Гермеса – посланника богов, толкователя сновидений, покровителя науки и магии – rmh rmhnu twn antwn al stin

В гимнографической традиции часто встречается разъяс-нение самого значения имени святого, оправдываемое всей его жизнью «святой ублажается за соответствие жизни своей – своему имени». Примеры, иллюстрирующие независимость этого литературного приема от греческого оригинала, а следовательно, и свободное владение им славянского переводчика, особенно примечательны: в переводе тропаря Иоанну Златоусту парафраз имени святого, образующий рамочную конструкцию.

??? ????? ????(?) ??? ????? ???1???? – греч. tu stmat su kaar urs klamasa… 

??8? !????? ????? ????? – греч. atr wannh russtm

С именованием тесно связано переименование. В предисловии к Цветной триоди в венецианском издании 1894 г. приводятся различные приемы истолкования псев-донима Иоанна Дамаскина – rkla (Иоанн Арклийский): 1) через перевод «kiwti»; 2) через синонимичный ряд; 3) посредством семантизирующего контекста, представляюще-го собой развернутое аллегорическое толкование: ia tut isw wnmash rkla i ut athr w istamn trn tinai tin arkla kai skia…

Представляя собой диалектическое единство, и имена личные становятся нарицательными и способны служить производящей базой для образования терминов. tutu kai a anrw arti anwn aar

ltai kai t ntain numa alin aarwma kalinai – слав. ? ???? ? ?????? ??8?? ?s?? ?????? ?????? ??8???? ? ??????? ????(?)? ?????????1? (по спискам – ?????????1?) ??8????

Нельзя не учитывать и ошибки славянских переводчиков, основанные на смешении имен собственных и нарицательных, а также на ложной этимологии: в Синаксарии в неделю о слепом, где излагается учение о предсуществовании души, переводчик ошибочно воспринял собственное имя ikuri как нарицательное, переводя его по-славянски соответствием ???????, восстановив внутреннюю форму греческого слова, ср. ikur – «помогающий, защищающий».

Агиографический свод князя А. Курбского: переводческая практика (предварительные наблюдения)

М. И. ЧернышеваИнститут русского языка им. В. В. Виноградова РАН, Москва

chernysheva@bk.ruзападнорусский перевод, латинский оригинал, грецизация

Summary. The lexical analysis of two translations from Latin origins to west-Russian literary language (16th century) shows, that they were made as translations from Greek.

Доклад посвящен описанию некоторых специфических особенностей переводческой практики, возникшей при со-здании так называемого агиографического свода в кружке князя А. Курбского. Использован материал двух житий: «Жития святителя Николая Мирликийского» (Ж. Ник.) и «Жития Сильвестра, папы Римского» (Ж. Сильв.). Перевод осуществлялся с латинского языка, хотя предполагается наличие первооригинала на греческом языке. По мнению издателя этих житий, «восточнославянские писатели XVI–XVII вв. оправдывали свое обращение к византийской литературе через латинское посредство тем, что католики

сами заимствовали ее у греков и, по выражению западнорусского полемиста Захарии Копыстенского, “чужимъ перьемъ хвалятся”» (Калугин В. В. «Житие святителя Николая Мирликийского» в агиографическом своде Андрея Курбского. М., Языки славянской культуры, 2003. С. 10). Андрей Курбский, будучи «глубоко православным по воспитанию, складу ума и пристрастиям», «сумел соединить в творчестве ортодоксальную славяно-византийскую и за-падноевропейскую традиции» (Там же. С. 48). В чем же

___________________________________1 Тезисы подготовлены при поддержке РГНФ, 2003, проект № 03-01-00854а.

это выражалось? Ответов может быть несколько. Например, позиция книжника совершенно очевидна в случае активной ее декларации своей позиции, особенно бросающейся в глаза в религиозных спорах с католиками и протестантами. Но позиция может быть также столь же очевидной, оставаясь при этом непродекларированной. Это скрытый путь демонстрации через выбор слова в переводе. Именно с этой точки зрения предлагаем посмотреть на переводы, возникшие в среде людей, близких к Андрею Курбскому.

Как оказалось, переводы, сделанные с латинского языка, лексически оформлены так, как будто ониэто переводысделаны с греческого языка, т. е. они, хотя и написаны на особом западнорусском литературном языке («проста мова»), тем не менее с точки зрения выбора лексики и использования переводческих приемов представляют собой продолжение старой православной старославянской и православной традиции переводов с греческого языка. Похоже, что переводчик (переводчики) целенаправленно «грецизировали» перевод, что-быстремились создать нужное впечатление., что перевод сделан не с латинского, а с греческого языка. Однако, как

нам кажетсяПо нашему мнению, дело не только в этом, но и в стремлении желании таким образом перевод таким образом перевод как бы оправославить.

