Мартьянов Андрей - Der Architekt. Без иллюзий (2013)

УДК 82-312.9ББК 84(2Рос-Рус)

М 29

Разработка серийного оформления П. Сацкого

Оформление серии М. Левыкина

В книге использованы рисунки В. Казака

Исключительное право публикации книги принадлежит издательству «Тактикал Пресс».

Права на издание получены по соглашению с Wargaming.net LLP

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена

в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Мартьянов А.М 29 Der Architekt: Роман/ Том 1. ( В 3 тт.). – М.: Такти-

кал Пресс, 2013. – 448 с., ил.

ISBN 978-5-906074-13-3

Весна 1942 года. Нацистская Германия находится на пике своего могущества. Готовится летнее наступление на Сталинград. И лишь очень немногие политические деятели Третьего Рейха понимают – в экономическом плане война проиграна. Предотвратить неизбеж-ную катастрофу невозможно, за единственным исключением – надо устранить ее первоисточник. Изменить всю систему.

«Der Architekt» – история профессионала, который больше не мог мириться с дилетантством. История человека, поверившего в живое божество и в нем разочаровавшегося. История о том, как мог-ла бы закончиться Вторая мировая война, если бы Адольф Гитлер исчез с политического небосклона в 1942 года.

В первом романе «Без иллюзий» трилогии Андрея Мартьянова «Der Architekt» вскрываются причины катастрофы постигшей Тре-тий Рейх и «Германии без Гитлера» дается еще один шанс. Шанс, ко-торый реализует новый рейхсканцлер – Альберт Шпеер.

УДК 82-312.9ББК 84(2Рос-Рус)

© А. Мартьянов, 2013© ООО «Тактикал Пресс», 2013© Wargaming.net LLP, 2013ISBN 978-5-906074-13-3

5

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Про внутреннюю политическую жизнь нацистской Германии за последние 70 лет написано много книг — как исторических, так и мемуарных. Не-

сколько хуже освещена тема экономики Третьего Рей-ха, но и тут исследований хватает.

Однако все эти труды обладают одним из двух недо-статков: либо они заведомо критичны по отношению к Третьему Рейху, либо излишне апологетичны к людям, о которых ведут речь, — последнее в первую очередь от-носится к мемуарам и биографиям. Увы, большинство мемуаристов, занимавших при нацизме видные посты, откровенно стремились преуменьшить свою роль в на-цистской административной машине — особенно там, где это касалось военных преступлений, — и в то же время преувеличить свою оппозиционность режиму.

У военных мемуаристов к этому прибавилось еще и стремление оправдать свои поражения, всемерно за-нижая как военную, так и экономическую мощь Герма-нии. Оценивая имевшиеся в их распоряжении ресурсы, они охотно оперируют удобными им количественными параметрами (число танков, самолетов, солдат в бое-вых частях), при этом не упоминая параметры неудоб-ные: количество автотранспорта, объем выпущенных боеприпасов, а зачастую даже просто общую числен-ность войск.

С качеством боевой техники вообще возникла па-радоксальная ситуация: хвалебные оды непобедимым

6

советским танкам КВ и Т-34 в исполнении «битых не-мецких генералов» охотно цитировались советской пропагандой. Но вот служебные отчеты по сравнению нашей и немецкой боевой техники, подготовленные специалистами еще в 1940-х годах, почему-то говорили строго обратное. В них указывалось на низкую броне-пробиваемость советских пушек вкупе с высоким ка-чеством немецкой брони, отмечался высокий уровень технического исполнения немецких машин, их высокая надежность и ремонтопригодность, наконец — неизме-римо лучшие условия для работы экипажа в боевой об-становке. А ведь именно эти условия, а вовсе не цифры из умных справочников, обеспечивают победу в реаль-ном бою.

Одна маленькая деталь: немецкие танки еще с конца 1930-х годов имели цементированную броню, которая заметно повышала ее снарядостойкость. В то же время советская промышленность вплоть до 1944 года не мог-ла наладить производство цементированных броневых плит большой толщины — слишком высок оказался процент брака при их обработке. В результате броня немецких средних танков, на бумаге не слишком тол-стая, на практике оказывалась более мощной, чем у со-ветских машин.

С другой стороны — а могло ли быть иначе? Уже в на-чале XX века маркировка товаров «Made in Germany», введенная англичанами для обозначения массового де-шевого ширпотреба и поначалу означавшая примерно то же, что «Made in China» в конце XX века, внезапно стала признаком высокого качества при относительно невысокой цене. Уже к Первой мировой войне Герма-ния имела наивысшие в Европе темпы экономического роста, самую передовую в мире промышленность, са-мых квалифицированных рабочих — и самых лучших солдат. Да, переоценка этого превосходства раз за ра-

7

◆ ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ ◆

зом оборачивалась против немцев, но нельзя сказать, что она была совершенно беспочвенной!

Можно по-разному оценивать темпы и масштабы подъема немецкой экономики после прихода к власти нацистов, но нет сомнений в том, что такой подъем действительно был. Хорошо известно, что Гитлер счи-тал рост жизни среднего немца главной своей заслугой и даже в годы войны всячески противился сокращению гражданского производства в пользу производства во-енного. В результате полный перевод германской эко-номики на военные рельсы был осуществлен только к 1943 году, что оказалось большим счастьем для про-тивников Германии.

Однако ни один из этих фактов не дает нам пред-ставления — как все происходило? Даже если эконо-мические решения принимал лично Гитлер, как и кем они проводились в жизнь? Можно ли было действовать лучше, или, наоборот, управленческий аппарат нацист-ской Германии действовал с максимальной эффектив-ностью?

Гораздо больше мы знаем о военных решениях и о конф ликтах между политическим и военным руковод-ством Германии, а также между ОКВ (Главное коман-дование вооруженных сил) и ОКХ (Главное командо-вание сухопутных войск). Известно, что в 1938 году германский генералитет пришел в ужас от Мюнхен-ского шантажа, считая, что Германия не способна даже на быструю кампанию против Чехословакии. Хорошо известен и скепсис германского командования отно-сительно кампании 1940 года на Западе, и оппозиция ОКХ операции «Везерюбунг» — вторжению в Норве-гию, которое в итоге осуществлялось под руководством ОКВ. Многократно описан конфликт между Гитлером и высшим германским генералитетом относительно приоритетности тех или иных операций на Восточном

8

фронте в августе—сентябре 1941 года: генералы (и в их числе Гудериан) стояли за продолжение насту-пления на Москву; Гитлер считал, что сначала надо обеспечить правый фланг наступления, одновремен-но захватив промышленные и сельскохозяйственные районы Украины.

Если в позиции военных 1938–1940 годов при жела-нии можно узреть элементы саботажа, то относительно действий на Востоке очевидно: военное руководство Германии расходилось с политическим руководством не по вопросу целей, а во взглядах на способы их достиже-ния. Даже нацистские методы ведения войны не вызва-ли протеста у военных. Сдержанно возмутился лишь на-чальник военной разведки адмирал Канарис, остальные проглотили и «Приказ о комиссарах», и «Приказ об осо-бой подсудности в зоне “Барбаросса”». Лишь приказы о тотальном уничтожении евреев вызвали сдержанное недовольство, да и то скорее потому, что возлагали на армию дополнительные и не особенно приятные функ-ции. Впрочем, это не помешало Манштейну потребо-вать от шефа «айнзатцгруппы D» Отто Олендорфа, чтобы снятые с убитых евреев часы были переданы в распоря-жение его штаба для награждения отличившихся офице-ров — тем самым поставив себя на уровень банального мародера... Да и в своих мемуарах уцелевшие генералы не приписывали себе борьбы с режимом — они искрен-не доказывали, что хотели только выиграть войну, а Гит-лер им мешал...

Трудно представить себе, что Гудериан не пони-мал, что нельзя наступать на Москву, не ликвидировав мощную группировку советских войск под Киевом, все еще нависавшую над правым флангом группы армий «Центр». В итоге мы вынуждены предположить, что либо германский генералитет действительно обладал отвратительным стратегическим мышлением («Мои ге-

9


нералы совершенно не разбираются в военной эконо-мике!» — в сердцах воскликнул Гитлер), либо реальной подоплекой оппозиции военных «повороту на юг» была некая борьба в германском военном руководстве, неви-димая глазу современных историков.

И в том, и в другом случае германская военно-поли-тическая машина неожиданно рисуется в совершенно непривычном свете: вместо единого, идеально работа-ющего механизма мы видим отсутствие дисциплины, некомпетентность и тотальную политическую грыз-ню, а вместо всемогущего фюрера — задерганного истеричного коротышку-рейхсканцлера, пытающего-ся добиться выполнения своих приказов и совсем не уверенного в том, что поступающие к нему доклады отражают реальную действительность, а не являются фальшивками...

Чтобы эта картина сложилась воедино, следует по-нять одну важную вещь: в 1933 году к власти в Гер-мании пришла коалиция, состоявшая из весьма раз-нородных сил: «революционного» нацизма, военных и крупного бизнеса. Нацисты обладали массовой под-держкой, деловые круги — финансами и контролем над экономикой, военные — силовым аппаратом рейхсвера и традиционным влиянием в элите общества: отстав-ные генералы традиционно занимали посты «сило-вых» министров, входили в руководство большинства политических партий, часто становились канцлерами, а фельдмаршал Гинденбург с 1925 года являлся рейх-спрезидентом.

Ни одна из этих сил не имела возможности удержать власть в одиночку при противодействии остальных. Ко-алиция же была средством достижения общих целей: все ее участники были едины в том, что следует наконец-то установить в стране внутреннюю стабильность,

10

обеспечить Германии внешнюю экономическую экспан-сию (прерванную поражением в Мировой войне), а в перспективе — добиться и прямого военного реванша.

Безусловно, разные участники коалиции имели разные взгляды на приоритетность указанных целей, а также на методы их достижения. Именно это и вызва-ло борьбу внутри коалиции, не закончившуюся даже с началом Второй мировой войны. Но в любом случае не может быть и речи об однородности и «тотальности» нацистского государства. Следует признать: цели на-цистов были не только их целями, в той или иной сте-пени они разделялись всеми политическими силами Третьего Рейха.

При этом изначально нацисты были всего лишь младшим партнером в этой коалиции, а само возве-дение Гитлера на пост рейхсканцлера было обеспече-но двумя важными акциями военных. Первая из них имела место весной 1932 года, когда прусская поли-ция (в то время контролируемая социал-демократа-ми) получила доказательства подготовки нацистскими военизированными формированиями вооруженно-го мятежа. Прямолинейный и решительный генерал Вильгельм Гренер, занимавший одновременно пост министра рейхсвера (то есть военного министра) и министра внутренних дел, издал приказ о запреще-нии СА и СС, и тут же столкнулся с обструкцией своих подчиненных: командующего сухопутными войсками генерал-полковника Курта фон Хаммерштейн-Экворд-та и командующего 1-м военным округом (Восточная Пруссия) генерал-лейтенанта Вернера фон Бломберга. Против запрета нацистских боевиков выступили также командир 2-й дивизии Федор фон Бок и командир 3-й дивизии фон Штюлпнагель — интересно, что именно они позднее приобрели репутацию «оппозиционеров» гитлеровскому режиму.

11


Особенно же постарался давний выдвиженец и про-теже Гренера — начальник Войскового управления (Труппенамт) генерал Курт фон Шлейхер. Он также подписал приказ своего начальника, но одновременно при поддержке Гинденбурга начал кампанию против приказа, а также впрямую против Гренера.

В итоге эта беспрецедентная для Германии кампа-ния, организованная военными против военных, при-вела к отставке Гренера и всего правительства. Указ о запрете СА и СС был отменен. 1 июня прежнее прави-тельство ушло в отставку, канцлером Германии вместо Брюнинга стал Франц фон Папен, а Шлейхер в награду за свою активность получил пост военного министра.

Новое правительство не пользовалось популярно-стью, а сам Папен даже был исключен из своей партии Центра. Тем не менее 20 июля он совершил шаг на гра-ни военного переворота — в нарушение конституции страны объявил о роспуске социал-демократического правительства Пруссии, того самого, что пыталось за-претить нацистских бое виков. Одновременно Берлин был объявлен на военном положении, а функции ис-полнительной власти здесь были переданы командую-щему 3-м военным округом генералу Герду фон Рунд-штедту — еще одно знакомое имя... Цель этой акции была вполне прозрачна: требовалось отстранить от власти социал-демократов и «зачистить» прусскую по-лицию, что полгода назад обнаружила подготовку на-цистов к вооруженному мятежу. В итоге антинацистски настроенный шеф прусской полиции Зеверинг был от-правлен в отставку, а социал-демократы, не желая ссо-риться с генералами (при которых работали «кровавы-ми собаками» еще в 1919-м), в очередной раз трусливо проглотили пощечину.

Однако новое правительство, прозванное «кабине-том баронов» (среди его членов было пять титулованных

12

аристократов и два директора крупных корпораций), явно не пользовалось поддержкой — и не только насе-ления, но и ведущих центристских партий, не говоря уже о левых. Поэтому военные не решились довести дело до конца и вывести на улицы войска, а сначала по-старались заручиться поддержкой справа.

Шлейхер начал переговоры с нацистами об условиях их вхождения в правительство. На свою беду он вел их одновременно с тремя нацистскими деятелями — Гит-лером, Штрассером и Рёмом... Гитлер требовал себе поста рейхс канцлера, на что генерал был не согласен: ведь он сам метил на него, ради него поступился «че-стью немецкого офицера» и ударил в спину Гренеру.

В итоге переговоры провалились, а в последних числах ноября правительство Папена также ушло в от-ставку. Наконец-то Шлейхер сам занял вожделенный пост рейхс канцлера. Увы, ненадолго... В конце января командующий 1-м военным округом генерал-лейте-нант фон Бломберг посетил Гинденбурга и от имени рейхсвера потребовал создания коалиции с широким участием нацистов. 28 января под давлением Гинден-бурга Шлейхер подал в отставку, а на следующий день он, вместе с Хаммерштейн-Эквордтом и начальником центрального управления министерства рейхсвера ге-нералом фон Бредовом, предложил Гинденбургу назна-чить рейхсканцлером Гитлера.

30 января 1933 года Гинденбург назначил нового рейхс канцлера — Адольфа Гитлера. Военным мини-стром в правительстве Гитлера стал фон Бломберг, но уже 1 февраля генерал фон Бредов был смещен со свое-го поста и заменен генералом Вальтером фон Рейхенау, известным своими симпатиями к нацистам. В октябре 1933 года генерал Адам был назначен на должность ко-мандующего 7-м военным округом, а вместо него на-чальником Войскового управления стал генерал Люд-

13


виг Бек — будущий руководитель заговора 20 июля 1944 года, после провала не сумевший даже как следует застрелиться...

1 февраля 1934 года Хаммерштейн-Экворд был так-же отправлен в отставку, а должность главнокомандую-щего сухопутными силами занял генерал Фрич. Шлей-хер более не занял никаких военных постов и 30 июня 1934 года был убит во время «Ночи длинных ножей» вместе со своим старым знакомым Эрнстом Рёмом...

Столь долгий экскурс в историю возникновения на-цистского режима мы привели здесь, чтобы показать: будущая «оппозиция» Гитлеру в свое время приложи-ла немало усилий, чтобы привести его к власти, есте-ственно, на роли младшего партнера в коалиции. То же можно сказать и про «гражданское» крыло загово-ра 20 июля, и в первую очередь про его лидера, Карла Гёрделера, имперского комиссара по ценам, обер-бур-гомистра Лейпцига, а затем советника при дирекции электроконцерна «Бош».

В отличие от военных, в мире крупного бизнеса не существует чинов и званий, и даже по занимаемой должности не всегда можно определить истинный вес топ-менеджера. Однако еще в 1932 году Брюнинг, уходя с поста рейхсканц лера, рекомендовал Гёрделера как своего преемника. Уже в 1935 году, при его уходе с должности рейхскомиссара по ценам, Крупп предла-гал Гёрделеру занять пост в совете директоров своей компании. Тогда это запретил Гитлер, очевидно, по-лагая, что перескок крупного государственного чинов-ника с поста контролера за ценами в кресло директора крупной частной корпорации будет выглядеть слишком вызывающе, особенно на фоне тогдашней антикапи-талистической риторики нацистов. Это позднее, к на-чалу 1940-х, россказни о «национальной революции»

14

и вообще о революционном характере нацистского ре-жима прекратились, задевать друг друга даже на сло-вах у участников коалиции стало не принято...

На этом фоне обстановку, царившую в нацистской Германии, трудно назвать иначе, чем коалиционной грызней: каждый из участников коалиции преследу-ет свои интересы и отказывается брать на себя чужую работу, особенно там, где она не соответствует его ин-тересам. Из-за этого саботажа приходится создавать параллельные, дублирующие структуры, которые на-чинают конфликтовать с уже существующими.

Крупный бизнес Германии вовсе не был заинтересо-ван в выполнении социальных программ нацистов, скеп-тически относился он и к внешней экспансии, осущест-вляемой военными средствами, предпочитая экспансию экономическую и не желая рвать устоявшиеся связи с партнерами из западных стран. В этом плане военная экспансия на Восток была ему более по душе — отсюда родился и «Генеральный план “Ост”», и менее глобальные планы по освоению «Восточных территорий», к которым приложили руку деловые круги. Достаточно вспомнить скромного юриста Эрхарда Ветцеля, советника по юри-дическим вопросам при руководстве НСДАП, а затем за-ведующего расово-политическим отделом Министерства Восточных территорий. Один из главных разработчиков «Плана „Ост”» (а по совместительству — видный теоре-тик «окончательного решения»), вернувшись в 1956 году после советской тюрьмы в Западную Германию, он сразу же получил там пост советника министерства внутрен-них дел Нижней Саксонии — то есть даже через 15 лет со-хранил свой вес и связи в определенных кругах. Можно также вспомнить, что Людвиг Эрхардт, отец западногер-манского «экономического чуда», многолетний министр экономики в правительстве Аденауэра, в итоге сменив-ший его на посту бундесканцлера, начинал свою карьеру

15


экономиста в Имперском министерстве экономики под непосредственным начальством все того же группенфю-рера Отто Олендорфа...

Напротив, военные выступали за силовую экспансию, хотя побаивались Англии и поначалу считали внешнюю политику Гитлера излишне авантюрной. Однако почти все они дружно не любили нацистов, особенно же их во-енизированные структуры, не подчиняющиеся армии. Нацисты платили генералам той же монетой, а Геринг вообще взялся за создание собственного рода войск — Люфтваффе, целиком подконтрольного ему, а через него — партии. Чуть позже при партии начала созда-ваться и отдельная сухопутная армия — СС. Естествен-но, это не могло понравиться генералам, особенно если учесть, что к 1939 году затраты на авиацию составляли уже треть всего военного бюджета Германии. В конце концов рейхсмаршал дотянулся даже до флота: когда началось строительство авианосца «Граф Цеппелин», Геринг добился, чтобы палубная авиагруппа корабля подчинялась ему, а не флоту. В итоге авианосец так и не достроили, но ВВС свои палубные самолеты построили и испытали — хотя и оказалось, что делать им совершен-но нечего...

В этом свете становится понятным и отсутствие осо-бо теплых отношений между армейцами и авиацией и явная, демонстративная (и взаимная) неприязнь военных к эсэсовцам. Вовсе не потому, что СС зани-мались чем-то нехорошим (сами армейцы кое-где пре-красно занимались тем же самым), а потому что они — «чужие». При этом и в нацистах, и в их методах так или иначе нуждались все участники коалиции, но всячески старались от них дистанцироваться: дескать, мы тут ни при чем, у нас ручки чистенькие...

Отсюда — все подковерные игры армии, противосто-яние ОКХ и ОКВ («карманного» Генштаба, созданного

Гитлером под себя), постоянная «оппозиция» генера-лов планам Гитлера, доходившая до открытого непод-чинения и саботажа. Отсюда такой же саботаж пред-ставителями старых политических элит и крупного бизнеса решений и программ нацистских властей — там, где они не отвечали интересам деловых кругов Германии. Совершенно наособицу стояла корпорация дипломатов «старого» Министерства иностранных дел, которая в «коалицию» не входила и действительно пре-бывала в ужасе от ее совместных планов.

В результате создается впечатление, что разные структуры Рейха работали как бы спиной друг к другу, делая вид, что другой структуры просто не существует. Хотя при этом нельзя не признать великолепное взаимо-действие ВВС с сухопутными войсками на тактическом и оперативном уровне.

Ну и, конечно, возникает невольный вопрос: если даже в условиях взаимного соперничества, подсижива-ния и разброда нацистское государство сумело добить-ся весьма серь езных успехов — как экономических, так и военных, — то что же было бы без этого разброда. А главное, какие силы смогли разбудить нацисты, если им все равно удалось то, что не удалось никому?.. Что бы произошло, если бы в Германии действительно слу-чилась настоящая — а не фальшивая — революция, су-мевшая консолидировать все политические силы стра-ны или хотя бы заставить их, пусть даже грубой силой, не тянуть каждая в свою сторону и работать в одной упряжке, как это было в СССР?..

Владислав Гончаров

ПРЕДВАРЕНИЕ. ЧЕЛОВЕК В СИНЕЙ ШИНЕЛИ

19

Марсель, 5 ноября 1942 года

–Гляди-ка, Люка, какой франт... — Пьяный, что ли? — Люка прищурился. В неясных отсветах портовых огней, проникавших

в переулки квартала Ла Кабюсель, разглядеть силуэт чело-века было непросто. Шинель или темное пальто, фуражка вроде бы военно-морского образца, однако без кокарды. Трость в руке — металлический наконечник постукивает по булыжникам мостовой. Мерцает тускло-оранжевым ого-нек сигареты.

...Господин в фуражке неторопливо шел по улице Мадраг-вилль, тянущейся вдоль Новой гавани мимо пакгаузов, неф-тяных танков и железнодорожных путей сортировочной станции. Этот район и в довоенное-то время не считался респектабельным — неистребимые запахи нефти, уголь-ной пыли и креозота, да и публика весьма сомнительная, — а теперь соваться в Ла Кабюсель вовсе не рекомендовалось. Особенно после заката. Уличного освещения нет, — эконо-мия! — полиция режется в карты в участке в трех кварталах выше, даже грязненькие припортовые бордели и те закры-ты: дефицит клиентов.

С колокольни церкви Сен-Луи донесся перезвон — чет-верть третьего ночи.

20

— Пощупаем? — вполголоса сказал Люка. Покосился на компаньона — Жак не возражал. В конце концов, не-знакомца с тросточкой сюда никто не звал. Лишится часов и нескольких франков — так впредь умнее будет.

— Не подаст ли сударь отставным матросам на выпив-ку? — Люка оторвался от стены дома с облезлой вывеской «Литораль. Бар и комнаты» и решительно загородил доро-гу. Жак оставался чуть позади и справа, страховал. — В гор-ле пересохло — страсть.

Сударь остановился. Без малейших эмоций оглядел обо-их клошаров. Парочка живописная, что и говорить. Брезен-товые куртки, картузы самого пролетарского вида, рожи мало что много дней небритые, так еще и благообразно-стью не отличающиеся. Премерзкие рожи, прямо скажем, даже в темноте хорошо заметно. Перегаром разит.

Бросив сигарету, господин преспокойно сунул руку во внутренний карман шинели, — именно шинели, темно-си-ней, сейчас кажущейся черной, без единого знака разли-чия. Извлек банкноту. Молча отдал.

Так. Люка глазам своим не поверил — пять тысяч франков до-

военного образца с богиней Никой, «Francs Victoire». Ред-кость по нынешним временам несказанная: в 1940 году после отступления из Дюнкерка значительную часть ассиг-наций Банка Франции вывезли из страны, так что новому правительству в Виши пришлось начать печатать свои день-ги, обесценивающиеся с каждым прошедшим месяцем...

Странный незнакомец продолжал сохранять абсолют-ную невозмутимость — другой на его месте давно начал бы взывать о помощи или умолять о пощаде, с угодливой торо-пливостью расставаясь со всеми имеющимися в наличии ценностями и при этом уверяя, что ни бумажник, ни пер-стень, ни карманный брегет ему вовсе не нужны. Особенно учитывая нож, которым лениво поигрывал на заднем плане Жак — лезвие взблескивало тонкой серой полоской.

21

ПРЕДВАРЕНИЕ ◆ ЧЕЛОВЕК В СИНЕЙ ШИНЕЛИ

Люка терпеть не мог таких пошлостей, то ли дело этот — стоит, ни слова не сказал, смотрит безмятежно. Заслужива-ет уважения.

Господин едва слышно (и будто бы разочарованно?) вздохнул, повесил трость на локтевой сгиб, полез за порт-сигаром. Чиркнул спичкой — золотистый язычок пламени выхватил из темноты грубоватое красное лицо с широкими скулами, темные брови над глубокими глазницами, выби-вающиеся из-под морской фуражки седые волосы.

Глаза синие, цвета моря. — Мсье... — Люка отшатнулся. Мозаика сложилась мгно-

венно. — Мой адмирал!.. Я... Мы... Вытянулся. Непроизвольно бросил руку к засаленному

картузу: — Старший матрос Люка Блан, линкор «Бретань»! В от-

ставке с тысяча девятьсот тридцать пятого года, мой адмирал! — Надеюсь, этого хватит? — ровным голосом сказал се-

дой, указав взглядом на злосчастную купюру, сжатую в ле-вой ладони бывшего старшего матроса.

— Мой адмирал... — Люка отступил на шаг назад. Голос тоже узнал. Неуверенно протянул ассигнацию. — Извине-ния! Примите!

— Оставьте, — поморщился человек, которого упорно называли «адмиралом». — Какие мелочи, право. Можете идти.

— Слушаюсь! То есть... Вас проводить, мой адмирал? — Нет, благодарю. Ступайте. — Тут небезопасно, мой адмирал!..— Знаю. Идите же. Тросточка застучала по камням. Коренастая фигура

в длинной флотской шинели затерялась в полумраке — его превосходительство неспешно отправился дальше, свернув с улицы Мадрагвилль на Рю д’Александри.

— ...Вот я тебя, скотина! — Люка замахнулся на прияте-ля, но не ударил, только покачал кулачищем в воздухе. —

22

Позор какой! Ты бы и у маршала Франции своей поганой железкой под носом вертел?

— А я знал?! — возмутился Жак. — Сам же сказал — по-щупаем, пощупаем. Дощупались! Вот дерьмо!

Люка промолчал. Растерянно пожал плечами. Встретить в припортовых кварталах Марселя самого морского мини-стра адмирала Франсуа Дарлана, любимца и кумира фран-цузского флота, он никак не ожидал. Галлюцинация?

Нет. Пять тысяч франков вполне осязаемы. Стыдобища. Бесчестье для военного моряка! — Ну и ну, — Люка сплюнул. — Что сделано, то сдела-

но — не вернешь. Пошли к «Синему омару», там до утра от-крыто. Хоть выпьем за здоровье... Сам знаешь кого.

— Чего это ему взбрело разгуливать среди ночи черт зна-ет где? — протянул Жак. — Странно. Ладно, пошли.

* * *Капитан первого ранга Жозеф дю Пен де Сен-Сир откро-

венно волновался. Подступало утро, небо над Провански-ми Альпами посветлело, ветер с моря разогнал облака — погода налаживается, C.440 Goeland полностью заправлен и готов к вылету, три истребителя сопровождения ожидают команды на взлет.

Его превосходительство изволит отсутствовать — ми-нувшим вечером Дарлан взял машину и отправился в го-род, как обычно отказавшись от сопровождения охраны. С недавнего времени за адмиралом наблюдалась столь опасная экстравагантность — в Виши он тоже предпо-читал гулять ночами без телохранителей, будто нарочно рисковал...

C.440 вылетел вчерашним вечером из Виши по направ-лению к Марселю. Предполагалось переночевать на во-енном аэродроме Мариньян, а с рассветом отправиться дальше — в Алжир, где умирал от полиомиелита сын адми-рала Ален. Телеграмма о том, что положение безнадежно,

23


пришла в шесть пополудни, болезнь осложнилась сердеч-ной недостаточностью.

Премьер Пьер Лаваль предоставил морскому министру свой самолет, и Дарлан вместе с начальником штаба контр-адмиралом Бюффе и несколькими офицерами Военного бюро отправился в путь. Исходно останавливаться в Мар-селе причин не было, но метеорологическая служба дала неблагоприятный прогноз — облачный фронт от Мальорки до Корсики, штормовое предупреждение, лучше переждать на земле.

— Это невыносимо! — простонал де Сен-Сир, прило-жившись лбом к грязноватому стеклу. За окном серел рас-свет. — Если через полчаса он не появится, будем объявлять тревогу...

Господин капитан относился к тому типу людей, коих в декадентской литературе начала века традиционно называли «нервными» — «нервные пальцы», «нервный взгляд», «нервные манеры». У Анри де Ренье или Мориса Метерлинка такие герои всегда были положительными и запредельно романтичными, но совершенно безмозглы-ми — в отличие от худощавого, вечно бледного и донель-зя аристократичного де Сен-Сира, куда лучше смотрев-шегося бы при дворе поздних Людовиков, чем в штабе адмирала Дарлана.

Жозеф де Сен-Сир был не то чтобы гениален, но очень умен. А прежде всего обладал фантастической интуицией и не считал нужным скрывать свое мнение в присутствии шефа — по крайней мере, он был первым (и единствен-ным), кто озвучил невозможную, на грани ереси и пора-женчества мысль, что весенняя кампания 1940 года ока-жется абсолютно, катастрофически провальной. Тогда, утром 12 мая, после сообщения о взятии немцами форта Эбен-Эмаэль, Дарлан лишь беззлобно отругал своего лю-бимца наедине, но уже две недели спустя осознал, насколь-ко оказался прав капитан...

24

Де Сен-Сир точно знал, в чем причина странных ночных прогулок адмирала — Дарлан искал смерти. Единствен-ный выход, которого он желал. Слишком силен оказался моральный надлом после поражения, слишком непопуляр-ным среди французов становилось l’État français*, а вместе с «Французский государством» — и сам адмирал. Он с горе-чью упоминал о своей мечте, которую вынашивал так долго и которая теперь вряд ли осуществится — закончить свои дни сенатором от департамента Лот-э-Гаронн.

Тупик. На капитана, так и не прилегшего отдохнуть, этим утром

«нашло» — вроде бы ничего необычного, в половине пято-го доставили шифровку из Виши, секретариат премьера. Депеша самая срочная, лично в руки, степень секретности максимальная. Первый раз, что ли? Осложнения в Алжире, очередные эскапады купленного с потрохами англичанами де Голля? Боши опять что-нибудь выдумали?

Какая, в сущности, разница? Однако Жозеф де Сен-Сир будто обжегся, приняв пакет из

рук офицера связи. Можно сколько угодно говорить о том, что интуиция как вид познания весьма сомнительна, но...

— Кажется, это он, — капитан первого ранга вздрогнул, услышав голос контр-адмирала Бюффе. Он тоже подошел к окну. В утренних сумерках было видно, как через пост на въезде в аэродром проследовал черный Peugeot 401. — Наконец-то.

Дарлан вошел стремительно, зло. Словно был чем-то крепко разочарован. В ответ на приветствия только помор-щился. Осведомился, готов ли самолет.

— Ваше превосходительство, — де Сен-Сир шагнул впе-ред. — Экстренное, из столицы.

* « Ф р а н ц у з с к о е г о с у д а р с т в о » — коллаборационистский режим в Южной Франции времен оккупации Северной Франции Германией после поражения в начале Второй мировой войны и падения Парижа в 1940 году.

25


— Столица? — в синих глазах Франсуа Дарлана мелькнул яростный огонек. — Выбирайте выражения, мсье капитан! Давайте! Моего шифровальщика сюда.

Сен-Сир понял, что сморозил лишнее — сравнить Париж и Виши? Это чересчур.

Десять минут спустя господин адмирал поднялся из-за стола, смерил тяжелым взглядом капитана первого ранга. Покосился на застывшего у окна Бюффе.

— Вылетаем. Погода, насколько я понимаю, позволяет. Ах да, Алжир отменяется. Обратно, в Виши.

— Но, господин адмирал, — Жозеф де Сен-Сир вытянул-ся. — Ваш сын, Ален?

— Франция, — жестко и громко сказал Дарлан. — Пре-жде всего Франция. Ален мне простит. Но сначала сделаем вот что...

С аэродрома Мариньян были отправлены шифровки в Ту-лон — командующему базой Жану де Лаборду и морскому префекту Андре Марки.

Боевая готовность. В случае возможного нападения лю-бой ценой защищать телефонный и радиоцентры, форты и прежде всего форт Ламальг, где дислоцируется командо-вание. Особое внимание на главный арсенал и береговые укрепления. При любой попытке атаки использовать все наличные силы для защиты базы в Тулоне.

Подпись — Франсуа Дарлан. Вице-президент Француз-ского государства, адмирал флота.

Отдельная сентенция в тексте не допускала двойных тол-кований. «Это мой личный приказ. Консультации и запро-сы в канцелярию премьера и главы государства до моего отдельного распоряжения категорически запрещаю. Ис-полнять в точности».

Caudron C.440 Goeland поднялся в воздух с западной полосы Мариньяна, вслед за ним взлетели истребители. Транспорт совершил разворот к северу, пробил редкую об-лачность и поднялся до четырех тысяч метров.

26

Капитан де Сен-Сир, сидевший в кресле напротив ад-миральского, помалкивал — субординация. Что, однако, не мешало пристально наблюдать за его превосходитель-ством. Интересно, очень интересно...

Дарлан оставался бесстрастен, напоминая приходского священника, только что выслушавшего исповеди деревен-ских прихожан, раскаявшихся в своих немудрящих грехах. Уставился в прямоугольный иллюминатор, созерцая про-плывавшие под брюхом самолета Прованские Альпы. В ле-вой руке сжимал нераскуренную трубочку — свою любимую, старинную и почерневшую, еще времен Великой войны, ког-да в чине лейтенанта командовал артиллерийской батареей.

Обычно адмирал предпочитает сигареты, трубочку до-стает только в случаях особенных.

— А что, Жозеф, — Дарлан почувствовал пристальный взгляд капитана. Обратился неформально. — Мы ведь еще сразимся? Вернем честь знамени Франции?

— С кем, ваше превосходительство? — Ну а вы как думаете? Есть с кем. — Сейчас? — задохнулся де Сен-Сир, моментально всё

поняв. — Как? — Узнаете, — кивнул Дарлан. Чиркнул спичкой, зате-

плив трубку. — Думаю, уже сегодня вечером. Мир изменил-ся, господин капитан первого ранга. Если, конечно, меня не обманули и это не ловушка, призванная спешно вернуть нас всех в Виши...

— Что могло измениться за двенадцать часов? Пожелай Лаваль вас арестовать...

— Какая чепуха! — поморщился адмирал. — Почитайте-ка, что скажете?

Дарлан покопался во внутреннем кармане шинели, вы-тащил смятое послание — под ровными строчками запу-танных цифр и литер фиолетовыми чернилами шифро-вальщика был выведен исходный текст панической депеши премьера.


— Днем 3 ноября, значит... — преувеличенно спокойно сказал капитан де Сен-Сир, пытаясь унять внезапно по-явившуюся дрожь в руках. Неприлично, другие офицеры могут заметить! — Подтверждено?

— Не знаю. Не знаю, дружище. Но если правда — это шанс. Огромный.

— Для кого? — еще более осторожно шепнул Сен-Сир. Его голос заглушил гул моторов самолета, но Дарлан про-

читал по губам. Ответил так же тихо:— Для Франции, сударь. Для Франции.

Альберт ШПЕЕР

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

МИНИСТР

30

— I —

БЛИЖНИЙ КРУГ

Днепропетровск—Растенбург, 6–8 февраля 1942 года

–Это ж дурдом какой-то, — недовольно ворчал Зепп Дитрих. — Они не знают, что от бригады считай ничего и не осталось? Технику всю потеряли.

Штыков половина от начального состава! И все равно, толь-ко я пятый батальон сформировал, а его под Ленинград — фон Кюхлеру и его 18-й армии штаны держать! Надо же! Много они там батальоном навоюют!

— Активных действий на юге пока не предвидится, — возразил я, пожав плечами и не обращая внимания на не-истребимое косноязычие Дитриха. — А Манштейн в Крыму пока справляется и без вашей помощи, обергруппенфюрер. В любом случае новый танковый батальон из Вильдфлекена следует на усиление Лейбштандарта.

— Да ну, — недовольно отмахнулся Дитрих. — До весны нам здесь делать решительно нечего! Вы за окно гляньте, Альберт!

Поезд медленно шел по заснеженной голой степи. Всех цветов — белого, серого и черного, появлявшегося, когда мы проезжали мимо выгоревших зданий на редких станциях. Мир монохромной фотографии, без единого яркого пятна.

— Выпьем, — решительно сказал обергруппенфюрер и потянулся за початой бутылкой «Круазе». Хороший ал-

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ◆ МИНИСТР

31

коголь пришлось сюда везти из Берлина, когда неделю назад я напросился на самолет Дитриха, летевший в Дне-пропетровск. — Кроме как свински нажраться, идей ни-каких...

С бокалом в руке я прошелся вдоль окон вагон-салона. Темнело, при вечернем освещении равнина становилась сине-фиолетовой. Как обычно — ни единого огонька. Пу-стыня пустыней. Если абстрагироваться от реальности, можно без особых затруднений вообразить, что находишь-ся в Антарктиде или Гренландии.

...Мне пришлось отправиться в Рейхскомиссариат Укра-ина по настоятельной просьбе доктора Тодта, который во время декабрьской инспекции имел возможность лично убедиться в разразившейся транспортной катастрофе не-вообразимых масштабов — ни с чем подобным мы не стал-кивались за все два с половиной года войны, начиная от Польской кампании. Войсковая организация с пресловутой русской зимой не справлялась, и дело было даже не столь-ко в природных условиях (поверьте, в Норвегии ничуть не теплее!), а в системном крахе инфраструктуры на перерас-тянутых коммуникациях.

Главным врагом оказался не мороз, а расстояния, кроме того, русские при отступлении старательно уничтожали все железнодорожные объекты — за минувшие дни я успел вдоволь насмотреться на взорванные депо, водокачки и по-врежденное полотно. Разумеется, среди эйфории, порож-денной успехами прошлых лета и осени, никто всерьез не задумывался о восстановлении транспортной сети, огра-ничиваясь лишь самым необходимым ремонтом. Казалось, что вот пройдет неделя или две, максимум месяц, боевые действия в России прекратятся, и уж тогда можно будет за-няться делом в спокойной обстановке, но...

Но теперь мы имеем то, что имеем. Намертво вставшие поезда с техникой и боеприпасами. Раненые, насмерть за-мерзшие в вагонах. Некоторые части оказались в полной

32

изоляции в редких поселках и городишках, без снабжения и продовольствия.

На нашей встрече в Хинтерзее 27 декабря доктор Тодт прямо сказал: «Зреет недовольство. Пока что глухое, неяв-ное, но тем не менее это настораживающий и печальный факт. Если мы не предпримем немедленных действий, наши армии на Востоке окажутся в сложнейшем положении...»

Совершенно аналогичные слова я слышал от чиновни-ков Рейхсбана и генералов ВВС из штаба моего старого дру-га Эрхарда Мильха — те, кто непосредственно сталкивался с почти непреодолимыми проблемами, не питали никаких иллюзий.

Решение выработали меньше чем за час. Управление строительства автобанов берет на себя восстановление же-лезных дорог центра и севера России, мне отводится самый тяжелый участок: Украина. Пришлось высвободить трид-цать тысяч рабочих и инженеров, настоящая трудовая мо-билизация — между прочим, фюрер не соглашался с этой идеей на протяжении двух недель, и только панические сообщения в Ставку заставили его подписать подготовлен-ные мною бумаги. Чего нам стоило промедление, я хорошо осознал, прилетев в Днепропетровск.

Сформированный за несколько дней «Стройштаб Шпе-ера» отправился в Рейхскомиссариат заранее, для оценки обстановки. Ежедневные отчеты, поступавшие в Берлин, не радовали — как и было сказано, мы столкнулись с транс-портной катастрофой. Я поначалу глазам своим не верил, читая сообщения: инфраструктура как таковая отсутствует полностью. Совсем. Нет ни-че-го — костылей, шпал, рель-сов. Что русские не успели вывезти — взорвано.

Надо лететь на Восток и разбираться лично. Такого про-сто не может быть! Пускай Советский Союз в техническом отношении и отставал перед началом войны от Германии, но не настолько же! Впрочем, у меня не было оснований не доверять своим сотрудникам.


33

30 января переделанный в пассажирский самолет Heinkel He.111 вылетел из Темпельхофа — возвращавший-ся в свою бригаду обергруппенфюрер Дитрих согласился взять меня с собой, вместе будет веселее. Я, однако, ника-кой веселости не испытывал. Вовсе наоборот, за четыре часа полета настроение испортилось окончательно: пи-лот ориентировался по железнодорожной линии Ки ев—Смела—Днепропетровск, и на протяжении четырехсот километров я сумел разглядеть лишь два состава, двигав-шихся на запад.

— Оценили? — спросил тогда Зепп Дитрих, заметивший растерянное выражение на моем лице. — Войска на юге практически отрезаны от поставок из тыла. Положение хуже не придумаешь. Справитесь, а, Шпеер?

— Постараюсь, — кратко и без всякой уверенности отве-тил я. Дитрих, поняв интонацию, лишь усмехнулся криво.

— Эту хрень на Востоке надо было осенью закруглять, — неожиданно сказал он. — Любой ценой. Стоп-приказ как под Дюнкерком, сепаратный мир, да что угодно! Мне вся эта бодяга не нравится категорически...

И снова уткнулся в иллюминатор. Я промолчал.

* * *Неделя прошла беспокойно. Подтвердились худшие опа-

сения — «Стройштаб Шпеера» не сгущал красок и не де-зинформировал руководство. Незамерзающие водокачки? Отсутствуют. Восстановление уничтоженных разъездов? Почти исключено — нет строительного леса и взять его не-где. Строительство новых платформ для разгрузки техни-ки? Только насыпные, поскольку нет бетона, да и с насып-ными ничего не получится — почва смерзлась, доставить гравий невозможно.

Хорошо, что с электричеством перебоев пока не от-мечалось: меня отвезли в расположенный рядом город

34

Запорожье, осмотреть плотину Днепрогэса, подлатанную нашими строительными частями. Шла подготовка к уста-новке дополнительных турбин немецкого производства — но опять же доставить необходимое оборудование сейчас было невозможно.

Проведя несколько дней в Днепропетровске, Зепп Ди-трих уехал в Мариуполь, его Лейбштандарт сейчас дисло-цировался в прифронтовой полосе, ожидая пополнений. Однако мы вдвоем успели совершить несколько поездок по окрестностям — мой штаб расположился в нескольких спальных вагонах, инженерный состав сумел пробиться до Синельниково и Павлограда, но пути к Сталино оказались заметены и нам пришлось возвращаться. Обергруппенфю-рер оставался мрачен, много пил и взирал на наши стара-ния скептически — он не хуже любого инженера понимал, какой объем работ предстоит.

На фронте тем временем тоже не происходило ничего хорошего — армейское руководство уведомило нас, что русские развернули наступление со стороны Балаклеи и Лозовой*, прорвавшая фронт танковая часть шла на Днепропетровск. У меня особую тревогу вызывал желез-нодорожный мост через Днепр, с невероятным трудом вос-становленный после осенних боев — при ремонте исполь-зовалось дерево, достаточно было его поджечь, и вся наша южная группировка в районе Ростова оказалось бы отреза-на до самого конца зимы даже от того минимального снаб-жения, что имелось на сегодняшний день.

Обошлось. 6-я и 17-я армии восстановили фронт, а при-близившиеся к Днепропетровску всего на два десятка кило-метров танки русских упустили инициативу — перерезать единственную тонкую артерию не получилось. При этом в нашем «Стройштабе» на полном серьезе велись обсужде-ния, как действовать в случае появления противника.

* Имеется в виду Барвенково-Лозовская операция 18—31 января 1942 года.


35

Удирать, господин Шпеер. В нашем распоряжении всего несколько винтовок и брошенное еще осенью поврежден-ное 3,7-сантиметровое орудие без снарядов.

Но и удирать-то некуда, дороги непроходимы, железно-дорожные пути заметены.

— Отправляйтесь домой, — напрямую сказал мне ру-ководитель штаба, Ханс Лист. — К геройству вы не распо-ложены, принести своим присутствием прямой пользы не сумеете. Это объективная реальность, Альберт. Общее впе-чатление составили? Вот и чудесно. Доложите в Берлине.

— Вы отлично знаете, каково мое впечатление, — устало и недовольно ответил я. — Ледяной апокалипсис, не боль-ше и не меньше. Фюрер и армейское руководство будут тре-бовать от меня точных сроков, а что им пообещать — ума не приложу.

— В самом лучшем случае, — сказал Лист, подумав, — полтора месяца. Объективно — не меньше двух. Ремонт-ные поезда с основной технической базой в Люблине дви-жутся по оси Ковель—Коростень—Киев, рано или поздно доберутся и до нас.

— До Люблина тысяча сто километров, — напомнил я. — Два месяца? Уверены?

— Тут ни в чем нельзя быть уверенным. Ни в чем. — Хорошо, — я кивнул. — Вот и осмотрю трассу на всем

протяжении. Готовьте литерный. Ханс Лист посмотрел на меня, будто на умалишенного. — Поездом? — Почему бы и нет?.. Можно попытаться.

* * *Оказалось, и впрямь «нет» — состав из четырех вагонов

всю ночь едва полз, то останавливаясь для расчистки путей, то снова набирая неслыханную скорость в десять—двадцать километров в час. Я задремал, а на рассвете обнаружил, что поезд прибыл на подозрительно знакомую станцию:

36

закопченный пакгауз с провалившейся крышей, полуразру-шенное здание вокзала красного кирпича постройки 1880-х годов с двумя башенками по центру — ужасный псевдорус-ский стиль царских времен...

Снова Днепропетровск? Ну конечно! В подавленном настроении я зашагал к вагону-рестора-

ну на боковых путях, где располагался «Стройштаб». Вытя-нутое лицо господина Листа дало понять, что персонал не в восторге от моего возвращения, но делать нечего — про-рваться сквозь снежные завалы поезд не сумел.

— И что же делать? В мои планы не входит застрять на краю света до самой весны, которая здесь наступит в луч-шем случае в конце апреля!

— Думаю, выход мы отыщем, — Лист поднял трубку полевого телефона. — Как раз с утра отправил пакет с до-кументами для секретариата доктора Тодта на аэродром, самолет, на котором вы прилетели с обергруппенфюрером Дитрихом, возвращается в Германию. Надеюсь, он еще не улетел. Минутку, я узнаю.

Можно сказать, что мне повезло — Герхард Найн, пилот личной авиаэскадрильи фюрера, без лишних разговоров согласился взять на борт дополнительного пассажира. Как раз сейчас расчищают полосу, господин Шпеер успеет до нас добраться.

— Что значит «успеет»? — переспросил я у Листа. — Аэродром в Подгородном, примерно десять киломе-

тров отсюда. Автомобиль для вас найти не смогу, придется пешком. Я провожу, разумеется.

— Господи, — только и вздохнул я. — Хорошо, идемте. Надеюсь, прогулка по городу безопасна?

— Смотря с какой точки зрения, — невозмутимо ответил Лист. — Подождите, поищу для вас зимнюю шапку.

В двадцатых годах я совершал восхождения в Альпах, хо-дил на байдарках. Словом, имею определенную подготовку. Но одно дело забираться на гору с полным альпинистским


37

снаряжением, и совершенно другое — передвигаться по го-роду, в котором прекратили действовать практически все службы коммунального обеспечения. Наледь в несколько слоев, сугробы, через которые протоптаны узкие тропин-ки. Из-под снега видны бесчисленные следы боев за город в прошлом августе — завалы никто не разбирает, а руко-водству Днепропетровского округа Рейхскомиссариата Украина до облика города нет никакого дела.

Расчищена только площадь перед Историческим музеем, где теперь резиденция штадткомиссара Рудольфа Клостер-мана, и некоторые центральные улицы — там, где располо-жены управы. В остальном полнейшая разруха. Смеркается, а в уцелевших зданиях неровный свет керосинок и свечей едва ли в четверти окон, электричество есть только в домах, занятых немецким военным и техническим персоналом.

— Ужас просто, — я в очередной раз поскользнулся, и если бы не Лист, вовремя ухвативший меня за рукав ши-нели, непременно расшибся бы на льду. Мы как раз вышли на набережную с улиц, примыкавших к вокзалу. — Десять километров? Вы уверены?

— При необходимости хожу в Подгородное хотя бы раз в неделю, привык. Выделить «Стройштабу» автомобиль власти комиссариата отказались — бензина нет, каждая единица техники на счету. Ай, что тут объяснять, сами видите!

За всю нелегкую дорогу к аэродрому мы встретили лишь четверых гражданских — две старухи, мальчик в овчинной шубке, беззаботно катавшийся с горки на огрызке доски, и прилично одетый господин с седой бородкой, какие носят провинциальные врачи или театральные критики старой школы.

Дважды остановили патрули, не без удивления изучив-шие мои документы: «Доктор Шпеер?.. Невероятно!» При-чем невероятность была вполне предсказуемой, репутация «кабинетного» берлинского архитектора, статс-секретаря

38

и Генерального инспектора по делам строительства и ре-конструкции Имперской столицы не допускала мысли о моем появлении в этом обледенелом медвежьем углу. О визите в Днепропетровск был извещен штадткомиссар, однако господин Клостерман даже не соизволил нанести визит вежливости — только со стороны военных, жизнен-но заинтересованных в восстановлении железной дороги, я встретил теплый прием.

Уж не знаю, как мы добрались до Подгородного — под ве-тром я замерз до полусмерти и начал всерьез думать о том, что встречу финал карьеры в очередном сугробе. Необы-чайно экзотическая смерть для главного архитектора Рей-ха. Воображаю себе некрологи!

Вот и аэродром — оказывается, он мало пострадал во время взятия Днепропетровска. В стороне валяются с тру-дом опознаваемые остатки русского бомбардировщика ТБ-3, видимо, разбитого на земле, административное зда-ние и домик радиоузла целы, полосу расчищают два десят-ка человек с лопатами. Несомненно, местные жители.

— Эй, эй потише! — Лист замахал руками, узрев, как меня окружили пятеро русских, что-то возбужденно галдевших и тыкавших руками мне в лицо. — Назад! Отцепитесь от него!

Они не говорили по-немецки, я и Ханс Лист не понима-ли русского. Лишь минуту спустя до меня начало доходить, что хотел донести особо настойчивый субъект, небритый, в темной телогрейке и обязательной ушанке. Он попросту зачерпнул в правую ладонь снега и начал бесцеремонно растирать мне лицо. Щеки ничего не чувствовали.

Обморозился! Попомнишь тут студенческие походы в Ти-рольские Альпы!