Во-первых, в переводах обоих памятниках практически отсутствуют латинизмы. Оставшиеся: декретъ (decretum) (в обоих житиях), и сенатъ (senatus) и аргументъ (argumen-tum) (в Ж. Сильв.) и маестатъ (majestas) (в Ж. Ник.) – по-видимому, имели широкое хождение в языке Литовской Руси. Хотя при этом Дажене менее распространенное слово imperator последовательно в обоих житиях заменяется старым заимствованием, известным еще по евангельскому переводу, – цесарь.

Во-вторых, к латинским терминологически окрашенным словам и специальным понятиям (а именно этот лексический пласт подлежит заимствованию) подбираются хорошо освоенные языком старые заимствования из греческого языка – Ж. Сильв.: praefectus – ипархъ, cultus – литоргия, dux exercitus – архистратигъ, gentiles – ельнины, sacerdos – ереи, regia – палата, imago – икона, pontifex – епископъ, sacerdos – ер?и, litera – епистолия, purpura – порфира (сюда же можно отнести: catulus –

скименъ); Ж. Ник.: antistes – епископъ и архиепископъ, ini-tiare – херотонисати, praesul – епископъ и архиепископъ, sacerdotium – ер?иство, pontifex – епископъ, sacerdos – ер?и, officia – литоргия, delubrum – идолъ, carnifex – димии, praetor и praefectus – ипархъ, unguentum – муро, nauta – навклиръ, pontifex – епископъ, censura – епитемия, fax – лямъпада.

В-третьих, последовательно сохраняются грецизмы ла-тинского оригинала – Ж. Сильв.:: dogma – догмат, episco-pus – епископъ, Deuteronomium – дефтерономие, hypostasis – ипостась, apostolus – апостолъ, presbyterus – презвитеръ, evangelium – еваньгилье, clericus – клирикъ, catechumenus – катахуменъ, diakonus – дьяконъ, drako – драконъ; Ж. Ник.: triumphus – триумъфъ, stomachus – стомахъ, lampas – лямпада, haereticus – еретическои, clerus – клиросъ, an-gelus – ангилъ, sceptrum – скипетръ.

В-четвертых, грецизм оригинала мог меняться на другой – в соответствии с освоенностью греческого слова – Ж. Сильв.: chrisma – миро, presbyterus – ер?и; Ж. Ник.: daemon – дьяволъ.

В-пятых, в соответствии с практикой переводов с греческого языка, если существует известный закрепленный эквивалент к соответствующему греческому слову, то он и выбирается для перевода – Ж. Сильв.: blasphemare – хулити, baptizari – крестится, baptizmum – крещение, catechesis – наставление или наказание, diadema – венецъ, tyrannus –

мучитель, mysterium – таина, oeconomia – устроение, the-atrum – позорище; Ж. Ник.: eleemosynae – милостины, charitas – любовь, synodus – соборъ, martyrium – страдание.

В переводах обнаруживаются также сложные образования, производящие впечатление калек, подобных тем, что появлялись в первых славянских переводах с греческого языка; они, будучи с точки зрения словообразования, морфологии и семантики точными (или почти точными) «переснимками», подобны своим образцам. Словообразовательные кальки – яркая черта раннеславянских переводов с греческого языка. В отличие от греческого языка латинский не столь богат подобными образованиями, тем не менее, в исследуемых переводах мы обнаруживаем лексемы, являющиеся по происхождению кальками греческих слов, при том, что они не поддержива-ются латинским первооригиналом. Например – Ж. Сильв.: pietas – благочестие, pius – благочестивый, hospilitas – странноприемство, religio – благочестие, ingeniosus – острозрительныи, involuntarium – несамоизвольно, vestra sponte – вашимъ самовластиемъ; Ж. Ник.: privatus – всенародныи, venustum – благол?пное, elegantia – благол?пие, fragrans – благоюханныи, pius – благочестивыи.

Есть даже случаи, когда в соответствии со старой традицией два слова оригинала передаются одним слож-ным – Ж. Сильв.: a Deo inspiratus – богодухновенныи.

Существуют и другие языковые показатели, подтвер-ждающие сделанные наблюдения.