— Greifen, — с чудовищным акцентом сказал небритый, сунув мне в руку извлеченный из кармана фуфайки неожи-данно чистый, белоснежный носовой платок. — Beri, vytirai!

— Спасибо, — слабым голосом прохрипел я. Лист чуть подтолкнул меня в спину, идем, мол!


39

— ...М-да, — гауптман Найн узнал меня с полувзгляда, едва мы вошли в протопленное служебное здание с сохра-нившимися советскими плакатами в помещении для пас-сажиров. — Я думал, так и не появитесь — эдакий буран!

— Сможем взлететь? — сразу осведомился я. При одной мысли о пешем возвращении на вокзал мне становилось нехорошо.

— Думаю, да, задувает как раз вдоль оси полосы, если не изменится в ближайшие полчаса — поднимемся против ветра как миленькие. Не беспокойтесь, доктор Шпеер, не в первый раз.

— В Берлин? — с надеждой спросил я. — Нет, — отрицательно покачал головой Найн. — Пункт

назначения Растенбург, Восточная Пруссия, основная база эскадрильи. Оттуда вы запросто доберетесь до столицы.

Привередничать не приходилось. Ждать другого борта в Германию? Увольте. Кроме того, я раньше не бывал в Рас-тенбурге, хотя и принимал участие в строительстве ком-плекса ставки — из берлинского управления, разумеется. Ну что ж, пусть будет Растенбург.

— Переночую здесь, — сказал мне на прощание Лист. — Утром вернусь в штаб. Доброй дороги, Альберт...

He.111 взлетал в кромешной тьме, но оптимизм Найна оправдался. Незадолго до полуночи мы без затруднений преодолели облачный слой и вышли на высоту в четыре километра под звездное небо, взяв курс на северо-запад. Я почти тотчас заснул, не представляя, сколь резкий пово-рот в моей судьбе готовят предстоящие два дня.

* * *Примерно за час до посадки в Восточной Пруссии меня

разбудил штурман и пригласил в кабину — командир Найн оказался любезным человеком, извлек из ящичка возле кресла пилота термос с теплым кофе и бумажный пакет с бутербродами, передал мне. Известил, что полет проходит

40

абсолютно спокойно, погода в отличие от Украины преот-личная, скоро мы увидим огни Кёнигсберга по правому борту, а там и до ставки рукой подать...

Щеки горели ярким пламенем — жжется так, будто я вы-плеснул себе на лицо кастрюлю кипятка. Оно и к лучшему, значит, я зря боялся серьезного обморожения, отходит.

— Наконец-то полностью обустроили аэродром «Вольф-шанце», — неторопливо журчал Найн, решив, что в его обязанности входит развлекать высокопоставленного пас-сажира разговором. А может быть, просто от скуки, ведь кроме капитана, штурмана и меня самого на борту боль-ше никого не было. — Раньше тяжелые машины наподобие «Кондоров» садились в Гердауэне, тридцать пять киломе-тров от Растенбурга. Гостей перевозили в ставку «Юнкерса-ми-52», летный персонал жил в городе, что, согласитесь, не очень удобно. Впрочем, большая часть «Кондоров» нашей эскадрильи так и остается на аэродроме Гердауэна, вы ведь знаете пристрастия фюрера.

— Знаю, конечно...Гитлер недолюбливал предоставленный в распоряже-

ние рейхсканцлера комфортабельный Fw.200 — отлично помню, как он с отчетливо видимой опаской интересовал-ся у меня и фельдмаршала Мильха, насколько надежен ме-ханизм выпуска шасси и велика ли опасность, если тако-вой не сработает при посадке, — ведь придется садиться на воду?

При всем своем увлечении техническими новшествами фюрер не стремился опробовать их на себе, предпочитая проверенную временем «Тетушку Ю» с жестким креплени-ем шасси. При дальних перелетах, однако, все равно при-ходилось пользоваться «Кондором».

— Мы дома, — уверенно сказал Найн, кивком указав на россыпь оранжевых и желтоватых огней внизу, за фонарем кабины. — Обязательной светомаскировки в Кёнигсберге нет, русские тут не появляются, а бомбардировщики англи-


41

чан попросту не дотянут... Господин Шпеер, вернитесь в са-лон, начинаем снижаться.

Двадцать пять минут спустя He.111 приземлился в «Вольф-шанце». Капитан Найн на прощание пожелал мне счаст-ливого пути до Берлина и высказал надежду, что мы еще полетаем вместе — приятно иметь на борту некапризного пассажира.

Я только хмыкнул: да уж, по сравнению с Герингом или надутыми гауляйтерами я, должно быть, смотрелся образ-цом скромности и ненавязчивости.

Вскоре Герхард Найн стал пилотом моего личного само-лета, но давайте соблюдать очередность событий.

* * *— Одну минутку, доктор Шпеер, — дежурный на аэро-

дроме взялся за телефон. Быстро с кем-то переговорил и пе-редал трубку мне, шепнув: — Полковник Рудольф Шмундт на линии...

Шмундт? Прекрасно. Главный адъютант Гитлера вхож к шефу практически в любое время, но сейчас около поло-вины четвертого ночи, скорее всего, фюрер отправится от-дыхать.

— Здравствуйте, весьма рад, — для столь позднего време-ни голос полковника был неожиданно бодрым. — Да, спит. Разумеется, утром я незамедлительно доложу о вашем при-бытии. Прислать машину на аэродром? Ожидайте.

Посадочная площадка находилась чуть восточнее став-ки, вне особо охраняемого периметра. Если я правильно помню инженерный проект «Вольфшанце», автомобиль должен миновать три закрытых зоны до «Sperrkreis I», где находились собственно резиденция Гитлера, штабной ком-плекс и несколько бункеров для приближенных. Четверть часа в дороге, с учетом всех проверок. Тем более, что боль-шинство офицеров охраны прекрасно знают меня в лицо, едва ли не во всеуслышание титулуя «любимчиком».

42

— Ого! — возглас Хайнца Линге, камердинера фюрера, оказался, может быть, и не совсем корректен, но в узком кругу строгий протокол отходил на второй план и блюсти субординацию было необязательно. — Неожиданно, не-ожиданно! Мне позвонил Шмундт, приказал встретить и устроить. Вы голодны, доктор?

— Не отказался бы от горячего ужина. — Идемте! Оберштурмбаннфюрер Линге, круглолицый и добро-

душный, работал с Гитлером, кажется, с 1935 года, по протекции Зеппа Дитриха. Его официальная должность языком бюрократическим обозначалась как «шеф персо-нального обслуживания». Сиречь на плечах Линге лежала забота буквально обо всем, обеспечивающем комфортную жизнь в государственных резиденциях, от рейхсканцеля-рии до Берхтесгадена и «Вольфшанце». Кухня, прачечные, своевременная доставка почты и прессы, вегетарианские продукты, подбор одежды и так далее до бесконечности.

Ума не приложу, как бывший каменщик из Бремена су-мел перевоплотиться в идеального камердинера? Кроме того, Линге отличался еще одной редкой особенностью — он не испытывал усталости. После часа-двух сна выглядел свежим и отдохнувшим, всегда всё успевал и был изуми-тельно внимателен к любым мелочам. Не слишком щедрый на похвалу Гитлер называл его «добрым волшебником», и в правоте фюреру не откажешь.

— Гостевую комнату в западном крыле вам немедленно подготовят, — Линге поставил передо мной поднос с разо-гретым ужином, сотрудники столовой давно ушли отды-хать. — Простите, доктор Шпеер, меню несколько ограни-чено. Вино?

— О нет, благодарю, — ответил я. «Ограниченность» предложения выражалась в венском шницеле, зеленом го-рошке, листьях салата и картофельном пюре с соусом. —


43

У меня в настоящий момент осталось всего два желания, горячая ванна и мягкая постель.

— Ванна наполняется, я сразу дал распоряжение при-слуге, — чуть отвлеченно произнес Линге, уставившись в потолок. Так с ним всегда случается, когда поставлена очередная задача, которую следует разрешить не просто незамедлительно, а вот сию же секунду. — Разумеется, бритвенный прибор! Или вам прислать утром парикма-хера?

— Я бреюсь самостоятельно с пятнадцати лет, Хайнц. Увы, собственная бритва, которую я вожу в саквояже, по-сле недели в России и впрямь затупилась.

Линге исчез, будто растворившись в воздухе. Ну да, магия.

По сравнению с консервами, употреблявшимися «Стройштабом» в вагоне на Днепропетровском вокзале, ужин показался мне восхитительно вкусным. Снова прим-чался Линге, сказал, что «всё устроено» и, попутно вынув из кармана серого кителя блокнотик, доложил:

— В ставке находится генерал от инфантерии Рудольф Герке, начальник военно-транспортной службы Вермахта. Назначить встречу? Думаю, вам найдется, что обсудить, го-сподин Шпеер.

— Как вы умудряетесь?! — Мельком слышал позавчера, будто генерал как можно

скорее желал увидеться с вами в Берлине по возвращении из инспекции в Рейхскомиссариат, — как ни в чем не быва-ло пожал плечами камердинер, — ничего сложного.

— Назначайте, — махнул рукой я. — Разбудите в во-семь.

— Как будет угодно. Вы закончили с ужином? Тогда оста-ется исполнить прочие желания: спальная комната, ванна, бритвенный прибор. Чистое белье. Прошу за мной.

И усмехнулся хитро.

44

* * *Утренняя беседа с Герке и командующим железнодорож-

ными войсками генерал-лейтенантом Отто Вилем оказа-лась безрадостной — военные не хуже меня знали, какова обстановка на Востоке.

— Реорганизации, реорганизации, — брюзжал Рудольф Герке. — Зачем? Месяц назад фюрер переподчинил Управ-ление железных дорог на Востоке Имперскому министер-ству транспорта, что внесло еще большую неразбериху! Я не хочу сказать, что министр Юлиус Дорпмюллер диле-тант, однако он слишком плохо знаком с реалиями России! В моем ведении остаются лишь три дирекции полевых же-лезных дорог и военное управление в Варшаве, не способ-ное наладить приемлемого сотрудничества с гражданской службой Рейхсбана!

Я молча выслушивал. Генерал, пятидесятивосьмилетний военный инженер старой кайзеровской школы, болезненно худой (до меня доходили разговоры доктора Брандта, что Герке страдает от серьезного заболевания поджелудочной железы), в целом был прав — коммуникациями на оккупи-рованных землях следовало заниматься военным желез-нодорожникам, а не Дорпмюллеру, в настоящий момент напрочь парализованному «особой ситуацией со снабже-нием», как чиновники министерства предпочитали имено-вать бедствие на Украине.

— Теперь вопросом транспортного кризиса занимают-ся целых три ведомства, — недовольно поддакнул Отто Виль. — Включая ваш «Стройштаб», господин Шпеер. Оста-ется надеяться на вашу неиссякаемую энергию — вы, как известно, работаете быстро.

Я пропустил неприятную колкость мимо ушей. Генерал-лейтенант явно намекал на язвительное замечание недолюб-ливавшего меня рейхсляйтера Роберта Лея — дело было давненько, восемь лет назад, когда я заведовал отделом «Эстетики труда» в Трудовом фронте. «Ах, специалист по


45

эстетике? — сказал тогда Лей на заседании руководства. — Вот и занимайтесь прямым своим делом. Вы халтурщик от природы, Шпеер, но работаете быстро. Меня это устраива-ет. К Дню труда первого мая вы должны переделать все за-водские помойки в скверы и цветники».

Слова рейхсляйтера широко разошлись и стали поводом для многих злых шуток, поутихших, правда, к середине трид-цатых, когда за мной окончательно закрепилась репутация «архитектора фюрера» и даже «фаворита». И вот, надо же, напомнили...

— Уверен, мы наладим бесперебойное сообщение в бли-жайшее время, — нейтрально ответил я и распрощался. Всё, о чем должны были узнать Герке и Виль, я рассказал, о совместных мерах мы договорились, прочее маловажно.

Впрочем, разговор с генералами стал для меня еще од-ним тревожным звонком — все, с кем я сталкивался по во-просам военного строительства, так или иначе жаловались на чрезмерную заорганизованность и путаницу с постоян-но меняющимся руководством. Что с этим делать, ума не приложу...

— Фюрер примет вас ближе к вечеру, после совеща-ния, — известил меня Хайнц Линге. — Отдыхайте, доктор.

* * *Весь короткий световой день я гулял по территории став-

ки, благо погода стояла восхитительная — яркое солнце, легкий морозец, безветрие. Запорошенные снегом сосны Гёрлицкого леса. Разительное отличие от неуютного про-мозглого Днепропетровска.

Заглянул во вторую охранную зону «Sperrkreis II», наде-ясь застать Фрица Тодта в его двухэтажном домике за же-лезнодорожным вокзалом. К сожалению, разминулись — министр два часа как отправился к Гитлеру. Неожиданно встретил адъютанта фюрера от Люфтваффе Николауса фон Белова и Еву Браун; они ходили на лыжах.

46

— Альберт, как замечательно, что вы приехали! — Ева всегда хорошо ко мне относилась, мы впервые познакоми-лись в тридцать четвертом году в Оберзальцберге и с тех пор дружили. В синем шерстяном костюме для лыжного спорта, с ярко-соломенными волосами, выбивавшимися из-под вязаной шапочки, и разрумянившимися щеками она выглядела блестяще, хоть сейчас на обложку журнала. — Я так соскучилась по вам и госпоже Шпеер, здесь такое уны-ние!.. Не откажетесь проводить нас?

Неторопливая прогулка до центральной резиденции фюрера заняла полчаса, которые мы провели за ничем не обязывающей болтовней. Молчун фон Белов предпочитал в разговор не встревать, лишь когда зашла речь о моем пу-тешествии в Россию, осведомился, на чем я прилетел в Рас-тенбург. Случайно не He.111 курьерской эскадрильи?

— А что, собственно, такого? Самолет был предоставлен обергруппенфюреру Дитриху...

— Да ничего, — с непонятной интонацией сказал Нико-лаус. — Формально приказ вы не нарушили.

— Что за приказ? — удивился я. — Надежная, хорошая машина!

— В прошлом декабре, — начал объяснять фон Белов, — фюрер категорически запретил всем министрам, рейхсляй-терам и фельдмаршалам пользоваться двухмоторными са-молетами.

— Что? — я ушам своим не поверил. — Тогда как он не доверяет «Кондору»?

— И тем не менее. У меня вчера была серьезная стычка с доктором Тодтом из-за этого распоряжения.

— Стычка? Бросьте, полковник! Министр Тодт один из самых флегматичных и уравновешенных людей, каких я знаю!

— Они поругались при мне, — сказала Ева Браун. — Ни-колаус напомнил Тодту о запрете, а тот громко ответил, будто «такие приказы его не касаются».


47

Если традиционно осторожная в словах подруга Гитле-ра сказала «громко», значит, доктор Тодт действительно рявкнул на адъютанта фон Белова. Да какая в конце кон-цов разница, на каком именно самолете летает импер-ский министр вооружений, проводящий большую часть времени в разъездах по разбросанным по Германии, Ге-нерал-губернаторству и Богемскому протекторату пред-приятиям?

— Формально вы приказ не нарушили, — упрямо продол-жил Николаус. — Поскольку к перечисленным выше кате-гориями должностных лиц не относитесь. Но я рекомендо-вал бы...

Ева лишь глаза закатила — ее всегда тошнило от мерзкого канцелярита, на котором частенько изъяснялись военные, помешанные на своих уставах, директивах и предписа-ниях. Я попытался отшутиться — мол, фельдмаршальско-го звания мне не видать до гробовой доски, в министры скромный архитектор не метит, да и перспектива карьеры рейхсляйтера кажется мне сомнительной. Зачем вам еще один Роберт Лей?

Госпожа Браун хихикнула — она Лея тоже терпеть не могла.

* * *...Вернувшись к себе, я переоделся — надо же, Хайнц

Линге, отлично знавший, что с собой у меня один неболь-шой саквояжик с немудрящими личными вещами, отыскал отличный костюм точно по размеру, судя по несрезанным биркам швейной мастерской Мариенфельда, новый, с иго-лочки. Бордовый галстук и безупречно-белая сорочка так же лежали на столике возле дивана, на котором я провел предутренние часы. Талант!

А вот и сам камердинер — не преминул заглянуть, сугу-бо для формальности узнал, нет ли у меня дополнительных просьб, выслушал благодарности за безупречный прием

48

и сообщил, что доктора Шпеера ожидают в столовой ровно в 19.30 к ужину.

— Фюрер непременно желает встретиться, — довери-тельно сказал Линге. Выстроил на лице слегка огорченное выражение. — Тяжелый день выдался. Не огорчайте его.

Даже так? В устах Линге такое предупреждение выглядит серьезно. Я, пожалуй, лучше других знаю, что обозначает «тяжелый день» для Гитлера — о нет, фюрер не станет сры-ваться и шумно распекать первого попавшегося под руку. Вопреки слухам, он редко повышает голос, только когда требуется произвести впечатление и подтвердить свой не-пререкаемый авторитет.

Скорее я столкнусь с апатией и нежеланием заниматься важными делами — следовательно, доклад о положении на Востоке придется отложить на грядущий день.

— Половина восьмого, — заново напомнил Хайнц Лин-ге. — Как и обычно, на столе будет карточка с вашим име-нем. Осталось полчаса, может быть, пройдете к связистам? Вас соединят с женой по правительственной линии, я рас-порядился.

— Слушайте, Линге... — Весь внимание, господин Шпеер? — Где вы этому научились? — Прошу прощения, не совсем понял вопрос. — Повторяю: как вы это делаете? Начиная от костюма

до памяти о том, что я не разговаривал с Маргарет с января месяца?

— Привычка, доктор. Узел связи — налево по коридору, увидите табличку...

* * *Линге был совершенно прав: выглядел Гитлер переутом-

ленным. Он вместе с Фрицем Тодтом вышел из двери, веду-щей к комнате для совещаний, подал мне руку, сказал «Здрав-ствуйте, профессор Шпеер» и молча сел за стол. Вот так


49

официально — «профессор». Ни единого лишнего вопроса. Обычно он проявляет куда большую учтивость, непременно осведомляется о здоровье Маргарет и детей, стараясь поддер-живать реноме радушного и гостеприимного хозяина — в до-военные времена у Гитлера это неплохо получалось.

Сегодня всё ровно наоборот. Обычно к ужину пригла-шается несколько человек из самого близкого окружения, по левую руку от фюрера сидит Ева Браун, приходят секре-тарши и офицеры ставки. На этот раз даже намека на «до-машнюю обстановку» не наблюдалось. Больше того, отсут-ствовал Мартин Борман, давно превратившийся в ходячий предмет мебели при рейхсканцлере. Только я, доктор Тодт, сам Гитлер и полковник Шмундт.

Подали первую перемену блюд. Молчание. Мне станови-лось неуютно.

— Вы существенно потеряли в весе за время с нашей де-кабрьской встречи, — фюрер наконец-то повернулся в мою сторону. Взгляд тусклый, будто бы сонный. Говорит без всякой сочувствующей интонации, без малейшей эмоции, просто обозначает факт. — Вас плохо снабжали при поездке в Рейхскомиссариат?

— Видите ли, — осторожно начал я, стараясь не переклю-чаться сразу на неприятные вопросы, которые поставила передо мной Украина, — снабжение моего строительного штаба было вполне достойным для условий прифронтовой полосы, но положение с обеспечением некоторых частей, непосредственно участвующих в боевых действиях...

— Прифронтовой полосы? — вздернул брови Гитлер, не дослушав. — Разве? Днепропетровск — это глубокий тыл.

— Условный тыл, мой фюрер, — буркнул доктор Тодт. — Январское наступление русских, поставившее под угрозу ком-муникации на направлении Днепропетровск—Таганрог...

— Танки большевиков находились всего в двух десятках километров от нас, — подхватил я, хотя это и выглядело не-вежливо по отношению к рейхсминистру.

50

— Чепуха, — Гитлер небрежно отмахнулся. — Вы же от-лично знаете, что их бессмысленная операция под Лозовой окончательно провалилась.

Я снова попробовал перевести беседу в интересующее меня русло, попытавшись объяснить, что по сравнению с отдельными подразделениями, сражающимися на пере-довой, «контора Шпеера» на Украине отнюдь не бедствова-ла — Зепп Дитрих неделю назад в красках рассказывал мне о продолжающемся с декабря нарушении поставок муки в полевые хлебопекарни, отсутствии медикаментов и не-возможности эвакуировать тяжелораненых. Фюрер бес-страстно посоветовал обсудить вопрос позже, с доктором Тодтом: кажется, именно в его ведении находится задача восстановления железных дорог?

Я едва сдержался, чтобы не напомнить о приказе, кото-рый мы утром обсуждали с генералами Герке и Отто Вилем. При чем тут «Организация Тодта»? Списать такую забыв-чивость на чрезмерную загруженность делами и утомле-ние Гитлера? Сомнительно, у него феноменальная память, особенно если речь идет о его личных распоряжениях! Или это плохо закамуфлированный выпад в сторону рейхсми-нистра, на которого при ухудшении ситуации можно будет списать ответственность?

Совместная трапеза произвела на меня странное впечат-ление. Озвученное Хайнцем Линге желание фюрера «непре-менно встретиться» ничем себя не проявило, он оставался холодно-отстраненным, против обыкновения, поддержи-вать разговор не желал, равно и не ударился в другую край-ность — длительный монолог. Приглашение было всего лишь данью учтивости?

Что-то произошло, но что именно, я никак не мог уяс-нить.

Разъяснения последовали от Фрица Тодта два с поло-виной часа спустя, когда наконец-то закончилась их при-ватная беседа с фюрером, продолжавшаяся едва ли не весь


51

день с перерывом на ужин. Поправлюсь, частично приват-ная — к ним периодически вызывали референтов по испол-нению Четырехлетнего плана от ведомства Геринга, пред-ставителей Министерства авиации, я узнал руководителя Имперского союза промышленности Вильгельма Цангена, вышедшего от фюрера раскрасневшимся и недовольным.

Тодт заглянул ко мне около половины двенадцатого вече-ра. Я позвонил прислуге, попросив принести вино и легкую закуску. Министр опустился в кресло и несколько минут беззвучно смотрел прямо перед собой. Настолько подавлен-ным доктора Тодта я прежде не видел.

Нельзя сказать, что мы были с ним близкими друзьями, однако нас объединяло происхождение из респектабель-ных баденских семей, техническое университетское обра-зование и общий отдых в довоенные времена — он тоже любил лыжные прогулки в Альпах и предпочитал уедине-ние в горах.

— Знаете, господин Шпеер, — бесцветным голосом про-изнес рейхсминистр, едва пригубив вино, — иногда я на-чинаю понимать всю глубину мифа о коринфском царе Сизифе. Мало того, что ноша непосильна, так еще и труд бесполезен...

— Ну-ну, оставьте, — преувеличенно бодро сказал я. — Безусловно, занимая посты сразу трех министров, вы пере-гружены, на вас лежит колоссальная ответственность, но...

— Шпеер, вы не понимаете, — жестко сказал доктор Тодт. — Я всегда был с вами откровенен, не так ли?

— Я ценю это. — Экономика рушится, — без обиняков заявил ми-

нистр. — Специалистам этот вывод очевиден. Мы не вы-держиваем военного напряжения ни в одной из областей, начиная с транспорта и заканчивая производством во-оружений, финансами и дефицитом важнейших ресурсов. Я даже не упоминаю о нарастающем кризисе с квалифици-рованной рабочей силой! Вам еще очень повезло в том, что

52

фюрер согласился передать в подчинение «Стройштабу» часть рабочих, занятых на объектах внутри Германии. Ви-димо, это был знак личного расположения.

Я невольно поморщился. До декабря 1941 года Гитлер ка-тегорически отказывался помогать военной промышлен-ности и организациям, занимавшимся восстановлением разрушенных в недавних сражениях объектов, персоналом и материалами, снимать рабочих и инженеров с его «лич-ных» строек было прямым святотатством — автобаны, мо-нументальные партийные здания и находившаяся в моем ведении реконструкция Берлина доселе оставались непри-косновенными священными коровами.

— Я в отчаянии, — упрямо продолжал Тодт, желая выго-вориться. Мне пришлось встать и затворить полуоткрытую дверь в коридор, незачем лишние уши. — От нас в экстрен-ном порядке требуют завершения строительства заводов для производства пикировщиков в Австрии, но снабжение горючим с января сократилось до одной шестой минималь-ной потребности! От встреч с рейхсмаршалом Герингом я стараюсь уклоняться всеми силами — заявленная им программа развития авиапромышленности невыполнима принципиально, экономические требования завышены в разы! Но он ничего не желает слушать!

— Подождите, доктор, — сказал я. — Основной целью вашего министерства является наращивание производства вооружений для сухопутных сил в связи с вызывающей опа-сения ситуацией на Востоке. При чем тут форсирование развития авиапредприятий?

— Четырехлетний план как краеугольный камень эко-номики Рейха! — Тодт, противно сюсюкая, передразнил Германа Геринга. — И никакого внимания на объективную реальность! У меня, извольте видеть, нет прямого письмен-ного указания фюрера, а под геринговской четырехлеткой стоит его подпись! Приоритеты вам ясны, Шпеер? Войну надо заканчивать, и я не устану это повторять!


53

Я выдержал паузу. Фриц Тодт еще в минувшем ноябре на встрече в рейхсканцелярии напрямую высказал Гит-леру эту еретическую мысль. Другому такое с рук бы не сошло, но, во-первых, фюрер пребывал в отличном распо-ложении духа, во-вторых, министра защитил непререкае-мый авторитет, во многом завоеванный уникальной для нашего высшего руководства сдержанностью: в отличие от многих руководителей его ранга Тодт не испытывал стремления к раздражающей роскоши, почти не общал-ся со «старыми борцами» (хотя сам был членом партии с 1923 года) и предпочитал скромный образ жизни в кру-гу семьи.

Помнится, Гитлер тогда отшутился — мол, будь у Алек-сандра Великого в ближайших помощниках столь же осто-рожный экономист, вопрос похода в Индию был бы неза-медлительно снят, но зато крошечная Македония стала бы «эллинистической Швейцарией» и раем для бюргеров.

— Которых немедля вырезали бы фракийцы со спар-танцами, — не преминул добавить Мартин Борман, давно имевший зуб на доктора Тодта. На меня, впрочем, тоже: начальник Партийной канцелярии чудовищно ревновал всех, к кому фюрер испытывал уважение и дружеские чув-ства. — Нельзя сравнивать бездеятельное мещанское бла-гополучие с величайшей империей, построенной Алек-сандром!

Гитлер сделал вид, что на это замечание внимания не обратил, тотчас переведя разговор на другую тему. Однако выпад Бормана мне запомнился очень хорошо.

— Рано утром я возвращаюсь в Берлин самолетом, — устало сказал доктор Тодт. — Есть одно свободное место. Я охотно согласился бы взять вас с собой, заодно по дороге подробно обсудим насущные дела...

— Никаких возражений, — с готовностью отозвался я. — Время дорого, а поезд из Растенбурга будет идти около по-лусуток. Во сколько мне быть готовым?

54

— Машину подадут в половине седьмого, в восемь вылет. Буду вас ждать, господин Шпеер. С вашего позволения от-кланяюсь — попытаюсь выспаться...

Руки друг другу мы не подали, надеясь на скорую встречу утром. Рейхсминистр коротко кивнул и вышел за дверь.

Больше Фрица Тодта живым я не видел.

* * *— Очень, очень хорошо, — Гитлер, неожиданно разру-

мянившийся, в приподнятом настроении и с искренним интересом разглядывал любительские фотографии с Нюрн-бергской стройки, завалявшиеся у меня в саквояже еще с декабря. — Вот этот снимок мне особенно нравится — ваша идея с отражением Конгрессхалле в водах пруда изу-мительна!

Я польщенно улыбнулся: фотографию делал самостоя-тельно, с наиболее удобного ракурса, от южного берега озе-ра Дютцендтайх, на берегу коего и воздвигалась громада Конгрессхалле, Зала Собраний.

— Мой фюрер, вообразите, какой эффект даст вечерняя подсветка здания прожекторами...

— Прожекторами с блекло-голубыми светофильтра-ми, — дотошно уточнил Гитлер. — Мрамор отделки будет выглядеть колоссальной ледяной глыбой, айсбергом эпиче-ских размеров, рассекающим волны!

Все-таки я сумел развеять хандру фюрера, стоило лишь затронуть его излюбленную и тщательно вынашиваемую мечту — комплекс партийных съездов в Нюрнберге, где строительство пока еще продолжалось, пускай и не с дово-енным размахом. Он лишь сожалел, что снимков чересчур мало, а ведь так хотелось бы взглянуть на уже завершенную внутреннюю колоннаду, под сводами которой без затрудне-ний проедет танк Pz.IV! — Да по сравнению с вашим безу-пречным творением римский Флавиев амфитеатр выглядит детской песочницей!


55

...После того, как ушел доктор Тодт, я собрался прилечь до утра, однако в дверь постучали и на пороге комнаты по-явился Николаус фон Белов.

— Фюрер приглашает вас в свой кабинет, господин Шпеер.

Я мельком взглянул на часы: двадцать минут первого. Бо-юсь, вздремнуть не получится.

— Сообщите, что буду незамедлительно, — сказал я адъю-танту, отыскал взятые с собой в Днепропетровск матери-алы, способные сейчас заинтересовать Гитлера, и отпра-вился в гости. Поздний прием в личных апартаментах, как и всегда, свидетельствовал о расположении и дружеских отношениях.

Сперва фюрер произвел то же впечатление, что и за ужи-ном, — расстроен и устал. Обстановка кабинета, в отличие от Бергхофа или рейхсканцелярии, подчеркнуто скупая, «походная», с жесткими стульями, мрачноватыми гравюра-ми на стенах и безыскусными овальными плафонами для ламп. Ничто не должно отвлекать от работы.

Изучив за долгие годы темперамент и увлечения Гит-лера, я сделал вид, будто спохватился, что забыл показать последние фотографии «Города партийных съездов», сде-ланные мною в один из солнечных дней позапрошлого ме-сяца, когда я на два дня оказался в Нюрнберге с плановой инспекцией строительства.

Преображение было почти мгновенным. Фюрер извлек из кармана кителя футляр для очков: «Дайте-ка, дайте взглянуть. Почему вы раньше молчали?»

Более чем на полтора часа мы исчезли из реального мира. Хайнц Линге принес блюдо с пирожными, кофе для меня и травяной чай для Гитлера, едва заметно подмигнул от двери (объяснимая фамильярность — доволен, что я по-зволил шефу развеяться), после чего оставил нас наедине.

Я не психолог, но в такие моменты мне казалось, что я вижу настоящего Адольфа Гитлера, а не один из его

56

сценических образов, которые он скрупулезно разрабаты-вал и традиционно использовал на публике. Маски древ-негреческой пьесы, в точности по Софоклу: величие, гнев, надменность, дружелюбие, участие — фюрер с необычай-ной легкостью менял их по несколько раз на дню.

Однако именно сейчас все наносное было отброшено, и я видел перед собой не вождя германской нации, не глав-нокомандующего, обремененного титанической борьбой на тысячекилометровых фронтах, а пожилого архитекто-ра-любителя в круглых очках с простой оправой, увлеченно рассуждающего о тонкостях строительства, в которых и не каждый выпускник университета разбирается. Он даже по-зволял себе подтрунивать над своим детищем:

— Два года назад французы в журнале «L’Architecture d’Aujourd» ругали меня за пристрастие к крупным архитек-турным формам. Шпеер, вы сами показали мне статью? Не-соразмерность запросов и возможностей, видите ли! Как прикажете отвечать на подобные выпады? Я, разумеется, промолчал — не объявлять же во всеуслышанье, что под-данные Рейха обиделись бы на фюрера за упадническую мелочность и отсутствие размаха, тогда как декларируется создание Тысячелетней империи?!

— Да, май тридцать девятого, — этот эпизод мне хорошо запомнился. — Они еще сравнивали вас с Луисом Саллива-ном, подчинившим себе крупнейшую страну Европы...

— Вызывающая чепуха! — возмущенно воскликнул Гитлер. — Невежественные дилетанты! Салливан уверял, будто форму в архитектуре диктует функция! Посмотри-те на американские города, Нью-Йорк, Чикаго! Бездушие, лапидарность в формах, абсолютное отсутствие эстетики и сплошной функционализм, вызывающий одно отвраще-ние! Я иногда стыжусь того, что стиль «Баухаус» родился именно в Германии — надо было только додуматься: «Ути-литарное и удобное по определению красиво!» Еврейские бредни! Не удивлен, что последователи «Баухауса» сейчас


57

58

обосновались в Америке и в Палестине, под английским крылышком!

Я согласно покивал: «Staatliche Bauhaus», архитектурное объединение из Дессау под руководством Людвига Миса ван дер Роэ, провозгласило «интернациональную утили-тарность» ведущей концепцией в строительстве, наплодило в Веймаре и даже в крупных городах ужасающих коробок в стиле «стекло-бетон» и вполне справедливо вызвало гнев Гитлера — «Баухаус» разбежался в 1933 году, сразу по при-ходу фюрера к власти, что само по себе показательно.

Часть тамошних архитекторов вернулась к традицион-ным формам, часть эмигрировала и поливала нас грязью в американских газетах — допустим, руководитель «Бауха-уса» Вальтер Гропиус, сперва уехавший в Англию, а затем в Северную Америку, заявлял, будто объединение «было разгромлено штурмовиками», хотя перед НСДАП в 1933–1934 годах стояли куда более важные задачи и «утилитари-стов» тогда никто и пальцем не тронул — сами предпочли покинуть ниву национальной архитектуры.

Одновременно Гитлер полагал неоклассическое здание германского посольства в Санкт-Петербурге*, построенное ван дер Роэ и Петером Беренсом перед Великой войной, ис-ключительным образцом нордического зодчества...

Разговор шел в нужном мне направлении. Я припомнил свои невеселые приключения в Днепропетровске, сказав, что большевики отошли от модернистских направлений в архитектуре и возвращаются к традиционным формам — я видел жилые здания недавней, предвоенной постройки с колоннами дорического ордера, поддерживающими ба-люстраду со скульптурами, а новый корпус университета, законченный в 1936 году, мало чем отличается от моих соб-ственных работ.

*Здание постройки 1912 года сохранилось до сих пор, Исаакиевская площадь, д. 11.


59

Нашлась и фотография — конечно, не слишком каче-ственная, с сугробами и кучами щебня на переднем плане. Следы войны. Фюрер покачал головой:

— У Сталина, бесспорно, есть архитектурный вкус. Облик полностью соответствует задачам школьного воспитания, строго и торжественно. Расскажите лучше, как вы там жили, в южной России? Я недаром заметил, что вы похудели.

Прекрасно. Он сам попросил! К моему огромному со-жалению, превратные, а то и совершенно неверные пред-ставления Гитлера о настроениях и событиях на фронте проистекают из-за того, что окружение старается оградить его от «неприятной» или «нежелательной» информации; особенно в этом преуспел Мартин Борман — вот уж поис-тине злой гений! Надеюсь, у меня получится кратко и емко обрисовать действительное положение дел.

Фюрер слушал благосклонно, задавал уточняющие во-просы, соглашался с отдельными моими выводами. И одно-временно становился все более отчужденным. Когда я с предельной осмотрительностью намекнул на пессимистич-ные пророчества Фрица Тодта, Гитлер сурово оборвал:

— Я знаком с особым мнением рейхсминистра вооруже-ний Тодта. Просил бы впредь таковое при мне не озвучивать. Как всякий интеллигент, господин Тодт излишне... — фюрер пожевал губами, подбирая верное слово. Ограничился без-обидным: — Излишне впечатлителен. Хорошо, я считаю, что Ваше ходатайство о переводе части рабочих Трудового фронта на восток оправданно. Подготовьте к утру соответ-ствующую директиву, я подпишу.

— К утру? — озадачился я. — Но в восемь я собирался вылететь в Берлин. Впрочем...

Сейчас около трех пополуночи. Гитлер просыпается при-мерно в десять или в половину одиннадцатого, кроме того, я так и не поборол недосып прошедших дней. Тем временем фюрер может и передумать, такое на моей памяти случа-лось не раз.

60

Мир не рухнет, если я задержусь в Растенбурге на день-другой.

— Вот что, Линге, — пожелав Гитлеру спокойной ночи и уверив, что к завтраку все необходимые документы будут составлены, я покинул кабинет и сразу наткнулся на везде-сущего камердинера. — Будьте добры, сообщите доктору Тодту, что я задерживаюсь в ставке, и принесите извине-ния от моего имени. Может быть, передать через дежурных адъютантов, если вы ляжете отдыхать?

— Будет исполнено, господин Шпеер, — кивнул обер-штурмбаннфюрер. — Доложу лично. Добрых снов, доктор.

Я провалился в глубокий мягкий сон почти мгновенно. Успел подумать о нюрнбергском строительстве — фюрер вновь сумел внушить мне непререкаемый оптимизм: наш общий замысел непременно будет реализован! И это пре-красно.

* * *Разбудил меня дребезжащий телефонный звонок. — Алло? Шпеер? Шпеер, это вы?Речь была возбужденная, срывающаяся.— Кто говорит? — я спросонья помотал головой. — Карл Брандт! — Брандт? — я не без труда узнал голос личного врача

фюрера. — Отчего вы кричите? Что стряслось? — Фриц Тодт только что погиб в авиационной ката-

строфе! — Что?! — Самолет разбился в лесу Гёрлиц! Боже мой... Выжив-

ших нет! Я аккуратно положил трубку. Если бы я не задержался до глубокой ночи у Гитлера...Если бы он не уступил в вопросе с рабочей силой для вос-

точных железных дорог...Если бы...


61

* * *...Ранним утром 8 февраля, когда доктор Брандт паниче-

ским тоном сообщил мне о гибели Фрица Тодта, я предпо-лагал, что часть его многочисленных обязанностей ляжет на меня.

Доктор Тодт занимался не только производством во-оружений: в его ведении находилось управление всем дорожным строительством, всей воднотранспортной ин-фраструктурой, включая мелиорацию, отвечал он и за электроснабжение Рейха; да еще четырехлетний план под руководством Геринга, технический отдел в НСДАП, пред-седательство в объединении технических союзов — нагруз-ка колоссальная. Девять десятых основных индустриаль-ных программ были сосредоточены в его руках, а ведомство Тодта давно переросло статус обычного министерства, пре-вратившись в колоссальный государственный концерн.

Гитлер и раньше предлагал мне помочь Фрицу Тодту — например, взяться за работы по возведению Атлантиче-ского вала. Я с трудом сумел отговориться, приведя вполне логичный довод: оборонительные сооружения и выпуск во-енной техники настолько крепко связаны между собой, что разделять их бессмысленно, это внесет дополнительную не-разбериху.

Фюрер неожиданно согласился, уняв свою неизбывную страсть к кадровым перестановкам, но в то же время про-зрачно намекнул, что министр Тодт переутомлен и мне рано или поздно придется принять хотя бы строительный сег-мент, поскольку в этом вопросе я преотлично разбираюсь.

Вторым сигналом стало мое декабрьское назначение на восстановительные работы в России; фактически я возглав-лял «пожарную команду», работавшую в тесном сотрудни-честве с «Организацией Тодта». И вот теперь, после того как ее глава неожиданно погиб, отвертеться уже не получится, хотя я никогда не стремился получить официальную госу-дарственную должность — в таком случае мне придется

62

уделять стройкам в Берлине и Нюрнберге, главному своему делу, куда меньше времени...

Утром в столовой «Вольфшанце» только и разговоров было, что о произошедшей катастрофе. Николаус фон Белов, смотревшийся мрачнее грозовой тучи, не преминул напом-нить о вчерашнем разговоре — доктор Тодт полетел в Бер-лин на He.111, а ведь его неоднократно предупреждали!

— Насколько мне известно, — раздраженно ответил я, — из тысячи трехсот выпущенных на сегодняшний день самолетов этого типа абсолютное большинство потеряны в боях, а не в результате аварий! Что же, из-за нелепого случая прикажете окончательно закрыть программу про-изводства бомбардировщиков? Вы можете объяснить, что вообще произошло? Почему?

Фон Белов ничего толком ответить не сумел — самолет взлетал при хорошей погоде и отличной видимости, под-нялся на небольшую высоту, а затем... Затем произошло непонятное, рассказы свидетелей противоречивы. Со слов военных, охранявших аэродром, «Хейнкель» якобы взор-вался в воздухе, но спасательная команда, немедленно от-правленная к месту падения, не обнаружила большого раз-броса обломков, как обычно происходит в таких случаях. Следствие ведется.

— Вам невероятно повезло, господин Шпеер, — заклю-чил полковник фон Белов. — Кажется, вы собирались ле-теть вместе с Фрицем Тодтом?

Я невольно содрогнулся. После полудня меня отыскал шеф-адъютант, группенфю-

рер Юлиус Шауб, — выражение на его широком лице было настолько многозначительным, что я понял: надвигается неизбежное.

Гитлер принял меня в той самой комнате, где мы разго-варивали ночью. Сразу дал понять, что встреча не частная, а официальная, и он встречается со мной как рейхсканцлер Германии.


63

— Мой фюрер, позвольте выразить самые искренние со-болезнования...

— Да-да, благодарю вас, — как-то слишком быстро произ-нес Гитлер и отвел взгляд. — Это очень болезненная потеря. Вот что... Господин Шпеер, я принял решение назначить вас преемником доктора Тодта во всех должностях. Поздравляю.

И протянул руку. Я решил, что ослышался или фюрер выразился неточно. — Безусловно, я приложу все силы, чтобы достойно вы-

полнить все строительные программы, которые находи-лись в ведении Фрица Тодта...

— Во всех должностях, — повторил Гитлер, выделив эту фразу голосом. — Приказ о вашем назначении министром, отвечающим за выпуск вооружений и боеприпасов, подпи-сан.

— Но я в этом ничего не понимаю! — от неожиданности я дал волю эмоциям, повысив голос. — Я не могу поручить-ся, что справлюсь с поставленной задачей!

— Справитесь, — уверенно сказал фюрер. — Другой кан-дидатуры у меня попросту нет. Вы отличный технический специалист. Свяжитесь из Растенбурга с министерством, выезжайте в Берлин и приступайте. Вы свободны, господин Шпеер.

— Разрешите? — только я собирался повернуться к две-ри, в кабинет заглянул Юлиус Шауб. — В приемной нахо-дится рейхсмаршал Геринг, только что приехал. Настаивает на срочной встрече. Вы его не вызывали.

— Хорошо, пусть войдет, — фюрер преувеличенно тяже-ло вздохнул и посмотрел на меня едва ли не страдальчески. Геринг раздражал его еще со времен провала воздушного наступления на Англию осенью сорокового года. — Доктор Шпеер, останьтесь, кажется я знаю, зачем он здесь...

Позже мне рассказали, что рейхсмаршал примчался в ставку на личном поезде из Роминтенской пущи, где вы-строил поместье рядом с превращенной в музей охотничьей

64

усадьбой кайзера Вильгельма II. Он и саму усадьбу однаж-ды собирался занять, да Гитлер одернул — такие памятни-ки должны принадлежать германскому народу!

Учитывая, что от Роминтена до ставки было не меньше ста километров, Геринг бросился в Растенбург, едва ему со-общили об авиакатастрофе.

Рейхсмаршал себе не изменил. Светло-голубой с золотом китель, белые брюки, запах дорогих духов и зачесанные назад волосы, уложенные с помощью бриолина. Геринг лу-чился энергией, никакого следа часто налетающей на него хандры или апатии. Складывалось впечатление, будто он отчасти радуется происшедшему — всем известны веч-ные конфликты Геринга с Фрицем Тодтом, которого шеф Люфтваффе полагал докучливой помехой для реализации собственных грандиозных планов. Достаточно вспомнить программу развития авиационной промышленности, по мнению Тодта заведомо обреченную на провал.

Последовали очень скупые и формальные слова сочув-ствия. Фюрер молчал, только кивнул в ответ. Меня рейхс-маршал и вовсе игнорировал — не бог весть какая персона, подумаешь, архитектор, вхожий к Гитлеру!

— Мой фюрер, — Геринг предпочел сразу взять быка за рога, никаких дипломатических увертюр. — Полагаю, в данных обстоятельствах будет разумно, если я приму функции доктора Тодта, которые он исполнял в рамках Че-тырехлетнего плана! Вы знаете, насколько глубокие про-блемы возникали в результате его вмешательства, теперь я сумею устранить эти шероховатости и...

Рейхсмаршал осекся, наткнувшись на пристальный взгляд Гитлера — когда требуется, фюрер умеет остановить зарвавшегося сановника без единого слова. Магнетизм какой-то, других слов и не подберешь!

— Преемник Тодта только что назначен, — холодно ска-зал он. — Представляю вам имперского министра Шпеера, господин рейхсмаршал.


65

Это прозвучало настолько недвусмысленно, что Геринг моментально растерял боевой пыл — на его лице про-скользнули сразу несколько быстро сменяющих друг дру-га выражений. Обида, разочарование, по-моему, даже испуг — прямой отказ фюрера мог означать все более рас-тущее отчуждение между вождем и его давним соратни-ком. Однако он быстро собрался, придал себе уверенный вид и сказал вкрадчиво:

— Простите, мой фюрер, но я не хотел бы принимать участие в похоронах Фрица Тодта, поскольку всем известно о существовавших между нами острых разногласиях. Это будет выглядеть неприлично...

— Неприлично будет выглядеть, — Гитлер продолжал гипнотизировать рейхсмаршала немигающим взглядом крупных голубых глаз, — если второй человек в государ-стве не появится на церемонии, посвященной памяти по-гибшего министра Рейха. Вы все поняли?.. Министр Шпе-ер, ступайте, а нам с господином Герингом еще найдется что обсудить.

Рейхсмаршал посмотрел на меня угрюмо. — Вы с ума сошли! — перед тем, как группенфюрер Шауб

затворил дверь, я расслышал, как Гитлер в голос рявкнул на командующего ВВС. — Что подумает нация, если...

Фюрер начал кричать. Это значит, он раздражен не на шутку и собирается указать рейхсмаршалу на его место. По большому счету не столь уж и великое, после английского фиаско.

Ох. Боюсь, в лице Геринга я нажил серьезного врага. Обо-ротная сторона медали.

Делать нечего: назначение оформлено, пути назад нет. Как я это выдержу, сумею ли управиться с огромным и слож-ным хозяйством Тодта — совершенно другой вопрос. Я не разбираюсь в специфике, никогда не служил в армии, мое знакомство с «вооружениями» ограничивалось охотничь-ими ружьями в чужих коллекциях (я сам не охотник и не

66

умею стрелять!) да сломанной пушкой в Днепропетровске, которую мы осматривали на случай внезапного появления русских...

— Не знаю, поздравлять или сочувствовать, — Хайнц Линге явился в комнату связистов, где я разговаривал с Берлином, а именно с обер-регирунгсратом Конрадом Хааземаном, фактическим заместителем Фрица Тодта. Ха-аземан вызвался немедля вылететь в Растенбург, чтобы ознакомить меня с текущими делами, самолет должен при-землиться ближе к вечеру. — Господин Шпеер, я не слиш-ком ошибусь, если скажу, что случившееся отбило у вас охоту к полетам?

— Вы очень точно описали мое настроение, Линге. А в чем дело?

— Распоряжение фюрера, для вас подготовят спецпоезд. Отправление за полчаса до полуночи.

Очередной знак внимания, причем исключительный. Поскольку Гитлер никогда ничего не делает просто так, эта демонстративная любезность даст понять всем недобро-желателям, что в случае возникновения трений с высшими чиновниками уровня Геринга я в любом случае получу под-держку рейхсканцлера.

На моей памяти фюрер лишь дважды разрешал пользо-ваться своим поездом: в число избранных входили адмирал Дениц и, в знак особого расположения, Винифред Вагнер, невестка знаменитого композитора и руководительница Байройтского оперного фестиваля.

Я оказался третьим.

* * *...Вместе с Конрадом Хааземаном мы прогуливались по

скупо освещенной платформе вокзала «Вольфшанце». По-сле заката начался снегопад, начало мести. Вместе с нами в Берлин ехала и Ева Браун, очень расстроенная смертью


67

доктора Тодта — обычно она гостила в ставке недолго, предпочитая Берлин или Бергхоф.

По левую руку на запасном пути стоял поезд «Азия», при-надлежащий Герингу, — вагоны были выкрашены в мра-морно-белый цвет, рейхсмаршал и тут предпочитал оста-ваться экстравагантным.

Мы отправлялись в путь на «Америке», большинство спецпоездов для высших должностных лиц носили геогра-фические названия. Роскошь совершенно непозволитель-ная — семнадцать вагонов, из них две платформы с зе-нитными орудиями, два мощных локомотива. И ведь не откажешься, это решительно невозможно...

— Зато не будем стоять на каждом полустанке, — Ха-аземан уловил мои мысли. — Высший приоритет в движе-нии. Утром окажемся на Силезском вокзале и сразу поедем в министерство, ваше расписание на ближайшее несколько дней я составил. Одиннадцатого числа похороны доктора Тодта, тринадцатого совещание в Министерстве авиации под руководством фельдмаршала Эрхарда Мильха с дирек-торами промышленных предприятий... Не волнуйтесь, го-сподин Шпеер, вы быстро втянетесь в новый ритм работы.

Я ничего не ответил. Только сейчас пришло окончатель-ное осознание того непреложного факта, что направление моей жизни изменилось навсегда. Я долго оттягивал этот момент, всеми силами пытаясь устраниться от государ-ственной службы, но с судьбой не поспоришь.

Любопытно, не окажись я случайно в Растенбурге, состо-ялось бы это назначение или нет? Гитлер частенько прини-мает решения импульсивно, кроме того, в своей единствен-ности и неповторимости я глубоко сомневаюсь. Может быть, фюрер полагает, что, заменив мною строптивого и не-уступчивого Тодта, сумеет избежать имевшихся прежде не-разрешимых разногласий?

— Прошу пройти в вагон, господа, — окликнул нас стю-ард в форме СС. — Поезд отправляется.

68

— II —ЦЕЛЬНО И ОБЪЕМНО

Имперский протекторат Богемия и Моравия, Прага.

19–23 мая 1942 года

«Кондор» шел над покрытым хвойным лесом Рудным хребтом, по левому борту прекрасно различалась гора Фих-тельберг, самая высокая точка Саксонии. Пройдет еще не-сколько минут, и самолет покинет воздушное пространство Рейха — формально Богемия в состав империи не входит, оставаясь странным государственным образованием под германским протекторатом и с германским же руковод-ством, при этом имея собственное правительство и прези-дента, Эмиля Гаху.

С минувшего февраля мне по рангу полагался собствен-ный Fw.200, почти такой же, как у фюрера, — с одиннадца-тью креслами в пассажирском салоне, белыми шторками на иллюминаторах и стюардом. От услуг последнего я отказал-ся: незачем занимать лишнее место, способное пригодиться одному из моих ближайших помощников, а кроме того, са-молет я использую в целях служебных, а не развлекательных.

После зимней трагедии в Растенбурге я начал относиться к авиации несколько предвзято, но ничего не поделаешь — преодолевать большие расстояния поездом или автомоби-лем не получится, время слишком дорого.

Герхард Найн в тот злосчастный день напророчил, буд-то мы «еще полетаем вместе». Так и вышло — капитан курьерской эскадрильи стал моим личным пилотом. Мы идеально сходимся характерами, поскольку Найн по тем-пераменту выраженный флегматик, терпеть не может су-ету и шум, к своим обязанностям относится ревностно, да и опыт немалый — начинал еще в «Люфтганзе» с 1931 года, а перед самой войной летал на «Кондоре» в Бразилию, куда планировалось открыть регулярную трансатлантиче-скую линию...


69

Сегодня наш путь лежал в Прагу — мое первое посеще-ние протектората в качестве официального лица; в про-грамме осмотр заводов фирм «Шкода» и BMM*, играющих значительную роль в военной промышленности, каковую я теперь возглавляю.

Его превосходительство Альберт Бертольд Конрад Гер-ман Шпеер, имперский министр вооружений и боеприпа-сов, глава «Организации Тодта», Генеральный инспектор по реконструкции Берлина и прочая, и прочая. Включая даже депутатство в рейхстаге от Западного округа столицы.

Мое превосходительство. Кто бы мог подумать, что этим все закончится.

* * *— ...Прага через двадцать минут, — командир Найн вы-

глянул из кабины. — Садимся в Ружине, аэродром Кбелы занят военной авиацией. В любом случае вас встретят, док-тор Шпеер, подтверждение по радио получено.

Внизу пестрели квадратики крестьянских полей, зия-ли угольные карьеры под Билиной, виднелась извилистая лента Влтавы. Безмятежный провинциальный пейзаж, Богемия недаром считается наиболее спокойной обла-стью, находившейся в прямой сфере влияния Германии. Никакого сравнения с оккупированной Югославией или Россией.

«Кондор» заложил крутой вираж — терпеть не могу рез-кий крен на борт, почему-то мне всегда кажется, что само-лет при таком маневре непременно завалится на крыло и разобьется. Я вцепился левой рукой в спинку стоящего впереди кресла и успокоился, когда машина выровнялась.

Ружине вполне узнаваем — архитектурную композицию пражского аэропорта я отлично запомнил по Всемирной

* Böhmisch-Mährische Maschinenfabrik AG, до оккупации Чехии — ČKD — Českomoravská Kolben-Daněk. Производитель танков 38(t) и САУ на его базе.

70

выставке в Париже 1937 года, где ее создатель, инженер Адольф Бенеш, получил золотую медаль и почетный ди-плом. Мне тогда достался гран-при за проект «Города пар-тийных съездов» в Нюрнберге.

Шасси «Кондора» коснулись бетонной полосы, капитан Найн уверенно и изящно вырулил к двухэтажном зданию аэропорта, над которым развевались два знамени — гер-манское и бело-красно-голубое, флаг протектората. За сте-клом иллюминатора виднелось несколько автомобилей, выехавших на летное поле.

Найн сам открыл дверь по левому борту, аэродромная служба моментально приставила легкий трап в семь сту-пенек.

Добро пожаловать в Прагу, господин рейхсминистр. Никак не могу привыкнуть к тому, что я стал одной из

наиболее влиятельных персон в стране — приятные, но до-кучливые мелочи в виде обязательных орденов, вручаемых в соответствии с протоколом при визитах глав дружествен-ных держав, государственная резиденция (я ею не пользу-юсь), высокое жалованье (никак не дотягивающее, правда, до моих гонораров за архитектурную деятельность) и про-чие сопутствующие чину привилегии не отменяли навяз-чивого внимания со стороны должностных лиц Рейха. По-ехать куда-либо инкогнито, как в старые времена, ныне невозможно, я стал узнаваем.

Вот и здесь не обошлось без встречи на высоком уровне. Я-то надеялся, что обойдусь скромным рандеву с предста-вителем министерства при канцелярии протектората, мож-но будет сразу приступить к делу, но...

С Рейнхардом Гейдрихом я мельком виделся несколько раз в Берлине, на приемах в рейхсканцелярии. Близко мы общались лишь однажды, перед Олимпиадой 1936 года — Гейдрих входил в Германский Олимпийский комитет, а я как раз помогал архитектору Отто Маршу спешно переде-


71

лывать проект стадиона в Берлине, вызвавший резкое не-удовольствие рейхсканцлера.

Дело дошло до того, что вспыливший фюрер хотел вовсе отменить игры, заявив, будто модернистская концепция стадиона с застекленными промежуточными стенами сма-хивает на террариум и ноги его там не будет — Адольф Гит-лер, как глава государства, в этот стеклянный ящик не по-лезет! Скандал едва удалось уладить, а когда Олимпийская арена была почти готова, с проверкой от комитета приехал Гейдрих, в те времена носивший звание группенфюрера.

Шесть лет назад он произвел впечатление очень целе-устремленного и серьезного человека, с прекрасным класси-ческим воспитанием, обходительного и вежливого. В форме СС он появлялся только на официальных мероприятиях, для визита на стадион Гейдрих предпочел строгий костюм иде-ального кроя, подчеркивающий спортивную фигуру, кото-рую несколько портили излишне широкие бедра.

Помню, что группенфюрер не перебивая выслушал меня и Отто Марша, благосклонно оценил проведенную рекон-струкцию, в итоге мы поболтали о перспективах команды Германии на играх (я интересовался греблей, а Гейдрих пен-татлоном и фехтованием), и на этом наше знакомство закон-чилось — впредь, тем не менее, при редких встречах в сто-лице или Оберзальцберге мы традиционно раскланивались.

— Здравствуйте, господин Шпеер, рад приветствовать вас на земле Богемии, — к самолету быстрым шагом подо-шел очень высокий блондин; рост по моей оценке не мень-ше метра девяносто. Внешне он практически не изменился, такие же резкие черты лица, широкий лоб философа, близ-ко посаженные глаза, нос с аристократической горбинкой.

Я сразу отметил, что привычного «Хайль Гитлер!» не по-следовало.

— Счел необходимым лично засвидетельствовать свое почтение и пригласить в свою резиденцию.

72

Я с трудом удержал вздох. Ненавижу официоз, мне гром-ких словес и в Берлине хватает.

— Добрый день, господин обергруппенфюрер, я поль-щен...

— Богемские наливки, хорошая музыка и приятная бесе-да, — понизив голос сказал Гейдрих и чуть улыбнулся углом рта. — Вам понравится.

Забавно. Неужели на этом протокольная часть и закон-чилась? Не ожидал.

— Прошу извинить, у меня очень напряженный график и... — Поверьте, никто не введет вас с курс дела лучше, чем

я, — уверенно сказал обергруппенфюрер. — Время к ше-сти, рабочий день на чешских предприятиях заканчива-ется. Вашу свиту разместят в Прагербурге, а вас, господин Шпеер, я похищаю. Сопротивление бесполезно.

— Свиту? — я невольно оглянулся. — Со мной только со-ветник министерства Штерн и референт комитета по про-изводству бронетехники...

— Вы скромняга, как погляжу, — несколько более пани-братски чем следовало, ответил Гейдрих. — Рейхсмаршал в апреле притащил сюда целый караван, полсотни раззо-лоченных дармоедов. Извините за резкость в оценках, но я предпочитаю называть вещи своими именами. Итак, едем. Разрешите представить, мой адъютант Герберт Ваг-ниц, он поведет машину.

Вагниц молча козырнул. — Это не слишком легкомысленно? — не без удивления

осведомился я. Обергруппенфюрер ездил на кабриолете «Мерседес 770» с открытым верхом, более того, не заме-чалось обязательной для чиновника такого ранга охраны. Только два автомобиля, предназначенные для моей кро-шечной «свиты». — Рейхсляйтер Франк в Польском гене-рал-губернаторстве...

— Сравнение некорректно, — Гейдрих устроился рядом со мной на заднем сиденье. — Польша и Богемия — это два


73

74

разных универсума, две почти не взаимодействующие все-ленные. А с учетом проводимой в генерал-губернаторстве политики, Гансу Франку скоро придется пересаживаться на танк; это не шутка, а реальность...

Я предполагал, что мы отправимся в Прагербург, Праж-ский град. Рейхспротектор Константин фон Нейрат занял в марте 1939 года пустующий и заброшенный два десятка лет назад дворец Габсбургов, отреставрировал его и оста-вил в наследство фактическому преемнику — формально Рейнхард Гейдрих «исполнял обязанности» отправленного в бессрочный отпуск Нейрата.

«Мерседес» неторопливо проехал по пригородам, выру-лил на шоссе Прага—Карлсбад, и двадцать минут спустя мы оказались в центре древней столицы.

На автомобиль Гейдриха с приметным номером «SS-3» никто не обращал и малейшего внимания, разве что редкие патрули да полицейские в темно-зеленых чешских кителях и смешных старомодных галифе козыряли вслед. Прага вы-глядела мирным городом. Магазины работают, хорошо оде-тые прохожие, в парке Летна, разбитом еще при Франце-Иосифе, играет духовой оркестр. Сущая идиллия.

— Вам решительно не о чем беспокоиться, господин Шпеер, — неторопливо объяснял обергруппенфюрер. — Звучит странно, но в свое время чехи ухитрились развязать «первую мировую войну», пятнадцатый век, гуситы. По-думать только, полтысячелетия назад эта полусонная на-ция поколебала устои всей Европы, разгромила несколько крестовых походов против гусовой ереси, чешские отряды разбойничали на пространстве от Литвы до Рейна и от Бал-тики до Венгрии!

— О нынешних богемцах такого не скажешь, — ото-звался я. Машина затормозила у поворота на набережную. В уличном кафе под бежевыми тентами расположились представительные усатые господа с развернутыми газета-ми в руках и женщины с детскими колясками. Теплый ве-


75

сенний ветерок доносил запах кофе и свежей выпечки. — Сплошная умиротворенность.

— На том и надорвались, — сказал Гейдрих. — Помните университетский курс истории? Разоренная и наполовину вымершая страна, «бескоролевье», трон от последнего чеш-ского Ягеллона, короля Людвига, переходит к Габсбургам. Которые, собственно, за несколько столетий накрепко вко-лотили в головы богемцев очевидную аксиому, гласящую, что германец — существо высшего порядка.

— Неужели эта уверенность крепка в них до сих пор? По-сле гибели Австро-Венгрии и двадцати лет республики?

— Менталитет нации есть вещь неизменная, доктор Шпеер. Знаете, как они почитают императрицу Марию-Те-резию? Мать отечества, не больше и не меньше — при этом чистокровная немка, Марию-Терезию сейчас запросто при-няли бы в женское подразделение СС-хельферин, не прове-ряя родословную на предмет предков-евреев!

Я мельком отметил, что обергруппенфюрер не чурается черного юморка, и это хорошо: люди, принципиально ли-шенные чувства юмора, мне несимпатичны, да и работать с ними трудно.

Гейдрих непринужденно продолжал:— Уверяю, у моей администрации нет никаких проблем

с богемцами — из семи с половиной миллионов населения протектората больше восьмисот тысяч вступили в орга-низованные нами профсоюзы, местная полиция лояльна, люди законопослушны и трудолюбивы. Гражданское пра-вительство Эмиля Гахи и премьера Крейчи полностью сле-дует в русле политики Рейха, сын министра просвещения Моравеца поступил на службу в СС... Больше нам от Боге-мии ничего не требуется, ведь верно?

Я только головой покачал. Успехи Рейнхарда Гейдриха на протекторском поприще были общеизвестны и вызывали жгучую зависть у отдельных руководителей оккупирован-ных областей.

76

Упомянутый Ганс Франк так и не сумел навести поря-док в Польше, куда хуже дела обстояли у Вильгельма Кубе в Генеральном комиссариате Вайсрутения, несколько по-спокойнее было на Украине, управляемой Эрихом Кохом. Но в любом случае все новоприобретенные земли к востоку от Одера не шли ни в какое сравнение с благоденствующим протекторатом.

И я не думаю, что в этом процветании заслуга «ментали-тета чешской нации», о котором Гейдрих упомянул не без оттенка пренебрежения, — обергруппенфюрер построил тут маленький «частный Рейх». Для себя. Личное благо-устроенное поместье размером с целую страну.

К моему удивлению мы не поехали к холму Прагербург, над которым главенствовали готические башни собора Святого Вита, а свернули на Карлов мост и оказались на восточном берегу Влтавы. Позади остались площадь Кре-стоносцев и собор Святого Франциска, «Мерседес» напра-вился вверх по Роханьской набережной.

Обергруппенфюрер решил показать гостю Прагу? Но я бывал тут раньше, в тридцатых!

— Я живу за городом, — пояснил Гейдрих в ответ на мой вопрос. — В Паненских Бржежанах... Кошмарный язык, я научился верно произносить это название только через два месяца. Поместье совсем недалеко, по Дрезденскому шоссе на север.

Мы с ветерком промчались по асфальтированной дороге, на обочинах сохранились довоенные черно-белые указате-ли «Drážďany-Dresden-Dresno. 145 km». Поворот направо, к небольшой чистенькой деревеньке.

— Это было монастырское владение, еще с XIII века, — не уставал просвещать меня Гейдрих. — Поселок крошечный, меньше пятисот жителей, из них около трети судетские немцы. Сразу за ним частное владение, в прошлом веке принадлежавшее графу Матиасу фон Ризе-Шталльбургу, он и построил тут замок примерно сто лет назад...


77

— Неужели? — я вздернул бровь, ожидая увидеть имен-но «замок» в классическом понимании. Мы подъезжали к двухэтажному дому в стиле позднего барокко с двускат-ной черепичной крышей. Неподалеку виднелся купол ча-совни, выстроенной в аналогичной манере. Парк, мра-морные чаши на квадратных постаментах, английские клумбы. Видно, что за усадьбой ухаживают. Охраны я сно-ва не заметил.

— Считайте это слово метафорой, — обергруппенфюрер распахнул дверцу автомобиля. — Если заинтересуетесь, после обеда я провожу вас на холм, там находится «Верх-ний замок» начала тысяча семисотых годов, в виде форта, а перед вами — обычный жилой дом не самого богатого австро-венгерского аристократа. Вернее, разорившего-ся аристократа: перед Великой войной поместье за долги конфисковал банк и перепродал еврейскому коммерсанту Блоху, сбежавшему в Америку после аншлюса Судет и пере-хода Богемии под протекторат. Усадьбу конфисковали, сна-чала тут поселился фон Нейрат, а по его уходу с должности в Бржежаны перевез семью я... Будьте как дома, господин Шпеер, никаких китайских церемоний.

* * *В гостях у четы Гейдрих я действительно чувствовал себя

уютно. Во-первых, в семье тоже были дети, два мальчика и девочка, чинно поприветствовавшие «досточтимого го-сподина министра», когда обергруппенфюрер представлял меня домашним.

Во-вторых, госпожа Лина Гейдрих фон Остен, как и моя Маргарет, этой весной ждала ребенка — малыш должен ро-диться в следующем месяце. Тем не менее устраняться от обязанностей гостеприимной хозяйки Лина не собиралась и тотчас пригласила меня и мужа к столу.

В-третьих, фактический протектор Богемии и Моравии (при его-то почти неограниченной власти!) держал очень

78

скромный штат прислуги — богемец-лакей, воспитатель-ница из Ганновера для взрослеющих мальчиков и две по-жилые женщины из Бржежанов, помогавшие хозяйке на кухне. Лина предпочитала готовить сама.

Попомнишь тут Каринхалл Германа Геринга и его вызы-вающую оторопь роскошь, более напоминающую венский двор кайзера времен упадка Габсбургов! Фюрер считал по-местье рейхсмаршала «ужасной пошлостью» и предпочи-тал избегать приглашений в Каринхалл, но запретить Ге-рингу такое немыслимое расточительство или не решался, или удовольствовался тем, что дворец формально находил-ся «в собственности германского народа».

Беседовать за обедом о делах не принято, поэтому мы ограничились обсуждением чешской национальной кухни (по мнению госпожи Лины, слишком жирной и тяжелой) да новостями кинематографа — наряду с Берлином и Мюн-хеном Богемия в последние годы стала одним из крупней-ших европейских центров киносъемок, студии «Баррандов» и «Люцерна» снимали фильмы по заказам рейхсминистер-ства пропаганды, а Йозеф Геббельс питал далеко не всегда целомудренную страсть к чешским актрисам — история его давнего романа с Лидой Бааровой была общеизвестна.

— Пойдемте в курительную комнату, — предложил Гей-дрих после десерта. — Я сам не курю, но для гостей держу неплохой выбор сигар и трубочного табака. Заодно поста-раюсь осветить некоторые подробности нашего здешнего бытия — уверяю, таких сведений от промышленников или министерских сотрудников вы не получите. Они вряд ли способны видеть картину цельно, объемно, а мои возмож-ности более широки.

В этом вопросе я абсолютно согласен с обергруппенфю-рером — несмотря на «почетную ссылку» в Прагу, Рейнхард Гейдрих оставил за собой пост руководителя РСХА. Подо-зреваю, что повелитель Богемии является самым осведом-ленным человеком в империи.


79

Нет, не Гитлер, а именно он — фюрер зачастую предпо-читал устраняться от расстраивающей его информации, а ближайшее окружение этим охотно пользовалось, под-держивая пагубную тенденцию и не желая огорчать главу государства. В результате «цельности картины», о которой только что говорил Гейдрих, в ставке не наблюдалось, что вело к множеству неприятных коллизий...

Курительная была выдержана в классическом «габсбург-ском» стиле — деревянная обшивка стен, охотничьи тро-феи, несколько выцветших гобеленов, серебряные подсвеч-ники, камин. Обергруппенфюрер извлек из бара бутылку «Шато де Триак» двадцать девятого года, я набил трубку и расположился в кресле.

— Вы ведь не политик, господин Шпеер? — полувопроси-тельно-полуутвердительно сказал хозяин замка. — То есть никогда раньше не занимались политикой как таковой, верно? Не выступали на митингах и партийных съездах, не участвовали в принятии важных решений...

— Какие митинги, о чем вы? С моей чудовищной косно-язычностью? Перед большой аудиторией я теряюсь и не могу слова вымолвить!

— Знаю, — кивнул Гейдрих. — Оратор из вас никакой, помнится, в тридцать девятом году перед днем рождения фюрера вы поставили его в довольно неловкое положение.

Я вежливо посмеялся — было такое. Накануне пятиде-сятилетия Гитлера мне пришлось открывать для автомо-бильного движения новую трассу в Берлине, все ожида-ли, что я выступлю с трибуны перед Бранденбургскими воротами, но собравшаяся вокруг многотысячная толпа ввела меня в каталепсию и я выдавил в микрофон лишь две фразы: «Мой фюрер, докладываю о завершении стро-ительных работ �оси Восток—Запад”. Пусть дело говорит само за себя!»

Гитлер, привыкший к многословности соратников на торжественных церемониях, тогда поперхнулся воздухом,

80

возникла долгая пауза, и лишь полминуты спустя он сказал несколько слов в ответ. Потом, уже на банкете в рейхскан-целярии, фюрер с юмором заметил, что это была хорошая речь, одна из лучших, которые он когда-либо в своей жизни слышал. Больше меня к публичным выступлениям не при-нуждали никогда.

— Если вы не занимались политикой, то теперь полити-ка вплотную занялась вами, — продолжил Рейнхард Гей-дрих. — Как вы себя ощущаете в роли одного из ведущих министров? Не очень приятно, а?

Обергруппенфюрер попал в точку, причем весьма для меня болезненную. Не успел я занять кабинет на Пари-зерплац, 3, как оказался в вихре самых невероятных ин-триг, о каких прежде и подозревать не мог. Рейхсмаршал Геринг расценил мое назначение как покушение на его авторитет, все три рода войск в вопросах производства вооружений и разработки новых технологий тянули оде-яло на себя.

У меня ум за разум заходил, когда пришлось столкнуться с бесконечными спорами о «пределах компетенции» раз-личных ведомств и группировок — Министерство финан-сов, армия, флот, промышленность, смертно надоевший Четырехлетний план и, разумеется, неопределенные госу-дарственно-правовые формы моего министерства: не было даже документальной фиксации сферы моей деятельности и прямых обязанностей!

Кошмар, одним словом. Не будь прямой поддержки со стороны Гитлера, я бы столкнулся с ворохом принципиаль-но неразрешимых проблем и с позором ушел в отставку че-рез месяц после назначения.

— Описанное вами — никакая не политика, — ска-зал Гейдрих, выслушав мои осторожные жалобы на царя-щий в экономике и промышленности плохо управляемый хаос. — Видна ваша неопытность, господин Шпеер, уж про-стите за прямоту... Однако вы верно уловили направление:


81

основная опасность заключена не в русских армиях в засне-женных степях, не в английском флоте и не в гигантском по-тенциале Североамериканских Штатов, которым мы столь опрометчиво объявили войну в декабре. Нас погубит вну-тренняя борьба группировок, я это утверждаю не впервые, но никто не желает слушать. Может быть, хоть вы, человек новый, обладающий свежим и трезвым взглядом, поймете.

— Что именно мне следует понять? — То, о чем напрямую говорил покойный доктор Тодт.

Война в экономическом и военном отношении проиграна. Точнее, неминуемо будет проиграна, если сложившаяся у нас система продолжит действовать так, как действует сейчас, — с нажимом сказал Рейнхард Гейдрих.

С ответом я не нашелся. Меньше всего ожидал услышать подобные слова от руководителя РСХА.

— Я не утверждаю, что сама идея Четырехлетнего плана была порочной, — обергруппенфюрер предпочел не заме-чать моей растерянности. — Но его исполнение вызывает обоснованные и неприятные вопросы. Мало того, что эко-номика подчинена напрочь неспособному к кропотливой будничной работе Герингу, так еще из этой сферы изгна-ны мешающие его амбициям профессионалы. Я осознал, что мы подходим к краю бездны, после отставки Яльмара Шахта с поста министра и главы Рейхсбанка — его оценки полностью совпадали с мнением Фрица Тодта. Когда два че-ловека, занимающихся серьезным делом, утверждают одно и то же, к ним лучше прислушаться.

— «Большевизация экономики», — сказал я, припомнив резкие слова Шахта, за которые, по мнению многих, он по-платился министерским портфелем. — Количественный рост при снижении качества и эффективности. Я сталкива-юсь с этим ежедневно.

— Вот видите? — развел руками Гейдрих. — А я в свою очередь ежедневно получаю соответствующие донесения по линии нашего тихого ведомства. Валютные запасы

82

мизерны. Государственный долг в настоящий момент око-ло ста пятидесяти миллиардов марок, то есть не менее тре-ти всех денег, находящихся в обращении. И он продолжа-ет расти с устрашающей быстротой. Безумная кредитная политика, государственных векселей сейчас выпущено на двадцать пять миллиардов, но они ничем не обеспечены. Управленческий аппарат увеличился вшестеро по сравне-нию с тридцать четвертым годом. Вопиющий дефицит ква-лифицированной рабочей силы. Я могу привести десятки подобных примеров, впрочем, вы знаете обо всем ничуть не хуже меня — да только сведения разбросаны по десят-кам сводок, отчетов и рапортов.

— Цельная картина? — мрачно повторил я. — Но прости-те, почему вы завели этот разговор именно со мной?

— А с кем еще? — подался вперед Гейдрих. — С рейхс-маршалом? Или с управляющими его «Рейхсверке Герман Геринг»? С Борманом? С Гиммлером? Хорошо, предполо-жим, я составил подробный меморандум и отослал его фю-реру. Вообразим, что бумага прошла строжайшую цензуру Бормана и попала на стол канцлера. Что дальше?

— Боюсь, ничего, — я пожал плечами. — В лучшем слу-чае грозит очередная реорганизация, в худшем вы отправи-тесь вслед за Шахтом.

— Даже если вы попытаетесь лично переговорить с фю-рером? Используя ваше... э-э... влияние на Гитлера?

— Влияние? — Не прибедняйтесь, доктор Шпеер. Фюрер настолько

явно оказывает вам всемерную поддержку, что опасаться нечего. Мне докладывали о февральском совещании в Ми-нистерстве авиации. Вы произвели настоящий фурор — никто и никогда в Рейхе не вступал в должность подобным образом! Расскажите в подробностях, мне интересно. Не возражаете?

— Что вы, господин обергруппенфюрер, какие возраже-ния?..


83

* * *Гейдрих излагал чистую правду. Фактически тогда я ехал

во вражеский стан, и приятельские отношения с фельд-маршалом Эрхардом Мильхом ничего изменить не могли: Геринг продолжал считать меня прямым и опасным кон-курентом. Ничего не оставалось, кроме как попросить по-мощи у фюрера, прибывшего из Растенбурга в Берлин на похороны доктора Тодта.

— ...Даже так? — Гитлер, выслушав, посмотрел на меня поверх очков. — Понимаю вашу неуверенность, Шпеер. Поступим нестандартно: я без предупреждения приеду в министерство и буду ожидать в зале заседаний каби-нета министров. Если появятся затруднения или против вас кто-нибудь посмеет выступить открыто, смело пре-рывайте совещание и передайте присутствующим мое личное приглашение. Надеюсь, уж ко мне-то они прислу-шаются...

Когда требовали обстоятельства, фюрер умел произве-сти надлежащий эффект. Сразу после начала конференции, когда в пленарном зале Министерства авиации собрались высокие гости, — министр финансов Функ, руководите-ли промышленности, армейского и флотского отделов во-оружений, фельдмаршал Мильх от ВВС, уполномоченные по Четырехлетнему плану, — Гитлер в буквальном смысле этих слов с черного хода вошел в здание и, категорически запретив сообщать о своем визите, устроился по соседству, в «кабинетном» помещении.

Последовали не слишком оптимистичные выступления участников совещания о финансовых затруднениях и не-разберихе, создаваемой конкуренцией трех родов войск. Чиновники сходились в одном: остро требуется единона-чалие, одно руководящее лицо, которому будет подчинена вся структура.

Дальнейшее напоминало хорошо срежиссирован-ный фарс. Поднялся Вальтер Функ, устремил взгляд на

84

фельдмаршала и с патетикой героя дурной мелодрамы воскликнул:

— И кто мог бы лучше, чем вы, дорогой Мильх, подойти для этой роли? Вы, пользующийся полным доверием наше-го высокочтимого рейхсмаршала! Я полагаю, что говорю от имени всех присутствующих, когда прошу вас взять эту задачу на себя!

О моей скромной персоне никто не вспомнил — оказы-вается, обязанностями рейхсминистра вооружений и бое-припасов должен заниматься человек Геринга. Тот факт, что верноподданническое заявление Функа было заранее согласовано, никаких сомнений у меня не вызывал.

Ну что ж, введем в действие артиллерию главного калибра. Функ еще продолжал говорить, красочно расписывая, ка-

ких неслыханных успехов мы достигнем и какие скрытые резервы раскроем под руководством господина фельдмар-шала, как я незаметно подтолкнул Мильха локтем и сказал вполголоса:

— Эрхард, вы председательствуете? Прекрасно. Окажите любезность, прервите совещание — оно будет немедленно продолжено, но не здесь, а в зале заседаний кабинета, где нас ожидает фюрер.

— Фюрер? — развалившийся в кресле фельдмаршал вы-прямился и заморгал, будто спросонья. — Здесь?

— Здесь, здесь, — я с трудом сдержал торжествующе-сар-кастичную улыбку. — Извольте выполнять.

Я знал Эрхарда Мильха много лет, он являлся одним из редких людей в высшей иерархии государства, с кем мы вне официальной обстановки общались на «ты». Фельдмаршал умный человек, он моментально всё понял.

Мильх прервал щебетавшего жаворонком министра фи-нансов, сухо объявил, что предложение, безусловно, лест-ное, однако в настоящий момент он настолько загружен работой, что принять таковое не может. Лицо Функа изум-ленно вытянулось.


85

Объявили перерыв, я попутно успел вкратце проинфор-мировать собравшихся, что пятнадцать минут спустя нас примет рейхсканцлер Германии.

Гитлер обещание сдержал. Публично было дано распо-ряжение вычленить из Четырехлетнего плана задачи нара-щивания производства вооружений, прежде всего учесть потребности вермахта и флота (еще один завуалированный выпад в сторону Геринга) и передать их в ведение доктора Шпеера, известного своими организаторскими заслуга-ми в области строительства и сейчас, ради нашего обще-го дела, приносящего личную жертву, приняв на себя столь колоссальную ответственность...

— Надеюсь, вы отнесетесь к нему как джентльмены, — закончил фюрер. — И сотрудничество будет не только пло-дотворным, но и по-спортивному честным.

Я вышел из Министерства авиации триумфатором.

* * *— Это, знаете ли, carte blanche, — покачал головой Гейдрих,

выслушав. — «Как джентльмены»? Именно так и выразился? — Дословно. — Брависсимо, доктор. Изумительный дебют. Реакция

Мильха? — Спокойная, — ответил я и, подумав, добавил: — Есть

одна существенная деталь. В своей речи фюрер делал упор на оснащение армии и военно-морских сил, избегая темы Люфт-ваффе, поэтому Геринг остался при своем, да и фельдмаршал Мильх на меня не в обиде. Мы с ним вполне успешно сотруд-ничаем в последние недели, его рекомендации очень ценны.

— Хорошо, пускай. Но это не решает других проблем. Поднимемся в мой рабочий кабинет, покажу вам кое-какие любопытные документы. Вы приехали в Богемию с инспек-цией? Вот и оцените, как работает промышленность про-тектората. Точнее, на кого она работает. Равно и с какой эффективностью.

86

* * *— Но... Но как?.. — заикнулся я. — Как эта система во-

обще ухитряется существовать? Два с половиной часа спустя мы вновь спустились в ку-

рительную. Стемнело, в доме зажгли лампы. Сказать, что я остался в шоке от услышанного, значит не сказать ров-ным счетом ничего.

— Есть немаловажный объективный фактор, — Рейн-хард Гейдрих назидательно вытянул палец к потолку. — Ко-лоссальная инерция, оставшаяся от кайзеровских времен. Помните фразу Бисмарка о войне, выигранной германским учителем?

— Если быть совсем точным, «Битву при Кёниггреце вы-играл прусский учитель», — угрюмо процитировал я. — Да и вообще авторство этого афоризма принадлежит Оскару Пешелю*, Бисмарк лишь во всеуслышание повторил, а ре-портеры, как всегда, переврали. Но при чем тут...

— Да при том, что благодаря «прусским школьным учи-телям» у нас до сих пор осталось немалое количество вели-колепных профессионалов в большинстве отраслей. Чинов-ники, инженеры, военные. Заметьте, не новые «партийные кадры», не, простите, клошары, прыгнувшие после тридцать третьего года в гауляйтеры, имея семь классов образования и окопную школу Великой войны, а настоящие, крепкие специалисты. Которые и принимают на себя всю тяжесть.

— Получается, — со скупым смешком ответил я, — мы с вами, господин обергруппенфюрер, этими клошарами и являемся. С таким-то подходом.

— Отнюдь нет, — пожал плечами Гейдрих. — По край-ней мере, не вы, человек университетский и не воевавший. Я, наверное, тоже: поступил во флотское училище сразу после войны, а Кригсмарине — это элита, кодекс чести и,

*О с к а р П е ш е л ь (1826—1875) — выдающийся немецкий географ, профессор Лейпцигского университета.


87

с какой стороны ни посмотреть, глубокие знания, которые в курсантов вбивали упорно, старательно и на всю жизнь. Пояснить мысль?

— Потрудитесь. — Гармонию развития Германского Рейха прервала Пер-

вая мировая. И прежде всего в плане образования. Каче-ства человеческого материала. Мальчишки шли на фронт в семнадцать лет, пять лет на фронте отнюдь не способ-ствуют интеллектуальному развитию. Опыт исключитель-ный, да, но опыт и интеллект — это принципиально разные вещи. В итоге к 1918 году мы получаем огромную армию огрубевших недоучек, лишь ничтожная доля которых смог-ла себя преодолеть и пойти дальше. Послереволюционный кризис, ставка на грубую силу и безысходность социально-го положения довершили их формирование — оставалось отыскаться вождям, которые направят энергию этой мас-сы в определенном направлении. Такие вожди нашлись. Коммунисты. И мы. Мы в итоге победили, пообещав этим людям радужные перспективы и, что самое скверное, во многом реализовав обещания. Вчерашний штурмовик SA садится в кресло регирунгсасессора полиции, а результат? Много он там наработает?..

— Кажется, понял, — тихо сказал я. — Знаете, как-то пре-жде задумываться конкретно над этой проблемой не при-ходилось. Вы ведь абсолютно правы, господин Гейдрих!

— Еще бы, — удовлетворенно кивнул шеф РСХА. — Уяс-нили, наконец? Десятки, возможно, сотни тысяч дилетантов на управляющих должностях. Партия дала им возможность выдвинуться наверх, это прекрасно. За годы борьбы люди заслужили место под солнцем. Но партия не позаботилась о главном — о просвещении своих членов, я подразуме-ваю множество «старых борцов». Об их образовании, же-лательно профильном. Чиновник должен понимать, что он делает. Знать, как работает механизм, что приводит этот механизм в движение. Они — не понимают. Некоторые

88

догадываются, но интуитивно, народной сметкой, прису-щей низам.

Гейдрих умолк, перевел дух и продолжил полминуты спустя:

— В результате мы имеем безграмотных гауляйтеров и бургомистров, безграмотных руководителей над безгра-мотными исполнителями; имеем всеобъемлющее диле-тантство, пока что компенсируемое представителями стар-шего поколения, на чьих плечах всё и держится. Временно. Пока они живы и владеют нитями управления. Тодт, Шахт, Нейрат и многие другие уже за бортом. Причем кадровый кризис на всех уровнях, от вершин до низов. Помните, что во всеуслышание заявил генерал-полковник Франц Галь-дер? «Той пехоты, которая была у нас в 1914 году, мы даже приблизительно не имеем», и это опять же последствия Ве-ликой войны и крушения «германской школы»!..

«Потрясающая по своей глубине ересь, — не без смяте-ния подумал я. — Концепция “дилетантского государства” с таким же дилетантом во главе. Это проверка? Или Гей-дрих искренен?»

— Ваш взгляд, — мягко сказал обергруппенфюрер. — Взгляд изменился. Подозреваете меня в провокации? Брось-те, пожелай я навредить вам, доктор, нашел бы куда более примитивные и действенные способы, а не тратил несколь-ко часов драгоценного времени на информирование ми-нистра Шпеера о нависшей над всеми нами беде. Можете ничего не отвечать, просто примите мои слова к сведению.

— Вот почему вы здесь, в Праге? В почетной ссылке? — буркнул я, догадываясь. — Пытались озвучить эту мысль наверху? Разумеется, такое никому не понравилось.

— Третий Рейх, — без обиняков сказал Рейнхард Гей-дрих, — по вышеназванным причинам к сегодняшнему дню превратился в одно из самых нелепых государств в мировой истории. Впрочем нет, знаю еще одно, нелепее — Польша до 1939 года. Поляки вполне закономерно плохо кончили,


89

а теперь эта угроза замаячила перед нами. Если немедлен-но не предпринять мер к спасению. Впрочем, иногда меня посещает обдающая морозом мысль — слишком поздно.

— Но что же делать? — оторопело сказал я. — Не знаю, — обергруппенфюрер поднялся с кресла. —

Призываю вас подумать. Вечереет, завтра тяжелый день у обоих, лакей проводит вас в спальню. Завтрак в семь, ма-шину подадут к половине девятого утра. Спокойной ночи, доктор...

И ушел, оставив меня в состоянии, близком к полной опустошенности.

* * *Заснуть я не мог до полуночи. Ворочался, прислушивался

к чужим звукам, доносящимся из-за окна, включил лампу и попробовал читать прихваченный с собой из Берлина от-чет, но буквы прыгали перед глазами и я не мог отделаться от мысли, что сегодня не слишком умело сыграл роль Фау-ста, встретившегося с Мефистофелем.

Наконец, не выдержав, я облачился в домашний халат, оставленный в спальне прислугой, и спустился вниз, в об-ширную кухню. Включил свет. Нашел молотый кофе и са-хар, сварил на газовой плите сразу три порции — это других от кофе бодрит, а меня, наоборот, тянет в сон. Устроился на табурете, глядя в темное окно, выводящее на задний двор.

Надо попытаться еще раз вспомнить всё, что я когда-ли-бо слышал о Гейдрихе. Сплетни, мимолетные разговоры в кулуарах имперской канцелярии и на личных встречах с фюрером. Что-то мне рассказывали жена и Ева Браун, но эти сведения были настолько неинтересны, что со време-нем окончательно выветрились из головы.

И всё же, и всё же... Кое-что я помню. Очень у многих имелись веские основания Гейдриха не

любить, а то и опасаться. Слишком работоспособен, слиш-ком умен, невероятно быстрая и успешная карьера, чересчур

90

много власти в одних руках. Помнится, года два назад Мильх в приватном домашнем разговоре шепотом озвучил — «А что, возможно и преемник...», пускай было общеизвестно, что официальным преемником является рейхс маршал, уже тогда начавший терять былую популярность.

Кстати, о последнем. Именно Геринг, иногда способный блеснуть остроумием, запустил в обиход одно из заглазных прозвищ Рейнхарда Гейдриха — «Четыре “Х”», «Himmlers Hirn heißt Heydrich», безусловно, обидное для рейхсфюрера СС — «Мозг Гиммлера зовется Гейдрих», прозрачно наме-кая, что большая часть работы в этом ведомстве выполня-ется не Гиммлером, а его излишне шустрым заместителем.

На месте рейхсфюрера я бы непременно задумался, ибо шутки шутками, а в таком неслыханном гадюшнике, как высшие круги СС (уж поверьте, я знаю не понаслышке, мно-го лет был свидетелем тамошних интриг, о которых в рейхс-канцелярии были отлично осведомлены!), подсиживания, внутренние войны группировок и просто мелкие гадости конкурентам за чины и должности — дело самое обычное, можно сказать, житейское.

Гитлеру иногда приходилось лично вмешиваться и сво-ей волей решать возникавшие конфликты, после чего он частным образом жаловался мне на «отсутствие порядка» даже в столь влиятельной организации. Показательно, не правда ли?

Тем не менее Гейдрих стоял неколебимо, будто гранит-ный утес среди бушующего моря интриг. Однако в сентябре прошлого года он получает звание обергруппенфюрера и ге-нерал-лейтенанта полиции и одновременно с этим — какая неожиданность! — назначение с очевидным понижением: исполняющим обязанности рейхспротектора в Прагу.

Гейдриха под благовидным предлогом выставили из Берлина, это было очевидно любому наблюдателю. Убра-ли подальше, оставив, правда, в прежних чинах. Но в его кабинете на Принц-Альбрехтштрассе теперь расположился


91

группенфюрер Эрнст Кальтенбруннер, человек мне мало-знакомый и столь же малоприятный — без повышения, без официального занятия должности, но это всё равно знак.

Как это случилось, в чем причина — не знаю. Гитлер при мне не обмолвился и словом, любые разговоры в Ставке решительно (но без угрожающего тона) пресекал, а сле-довательно, можно сделать вывод, что господин обергруп-пенфюрер стал чересчур много себе позволять, вдобавок приобретя огромное влияние. Такое у нас мало кому про-щается.

Но с учетом вечернего разговора и тех документов, что показал мне Гейдрих, прошлогодняя история предстала пе-редо мной в совершенно ином свете.

Это уже не просто глухое недовольство. Это оппозиция. Не заговор, не подготовка к мятежу, а серьезная оппози-ция, которая понимает, что крах неизбежен. В чем Гейдрих и попытался настойчиво, но без ненужного воодушевления меня убедить.

И представляет эту оппозицию руководитель Главного имперского управления безопасности.

Дожили. Любопытно, как давно Гейдрих задумался? Явно не вче-

ра. И скольких сумел убедить? ...Спать, спать. В конце концов, мне еще предстоит вы-

полнять прямые служебные обязанности наступающим днем. А в свете открывшихся реалий это будет стократ сложнее.

* * *Богемия не зря именовалась «фабрикой Европы» — вслед

за распадом Австро-Венгрии и появлением на политиче-ской карте Чехословакии обитатели маленькой страны со-вершили изумительный экономический прорыв.

В 1928 году, всего через десять лет после окончания Первой мировой, Чехословакия вышла на десятое место

92

в мире по промышленному производству, а это, знаете ли, заставляет относиться к богемцам с уважением. Доста-точно вспомнить, что до войны чехословаки поставляли оружие почти всем странам Европы, а когда судьба Боге-мии окончательно решилась в Мюнхене, начали снабжать германскую армию. Чем весьма успешно занимаются до сих пор.

Успешно? Здесь я преувеличил. Благодаря стараниям тех самых «дилетантов», о которых в красках рассказывал мне вчера Гейдрих, богемское экономическое чудо преврати-лось в богемское экономическое чудище, на смертный бой с которым мне и пришлось выйти...

Наследство нам досталось богатое, не поспоришь. Огром-ные запасы угля в Судетах, развитая металлургия (орудия здешнего производства по качеству не уступают круппов-ским!), машиностроение, химическая промышленность, прекрасная транспортная сеть — всего не перечислить. Бриллиант из короны Габсбургов перекочевал к новым вла-дельцам.

Но, как водится, есть нюансы. Имя самому главному ню-ансу — концерн «Рейхсверке Герман Геринг». Монстр, соз-данный трудами «нашего высокочтимого рейхсмаршала», если повторять слова Функа на памятном совещании в Ми-нистерстве авиации.

— ...А я ничего не могу поделать, — разводил рука-ми мой собеседник, господин Антон Шенк, директор по снабжению предприятия BMM. Он как раз происходил из плеяды «старых профессионалов», для которых современ-ная экономика Рейха являлась одной леденящей кровь загадкой. — Хорошо, контракт на поставку машин для вермахта подписан, поставки согласованы, производство развернуто. Но как мне прикажете поступать, когда воле-вым решением... — Шенк поднял глаза к потолку, явно не решаясь упоминать громкие имена, — вольфрам и никель идут не нам, а в авиационную промышленность, где опять


93

же не используются напрямую, а отправляются на скла-ды: вдруг да понадобятся в среднесрочной перспективе? Это далеко не единственный пример! Отвечать за срыв по-ставок военного заказа для действующей армии придется мне... Возможно ли работать в таких условиях, господин министр? Как?

— Никак, — буркнул я. Несчастный директор исторгал вполне обоснованные жалобы на царящий в сфере снаб-жения бардак уже почти час. — Будьте добры, подготовьте бумаги по заказу на стратегические металлы и дайте мне телефон.

— Телефон? — недоуменно переспросил Шенк. — Именно. Давайте попробуем обойтись без долгих бю-

рократических согласований, запросов и переписки. «Ну, кто-то сейчас у меня получит, — не без злорадства

подумал я. — Все-таки в использовании административно-го ресурса и министерского авторитета есть свои малень-кие прелести!»

Разговор с берлинским управлением «Рейхсверке» занял ровно семь минут.

Да, это Шпеер. Что значит — «какой Шпеер»? Вы там со-всем ополоумели?! Да, извинения принимаются. А теперь, господин коммерции советник, слушайте меня очень вни-мательно... Доложите лично рейхсмаршалу? Докладывай-те, это даже к лучшему. Возражения? Прекрасно, в таком случае вам придется говорить лично с фюрером. Ах, ника-ких возражений?..

— Ваш заказ прибудет в Прагу послезавтра, — сказал я Шенку, положив трубку. Директор взирал на мою персо-ну, сняв пенсне и вытаращившись, будто увидел божество, спустившееся прямиком с Олимпа. Я пожал плечами: — А что вы хотели, Шенк? Привыкайте к новым методам ра-боты. И не стесняйтесь обращаться напрямую в будущем. На первом месте — требования армии, остальное второ-степенно!

94

Козырять именем Гитлера было с моей стороны несколь-ко опрометчиво, фюрер этого не любит, однако чиновник из корпорации Геринга не станет проверять, испугается. Ему достаточно знания о том, что министра Альберта Шпе-ера во всех начинаниях поддерживает лично канцлер — я постарался, чтобы эта информация за последние месяцы распространилась как можно более широко.

Предоставленный Гейдрихом автомобиль ожидал во дво-ре заводского управления BMM. Я постоял на крыльце, шумно втянул носом ароматы, с которыми теперь накрепко связана моя жизнь: угольный дым, горячий металл, крео-зот. Сидевший за рулем шарфюрер посмотрел на меня во-просительно: едем?

На часах половина седьмого вечера. Возвращаться в Бржежаны рановато, радушный хозяин за завтраком предупредил, что сам окажется дома лишь около девяти. Почему бы не заглянуть в Прагербург? Погода отличная.

— В крепость, — скомандовал я водителю, вольно рас-положившись на заднем сиденье «Мерседеса». — Хочу по-гулять.

Ненавязчивую охрану ко мне все-таки приставили. За моим автомобилем с раннего утра следовал неприметный «Опель» с еще более неприметными личностями в штат-ском, наверняка вооруженными чем-то очень действенным и эффективным. Конечно, обергруппенфюрер может себе позволить передвигаться по «собственному» городу без со-провождения, но не дай бог что-нибудь неприятное про-изойдет с господином рейхсминистром — бывали ведь слу-чаи, достаточно вспомнить покушение на Эрнста фон Рата в Париже в ноябре 1938 года.

Промышленный комплекс BMM расположен сравни-тельно недалеко от центра города на Колбеновой улице, до Прагербурга ехать не больше восьми километров. Град тер-ритория охраняемая, но меня заверили, что в Праге я могу посещать любые места, какие заблагорассудится. Главное


95

не соваться в подозрительные районы вроде Жижкова — да и то тамошняя дурная слава начала улетучиваться после того, как германские власти удалили из города всех цыган. Помню, лет шесть назад в городе было не так чтобы не про-толкнуться, не встретив цыгана, но число грязных попро-шаек оказалось существенно выше, чем в любой другой из посещенных мною столиц Европы.

Я покинул машину на Градчанской площади и неторо-пливо зашагал мимо резиденции архиепископа, прошел че-рез ворота Матиаша во второй двор. Неприметные лично-сти чинно шествовали следом, метрах в двадцати за мной. Удивительное дело, часовые не обратили на меня и малей-шего внимания, будто министра Шпеера тут и вовсе не было — уверен, господин Гейдрих постарался.

Наслаждаться изумительной архитектурой и дворцами Прагербурга не было ни малейшего желания. Хотелось по-думать в тишине и одиночестве — неприметные личности не в счет, в конце концов, они на службе и желания мне ме-шать не изъявляют. Дисциплина.

...Предъявленные мне вчера обергруппенфюрером досье на многих наших промышленников (как представляющих государственные структуры, так и лиц частных) поначалу показалось мне чем-то из области эсхатологической мифо-логии — ничего подобного попросту не может быть! Это ис-ключено! Это не оправдывается никакой логикой! Гейдрих же выкладывал на стол передо мной документы, подлин-ность которых не вызывала сомнений. И от каждой бумаги исходил запах беспрецедентного воровства и прямой госу-дарственной измены.

Примеры? Сколько угодно. Фирма «Société du Pneu Englebert», исходно бельгийская, теперь с преобладанием германского капитала. Ее основатель, Оскар Энгльбер, на-чинал еще в 1877 году со штамповки резиновых ковриков и детских сосок, одиннадцать лет спустя он организует про-изводство пневматических шин для велосипедов и входящих

96

в моду автомобилей. В 1926, компания открывает завод в Аахене и сегодня является крупнейшим поставщиком шин, прежде всего для вооруженных сил. Часть акций, разумеет-ся, выкуплена вездесущей «Рейхсверке Герман Геринг».

Это всё прекрасно, к качеству продукции и срокам ис-полнения контрактов к «Englebert» нет никаких претензий. За исключением одной небольшой, почти никому не замет-ной детали: фирма успешно продолжает сотрудничать с ан-гличанами со взаимным размещением заказов, платежами через банк «Credit Suisse» и товарооборотом через нейтра-лов — та же Швейцария, Швеция и Испания. Партнеры? Да хоть «Daimler Motor Company» из Ковентри, тоже занятая в производстве стратегической военной продукции. С бри-танской стороны, само собой*.

— Никакой ошибки? — потрясенно спросил я у Гейдри-ха. — Фальсифицированные бумаги? Происки конкурен-тов? Немыслимо — прямое сотрудничество с врагом! Когда гибнут наши летчики и подводники, эти... Эти... Но тогда почему вы молчите? Никому не докладываете? Вы началь-ник службы Имперской безопасности! Господин обергруп-пенфюрер, это ваша прямая обязанность!

— Повторяю исходный тезис о вашей политической не-опытности, доктор Шпеер, — усмехнулся Рейнхард Гей-дрих. — Документацию по «Englebert» мои орлы раздо-были, да. Заметьте, на немецком и английском языках. Секретные контракты, платежные поручения, деловая пе-реписка — более чем достаточно для военно-полевого суда с непременной виселицей в сухом остатке...

— Не преувеличивайте, — я вздохнул. — Дела о государ-ственной измене рассматривает Народная судебная палата, а не военные.

*Реальный факт, описанный у Белтона Купера. См. Belton Youngblood Cooper. Death Traps: The Survival of an American Armored Division in World War II. 1998.


97

— Считайте мои слова неудачной метафорой, доктор Шпеер, но в упомянутом сухом остатке тогда гильотина*. Встает насущный вопрос: как мне дать ход делу, если во главе предприятия номинально стоит Геринг, как председа-тель «Рейхсверке»? Скомпрометировать второго человека в империи после фюрера?

— Вот дьявольщина, — только и сказал я. — Конечно, я доложил рейхсфюреру. Гиммлер поразмыс-

лил и распорядился отправить бумаги под сукно. Пускай занимаются своими мелкими гешефтами, в конце концов, никакого существенного вреда «Englebert» не причиняет, а если смотреть широко — одна сплошная польза. Кто-то ведь должен обеспечивать моторизованные части шинами? Зачем ради нескольких прохвостов из директората портить отношения с рейхсмаршалом, который непременно огор-чится и в расстроенных чувствах наломает дров? Мне про-должать, или одного эпизода будет достаточно?

— Продолжайте, — я безнадежно махнул рукой. — Толь-ко я не уверен, что хочу всё это знать.

— При чем тут «хочу» или «не хочу»? — очень серьезно сказал обергруппенфюрер. — Вы обязаны быть осведом-ленным. Среди окружающего нас карнавала безответствен-ности должны быть люди, которые твердо знают, каково истинное положение вещей. Которые не станут питать ил-люзий.

Я и прежде подозревал, что РСХА — контора серьезная и бездельников там не держат, в отличие, допустим, от пар-тийного аппарата. Рейнхард Гейдрих снова подтвердил эту истину: «экономическое» досье было составлено исключи-тельно скрупулезно. Я бы даже сказал, пугающе.