Слова со значением речи в древнерусских памятниках письменностиЕ. В. Шейко

Ростовский государственный педагогический университетrykytyky@yandex.ru

глаголы речи, семантический класс слов, семантическое поле, ядерная зона, периферия, речевой акт, речевое намерение

Summary. This article is devoted to the problem of speech verbs in Old Russian language.Объем и границы семантического класса слов (глаголов)

со значением речи, принципы выделения их в отдельную группу до сих пор не уточнены в современном русском языке, а тем более в древнерусском. К словам этой группы ученые подходят с нескольких позиций: во-первых, с точки зрения семантики, выделяя общие и дифференциальные семы; во-вторых, с точки зрения участия их в акте коммуникации; в-третьих, с точки зрения восприятия и воспроизведения их индивидуумом.

Описывая семантический класс глаголов речи в русском языке, И. М. Кобозева и Л. М. Васильев за основу принимают тот факт, что ядро данного класса в современном русском языке составляют глаголы, «синонимизирующиеся» с различными значениями глагола «говорить». Исходя из этого, они включают в ядро семантического поля следующие глаголы: говорить, произносить, разговаривать, тараторить, мямлить, бурчать, бубнить, ворчать и др., а к периферии относят глаголы лгать, оговариваться, писать, ахать, назначать, декретировать и т. д. Если принять за основу эту точку зрения, то в древнерусском языке также можно обнаружить глаголы ядерной зоны: ?????????, ????, ???????, ???????, ???h????, ???h????, ???????? ?????, а на периферии можно обнаружить глаголы ??????, ??#nb?? ??????????, ??????, ????h????, ????????, ?????????. Причем объем и ядерной, и периферийной зон в древнерусском языке гораздо уже, чем в современном русском языке.

Анализ этой группы глаголов с точки зрения теории речевых актов показывает, что такие слова, как ????, ?????????, ??????? и некоторые другие, не относятся к речевому акту, так как не содержат специфицированной характеристики речевого намерения говорящего. А слова ??#??, ??????, ?????????, ????????, ????h????, ??????????, ???????, ?????????? и другие можно отнести к речевому акту, так как они называют цель, намерение говорящего, ради которого произносится высказывание.

Если же воспользоваться предложенной Ю. Д. Апреся-ном схемой характеристики человека и проанализировать древнерусские глаголы речи, то можно обнаружить следующее: большинство глаголов имеет числовые характеристики, но при этом обозначает действия, которые могут характеризовать как одно лицо, так и несколько: ???????, ???h????, ??????, ????, ?????????? ? ??. И не встретилось нам в памятниках письменности ни одного глагола, который бы характеризовал только одного субъекта (ср. сетовать в русском языке).

Глаголы речи могут иметь определенную цель действия, например: ?? ????????h?? ? ?? ???h??. Здесь глаголы употребляются с целью предупреждения нарушения христианских заповедей. Или определенную мотивировку: ? ???h???? ???h, где мотивировкой является желание поделиться информацией в расчете на понимание и какой-либо результат.

С точки зрения характеристики объекта действия глаголы речи делятся на те, которые направлены только на оду-шевленный объект: ?????#??, ??????????, ?????h?? ? ??., и на те, которые направлены как на человека, так и на неодушевленный предмет: ???????, ???????, ??????? ? ??.

Некоторые глаголы речи в древнерусском языке имеют адресата: ??????, ??????? (?????? ???? ?? ?# ? ?? ??h ?h??), а такой глагол, как ????h????, может его не иметь (? ?????? ????h???? ?????????…).

Следует также отметить, что в памятниках письменности XI–XIV вв. не встречаются глаголы речи, имеющие отрицательную эмоциональную окраску, аналогичные рус-ским глаголам хныкать, ныть, скулить, пилить, грызть (в значении ругать) и др., что, на наш взгляд, объясняется письменным характером памятников. Возможно, в живой речи и употреблялись подобные слова, но они не нашли отражения в текстах. Кроме того, частотность употребления глаголов речи в древнерусских памятниках зависит от их жанра. Чаще всего они встречаются в летописях, поучениях, житиях и почти отсутствуют в духовных, деловых, договорных торговых грамотах.

Грамматическое варьирование в семантико-синтаксическом аспекте (на примере форм предложного падежа единственного числа

в южнозауральской деловой письменности XVIII в.)И. А. Шушарина

Курганский государственный университетaorist@yandex.ru

эволюция языка, лингвокраеведение, морфология, грамматическое варьирование, именное склонениеSummary. In clause the semantic sintax analysis of the use of grammatic variants of the forms of a prepositional case of sing.  numb. in the documents of the South Zauralje 18th cent. is given.