*В Третьем Рейхе гильотина была общепринятым способом казни для уголовных преступников, включая статьи за государственную измену. Что любопытно, гильотина применялась после 1945 года и в ГДР, вплоть до 1966 года, когда единственный аппарат сломался по причине крайней изношенности.

98

Комплексного плана развития экономики нет и в со-стоянии войны быть не может. Пресловутая четырехлетка имеет под собой только демагогические цели — пятилетние планы русских, у которых Гитлер подхватил эту идею, под-разумевали создание мощной промышленности, которой в СССР не было, создание системы с вертикальными и гори-зонтальными связями; у нас же это превратилось в череду абсолютно бессвязных и зачастую нелепых мероприятий.

Тут мы хотим сталелитейный завод, вот здесь автостра-ду, вон там реконструкцию Берлина, а еще дальше — на-родный автомобиль. Как эти планы будут взаимодейство-вать — непонятно, а взаимодействовать такие проекты обязаны! В итоге около 80 процентов государственных до-ходов уходит на непродуктивные цели. Кошмар.

Кстати о «народном автомобиле». Реализацию проекта «машины для каждого» KdF начали в 1938 году, построи-ли огромный завод, возле которого появился новый город для рабочих с нестерпимо пафосным названием Штадт дес КдФ-Вагенс бай Фаллерслебен. Потратили почти сто семьдесят миллионов марок. Причем большая часть этих средств была собрана с подданных Германии в качестве аванса за автомобили, предполагавшиеся выпускаться в будущем — финансовые операции шли через Трудовой фронт Роберта Лея.

Естественно, никакого KdF в настоящий момент нет и в ближайшее время не предвидится — завод перешел на вы-пуск военной продукции, кюбельвагенов, танков, амфи-бий. 340 000 простых немцев вложили свои деньги в этот проект, и нет никакой уверенности в том, что в один пре-красный день они получат свой KdF.

Тем более откуда взять бензин для столь неимоверно-го числа частных автомобилей? Вы над этим не задумыва-лись? Никто не задумывался!

А вот, доктор Шпеер, взгляните на доказательства того, что партайгеноссе Лей положил в собственный карман око-


99

ло десяти миллионов рейхсмарок из аванса на строитель-ство предприятия. Как вы думаете, откуда у него роскош-ный особняк на берегу Ванзее? Через его руки ежемесячно проходит сумма до пяти миллионов, выплачиваемых в виде налогов Трудовому фронту — как тут не соблазниться?..

Или, к примеру, рейхсляйтер Рихард Дарре, ваш коллега, министр сельского хозяйства, глава Управления аграрной политики НСДАП, руководитель фермерской организации и прочая. Его идея установить внутренний контроль над ценами за продовольствие, чтобы стимулировать внутрен-нее сельскохозяйственное производство, в корне не так уж и плоха, — здоровый протекционизм, — но реализация... Реализация весьма своеобразная.

Германия вынуждена импортировать продовольствие, своих ресурсов не хватает. В итоге товары, закупаемые на бирже по текущему курсу за границей, перепродаются на германском рынке по курсу, назначенному господином Дарре. Разница существенная; в отдельные годы может до-стигать нескольких сот миллионов марок.

Куда идут вырученные средства? Нет, не в бюджет. Всё туда же, на содержание орды дармоедов и бездельников, громко именуемых «политико-аграрным аппаратом», чьи представители отыщутся в любой заштатной деревне. Учат крестьян, как выращивать национал-социалистический картофель и убирать сено в соответствии с идеями партии.

Большевистские колхозы в сравнении с этим бедламом вы-глядят просто образцом патриархальности – иди и работай, никакой политики! Недаром оккупационные власти додума-лись сохранить в России стройную и вполне эффективную колхозную структуру: красные знают толк в организации.

Нравится? Тем временем скрытые фонды Дарре, по на-шим подсчетам, составляют полмиллиарда. Почти как у Лея. И, безусловно, господин рейхсминистр прикупил средневековый королевский замок в Госларе, где располо-жил свою многочисленную канцелярию.

100

— Можете подобрать описанному мною подходящее определение? — бесстрастно спросил Гейдрих, одновре-менно убирая продемонстрированные документы в пап-ки. — Кратко и ёмко?

— Не уверен, — я помедлил с ответом. — Это даже не коррупция. Нечто большее. Спрут...

— Обойдемся без лирических сравнений, — обергруп-пенфюрер поморщился. — Помните, я упоминал о за-предельных расходах на непродуктивные цели? Незачем далеко ходить, тот же Рихард Дарре блестяще справляется с этим несложным делом. Зачем нам в текущий момент сот-ни экспериментальных ферм по выращиванию шелкович-ных червей, соевых бобов и тутовых деревьев? Тогда как эти материальные и человеческие ресурсы следовало бы направить на традиционное сельское хозяйство? Парники, где пытаются вырастить гевею бразильскую?

— Что-о? — мне показалось, я ослышался. — Да-да, каучуковое дерево. Оно и спасет Германию от

острого дефицита каучука. В представлении Дарре и его шарлатанов от аграрного управления.

— Но почему вы... — Почему молчу? — опередил меня Гейдрих. — Не бью

тревогу? Не заваливаю рейхсканцелярию меморандумами, докладными и рапортами? Ответ прежний. Дарре из своих «закрытых» фондов финансирует наших романтиков. Суб-сидии доктору Альфреду Розенбергу на его исследования в области археологии, например. Часть уходит в руки СС. Кое-что рейхсмаршалу. Вы должны понимать. Это система, бороться с которой невозможно.

— Вы даже не пытались...— Пытался. До прошлого года. Что было воспринято,

в том числе и фюрером, как покушение на сакральные при-вилегии высшего руководства заниматься любым дорого-стоящим идиотизмом. Поэтому мы разговариваем с вами не в Берлине, а в Праге.


101

* * *Я остановился в самой отдаленной части Прагербурга,

там, где Золотая улочка упиралась в круглую башню Дали-борка, построенную в XV веке жутковатую тюрьму королей Богемии и священноримских императоров.

Перед войной крохотные строения Золотой улочки были населены. До 1917 года в доме под номером 22 жил Франц Кафка. Теперь, из соображений безопасности, обитателей этого средневекового квартала переселили в другие районы Праги. Игрушечные домики чернеют провалами окон, поскрипывают на ветерке сорвавшиеся с креплений ставни. Далиборка прямо, правее готическая Черная башня, обширный двор и бывшая резиденция магнатов Лобковичей.

Никого. Даже неприметные личности куда-то подева-лись, видимо, решили, что в пустующем Прагербурге госпо-дину рейхсминистру ровным счетом ничего не угрожает. Разве что голубь уронит каплю на шинель «Организации Тодта». Кстати, униформа OT в нынешнем виде появилась именно благодаря протекторату: когда потребовалось об-мундировать сотрудников, распотрошили склады бывшей чехословацкой армии. Отсюда и необычная для Германии темно-оливковая расцветка.

— Ваше превосходительство, господин Шпеер? — я дер-нулся от неожиданности. Чертыхнулся под нос. Из вечер-ней тени показалась фигура одной из неприметных лично-стей. Тот, что повыше и в тирольской шляпе. — Простите, не хотел напугать. Вас ожидают возле королевского дворца. Прикажете проводить?

— Ожидают? Кто? — Господин обергруппенфюрер Гейдрих. «Сейчас меня арестуют и посадят в Далиборку», — мель-

кнула дурацкая мысль. — Идемте, — кивнул я, отгоняя возникшую в голове не-

суразицу.

102

Доверять Гейдриху всецело у меня нет ровным счетом никаких оснований. Очевидно, что правитель Богемии ве-дет некую свою игру, в которую пытается вовлечь меня, но холодная логика подсказывает: провокацией тут и не пах-нет. Настоящие провокации выглядят совершенно иначе, проводятся куда тоньше и деликатнее.

Да и зачем ему это? Смысл? Приказ Гиммлера? Не вижу оснований. Пока с СС не возникало никаких трений, рейхс-фюрер не видит во мне сколь-нибудь серьезного политиче-ского конкурента, в отличие от партийных хозяйственни-ков или ведомства Геринга.

Предположим, исполняющий обязанности протектора Богемии действительно был искренен. Предположим. Но в чем тогда истинная подоплека вчерашнего разговора? Указать на грозящую катастрофу? Это я и без наставлений Гейдриха предполагал. Он думает, что его собственное спа-сение всецело и полностью зависит от спасения Германии? Кажется, это уже ближе...

— Добрый вечер, доктор Шпеер, — поприветствовал меня обергруппенфюрер, стоявший возле своей открытой машины с номером «SS-3». Светло-серая, идеально подо-гнанная по фигуре форма. Фуражка в правой руке. В левой картонная папка. — Как провели день?

— Отвратительно, — не стал скрывать я. — Понимаю, — Гейдрих невозмутимо кивнул. — Сади-

тесь, едем домой, Лина телефонировала, сообщила, что к позднему обеду порадует нас кудлянками с грибами, сливками и взбитым яйцом. Должны же мы попотчевать го-стя истинно богемской кухней? Уверяю, это очень вкусно.

— Не сомневаюсь. Благодарю. Герберт Вагниц захлопнул дверцу автомобиля, сел за

руль. «Мерседес» спустился с холма и вырулил на тихую Ко-ролевскую улицу.

— Ваших рук дело, позвольте поинтересоваться? — обер-группенфюрер протянул мне папку с завязанными трога-


103

тельным бантиком тесемками. — Вернее, вы участвовали в разработке?

На твердой обложке желтоватого картона с обязатель-ным грифом секретности присутствовала бумажная на-клейка с машинописным текстом:

« В А Л Ь К И Р И Я » .

Оперативный план.Утверждено 4 мая 1942 года.

* * *«Кондор», взревывая прогреваемыми двигателями, стоял

на летном поле Ружине. Я отправлялся в обратную дорогу с расширенным составом сопровождающих — два ведущих инженера «Шкоды» и представитель управления BMM, они должны были участвовать в берлинском совещании, назна-ченном на следующую среду.

В общей сложности я провел в Богемии четверо суток, успев объездить большинство стратегических предпри-ятий в окрестностях Праги. Стоит отдельно заметить, что Рейнхард Гейдрих при мне «сомнительные» темы более не поднимал, однако сделал всё, чтобы я в полной мере озна-комился с обстановкой. Везде наблюдалось примерно одно и то же — межведомственная неразбериха, взаимное пере-тягивание одеяла между армией и ВВС, раздутые чинов-ничьи штаты и тихая коррупция.

Впрочем, по сравнению с Германией, здесь еще поддер-живалась некая видимость порядка, опять же благодаря обергруппенфюреру, расставившему на ключевые посты представителей «старой кайзеровской школы» в ущерб не-устанно навязываемым из Берлина некомпетентным бюро-кратам из партаппарата.

Гейдрих предпочитал закрывать вакансии по своему разу-мению, не особо прислушиваясь к рекомендациям из Пар-тийной канцелярии Мартина Бормана. Чем, конечно, тоже вызывал раздражение. Что он себе позволяет?

104

— Насколько я понимаю, никакого прекраснодушия и са-моуспокоенности в ваших выводах нет? — Гейдрих, как го-степриимный хозяин, лично поводил меня на аэродром. — Что собираетесь предпринять по итогам инспекции?

— То же, что предпринимаю в Германии, — ответил я. — Тотальная реорганизация всей системы производства во-оружений.

— Ах, реорганизация... — с нескрываемой иронией по-вторил обергруппенфюрер. — Видно человека из столицы.

— Нет-нет, это вовсе не то, о чем вы подумали! — я даже руками замахал. — Сейчас покажу. Дайте карандаш с бу-магой!

Поскольку перед отлетом мы находились в комнате для официальных делегаций Ружинского аэродрома, требуе-мое отыскалось без проблем. Адъютант Вагниц сунул мне в руки лист мелованной бумаги и перьевую ручку.

Прежде я демонстрировал эту схему фельдмаршалу Мильху, генералам Фромму и Ольбрихту, директорам веду-щих промышленных предприятий и даже рейхсмаршалу — благодаря архитектурному образованию и привычке мыс-лить в трехмерном пространстве организационный план был представлен в перспективе и объеме.

— Вертикальные линии, — торопливо объяснял я, — это готовая продукция. Танки, самолеты, подводные лодки, бронетранспортеры и так далее. Кольца вокруг этих стол-бов — комплекты материалов и техники, необходимых для конечного результата. Производство, сведенное воедино: подшипники, электротехника, кованые и литые изделия, оптика. Управляют системой не государственные чиновни-ки, а непосредственно руководители предприятий — связи налаживаются напрямую. Отсюда стандартизация продук-ции, мгновенный обмен техническими усовершенствова-ниями и новшествами, разделение труда. Плюс комите-ты по отдельным видам вооружений, каждый занимается строго своей сферой, не распыляя сил. Понимаете?


105

— Неплохо, — кивнул Гейдрих. Вагниц заинтересован-но поглядывал из-за плеча шефа. — Впрочем, идея не нова, «самоответственная промышленность» Вальтера Ратенау, Первая мировая — я читал исследования. Однако в наших условиях выстроить такую структуру практически невоз-можно. Как вам удалось?

Я тяжко вздохнул. Это-то и было самым трудным. «На ура» концепцию «столбы—кольца» воспринял только Эр-хард Мильх, уяснив, что перспективы запланированного развития авиации (без излишеств, конечно) становятся вполне достижимыми — никто не станет гнаться одновре-менно за пятью заказами, как это было раньше; высвобож-дающиеся мощности можно бросать на другие проекты. Но вот остальные... Больше всего мне досталось от флотских консерваторов во главе с генерал-адмиралом Карлом Эрн-стом Витцелем, начальником Управления военно-морских вооружений. Как так, унификация с остальными родами войск? Или вы, Шпеер, думаете, что танковый перископ и перископ для субмарины — это одно и то же? Уломать мо-ряков удалось с трудом, но они по-прежнему питали к моим идеям недоверие.

Обергруппенфюрер, наоборот, моментально сообразил, что к чему. Поинтересовался кратко:

— Штат? — Двести восемнадцать человек министерских чинов-

ников, остальные разбросаны по предприятиям, — не без гордости сообщил я. — То есть разумный минимум.

— Далеко пойдете, доктор Шпеер, — неопределенным тоном сказал Гейдрих. — Ухитрились сломать устоявшуюся систему, причем за рекордно короткий, олимпийский срок. Поздравляю.

Из вежливости обергруппенфюрер не упомянул, что до-стичь подобных результатов можно было только после речи Гитлера в Министерстве авиации 13 февраля и уж особен-но после 21 марта, когда я, окрыленный открывавшимися

106

возможностями (и одновременно немало рискуя), подсу-нул фюреру на утверждение неопределенно-расплывчатый документ, в котором решающую роль имела одна-един-ственная фраза: «Любые интересы немецкой экономики должны быть подчинены необходимостям производства вооружений».

Гитлер был в хорошем расположении духа и подписал, фактически не глядя, тем самым окончательно развязав мне как рейхсминистру вооружений руки и предоставив всю мыслимую экономическую власть. Этим-то указом я и козырял в трудных ситуациях, действуя так, как считал нужным, не оглядываясь на замшелые регламенты, уста-новления и инструкции.

— Время, время, — Рейнхард Гейдрих взглянул на часы. — Три минуты одиннадцатого. Что ж, доктор Шпеер, весьма рад был с вами пообщаться. Вынес для себя много полезного.

— Благодарю, господин обергруппенфюрер. Передайте поклон госпоже Лине.

— До встречи, доктор. И снова, снова никакого «Хайль Гитлер!». Вот вроде бы и всё, рабочий визит в Прагу завершен. Ко-

мандир Найн ждет. Что конкретно я «вынес для себя» из этой поездки, пока сказать затрудняюсь, но давешняя вечерняя беседа с Гейдрихом по-прежнему меня тревожит. Что он хо-тел сказать на самом деле? Каков скрытый подтекст?

Я шагнул к забранной роскошным зеркальным стеклом двери, выводящей на летное поле, но задержался. Подумал секунду. Обернулся.

— Знаете, — сказал я, — если угодно взглянуть на мето-ды моей работы, приглашаю на совещание в министерстве. Двадцать седьмого мая, в среду, десять утра. Приглашение неформальное, но почему бы руководителю РСХА не озна-комиться поближе с насущными проблемами промышлен-ности Рейха? В конце концов, экономическая безопасность


107

также входит в сферу ваших прямых служебных обязанно-стей и вы должны быть осведомлены, так сказать, из пер-вых рук. А не только по сводкам и докладам подчиненных.

В голубых глазах обергруппенфюрера на мгновение про-мелькнуло что-то... Что-то непонятное, странное. Не то удовлетворение, не то искорка азарта. Впрочем, Гейдрих обладал изумительной выдержкой. Ответил с вальяжной ленцой, но крайне учтиво:

— Это было бы любопытно, доктор. Хорошо, если не от-влекут насущные дела, я непременно буду. Неофициально. Доброго пути.

И коснулся двумя пальцами козырька фуражки.

* * *Вырулив на полосу, «Кондор» замер на несколько секунд.

Второй пилот, обер-лейтенант Вилькендорф, выглянул из кабины, окинув немногочисленных пассажиров строгим взором, — все ли пристегнулись? Над горами Рейзенгебир-ге* грозовой фронт, возможна ощутимая болтанка при на-боре высоты.

Взлетели, самолет развернулся к северу — на Берлин. Я открыл замочки лежавшего на коленях портфеля, извлек подшивки с документацией, положил на столик. Но первым делом обратился к папке с надписью «ВАЛЬКИРИЯ», лю-безно оставленной мне Рейнхардом Гейдрихом.

Теоретически, как рейхсминистр, я имел допуск к докумен-там столь высокой степени секретности, но, как это у нас во-дится, никто не удосужился ознакомить меня с оперативным планом, разработанным на случай возникновения в стране внутренних беспорядков или чрезвычайных ситуаций (круп-ные аварии и катастрофы наподобие разрушения плотин с затоплением обширных территорий, высадка вражеского

*Немецкое название хребта Krkonoše, Исполиновых гор, наиболее высокой части Судет.

108

десанта, вооруженный мятеж и прочее). Я обязан был знать, какие действия следует предпринять при объявлении «Дня W» и как защитить промышленное производство.

В целом что-то подобное я и рассчитывал увидеть. Мо-билизационный план, быстрая концентрация всех находя-щихся на территории Германии вооруженных и вспомо-гательных частей; ага, вот и параграф по «Организации Тодта», касающийся меня напрямую. Возможно, запроси я документы по «Валькирии» в соответствующих инстан-циях, план мне предоставили бы без лишних проволочек, но бюрократическая паранойя снова победила — никаких лишних глаз! Секретность превыше всего!

Ну что ж, кто предупрежден, тот вооружен. По край-ней мере, теперь я представляю, как будет формироваться «внутренняя оборона» государства и что обязан буду делать я лично. Остается открытым вопрос — зачем обергруппен-фюрер Гейдрих выдал мне одну из номерных копий «Валь-кирии»? Что-то не похоже это на обычную заботу и жела-ние облегчить труд министра вооружений.

Очень много «зачем» и «почему» привезу я из Праги в Берлин. Ответы же придется искать самому.

«Кондор» от души тряхануло, в молочной мути облаков блеснула малиновая вспышка. Гроза.

Шторм почему-то не вызвал во мне никаких эмоций или опасений, сейчас я не боялся разделить судьбу доктора Тод-та. Как говаривал Мильх, отслуживший всю Первую миро-вую в артиллерии, а затем в авиации, дважды в одну ворон-ку бомба не падает — этой аксиомы придерживались все фронтовики, и у меня нет оснований им не верить.

* * *Гейдрих, выполняя обещание, прилетел в столицу рано

утром 27 мая 1942 года, причем не бортом правительствен-ной эскадрильи, положенным ему по чину, а в одиночестве, на собственном Heinkel He.100 — самолете, выпущенном


109

крошечной серией в 25 экземпляров, да так и не принятом к массовому производству два с лишним года назад.

Как офицер запаса ВВС обергруппенфюрер получил одну из этих машин в личное пользование — поговаривали, в ка-честве компенсации за поступивший от Генриха Гиммлера категорический запрет участвовать в боевых действиях: летом 1941 года штурмовик Гейдриха сбили русские* и он едва не попал в плен, после чего летная карьера заверши-лась окончательно.

Исполняющего обязанности протектора Богемии встре-тили на военном аэродроме Берлин-Гатов сотрудники аппарата РСХА и привезли к нам, на Паризерплац — как и предполагалось, визит выглядел сугубо частным, без со-блюдения обязательного протокола, всегда меня безмерно раздражавшего.

После 11 утра, когда конференция была в самом разгаре, я заметил, как к Гейдриху стремительно подошел незнако-мый мне офицер СС и начал что-то шептать на ухо. Лицо у него было напряженное, брови сдвинуты.

Минуту спустя мне переправили записку.

«Приношу извинения, доктор. Только что сообщили, в Праге убит статс-секретарь и гауляйтер Судет группен-фюрер Карл Франк. Вынужден откланяться, я обязан неза-медлительно вернуться в Богемию.

PS: предположительно, бандиты охотились не за Фран-ком. Утром он ехал в моей машине».

Рейнхард Гейдрих поднялся со своего кресла в дальнем углу и быстрым шагом покинул зал заседаний.

*22 июля 1941 г. во время штурмовки моста через Днестр в районе г. Ямполь самолет Р. Гейдриха был подбит огнем советской зенитной артиллерии. Ему удалось совершить вынужденную посадку на нейтральной полосе в районе села Ольшанка. Спустя несколько часов поиска его обнаружил патруль зондеркоманды 10-а. Гейдриха доставили в г. Ямполь, где располагался штаб команды.

110

— III —

ВРАЖДЕБНОЕ НЕБО25—29 июня 1942 года.

Берлин—Бремен

Тем вечером я вернулся домой поздно, в четверть один-надцатого. Именно «домой», поскольку от официальной резиденции я отказался сразу по вступлении на мини-стерскую должность — во-первых, следовало продолжить традиции доктора Тодта и вести себя скромно, во-вторых, предпочитаю жить в доме, построенном собственными ру-ками.

Эту небольшую виллу я спроектировал еще в 1934 году. На деньги, полученные от архитектурных гонораров, купил участок земли в благополучном и зеленом пригороде Шлах-тензее на Шопенгауэр-штрассе, всего в двух кварталах от озера Шлахтен и раскинувшегося по его берегам парка, но-сящего имя писателя Пауля Эрнста.

В доме всего одна гостиная с панорамным окном, выво-дящим во двор — зеленый газон и небольшой квадратный пруд, — затем столовая, на втором этаже под двускатной черепичной крышей спальни и кабинет. Классический стиль, никаких вульгарных излишеств. Здесь уютно, тихо, да и соседи очень милые респектабельные люди: бывший актер немого кино Гарри Пиль, бергасессор и советник гор-ного министерства в отставке Вильгельм Хёллинг, пожилые фабриканты и представители «старой» богемы, не достав-ляющие никакого беспокойства.

Из всех многочисленных привилегий рейхсминистра с очевидным удовольствием я принял немногие, в частно-сти седан-кабриолет «Хорьх 951А» из гаража рейхсканце-лярии со стодвадцатисильным двигателем — люблю хоро-шую технику, а этот автомобиль целиком соответствовал понятию «технологическая мечта». Водить я предпочитаю сам, пускай это категорически запрещено грозными ин-


111

струкциями службы безопасности: за рулем машин высших чиновников обязаны сидеть профессионалы!

Между прочим, недавно Мартин Борман в очередной раз нажаловался фюреру — господин Шпеер отказывается под-чиняться общим требованиям! Гитлер при встрече меня чуть пожурил, но оставил кляузу рейхсляйтера без последствий: некогда я возил канцлера из Веймара в Мюнхен, и фюрер до-верял свою жизнь именно мне, а не личному шоферу.

От машины сопровождения с обязательной охраной от-вертеться не удалось, но это было зло привычное: вечером я сам открывал ворота ограды поместья, загонял «Хорьх» в гараж, исходно пристроенный слева от фасада виллы (га-раж минувшей зимой пришлось расширить, поскольку но-вый автомобиль помещался в нем не без труда), после чего сотрудники СД вежливо мне козыряли и оставляли в покое до утра — обычно я выезжал в министерство без четверти восемь. Если, конечно, не считать чрезвычайных ситуа-ций, теперь возникавших с пугающей регулярностью...

Моя жена Маргарет все еще лежала в клинике «Шари-те» — наш четвертый сын появился на свет всего неделю назад, после родов возникли непредвиденные, но не фа-тальные осложнения и доктора настояли на том, чтобы супруга его превосходительства и младенец остались под наблюдением.

Со старшими детьми оставались спешно приехавшая из Мангейма бабушка, моя мать, и домоправительница, Даг-мар Кох — пожилая вдова с педагогическим образованием, которую мы наняли еще в 1939 году. Прочая домашняя при-слуга была приходящей, я никогда не хотел держать в доме большой штат.

— Ты выглядишь уставшим, Альберт. Не знаю, как дол-го ты выдержишь такую нагрузку, — мама, госпожа Луиза Шпеер, расположилась в гостиной с книгой. — Дети поужи-нали и отправились спать. Фрау Кох тоже, у нее разболелась голова...

112

— Добрый вечер, — я легко поцеловал мать в щеку. — Ничего страшного, я с юности привык много работать. У вас никаких происшествий?

— За исключением летних каникул. Я бы предпочла, что-бы Альберт-младший, Хильда и Фриц проводили дни в шко-ле. Я давно забыла, насколько это утомительно — пятеро детей в доме.

— Нас у тебя было лишь трое, — снисходительно усмех-нулся я.

— Трое, — кивнула мама. — Кстати. Ты ведь сейчас боль-шой руководитель, может быть, стоит подумать о судьбе Эрнста?

— Это его выбор, — твердо сказал я. — Если Эрнст решил выполнить свой долг перед Германией, останавливать его я не посмею.

Речь зашла о моем младшем брате, находившемся в дей-ствующей армии. Последнее письмо пришло в конце мая, Эрнст оказался на Восточном фронте, в 6-й армии Паулюса, пока пребывающей в бездействии.

Безусловно, я сумел бы помочь брату с переводом, на-пример, во Францию или Голландию, но в его кратком послании не было ни малейшего намека на просьбу о по-слаблении как ближайшему родственнику рейхсминистра. Наоборот, он горел энтузиазмом, пускай ситуация на Вос-токе и продолжала оставаться напряженной, невзирая на все усилия по восстановлению инфраструктуры и регуляр-ного снабжения войск.

Мать помолчала, глядя в сторону. Понимаю ее чувства, но... Но я не вправе решать за другого человека, даже за родного брата. А пользоваться в таком деликатном деле своим влиянием — тем более.

— На ужин датские тефтели в белом соусе, острые овощи и домашний хлеб, — ровно сказала госпожа Луиза. — Как хорошо, что тебе продукты привозят на дом, никаких про-довольственных карточек. Я могу заказывать что угодно,


113

без ограничений. Мы с отцом в Мангейме привыкли к кар-точкам... Может быть, скажешь, это однажды закончится? В газетах только и разговоров об огромных продоволь-ственных запасах в занятых областях России. В 1918 году украинский хлеб спас нашу семью от голода.

Настала моя очередь выдержать неприятную паузу. Рас-пределительную систему ввели сразу после начала Поль-ской кампании, в сентябре 1939 года, сперва на мясо, птицу и масло, теперь в список входит аж шестьдесят два вида продовольственных товаров. Я понимаю, что это не-нормально даже в условиях войны, но увы — данная сфера находится вне моей компетенции, все претензии к Рихарду Дарре как инициатору.

Впрочем, едва я вернулся из Праги в прошлом мае, как Дарре с грохотом покинул пост министра сельского хозяй-ства именно за невозможность обеспечить народ Германии продуктами — выведен из состава правительства личным указом фюрера. На его посту сейчас оказался Герберт Бак-ке, партийный деятель, статс-секретарь и группенфюрер — такой же дилетант, не придумавший ничего лучшего, как сделать ставку на вывоз продовольствия из оккупирован-ных земель, без внятного плана развития сельского хозяй-ства в самом Рейхе.

Прав был Гейдрих: эту систему не сломать. — Спасибо, — коротко сказал я матери. — Покушаю

и посижу с документами в кабинете. — Я сама готовила. Тебе всегда нравились домашние

тефтели... На отдых я отправился в час ночи, почувствовав, что гла-

за слипаются и больше нет никакой возможности прочесть ни строчки. В постели обнаружились две резиновые грел-ки с горячей водой — мама... Грустная привычка Первой мировой, когда холод был такой же страшной угрозой для маленьких детей, как и недоедание.

Заснул — как в омут провалился.

114

* * *— Альберт, проснись! Проснись немедленно! — Что?! В спальне горит свет, возле кровати стоит мать в белом

простеганном домашнем халате. Оперся на локоть, пальцами левой руки протер глаза. — Что стряслось? Сколько на часах? — Половина четвертого, — коротко сказала мама. — Ты

не слышал телефонные звонки? Аппараты по всему дому дребезжат уже четверть часа. Я подняла трубку. Там какой-то важный господин из Люфтваффе, я не поняла кто, но он немедленно, немедленно требует тебя... В кабинете.

— Да что же делается, — сквозь зубы просвистел я, и не одеваясь ринулся в кабинет. Беспокоить меня ночью можно только в случае совсем уж катастрофических событий.

Больно зацепил ступней о порожек, выругался так, что непроизвольно покраснел: мать, как добрая прихожанка, с детства приучила к тому, что браниться грешно.

— Да?! Шпеер на проводе! Слушаю?! — Наконец-то, Альберт! Это Мильх. Через полчаса в Тем-

пельхофе, самолет готов! — Эрхард? Какого черта... — Массовый налет на Бремен, — резко перебил меня

фельдмаршал. — Альберт, это серьезно. Очень. Боюсь, куда хуже, чем бомбардировка Кёльна три недели назад. Жду тебя незамедлительно!

Длинный гудок. Линия разорвана. — Неприятности? — мать, остановившаяся в дверях, по-

ложила ладонь на сердце.— Англичане, — коротко сказал я. — Англичане бомби-

ли Бремен. Прости, мне сейчас же нужно уехать. Мама, вот что... Если что-нибудь случится, наличные деньги и необхо-димые документы в этом сейфе. Денег много.

Я кивнул в сторону несгораемого шкафа в углу и набро-сал на бумажке несколько литер и цифр.


115

— Это шифр замка. Маргарет и мой душеприказчик, ад-вокат Вольф, его тоже знают. Вы с отцом и... И дети не про-падете.

Мать промолчала. Проводила меня взглядом. На сборы ушло десять минут. Ничего лишнего с собой.

Одеться, схватить старый саквояжик с гигиеническими принадлежностями, всегда стоящий наготове, спуститься в гараж.

«Хорьх» не подвел. Прямой как стрела автобан на Маг-дебург—Лейпциг сразу за озером, оттуда по развязке на-право, к южному участку внешнего городского кольца «Штадтринг», который я сам открывал в 1939 году. Можно уверенно держать больше ста километров в час: бетонные плиты покрытия идеально пригнаны, никаких встречных или попутных автомобилей.

Вот и аэродром Темпельхоф. Вырулил к южному крылу огромного здания авиационного вокзала, отданному в ве-дение Люфтваффе и Министерства авиации. Ага, в лучах света фар взблеснули никелированные детали отделки «Майбаха» Эрхарда Мильха — эту темно-малиновую маши-ну нельзя спутать ни с какой другой, собрана по личному заказу. Надо соответствовать традициям византийской ро-скоши, заведенным рейхсмаршалом Герингом.

Меня ждали, поэтому обошлось без выяснения лично-сти, предъявления документов и прочих формальностей. В конце концов, если на охраняемый военный объект явится неизвестный, громогласно объявит о том, что он рейхсминистр и потребует пропустить, любой часовой обязан действовать по уставу и без оглядок на громкие чины.

Замечу, однажды так не пустили на артиллерийский и танковый полигон Куммерсдорф Адольфа Гитлера, явившегося с незапланированным визитом. Командир ка-раула безусловно опознал фюрера, но с каменным лицом твердил — нет приказа, нет проезда. Гитлер посмеялся,

116

но как человек, служивший в армии, всё оценил, а ответ-ственный унтер-офицер впоследствии получил погоны лейтенанта.

Второй адъютант Эрхарда Мильха, подполковник фон Холленбройх, без задержек провел меня к транспортно-пассажирскому Не.111C фельдмаршала. Мильх, бледный и невыспавшийся, вяло махнул рукой в знак приветствия. Едва я опустился в кресло, дверь задраили и самолет начал выруливать на взлетную полосу.

— Плохо дело, — опустошенно-невзрачным тоном сказал фельдмаршал, глядя не на меня, а в прямоугольный иллю-минатор. Было видно, как за «Хейнкелем» следуют готовые к взлету истребители сопровождения. — Альберт, там ката-строфа. Ты обязан лететь вместе со мной. Промышленные объекты...

— Знаю, — коротко ответил я. — Надеюсь, у кого-нибудь из твоих офицеров хватило ума позвонить в Министерство вооружений и сообщить, что я отправляюсь в Бремен? Я не успел.

— Хватило, — так же бесцветно ответил Мильх. — Пря-мое распоряжение фюрера. Он взбешен.

Еще бы. Именно Геринг с пафосом заявлял, будто ни одна бомба англосаксов не упадет на Германию! Впрочем, напо-минать об этом Мильху я не стал. Не время.

— Есть предварительные данные о потерях? — напря-мую спросил я. — Правдивые? К чему нужно готовиться?

Фельдмаршал страдальчески посмотрел на меня. Сейчас он напоминал кокер-спаниеля, брошенного хозяевами под дождем. У Эрхарда Мильха вообще внешность не военная: он мал ростом (мне чуть повыше плеча), большие залыси-ны, расположенная к полноте фигура и добродушное окру-глое лицо склонного к эпикурейству владельца сельской пивной. Что не отменяет исключительных деловых качеств и феноменальной работоспособности, а в ближайшем окру-жении Геринга такое можно считать истинным чудом.


117

Более того, Эрхард Мильх действительно является про-фессионалом в области авиации. В двадцатых годах успел поработать у Хуго Юнкерса, затем сделал стремительную карьеру в пассажирской компании «Люфтганза», став ее ис-полнительным директором.

Ходили мутные и явно недоброжелательные слухи о яко-бы еврейском происхождении Мильха, но, во-первых, я не испытываю к евреям «партийной» антипатии, во-вторых, убежден, что у фельдмаршала немало завистников: когда Геринг фактически самоустранился от выполнения своих обязанностей, его успешно заменил Мильх, на чьих плечах сейчас и лежит большая часть ответственности.

В том числе и ответственности за то, что случилось в ночь на 31 мая в Кёльне и за происходящее непосредственно сей-час в Бремене.

Не.111 поднялся в воздух. По прямой до подвергшего-ся нападению города было около трехсот двадцати кило-метров, то есть чуть меньше часа лету. За это время мы с фельдмаршалом могли доверительно переговорить — я и раньше испытывал к Мильху симпатию, приятельствовал с конца тридцатых, а с нынешней зимы, оказавшись с ним в одной упряжи, окончательно подружился.

— Итак, Эрхард?..

* * *Никогда не считал себя подобием впечатлительной

барышни-курсистки, но сейчас мои руки подрагивали. Я слишком хорошо представлял, каковы могут оказаться последствия массового налета на обширный индустриаль-ный центр.

Началось это весной, с бомбардировок крупными сила-ми Любека и Ростока, 29 марта и 29 апреля соответствен-но, и «беспокоящих», но не слишком эффективных атак на Рурскую область. Любек, как первая жертва, по большому счету не имел военного значения — я нарочно проверял,

118

там не было никакого серьезного промышленного произ-водства, а расположенные в лагуне Пётенитце севернее го-рода доки для постройки подводных лодок совершенно не пострадали. Из чего был сделан очевидный вывод — целью была столица средневековой Ганзы, а не военные объекты. Воздушный террор as is.

Следующим после налета днем, 30 марта, я оказался сви-детелем того, как фюрер устроил громкий и, что немало-важно, публичный разнос Герману Герингу. Обычно Гит-лер, обладающий бесспорным артистическим талантом, умело дозировал свою ярость и знал, когда нужно остано-виться. Но тут он сорвался.

— Вы бездельник! — гремело под сводами рейхскан-целярии. Взмокший и несчастный Геринг, прибывший на экстренное заседание кабинета с участием всех ключевых руководителей, угрюмо смотрел себе под ноги. — Вы не-способны защитить Германию и ее народ! Ваши громкие слова ничего не стоят! Может быть, следует передать ваши полномочия более компетентному и ответственному чело-веку?!

И так далее. В финале Гитлер прозрачно намекнул, что егери-сибариты в рейхсмаршалах ему не нужны, и если по-добное повторится, то...

То что?Повторилось. Ровно через месяц, в Ростоке, однако без

всяких последствий для Геринга: он заперся в Каринхалле, выезжая только на охоту, и практически не принимал уча-стия в командовании ВВС. Фюрер, будучи подверженным перепадам настроения, или простил своего давнего сорат-ника, или окончательно махнул на него рукой — как гово-рится, горбатого могила исправит, а изгнать рейхсмаршала со всех должностей означает лишь нанести колоссальный ущерб репутации и авторитету правительства. К этим поня-тиям Гитлер относится трепетно, опасаясь «потерять лицо» и по куда менее важным поводам.


119

Я, в свою очередь, получил дополнительную нагрузку: восстановлением разрушенного должна была заниматься «Организация Тодта». И ладно бы Любек, Росток или Дорт-мунд — безусловно, очень жаль потерять старинные собо-ры или ганзейские архивы пятисотлетней давности, — но, как и предсказывал Мильх, это было только начало. Рано или поздно британцы начнут массовые бомбардировки центров военной индустрии.

Теоретически мы могли противостоять налетам — сра-зу после трагедии в Любеке я, как министр вооружений, не преминул ознакомиться с последними достижениями в об-ласти ПВО. Объяснения я получил от генерал-инспектора Йозефа Каммхубера, создателя как ночной истребительной авиации, так и системы противовоздушной обороны, на-званной его именем.

— ...Мы прикрыли северо-запад Германии непрерывным поясом из прожекторов и зон действия ночных истребите-лей, — господин Каммхубер показался мне очень энергич-ным и знающим военным, вдобавок достаточно молодым: ему не исполнилось и пятидесяти. — Радиолокационные станции «Фрейя» и «Вюрцбург» расположены в тридцати километрах позади освещенной зоны и взаимодействуют с постами звукового контроля, истребители, базирующие-ся на одиннадцати аэродромах от Дании до Бельгии, могут быть подняты в воздух в любой момент.

— Это прекрасно, — терпеливо сказал я генерал-майо-ру. — Но как в таком случае объяснить фактически безнака-занные акции британцев? Почему система не работает так, как вы описываете? Воздушный щит, если называть вещи своими именами, отсутствует. Ну или дыряв.

— Видите ли, — мне показалось, будто Каммхубер сму-тился. — Существует осложнение... гм... политического ха-рактера, господин министр.

— То есть? — не понял я. — Расскажите, и я постараюсь его разрешить.

120

Передо мной вновь возникла непреодолимая стена. Ока-зывается, весной гауляйтеры северных и северо-западных районов, чаще всего подвергавшихся английским налетам, подали фюреру коллективное прошение: огромное ко-личество зенитных прожекторов в составе XII авиакорпу-са Каммхубера, это, представьте себе, непозволительная, чрезмерная роскошь! Необходимо передать прожектора ча-стям ПВО, непосредственно прикрывающим важные объ-екты в тылу!

Гитлер согласился — как было не отреагировать на слёз-ные увещевания «товарищей по борьбе»?! В итоге «Линия Каммхубера», исходно выстроенная весьма грамотно и ра-ционально, лишилась одного из важнейших компонен-тов — мощной световой завесы на пути следования враже-ских бомбардировщиков.

Генерал-майор, уяснив, что при мне можно говорить не-принужденно, и явно рассчитывая на понимание, продол-жил. Имеется недостаток радаров, особенно новых станций «Вюрцбург-гигант». Необходимо продлить линию ПВО до швейцарской границы, чтобы не дать англичанам возмож-ности ее огибать. Слишком мало ночных истребителей с бортовыми РЛС. Взаимодействие с наземными частями поставлено из рук вон плохо — приказы на прекращение зенитного огня поступают слишком поздно или зенитчики вообще их не выполняют. Неудивительно, что пилоты ноч-ных истребителей предпочитают отвернуть в сторону, не желая попасть под удар собственных зениток!

— У вас есть четкий, обоснованный с военной и эконо-мической точек зрения план развития противовоздушной обороны на западном направлении? — перебил я. — Требо-вания по материалам, оснащению, технике?

— Так точно, господин министр. На основе анализа бое-вых действий за последний год и получаемых разведсводок я делаю вывод о дальнейшем усилении мощи налетов. Нет сомнений, английская бомбардировочная авиация имеет


121

долговременную стратегическую цель — путем регулярных бомбардировок уничтожить немецкую промышленность и подорвать моральный дух населения. В настоящий мо-мент наши силы ПВО недостаточны...

— Очень хорошо, — вздохнул я, пускай ровным счетом ничего хорошего в выкладках генерал-майора не было. — Извольте предоставить мне все материалы по дальнейше-му развитию «линии Каммхубера», я постараюсь... Точнее, я приму необходимые меры.

Летчик вышел из моего кабинета обнадеженным, а я лишь проворчал под нос несколько хороших баварских сло-вечек, которых благовоспитанному человеку с универси-тетским образованием и знать-то не положено, не то что произносить вслух без малейшей ошибки. Партийные бон-зы, желая уберечь свои ленные владения от бомб непри-ятеля, начали бездумно разрушать единую систему ПВО, да еще и заручились поддержкой фюрера.

Ну что тут скажешь? Восхитительно. И ведь я ничего, ре-шительно ничего не могу противопоставить этой объеди-ненной клике!

Последствия не заставили себя ждать. Налеты на Любек и Росток оказались разведкой боем — в них участвовало от двухсот с небольшим до пятисот самолетов. Геринг, между делом, внезапно проявил инициативу и, игнорировав мои меморандумы о необходимости спешного и массированно-го усиления противовоздушной обороны, решил отомстить совершенно по-детски: бомбардировками древних англий-ских городов Эксетер, Норвич и Кентербери. Чем, разумеет-ся, еще больше разозлил командование Королевских ВВС.

Ночью с 30 на 31 мая разразилась буря. С множества ан-глийских аэродромов в воздух поднялось больше тысячи са-молетов, практически все наличные силы английской бом-бардировочной авиации, дислоцированной в Метрополии. Они шли несколькими волнами, фронтом шириной в двад-цать семь километров. «Линия Каммхубера» оказалась

122

прорвана без каких-либо затруднений — сказался чудо-вищный недостаток ночных истребителей.

XII авиакорпус противопоставил этой армаде всего двад-цать пять самолетов, из которых четверть вернулась на базы по причине технических неисправностей. Англичане пересекли только восемь зон воздушного боя с минималь-ными силами наших ВВС. В это же самое время сотни пило-тов и операторов, наводящих РЛС, ожидали приказа к бою, который так и не поступил — концепция «свободного ноч-ного боя» в Люфтваффе была отвергнута...

Итоги известны мне лучше, чем кому-либо другому: свод-ки о разрушениях стекались в контору главы «Организации Тодта». Мы отделались сравнительно небольшими людски-ми потерями благодаря системе раннего оповещения на-селения — погибло около пятисот человек, пять тысяч ра-нены. Куда хуже дело обстояло с жилым фондом, сгорели десятки многоквартирных домов, больше 135 тысяч чело-век пришлось переселить в другие районы страны — а это вызвало колоссальные затраты.

Сегодня настала очередь Бремена, и я подозреваю, что там обстановка значительно хуже.

* * *— А что я могу поделать? — в голос орал Эрхард Мильх, не

обращая внимания на своих адъютантов, сидевших в крес-лах позади нас. Все равно ничего не услышат, He.111 ма-шина шумная. — К 31 июля все зенитно-прожекторные ди-визии, отвечающие за «световые пояса» на западе, должны быть расформированы, а персонал и оборудование пере-брошены в зоны ПВО вокруг крупных городов. Приказ фю-рера!

— Какие силы остаются в распоряжении генерала Камм-хубера?

— Шесть оборонительных зон вдоль побережья Север-ного моря, — прокричал фельдмаршал. — Радары стоят на


123

124

прежних позициях, «Вюрцбург-гиганты» будут вести враже-ские самолеты, радар-дублер — сопровождать наши истре-бители, офицер управления осуществляет наведение на ан-гличан. Одна немаловажная деталь: у «Гигантов» немалая погрешность в распознавании целей, до пятисот метров! Перехватчикам придется больше полагаться на удачу... Про-водится радикальная реформа всего комплекса ПВО!

«Они это нарочно? — подумал я. — У нас существует хоть как-то работающая система, с огромными потенциальны-ми возможностями для ее развития и углубления. Судя по бумагам Каммхубера, мы вполне в состоянии расширить пояса противовоздушной обороны на глубину в двести ки-лометров, чтобы разбивать строй бомбардировщиков еще над Бельгией, Голландией или побережьем Фризии! За-чем?..»

Мильх вкратце объяснил, что в задачи «реорганизации», инициированной гауляйтерами, входит создание кругово-го прикрытия Киля, Гамбурга, Бремена, Берлина, Кёльна и отдельно районов в треугольниках Дюссельдорф—Дуйс-бург—Эссен и Франкфурт—Дармштадт—Мангейм. Совер-шенно неприемлемое распыление наличных сил — вместо общей обороны империи, в результате мы имеем несколько практически не взаимосвязанных зон ПВО. А это означа-ет проблемы с новыми линиями снабжения, логистикой, поставкой боеприпасов, инфраструктурой: не поставишь ведь зенитки в чистом поле?

Впрочем, нет, поставишь. Карл Отто Кауфман, рейхсштадт-гальтер, гауляйтер Гамбурга, имперский комиссар обороны Х-го военного округа et cetera, приказал разместить батарею FlaK-88 на Ратушной площади, в самом центре города, где она абсолютно бесполезна. Для поддержания морального духа населения, представьте себе. Эта батарея очень при-годилась бы на подходах к Гамбургу, но пропагандистские цели для Кауфмана оказались важнее практических сообра-жений. И это не единичный случай!


125

Я однажды с ума сойду. Иногда хочется перестрелять к чертовой матери эту толпу бестолковых дармоедов, встав-ляющих палки в колеса, способных испохабить любую, са-мую вменяемую и разумную идею! Нет, это решительно не-выносимо!

Что характерно, Мильх тоже отчетливо понимает, како-вы теперь перспективы реальной борьбы в воздухе. Особен-но в свете данных разведки.

— Судя по последним сводкам, — хриплым простужен-ным голосом продолжал фельдмаршал, — на прошлой не-деле в британский Норфолк прибыли высокопоставленные офицеры из штаба Восьмой воздушной армии США. Лад-но бы одни штабисты, это можно интерпретировать как угодно: военное сотрудничество, ленд-лиз и так далее. Но вместе с ними на Острове объявилось сорок шесть бомбар-дировщиков В-17, которые в боевых операциях не исполь-зуются. Чего-то ждут. Какие выводы, Альберт?

— По-моему, выводы на поверхности, — я похолодел. — Сорок шесть машин, это только первая группа, причем по-ставками техники союзнику тут и не пахнет. Они будут дей-ствовать самостоятельно!

— Именно, — кивнул Мильх. — Североамериканские Штаты начали сосредотачивать силы бомбардировочной авиации на Европейском театре. Агентура в Исландии до-кладывает, что в районе городка Кефлавик неслыханными темпами возводится огромный аэродром, способный при-нимать сотни тяжелых самолетов. Сотни, понимаешь? Се-годня в Англии сорок шесть «Крепостей», заводы «Боинг», по нашим данным, выпускают по десять—четырнадцать самолетов в сутки, вот и считаем... Недосягаемая для гер-манской авиации база подскока в Исландии, затем перелет на Британские острова. Сколько их там будет через месяц? А в начале осени? Через полгода?

Я предпочел промолчать. Будущее рисовалось совсем мрачными красками — при одной мысли о гигантских

126

материальных и человеческих ресурсах США мне станови-лось нехорошо. Когда эта скрытая мощь выступит против нас, Германии конец.

Уже выступила, если говорить откровенно.— Я не знаю, что делать, — Эрхард Мильх как-то очень

по-дамски, испуганно, дернул плечами в ответ на немой во-прос. — Не-зна-ю. Предпочитаю жить сегодняшним днем.

— Сегодняшний день прямо под нами, — огрызнулся я, ткнув рукой в иллюминатор, за которым вставало золотисто-оранжевое зарево. Самолет подходил к Бремену. — Остается надеяться, что налет закончился и мы не попадем под удар наших зениток и пулеметов «Ланкастеров» или «Москито»...

Из соображений безопасности мы приземлились не на гражданском аэродроме Бремена, вошедшем в строй в 1937 году и до сих пор остающемся самым современным в Германии — четыре бетонные полосы, расположенные звездообразно, новейшее навигационное оборудование, метеорологическая станция, просторный аэровокзал. Гор-дость рейхсминистра авиации. Былая гордость, поскольку аэродром не функционирует с начала войны, используясь только в военных целях.

Пилот увел «Хейнкель» к окраинам городка Дельмен-хорст, к базе ночных истребителей, принадлежащей «ли-нии Каммхубера». Приземлились штатно, и сразу же на Мильха обрушился ворох рапортов от встречавших высо-кое начальство офицеров ВВС.

Силы противника оценивались более чем в тысячу само-летов различных типов, преобладали «Веллингтоны» и «Га-лифаксы». Сбито около полусотни бомбардировщиков, све-дения уточняются. Полиция продолжает поиски английских экипажей, успевших покинуть поврежденные самолеты с па-рашютами над территорией Рейха. Потеряно семь истреби-телей Bf.110 и четыре Ju.88, судьба еще пяти машин неиз-вестна. Это несомненная удача, господин фельд маршал!


127

— Удача? — змеино прошипел Мильх, всем корпусом разворачиваясь к востоку, где в темные небеса над Бреме-ном поднимался мерцающий огненный купол. — Это вы называете удачей, господин майор?..

Я, уяснив, что участие в строго корпоративных авиатор-ских трениях в сферу моих интересов не входит, подозвал обер-лейтенанта с коричневыми петлицами. Связист.

— Вот что, милейший... Вы меня узнаёте?— Так точно, господин рейхсминистр! Нам сообщили

о вашем прибытии!— Займитесь-ка делом, вместо того чтобы торчать здесь

без всякого смысла. Мне незамедлительно требуется теле-фонная связь с командованием гражданской обороной или айнзатцляйтером «Организации Тодта» в Бремене Юлиусом Аппелем. Вы сможете это устроить? К сожалению, я здесь без единого сотрудника, мне нужна помощь...

— Слушаюсь, господин рейхсминистр! Прошу следовать за мной.

Обер-лейтенант, имя коего в спешке я так и не удосу-жился узнать, явил чудеса исполнительности — разыскать господина Аппеля (моего назначенца, получившего долж-ность всего месяц с небольшим назад) удалось за двадцать минут. И это с учетом крайне сложной обстановки в городе, где вовсю продолжались пожары и были серьезно повреж-дены коммуникации.

— Алло, алло? Да, доктор Шпеер, это я! Аппель слушает! У нас тут ад кромешный!

— Где вы? — На западном берегу Везера, в Альте-Нойштадте! Я не

могу прислать за вами автомобиль, вся техника мобилизо-вана RLB, Имперским Союзом ПВО! В центре чудовищные разрушения, множество раненых и обожженных! Зажига-тельные бомбы! Из персонала по тревоге собралась всего одна пятая часть! Не приезжайте сюда!

128

Вот еще. Командовать мною айнзатцляйтер права не имеет.

— Где вы точно находитесь? Адрес? Юлиус Аппель назвал улицу — Нойштадтсвалль. Отлич-

но, хоть какая-то определенность. — Немедленно соедините с управлением военной ме-

дицины ВВС по гау Везер-Эмс, — скомандовал я. — Будем просить помощи у военных в развертывании полевых го-спиталей...

Выручили летчики. Мильх приказал выделить в мое рас-поряжение «кюбельваген» и вооруженное сопровожде-ние. До штаба Юлиуса Аппеля было около восемнадцати километров, которые мы преодолели с трудом, за полтора часа — приходилось объезжать завалы и очаги пожаров. Правобережная часть города пострадала куда меньше исторического центра, но и здесь наблюдалась полоса раз-рушений.

По счастью, региональное управление «Организации Тодта» не пострадало — Новый город возводился в двадца-тые годы, после Великой войны, никакой скученности по-строек, способствующей распространению огня. Напротив двухэтажного здания небольшой парк Нойштадс-Анлаген с озерцом, откуда пожарные команды могли брать воду в случае повреждения гидрантов. Над противоположным берегом Везера в предрассветных сумерках поднимались густые клубы дыма.

— Хайль! — Аппель, к которому меня тотчас проводили, растерянным не выглядел, однако было заметно, что не-ожиданный визит его нервирует. Не время сейчас прини-мать высокое руководство, работы непочатый край. — Док-тор Шпеер, я вас предупреждал, не стоит...

— Бросьте, — поморщился я. — Полагаете, мне надо от-сиживаться в Берлине и отдавать приказы по телефону, не зная обстановки? Докладывайте.


129

По большому счету Юлиус Аппель тоже был «дилетан-том» — он не строитель, а математик, причем талантли-вый, с дипломом Гейдельберга. В армию его не призвали по причине латентного туберкулеза, но мобилизовали на гражданскую службу: в документах, изученных мною по-сле смерти Фрица Тодта, фамилия Аппеля была отмечена в списках кандидатов на повышение.

Я присматривался к нему с февраля и, наконец, в середи-не мая продвинул наверх быстро, с ОТ-гауптбауфюрера до ОТ-айнзатцляйтера, если говорить армейским языком — из гауптманов аж в оберсты. И не пожалел, все-таки мате-матическое образование развивает логику и способность оценки целого, а не частностей.

На обширном столе развернута карта Бремена — крас-ные флажки на булавках, синие, черные. Многочисленные отметки карандашом.

— Мозаика складывается неутешительная, — строгим голосом начал Аппель, изредка бросая на меня взгляд по-верх очков. — Думаю, неразбериха будет продолжаться еще сутки-двое и окончательные сведения мы получим не ра-нее середины дня завтра. Но по уже имеющимся данным можно смело утверждать, что серьезно пострадали сбороч-ные цеха «Фокке-Вульф Флюгцойгбау», верфи «Дешимаг» и «Вулкан», возможно, повреждено или потоплено несколь-ко подводных лодок — уточняем. Портовые склады тоже... Строящиеся бункеры «Валентин» для укрытия субмарин почти не задеты. Пожары на нефтеперерабатывающем за-воде «Корф» ликвидируются, это приоритетная задача. Уз-ловая и сортировочная железнодорожные станции постра-дали значительно, ущерб выясняется.

— Гражданские объекты? — Сведения противоречивые, однако надежд не внушаю-

щие, — ответил анзатцляйтер. — Вы отлично знаете, како-ва старая застройка: деревянные перекрытия, возгорание

130

от зажигательной бомбы моментально перекидывается на соседние здания...

В отдалении глухо бухнуло, стекла задрожали. Заряд за-медленного действия или пожарные наткнулись, на свою беду, на неразорвавшуюся бомбу, сдетонировавшую от жара?

— Сколько людей в вашем распоряжении, господин Ап-пель?

— Все, кто уцелел, видимо. — «Видимо»? Ни разу не слышал от вас столь неопреде-

ленных формулировок! — А я и не говорю об определенности, — Аппель на мгно-

вение позволил себе раздраженный тон. — В моем подчи-нении по гау тысяча шестьсот человек, из них тридцать в штабе. Прибыло же в штаб семеро, включая меня. Осталь-ные, скорее всего, еще отсиживаются по бомбоубежищам, причем выходы из бункеров могут быть завалены... Мы за-просили помощь от всех подразделений административно-го округа «ОТ-Ганза», первые отряды прибудут к утру — на-деюсь, вы не станете возражать?

— Не стану, — кивнул я. Анзатцляйтер действовал именно так, как и предписывали надлежащие директивы: в чрезвычайной ситуации строительные части «Органи-зации Тодта» должны немедленно перебрасываться в по-страдавшие районы для разбора завалов и спешного вос-становления стратегически важных объектов. — Трудовой фронт?..

— А при чем тут, позвольте узнать, Трудовой фронт рейх-сляйтера Лея? — неподдельно изумился Аппель. — Там свое руководство, нам они не подчиняются. Даже если я буду требовать помощи, Трудовой фронт имеет полное право отказать и выполнять свои задачи.

— Задача у нас всех одна, — безнадежным голосом про-изнес я. — В кратчайший срок ликвидировать последствия налета. Вы хотя бы согласуете действия?


131

— Как и предписано: только с RLB, полицией и службой пожарной охраны.

Вот, опять. Дальше предписаний никто не смотрит. Ни мы, ни подчиненные этого безнадежного пьянчуги Лея. Ни-кто. В таком ключе я и высказался. Юлиус Аппель взглянул на меня странно.

— Простите, доктор Шпеер, но я никак не ожидал услы-шать подобные слова от человека, занимающего министер-скую должность.

— Я в чем-то не прав? — Правы. Но об этом не принято говорить вслух. Под-

вергать сомнению непреложность однажды заведенного порядка.

— Даже так? — я вздернул бровь. — Объяснитесь, Юли-ус. Клянусь, это останется между нами.

— Скажу как математик. Наш «порядок» более чем функ-ционален, но его функциональность чисто механистична. То есть «делаем то, что делаем и что предписано, с предель-ной точностью и последовательностью». Справедливо?

— Вполне, — согласился я. — И что же? — Это работает там, где система строилась и отлажива-

лась в ограниченных пространственно-временных рамках. Старая доимперская Германия с ее ганзейскими городами и карликовыми княжествами. Япония, локально ограни-ченная и разбитая на тысячи уделов. Понимаете? Ограни-ченное пространство! Микрокосм с редкими внутренними связями.

— Дальше? — Я подался вперед, чувствуя, что Аппель пы-тается донести до меня некую очень важную мысль, в по-исках которой я провел уже не один месяц, размышляя над непростой ситуацией, в которой все мы оказались.

— При масштабировании количество степеней свободы и неопределенностей в такой системе возрастает сверх-пропорционально, и без изменения парадигмы управле-ния она попросту перестает работать. Для поддержания

132

способности хоть к какому-то функционированию схема требует двойного-тройного сквозного контроля и подчи-нения: государственный аппарат, партия, безопасность и так далее. При быстром масштабировании начинается управленческий ад, каковой мы сейчас наблюдаем повсе-местно. То, что было приемлемо четыре столетия назад в небольшом ганзейском городе Бремене с минимумом вертикальных и горизонтальных связей, не может рабо-тать в масштабах огромной империи. Я достаточно ясно выражаюсь?

— Кажется, да, — погрустнев, ответил я. — Знаете, Ап-пель, я провел довольно много времени в южной России и ознакомился с их довоенными, да и нынешними поряд-ками. Выражаясь вашим языком, отсутствие германского «орднунга» в сталинском аппарате — есть функционал не связанных системой степеней свободы. Право на импрови-зацию, которого у нас нет. Вот почему мы проигрываем на Востоке...

— Проигрываем? — айнзатцляйтер покосился на меня вопросительно. — Разве? Впрочем, ключевое слово тут «импровизация», верно. Что позволяет масштабировать управленческую схему до колоссальных размеров при сла-бо спадающей эффективности — да хоть Америка, тоже построенная на импровизации и инициативе личности. Некоторые слишком разболтанные степени свободы надо временами связывать, но это вопрос технический, а не фун-даментальный... Кажется, доктор Шпеер, мы уже нагово-рили на несколько приговоров в государственной измене. Осмелились сомневаться и подводить под эти сомнения за-умную теоретическую базу.

— Чепуха, — я, коротко рассмеявшись, отмахнулся. — Вернемся к насущному. Простой вопрос: почему мы ничего не делаем?

— Прямо сейчас? В эту минуту? — невозмутимо спро-сил Аппель. — Да потому что необходимые распоряжения


133

давно отданы, имеющиеся в наличии исполнители действу-ют, а донесений об изменениях обстановки, требующих моего вмешательства и пересмотра приказов, пока нет. Не пойдем же мы вывозить на тачках битый кирпич и щебень? Стоять с брандспойтом? Не по чину. Механистическая функциональность «порядка», не так ли? Предложить вам кофе, доктор Шпеер?

* * *Следующие два дня превратились в непрекращающийся

кошмар. К десяти утра 26 июня меня «догнали» ближайшие сотрудники Министерства вооружений и «Организации Тодта» — прилетели вслед за мной из Берлина — и наконец-то появилась возможность наладить работу в «шпееровском стиле».

Никакой бюрократии, приказы поступают из единого центра, выполняются беспрекословно и моментально, ос-лушание грозит долгой, вдумчивой и малоприятной бесе-дой в гестапо с непредсказуемыми последствиями — спа-сибо Рейнхарду Гейдриху, втихомолку поддерживающему мои необычные начинания.

Обергруппенфюрер издал грозную директиву по РСХА, в которой упоминался мартовский указ Адольфа Гитлера о предоставлении мне исключительных полномочий — вот Имперская безопасность и должна присматривать, чтобы распоряжения господина рейхсминистра Шпеера не саботировались. В разумных пределах, конечно: мето-дов воздействия на «старых борцов» так и не появилось, увы...

Если уж я вспомнил о Гейдрихе, стоит заметить, что удав-шееся покушение на судетского гауляйтера Франка в Пра-ге утром 27 мая и впрямь было направлено на совершенно другую персону — полиции удалось схватить двух британ-ских диверсантов богемского и словацкого происхождения, Йозефа Габчика и Яна Кубиша. Они дали показания.

134

Основной целью был Рейнхард Гейдрих, в случае неуда-чи — министр просвещения протектората Эммануэль Мо-равец (известный своими симпатиями к Германии) или группенфюрер Карл Герман Франк. Последний и оказался в плохое время в плохом месте, а самое главное — не в сво-ем автомобиле, с известным каждому пражанину номером «SS-3».

Представления не имею, взял Франк эту машину из спец-гаража по своему желанию или имел разрешение Гейдриха, но факт остается фактом — гауляйтер был убит взрывом гранаты в пражском районе Либень. Осколками ранило од-ного из нападавших, второго задержали полицейские при содействии обычных прохожих.

Сам Гейдрих отреагировал на это громкое событие сдер-жанно. Выступил по радио, обвинив в неслыханном злодей-стве англичан, организовал Карлу Франку пышные похоро-ны, но и только.

Жизнь в Богемии продолжалась обычным порядком, ни-каких особых мер исполняющий обязанности протектора не предпринял, и это наводило на размышления — в Поль-ше или на Востоке за убийство высшего чиновника Рейха непременно последовали бы внушительные репрессии, что случалось не раз. Очевидно, что обергруппенфюрер обере-гал свой немалый авторитет и старался не растерять симпа-тии богемцев. Наверняка с далеко идущими замыслами...

Мне пришло очень краткое, но теплое письмо. Гей-дрих благодарил за своевременное приглашение и очень вскользь намекал, будто в долгу не останется. Обещание сдержал: работать во взаимодействии с РСХА стало го-раздо, гораздо легче — по крайней мере, на мои жалобы в адрес зарвавшихся чиновников среднего звена (без раз-ницы, партийных или нет) в СД реагировали моментально. И принимали меры.

Чаще всего хватало обычного внушения. В двух случа-ях (вполне обоснованно: незачем так яростно отстаивать


135

корпоративные интересы в ущерб государственным!) дело закончилось судом Народного трибунала по обвинению в саботаже с последующей отправкой виновных в лагерь Дахау. Ничуть их не жалею — как говаривал великий Бис-марк, глупость — божий дар, но злоупотреблять им нельзя категорически. Чревато.

Вернемся, однако, в Бремен. Юлиус Аппель оказал-ся безуп речно прав — обстановка прояснилась только к 27 июля, когда были оценены потери жилого фонда, при-близительно подсчитан размер ущерба городской инфра-структуре, а военные предоставили данные по разрушени-ям на своих объектах.

В целом картина напоминала то, что мне пришлось на-блюдать в Кёльне почти месяц назад, за некоторыми важ-ными исключениями. Англичане начали действовать более выборочно, тогда как предыдущие налеты носили иной характер: поразить крупную цель как можно большим тон-нажем и безнаказанно удрать. При аналогичной атаке на Эссен в ночь на 2 июня из-за плотной облачности и тумана бомбардировщики сбросили груз в нескольких километрах от города, фактически в пустоту — пострадало несколько деревень и пригороды, на земле погибли пятьдесят человек.

На этот раз наблюдались изменения в тактике, это под-твердил и Эрхард Мильх, получивший отчет о действиях ПВО и XII авиагруппы, плюс первые результаты допросов попавших в плен британцев. Вместо слепого коврового бомбометания имело место распределение целей — Пятая группа Королевских ВВС в составе ста сорока машин была нацелена строго на заводы «Фокке-Вульф», самолеты Бе-регового командования атаковали верфи «Дешимаг», все остальные строем шли на город и порт, снося с лица земли здания в почти четырехкилометровой полосе по направле-нию с северо-запада на юго-восток.

До основания разрушены 572 здания, частично повреж-дены больше шести тысяч. Сборочный цех авиазавода

136

«Фокке-Вульфа» попросту перестал существовать — я сра-зу распорядился о спешном переводе производства в вос-точные области Германии и Польшу, мы не можем впредь так рисковать авиапромышленностью! Железнодорож-ное сообщение будет восстановлено не раньше, чем че-рез пять дней — сгорели восемнадцать составов с готовой продукцией.

— ...Ничего не поделаешь, это тоже входит в наши обя-занности, — увещевал фельдмаршал Мильх, устроившийся рядом с мной на заднем сиденье скромного «Опель Олим-пия» с номерами Люфтваффе. — Я очень жалею, что фюрер никогда не приезжает в пострадавшие города поддержать население! Это имело бы колоссальное пропагандистское значение! Появление Черчилля на развалинах преподно-сится во всех британских газетах как подвиг!

Половину дня пришлось убить на совершенно беспо-лезное (с моей точки зрения) дело — я, Мильх и примчав-шийся из своей резиденции в Ольденбурге гауляйтер Ве-зер-Эмса Пауль Вегенер осматривали закопченные руины, пожимали руки рабочим «Организации Тодта», говорили сочувственные слова оставшимся без жилья и имущества обывателям и позировали фотографам.

Так и воображаю себе завтрашние заголовки в «Фёль-кишер беобахтер»: «Правительство Рейха заботится о на-роде, стойко переносящем тяготы войны с англосаксон-ской плутократией и большевизмом». Оперативность ведомства доктора Геббельса потрясала, вот уж где ра-бота поставлена с высочайшей степенью эффективно-сти! Официальных пропагандистов пригнали в Бремен в числе двух десятков, с фотоаппаратами и кинокамера-ми: «Поднимите на руки эту девочку, доктор Шпеер! По-жалуйста, помогите поднести даме вещи, спасенные из разрушенного дома! Вытяните руку, словно вы даете ука-зания рабочим!»


137

Et cetera, nec plus ultra. Пошлость немыслимая, вызыва-ющая у меня приступы острого отвращения. Нет, я не спо-рю, в условиях войны пропаганда есть вещь совершенно необходимая и Йозеф Геббельс действительно знает, как выстраивать схему информирования народа о неприятных событиях. Но зачастую его сотрудники переходят все допу-стимые границы приличий.

Я исправно кривлялся перед объективами, Мильх взды-хал и посматривал на часы (у него тоже дел невпроворот), один группенфюрер Вегенер чувствовал себя в родной сти-хии — краткие ободряющие речи, обещания, позы на пу-блику, «случайно забытая в кармане» шоколадка чумазому заплаканному ребенку. Забытых шоколадок, по моим на-блюдениям, у гауляйтера хватило бы для обеспечения това-ром небольшой кондитерской лавки.

Политика, ничего не поделаешь. Но как же противно. Единственным местом, которое я счел необходимым

посетить в обязательном порядке, являлся военный го-спиталь в не пострадавшем от налета предместье Химе-линген, куда мы с Эрхардом Мильхом сейчас и направля-лись. Вегенер с нами не поехал, остался в городе давать ценнейшие указания, командовать и отвлекать на себя внимание геббельсовских молодцев — только за одно это гауляйтеру стоило бы выразить признательность. Вот и прекрасно, общество грустного фельдмаршала мне го-раздо приятнее.

— Сколь-нибудь «чувствительными» английские потери не назовешь, — неторопливо говорил Мильх, пока «Опель» двигался по улицам Бремена. — Достоверно известно, что мы сбили сорок три самолета, какое-то количество повре-дили: машины наверняка не дотянули до британского по-бережья. Если смогли приземлиться, то, вероятно, будут списаны. Округлим для ровного счета — пятьдесят. Пять процентов от исходной тысячи. Мизер.

138

— Это был ночной налет, — напомнил я. Благодаря Миль-ху, обожавшему поучать и растолковывать технические аспекты воздушной войны, за четыре месяца совместной работы я начал более или менее разбираться в авиации. — Днем британцам с их устаревшим корытами рассчитывать на успех вообще нельзя.

— Ты видел, что натворили эти «корыта»? — фельдмар-шал посмотрел на меня укоризненно. — Нельзя недооце-нивать противника, особенно когда у тебя нет серьезных аргументов против. При дневном массовом налете у Коро-левских ВВС шансы и впрямь отсутствуют, на северо-за-паде у нас предостаточно истребителей и отлично обучен-ного летного персонала. А теперь представь следующее: тысяча или полторы американских «Крепостей» и «Ли-берейторов», идущих плотным строем. Днем. Плотность огня оборонительных пулеметов? Что мы сможем проти-вопоставить?..

— Уверен, это случится не завтра и не послезавтра, — фальшиво-ободряюще сказал я, и сам себе не поверил. — Но...

— Но, — эхом повторил Мильх. — Мы обязаны предви-деть наихудшее развитие событий. Требуются новые ноч-ные истребители, нужно развивать «линию Каммхубера» и одновременно прикрывать большие города — идея с кру-говым зонами ПВО в сущности неплоха, но для ее осущест-вления необходим разумный подход!

— Разумный подход в сложившихся условиях? — буркнул я. — Эрхард, послушай, тебе эта ситуация не кажется не-нормальной? Ты и я далеко не последние люди в государ-стве, но почему мы ничего, решительно ничего не можем поделать? Не имеем права импровизировать? Действовать во благо, а не во исполнение?

— Есть приказы, — коротко бросил фельдмаршал. — Мы обязаны подчиняться. По крайней мере я. Тебе несколько проще — le carte blanche.


139

— То же самое говорил Рейнхард Гейдрих почти месяц назад, — машинально сказал я и перехватил встревожен-ный взгляд Мильха.

— Хочешь дружеский совет? — понизив голос, произнес он. — Держись от Гейдриха подальше. У меня есть веские основания полагать, что он — самый опасный человек в го-сударстве.

— По-моему, руководители разведки, контрразведки и тайной полиции со времен Древнего Рима не отличались ангельским нравом, — я пожал плечами. — В конце концов, Гейдрих возглавляет не христианский приют для вдов и си-рот и не благотворительное общество, ведающее раздачей супа бездомным.

— Альберт, ты не понимаешь, — уже полушепотом ска-зал Мильх, косясь на спину водителя машины. — Никто не знает, что у Гейдриха на уме. Есть в нем какое-то второе дно, нечто накрепко скрытое, известное ему одному. Зна-ешь, что я слышал у рейхсмаршала после майского покуше-ния на Франка? Когда выяснилось, что обергруппенфюрер Гейдрих жив и здоров, старик скривился так, будто разже-вал лимон целиком, и проворчал: «Жалость какая. Всё на-смарку...»

— Ты хочешь сказать... — я буквально онемел. — Я ничего не хочу сказать, Альберт. Помолчу! На самом

верху ведется некая игра с огромными ставками, и я пред-почитаю оставаться в блаженном неведении относительно ее правил и целей. Погоны фельдмаршала, да и твой мини-стерский портфель в этой колоде — не более чем восьмер-ка, ну или десятка в лучшем случае. Причем не козыри.

Эрхард Мильх замолчал и отвернулся, уставившись в окно «Опеля».

По левой стороне улицы тянулся завал из темно-багро-вого кирпича и обгоревших балок. В оцеплении стояли по-лицейские в бледно-зеленых кепи «Шако». Шуцманы про-вожали нашу машину безразличными взглядами и снова

140

замирали на месте. Им было не до высоких материй — на-стоящая, зримая опасность находилась у них перед глаза-ми, впереди, за спиной. В небесах, откуда в любой момент могли обрушиться тонны металла и взрывчатки.

Везде.

* * *Госпиталь произвел на меня тягостное впечатление, од-

нако я и не пытался убедить себя в том, что реальная жизнь непременно и повсеместно должна быть легка и приятна. За этим — к Герингу, он у нас любитель прекрасного, утон-ченного и возвышенного.

О высоком визите никого не предупредили, потому обя-зательных приготовлений в виде белоснежно-стерильных палат, почтительных медсестер и бравых раненых, рвущих-ся обратно на фронт (обычно подобные сюжеты показы-вают в выпусках «Вохеншау») не наблюдалось. Начальник госпиталя, хмурый оберфельдарц, к появлению самых на-стоящих рейхсминистра и фельдмаршала отнесся в целом равнодушно. Без подобострастия.

Желаете взглянуть? Пожалуйста. Извольте накинуть ха-латы поверх шинелей, это правило для каждого. Да, в при-емном отделении следы крови на полу. Раненых привозят до сих пор, мы принимаем и гражданских, выживших под завалами. Медикаментов хватает, спасибо. Койко-мест тоже, в основном у нас проходят лечение выздоравливаю-щие, переведенные из других госпиталей.

Сколько всего поступило с той ночи? Приняли двести де-вять человек, из них всего тридцать шесть военных, зенит-чики и моряки — да вот хоть корветтен-капитэн* Роберт Гизе, командир субмарины U-177.

*Военно-морские звания Германии в русском языке следует передавать именно через «э» оборотное, как и произносится в немецком языке – Korvettenkapitän.


141

Желаете его посетить, господин фельдмаршал? Конечно, это возможно, состояние капитэна Гизе не тяжелое...

— Гизе, Гизе, — пробормотал я, пока мы шествовали по длинному коридору госпиталя. — Знакомая фамилия, ка-жется, я читал в газетах о нем.

— Рыцарский крест Железного креста с дубовыми листья-ми в прошлом декабре, — тихонько напомнил Мильх. — За успехи в Северной Атлантике. Вручал лично фюрер, в став-ке, я присутствовал...

Миссия милосердия принесла одни расстройства. Безус-ловно, корветтен-капитэн соблюдал субординацию, но весьма прозрачно намекнул Эрхарду Мильху, что военно-воздушные силы... Как бы это сказать? Не оправдывают на-дежд. Одно дело погибнуть в бою, и совсем другое — вот так. Причем можно сказать, что вчера экипажу U-177 очень и очень повезло.

Роберт Гизе детально рассказал о ночных событиях. По-скольку субмарина стоит на верфи «Дешимаг», — Deutsche Schiff und Maschinenbau, — для устранения выявленных по-сле учебного похода по Балтике дефектов, матросы и офи-церы находятся в отпуске на берегу. Постоянную вахту на корабле несут шестеро, сменяясь, таков устав. Командный состав разместили во флотской гостинице, нижние чины в казармах Кригсмарине в гавани.

Воздушная тревога была объявлена в 1.05 пополуночи, примерно за четверть часа до начала бомбардировки — си-стема предупреждения населения сработала если не безуко-ризненно, то очень вовремя: пятнадцати минут вполне хватило, чтобы спуститься в убежище. Не всем хватило, к огромному сожалению.

— Вам, например, — чуть более ядовито, чем следовало, заметил Мильх.

Корветтен-капитэн согласно прикрыл глаза: — В офицерском клубе на Штеффенсвег, где я находился,

нет собственного бомбоубежища, господин фельдмаршал.

142

Только в соседнем многоквартирном доме, но офицеры не могут пойти впереди гражданских и не вправе занимать их место. Кроме того, мы полагали, что налет не будет на-столько разрушительным и массовым. Сирены воют почти каждый день, но обычно вражеские самолеты не показыва-ются...

Дальнейшее можно описать кратко: гости клуба, по фронтовой привычке наплевавшие на потенциальную опасность, спохватились, только когда в северо-западной части города загрохотало. Да так, что самые убежденные оптимисты поняли: дело плохо. Хуже того, никто прежде не сталкивался с массированным бомбометанием по густона-селенному городу, особенно моряки, привыкшие к несколь-ко иным методам ведения войны.

Первыми суть происходящего уяснили двое офицеров Люфтваффе, имевшие представление о нешуточной опас-ности, которой грозит налет сотен тяжелых машин. Звуки разрывов приближались с каждой секундой, в здании на-чали вылетать стекла. Во дворе, как следовало из распоря-жений службы RLB, отданных в самом начале войны, были выкопаны щели-убежища, усиленные бревнами по сте-нам, — какое-никакое, а укрытие. Бегом!

Большинству повезло, успели. Роберт Гизе покинул зда-ние одним из последних, поскольку выпил лишнего и на но-гах держался не слишком твердо, чего от меня с Мильхом не скрыл: вы же знаете подводников, господа. На берегу це-нен каждый час, вот мы и пользуемся моментом.

Бомба упала за домом, что спасло от осколков, но так или иначе корветтен-капитэна Гизе погребло под грудой облом-ков кирпича и дерева. Удивительно, отделался он довольно легко — перелом обеих ног, несколько ребер и сотрясение мозга. Ссадины и царапины не в счет. Спасательная коман-да извлекла его из-под завала на рассвете.

— Судового врача жаль, — закончил свое повествование Гизе. — Знаю, нелепые смерти на войне дело обыденное,


143

но не так же! Два часа назад навестили инженер-механик и двое матросов с лодки, рассказали... Представляете, сама U-177 ничуть не пострадала, хотя стоявшую у противопо-ложного пирса субмарину потопило случайной бомбой. Доктор Клаус Гросс был на борту, когда начался налет. На кой черт он полез наружу, представления не имею. Может, хотел добежать до убежища? Не знаю. Никто не знает.

Его убило прямиком возле рубки шальным осколком раз-мером со спичечную головку — прямо в висок, представля-ете? Когда тело нашли, никто и предположить не мог, по-чему доктор Гросс мертв! Потом нашли крошечную ранку с капелькой крови...

— Сочувствую, — коротко и без единой эмоции сказал Мильх. — У вас будут какие-нибудь пожелания, господин корветтен-капитэн? Просьбы? Мы готовы их исполнить не-замедлительно.

— Приглядывайте за небом, — проронил Гизе*. — ...Вполне извиняю парня за отдельные и вполне оправ-

данные резкости, — сказал я насупившемуся фельдмарша-лу, когда мы возвращались в город. — Роберт Гизе совер-шенно прав: у нас нет действенной защиты городов.

— Знаю! — раздраженно воскликнул Мильх. — Поверь, Альберт, знаю куда лучше тебя! Ответить мы ничем не мо-жем — программа производства тяжелых бомбардировщи-ков считается неприоритетной, а имеющихся в наличии машин критически мало! В распоряжении авиационного командования «Атлантика» всего три десятка «Кондоров», способных выполнять задачи бомбардировщиков и вдоба-вок совершенно неспособных конкурировать с «Крепостя-ми»! Тяжелые, медленные...

*После инцидента в Бремене лодка U-177 получила неофициальное прозвище «U-Krucke», «Клюка», поскольку впоследствии корветтен-капитэн Гизе обычно прихрамывал и ходил с тростью, ставшей эмблемой субмарины. Умер Роберт Гизе в своей постели в 1989 году в возрасте 78 лет.

144

— Ну а что бы ты сделал, окажись на месте рейхсмар-шала? — сорвалось у меня с языка. — У тебя отыщется доступная пониманию неспециалиста концепция дальней-шего ведения воздушной войны? Кроме Геринга, есть три фельдмаршала авиации — ты, Кессельринг и Хуго Шперле! Неужели нет никаких разработок? Никаких планов?

— Есть, — сказал Мильх, как плюнул. — Планы Германа Геринга.

«То есть полное отсутствие каких бы то ни было вменя-емых планов, — мысленно продолжил я. — Существуют �пожелания” рейхсмаршала, во многом принципиаль-но нереализуемые, в значительной мере фантастические и составленные при абсолютном непонимании экономиче-ских реалий. Так-так. Что, впрочем, не отменяет главного: у нас по-прежнему в наличии талантливые конструкторы, многообещающие проекты и практически не пострадав-шая за время войны производственная база. А это немало, господин рейхсминистр. Очень немало. При разумном ис-пользовании, конечно. Чего нам так недостает — разум-ности...»

* * *Самое сильное впечатление своей жизни я получил,

именно находясь в Бремене — наши мытарства в Днепропе-тровске, угроза прорыва русских танков, пронизывающий ледяной ветер украинской степи и постоянное ощущение опасности не идут ни в какое сравнение с малоприятным вечером, который мы провели вместе с Юлиусом Аппелем и его сотрудниками.

Гауляйтер Пауль Вегенер пригласил разместиться у него в Ольденбурге, городе, совершенно не пострадав-шем от налетов, — всего-то пятьдесят километров к за-паду, по не загруженной транспортом автостраде можно преодолеть за полчаса максимум. Я вежливо отказался, сославшись на необходимость постоянно присутствовать


145

в разрушенном городе и координировать действия подчи-ненных мне служб — речь идет о важнейших оборонных объектах!

Вегенер будто бы мимоходом заметил, что если министру империи приходится разгребать последствия каждой авиа-ционной атаки, то его помощников стоило бы отправить на фронт, там они будут нужнее. Уехал с кислым лицом — оби-делся. Да и плевать, если откровенно.

Ночевал я в штаб-квартире «Организации Тодта» на Нойштадтсвалль — гостиницы в Бремене или уничтожены, или используются для временного размещения потерявших жилье горожан за государственный счет. Айнзатцляйтер развел руками, сообщив, что в доме отыщется несколько комнаток, обычно предназначенных для постоянно дежу-рящего персонала. Удобств мизер, но это единственное, что можно предложить.

Я отшутился — в «ревущие двадцатые», в мои студенче-ские времена, здешние удобства показались бы верхом ро-скоши! Койка, одеяло, ванная комната, привозят горячий обед. Что еще нужно человеку? А прежде всего до «рабочего места» ровнехонько десять шагов. Шумно? Перетерплю, не впервой.

За исключением сожравших четыре с лишним часа про-пагандистских мероприятий вкупе с нашей поездкой в го-спиталь днем 27 июня, прочее время занимала донельзя напряженная работа. Не скрою, замечание Пауля Вегенера было обоснованным: рейхсминистр вовсе не обязан зани-маться проблемами, ставшими едва ли не повседневными, для этого существует немалый штат помощников.

Однако я впервые столкнулся с вопросом безотлагатель-ной передислокации обширного производства, а именно завода «Фокке-Вульф» — полагаю, что спонтанно приня-тое решение незамедлительно вывести его из угрожаемого района на восток является правильным и не подлежащим обсуждению. Я обязан лично проследить, как реализуется

146

приказ, и получить незаменимый опыт на случай возник-новения аналогичных ситуаций в будущем.

Будем честны: не «на случай возникновения», а «при безус-ловно ожидаемом возникновении». Эту формулировку при всех я старался не использовать, но подтекст понимал каж-дый из моих сотрудников.

Мильх, как ответственный за авиапромышленность в своем ведомстве, способствовал всеми силами — пони-мал, что я прав. Силезия, генерал-губернаторство, возмож-но, Богемия — в нынешних обстоятельствах куда более безо-пасны, чем прибрежная зона Северного моря.

Решить такой вопрос меньше, чем за двое суток, край-не сложно, почти невозможно, но мы справились. Выбор подходящего места необычайно важен: требуются гаран-тированное снабжение электроэнергией, развитые транс-портные пути, да еще переориентация поставок комплек-тующих, рабочая сила и ее обеспечение, продовольствие, строительные материалы. Десятки ключевых деталей и ты-сячи второстепенных!

С исполнительным директором «Focke-Wulf Flugzeugbau GmbH» Куртом Танком мы сидели девять с половиной ча-сов, твердо решив не расходиться, пока не примем прин-ципиальное решение и не просчитаем все возможные пре-пятствия и огрехи...

К вечеру 28 июня таковое решение было принято: «Фокке-Вульф» рассредоточивает предприятия в районах Мариен-бурга, Коттбуса и Позена, эвакуация начинается тотчас по восстановлении железной дороги. Никаких согласований, никаких разрешений от гауляйтеров, никаких задержек с выделением земельных участков — вопросы военной про-мышленности являются первостепенными, отвечает за них министр Альберт Шпеер. Он же берет на себя всю полно-ту ответственности и самостоятельно решит затруднения с Министерством финансов и Рейхсбаном, обязанным пре-доставить подвижной состав по первому требованию.


147

Очень тяжелый день. Запредельно тяжелый. — Отлично справляешься, — Мильх, оставшийся у меня

в гостях после неимоверно долгого совещания с Куртом Танком, открыл бутылку с коньяком. Разместились мы в комнатке под самой крышей бременской резиденции «Ор-ганизации Тодта», фельдмаршал скинул китель, оставшись в галифе и сорочке с пятнами пота под мышками. Подтяж-ки у него смешные, французские, синенькие с золотистыми лилиями Бурбонов. — Энергия бьет ключом. Клянусь, они насмерть перепугались, когда услышали, что бумажная во-локита не предусмотрена, а любые возникающие затрудне-ния будут решаться тобою лично, в приказном порядке! Их система миропонимания разрушена самым бессердечным образом!

— Иначе нельзя, — зевнув, ответил я. — Кажется, ты хо-чешь получать самолеты Fw.190 прямо сейчас? А не через полгода? Не через год? При этом не разбираясь с жалобами генерал-губернатора Польши и его прихлебателей на то, что под территорию завода в Позене выделен участок дев-ственного заповедного леса, где водятся кабанчики и рас-положен любимый охотничий домик рейхсмаршала?

— Ты серьезно? — Мильх выпрямился. — Нет же, нет! Чепуха. Обыкновенный индустриальный

район, ну откуда там кабанчики?.. Я о другом думаю: сам факт эвакуации на восток огромного завода заставляет признать, что война вошла в новую стадию — не наступа-тельную, а оборонительную. Хочешь знать, о чем я беседо-вал с доктором Тодтом в ночь перед его гибелью?

— Ты уже как-то рассказывал. Заявления на грани пора-женчества.

— Можно трактовать и так, — согласился я и взял рюм-ку с коньяком. — Прозит! Но Фриц Тодт сумел обосновать свои выкладки, причем я не нашел существенных возраже-ний. Центральный постулат — война в экономическом от-ношении проиграна еще осенью 1941 года.

148

— Слышал, — Мильх картинно закатил глаза, словно го-воря: «Какая, право, ерунда! Реальность говорит об обрат-ном!»

— ...И вот почему, — с нажимом продолжил я. — Из всех разведсводок, поступающих с Востока, мало кто обратил внимание на критически важные сообщения. Нет, вовсе не число танков, самолетов и живой силы, имеющихся в рас-поряжении Сталина, это интересно в основном военным. Речь о другом. Что большевикам удалось спасти? Не взор-вать, не разрушить, не сжечь при отступлении — в Днепро-петровске я вдоволь насмотрелся на развалины. Именно спасти. Вывезти за Волгу и на Урал. Цифры, — наверняка неполные! — в нашем распоряжении есть. И меня они при-водят в ужас не меньше, чем покойного доктора Тодта.

— Постой, постой, — фельдмаршал уставился на меня с видом не то озадаченным, не то потрясенным. — Ты под-разумеваешь эвакуированные русскими материальные ценности?

— Именно, дружище. Скажу больше, по моей просьбе весной было составлено два реестра. Первый: общая чис-ленность и профиль промышленных предприятий на за-нятых нами территориях России по состоянию на 1 июня 1941 года. Второй: что мы имеем там же сейчас, в насто-ящий момент. Если сравнить, то получится, что вместо областей с вполне развитой индустрией, крупным ме-таллургическим и машиностроительным производством, огромным добывающим сектором и так далее мы полу-чили едва ли не пустыню. Тридцать шесть процентов от исходных мощностей. Тогда как во Франции два года на-зад — девяносто четыре процента. Куда всё подевалось, спрашивается?

— Ну-у... — поразмыслив, протянул Мильх. — Разруше-ния, последствия городских боев, саботаж местного насе-ления.


149

— Отпадает, — сказал я. — Продвижение вермахта было довольно стремительным, многие города мы брали факти-чески без боя, неповрежденными. Я сделал отдельный за-прос по Харькову, волосы дыбом встали. Когда конкретно Рунштедт взял Харьков, не напомнишь?

— Кажется, в конце двадцатых чисел октября, — неуве-ренно ответил фельдмаршал, доселе не понимая, к чему я клоню. — Это самый крупный русский город, оказав-шийся в наших руках, и как раз в случае с Харьковом нель-зя сказать, что он достался нам малой кровью, вовсе на-оборот...

— Не в этом дело, — перебил я. — Харьковские паро-возостроительный, тракторный и авиационный заводы исчезли. Сгинули. Растворились. Нет, они не разрушены бомбами и не взорваны, они именно исчезли. Остались голые корпуса, стены. Спрашивается — куда исчезли? Где они сейчас? Ответы на эти вопросы у меня тоже най-дутся. Причем речь идет не только о трех колоссальных предприятиях: например, куда-то подевался весь транс-портный парк Южной железной дороги. Министерство по делам Восточных территорий Альфреда Розенберга по моей просьбе составило подробную справку об ущербе, нанесенном промышленности Харькова, — тридцать два процента было уничтожено вследствие боевых действий и намеренных подрывов перед сдачей русскими города, остальное эвакуировано. Ты внимательно меня слушаешь?

— Господи боже, — выдохнул Мильх. — И такая карти-на... повсеместна?

— Нет, конечно. В Донбассе обстановка куда более благо-приятная, русские попросту не успели вывезти значитель-ную часть предприятий из Сталино и Ворошиловграда. Но в целом статистика далеко не в нашу пользу. Большевики сохранили промышленность и очень скоро наверстают по-тери. Доктор Тодт понял это первым.

150

— Альберт, ты не преувеличиваешь? — с сомнением ос-ведомился фельдмаршал. — Хорошо, тридцать шесть про-центов от довоенных мощностей русских в наших руках, где больше, где меньше. Для ровного счета, треть. Еще треть списываем на разрушения. Последняя треть эвакуирована, предположим. Но это же мало! Потери при транспортиров-ке, нарушение производственных цепочек, трудности при размещении на новом месте — мы только что обсуждали ровно то же самое с Куртом Танком! И это не один завод, а десятки!

— Сотни, — поправил я. — От трех с половиной до четы-рех сотен, в худшем для большевиков случае. В лучшем — свыше пятисот. Ты думаешь, они вывозили фабрики по производству швейных машинок, фарфора или скобяных изделий? Ничего подобного! Наоборот! Эти заводы уже сей-час выпускают бронетехнику, самолеты и орудия! А теперь ответь, твои бомбардировщики смогут помешать русским строить танки на Урале или в Сибири? Дотянутся, накроют цели и вернутся обратно невредимыми?.. Во-от, кажется, теперь ты проникся. Или по-прежнему считаешь Фрица Тодта паникером и пораженцем?

* * *Мильх ушел от меня в состоянии ошеломленно-задумчи-

вом: аргументы возымели действие. Фельдмаршал человек исключительно осторожный, но, как технократ, не склонен взирать на мир сквозь розовые очки и предаваться беспоч-венной мечтательности. Пусть знает, что военные победы (бесспорные, тут сомнений нет) — это лишь часть рисунка, постепенно превращающегося в далеко не самую обнаде-живающую картину.

Я посмотрел на едва початую бутылку «Фрапена» две-надцатилетней выдержки и поставил ее под койку — зав-тра с утра нужно проснуться со свежей головой, а спать осталось не больше семи часов. Штора светомаскировки


151

задернута, осталось потушить лампу и закутаться по дет-ской привычке в одеяло с головой.

Сирены воздушной тревоги взвыли час сорок минут спустя.

* * *

— Одевайтесь немедленно! — айнзатцляйтер Аппель пинком распахнул дверь в мою комнату. В руке электриче-ский фонарик, хорошо хоть не бьет лучом в глаза, а светит на пол у изголовья кровати. — Не включайте свет, незачем!

— Неужели снова? — прохрипел я, пытаясь попасть ле-вой ногой в правую штанину брюк. — Бритты решили окончательно разделаться с Бременом?

— Только что позвонил адъютант Эрхарда Мильха, с аэродрома в Дельменхорсте, — скороговоркой произнес Аппель. — Передал распоряжение фельдмаршала: незамед-лительно обеспечить вашу безопасность, любой ценой. Над Северным морем обнаружен строй бомбардировщиков, двигающихся в нашу сторону, больше двухсот самолетов, XII авиакорпус поднят по тревоге... Да быстрее же, доктор! Не будьте копушей!

— Выражаетесь в точности как моя мама, когда я с тру-дом просыпался утром в школу, — беззлобно огрызнулся я, накидывая шинель поверх рубашки, возиться с кителем времени нет.

— У меня трое детей, а это обширная практика, приме-нимая и к столичному начальству, — с неожиданным мрач-новатым юморком отозвался Аппель. — За мной!

Мы кубарем скатились по лестнице на первый этаж. Выскочили через боковую дверь во внутренний дворик — я сразу заметил «грибки» системы вентиляции убежища, устроенного со всем тщанием: это тебе не примитивные щели, а настоящий бункер, пускай и расположенный на сравнительно небольшой глубине. Нас догнали еще трое, дежурный по штабу ОТ, кажется, его фамилия Дитрих,

152

телефонистка с коммутатора фройляйн Брейтель и мой ре-ферент Ольгерд Динст, тоже ночевавший в доме.

Ббу-у-у! Густой насыщенный рев протолкнулся в уши так, что их слегка заложило. Всегда думал, что музыка раз-рывов звучит несколько по-другому, но на практике выяс-нилось совсем иное: с севера накатывала физически ощути-мая звуковая волна, слившаяся в грозное урчание одного из титанических монстров древнегерманских легенд — будто мировой змей Ёрмунганд по неизвестной прихоти покинул океанские глубины и выполз на сушу. Над темными крыша-ми сверкали золотистые и блекло-голубые сполохи.

Айнзатцляйтер подтолкнул меня ко входу в укрытие, за ко-торым начиналась бетонная лесенка, уводящая вниз. Шагнул следом, задраил стальную дверь. Освещение слабое, тусклые лампочки, забранные проволочной решеткой, по стенам.

— Типовое сооружение, еще довоенных времен, — по-яснил Аппель. — Все государственные учреждения должны оборудоваться своим бомбоубежищем. Инструкция.

— Механистическая функциональность? — невольно съязвил я.

— Совершенно верно, доктор. Спускайтесь. Не скажу, что там очень уютно, но запас воды, продовольствия и даже неплохого алкоголя в наличии. Генератор рассчитан на двенадцать часов непрерывной работы, на крайний случай отыщутся свечи. Принимайте это как не самое приятное, но все-таки приключение. Читали в детстве Жюля Верна?

— Жюль Верн ни разу не описывал бомбардировку Пари-жа несколькими сотнями «Веллингтонов», дорогой Юлиус...

Обстановка внизу самая спартанская. Убежище рассчи-тано на двадцать пять—тридцать человек, полный штат бременского штаба. Койки в два яруса, аккуратно застелен-ные синими флотскими одеялами, отдельная квадратная комнатка для руководителя: телефон, карта города на сте-не. Склад доверху забит консервами, картонными коробка-ми с итальянскими макаронами, запасными лампочками


153

и полевыми аптечками. Обязательные противогазы. Три электроплитки. Тесная уборная, из крана над раковиной постоянно течет струйка холодной воды.

При необходимости отсидеться вполне можно, бетон-ные перекрытия с гравийной подушкой в теории должны выдержать прямое попадание, однако проверять устойчи-вость сооружения на практике я абсолютно не желаю.

— Мы здесь ненадолго, — с невозможным спокойствием предрек Аппель. — Предыдущая воздушная тревога продол-жалась четыре часа до сигнала отбоя. Этой ночью, полагаю, всё закончится куда быстрее. Фройляйн Брейтель, вас не за-труднит вскипятить воду и приготовить кофе на всех? И най-дите галеты с баночкой джема, устроим ранний завтрак.

Снаружи грохотало всерьез, с потолка на одежду опу-скались невесомые частицы отслоившейся штукатурки. Пол ощутимо подрагивал, значит, бомбы ложатся близко. Слишком близко.

Айнзатцляйтер ошибся с расчетом времени. Едва теле-фонистка поставила на электроплитку объемистый кофей-ник зеленой эмали, как случился локальный апокалипсис, других слов и не подберешь. В первые секунды я даже не сумел осознать, что вообще произошло.

Звука я почему-то не услышал. Не уверен, что подобная метафора изящна, но бункер будто подпрыгнул — плитка вместе с кофейником полетели со столика на пол, лампы моргнули, две из них лопнули, выбросив синие искры. Из вентиляционных отдушин под потолком вырвались густые клубы серой пыли и дымка. В воздухе запахло чем-то отвра-тительно-кислым, химическим.

«О, нет, — промелькнула мысль, — отравляющие веще-ства в бомбах...»

Сознание померкло, зрение заместилось яркими до рези разноцветными пятнами.

Очнулся я оттого, что господин Аппель, — интелли-гентный математик в очках! — отвесил мне несколько

154

тяжеленных пощечин. Рука железная. Присел рядом на кор-точки, прищурившись посмотрел в глаза.

— Ничего страшного, очень легкая контузия, да и то со-мнительно, — со знанием дела сказал Аппель. Голос зву-чал приглушенно, будто сквозь ватные беруши. — Доктор, возьмите себя в руки! Поднимайтесь с пола, грязно!

Встал, наклонился, протянул руку. — Вонь... — хрипло выдавил я. — Так пахнет сгоревшая взрывчатка, — невозмутимо

пояснил айнзатцляйтер. — Вы что же, не проходили обяза-тельные для руководящего состава ОТ курсы гражданской обороны? Затянуло через вентиляцию, противохимических фильтров нет, никто ведь не станет использовать зарин, иприт и прочую гадость против городского мирного насе-ления? Женевский протокол от 1925 года подписан Герма-нией и Великобританией.

Как он умудряется совмещать холодный ум и прекрас-нодушную уверенность в незыблемости отживших свое правил ведения войны? Рыцарство окончательно умерло вместе с Освальдом Бёльке и Манфредом фон Рихтгофеном двадцать с лишним лет назад, а им на смену пришли те, кто отдавал приказы под Ипром и Лоосом. И такие как я — две-сти тысяч тонн отравляющих боеприпасов Третьего рейха находятся в моей юрисдикции, пускай и покоятся сейчас на бдительно охраняемых складах, ожидая приказа...

Неожиданно выключился генератор, свет погас. Аппель, чертыхнувшись, извлек из кармана фонарик.

— Ничего страшного, сейчас найдем карбидные лампы. Господин Дитрих, займитесь. Доктор Шпеер, с вами все в порядке? Как вы себя чувствуете?

— Как последний идиот, — не стал скрывать я, постигнув очевидную истину: никакой контузии. Я просто насмерть перепугался и свалился в обморок, будто юная послушни-ца, обнаружившая в своей келье пьяного матроса с опо-ловиненной бутылкой рома. — Я, знаете ли, прежде имел


155

дело с боеприпасами только на артиллерийском полигоне в Куммерсдорфе, причем взрывались они в нескольких ки-лометрах от наблюдательного пункта...

— Берлинским чиновникам полезно узнать суровую правду реальной жизни, — изрек Аппель преувеличенно-ханжеским тоном.

Чувство юмора у него в наличии, и айнзатцляйтер позво-ляет себе подтрунивать над рейхсминистром, что в других условиях выглядело бы святотатством, злонамеренным по-кушением на незыблемые устои и циничным надругатель-ством над самим понятием «субординация». Такие люди мне не просто нужны, а необходимы как воздух!

Шутки, впрочем, скоро кончились. Взрывов больше не слышно, значит, налет закончился. Аппель поднял телефон-ную трубку, в надежде связаться с полицией или пожарны-ми, но телефонная линия оказалась повреждена, гудок от-сутствовал.

Поднялись наверх, к выходу. Запирающий механизм ра-ботал, но сама бронедверь не поддавалась, какие усилия не прикладывай.

— Скверно, — покачал головой айнзатцляйтер. — Вывод, кажется, очевиден: завал. Защитные двери всегда открыва-ются наружу, потому и не открыть... Аварийного выхода нет, проектом не предусмотрен, следовательно, придется сидеть здесь до рассвета и ждать, пока нас откопают.

— Откопают ли? — хмуро заметил Динст. — Нас всего пятеро, припасов при разумной экономии

хватит на несколько месяцев, — ободряюще сказал Ап-пель. — Да и водопровод, как я заметил, не поврежден... Ну-ну, не смотрите на меня так! RLB обязан в первую оче-редь расчищать выходы из бомбоубежищ, это аксиома. Бу-дем ждать. Надеюсь, никто не боится замкнутого простран-ства? В условиях войны от этого страха надо избавляться как можно скорее. Вдоволь побоимся после победы, нароч-но здесь запремся и устроим вечеринку!

156

Нет, определенно, нашивки ОТ-айнзатцгруппенляйтера, сиречь руководителя стройуправления, он сегодня заслу-жил. Равно и перевод в Берлин, поближе ко мне. Только бы не загордился, стремительное возвышение портит людей необычайно.