1. В исследуемых нами текстах Южного Зауралья XVIII в. процентное соотношение грамматических вариантов в П. п. составляет 68% (-е): 26,4% (-у): 5,6% (-и – парадигмы типа деготь). Анализ форм с семантико-син-таксической точки зрения позволяет выявить следующие особенности функциональных вариантов.

Существительные в П. п. обычно употребляются с пред-логами в, на, о / об, по, при. Наиболее частотными и имеющими наибольшее количество значений и оттенков являются предлоги в и на. Существительные мужского рода с этими предлогами довольно часто (но далеко не всегда) оформляются флексией -у.

Конструкций с предлогами о / об и при немного. Те из них, которые выражают объектные отношения, оформляют существительные мужского рода флексией -е. Опреде-лительные отношения выражают конструкции с предлогом о / об. Ныне устаревший, но хорошо известный в ис-следуемых текстах партитив: а река там о б одно м броду (236-2-2-л.32об.). Делибератив с этим же предлогом (главное слово выражено существительным, связанным с рече-мыслительной деятельностью) иногда в частно-деловых (ч-д) текстах может оформлять зависимое существительное м. р. флексией -у, в официально-деловых (о-д) эти лексемы принимают только флексию -е. Обстоятельственные отношения выражаются синтаксемами с предлогами по и о / об. Синтаксемы с предлогом по (по о т езде из городу – 236-2-2-л.138об.) сформировались в книжной речи, однако существительные м. р. допускают употребление обеих флексий. Напротив, не очень часто встречающиеся (территориально ограниченные) синтаксемы с предлогом о / об принадлежат разговорной речи и оформляют сущест-вительные м. р. флексией -у. Они имеют локативное

(а как о свету человекъ встал а кто запомнил дыкъ и не увидел – 236-2-2-л.73) или темпоральное значение (о свету еще ушол – 236-2-2-л.281), а таболкин о вечеру де говорил на пашню собралса). Последние иногда соотносятся с наречиями (о свету – засветло, о вечеру – вечером).

Наконец, синтаксемы с предлогом при выражают обстоятельственные, обстоятельственно-атрибутивные и иногда определительные отношения. Несмотря на то что обстоятельственные отношения с этим предлогом чаще всего имеют темпоральное и локативное значения, флексию -у слова м. р. в этих конструкциях получают лишь в ч-д текстах и рапортах. О-д документы, а тем более церковные наставления оформляют существительные м. р. с предлогом при только флексией -е.

Употребление вариантов флексий в П. п. обусловлено отношениями, которые выражает синтаксема, и ее частным значением. В П. п. синтаксемы выражают обстоятельственные, атрибутивные объектные отношения, которые иногда осложняются добавочными оттенками зна-чений, например, объектно-атрибутивные или обстоятель-ственно-атрибутивные отношения, возможно также осложнение комплетивными отношениями. Соотношение частотных (нормативных) и вариантных форм в разных типах текстов не совпадает.

2. Часть флексий П. п. в XVIII в. уже имеет специализацию. Об этом свидетельствуют типы синтаксем, в которых существительные м. р. оформляются стилистически нейтральными флексиями не только -е, но и -у независимо от типа текста и его ведомственной принадлежности. Так, флексия -е стилистически нейтральна:

Отношения Значение Предлоги1. Обстоятельственные 1. Кондициальное при

2. Кондициально-темпоративное при3. Темпоратив (время совершения действия, кроме слова год) в, на4. Темпоратив (действие, с которым явление совпадает во времени) при5. Фазисное на

2. Атрибутивные 6. Квалитатив в7. Комитатив при8. Атрибутивно-локативное в, на9. Медиатив в

10. Характеристика внешнего покрытия лица или предмета в11. Функциональное положение предмета на

3. Объектные 12. Делибератив о / об, на13. Каузатив на, по14. Лимитатив в15. Потенсив на16. Потенциальное действие в17. Собственно объектное в18. Субъект обязательных действий на19. Тематив в

Однако стилистически нейтральной может быть и флексия -у:Отношения Значения Предлоги

1. Обстоятельственные 1. Локативное в, на, при2. Темпоратив даты в3. Темпоратив (время совершения действия со словами ГОД, ЧАС, ДЕНЬ) в, на

2. Атрибутивные 4. Характеристика внешнего покрытия лица, предмета с оттенком интенсивного признака

в

5. Фабрикатив нас обстоятельственным оттенком 6. Состояние или положение субъекта с темпоральной или локативной

окрашенностьюна

7. Локатив на8. Способ совершения действия в устойчивых и наречных сочетаниях на

ЛитератураЗолотова Г. А. Синтаксический словарь: Репертуар элементарных

единиц русского синтаксиса. М., 1988. 440 с.