Время я не считал — забыл наручные часы в комнате. Просто улегся на откидную кровать, прикрыл глаза рукой, защищаясь от резкого света карбидных фонарей, и попы-тался задремать. Начинать разговор никому не хотелось, все устали и перенервничали. Господин Аппель, как человек, на-чисто лишенный рефлексии, почти сразу заснул и посапывал так мирно, что казалось, он находится у себя в супружеской спальне. А ведь неизвестно, остались ли в живых его родные, дом семьи всего в двух кварталах отсюда, могло накрыть...

Сон не шел. Угнетающая обстановка, раздражающие запа-хи, чувство полной отрезанности от внешнего мира. Ничего себе, угодил в переплет. Для рейхсминистра это даже как-то... Как-то неприлично. Вот Герман Геринг сейчас, вероятнее все-го, почивает в огромной спальне Каринхалла с отделкой под барокко и горя не знает — отчет о событиях в Бремене ему предоставят с утренней сводкой, за обильным завтраком.

Боже, какая бессмыслица в голову лезет. Тогда как всерь-ез подумать надо о другом: что делать дальше? Рекоменда-ция обергруппенфюрера Гейдриха «видеть картину целост-но и объемно» окончательно излечила меня от соблазна впасть в самообман — самый распространенный недоста-ток руководства Германии.

Недостаток? Слишком мягко. Как однажды совсем по другому поводу выразился Антуан Буле де ля Мерт: «Это хуже, чем преступление. Это ошибка». Да, страшная ошиб-ка всеобщего самообмана. Именно всеобщего, поразившего практически каждого — от фюрера до безусого фаненюн-кера, рвущегося в бой, чтобы сложить голову за Германию.

А за многоцветной ширмой из знамен и штандартов пря-чется та самая «суровая правда реальной жизни», о которой


157

с печальной иронией говорил сегодня Аппель: лавино-образно нарастающий управленческий кризис, разрушаю-щаяся экономика, не способная выдержать нагрузку миро-вой войны, сверхсверхбюрократия, а прежде всего — уйма «государств в государстве».

Партия. Вермахт. СС. Корпорации. Особняком стоят Люфтваффе и Кригсмарине. «Принципиально новый, ис-тинно национал-социалистический род войск», — как любит характеризовать Геринг свою авиацию, и консер-вативный военно-морской флот, где необычайно сильны кайзеровские традиции.

Могу назвать еще с десяток позиций, от Трудового фронта и отдельной касты Министерства иностранных дел до про-клятущего Управления четырехлетнего плана или Дойче Юнгфолька! У всех задачи «наиболее приоритетны», все до единого требуют денег, ресурсов, поддержки, грызутся за полномочия и сферы контроля, лезут не в свои дела с бес-ценными и столь же нелепыми предложениями, саботируют важнейшие решения только потому, что они могут принести гешефты конкурентам, а в этом случае лучше вообще ничего не делать, чем позволить сопернику вырваться вперед.

...Наверное, все до единого дети, читавшие приклю-ченческие романы, изучали азбуку Морзе — когда-то и я не избежал этого увлечения, тоже играл со сверстниками в «пиратов» на озере Коллер под Мангеймом. Тире-две точки. Тире-точка. Снова и снова. Морской код DN, «Иду к вам на помощь», обычно отдающийся флажковой сигна-лизацией!

Кто-то колотил камнем во внешнюю дверь убежища — DN, DN, тире-две точки. Тире-точка! Ну конечно же, Бремен — морской город, как еще подать сигнал запертым в бункере? Вот и пригодились, казалось бы, накрепко позабытые и не-нужные во взрослой жизни знания ранней юности!

— Поднимайтесь! — громко сказал я. — Господин Ап-пель?

158

— Слышу, — донеслось из полутьмы. — Тоже опознали код? Кажется, нас все-таки откопали. Пойдемте, взглянем. Надеюсь, это не английский десант. Но если так, я буду от-биваться гербовой печатью, а вы забрасывайте противника чернильницами.

Я нервно усмехнулся. Тяжелая дверь с неприятным скрипом отошла в сторону.

Я зажмурился: день пасмурный, но все равно утренний свет оказался слишком ярким.

— Как вы нас напугали, — послушался знакомый голос. Опознать нетрудно, это Густав фон Холленбройх, адъютант Мильха. — Мы думали, что случилось худшее.

«Я их напугал, надо же! Я!» Ого, да здесь не меньше полусотни людей — военные, ра-

бочие «Организации Тодта» в оливковой «богемской» уни-форме, несколько гражданских, полицейские. К спасению моей персоны из подземного узилища приложены немалые силы. Мильх постарался, никаких сомнений.

Пейзаж претерпел изменения в радикально худшую сто-рону: здание штаба ОТ исчезло, снесено до фундамента — похоже, бомба угодила точнехонько в него. Деревья в пар-ке напротив сгорели, голые черные стволы еще дымятся. Соседние дома частично обрушились, а вот каменная лю-теранская церковь в сотне метров вверх по улице, судя по виду, не пострадала вовсе — сверкает цветное стекло ви-тражной розетки на фасаде; как не выбило ударной волной, непонятно.

— Архив и текущая документация, — замогильным голо-сом сказал Аппель, стоявший за моей спиной. Первое о чем он подумал, увидев руины штаба. — Расстрелял бы Черчил-ля самолично!

— Если вам и повезло в том, что бумаги сгорели и из-бавили от лишнего балласта, — фыркнув, отозвался я, — все же лучше не рассчитывать на повторение подобных событий, которые будут постоянно привносить в работу


159

необходимую свежесть. Юлиус, забудьте! Я не стану требо-вать строгой отчетности, обещаю. Главное — все живы!

— Это нужно заканчивать, — после короткой паузы вполголоса сказал айнзатцляйтер, исподлобья поглядывая на кирпичное крошево и обгоревшие листки, гоняемые ветерком. — Заканчивать как можно скорее. Немедленно. Как угодно. Вы понимаете, что я имею в виду, доктор.

— Господин Шпеер, — шагнул вперед фон Холленбройх. Вид у подполковника был озадаченный, вероятно, он не по-лучил четких инструкций от фельдмаршала, что со мной де-лать, буде рейхсминистр отыщется живым и здоровым. — Прикажете сопроводить в Дельменхорст на аэродром? Если нет других распоряжений?

— Поезжайте, мы справимся, — Аппель дружески тронул меня за плечо. — Здесь вам делать нечего, доктор. Это не ваша задача. Отправляйтесь. Всё необходимое вы успели сделать. Благодарю за приятную компанию, мы отлично провели минувший вечер. Со смыслом.

«Что он имеет в виду?» — подумал я. И сразу осознал, что знаю ответ на этот вопрос. Его только что озвучил сам Аппель.

Заканчивать. Как именно — не принципиально. Были бы инструменты в руках. А их нет.

— Я вызову вас в Берлин, едва обстановка нормализу-ется. Любые — слышите, любые! — ваши требования по снабжению будут удовлетворены немедленно. Достаточно запроса в мой секретариат.

— Спасибо, доктор Шпеер. Мне очень приятно работать под вашим руководством.

Кажется, это не просто обязательно-вежливая формули-ровка. Юлиус Аппель подразумевает нечто большее. Выра-жает надежду. Невозможно подводить людей, надеющихся на тебя и тебе доверившихся.

— Едем, — я решительно кивнул Холленбройху. — Фельд-маршал на аэродроме?

— Так точно, господин рейхсминистр!

* * *Спустя два дня, уже в Берлине, я узнал, что повторная

бомбардировка Бремена в ночь с 28 на 29 июня не носила масштабного характера — видимо, англичане решили, что бдительность наших ПВО притупилась и нового удара спу-стя двое суток никто не ожидает.

По данным Мильха в этом налете участвовали двести девять машин, сбито одиннадцать, причем из-за низкой облачности британцы промахнулись и вместо железнодо-рожного узла (как показали очередные пленные) бомбы посыпались на предместья, где я и находился.

Дома среди многочисленной корреспонденции меня ожидала депеша от брата, переданная не почтой, а через знакомого офицера связи ОКХ в ставку и далее мне лично: незаменимый Хайнц Линге поспособствовал.

Я сразу показал письмо маме. Заканчивалось оно так:

«...Я ничуть не жалуюсь, в действующей армии на Восто-ке вовсе не так ужасно, как это частенько описывают слу-хи: самая обычная служба. Мы здесь в ожидании больших со-бытий, но, полагаю, тебе куда лучше знать, каких именно.

Мои поздравления Маргарет с рождением сына, это за-мечательная новость.

Люблю всех вас. Скучаю, надеюсь, приеду в отпуск осенью, в ноябре. Твой всегда — Эрнст Шпеер».

* * *

17 июля 1942 года Шестая армия вермахта начала гене-ральное летнее наступление.

Целью были Сталинград и Кавказ. Эрнст оказался в гигантском водовороте людей и собы-

тий, решивших судьбу цивилизации на долгие десятилетия вперед.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ◆ СОЛДАТ

161

Часть вторая

СОЛДАТ

162

1. ОХОТА НА КАБАНА

Первый русский солдат, которого я увидел совсем близ-ко, лицом к лицу, был мертв. В чем мне, несомненно, повезло куда больше, чем обер-лейтенанту Хельке

и лейтенантам Штраубе и Вальдау. Я познакомился с ними, когда прибыл в Харьков в начале

июля сорок второго. Той зимой русские предприняли от-чаянную попытку отбить у нас «первую столицу Украины». Попытка эта провалилась и стоила русским большой крови, а германский контроль над Харьковом утвердился оконча-тельно.

Харьков выглядел вполне европейским, ухоженным, даже красивым. Мне доводилось видеть его и прежде, но это случилось зимой и мельком; теперь же у меня появилась возможность пройтись по его чисто подметенным улицам, полюбоваться на каштаны и липы местного парка. Солдаты посещали кинотеатр, для офицеров работали целых два те-атра — оперный и драматический.

Шестого июля сорок второго года я прибыл в штаб Шестой армии, поскольку привез пакеты из ОКХ, которые обязан был вручить лично. Меня принял командующий армией — генерал Паулюс. Разговор длился весьма недолго: он побла-годарил меня за аккуратное исполнение приказа, пожелал


163

успехов в прохождении службы и сообщил, что мой полк — Второй танковый — находится сейчас в Макеевке, откуда он в ближайшие дни выступит через Артемовск на Триполье, где мне и рекомендовано воссоединиться с моими товарищами.

Трудно представить себе кого-то, кто менее был похож на покойного фон Рейхенау, чем новый командующий. Он был строен, сумрачно-печален и утонченно-красив. Внезапно при виде его меня охватило дурное предчувствие. Коман-дующий не должен быть похож на скорбного ангела, поду-малось мне невольно. Это не способствует подъему боевого духа в солдатах.

К счастью, во время разговора Паулюс резко повернулся к свету, и отчетливо проступили морщины у рта, мешки под глазами, а потом он улыбнулся и окончательно утратил вся-кое сходство с надгробной фигурой:

— Поздравляю вас также с наградой, обер-лейтенант Шпеер.

Я позволил себе недоуменно поднять бровь.Возникла неловкая пауза.Генерал Паулюс определенно не из тех, кто умеет ловко

и изящно разрешать подобного рода ситуации, и если уж случался какой-нибудь конфуз, он просто молча ждал, пока кто-нибудь другой не подберет нужные слова или не сведет дело к шутке.

Беда заключалась в том, что я тоже не мастер диплома-тической элегантности. Поэтому я просто брякнул, не по-думав:

— Какая еще награда?С заметным облегчением Паулюс ответил:— Обер-лейтенант Эрнст Шпеер был представлен к Же-

лезному кресту двадцать шестого мая сорок второго года.Формулировка ответа подсказала мне, что перед встре-

чей со мной он лично ознакомился с моим личным делом. Возможно, отчасти его заинтересовала моя фамилия —

Шпеер. Не может быть, чтобы он не слышал ее раньше. Во-

164

обще Паулюс — основательный человек, любит документа-цию и умеет ею пользоваться.

Может, оно и к лучшему, — продолжал размышлять я. В прошлом году, когда мы шли сквозь Россию, одушевля-емые неумолимым порывом, нам требовался неистовый вождь, вроде Вальтера фон Рейхенау — воплощение неко-лебимого воинственного духа. Теперь же, когда надо за-крепить победу и навечно утвердиться в европейской части России, потребен человек расчетливый, трезвый, с анали-тическим складом ума.

Признаюсь, я получаю удовольствие от подобных раз-мышлений. Мне важно отдавать себе полный отчет — в каких событиях я участвую, на каком этапе операции нахожусь и с кем имею дело. Это странным образом успо-каивает.

— Я не получал награды и впервые о ней слышу, — ска-зал я наконец.

Генерал сел за стол, сделал заметку в блокноте и ото-звался:

— Это будет исправлено, обер-лейтенант. Согласно до-кументам, у вас остается еще три дня отпуска. Проведите их в Харькове, посетите театр, насладитесь в последний раз культурой, прежде чем вновь окунуться в дым сражения. К концу недели, полагаю, я улажу вопрос с вручением вам Железного креста.

После этого он снова встал, четким движением подал мне руку, и мы простились.

* * *Я поселился в гостинице на одной из центральных улиц.

Кажется, улица называлась Ssumskaja, или как-то похоже. Стоял летний вечер, в раскрытое окно влетал теплый ве-терок, слышны были голоса проходящих внизу людей: го-ворили по-русски и по-немецки, голоса звучали спокойно, приветливо.


165

Доносился женский смех и легкий стук каблучков. Я за-снул в удивительно мирном, спокойном состоянии духа. Ближе к полуночи меня разбудил выстрел, прозвучавший где-то далеко в ночи. Несколько минут я лежал с открыты-ми глазами в темноте и прислушивался, но выстрелов боль-ше не было, и я снова заснул.

Утром я спустился к завтраку. В гостинице жило мно-го офицеров, догуливающих отпуск. С двумя такими, из 16-го саперного батальона, я оказался за одним столом. Они выглядели очень веселыми и начали было рассказывать мне запутанную историю, где фигурировали охота, дикие каба-ны и опытные егермейстеры, но затем к нам с убийственно-вежливым «Позвольте» подсел оберштурмфюрер СС, и раз-говор перешел на более общие темы, а потом и вовсе завял.

Эсэсовец завтракал очень умеренно, демонстративно пил одну лишь воду, отказываясь даже от кофе, и с легким неодобрением посматривал на нас, жирно намазывающих масло на булочки — честно говоря, довольно черствые. Когда он с тем же холодным «Приятного аппетита, господа» удалился, один из моих новых приятелей пробурчал:

— Их тут пруд пруди. Прямо через плечо заглядывают.— Они для этого созданы, — фыркнул второй. — Загля-

дывать и отслеживать.— Лучше бы бандитов ловили, — сказал первый.— Вы начали рассказывать что-то про охоту, — напом-

нил я. Меня мало интересовал эсэсовец и то, чем он зани-мается. В самом деле, у каждого свой долг, своя сфера от-ветственности. — Что-то не пойму — какая охота может быть летом? Я, конечно, не охотник, но мне казалось, что этим делом занимаются осенью, когда животные уже на-гуляли жир и успели завести потомство.

— У этих кабанов мало шансов уцелеть, коль скоро они оказались в эпицентре военных действий, — со смешком отозвался второй офицер, — а тут удачно совпали сразу не-сколько обстоятельств...

166

Он не договорил — поперхнулся булочкой и принялся каш-лять. Похоже, оказавшись в этих диких степях, все мы утрати-ли какие бы то ни было манеры. Прямо вот не знаю, что мы будем делать, когда снова окажемся в Берлине на великосвет-ском приеме... ну, допустим, хоть у моего замечательного брата. Наверное, нажремся шампанского как свиньи и будем отмачивать окопные шутки на страх пожилым графиням.

— Его отец много лет был егермейстером у графа Лео-польда Шитовски-Шимборски, — пояснил первый офицер, похлопывая приятеля по спине. — Сам Гуго, разумеется, с детских лет увлекается охотой и превосходно разбирается во всех ее тонкостях. Так, Вальдау? — наклонился он к лицу своего товарища.

Тот обтерся салфеткой и кивнул.Так я познакомился с лейтенантом Вальдау. Он участво-

вал в разминировании Харькова. Ему было двадцать два года, как он нехотя сообщил. Белокурый, с нежным румян-цем, он стригся почти наголо. Едва его волосы отрастали, как начинали сами собой складываться в девчачьи локо-ны — что, вероятно, вызывало гнусные насмешки со сторо-ны его лучших друзей.

Второго лейтенанта звали Курт Штраубе. С третьим их приятелем, обер-лейтенантом Хельке, я познакомился ве-чером, когда мы вчетвером посетили местный очаг культу-ры — оперетту.

В Харькове имелся настоящий драматический театр, где местные актеры с ввалившимися глазами играли душераз-дирающие русские пьесы, в которых никто не понимал ни слова. К счастью, как объяснили мне мои новые товарищи, вскоре сюда приехала берлинская оперетта.

Вечером у Вальдау с лейтенантом Штраубе вышел корот-кий спор по поводу искусства.

— Лично мне больше нравилась драма, — объявил Штра-убе. — Она отвечает германскому ощущению трагическо-го. А в заунывных песнопениях на музыку Чайковского


167

слышится обреченность этого печального, полудикого на-рода, рассеянного в пыльных степях.

— Театр должен поднимать настроение солдат, — возра зил Вальдау. — В толк не возьму, почему ты этого не понимаешь.

— Для меня загадка совершенно в другом: как может поднимать настроение солдат такая вульгарщина, — ответ-ствовал Штраубе. — Черт тебя побери, Вальдау!.. Как буд-то с тобой можно всерьез дискутировать об искусстве! Ты еще ребенок. Приходскую школу хотя бы закончил или был исключен за неуспеваемость? — С этими убийственными словами Штраубе повернулся ко мне: — А вы что скажете, Шпеер?

Я мгновенно почувствовал себя ужасно старым:— Музыка приемлемая, но актеры... Вы обратили внима-

ние на примадонну? У нее такое лицо, словно она страдает запором, но ни за что не признается в этом обстоятельстве.

— Она приехала в Харьков вовсе не для того, чтобы рас-суждать о своих запорах, — возразил Вальдау, уязвленный. — А голос у нее ничего, приятный. И танцует с огоньком.

— У нее толстые ляжки, — добавил я безжалостно. — Ей бы не следовало демонстрировать их с такой готовностью. Вам, выросшим в послевоенные годы, конечно, кажется, что раскормленная женщина — это верх эстетизма и благо-получия, но...

Вальдау посмотрел на меня так, словно слова: «Что вы, старики, можете понимать в женщинах?» — только что за-стряли у него в горле. Он даже покраснел.

Да, я старше их всех. Мне тридцать шесть. И я до сих пор только обер-лейтенант. В моем возрасте и с моим послуж-ным списком нормальные люди уже командуют полками.

— Мы, баварцы, знаем толк в бабах, — вывернулся Валь-дау, удачно обходя тему моего возраста. — Им следует быть в первую очередь пригодными для деторождения.

У меня имелись серьезные подозрения насчет того, что Вальдау вообще имел какой-то опыт с женщинами. Такие

168

юноши обычно брезгливы и стыдливы. Черт бы их всех по-брал с их бьющей в глаза молодостью.

Мы зашли в пару мест, пропустили по стаканчику-друго-му коньяка и вернулись в гостиницу.

Перед тем, как оставить Харьков, русские постарались разрушить здесь как можно больше: взорвали мосты, за-ложили мины по всему городу и во всех сколь-нибудь зна-чимых объектах. Вальдау рассказывал, что заминированы были даже старинные особняки, в которых, по предположе-ниям русских, немцы могли разместить свои штабы и про-чие учреждения.

— Самое подлое, — сказал Штраубе, — это мины замед-ленного действия.

— Нужно было нагнать русских пленных, чтобы они подрывались на своих собственных минах, а не рисковать жизнью немецких солдат, — мрачно проговорил обер-лей-тенант Хельке. — Впрочем, сейчас-то что!.. При фельдмар-шале фон Рейхенау все было по-другому. Он им пощады не давал. Он всегда помнил, где наши враги, а где — друзья.

— По-моему, это естественно, — вступил я. — Пока грани-ца между врагами и друзьями не размыта, нам нечего опа-саться. Беда наступает, если она начинает размазываться.

— Отлично сказано, Шпеер! — подытожил Хельке. Он угостил меня последним стаканчиком коньяка, уже в баре гостиницы. Здесь наливали неплохой коньяк знакомым офи-церам. Нужно было только знать правильного буфетчика.

Не немца. «Старого украинца». Из тех, что были с нами в прошлую войну.

И ненавидели Сталина.

* * *Наутро у меня имелись в Харькове дела. После того, как

наши саперы разминировали город и отремонтировали то, что попытались уничтожить русские, здесь снова зарабо-тали отдельные заводы. Харьков стал главной ремонтной


169

базой Рейха на Украине. Мне предстояло принять здесь де-сять танков и вместе с этим подкреплением догнать свой полк уже в Артемовске или Триполье, откуда планируется большое наступление на Волгу.

Весь день я был занят на заводе. У ворот меня встретил рыжий саксонец.

— Унтер-офицер Кролль! — отрапортовал он и вытара-щил на меня свои голубые глаза.

Еще один молокосос.Я отмахнул в ответ.— Докладывайте, Кролль.— Придан вам в помощь, господин обер-лейтенант. Вто-

рой танковый.— Давно из Фатерлянда? — вопросил я строго.— В Харькове десять дней! — ответил он, блеснув гла-

зами.— Гражданская профессия есть? — поинтересовался я у

этого дитяти гор и лесов.— Водитель, — с гордостью кивнул он. — Водил самые

обыкновенные автомобили. А теперь буду водить танк.— Ну, покажешь сейчас, как ты умеешь водить танк, —

сказал я голосом пожилого, терпеливого учителя.От Кролля невыносимо разило «гражданкой». Кроме

того, следует признать: существуют на свете люди, которых бесит саксонское произношение. Я, например. Мне хочется считать себя швабом. Но это, в общем, ровным счетом ни-чего не значит. Через несколько дней, максимум через пару недель, мы с Кроллем уже будем ближе, чем любые род-ственники. Не друзья, подчеркиваю, а именно родственни-ки: родственников не выбирают, и среди них попадаются утомительные личности, но время от времени приходится жертвовать ради них чем-нибудь крайне необходимым, вроде жизни или новых носков. И саксонское произноше-ние отойдет куда-нибудь на десятый план, в область анек-дотов.

170

Кролль это тоже понимает. Интуитивно. А может, ему кто-нибудь успел объяснить.

— Так, Кролль, — продолжаю я. Мне все-таки хочется, что-бы он смутился и опустил свои голубые, ну право слово, деви-чьи, глазки. Я, откровенно говоря, начал говорить пошлости.

— Ты должен учитывать, что у меня очень тонкая, нервная натура. Внешне я могу выглядеть как заурядный солдафон с высшим техническим образованием — из тех, кто путает алкоголизм с интеллигентностью, — но душа у меня исклю-чительно сложная. Вряд ли тебе кто-нибудь это расскажет, ведь здесь нет никого из моих прежних сослуживцев.

— Точно так! — отвечает Кролль невозмутимо. Этого малого ничем не проймешь.

И до позднего вечера мы с ним принимаем танки. Води-тель из Кролля действительно хороший, и устройство тан-ка он более-менее знает. «Эрфурт», — объяснил он, когда я спросил, где он проходил начальную подготовку.

Вечером я уже валюсь с ног.— Где ты остановился, Кролль?Он называет какую-то гостиницу для германских сол-

дат, — понятия не имею, где это, и даже не знаю, по пути ли нам.

— Ладно, — говорю я.Меня ждет приятный вечерок с лейтенантами, которые

знают «нужного» украинского буфетчика и предпочитают примадонн с запором и толстыми ляжками.

Я хлопаю Кролля по плечу в знак одобрения и ухожу.— Хайль Гитлер! — говорит он мне в спину.Какой милый мальчик. Но кромешный идиот.

* * *В гостинице, однако, моих новых приятелей нет и следа.

Жаль, потому что мне не хочется заводить новых друзей. И шататься по Харькову в одиночку тоже неохота. Так что я просто отправляюсь спать.


171

* * *Следующий день похож на предыдущий, как родной брат,

за той только разницей, что завтракаю я в полном одиноче-стве. Зато на заводе меня ожидает Кролль, и мне приятно видеть его рыжую физиономию. Началось. Мы уже сослу-живцы. И пока что это мой единственный подчиненный.

Около полудня меня ожидает неприятный сюрприз в виде давешнего офицера СС.

— Оберштурмфюрер Хартман, — представляется он. — Я хотел бы поговорить с вами.

У него бесцветное лицо, бесцветная прядь волос, сухой голос.

— Мне некогда, — отвечаю я.Кролль напрягся, я вижу, как он тихонько перебирается

в тень, туда, где эсэсовец не будет его видеть. Но до Кролля вездесущему оку сейчас, по всей видимости, нет никакого дела. В противном случае он был бы немедленно обнару-жен и выведен на свет.

— У меня осталось несколько дней, а я должен принять все эти танки и... — Я вижу, что мои слова падают в пустоту. Эсэсовец меня даже не слышит. С тем же успехом я мог ис-полнять песенку про милого Августина.

— Пополнение, с которым вы отправляетесь на фронт, прибудет только в воскресенье, — холодным тоном произ-носит Хартман. — Произошел из ряда вон выходящий слу-чай, который я расследую.

Я пожимаю плечами:— Нельзя ли поговорить здесь?— Нет.— Хоть объясните, с чем это все связано?— Все расскажу в свое время. Такие вещи не обсуждают-

ся прилюдно и на ходу.— Ладно. — Я сдаюсь. — Кролль, идите сюда.Мой унтер-офицер нехотя выползает из своего убежища.

Я всерьез начинаю подозревать, что он виновен в краже

172

какой-нибудь консервной банки. Больно уж преступный у него вид.

— Сейчас мне надо отлучиться, — говорю я очень стро-гим тоном и показываю глазами на эсэсовца. Тот спокойно раскрывает серебряный портсигар, вынимает сигарету, за-куривает. Ему нет до наших разговоров никакого дела — так все это надо понимать. — Вы, Кролль, можете идти отды-хать. Встречаемся завтра. Все равно пополнение, для кото-рого мы принимаем танки, прибудет только в воскресенье. Так что на фронт мы отбываем не раньше следующей среды.

Кролль с облегчением кивает.Мы с эсэсовцем остаемся вдвоем.И тут он задает свой вопрос:— Для начала скажите мне, в каких отношениях вы со-

стояли с обер-лейтенантом Хельке, а также лейтенантами Штраубе и Вальдау?

— Пару раз вместе выпивали, — отвечаю я.— Где познакомились?— В гостинице.— До этого встречались?— Нет.— О чем вы говорили?— О разной ерунде. О женщинах, театре. О коньяке.Я замолкаю.Эсэсовец смотрит на меня бесцветным взглядом. У него

как будто есть в запасе все время мира. Внезапно я слышу, как он рявкает:

— Хватит валять дурака! Отвечайте по существу вопроса!Краска с опозданием наползает на его бледное лицо.Я наблюдаю, как он багровеет, и, когда он делается цвета

вареной свеклы, раскрываю рот и ору на него в ответ:— Не кричите на меня! Я боевой офицер, я награжден

Железным крестом!Мой собеседник — все еще красный — отвечает неожи-

данно спокойным голосом:


173

— Все это мне известно. Я хочу услышать от вас подроб-ности ваших разговоров с вышеназванными лейтенантами.

— Какие подробности вас интересуют? — Я все еще готов взорваться. В конце концов, я не шутил, когда предупреж-дал Кролля о том, что натура у меня тонкая и нервная. — Если насчет женского белья или...

Он морщит нос и, наконец, говорит прямо:— Кабанья охота.Я так ошеломлен, что даже не сразу понимаю, о чем он.

Очень медленно, постепенно до меня доходит смысл ска-занного. Следует отдать Хартману должное — он молчит довольно терпеливо, ожидая, пока я сопоставлю в голове все факты.

— Да, — медленно произношу я. — Кажется, лейтенант Вальдау — егермейстер или сын егермейстера у какого-то господина из охотничьего ведомства Геринга... Во всяком случае, он хвастался тем, что разбирается в охоте.

— Он не говорил, что собирается поехать на охоту? — на-стаивает эсэсовец.

Я пожимаю плечами:— Может быть, и говорил. Разговор перескакивал с темы

на тему. К тому же мы выпили. Теперь я могу узнать, что случилось и к чему весь этот допрос?

Эсэсовец морщится, как меломан, услышавший фальши-вую ноту:

— Допрос выглядит совершенно иначе, господин лейте-нант. Можете мне поверить. В другом помещении. И дру-гим тоном. Но ситуация сложилась сейчас крайне неприят-ная. Вы пока свободны. Надеюсь, что смогу в любой момент найти вас в гостинице.

— Или здесь, на заводе, — добавляю я. — Завтра я наме-рен закончить работу.

Он неопределенно пожимает плечами и направляется к своему мотоциклу.

Кто он?

174

Почему именно я?Почему мундир СС — так грубо и показательно? Если я в чем-то виноват, меня в чем-то подозревают, то

почему не Тайная полевая полиция? Что за странности?

* * *История нравится мне все меньше и меньше. И чем доль-

ше я над ней размышляю, тем больше неприятного в ней обнаруживаю. В конце концов я принимаю решение — явиться к командиру нашей Шестнадцатой танковой ди-визии генерал-майору Хубе. Справлюсь о моей награде. Может быть, узнаю какие-нибудь новости о пропавших лейтенантах.

* * *Генерал-майор Ганс Валентин Хубе находился у себя

в штабе дивизии, который оборудовали в здании бывше-го клуба — который, в свою очередь, по-моему, устроен в бывшей церкви. За прошедшие месяцы я достаточно на-смотрелся на русские церкви и научился распознавать их характерный силуэт, даже когда он больше не венчался ки-тайскими «луковками» — большевики снимали их, превра-щая эти здания в клубы, кинотеатры или склады.

Над входом было вывешено большое знамя со свастикой. Ветерок лениво шевелил шелковые края, пыльная собака скучно валялась на деревянном крыльце. Ей определенно не было никакого дела ни до великой германской идеи, ни до крушения большевизма на Украине.

* * *Я представился дежурному и попросил о встрече с ко-

мандиром дивизии, после чего уселся на неудобный стул с коленкоровым сиденьем и спинкой, выкрашенной белой краской, и приготовился долго ждать. Хубе обычно часа-


175

ми сверял карты с оперативными сводками, созванивался с другими генералами, готовил радиограммы — в общем, руководил. Германские генералы любят, чтобы все было четко обозначено на карте. Любят командовать.

Наверное, если бы я стал генералом, то оценил бы всю прелесть этих занятий. Но я оставался всего-навсего ко-мандиром танка, и мои заботы обладали плотью и кро-вью. Мои заботы не издавали приятные шуршащие звуки, если по ним провести карандашом; о нет, они, разумеет-ся, испускали много различных звуков, однако ни один из них я не назвал бы приятным в общепринятом смысле слова.

К моему удивлению, Хубе принял меня почти мгновен-но. Я вошел и сказал: «Хайль Гитлер!», глядя поверх головы генерала на огромный портрет фюрера, который Хубе по-всюду возил с собой.

Рядом с Хубе сидел новенький полковник. Под «новень-кий» я подразумеваю: только что из Фатерлянда. Таких легко выделить из общей массы — не столько по хорошо отутюженным парадным брюкам, сколько по взгляду, в ко-тором еще не погасли любопытство и некоторая озабочен-ность судьбой дикарей, коих надлежит привести к покор-ности и в определенной мере цивилизовать.

— Знакомьтесь, — Хубе повернулся к полковнику, — обер-лейтенант Эрнст Шпеер, один из лучших наших офи-церов. Недавно представлен к Железному кресту.

Боже. То представлен, то уже награжден. Я едва не засмеялся. В глазах полковника мелькнуло узнавание, хотя мы рань-

ше никогда не встречались, — у меня хорошая память на лица, и уж эту физиономию я бы не забыл: немного рыхлая, с плоскими серыми глазами и румяными губами. Я пред-положил, что он неоднократно слышал мою фамилию в связи с другими обстоятельствами. И в связи с другим человеком — с моим старшим братом Альбертом, который

176

с каждым годом становился все более известной фигурой в Рейхе. Фигурой значимой.

Так многие реагируют. Слышат мою фамилию и начина-ют раздевать меня глазами, словно пытаясь выяснить, что такого во мне особенного, если, имея столь влиятельную родню, я остаюсь всего-навсего обер-лейтенантом.

— О, вы — тот самый Эрнст Шпеер! — воскликнул пол-ковник и протянул мне руку. Рука была пухлая и чуть влаж-ная. — Полковник Клуге.

Я обменялся с ним рукопожатием.На миг я заподозрил, что сейчас он задаст мне дежурный

вопрос — о моей службе. У меня имелось наготове стан-дартное объяснение. Собственно, сила его заключалась в том, что оно было правдой. Я — солдат Рейха. Я не на-мерен пользоваться влиянием моего брата для того, чтобы сделать карьеру.

Такая карьера была бы бесчестьем для нашей семьи, для Фатерлянда, для дружбы фюрера. Сыновья многих ге-нералов служат в армии в небольших офицерских чинах. Мой сослуживец и друг — сын покойного фельдмаршала фон Рейхенау. Никто из нас не уклоняется от исполнения своего воинского долга. Потому что, черт побери, это было бы просто некрасиво. Мы, представители известных семей, должны подавать пример всем остальным.

Обычно я испытываю некоторую неловкость после по-добных монологов. Особенно если слушатели бледнеют от волнения и говорят, что я действительно подаю пример ис-тинного благородства. Некоторые даже приседают от силь-ных чувств и почтительности.

Но полковник Клуге произнес нечто совершенно иное:— Я имел удовольствие познакомиться с вашим дру-

гом, лейтенантом Вальдау, господин лейтенант, и он оста-вил крайне приятное впечатление. Он, кстати, отзывал-ся о вас с большим уважением как о настоящем немце и фронтовике.


177

Так. Значит, этот хрустящий свежими кальсонами оберст знает мою фамилию отнюдь не по газетам. Мне вдруг стало не по себе.

На миг я утратил самообладание и спросил с ненадлежа-щей прямотой и даже грубостью:

— Ну и что он про меня наговорил, этот Вальдау?Хубе впился в меня взглядом:— А вы что можете о нем сказать?— Да почти ничего! — стараясь спрятать досаду, ответил

я. Сперва непонятный эсэсовец, теперь полковник с гене-ралом Хубе... — Мы едва познакомились.

— Но вы же составили о нем какие-то личные впечатле-ния? — настаивал Хубе.

— Если совсем личные, не подкрепленные никакими фактами, — сказал я, — то, откровенно говоря, он пока-зался мне хорошо воспитанным, милым, честным юношей. Ничего выдающегося в нем я не заметил.

Полковник и Хубе переглянулись.Затем Хубе криво улыбнулся. Противное предчувствие

поселилось в желудке и принялось посасывать под ложеч-кой. Иногда я путаю это чувство с голодом. Случается, по-скребешь ложкой в консервной банке — и всякое предосте-регающее посасывание в желудке сразу прекращается. Но не на этот раз.

— Я слышал, на Украине много дичи, — сообщил полков-ник. — Вальдау как егермейстер взялся устроить для выс-шего командного состава охоту по всем правилам. Я давно мечтаю затравить настоящего украинского кабана. Он не приглашал вас принять участие?

Значит, Вальдау и в самом деле не просто так болтал об охоте... Я едва мог поверить услышанному.

Несмотря на театр, на нарядно одетых женщин и евро-пейский облик Харькова, я ни на секунду не забывал и дру-гой Украины, которую видел в сорок первом: угловатые тощие козы, выгоревшие поля, убогие, обмазанные глиной

178

домики с крышами, на которых росла трава. И эти люди с дикими, неподвижными лицами, в уродливой, бесфор-менной одежде. Они провожали нас взглядом так, словно мы свалились с далекой, чуждой, враждебной им планеты. Марсиане из популярного в двадцатые годы романа Гербер-та Уэллса.

— Подобная охота стала бы не просто развлечением, это — своего рода символический акт, — серьезным тоном заявил полковник Клуге. — Деяние, если угодно, воспроиз-водящее миф.

— Предпочитаю судить по результатам, — брякнул я. По лицу генерала Хубе я понял, что от полковника Клу-

ге — берлинской шишки с хорошими связями — наш ко-мандир ожидал каких-то важных благ, поэтому и спускает ему всю болтовню о «мифологических деяниях». Вполне вероятно, что-то от этих благ перепадет и нам. Я бы пред-почел, чтобы это оказалось горючее для машин. Мой брат, наверное, сказал бы, что у меня совершенно нет честолю-бия. Но это как посмотреть. Прибыть в свой полк во главе колонны только что отремонтированных танков, с подкре-плением и горючим, — это ли не способ создать себе опре-деленную популярность? Кроме того, я не терял надежды сверкнуть Железным крестом.

Однако Хубе повернул разговор на крайне неприятную тему:

— С вами уже беседовал оберштурмфюрер Хартман?— Да, однако он был невнятен, — сказал я, не скрывая

досады. — Ничего не объяснил.— Дело в том, что Вальдау и, очевидно, Хельке и Штра-

убе вчера утром выехали подыскать место для охоты и до сих пор не вернулись, — сказал полковник Клуге, стара-ясь сохранять приличную германскому воину невозмути-мость. — Мы обеспокоены. Это не является нарушением дисциплины, поскольку оба они формально находятся в от-пуске, но...


179

Я не понимал одного: почему все это высказывается мне. Конечно, я обеспокоен судьбой трех немецких офицеров, но по большому счету у меня в Харькове есть свое задание.

— Все более-менее свободные люди брошены сейчас на поиски, — сказал Хубе. — Я лично прошу вас, — он подчер-кнул слово «лично», — содействовать оберштурмфюреру Хартману.

«Если ему потребуется мое содействие, — подумал я, не сводя с Хубе оловянного взгляда, — он просто прикажет и стесняться не станет».

Но генерал-майор умел разговаривать с офицерами. Он чуть наклонился ко мне и проговорил доверительным тоном:

— Отнеситесь к этому делу так, словно оно — ваше кров-ное. Собственно, так оно и есть.

Я отсалютовал военным, кайзеровским манером, снова сказал «Хайль Гитлер» и вышел из здания штаба дивизии. Собака валялась на том же месте в том же положении. Флаг вдруг поймал ветер и с треском распрямился. Солнечный луч прошел сквозь свастику, наполнил шелк алым сияни-ем. Может быть, все еще не так плохо, подумал я. В конце концов, я действительно склонен во всем в первую очередь замечать худшее.

* * *На поиски пропавших офицеров был собран отряд из двад-

цати человек, в основном — из Шестнадцатого мотоциклет-ного батальона (он частично базировался прямо в Харько-ве) и из числа размещенных здесь эсэсовцев. Памятуя совет генерал-майора Хубе, я выразил желание добровольно при-соединиться к поисковому отряду. Своему унтер-офицеру я дал задание — проверить двигатели двух последних танков самостоятельно. Немного поработав с Кроллем, я не сомне-вался в его добросовестности: этот парень любил технику, и надобности стоять у него над душой никакой не было.

Хартман встретил меня уверенным кивком:

180

— Я не сомневался в том, что вы изъявите желание при-нять участие в спасательной операции.

— Вы уверены, что нам осталось кого спасать? — осве-домился я.

— Нельзя во всем видеть только дурное, — назидательно произнес офицер СС. — Сознанию германца должна быть свойственна некоторая упругость, мускулистость. Вы долж-ны видеть мир энергично — ведь он представляет собой лишь сцену, место самовыражения вашего духа.

Я пожал ему руку:— Прекрасные слова, Хартман. Надеюсь, мы отыщем на-

ших товарищей.Я видел, что Хартман нешуточно гордится своим умени-

ем видеть людей насквозь. И что у него имеются опреде-ленные основания для такой гордости. Впрочем, за душой у меня и нет ничего, что я хотел бы спрятать от вездесуще-го ока. Обер-лейтенант Эрнст Шпеер — весь как на ладо-ни. Открыт и ясен. За исключением легких нюансов — но у кого, прости господи, таких нюансов не имеется!..

* * *На мотоциклах мы отправились на юг от города. Здеш-

ние леса похожи на небольшие зеленовато-коричневые кляксы: их совсем немного, и все они расположены по пра-вому берегу здешних рек — разливающихся весной, пере-сыхающих в жару, замерзающих зимой.

Здешняя природа совершенно не похожа на нашу. Даже у дубов и кленов листья здесь совершенно иные — крупнее и более грубые, примитивные. Как будто создатель кромсал украшения для этой страны крупными ножницами, наспех.

Дороги были разбиты гусеницами, и на обочине я уви-дел два больших русских танка — довольно частая для этих краев картина. Ближний завалился боком в кювет, перед-ние катки были смяты, гусеница сорвана. Башня поверну-та вбок, так что пушка почти уперлась в землю. Странно,


181

182

подумал я, такое впечатление, будто сражение произошло только вчера. А если это так, то каким образом русский танк оказался здесь, так близко к Харькову? Заблудился?

Сам не зная почему, я остановил мой мотоцикл и подо-шел ближе к танку. Вот там он и лежал, тот первый русский, которого я удосужился рассмотреть близко. Я не заметил на нем ран или следов крови. Он как будто составлял одно целое со своей грязно-зеленой формой, выгоревшей и про-пыленной. Его белые волосы чуть шевелились под ветром, они были одного цвета с местными растениями-метелками и выглядели такими же сухими.

И почему-то я сразу понял, что это русский. Не по его форме — странно, что это был не танкист, а пехотинец, — и не по тому, что он оставался здесь непохороненный, а по каким-то совершенно иным приметам. Он и лежал как-то по-другому, не так, как наши — повернув голову набок и распластав руки, будто последним усилием держась за землю. Его пальцы погрузились в пыль.

Широкоскулое загорелое лицо с выделяющимися белы-ми бровями не имело возраста. Оно вообще не восприни-малось как человеческое. Мне казалось, что я смотрю на мертвое животное, на диковинного зверя.

С руки русского сбежала ящерка и скрылась под камнем. Пока она не сбежала, испугавшись меня, я вообще не за-мечал ни ее, ни камушка. На миг мертвец как будто поше-велился, еще более утверждая свою связь с этой землей, на которой он лежал.

Я выпрямился. Подбитый танк таращился тупым орудием на своего мертвого товарища. Солнце заливало всю карти-ну, припекало, между лопаток поползла струйка пота. Я смо-трел на эсэсовца, хмуро стоявшего на дороге. Он решил по-дождать меня. Его сапог зеркально сверкал на солнце.

И внезапно уверенность затопила меня. Скоро все здесь переменится. Как бы крепко ни держались русские за свою землю, какое бы единство с нею ни составляли, — мы


183

пришли сюда навсегда, мы покорим здешние степи и леса, мы перейдем Волгу и завладеем русскими заводами за Ура-лом. Совсем скоро все здесь преобразится, наполнится но-вым дыханием, новым смыслом.

Я вернулся к мотоциклу.— Что там? — спросил Хартман.— Мертвый русский пехотинец, два подбитых пятидеся-

тидвухтонных танка. Непонятно, как они здесь оказались. Возможно, заблудились, — ответил я. — А впрочем, ничего особенного.

— И что же вы там делали так долго, если «ничего осо-бенного» не обнаружили? — осведомился Хартман. По неизвестной причине я ему сильно не нравился. Он мне, впрочем, тоже.

— Любовался, — огрызнулся я. — Вы не допускаете мыс-ли, что подобная картина ласкает взор германского солдата?

— Допускаю, — ответил он хладнокровно и завел мотор.Я опасался, что поиски затянутся до ночи и нам придется

разбивать лагерь где-нибудь в Balka. Так называются здеш-ние овраги — настоящие реки пыли, рассекающие землю, словно окопы времен Великой войны. Перед рассветом здесь становится холодно, а звезды огромны и их какое-то чертово количество. Человеку не стоит слишком долго та-ращиться в эту бездну. Лично у меня после сеансов созерца-ния «бархатной» украинской ночи во всем ее космическом великолепии наутро такое ощущение, будто я накануне перепил дрянного шнапса. Возможно, так не у всех. Вполне допускаю, что Хартман — человек с куда более крепкими нервами, и взаимные переглядывания с бездной не оказы-вают на него такого разрушительного воздействия.

Он вдруг остановил мотоцикл и сделал мне знак посту-пить так же.

— Какой он... был, лейтенант Вальдау? — обратился он ко мне. И добавил: — Я неофициально спрашиваю. Я читал характеристики.

184

— Не сомневаюсь, что читали, — пробормотал я. — Ин-тересно, что и командующий Хубе задавал мне тот же са-мый вопрос.

— Ничего удивительного, — сказал Хартман с обезоружи-вающей искренностью. — У Вальдау большие связи в старом германском аристократическом мире, и это обстоятельство придает делу особенную... остроту. — Он сделал легкую па-узу, и мне показалось, что он в последний момент заменил слово. На что он вообще пытается намекать? Угадывать мне было неохота. Как будто у меня своих забот мало.

«И почему мне упорно кажется, что я все-таки влип в историю? — подумал я. — Скорей бы уж фронт!..»

— Если вы уже высказали свое личное мнение генерал-майору Хубе, — сказал эсэсовец, — то поделитесь, пожалуй-ста, и со мной.

— Вряд ли это поможет поискам, — сказал я.Он поморщился. Я понимал, что таких, как я, Хартман

повидал за свою карьеру десятки, если не сотни. Армейских офицеров, которые считают себя умнее, чем он.

— Я спросил вас как боевого товарища, — сказал он рез-ко. — Как камрада.

Он употребил слово, которое было в ходу между настоя-щими товарищами, не по назначению.

— Как камрад, отвечу вам, — сказал я, — что молодых офицеров, похожих на Вальдау, я нередко встречал в армии. Все они воображают, будто эта война нарочно случилась, чтобы у них появилась возможность пуститься в захваты-вающие приключения. Ни участие в боевых действиях, ни гибель товарищей не способны умерить их авантюризма. Если угодно, перед нами — настоящий немецкий юноша-идеалист, читатель Карла Мая. Я бы предпочел в своем эки-паже таких не иметь.

— Вот теперь вы искренни, — удовлетворенно кивнул эсэсовец.

— Я всегда искренен, — я нахмурился.


185

— Видите ли, я добивался от вас неформального призна-ния, — загадочно молвил Хартман.

Мне не понравилось слово «признание». И я не стал этого скрывать. В конце концов, какие тайны могут быть между камрадами?

— Что вы имели в виду под «признанием»? — осведомил-ся я. — В чем я только что вам признался?

— В том, что как командир вы предпочитаете избегать воспитательной работы среди подчиненных вам офицеров, младших и по званию, и по опыту, и по возрасту. Впрочем, на данном этапе это обстоятельство не входит в сферу моей компетенции. Я просто хочу указать вам на него — на тот случай, если у вас возникнут неприятности.

— По-дружески предупреждаете?— Если угодно, да, — кивнул Хартман. — Примите этот

совет и больше внимания уделяйте воспитательному мо-менту. Вы и как старый член партии обязаны это делать.

Ну естественно, он знает, что я старый член партии. Он знает обо мне все. Он же для этого создан — все знать. Если где-нибудь у антиподов существует двойник Эрнста Шпее-ра — будьте уверены, оберштурмфюрер Хартман и его уже прощупал до последней косточки и вынес о нем справедли-вое суждение.

— Я хочу кое-что прояснить, — заговорил я после корот-кой неприятной паузы. — С моей точки зрения, воспитание молодых людей закончилось сразу же после того, как добро-порядочная бонна фрау Пфуфф перестала вытирать им их сопливые носы.

— Это вы так считаете, — сказал Хартман.Наш разговор оборвался, когда внезапно впереди над ма-

ленькой рощей взлетела туча грачей. Посыпались черные перья, раздался оглушительный грубый грай. На дороге стояли остальные мотоциклисты.

Мы подъехали ближе и поняли, что наши поиски закон-чились.

186

На самом краю рощи росло большое дерево, его ветви протянулись над дорогой.

Сначала я не понял, что именно вижу. Просто потому, что не ожидал этого увидеть. С ветвей свешивались очень длинные, вытянутые белые коконы. Один немного раскачи-вался, остальные свисали неподвижно.

Я слез с мотоцикла, подошел ближе и просто стоял и смотрел.

Из оцепенения меня вывел громкий страдальческий хрип: моего эсэсовца выворачивало прямо на зеркальные сапоги. Он рыдал, всхлипывал и продолжал блевать. Это тянулось какое-то время. Грачи возмущенно орали над на-шими головами. Они не переставали ни на мгновение. Вся роща, насколько я могу видеть, была загажена этими на-зойливыми птицами.

Затем Хартман иссяк. Он выпрямился, вынул из карма-на надушенный платочек, изящным движением обтер лицо и ликвидировал капельку с рукава, отбросил скомканный платочек в пыль и подошел к повешенным.

Меня окатило резким запахом одеколона.— Это они, господин лейтенант? — осведомился Харт-

ман. — Вы можете их опознать?Мотоциклисты уже деловито обсуждали, как быть: кому-

то придется лезть на дерево и затем ползти по ветке — сре-зать веревки.

— Если русские сумели забраться, так и ты сумеешь, — донеслось до меня.

— Ты их видел? — злился солдат, который был действи-тельно небольшого роста и щуплого сложения. — Ты рус-ских видел? Я на них, по-твоему, похож?

Штраубе висел на веревке в нескольких метрах от меня. Он был мертв, как и тот пехотинец возле большого танка, но — в отличие от него — он еще оставался человеком. Его вид напоминал мне о бренности всего сущего — и конкрет-но моего бытия в том числе. Все мы подвешены на нитке,


187

которую ничего не стоит перерезать. Такова судьба солда-та, и с этим ничего нельзя поделать.

— Кого я видел — русских? — злясь, кричал первый мо-тоциклист. — Видел я их!.. Сквозь прицел!.. Мать твою, ты полезешь или нет?

— Эти азиаты мелкие, как ящерицы, — плевался солдат.У большевиков, мы это заметили еще в прошлом году,

действительно в войсках много азиатов. Не знаю, как они называются, но это явно не славяне: у них смуглые лица, всегда сильно сморщенные, и глаза-щелки. Они и в самом деле похожи на ящериц.

Хартман не стал вмешиваться в спор. Он вынул пистолет и тремя точными выстрелами срезал все три веревки. Тела рухнули на землю. Штраубе при падении, по-моему, сломал ногу. От хруста кости меня самого пробрало до костей — но эсэсовец, только что такой чувствительный, и бровью не повел. Очевидно, дневной запас своей сентиментальности он только что выблевал в украинскую пыль.

— Итак, обер-лейтенант Шпеер, вы подтверждаете, что эти люди — лейтенант Вальдау, лейтенант Штраубе и обер-лейтенант Хельке? — повторил Хартман.