Шушарина И. А. Деловая письменность Южного Зауралья XVIII в. в аспекте лингвистического источниковедения (варианты и норма в субстантивном склонении). Диссерт. … канд. филологич. наук. Челябинск, 1999. 258 с.

Особенности языка св. Димитрия Ростовского (на материале книги «Руно орошенное»)О. Г. Щеглова

Новосибирский государственный университетolga@gklass.nsu.ru

церковнославянский язык, источники, Димитрий Ростовский, норма и традиция

Summary. This paper shows the results of the analysis of functional and structural peculiarities of the language of Dimitry Ros-tovsky.

Создание полной истории русского литературного языка, которое по-прежнему остается одной из главных задач современной исторической русистики, немыслимо, по нашему мнению, без осознания связей русского литературного языка с церковнославянским и места и роли последнего в истории русского литературного языка. Мнение о том, что церковнославянский язык использовался на Руси в течение X–XVII вв. в качестве литературного языка, практически уже не оспаривается учеными. Но что представлял собой церковнославянский язык как система в то время, составляет и будет составлять предмет исследований еще многих поколений лингвистов. Церковнославянский язык по-прежнему остается искомым объектом.

Пути изучения церковнославянского языка, а следовательно, и создание истории церковнославянского языка могут быть различными. Возможно исследование и описание языка отдельных рукописей, изучение лингвистических особенностей тех или иных жанров церковнославянской письменности. Для нас же одним из интересных и возможных способов изучения церковнославянского языка является исследование языка и стиля того или иного писателя, общественного деятеля, писавшего на церковнославянском языке. Особого внимания в этой связи заслуживают духовные писатели, которые создавали жития, проповеди и другие произведения христианской литературы. Одним из таких писателей является митрополит Димитрий Ростовский.

Интерес к творчеству Димитрия Ростовского всегда был достаточно велик. Но большей частью его произведения изучались в литературном плане, с лингвистической же точки зрения его труды исследовались до сих пор явно недостаточно.

Литературное творчество св. Димитрия Ростовского представляет интерес с разных точек зрения. Во-первых, его деятельность осуществлялась на рубеже XVII и XVIII столетий. XVII в. занимает особое место в истории цер-ковнославянского языка, поскольку это был переходный период от древнерусского языка к национальному русскому литературному языку, не говоря уже о том, что этот век сыграл особую роль в истории русской литературы в частности и в истории русской культуры

вообще. Не могло бы быть тех глубоких преобразований в языке, литературе и культуре Древней Руси, если бы не было XVII в. как подготовительного этапа к этим преобразованиям.

Во-вторых, в литературном наследии св. Димитрия Рос-товского представлены практически все жанры церковнославянской письменности. Это и проповеди, и сказания, и жития святых, послания, слова и поучения, летописные опыты, апологетические сочинения и даже драматургические сочинения, а кроме того, довольно значительно и эпистолярное наследие святителя Димитрия. Все это позволяет выдвинуть рабочую гипотезу о том, что язык сочинений св. Димитрия Ростовского представляет собой церковнославянский язык, который тем не менее различается в зависимости от жанра произведения.

Наибольшего внимания в творчестве св. Димитрия Ростовского, несомненно, заслуживает язык агиографии, поскольку этот жанр, ïî ìíåíèþ Í. È. Òîëñòîãî, располагается на стыке литератур конфессионально-литургической и оригинальной национальной. Тем не менее исследование языка произведений Димитрия Ростовского, по нашему мнению, необходимо начать с наиболее ранних, чтобы проследить эволюцию языка писателя. Анализ языка произведений Димитрия Ростовского проводится в сопоставлении с «Грамматикой» Мелетия Смотрицкого как отражением церковнославянской грамматической традиции с целью раскрыть специфические особенности нормы церковнославянского языка, а также связь традиции и нормы.

В докладе представлены наблюдения над языком одного из первых произведений Димитрия Ростовского «Руно орошенное», впервые изданного в 1683 г. В нашем распоряжении было 3-е издание этой книги 1691 г., храня-щееся в отделе редких книг и рукописей ГПНТБ СО РАН.

Исследование особенностей употребления церковнославянского языка в произведениях св. Димитрия Ростовского является первым шагом на пути к персонифицированной истории церковнославянского языка, что в конечном итоге даст возможность говорить о месте и роли церковнославянского языка в истории русского литературного языка.