— Да, — сказал я и поперхнулся. — Подтверждаю. Это они.— Посмотрите внимательнее, — настаивал Хартман. —

Вы знаете их в лицо. Это определенно они?— Определенно, — кивнул я.Я наклонился над Вальдау. На виске у него вился локон.

Коротенький, золотистый локон, игравший на солнце. Ка-кой контраст с тусклыми белыми волосами русского, поду-мал я. Прекрасный германский юноша, погибший от руки бандита. Только потому, что собирался организовать боль-шую охоту на вепря. Практически Зигфрид, мать его за ногу.

Хартман присел на корточки и обеими руками перевер-нул Вальдау на живот. Я увидел на спине мертвеца бумаж-ный листок в клеточку — вырванный из школьной тетради и приколотый булавкой к одежде. На листке были выведены

188

русские буквы — фиолетовыми чернилами, с правильным нажимом пера.

— Господи, да это же писал ребенок! — вырвалось у меня.Хартман аккуратно отколол листок и поднес к глазам.Точно так же, подумал я вдруг, кленовый листок, упав-

ший на спину Зигфрида, погубил в свое время этого вели-кого героя.

— Что там написано — вы можете разобрать? — спросил я Хартмана.

Тот ответил:— «Смерть немецким оккупантам».И, аккуратно сложив листок, спрятал его в кармане.— Вы читаете по-русски? — удивился я.— У меня довольно много талантов, — неопределенно от-

ветил Хартман и шевельнул своим хрящеватым носом, слов-но принюхивался к чему-то. — Впрочем, на таких табличках всегда пишут одно и то же. — Очевидно, в этой местности до сих пор действуют бандиты, — продолжал Хартман. — Сами они, с подачи своего преступного правительства, предпочита-ют именовать себя «партизанами». Этим лживым словом они пытаются облагородить свои отвратительные деяния. Как не-трудно догадаться, слово — всего лишь набор звуков, кото-рые вообще могут не иметь никакого значения. Суть деяний определяется отнюдь не словами. Бандит может назваться хоть карбонарием, хоть партизаном, хоть сподвижником, — все равно он остается самым обычным преступником.

* * *Мы доставили тела погибших в Харьков. Им устрои-

ли пышные похороны на том самом военном кладбище, которое разбили в парке, в самом центре города, недале-ко от моей гостиницы. В тот же день прибыло пополне-ние для нашего Второго танкового, и я был занят. В среду утром на большой пыльной площади за мостом, недалеко от собора — кажется, рыночной, — была организована


189

показательная казнь пойманных бандитов. Тех ли самых, которые виновны в гибели троих немецких офицеров, или других таких же, — никто не разбирался. Согнали местных жителей — пусть полюбуются. Женщины визжали и пыта-лись вырваться, но их не пускали, тогда они принимались плакать и закрывать лицо руками и платками.

Половина моих новобранцев находилась на заводе — за-правляла танки. Человек пятнадцать, и в их числе унтер-офи-цер Кролль, пошли со мной на площадь — смотреть казнь.

Все происходило быстро, деловито и некрасиво: выво-локли человеческие существа в плохой одежде и постави-ли на скамью под виселицей. Скамья определенно была из какой-то школы, из физкультурного зала. У нас в детстве были похожие.

Преступники сильно отличались от полноценных людей. Я даже не сразу определил их пол и возраст. Громко зачита-ли приказ, затем вышибли скамью у них из-под ног, и почти сразу все было кончено.

— Неприятное впечатление, — обратился я к унтер-офи-церу Кроллю. — А с первого взгляда Харьков показался мне красивым и приветливым городом.

Кролль был очень бледен.— Наверное, танки уже готовы, господин лейтенант. Ког-

да отправляемся?— В полдень, — ответил я.И в самом деле. Скорей бы уж фронт.

2. ВЕСЕННИЙ ЗАБЕГ

— Вот бы нам сейчас во Францию! — мечтательно про-износит Кролль.

Во главе колонны из десяти танков и шести грузовиков, сопровождаемые ротой мотоциклистов, мы движемся по пыльной дороге от Харькова к Триполью на соединение со Вторым танковым полком.

190

На самом деле Кролль просто болтает. Сомневаюсь, что-бы в этой рыжей голове держалась хотя бы одна серьезная мысль. Для этого она слишком молодая, слишком рыжая, слишком саксонская. Я отдыхаю душой, когда позволяю Кроллю трепаться, или с умудренным видом рассуждаю с ним о жизни, о войне и о танковых войсках.

— Какая чушь! — обрываю я Кролля. — Зачем тебе пона-добилась Франция?

Он слегка краснеет.Я не позволяю ему ответить:— Ты там хоть был? Или только на картинках смотрел?— А ребята говорят... — начинает было Кролль.— Твои ребята там тоже не были, в отличие от меня, —

я сердито фыркаю. У Кролля смешное, растерянное лицо. — Поверь старому солдату, нет там ничего хорошего. Нечего там делать полноценному человеку, мужчине.

* * *Неожиданно на меня наваливаются воспоминания, ко-

торые до сих пор не утратили своей остроты. Я все еще раз-дражаюсь, когда думаю о Франции.

Нет уж, благодарю покорно.У многих, кто сейчас воюет в Африке и в России, сло-

жилось довольно ошибочное впечатление, что во Фран-ции открыт филиал специального солдатского рая, куда германские воины попадают, причем живьем, за хорошее поведение. Никаких бандитов, «партизан» и прочих раз-бойников. Зато полным-полно француженок — податли-вых, элегантных, изумительно глупых, если попытаться их разговорить, но с такой, знаете ли, извечной женской тай-ной во взгляде... Причем там это у всех, от графини до про-ститутки. Национальная особенность. Хочешь трагедии — просто не давай ей разговаривать и придумывай за нее реплики. Хочешь, чтобы тебе наплевали в душу, — спроси загадочную незнакомку, о чем она замечталась, и услы-


191

шишь в ответ что-нибудь вроде «pain blanc, des bas de soie, des pilules contraceptives».

И после этого они говорят, что немцы — грубый и ци-ничный народ. Мы, по крайней мере, не прикидывается не-земными созданиями — нет, мы твердо стоим на земле и не считаем нужным скрывать это.

— Эх,— вздыхает Кролль, и его голубые гляделки мечта-тельно затуманиваются. — Ребята говорят, во Франции — обычная гарнизонная служба. Замки старинные, лебеди, климат мягкий.

— И женщины, — прибавляю я.Нечего мне голову морочить. Знаю я, о чем он думает.Но Кролль меня уже немного изучил, отпираться не

стал — все равно будет изобличен в лукавстве и высмеян.Он хлопает рыжими ресницами:— Ну а что такого?— Так ведь на Украине тоже есть женщины.— Здесь они какие-то противные, господин обер-лейте-

нант, — произнося это, Кролль покрывается краской. — Одни пугаются и сразу на все готовы, другие подхалимни-чают, а еще такие попадаются, что зубами скрипят, вроде как — гордо покоряются обстоятельствам. А я, знаете, та-кого совсем не люблю. Что, так уж я им всем противен, что ли, чтобы такой театр представлять?

— Ты что, уже всех перепробовал? — я не выдерживаю, начинаю смеяться. — Сколько дней у тебя было в Харько-ве — десять?

Кролль честно краснеет.— Да вряд ли уж всех, господин обер-лейтенант, — при-

знает он наконец с обезоруживающей честностью. — На та-кое кто же способен?.. Я к тому, что фальшивые они, здеш-ние. Второй сорт, славянки.

Мне на память снова приходит тот убитый русский.— На нас они не похожи — точно. Да только францу-

женки тоже фальшивые. Русские прислуживаются, а фран-

192

цуженки — те холодно, не меняя выражения лица, в уме рассчитывают, сколько из тебя можно материальных благ вытащить.

— Да ну? — Кролль поражен в самое сердце.— Поверь мне. — У меня тон знатока.Я и в самом деле знаю, что говорю. Все испробовано на

собственной шкуре.

* * *В детстве мы с братом постоянно слушали рассказы о Ве-

ликой войне. Мне было восемь лет, а брату Альберту девять, когда война началась. Гремела музыка, вокруг вообще ста-ло очень много сверкающего металла: шлемы, трубы. Все это плыло над головами, отражалось в солнечном свете и тут же припорашивалось пылью. Цветы, букеты, письма, платки. Женщины дарили охапки цветов солдатам. Потом эти цветы валялись вдоль железнодорожных путей.

Мир, о котором мы раньше только читали в книжках, вдруг весь распахнулся перед нами. Совсем близко зазвуча-ли названия французских городов, до которых еще недавно нам совершенно не было никакого дела.

И во всех этих городах я побывал двадцать пять лет спу-стя. Названия были те же самые — Седан, Камбрэ. Я не на-шел в них ровным счетом ничего интересного. Может быть, я очутился там слишком поздно. А может, там действитель-но не было ничего такого, ради чего стоило бы туда спе-шить.

* * *В сороковом наш полк отдыхал после Польского похода

в старых казармах в Айзенахе. Мы привыкли считать этот городок в Тюрингии своим домом. Маленькие улочки убе-гали вверх, к горам, игрушечные фахверковые домики, выкрашенные в основном синей краской, источали тиши-ну. Когда ветер дул благоприятный, можно было унюхать


193

запахи местной пивоварни, которая работала на благо Ай-зенаха и во славу всей Тюрингии с конца XIX века. В огром-ных деревянных чанах таинственным образом оживало пиво, которое подавали потом в тяжелых глиняных круж-ках, всегда холодное, густое, с пеной, оставляющей на гу-бах ощущение мимолетного поцелуя. Когда речь заходит о пиве, германский воин сразу превращается в поэта.

В январе сорокового года произошла очередная пере-тасовка командного состава. Мы к этому уже привыкли. Новые танковые соединения появлялись одно за другим. Наш полк — один из первых в Германии — щедро делился с «младшими братьями» подготовленными кадрами, техни-кой, персоналом и, конечно, опытными командирами.

Я находился в полку практически с самого начала. Пом-ню, как в конце октября тридцать пятого мы вступали в Айзенах — наш гарнизонный город. Личный состав тогда черпали из двух источников: во-первых, из кавалерии, а во-вторых, из автотехнического персонала. Я принадлежал, условно говоря, ко второй категории. У меня имелся ди-плом инженера, и к тому времени я несколько лет работал в компании «Майбах».

* * *Я принял решение идти в армию в сентябре тридцать

пятого. Как многие важные решения, это просто снизошло на меня, без всякой логики. Что-то вроде озарения. Думаю, в нашей семье это самый распространенный способ приня-тия важных решений. Просто идешь погожим сентябрьским деньком, и солнышко светит еще по-летнему, с особенной «осенней грустинкой», как мы когда-то писали в диктан-тах (и я вдруг почти воочию увидел эту «грустинку», выве-денную фиолетовыми чернилами с правильным нажимом пера, изысканным готическим почерком). Идешь, и редко попадается под ногами упавший с дерева лист. Прошла девушка, пробежали дети — по-летнему загорелые руки

194

и ноги, у некоторых рваные сандалии, один в хорошей об-уви, а один — босиком, и у разноцветного мяча нет ни еди-ного шанса ускользнуть от этой стайки.

И вдруг понимаешь: вот оно, вот Германия, в которой ты всегда хотел жить. Германия, которая больше не унижена, Германия, которая скоро заставит с собой считаться. Герма-ния, где больше нет голодных детей и девушек в лохмотьях, готовых торговать собой ради умирающей семьи.

Я пришел домой. Дома была только мама. Наша строй-ная, моложавая, умная мама.

Как обычно, мы взялись за руки и она поцеловала меня в щеку. Она, как и весь этот день, была охвачена умиротво-рением, покоем.

И тут, неожиданно даже для самого себя, я произнес:— Мама, я собираюсь пойти в армию.Она чуть отступила назад, посмотрела на меня внима-

тельно.— Какой род войск? — спросила она.— Танки.Она чуть качнула головой. Из-под легкой косынки вы-

билась каштановая прядь. Мама поправила ее привычным жестом и спросила:

— Почему не авиация?Я удивился:— Авиация?— В детстве вы с Альбертом интересовались дирижабля-

ми. Альберт никогда не отличался крепким здоровьем, так что я не думала, что он может посвятить этому жизнь. Но ты — другое дело. Ты у меня крепыш.

— Я у тебя работаю на заводе фирмы «Майбах», а они де-лают двигатели для танков, — напомнил я.

Мама подняла палец:— И для самолетов, Эрнст, не забывай об этом.Тут я рассмеялся. У нее был такой серьезный вид. Ей бы

в штабе заседать и выдвигать стратегические инициативы.


195

196

— Мама, ты действительно хочешь, чтобы я сделался лет-чиком?

Засмеялась и она, обняла меня. От ее волос пахло свежи-ми пирогами.

— Нет, Эрнст, я буду рада любому твоему решению. Танки так танки. — Она выпрямилась и уверенно, спокойно подня-ла руку в германском приветствии: — Хайль Гитлер, сынок.

Теперь настал мой черед пристально вглядываться в маму.— Мама, ты член партии?— Да, а что такого? — Она блеснула глазами. — Тебя что-

то смущает?— Ничего... Я просто не предполагал, что ты можешь ин-

тересоваться политикой.— Почему же немецкая женщина не может интересовать-

ся политикой? — с вызовом осведомилась мама. — Если хо-чешь знать, я уже четыре года как вступила в партию. Ни-кто, правда, не в курсе. Ни отец, ни Альберт.

— Но почему мы не знали?Она пожала плечами:— К слову не приходилось. Я считала, что это только мое

дело, личное. То, что я думаю, во что я верю. Это... — она помолчала, подбирая слова. — Это как религия.

— А как ты пришла к этому? — не отставал я.— Да очень просто... Однажды я выглянула в окно и увиде-

ла, как маршируют молодые люди в коричневых рубашках. Знаешь, Эрнст, это ведь было время хаоса. Полный развал и с ценами, и с продуктами, и с тем, что у людей в головах. Вре-менами казалось, что у нас, немцев, совершенно нет будуще-го. Нас просто вычеркнули, унизили, обобрали и отбросили. И вдруг в этом море всеобщей неопределенности — остро-вок порядка. Просто несколько десятков молодых людей, но они были аккуратно одеты и шли в ногу. Я ведь домохозяйка, Эрнст, я немецкая домохозяйка и ничто так не ценю, как по-рядок. Я сказала себе: «Вот оно. Вот то, что нужно, — по край-ней мере, мне». И на следующий день вступила в партию.


197

Что ж, мама, подумал я, похоже, я действительно твой сын. Приблизительно так же, скорее иррационально, чем логически обоснованно, я принял собственное решение. И в октябре уже входил вместе с новообразованным Вто-ром танковым полком, подчиненным командованию Пер-вой танковой дивизии, в гарнизонный город Айзенах.

Это были первые дни существования гарнизона. Танков у нас было два — две крохотные «единички». Офицеры еха-ли на лошадях. Капельмейстер Ульрих с тремя хриплыми трубачами исторгал из своего оркестра все, что мог, и зву-чала вся наша полковая музыка вполне оптимистически: трубы, ржание лошадей, громыхание гусениц.

Все окна в домах, несмотря на прохладный день, были рас-пахнуты настежь, оттуда выглядывали лица. Девушки маха-ли нам руками, полотенцами, ветками. Дети бежали за тан-ками, когда полк уже вошел, — ребятишки знали всё лучше всех и поджидали полк за границей города. Разумеется, их никто не отгонял, а командир нашего первого (моторизован-ного) подразделения майор Кельтч помахал им рукой с высо-ты кавалерийского седла, тем самым поселив в их сердечках горячую мечту скорее вырасти и тоже сделаться танкистами.

Майор Кельтч — с головы до ног германский офицер: про-бор, бриолин, тонко подкрученные усы, немного рассеянный взор выпученных глаз, изумительной красоты выправка, чуть-чуть полный стан и ухоженные белые руки с нервными, как у женщины, пальцами. При виде него становится ясно, что кинематограф не лжет — по крайней мере, иногда.

Жителей заранее предупредили, чтобы не выстраива-лись вдоль улиц.

Предостережение отнюдь не лишнее: улочки здесь такие узкие, что танки могли пройти только мимо самых худых оби-тателей Айзенаха. Пара лишних сантиметров выступающего вперед пивного брюха — и несчастный случай обеспечен.

Мы прошли через весь город, где сразу же начались празд-ничные гуляния и были выкачены бочки с местным пивом,

198

и выстроились на плацу перед нашими новыми казармами. Подполковник фон Приттвиц унд Гаффрон принимал под свое начало Второй танковый полк.

Подполковник тоже был верхом. Он отдавал честь до-вольно небрежно, привычным легким жестом. Вдруг поду-малось, что с таким командиром хорошо будет служить — надежно. В нем ощущалась сила многолетней привычки к армии — привычки, которая несколько лет дремала, ни-кем не востребованная, и вот была воскрешена по первому же зову боевой трубы.

Он сказал несколько ободряющих слов, затем махнул му-зыкантам и развернул лошадь хвостом в нашу сторону. Ло-шадь заплясала и двинулась танцующим шагом к казарме. Подполковник постукивал стеком себя по сапогу.

Только сейчас, когда мы достигли гарнизона, я с обо-стренной ясностью ощутил, что нахожусь в самом начале великого пути. Я возблагодарил господа бога, которого знал в детстве и которого почти забыл в беспорядочные годы юности, за то, что мне еще достаточно мало лет и я успею принять деятельное участие в том огромном деле, которое предстоит всем немцам.

Казармы еще не были достроены. Некоторые стояли без дверей, и практически везде отсутствовали отопительные системы. Не было возведено и ограждение: только столбы, отмечающие места, где должны находиться ворота. Един-ственное, что успели соорудить к нашему появлению, были ангары для размещения техники.

Через десять дней прибыли первые новобранцы. Вто-рой взвод укомплектовали выходцами из Силезии, а мой, первый, осчастливили сынами Тюрингии и Саксонии. По правде сказать, мы не столько осваивали технику, сколько занимались строительными работами. Доводили до ума казармы, изучали великое искусство кладки печей. Я сооб-щал об этом маме в пространных письмах, которые она, как я надеялся, с гордостью читает вслух у семейного очага.


199

«Как и брат Альберт, которым ты гордишься больше, чем мной, — писал я с наивной армейской претензией на юмор, — я сделался архитектором. Правда, только на ны-нешнюю зиму, когда суровая необходимость заставила меня и моих товарищей вставлять окна, прилаживать две-ри и исследовать проблему щелей в косяках всесторонне и со всевозможным тщанием...»

Я не объяснил маме, почему принял решение сделаться танкистом, возможно, просто потому, что и сам не до конца отдавал себе отчет в своих побуждениях. «Майбах»? Мото-ры? Мне хотелось смеяться, когда я вспоминал об этом.

Светлый день, улыбка встреченной девушки, мама и тиши-на субботнего, чисто прибранного дома, где пахнет пирога-ми? Вот это — гораздо ближе к делу. Германия — выше все-го. Та Германия, которой не было в детстве этих ребятишек, встречавших нас на окраине Айзенаха. Та, которую мы долж-ны им подарить. Та, которую мы сами почти не застали...

За танками — будущее. Вот во что я инстинктивно по-верил, когда резко изменил свою судьбу. В конце концов, разве не интуиция определяет все по-настоящему великие поступки? Я никогда не претендовал на величие, но мне хотелось стать частью этой истории, и инстинкт подсказал мне — как этого достичь.

* * *В середине ноября тридцать пятого года меня вызвали

в штаб полка. Майор Кельтч разговаривал с кем-то по теле-фону, не вынимая изо рта сигареты. Она ловко плясала на его пухлой нижней губе. «Хорошо!» — отрубил Кельтч, по-ложил трубку и повернулся ко мне:

— Унтер-офицер Шпеер, соберите отделение и отправ-ляйтесь сейчас на железнодорожную станцию. Прибыли шесть танков. С учетом тех, которые уже имеются, наш полк теперь располагает восемью машинами. Так что после того, как вы отгрузите танки, доставите их сюда и завершите

200

сборку и необходимый ремонт, мы сможем, наконец, по праву называться танковым подразделением.

Я отсалютовал и вышел.Мы с новобранцами в основном занимались изучением

тех танков, что имелись в наличии. Я рассказывал о моторе «Майбах». Мы ходили строем, стреляли в цель из личного оружия. Но больше всего нас занимали печи и дыры в сте-нах наших казарм.

Я собрал мое отделение.— Так, гуси («гуси» было наше прозвище), теперь слу-

шайте меня хорошенько. Наши танки наконец-то прибыли. Торчат на станции и ждут, пока мы возьмем их на руки и от-несем в гнездышко.

Мои саксонцы принялись жевать губами и перегляды-ваться. Я понял, что им уже кое-что известно. Невозможно скрыть новости от солдата.

— Да?.. — я кивнул подбородком Генриху Тюне, малень-кому, верткому уроженцу Дрездена, слесарю с вечными цыпками на руках, непропорционально больших для тако-го хрупкого человека. Как и многие из его поколения, Тюне плохо питался в детстве и рано начал курить — этим объ-яснялась его внешность вечного подростка.

Тюне вечно задавал всякие неудобные вопросы, которые у других только вертелись на языке. Поэтому лучше было все выяснить с самого начала.

— Что ты хотел меня спросить, Генрих? — повторил я бо-лее неформально.

Тюне покосился по сторонам с таким видом, будто толь-ко что спер чужой запас табака, и брякнул:

— Болтают, будто танки совсем в разобранном состоя-нии... Лежат в ящиках, как железный хлам.

— А что, если так? — повысил я голос. — Боишься труд-ностей, танкист Тюне?

— Так это... А кто их будет собирать и все такое? — на-стаивал Тюне.


201

— Попробуй сам ответить на этот вопрос, Тюне.Уроженец Дрездена молчал. Я обвел глазами остальных:— В чем дело? Никто не хочет помочь товарищу?Тюне наконец решился:— Никто и не говорит, что мы не хотим чинить танки.

У нас только такой вопрос, господин унтер-офицер: пока мы чиним танки, кто докончит для нас печку? И крыша у нас течет. Зарядят дожди — начнем кашлять.

Я разозлился, потому что дрезденец был прав.— Кто еще думает, что мы не справимся? — рявкнул я.Желающих возражать не нашлось.— Разойдись, — я махнул рукой. — Через полчаса выхо-

дим на станцию.Поезд уже ждал нас, когда мы прибыли. Я даже присвист-

нул: не ожидал такое увидеть — это был огромный старый бронепоезд времен Великой войны. Я предъявил бумаги, мы сняли пломбы с вагонов и по деревянным сходням сгру-зили танки.

Башни были сняты, пулеметы демонтированы. У двух ма-шин не завелся двигатель, их пришлось налаживать прямо на платформах. Это была только половина обещанного, еще три танка должны были приехать на втором бронепоезде прибли-зительно через неделю, как сообщили в полк из Берлина.

Я попросил еще два отделения в помощь. Мы работали до наступления темноты. Хотели, чтобы утром все три тан-ка уже находились на месте. Один действительно добрался до казарм, у второго на полпути отказал мотор, третий при повороте потерял гусеницу, завертелся и свалился в кювет. Хорошо, что этого никто не видел.

Мы остались возле поврежденных танков на ночь, а утром я попросил, чтобы мне дали еще людей. Все рвались нам помочь, так что добровольцев оказалось больше, чем требовалось. Подполковник в этот день уехал в Дрезден, а майор Кельтч — вероятно, по рассеянности, — позволил всем желающим отправиться к новым танкам. В результате

202

мы работали, окруженные целой толпой курящих, галдя-щих и смеющихся солдат.

Время от времени мы подзывали то одного, то другого и заставляли подержать здесь, подвинтить там. К полудню мы вытащили танк из кювета и разобрались с гусеницей.

После этого мы только тем и занимались, что ремонти-ровали и отлаживали наши танки. А в следующую субботу прибыл второй бронепоезд, посланец из прошлого с подар-ками для будущего. Мы так были увлечены работой, что на-прочь забыли о печках, щелях, плохо подогнанных рамах и дырках в крыше. Первый же холодный дождь напомнил о нашей беспечности.

«Ты теперь меня бы не узнала, — писал я маме в эти дни. — Мы живем в постоянных лишениях, как будто на-ходимся не в казармах в сердце Тюрингии, а на бивуаке, в походе, посреди враждебной и чуждой страны. У нас хо-лодно, и с потолка течет, наши одеяла влажны, иногда при-ходится спать, обмотав горло шарфом. Но никто не жалует-ся. Все мы увлечены только одним: нашими машинами. Их нужно поскорее довести до ума, чтобы можно было начать тренировки. Весной предстоят маневры и никто в полку не хочет ударить в грязь лицом. Много внимания мы уделяем физической подготовке. Мы бегаем, прыгаем, поднимаем штангу, чтобы на спортивных состязаниях достойно пред-ставлять наш полк».

Я всерьез полагал, что мы подвергаемся лишениям и за-каляем дух и тело достаточно для того, чтобы впоследствии пережить самые тяжелые испытания, какие только могут выпасть на долю солдату. Да все мы так считали.

* * *За всеми этими делами зима прошла незаметно, а в мае

следующего, тридцать шестого, года мы впервые выступи-ли из Айзенаха и двинулись к полигону Ордруф, который размещался на краю Тюрингенского Леса.


203

К тому времени я получил первое офицерское звание. В мае в Тюрингии еще стоит весна, и в густой темной зеле-ни леса, покрывающего старые, пологие, все повидавшие горы, звенели птичьи голоса. Мне казалось, что рев мото-ров ни в малейшей степени не нарушал здешнюю гармо-нию — и точно, мы как будто не пугали птиц своим появ-лением, напротив, они ликовали при виде грозных боевых машин, медленно продвигающихся по старым дорогам, ко-торые помнили, надо полагать, еще римских легионеров.

Офицерские квартиры размещались в крошечном ста-ринном замке времен миннезингеров. Здесь было тихо, на рассвете еще колыхались белые туманы и фазаны выходили из запущенного парка, чтобы бродить по дорожкам. Орди-нарцы спотыкались о них, а один из них как-то выронил ко-фейник и облил бедного фазана утренним кофе.

Мы занимались стрельбами до конца июня. Осенью предстояли маневры, а летом нам привезли еще машины. Теперь в полку было в общей сложности двадцать два тан-ка, и мы вылизывали их с утра до вечера.

* * * Осенью солдаты первого призыва после введения все-

общей воинской повинности покидали полк. Вечером, на-кануне отбытия, ко мне неожиданно зашел Генрих Тюне. У него не было штатского костюма, и он подчеркнул свое состояние просто тем, что расстегнул воротничок и снял пояс.

Я кивнул ему:— Что тебе, Генрих?— Так, поговорить. — Он просочился в комнату.Мой сосед, лейтенант Майер, сейчас отлучился в го-

род. У него было, насколько я знал, свидание с местной девушкой, на которой он собирался жениться. Благопри-стойное свидание в присутствии родителей юной фрой-ляйн, которым совсем не хочется, чтобы их привлекли

204

к ответственности за «сводничество». Меня подобные вещи напрягали, и я предпочитал обходиться без местных деву-шек с их бдительными маменьками и унылыми папенька-ми, у которых явно есть более интересное занятие, чем про-сиживать в гостиной с потенциальным зятем.

У Генриха при себе имелся шнапс. Раньше я никогда не замечал, чтобы он выпивал. Наверное, он и таким спосо-бом пытался показать, что он теперь человек штатский.

— Не будешь скучать по полку, Тюне? — спросил я, напо-ловину развлекаясь, наполовину недоумевая.

Он тряхнул головой:— Не особенно... Вы к нам хорошо относились, вот я и

хочу спросить: как по-вашему, будет война?— Странный вопрос, Генрих. — Я достал две маленьких

рюмочки, налил. — Сам ты как полагаешь?— При нынешнем курсе — обязательно, — кивнул Ген-

рих.— И почему же ты не хочешь остаться в армии?— Потому что это будет несправедливая война, — сказал

Тюне. — И ничем хорошим для нас она опять не закончится.— Тюне, тебе не кажется, что ты ведешь какие-то преда-

тельские разговоры? — насторожился я.— Вы меня знаете, — он выглядел грустным, — я ведь ни-

когда не вру. Что думаю, то и говорю.— Ну так я тебе тоже скажу то, что думаю, — отозвался

я. — Германия должна забрать то, что по праву принадле-жит ей. То, что у нее отняли обманом и предательством. Мы знаем, кто наш враг, кто только и ждет удобного момента, чтобы напасть и попытаться снова нас унизить, обобрать. Я хочу лучшего будущего для Германии.

— Я тоже, — тихо проговорил Тюне.Я вдруг понял, что он пытается мне сказать.— Ты коммунист?— Был... Наверное, до сих пор... Не знаю, — признался

он наконец.


205

— Зачем ты все это мне говоришь?— Я хочу, чтобы вы мне объяснили, как мы будем жить.

Может быть, я и останусь в армии. В Дрездене у меня нет работы. Да и вообще меня там никто не ждет. А вам я до-веряю.

У меня не было никакого желания заниматься проблема-ми душевного мира Генриха Тюне.

Поэтому я сказал ему:— В общем, так. Я считаю, что Гитлер — это будущее Гер-

мании. Порядок, сила, гордость. Мы имеем право отомстить за то, что с нами сделали в восемнадцатом. Если бы ты ви-дел, как на аэродромах уничтожали самолеты... — я махнул рукой. — Я тебе высказал свою точку зрения. Все эти твои лишние откровения о том, что ты был коммунистом, — все-го этого я не слышал. Ты хороший слесарь, хороший меха-ник, хороший водитель. В полку тебе найдется место.

Тюне медленно поднес руки к горлу, застегнул пуговицы. Я понял, что он решил остаться. Может быть, я его убедил. Может, просто подтвердил то, что он всегда знал внутри себя. Я не священник, чтобы копаться во всех этих вещах.

* * *Дни побежали один за другим. Тот самый порядок, кото-

рый в свое время пленил нашу мать, а потом и меня. В октя-бре прибыло пополнение — новобранцы нового призыва. В ноябре мы лишились сразу двух рот и шести офицеров — их перевели во вновь образованный Седьмой танковый полк. В январе тридцать седьмого к нам в Айзенах прибы-ло еще одно танковое соединение, из Касселя. Они быстро и деловито пристроили свои казармы к нашим, и теперь у нас появились товарищи, друзья и соперники.

Я помню кучу каких-то мелочей, вроде бы несуществен-ных, но имеющих один общий смысл: они означали не-уклонное наращивание нашей мощи, возрождение страны, которое шло семимильными шагами, как в сказке.

206

Помню невероятное попурри, которое исполнил наш духовой оркестр под командованием (иначе не скажешь) капельмейстера Ульриха в честь прибытия генерала Лутца, и состояние эйфории, которое охватывало нас, когда мы слушали эту возвышенную духовую музыку и видели свои готовые к бою, ревущие боевые машины.

Помню, как весной тридцать седьмого наши танки впер-вые начали оборудовать рациями. Это существенно облег-чало работу. Теперь координация осуществлялась быстро, точно и скрытно, не то что раньше, когда приходилось по-давать сигналы флажками.

* * *Но лучше всего почему-то помнится забег по лесу в апре-

ле тридцать седьмого года. Это было спортивное состяза-ние, устроенное для отдыха и укрепления товарищеского духа. Мы мчались как сумасшедшие по лесу, скользя по тро-пинкам, кое-где уже нагретым и горячим почти по-летнему, а кое-где — с холодными лужицами и даже пятнышка-ми снега. Юная листва готова была вспыхнуть зеленым пламенем, пронизанная светом, — как это всегда бывает в апреле, — многие птицы уже вернулись из теплых краев и заливались радостным пением. Сердце стучало как сумас-шедшее, в ушах бился пульс, горло перехватывало, в груди горело. Мы бежали и бежали, время от времени между стволов деревьев мелькал чей-то мундир. Пару раз я падал и просто лежал на земле, наслаждаясь ее теплом, ее ласко-вым дыханием.

Под конец мы уже не бежали, а шли, но все равно не сдавались — упорно брели к цели. И даже спустя десятки лет, думаю, оставшиеся в живых участники того «истори-ческого забега» наверняка припомнят многие его подроб-ности...

И никто из нас не сможет сформулировать — почему нам так памятно это, казалось бы, незначительное событие.


207

Возможно, потому что именно тогда мы вдруг поняли: все сложилось. Два танковых полка, расквартированные в Айзенахе. Тюрингия, весна. Моторы. Вечно греющиеся «Майбахи» наконец заменены «Круппами». Рации почти во всех танках. Отличное состояние техники — то, чего мы до-бились за эти два года. Впереди летние маневры, потом — осенний смотр... Мы знали, что будем на высоте.

* * *В июле тридцать седьмого мы погрузились на железно-

дорожные платформы и отправились в Нойхаммер, в Силе-зию. Ребята из нашего старого второго отделения ликова-ли — наконец едут на родину.

Странное дело — мы, немцы, столько лет страдали из-за раздробленности Германии, столько стремились к объеди-нению. И вот, когда Германия наконец стала единой, — мы начинаем в мыслях дробить ее. Пруссаки свысока смотрят на саксонцев, баварцы держатся друг друга и никого, кроме земляков, не терпят в своих подразделениях...

Может быть, так выражается естественная привязан-ность к малой родине. С которой, собственно, начинается любовь к родине великой. Время от времени меня, что на-зывается, «пробивало на философию». Возможно, сказыва-лось образование, полученное в классической гимназии. Впрочем, маневры быстро прочистили мне мозги.

В Нойхаммере нам предстояло отрабатывать совмест-ные действия с пехотой, с противотанковыми подразделе-ниями. Проблема ставилась в какой-то мере теоретическая и предполагалось решить ее на практике.

Вопрос вот в чем. Военное искусство Средних веков, все-сторонне исследованное Гансом Дельбрюком, чьи увеси-стые тома занимали почетное место в личных библиотеках офицеров высшего командного звена, предполагало, что рыцарь сражается против рыцаря, а пехотинец — против пехотинца. Те господа, которые мыслили танк чем-то вроде

208

логического продолжения лошади (а это неизбежно, коль скоро первые танковые полки комплектовали кавалериста-ми), естественно, предполагали, что танк должен сражать-ся против танка, пехотинец, как водится, — против пехо-тинца, а артиллерист — против артиллериста.

Такая неприятная штуковина, как противотанковое орудие, вызвала к жизни новое бурление военной теоре-тической мысли. Танк против танка или танк против пуш-ки? К чему готовиться, как действовать в том или ином случае?

Командовал маневрами генерал-полковник фон Брау-хич. Маневры захватили нас целиком и полностью. Даже во сне я видел мой танк, получал команды по рации, наво-дил орудие, слушал мотор и однажды проснулся в холод-ном поту: мне почудилось, будто вся рота пошла в атаку, а мой танк застрял. Что-то с мотором. Причем это был не крупповский мотор, а старый, «Майбах». Я проснулся с криком.

Оказалось, рядом храпел мой старый товарищ Тюне. Звук его храпа преобразился в моем утомленном сознании в ворчание мотора, готового выйти из строя и вывести из боя мой танк — чем опозорить меня навеки.

С досады я ткнул Тюне кулаком. Он всхрапнул, перевер-нулся на бок и утих. Я долго лежал в темноте с открытыми глазами.

Картина, которая разворачивалась перед нами несколь-ко дней кряду, все стояла перед моим взором. Широкое поле и десятки, сотни танков стремительно несутся по нему, вздымая пыль. Эта железная лавина двигалась вперед неостановимо. Не было на свете силы, способной прегра-дить ей путь. Смешны казались сейчас какие-то дипломаты, политики, все эти господа с мягкими отвисшими усиками, одетые в пиджачки, с важным видом изрекающие приговор Германии. Побеждена! Никаких танков! Никаких самоле-тов! Никакой вооруженной мощи!


209

Я тихо рассмеялся. Скоро и следа от этих господ не оста-нется. Мы просто наплевали на них. И нам за это абсолют-но ничего не сделали.

В Нойхаммере мы выжимали из наших танков все, что только можно. Техники показывали свое искусство, во-дители состязались в скорости, стрелки — в меткости. За-тем настал черед ориентирования на местности: каждый командир получил карту и точку назначения. Мой экипаж пришел шестым в роте. Не самый лучший показатель, но и не худший.

Двухкилометровый забег выиграли силезцы, зато в пла-вании — нужно было одолеть стометровку — пьедестал по-чета достался моему башенному стрелку Курту Пфайлю.

Заканчивался грандиозный спортивный праздник, в ко-торый вылился финал маневров в Нойхаммере, настоящим турниром — зрелищем для рядового состава: офицеры со-ревновались в стрельбе в цель из личного оружия. Я до-вольно быстро выбыл из состязания и присоединился к бо-лельщикам.

Все мы страстно желали победы нашему командиру майо-ру Кельтчу. Когда он, небрежно и ловко, вскидывал руку с пистолетом, у меня прямо сердце замирало. Казалось, нет ничего важнее, чем услышать отчетливый звук выстрела и затем, после паузы, нужной для осмотра мишени, выкрик дежурного: «Девять!» или «Десять!».

Кельтч сохранял невозмутимое выражение лица и только поигрывал платком, который мелькал у него между пальца-ми, как у фокусника.

После вполне ожидаемой победы он праздновал в офи-церской столовой и поставил всем исключительно хоро-ший коньяк.

Тот август был теплым и ласковым. После Нойхаммера мы двинулись к полигону на берегу Балтийского моря, где не столько занимались стрельбами, сколько бродили по окрестностям и купались. Вода была уже холодной, и мы

210

страшно веселились, когда затаскивали в море какого-ни-будь мерзляка. Мне кажется, мы никогда больше не смея-лись так много, как в те дни.

У нас было немного времени для отдыха в родных казар-мах, после чего мы двинулись на полигон Кенигсбрук под Дрезден.

Был самый конец августа, двадцать седьмое или двад-цать восьмое число. Небо в эти дни становится ласковым, голубым, и такого же цвета голубые цветочки мелькают на обочине дорог, словно пытаясь задержать уходящее лето.

У нас нашлось время для цветочков (почему я, собствен-но, их упоминаю), поскольку наш полк не сразу приступил к тренировкам, а дня два обустраивался на месте.

* * *В Кенигсбруке собралась вся Первая танковая дивизия:

кроме нашего Второго полка еще Первый (их гарнизон рас-полагался в Эрфурте) плюс танковая бригада полковника Шаля.

Дивизионные маневры были посвящены отработке взаимодействия подразделений на поле боя; у нас были рации — почти на всех танках, — так что в большинстве случаев работать было сплошным удовольствием. Машина, надежно отлаженная нашими техниками, слушалась иде-ально. В конце маневров отличное состояние нашей тех-ники даже отметил в своей речи генерал танковых войск Лутц. Он сказал, помнится, что был приятно удивлен тем, как быстро и как хорошо отладили мы танки, которые полу-чили отнюдь не в идеальном состоянии.

— В конце нынешнего, тридцать седьмого года нам еще предстоят большие маневры вермахта, — говорил Лутц. — И сейчас мое сердце переполняется гордостью, когда я ду-маю о том, каких успехов достигли наши изумительные танковые войска. Горячий дух германского воина одуше-вил неодушевленный металл, готовый ринуться в бой, что-


211

бы отомстить за поруганную родину и принести свет наро-дам Европы.

Большие маневры проходили в Мекленбурге. Присут-ствовали фюрер и Муссолини. Они лично наблюдали за финальной фазой маневра, когда наша «Черная армия» разгромила «Голубую». Мы прошли на танках по пересечен-ной местности, «заняли» несколько городков, — везде нас восторженно встречало местное население, так что танки буквально ехали по букетам цветов и лентам, — мы укло-нялись от обстрелов и, в свою очередь, подавляли огневые точки противника. Под конец над полями пролетели наши самолеты — наводящие ужас «Штуки» с их характерным подвывающим звуком, от которого у неподготовленного человека душа уходит в пятки, а у нас сердце наполнялось гордостью и ликованием.

Фюрер обратился к войскам с речью. Я впервые видел его так близко. Брат говорил о впечатлении, которое он про-изводит: никогда не знаешь, какого Адольфа Гитлера ты встретишь — ожидаешь громогласного вождя, оратора, зо-вущего в бой, а видишь сердечного собеседника. Вот и мне в тот день казалось, что каждое слово фюрера было обраще-но лично ко мне. Он затрагивал какие-то глубинные стру-ны моей души, когда говорил о Германии, о возрождении мощи вермахта, о предстоящих свершениях. Все это было просто, ясно и легко доходило до сердца.

Я вдруг понял, что у меня мокрое лицо, — слушая фюре-ра, я бессознательно плакал. Но в тот миг я не стыдился сво-ей чувствительности. В тот день в строю многие плакали.

* * *Весной тридцать восьмого я ехал из Эрфурта в Айзенах

на мотоцикле. У меня был отпуск, который я решил про-вести в каком-нибудь городе, где меня никто не знает. На протяжении нескольких лет я практически не оставался в одиночестве: рядом со мной постоянно находились люди.

212

Это одна из особенностей нашей службы, и тут уж ничего не поделаешь. Как говорится, в танке тесно. В эту, казалось бы, ничего не значащую сентенцию танкист вкладывает ко-лоссальное количество оттенков смысла.

Я хотел снять номер в маленьком пансионе и провести дни очень тихо. Может быть, встретиться с девушкой и по-смотреть с ней хороший фильм, а потом зайти в кафе. Вы-пить пива с добрыми горожанами. Каждое утро покупать пирожки в одной и той же лавочке. Читать газету за за-втраком.

Я планировал съездить также на пару дней домой, по-видаться с мамой и, если получится, с Альбертом. Альберт был в эти дни страшно занят, так что я не был уверен в том, что он захочет тратить время на младшего брата-солдата. Но кто знает? Семья есть семья, кровь не водица.

Когда до конца отпуска оставалось всего несколько дней, я взял мотоцикл и поехал в Айзенах. Мне подумалось, что нужно сообщить о том, куда я направляюсь, командиру полка, — в те дни им стал теперь уже подполковник Кельтч.

Шел дождь, но я упрямо двигался по дороге. В воздухе чувствовалось дыхание весны. На мне был хороший водо-непроницаемый плащ и шлем. Мотоцикл слушался, как до-брый конь, и мне приятно было ощущать его покорность человеческой воле. По сравнению с танком мотоцикл был совсем маленьким, и совладать с ним было куда проще.

Так я думал, пока внезапно не услышал противный визг и не увидел, как земля взбрыкнула и прыгнула на меня. Сверху, вращая колесами и выбрасывая прямо мне в лицо клубы дыма, на меня рухнул мотоцикл.

Полагаю, на несколько секунд я потерял сознание. Когда очнулся, дождь поливал меня с прежним равнодушием, мо-тоцикл, подыхая, продолжал по инерции вращать колеса-ми, язычок пламени плясал возле бензобака.

Из последних сил я отполз от предателя-мотоцикла и ска-тился в кювет. Потом раздался взрыв. Я оглох, в голове за-


213

гудело, перед глазами потемнело, — словом, я заполучил небольшую контузию. Я попробовал встать на ноги и тут же рухнул с громким воплем: определенно, левая нога была сломана. Мне оставалось выбраться на дорогу ползком и попытаться привлечь к себе внимание проезжающего транспорта.

Приблизительно через полчаса появился армейский гру-зовик. Я боялся, что он меня раздавит, но, с другой стороны, прятаться от него было неразумно, если я хочу, чтобы меня обнаружили. Я размахивал руками, и каждое движение от-зывалось в ноге жуткой болью.

Ребята из Первого танкового, к счастью, смотрели по сторонам, поэтому, подняв веер воды из лужи и забрызгав меня грязью с головы до ног, они затормозили. Из машины выскочил унтер-офицер и подбежал ко мне.

Я назвался и объяснил, что сломал ногу. Унтер наморщил свое маленькое личико, похожее на мордочку комнатной собачки:

— Откуда вам известно, что сломана нога? Вы доктор?— Черт побери, она распухла, как полено, и дьявольски

болит! — резко ответил я. — Разумеется, она сломана.— Вывих тоже может дать такой эффект, — сообщил унтер.— Вы доктор? — заорал я из последних сил и на мгнове-

ние отрубился — опять потерял сознание.Из забытья меня выдернул новый приступ боли — ока-

зывается, добрые мои товарищи-танкисты тащили меня в машину. Так я добрался до Эрфурта. В машине я ждал: какое решение примет относительно меня подполковник Химмельспфот, командир Первого танкового.

Подполковник оказал мне честь, явившись лично посмо-треть на происходящее. Я назвался и еще раз объяснил, что не справился с управлением на скользкой дороге и поэтому сильно повредил ногу.

Подполковник Химмельспфот сердито морщил свое ло-шадиное лицо. Его густые прокуренные усы вздрагивали.

214

Это был старый служака, но я видел, что он отчаянно бо-ится сделать что-то не то. Полагаю, в годы Великой войны он допустил какую-то ошибку, которая пагубно сказалась на его дальнейшей карьере, и теперь страшно боялся по-вторения.

— Зачем же вы поехали куда-то на мотоцикле в такую по-году? Вы, кажется, в отпуске?

Конечно, он уже проверил мои документы.— Да, я в отпуске, но мне хотелось на пару дней раньше

вернуться в мой полк, — ответил я.Желтые усы подполковника снова шевельнулись.— Похвально, — проговорил он с непонятной ирони-

ей. — Что ж, полагаю, я должен составить рапорт и отпра-вить вас в госпиталь. Вылезайте-ка из грузовика, мы пере-садим вас в коляску мотоцикла.

Мне пришлось, с моей ногой, кое-как выбраться нару-жу, причем я опять упал. Подполковник, следует отдать ему должное, протянул мне руку, помогая подняться. Так я и стоял, опираясь на подполковника, пока подогнали мо-тоцикл с коляской. Потом меня еще помучили, запихивая в коляску.

Закончилась эта возня тем, что я почти на полгода был выведен из строя: нога срасталась неправильно, кости бо-лели, я не мог ходить — и так далее.

Я проводил время в госпиталях, а потом — дома. Поль-ский поход нашего полка прошел без меня.

* * *В дни болезни я много читал. Прочел «Майн кампф», «За-

ратустру». Удивительно, но в сорок втором, на Украине, я уже не мог воспроизвести ни слова оттуда. Как будто эта, совсем другая, страна, где совсем другие расстояния, горо-да, законы, отменила всю нашу германскую премудрость раз и навсегда и потребовала от нас какой-то другой пре-мудрости, азиатской.


215

Собственно, основная культурная задача наша здесь как раз в том и заключается, чтобы оставаться немцами, чтобы по возможности показать этим бедным азиатам с их ущерб-ным разумом, в чем состоит арийская идея. Саму идею они, естественно, воспринять не в состоянии, — она им слиш-ком чужда, слишком возвышенна для них, — однако мы обязаны оставаться воплощением этой идеи. Хорошо тре-нированные, всегда подтянутые, всегда готовые к сраже-нию. Мы для них непонятны — тем лучше. Пока они нас не могут понять — мы остаемся сами собой. Я бы даже сказал, наша непонятность для русских — главный критерий того, что мы верны себе.

Сохранить то, чем мы являемся. Не предать это.Я мог выпустить из памяти слова сами по себе — но не-

возможно изъять даже не из памяти, а из всего естества вос-поминание о том, как перед арийской идеей пала Европа.

Как пала Франция.

3. ЧУДО БЛИЦКРИГА

Падение Франции стало для нас не просто чудом — оно явилось живой демонстрацией истинности всего, чему учил фюрер, к чему он призывал, к чему он нас вел.

Я вернулся в полк в марте сорокового года. К тому време-ни мои товарищи уже побывали в боях. Несколько человек погибло в Польше. Я немного прихрамывал, перед дождем нога начинала ныть, но в целом со мной все обстояло нор-мально.

Наш полк изрядно окреп. Теперь он состоял из двух средних и четырех легких рот, да еще четырех командир-ских танков впридачу, — мы представляли собой грозную силу.

Однако имело смысл учитывать тот факт, что только наши «четверки» могли хоть как-то противостоять тяже-лым французским танкам B1. Мы, естественно, не могли

216

знать — сколько в точности танков выставят против нас «лягушатники». И все-таки не стоило забывать, что фран-цузы могли — с технической точки зрения — оказаться сильнее.

Фюрер напутствовал нас вдохновляющими словами. Он сказал, что исконный германский дух проведет нас по древним землям, пропитанным германской кровью, он на-правит нас к неизбежной победе, какой еще не видывала Европа за все века существования цивилизации. Ничто не устоит перед нами, потому что наш гений будет лететь, рас-чищая нам дорогу своими сумрачными крылами.

И все вышло в точности по слову вождя.

* * *В полдень 9 мая сорокового года полк выступил по на-

правлению к Виттиху. Теперь каждый танк был оснащен рацией, и мы ощущали наше единство. Мы ехали с от-крытыми люками по Рейнланду. Скоро впереди показался Битбург — древний город с двухтысячелетней историей, ровесник христианства, — он появился на месте римско-го лагеря на перекрестье древних торговых путей на Мец, Трир, Кёльн.

Теперь слева между деревьями то и дело поблескивала гладь реки. Тяжелые синие воды скользили между деревья-ми, по равнине. Впереди тянулись старые пологие горы, за-росшие лесом. Здесь царили романтика и сумерки.

Мы направлялись к границе Люксембурга. Суетливые человечки с обвисшими усами, одетые в пиджачки, — те самые импотенты, которые когда-то запретили Германии владеть оружием, — то-то сейчас они засуетились, забегали по своим заботливо обставленным кабинетикам, закричали о «нейтралитете», о «невозможности вторжения», об «агрес-сии». Мы не слышали их — заглушая жалкий лепет старого мира, ревели наши моторы, звучали смеющиеся голоса на-ших товарищей.


217

Перед нами затихла Европа. Она еще не понимала. Мы уже подмяли под себя Чехию, Польшу, мы уже триумфально присоединили к нам исторические земли Австрии, — а они все еще «не понимали»...

Французы говорят, что «часовой механизм несчастья впечатляет». Это было сказано о блицкриге, гениальной стратегии, которую сумел воплотить фюрер. Именно мы, немцы, запустили эти часы и заставили бельгийцев и фран-цузов бежать от вертящихся стрелок с головокружительной быстротой.

10 мая в шесть утра мы пересекли границу, а в полдень по-следовал приказ захватить Нефшато. Танки взяли этот город сходу. Здесь мало нашлось внешних отличий от городов Рейн-ланда, пейзаж оставался знакомым. Нам не пришлось даже открывать огонь, мы просто вошли в город и заняли его.

Нефшато открыл нам дорогу к Буйону. Этот укрепленный пункт на юге Бельгии — «ключ к Арденнам» — хмуро взи-рал на нас с высот своих средневековых замковых башен, когда танки приблизились к нему по хорошо ухоженной европейской дороге, настеленной поверх старой римской «via», помнившей подбитые гвоздями сапоги легионеров. Европа как будто дремала, погруженная в грезы былого, а мы посланцами грядущего стучали в ее ворота брониро-ванным кулаком, и ворота после короткой задержки рас-пахивались перед нами.

Буйон пал после нескольких выстрелов утром 11 мая. Мы не останавливались, мы катились железной лавиной, не-удержимо, как тогда, в памятные дни маневров.

Арденнский лес раскинулся перед нами. Мы шли по тем самым местам, где четверть века назад годами стояли друг против друга армии, не в силах продвинуться на несколько километров. Как нож сквозь масло, проходили мы там, где сотнями ложились в землю убитые.

Вечером одиннадцатого я стоял возле танка — у нас было несколько часов для краткого отдыха. Земля источала

218

густой грибной запах — в глубинах грибниц созревали сморчки, лес набухал грядущим летом, и я вдруг до самой глубины души почувствовал силу этого возрождения: по-добно природе, Германия возрождается прямо сейчас, у нас на глазах, вместе с нами.

Мудрость фюрера ощущалась во всем. В том, как он ор-ганизовал наступление, быть может, вопреки некоторым премудростям тактиков; впрочем, сейчас, в дни молодо-сти железного мира, не существовало еще общепризнан-ных премудростей, все было в новинку, все происходило впервые.

Наши танковые соединения были приписаны пехотным частям, но действовали самостоятельно. Железные маши-ны собраны в единый кулак. Именно танки фюрер сконцен-трировал на решающих направлениях удара, и наш дрях-лый противник, словно бы застрявший в восемнадцатом году, просто не успевал отреагировать.

Потом уже я слышал разговоры о том, что фюрер посту-пил безумно смело, оголив наши фланги; но разве нас не прикрывали самолеты? Страшные воющие пикирующие бомбардировщики поддерживали наши танки у Мааса. Они вылетали непрерывно, небо было заполнено их кри-ком охотящихся хищных птиц.

Говорили: а что, если бы французы и англичане не по-лезли во Фландрию, в ловушку, уготованную им фюрером? А что, если бы они разгадали его замысел? Разве можно было так сильно рисковать?

Но в те дни мы даже не задумывались над этим. Я понимал тогда — и понимаю сейчас: фюрер совершенно не рисковал. Он точно знал, что делает. Он повелевал народами, как пастух повелевает стадами, и свободные его дети, немцы, подчиня-лись ему добровольно, с радостной сыновней готовностью; другие же подчинялись воле фюрера на бессознательном уровне. Германская кровь французов слишком разбавлена, но все же та капля германского, что еще сохранилась, слыша-


219

ла зов фюрера. Разум цивилизованного человека не распоз-навал смысл этого призыва, но кровь повиновалась.

Французы и бельгийцы подчинились его воле — против своей воли. Они не могли не подчиниться.

По Арденнскому лесу бежали французские и бельгий-ские солдаты, охваченные паникой — древним ужасом пе-ред наступающим гением, перед древним божеством, име-нуемым «ужас». Небо стонало и выло, словно самый воздух отяжелел от присутствия сотен «Штук».

* * *Германские танки вышли к извилистой речке Семуа. Она

отмечала границу Франции. Местами берега ее были пло-скими, заболоченными, покрытыми густой яркой зеленью, но кругом были холмы и дальше, мягкой волной, закрыва-ли горизонт горы.

Семуа впадает в Маас. Это — наш путь. На рассвете две-надцатого мая танки форсировали Семуа. Перед нами была линия Мажино и далее — Седан.

Столько воспоминаний скрыто в этих именах!.. В при-казах о дальнейшем наступлении содержалось также по-здравление с наступающим праздником Троицы, и поне-воле вставали в памяти строки из поэмы другого великого германского гения — Гёте:

Троицын день наступил, праздник веселый: оделисьВ яркую зелень леса, поля запестрели цветами...

Мы учили эти стихи в гимназии, и я с удивлением обна-ружил, что до сих пор помню их наизусть.

Мы вошли в лес восточнее Седана и ждали, пока наши инженерные войска наведут переправу через Маас.

Я бездумно курил, любуясь тем, как солнечный свет уга-сает между ветвями деревьев; был вечер. Становилось про-хладнее. Я слышал, как стучат топоры. Несколько раз до-несся звук выстрела. Может быть, кому-то показалось, что

220

приближаются французы, а может, и правда имело место движение на противоположном берегу.

Больше всего меня интересовало, прибыли ли грузовики с горючим. До сих пор перебоев не случалось, но тут они почему-то задержались. Дорога у Семуа в одном месте про-валивается в болото, вот об этом я и раздумывал, но как-то рассеянно. Потом бросил окурок и пошел вздремнуть.

Утром нам пришлось прикрывать наших строителей: с той стороны Мааса начался регулярный обстрел. Мы стре-мились подавить огонь противника, пока он не разнес уже возведенную переправу. Потом прилетели наши самолеты, проутюжили местность огнем, так что французы отступи-ли, оставив на берегу десятки лежащих фигурок.

Много раз я слышал о переживаниях солдата, впервые совершившего убийство в бою. Дескать, когда такое про-исходит, когда человек видит тех, у кого отнял жизнь, то испытывает ужас. Да беднягу просто наизнанку вывора-чивает, и долго потом он не может успокоиться. Не знаю, может быть, так и происходило в девятнадцатом веке, когда у всех было больше времени на сантименты. Я смо-трел на мертвых французов и ровным счетом ничего не чувствовал. Могу добавить, что и мои товарищи тоже не испытывали никаких особенных переживаний по этому поводу.

Мы просто ждали, пока переправа будет наведена, и на-конец рано утром, едва стало светло, — еще до появления на небе дневного светила, — двинулись через мосты. Перед нами был Седан, еще одно слишком памятное название и еще один небольшой, разочаровывающе обыкновенный город.

На противоположном берегу нас впервые встретили французские тяжелые танки.

Это были те самые В1 — громоздкие, с высоким корпу-сом, похожие на танки англичан времен прошлой вой ны. 75-миллиметровая пушка пряталась между гусениц и мог-


221

ла стрелять только вперед. Впрочем, для большинства на-ших машин хватило бы и 47-миллиметровой пушки, сто-явшей сверху, в маленькой броневой башне. По счастью, сидящего там человека просто не хватало, чтобы стрелять из этой пушки, а при этом еще и наблюдать за полем боя.

Всего таких машин было шесть. Они тяжеловесно спуска-лись под гору к реке от Седана. Видимо, подходили к городу издалека и теперь вступили в бой.

С момента создания нашего полка это было первое сра-жение танков против танков. Первый открыл огонь, но мой стрелок почти сразу попал ему в гусеницу, и танк остано-вился на месте — готовая мишень.

Четвертая рота нашего полка под командованием лей-тенанта Краевски вырвалась вперед, продвигаясь к цепи холмов. Французы пытались остановить наши «тройки» и «четверки», но тщетно: рота Краевски мчалась вперед. Мы поддерживали ее у моста.

Заняв высоту, танки четвертой роты преградили путь остальным французам, отрезав В1 от города. Нам остава-лось уничтожить их, а Краевски следил за тем, чтобы к ним не подошло подкрепление.

В этом сражении у нас был подбит один танк, а у фран-цузов уничтожены все. Два экипажа погибли полностью, остальные — кто уцелел — сдались в плен.

Они-то нам и рассказали о том, какие слухи ходят по Франции уже несколько дней. Меня удивил один взъеро-шенный, очень потный французский лейтенант с красны-ми ушами, он был невероятно молод и все время повторял: «Мы знали, что вас тысячи, что вы идете как железная са-ранча... Мы должны погибнуть, везде ваши шпионы...»

Мы ничего не знали о шпионах, которые, оказывается, «везде», а он твердил об этом как о чем-то само собой разу-меющемся. Он говорил по-немецки бойко — объяснил, что родом из Лотарингии. Как Жанна д’Арк, добавил он с вызо-вом, до которого никому из нас не было дела.

222

Все давние истории о героизме французов, все средневе-ковые легенды теперь утратили всякий смысл. Мы творим новую легенду, новый миф — германский миф, который на наших глазах становится реальностью.

Помимо болтовни о шпионах, он сообщил ценную ин-формацию о том, что в районе небольшого местечка Хе-мери сосредоточились относительно серьезные силы про-тивника. Мы приняли это к сведению, поэтому обстреляли и заняли Седан и двинулись к юго-западу.

Там действительно обнаружился противник: какая-то забытая кавалерийская часть и одно орудие времен Вели-кой войны. Мне было искренне жаль лошадей. Орудие под-било один из танков прежде, чем мы успели подавить его. Я видел, что несколько всадников пытаются обойти нас и, очевидно, прорваться к Маасу. Сражение оказалось недол-гим, большая часть французов попала в плен, двое или трое ускакали прочь. Мы их не преследовали.

Хемери выглядел приятным городком: дома не выше че-тырех этажей, маленькая центральная площадь с фонтаном и мэрия с пожарной каланчой, где бледный толстяк с трех-цветной французской лентой через пузо, тряся губой, вру-чил полковнику Кельтчу ключи от города. Несколько жите-лей города с вытаращенными глазами и чахлыми ветками в руках пытались снискать расположение победителей, изъявляя покорность их воле. Было очевидно, что их вы-гнали на площадь силой, возможно, применяя угрозы. Ка-кой контраст с жителями Австрии, которые на самом деле были счастливы воссоединиться со своими разделенными собратьями!..

Пленных загнали в помещение пожарной части — там было достаточно места. Штаб полка разместили в помеще-нии местной библиотеки. Остальные заняли квартиры кто где. У нас, как было объявлено, появилось несколько дней на отдых, прежде чем мы продолжим наше наступление.


223

Приходили известия о том, что другие танковые соеди-нения германской армии успешно продвигаются в глубь французской территории. Уж не знаю, чем там занималось французское командование и о чем думало их правитель-ство, но определенно не о том, чтобы продолжать оборону.

Они позорно отступали. Да они попросту драпали! Они спасали свою шкуру и теряли свою страну. Потому что та-кова была воля фюрера, она подавила любое их возможное сопротивление.

* * *Днем 15 мая меня вызвали в штаб на общее совещание

для всего командного состава. Мы смотрели на большую карту и получали дальнейшее задание. В те дни в нашей армии еще не действовал приказ, согласно которому каж-дый офицер знает ровно столько, сколько требуется для вы-полнения конкретного порученного ему дела, напротив — стремились расширить кругозор офицеров, в том числе и младших, чтобы они понимали, какая великая задача перед ними стоит.

Мы видели на карте слово «Париж» и понимали: скоро этот город, «столица мира», как его величают, падет к на-шим ногам.

— Мы получили новый приказ: наступление в этом на-правлении, — указка полковника Кельтча коснулась карты.

Послышался знакомый вой самолетов. К городу прибли-жались «Штуки». Кельтч на миг замер, поднял глаза. Замер-ли и мы: приятно было слышать этот звук и знать, что у на-шего врага сердце уходит в пятки в ожидании неминуемой гибели с небес.

Звук приблизился, самолеты как будто пошли на сни-жение.

— Какого черта?.. — начал было Кельтч.Он первым понял, что происходит.

224

Раздался грохот, потом еще, еще и еще... «Штуки» шли друг за другом, снижались и сбрасывали бомбы с пикиро-вания — один самолет за другим.

Способность соображать я окончательно потерял после того, как здание библиотеки рухнуло и нас погребло под развалинами.

* * *

Я пришел в себя на больничной койке. Светлые стены, усталое лицо сестры милосердия.

Она заметила, что я очнулся, и махнула мне рукой.— Где... — прошептал я.Она быстро подошла ко мне, сильно шурша накрахма-

ленной юбкой.— Тише, тише. Вы в госпитале в Седане. Когда вам станет

получше, вас отправят в Германию. Вас нужно основатель-но подлечить.

— Что... — опять шевельнул я губами.— Что произошло? Об этом вам расскажет обер-лейте-

нант Краевски. Он уже здесь. Минут десять назад как раз спрашивал, можно ли ему вас повидать.

Обер-лейтенант Краевски, невысокий, подтянутый, с трагически сжатыми губами и ясным, добрым взглядом, уже входил в палату. Белый халат развевался на его плечах, как плащ или скорее как крылья ангела.

— Рад видеть, что вы очнулись, — быстро заговорил он. — Мне потребуются ваши показания. На меня повеси-ли расследование этого ужасного несчастного случая. Сами понимаете... — Он развел руками. — Повысили в звании и отправили писать рапорт.

Я ничего не понимал. В те дни я успел осознать лишь одно: я чертовски невезучий человек. То есть это как посмотреть. По сравнению с теми, кто погиб, я, конечно, счастливчик. Но почему-то так выходит, что вокруг меня постоянно слу-чаются идиотские несчастья — по недосмотру, глупости, ха-


225

латности. И уж если можно кого-то ранить, сломать кому-то ногу, взорвать чей-нибудь мотоцикл или устроить неполад-ку в двигателе танка, — то это будет мой бок, моя нога, мой мотоцикл и, уж конечно, это окажется мой танк.

— Эскадрилья наших пикировщиков имела неверные дан-ные, — поведал Краевски. — На их картах Хемери был от-мечен как город, все еще занятый противником. Досадная оплошность, понимаете ли. Они просто не получили новой информации о расположении наших войск. Возможно, мы продвигались на территорию противника слишком быстро. Так или иначе, летчики были уверены, что Хемери — одна из целей, и разбомбили город. Погибли три десятка пленных: пожарная часть, мэрия и каланча были признаны приори-тетными объектами. Кроме того, несколько бомб попало в библиотеку, где размещался, как известно, штаб полка.

— Кто?.. — прошептал я. У меня страшно болел бок.— К сожалению, погибли почти все наши офицеры: пол-

ковник Кельтч, обер-лейтенант граф Харрах, обер-лейте-нант фон Фюрстенберг...

Краевский перечислял имена, а я почему-то думал о том, что эта потеря, при всей ее тяжести, не является катастро-фой: Германия воспитала десятки, сотни храбрых, умных офицеров. Сколько бы их ни погибло, на смену им придут другие, и они будут не хуже.

Но Кельтч!.. Он был нашим кумиром. Теперь его нет, и в моем сердце образовалась пустота.

Краевски показал мне рапорт и спросил, нет ли у меня каких-либо уточняющих или опровергающих сведений. По-добными сведениями я не располагал, поэтому подписался, и обер-лейтенант милосердно оставил меня в покое.

* * *Я застрял в госпиталях на несколько месяцев. Пока наши

ребята размещались в гарнизонах, кадрили француженок и катались смотреть город Париж, который, естественно,

226

пал и охотно предоставил все свои сокровища к нашим ус-лугам, — я валялся на больничных койках и питался жид-кой кашкой. В Германию меня не отправили, сказали, что я и в полевых госпиталях прекрасным образом поправлюсь.

Под конец я оказался в монастыре, где за мной ухажи-вали французские монахини. И это были отнюдь не пре-красные бледные создания, чья девственная красота лишь оттенялась белоснежным покрывалом, о нет, это были по-жилые тетушки с одутловатыми физиономиями, которые ругали меня на своем лающем языке (кто утверждал, что французский — язык любви, тот солгал) и меняли мне по-вязки шершавыми холодными руками.

Вероятно, они считали, что, выражая отвращение ко мне, они проявляют свой патриотизм. У меня не было никакого желания обсуждать с ними это. Я тщетно пытался добиться хотя бы приличного питания. В соседней палате монашки выхаживали одного из французских пленных, раненых при том же набеге, и, уж конечно, с ним они вели себя как кури-цы-наседки с любимым цыпленком. Надеюсь, этого хлыща с кадыкастой шеей и взором опереточного героя после ле-чения отправили в лагерь.

* * *Едва я смог держаться на ногах, как покинул гостеприим-

ную обитель и на попутной машине, со знакомым офице-ром, отправился в Париж.

— Когда мы подходили к Парижу, навстречу валила толпа гражданских, — рассказывал он. — Они просто не ожида-ли, что мы появимся так быстро. Все они рванулись во все стороны, подальше от «оккупации». Везли с собой невооб-разимый хлам, тащили детей, престарелых тетушек, какие-то древние сундуки... Половину вещей просто сбрасывали, мы давили их гусеницами танков. Люди шарахались в ку-сты. Иногда мы действительно в них стреляли, потому что они не давали проехать. А они даже не сразу понимали, что


227

видят перед собой германские танки. Знаете, камрады, это было противно.

Париж меня разочаровал. Он оказался будничным, се-рым, скучным. Женщины отчетливо разделялись на «хоть сейчас, господин офицер» и «лучше умереть, проклятый оккупант». Которые «лучше умереть» — те выглядели так, что и в правду было лучше умереть, чем иметь с ними хоть что-то общее. Первая же категория вела себя до крайности деловито, так что возникало ощущение, будто занимаешься бухгалтерией, а не любовью.

Уличные кафе, художники, музыка и прочие «чудеса Парижа» — все это выглядело так же убого и скучно, как и женщины, и я с радостью обменял бы всю «столицу мира» на одну кружку доброго пива на Александерплатц.

* * *...Ничего этого я рассказывать Кроллю не стал. Во-

первых, долго, а во-вторых, Кролль не понял бы и полови-ны. И вообще незачем ему копаться в моем сложном душев-ном мире.

Я просто сказал ему, что все француженки — шлюхи, одни дешевые, другие — дорогие, а сама Франция — по-мойка, которую предатели-правители отдали нам по перво-му же требованию. Вот и все.

* * *Бесславное ранение под Седаном вынудило меня про-

пустить парад победы в Париже. Всё повторялось: немцы уже сражались под Седаном, немцы уже входили в Париж победителями. Что ж, избранниками судьбы становятся не по личному желанию, а по прихоти вышеназванной ка-призной особы. У нас нет способов повлиять на ее выбор. Ты либо избранник, либо валяешься в госпитале, пока остальные под полковую музыку гарцуют у Триумфаль-ной арки.

228

Впрочем, грех мне жаловаться: если кто-то и заслужил проехаться на белом коне по Елисейским полям на виду у «столицы мира» (и на страх ей), так это наш героический полковник Кельтч. Вместо этого он уже пребывает на иных Елисейских полях, если таковые, конечно, не выдумка мест-ных кюре, и эти поля — окончательные.

Я же провел в Париже несколько дней и затем попро-бовал догнать свой полк в Орлеане, где в течение месяца сослуживцы чистили перышки и чинили танки. Наверное, хорошее то было время. Только я его не застал. Когда я при-был в Орлеан, там уже никого не было, и только темные, в белых потеках от голубиного помета памятники Орлеан-ской деве (их здесь десятки) провожали меня мрачными пустыми глазницами.

* * *В середине октября Второй танковый возвращался в Ай-

зенах. Я взял билет второго класса до Эрфурта. В Орлеане меня догнало звание обер-лейтенанта, так что я щеголял мундиром и сверкающими сапогами, у меня было рассеян-ное выражение лица, как и подобает раненому в боях во-ину, и хорошая крепкая трость, купленная еще в Париже.

Я ни с кем не разговаривал и читал газеты, на каждой станции покупая свежие.

Германия встретила меня легким дождиком. Осень пахла супом с клецками, на площадях готовились к пивному празд-неству. В Эрфурте я хорошо набрался в компании незна-комых людей, каждый из которых жаждал угостить героя-офицера. Мы громко пели, обнимались, разбили несколько кружек, в общем, хорошо провели время. Нас даже хотели арестовать за нарушение общественного порядка, но я по-казал документы и был отпущен с надлежащими почестями.

В полку меня встретили дружески, спокойно. Несколько дней я отдыхал и знакомился со своим новым экипажем — прибыло пополнение.


229

Время маневров, спортивных состязаний, поездок на Балтийское море, где стрельбы чередовались с беспечным пляжным времяпрепровождением, осталось позади. Насту-пала пора суровых испытаний: мы должны были проверить себя в деле.

Прямо в сочельник сорокового года пришло распоряже-ние отправляться в Румынию. Мы получили ответственное задание — обучать союзников искусству танкового боя.

* * *В Румынию я не поехал. Сказался больным и отпросил-

ся в отпуск. Мою просьбу охотно уважили. Возможно, сама история моего ранения вызывала некоторое смущение в высших командных кругах, а может, брат Альберт замол-вил за меня словечко.

Я его в те дни так и не повидал, он был слишком занят ра-ботой. Мама кормила меня пирогами с картошкой и ябло-ками и обсуждала со мной вопросы политики. Мне же хоте-лось просто помолчать. Я пытался воспринимать мамины разговоры как обычное женское журчание, но то и дело улавливал в ее бурном речевом потоке слова, на которое не мог не реагировать, хотя бы инстинктивно. Мама говорила о великой Германии, о предстоящих завоеваниях, о гряду-щей войне. «Война, конечно же, неизбежна, но пойдет нам на благо. Она всколыхнет нашу кровь, она заставит бюрге-ров вспомнить о том, кем на самом деле были их предки. В каждом солдате проснется его предшественник, его да-лекий родич — отважный германский воин, сражавшийся мечом и боевым топором».

— Мама, ты это всерьез? — хотелось мне ее спросить.Она говорила все это, не переставая замешивать тесто

или чистить картофель.— Я горжусь моими детьми, — спокойно ответила мама,

когда я все-таки не выдержал и задал ей этот вопрос. — И потом, я убеждена — ты думаешь точно так же.

230

Я неопределенно пожал плечами. В общем и целом я был с нею согласен. Просто мне было странно слышать все это от мамы...

* * *Мой отпуск заканчивался в мае сорок первого. Врач под-

писал бумагу, согласно которой мое здоровье было призна-но полностью восстановленным, и я отправился к своим однополчанам. С собой я вез целый мешок домашней вы-печки. Мама постаралась на славу.

* * *В начале лета мы стояли на территории генерал-губерна-

торства. 18 июня в полк неожиданно прибыл генерал-пол-ковник Вальтер фон Рейхенау. Он прилетел на «Шторьхе» «по конфиденциальному делу», то есть обставил свое при-бытие с минимальной помпой: всего один адъютант и два денщика.

В четвертой роте, куда теперь отправили и меня, слу-жил лейтенантом Фридрих Карл фон Рейхенау. Ему было двадцать лет. Это был голубоглазый меланхолик, любитель творчества безнадежных романтиков вроде Гёльдерлина. Держался он замкнуто, что не удивительно, учитывая, кем был его отец.

Только однажды он решился на откровенный разговор со мной, и то, полагаю, лишь потому, что я случайно застал его плачущим.

Он сидел возле своего танка, в ангаре, и при виде меня быстро обтер лицо платком.

— Простуда, — коротко объяснил он.Я видел слезы в его глазах, и он знал, что я их заметил.Я сказал очень мягко:— Передо мной можете не притворяться, Фридрих.Он тяжело, глубоко вздохнул:— Ладно. В конце концов, у вас есть старший брат — лич-

ный друг фюрера, так что вы, наверное, понимаете...


231

И выложил всё. Как хотел заниматься литературой. Пи-сал стихи. Мечтал найти девушку, которая поняла бы его. Чистая любовь, возвышенный брак, общее поэтическое творчество: он начинает строку, она заканчивает. Слияние душ вплоть до телепатии.

— Но отец, естественно, и слышать об этом не хотел. Он считает, что армия содержит в себе достаточно музы-ки и поэзии. Во всяком случае, их довольно, чтобы напи-тать душу молодого человека — это его слова, — прибавил Фридрих.

— Вы неплохо справляетесь, — заметил я.Он вскинулся:— Естественно! Я же фон Рейхенау! Я не могу справляться

плохо. Мы все делаем на совесть. Так принято, наша семья — с большими традициями. Иногда просто накатывает печаль. Не знаю, насколько это постыдно — испытывать ее.

— Никакие чувства не постыдны, даже страх, — сказал я. — Поверьте мне, Фриц, я ведь старше вас. Постыдными бывают только поступки. Что до эмоций — с годами мы учимся скрывать их, вот и всё. Мы не в силах управлять ими, мы в силах лишь не позволить им управлять нами. Помните об этом, и ваш отец по праву будет гордиться вами.

Фридрих пожал мне руку и попросил разрешения счи-тать своим другом.

Как правило, я стараюсь не брать на себя обязательств дружбы, но, в конце концов, — почему бы и нет? Парень нуждался в ком-то, с кем мог бы поговорить в лирическую минуту.

Генерал-полковник фон Рейхенау свалился на нашу голо-ву, как всегда, неожиданно. Он отправился в штаб, провел там некоторое время, затем заявился на квартиру, которую его сын Фриц разделял со мной и обер-лейтенантом Кукей-ном. От него пахло роскошным одеколоном, его вздерну-тый нос воинственно устремлялся в потолок, монокль свер-кал в выпученном голубом глазу.

232

Вальтер фон Рейхенау коротко обнял сына, обменялся рукопожатием с его боевыми товарищами, затем уселся в лучшее кресло и вытащил из кармана фляжку с умопом-рачительным коньяком.

— Я привез кабана, которого лично подстрелил в лесах Тюрингии, — сообщил генерал-полковник. Он был еще и заядлым охотником. — Сегодня на ужин у вас будет дикий вепрь, пища, достойная германских воинов.

«По крайней мере, эти речи произносит фон Рейхенау, а не моя мама, — подумал я. — Однако старый хрен что-то очень уж торжественно выглядит».

«Старый хрен» и другие грубые наименования служили для любовных прозвищ, которыми солдаты весьма щедро награждали любимого военачальника. Если кто и вызы-вал в нас чувство, близкое к восторгу, так это был именно он, фон Рейхенау, воплощение всего, о чем только можно мечтать: старинный род, древняя воинская традиция, пере-даваемая из поколения в поколение, чисто арийская внеш-ность, спортивный дух, любовь к охоте, конному спорту, стрельбе в цель. Не было такого спорта, в котором фон Рей-хенау не преуспевал бы. Он вполне мог убить голыми рука-ми медведя и съесть сырым его сердце. По крайней мере, мы в это верили.

— Хочу, чтобы вы узнали это первыми и от меня, — таинственно проговорил генерал-полковник, открывая фляжку. — Скоро нам предстоит по-настоящему большая война. Это будет блицкриг, как в Польше и во Франции, но ставки непомерно более высоки. Германия нуждается в железе, в нефти, в новых пахотных угодьях. Мы отправ-ляемся в Россию. Точная дата уже известна — 22 июня. Это будет величайшая победа Германии, и я счастлив, — в го-лубых глазах генерал-полковника сверкнули неподдель-ные слезы, — да, счастлив, — повторил он, — что я вместе с моим сыном буду принимать участие в этом историче-ском событии.


233

Мы выпили, встав и прокричав «Хайль Гитлер!». В это мгновение никто из нас, даже Фридрих, не сомневался в том, что нам невероятно повезло.

* * *К 22 июня сорок первого года наш полк состоял из двух

средних и четырех легких рот. Сорок пять «двоек», двадцать три «тройки», двадцать «четверок» и десять командных тан-ков. Вся эта громадина выступила в поход в полдень.

Нам пришлось идти своим ходом, переправляться через Буг и к 28 июня двигаться на соединение с 16-й дивизией.

В тот день мы впервые увидели русские танки — как по-том узнали, это были средние Т-34. Они отходили к местеч-ку Верба, если судить по карте.

Мы буквально наступали им на пятки. 29 июня около шести вечера наш полк окружил Вербу и захватил ее. Это был маленький городок, тонущий в садах; деревья до сере-дины ствола вымазаны побелкой, дома с белыми стенами, в центральной части — торговые ряды и колокольня; зда-ние церкви превращено в склад.

Наши танки въехали в местечко, производя непрерывный обстрел. Верба показалась мне некрасивой, и я не испытывал сожаления, когда выстрелом разметывало очередной дом.

Нам пришлось изрядно повозиться с колокольней. Обер-лейтенант Краевски считал, что ее необходимо уничтожить. Фридрих фон Рейхенау возражал: мы могли бы использо-вать ее для корректировки огня, для осмотра местности. Краевски был настроен пессимистично: «Если русские нас отсюда выбьют, мы десять раз пожалеем о том, что не сло-мали колокольню».

— Но господин обер-лейтенант, почему вы считаете, что русские непременно выбьют нас отсюда?

— Мы не знаем, сколько у них сил на этом участке. Дела-ем, что можем, однако следует быть готовыми ко всему, — хладнокровно произнес Краевски.

234

И, черт побери, он оказался прав: ночью русские танки пошли в атаку. Мы не могли понять, много ли их — но, ду-маю, их было не менее тридцати, и они наползали на Вер-бу со всех сторон. Завязался ночной бой, горело несколько домов, вспыхнул танк, и я разглядел красную звезду и вы-скакивающие из люка черные фигурки. Я показал на них пулеметчику, и мы сняли всех троих, пытавшихся спастись.

Из створа улицы выехал еще один русский танк. Он пытался попасть нам в гусеницу, так что мы дали задний ход — в улице было не развернуться, снесли какое-то дере-во, впилились в стену дома, затем все-таки развернулись и ответили огнем из пушки. Русский в этот момент стоял к нам боком, и нам удалось его подбить. Второй выстрел угодил ему в бензобак. Пламя лизнуло стену танка, и теперь дело было лишь за пулеметчиком. Последнего я убил из сво-его люгера. Он махнул руками и упал прямо под гусеницы.

Окраина Вербы сотрясалась от взрывов, по небу скакали багровые вспышки — там шел бой. Затем я получил по ра-ции приказ отходить. «Временно оставляем Вербу», — Кра-евски повторил приказ несколько раз, чтобы не оставалось сомнений.

Ладно.Мы деликатно вернули местечко русским и отошли.

* * *Два дня мы приходили в себя после этой атаки. Было тепло

и до странного тихо. Грохот с фронта долетал как отдаленная гроза. Хотелось купаться, лежать на земле, ни о чем не ду-мать. Впервые за последнюю неделю я нормально побрился.

Прилетал транспортник, привез почту, сигареты, консер-вы. Я получил, вот диво, мятую рождественскую открыт-ку от Альберта. Брат желал мне успехов в боевой работе и крепкого здоровья. Это было приятно. Долго же путеше-ствовали эти пожелания. Наверное, половину Европы успе-ли объехать.


235

1 июля мы снова двинулись на Вербу. Благословенна, разумеется, предусмотрительность обер-лейтенанта Краев-ски, который приказал разрушить колокольню.

Русские дрались за эту Вербу так, словно она была важ-нейшим стратегическим пунктом. Вообще в их поведении многое оставалось необъяснимым.

Нам на помощь подошел 64-й пехотный полк, а с ним — еще шесть танков и два орудия.

Имея такие силы, Второй танковый охватил Вербу полу-кругом, и к ночи она снова перешла в наши руки. На рас-свете мы с Фридрихом фон Рейхенау отправились подсчи-тывать потери, наши и русских.

Я называл, Рейхенау записывал. Мы потеряли десять тан-ков. Пленных русских было немного, ими занимались пехо-тинцы.

В те дни я не всматривался в лица врагов, меня они во-обще мало занимали. Я думал о другом.

— Вы обратили внимание, Фриц, — дружески заговорил я с лейтенантом, — что в одних случаях русские сразу отсту-пают, а в других бьются, что называется, насмерть?

— Гм-м, — сказал Фридрих фон Рейхенау и сделал оче-редную пометку у себя в планшете. — Итого двадцать пять русских танков. Неплохой урожай.

— И чем это может быть вызвано? — продолжал я. — Не могу сказать, чтобы те объекты, которые они сдавали поч-ти без боя, не обладали стратегической ценностью. Или что эта вот Верба — такой уж важный пункт...

— Вы пытаетесь найти логическое объяснение там, где его нет и быть не может, Шпеер, — сказал фон Рейхенау. — Возможно, у русских и имеется какой-то план обороны. Да только вспомните Францию. Мы ведем стремительную вой-ну. Что бы ни затевало вражеское командование, оно про-сто не поспевает за нами. Мы развиваем наступление бы-стрее, чем они успевают адекватно ответить. Поэтому все командиры противника просто реагируют на факты. — Он

236

задумчиво посмотрел на облака, проплывающие над наши-ми головами. Явно собирался дождь, в воздухе парило. — Взять, к примеру, какого-нибудь моллюска. Вы ведь ловили моллюсков, Шпеер?

Я содрогнулся.— Ненавижу моллюсков, — признался я. — А французы

их едят. Знаете, Фриц, я, наверное, не смог бы переспать с француженкой, если бы вовремя вспомнил о том, что она ест моллюсков. У меня просто не хватило времени сообра-зить это. А потом было уже поздно.

Он засмеялся:— И что вы сделали?— Ничего, прополоскал рот, заплатил ей и ушел. Отлич-

ное средство от сомнительных связей.— Думать о моллюсках? — Фридрих улыбнулся. — Лад-

но, возьмем любое другое примитивное существо. Крыса вас устроит? Возьмем крысу. И ткнем в нее ножом. Не силь-но, просто чувствительно. Она дернется, не так ли? Рус-ские — как эта крыса. Мы колем — они дергаются. Одни огрызаются, другие удирают. Ими никто не руководит. На этом участке, к нашему невезению, нам попалась сильная и злая крыса. На других были трусливые. Только и всего.

— Логично, — кивнул я. Мне понравилось его объяснение.

* * *Пошел дождь. Он лил с перерывами все второе число и не

прекратился и третьего. 3 июля, под проливным дождем, мы двинулись дальше, направляясь к Боркам. Дороги размыло.

Я считаю русские дороги каким-то странным феноме-ном. Обер-лейтенант Штумме из нашей роты полностью разделял это мнение. Вечером он громогласно рассуждал в офицерской столовой:

— Можно было бы предположить, что это какое-то осо-бенное оружие, какая-то хитрая русская стратегия, направ-ленная на то, чтобы выводить из строя технику врагов. Но,


237

господа, я не в состоянии осознать их отношения к самим себе. Ведь сами они как-то вынуждены передвигаться по этим дорогам! И нельзя сказать, чтобы их транспорт был каким-то особенным. Мы же видели их автомобили, их гру-зовики, танки... Все это точно так же вязнет, тонет... Нет, не понимаю! Что за дикость?..

Не существует в мире ничего более отвратительного, чем эта размытая глина, по которой почти невозможно ходить, чем эти потоки жидкой грязи, в которых человек вязнет выше колена, а машина — почти по колесо... Как можно довести собственную страну до такого состояния? Захва-тывая другие земли, римляне первым делом строили там дороги. Где есть дорога — там есть и цивилизация. Перед нами же простиралось гигантское пространство, где ника-кой цивилизацией и не пахло.

* * *7 июля мы приняли тяжелый бой у Старо-Константино-

ва. Город был чем-то похож на Седан: круглые массивные башни замка, в плоских берегах причудливо изгибающаяся синяя речка.

Рейхенау, Штумме и я наступали со стороны ивовой рощи. Мы скрывались между деревьями и хорошо видели русские средние танки, которые двигались по дороге в сто-рону города. Мы выдвинулись вперед и открыли огонь. Нам удалось подбить два танка, когда пять последних разверну-лись и, легко одолевая крутой овраг, ломая кусты, поползли прямо в нашу рощу. Мы отошли назад, в рощу, и стреляли из укрытия: каким-то из здешних штормов тут повалило несколько деревьев, и они создали естественную преграду. Тем не менее русский танк, прежде чем вспыхнуть, успел повредить гусеницу танку Рейхенау. Я подбил два танка: отчетливо видел, как они задымились. Удалось ли выбрать-ся экипажам, не знаю, потому что почти сразу перед нами вспыхнул танк обер-лейтенанта Штумме.

238

Мы с башенным стрелком выбрались из танка, чтобы помочь Штумме. Я прикрывал, а стрелок подбежал к горя-щему танку. Потом он вдруг нырнул за гусеницу и открыл огонь: к нам приближались русские. Они бежали между деревьями, перепрыгивая через упавшие стволы старых ив. Стреляло, по-моему, лишь несколько человек: мне по-казалось — быть может, при плохом освещении это только почудилось, — будто даже не все из них были вооружены.

Мы произвели несколько выстрелов, затем в дело всту-пил мой пулеметчик. Русские залегли. Еще один их танк показался в роще. Мы вернулись в свою «четверку» и раз-вернулись навстречу неприятелю. Затем я услышал, как стреляют слева: подошло еще два наших танка. Русских мы отбили.

Вечером оказалось, что, помимо обер-лейтенанта Штум-ме, мы потеряли унтер-офицера Клаппрота и шестерых ря-довых.

В местном костеле Иоанна Крестителя — мрачный образ-чик местного барокко, немного напоминавший дрезден-ские церкви, только меньше и грубее, — прошла панихи-да по погибшим. Пели местные старухи в черных платках, проникновенно, дрожащими голосами. Я впервые слышал их язык, он звучал гнусаво, нараспев, даже когда они про-сто разговаривали.

Мы устроились в городе. Предстоял ремонт, кроме того, мы ждали подвоза горючего. Ночью дождь прекратился, и утро было солнечным. Мы просушили одежду, обувь, даже искупались в реке. Несколько местных наблюдало за нами. Кто-то прятался в ивах на берегу, а два мальчика выбрались по скользкому глинистому берегу к самому болотистому спуску и смотрели, как мы плаваем.

Еще с вечера Краевски предупредил, чтобы мы не расслаб-лялись: бандиты здесь могут оказаться где угодно, поэтому, пока двое купаются, один должен быть настороже и с ору-жием. Но никого, кроме детей, мы не видели.


239

А они таращились на нас так, словно никогда не встре-чали мужчин с хорошим сложением и развитой мускулату-рой. Может быть, мы им представлялись каким-то замор-ским чудом.

— Как думаете, — спросил меня Рейхенау, когда мы уже обсушивались на солнце (полотенец у нас, разумеется, не было), — здешние девицы тоже за нами сейчас наблюдают?

— Помните о моллюсках, Рейхенау, — произнес я стро-гим тоном, подражая учителю гимназии. — Никогда о них не забывайте.

Фриц покатился со смеху. Таким веселым я его еще не ви-дел.

— Что, хорошо? — невольно я улыбнулся ему в ответ.— Наконец-то солнце! — сказал Фридрих. — Я уж соску-

чился. Думал, над Россией оно никогда не взойдет.— Напрасно обрадовались, — заявил Краевски, снимая

ремень и передавая мне автомат (теперь была его очередь купаться). — Хорошая погода — лётная погода.

— Это справедливо в обе стороны, — заметил Фри-дрих. — Наши самолеты в такую погоду тоже летают лучше.

У меня имелся собственный, не слишком приятный опыт бомбовых налетов. Я не стал об этом распространяться. За-чем? И без того всяких забот нам хватает.

К вечеру действительно прилетели самолеты с красными звездами. У нас не было ни одного зенитного орудия. Пыта-лись отстреливаться с рук из пулеметов. Русские сбросили бомбы и улетели, а через полчаса вернулись и повторили. Не очень-то впечатлила их наша стрельба.

Одна бомба угодила в костел, несколько — на городскую площадь, но сильнее всего досталось танкам. Русские ясно видели, где расположена наша часть, и бомбили довольно точно.

Мы потеряли семь танков. Погиб радист Херманн. Утром обнаружили в овраге тяжело раненного обер-лейтенанта фон Гуттенберга: он скончался к полудню,

240

и мы похоронили его на кладбище возле костела вместе с остальными.

На следующий день подошли артиллеристы и зенитчи-ки, и мы задержались в Старо-Константинове еще на не-сколько дней для ремонта. Горючее доставили на грузо-виках ночью того же дня, однако механики не успевали закончить работу.

11 июля прибыл адъютант из штаба и доставил распо-ряжение от генерал-полковника фон Рейхенау. Следовало реорганизовать полк. Все боеспособные танки собрали в единое подразделение под командованием майора графа фон Штрахвитца.

Мы получили приказ двигаться в направлении Мона-стырщины.

4. ПРИЧУДЫ ТОПОГРАФИИ

В России трудно бывает понять, город перед тобой или большое село. Мы говорили об этом с обер-лейтенантом Краевски, когда по очереди смотрели на Монастырщину в бинокль.

— Я заметил, здесь иногда попадаются вполне приличные строения одинаковой архитектуры из красного кирпича, — поделился своими наблюдениями Краевски. — Полагаю, то последствия усилий царского правительства внедрить в эти края хоть какую-то цивилизацию. Лично я нахожу эти по-пытки весьма трогательными. — Он фыркнул. — Мне они напоминают стремление американских миссионеров при-нести свет христианства племенам каннибалов. Чем обыч-но это заканчивается, все мы знаем.

Название «Монастырщина» на наших картах выглядело чудовищно: европейские буквы категорически отказыва-лись складываться в это дикое слово.

Краевски, смеясь, рассказывал за обедом, как чуть было не попал впросак несколько дней назад.


241

— Я получил приказ двигаться по направлению к Lysya-Gora и не нашел этого пункта на карте. Очевидно, у боль-шого начальства карты подробнее, но моя отказывалась сообщать что-либо о данном населенном пункте. В конце концов, я вынужден был прибегнуть к тому, что у боль-шого начальства называется «солдатской смекалкой»: не знаешь где — спроси врага. Мы изловили местного жи-теля и начали расспрашивать его про Lysya-Gora. Он все твердил, что понятия не имеет ни о какой «Лисьей горе» — Fuxberg. И только спустя сутки из штаба пришло уточне-ние. «Lysya», оказывается, читается как «Лысая», то есть — der Kahle Berg.

Мы рассмеялись, однако не слишком весело. Названия тут и впрямь такие, что поневоле иногда вызывают оторопь.

— По сравнению с Lysya-Gora эта наша Monastyrschtschina выглядит довольно невинно, — заключил Краевски. — Это всего лишь Klosterburg, как мне удалось установить.

Краевски — пруссак, чистокровный и стопроцентный. Как у многих пруссаков, у него славянская фамилия, но зву-чит она совершенно иначе, нежели здешние, даже не знаю, как их назвать, топонимы. В ней ощущается отзвук воин-ственности, чистоты, силы. «Monastyrschtschina» — это во-обще ни на что не похоже. И выглядит соответственно.

Расползшийся блин одноэтажных строений и развалин Kloster’а покрывал, как лишай, крутой склон Суходонец-кой Balka — еще одно «изобретение» местных степей. Сло-во «Balka» выучили мы все и даже не пытались подбирать для него аналоги в родном языке. Это приблизительно то же, что в Африке называется «вади» — пересохшее русло. Только Balka гораздо брутальнее, что ли. Это настоящая расселина в земле. Как будто самая твердь отказалась носить какого-нибудь ужасного злодея и все его войско и нарочно разошлась, дабы поглотить их. Balka тянутся, как шрамы, через широченную степь. Дно их совершенно сухое, пыль течет по ним, как вода. Интересно также, что

242

через Balka не строят мостов. По крайней мере, мы тако-вых не видели.

Это такое же явление, как и здешние «дороги» в прин-ципе: непонятно, как справляются с подобными вещами местные, но чужаки останавливаются в полном недоуме-нии. Конечно, применительно к русским невозможно упо-треблять слово «правила», но все-таки как-то они должны здесь жить, не так ли?

Монастырщина взирала на нас со своего высокого скло-на. Нам не пришлось штурмовать склон, мы двигались по высокому берегу, и, возможно, только это нас и спасло.

Тем не менее Монастырщина несколько раз переходи-ла из рук в руки. Мы топтались на этом месте четыре дня. Русские отчаянно дрались у своей Balka. Здесь отличились наши «двойки», объединенные под командованием обер-лейтенанта Кукейна.

Потери мы несли тяжелые. Сначала мы влетели в село и сходу подбили два русских танка. Кукейн занял развали-ны монастыря. Ночью русские по обыкновению перешли в атаку и лупили из орудий во все, что двигалось или каза-лось подозрительным. Они подкатили артиллерию — утром выяснилось, что это всего две старых пушки.

Они разворотили одну из уцелевших до сей поры мона-стырских стен и вывели из строя три наших танка.

Рассвет явил картину разрушения некрасивого села: над развалинами поднимался противный дым, ходила костлявая коза и с философским видом тянула в пасть чьи-то забытые и чудом уцелевшие штаны, свисавшие с дерева.

Людей мы не видели. Местные жители не то ушли, не то закопались в землю. Днем сражение возобновилось, и нам пришлось отойти: десяток русских танков вполз в Мона-стырщину, пытаясь нас окружить.

Наши «четверки» вступили в бой к вечеру. Мы хотели вы-давить противника из села. Русские огрызались и упорно не


243

отходили. Внезапно прямо перед моим танком показалась фигура, она выскочила, как чертик, взмахнула рукой и от-прыгнула. Водитель выругался, танк подскочил, и по броне что-то стукнуло.

Танк загорелся.Башенный стрелок зачем-то выскочил наружу, и его тот-

час сняли пулеметной очередью. Русский засел где-то в раз-валинах и оттуда стрелял по нашим танкистам.

— Разворачивай! — закричал я водителю.Не думаю, что он меня услышал. Скорее всего, он и сам

понял, что делать. В пылающем танке мы отъехали назад, под прикрытие полуразрушенных домов, и уже там выбра-лись наружу. Водитель сильно обжег руки, его потом при-шлось отправить в госпиталь.

Окончательно мы завладели Монастырщиной к 25 июля и оттуда двинулись к Бугу — на этот раз не Западному, а Южному.

* * *3 августа мы перешли Буг и два дня отдыхали у города

Первомайска. Еще один безобразный русский город.Мы ждали подкрепления, и пятого числа к нам подошли

румыны. Это были танкисты, знакомые нашему полку еще по сороковому году, когда Второй танковый обучал союзни-ков и вместе с ними проводил маневры.

Румыны представлялись мне почти такими же чуждыми, как русские: их язык, манера держаться, даже тембр голо-са — все вызывало недоверие. Они довольно небрежно от-носились к технике и, по-моему, практически не понима-ли, что такое дисциплина. Впрочем, меня это не касалось. Я просто дал себе зарок постараться не иметь с ними дела. Обидно проиграть только из-за того, что твой союзник — плохой солдат.

5 августа мы снова выступили в поход и через день оста-новились у Вознесенска. Здесь имелся удобный аэродром —

244

или то, что можно было так назвать, — и граф Штрахвитц запросил самолет, чтобы отправить в тыл наших раненых. Сам граф тоже получил небольшое ранение в руку — попал под обстрел, когда ехал в штабном автомобиле. Следует от-дать должное мужеству графа и его водителя.

Самолет прибыл седьмого. Обер-лейтенант фон Клейст временно взял на себя командование нашим соединением — тем, что осталось от Второго танкового. Раненых погрузили, а выгрузили пакет с новым заданием от командования.

Генерал-полковник фон Рейхенау хотел, чтобы мы взяли для него город Николаев — важный порт и военно-мор-скую базу.

Фриц фон Рейхенау был мрачен, когда заговорил со мной тем вечером.

— Не подумайте, Шпеер, чтобы я боялся, — заверил он меня, — но я устал. Говорят, человек всегда заранее чув-ствует, погибнет он или нет. Я совсем не ощущаю прибли-жение смерти. Мне просто хочется еще раз полежать на чистых простынях, укрывшись пышным теплым одеялом. И чтобы в комнате хорошо пахло. Думаю, тем, кто из бога-той семьи, труднее мириться с лишениями войны.

Он посмотрел мне в глаза и улыбнулся неожиданно яс-ной, детской улыбкой.

— Я могу признаться в этом только вам, Шпеер, потому что вы старше и... никому этого не расскажете.

Я заверил его, что нет, не расскажу.— К черту поэзию, к черту музыку, к черту девушек, —

произнес Рейхенау. — Я хочу просто чистую постель и нор-мальную немецкую сосиску.

— Скоро у всех будут немецкие сосиски из украинских свиней, — ответил я. — Думайте так, и все обойдется.

Он вдруг уставился на меня широко раскрытыми глазами:— А что вы думаете про меня — я ведь действительно

не умру?


245

— Фриц, вы будете жить долго, — заверил его я. — Вы определенно меня переживете. Я не вижу вас мертвым. Со-всем. А это значит, что, пока я жив, вам вообще нечего опа-саться.

Фриц вдруг нервно рассмеялся:— Вы это нарочно сказали, чтобы я за вами приглядывал

в бою.— Вы и без того должны за мной приглядывать, — отве-

тил я. — А я буду приглядывать за вами. Лично мне нравит-ся, как идет война. Немного усталости — это нормально.

Николаев огрызался корабельными пушками и сдавать-ся не собирался. Нас постоянно бомбили русские самолеты. Не знаю, где они брали столько техники. Казалось, их ре-зервы неисчерпаемы.

Мы постоянно несли потери. Я мог бы всю карту утыкать крестами, обозначая именами погибших товарищей насе-ленные пункты и реки, которые мы прошли.

Краснополье — обер-лейтенант фон Гуттенберг, лейте-нант Штамм.

Бердичев — унтер-офицер Гольм.Умань — лейтенант Финке и весь его экипаж.А вот при форсировании Южного Буга в реку упал танк

лейтенанта графа Ледербурга, но граф и все члены экипажа выбрались на берег живыми. Здесь нет креста, к счастью, только зарубка для памяти.

Монастырщина... Столько смертей...И проклятый город Николаев, где полегла вся первая

рота. Обер-лейтенант Пейль, фельдфебель граф Пюклер, весь экипаж обер-лейтенанта Эдельхойзера...

Мы брали город камень за камнем, шаг за шагом, везде оставляя пятна своей крови. Наши самолеты вытесняли из воздуха русских, мы выдавливали русских с земли и сбрасы-вали их в море, но и в море у них были опорные пункты, их корабли, которые мы пытались разбить нашими пушками.

246

* * *Николаев пал 16 августа.После этого нам дали два дня на отдых. У нас осталось

двадцать три танка, которые почти все нуждались в ре-монте.

Только 21 августа мы смогли выступить из Николаева. Мы двинулись к Кировограду. Вот сейчас я был рад даже румынам. Кроме того, нам придали пехотный полк, и это тоже облегчало задачу.

25 августа Кировоград был взят. У моего нового танка была повреждена гусеница, и мы задержались для ремонта.

Вернулся граф Штрахвитц, по-прежнему с перевязан-ной рукой, с шоколадом в посылках, с письмами из дома, которые он любезно захватил для нас, с известием о том, что наши раненые размещены в госпиталях, за ними уха-живают лучшие врачи Германии, а сами они шлют нам то-варищеский привет и надеются на скорую встречу. На шее у графа сверкал новенький Рыцарский крест. Мы искренне поздравили его с наградой.

* * *8 сентября полк выступил на Кременчуг. Шел проливной

дождь. По Balka текли потоки грязи. Днем все было серо и мрачно, к ночи на нас налетели русские бомбардировщи-ки, и земля буквально поднялась на дыбы.

Русские налетали не так, как наши, — не организованно, звеньями, одно за другим, — а как попало. Они нависали огромной тучей и вываливали весь свой бомбовый запас, а потом возвращались на второй заход и поливали землю из пулеметов. Казалось, не будет конца их бомбам — они просто кидали и кидали, не целясь, не разбираясь, по пло-щадям. Поэтому они и бомбили ночью — при таком изо-билии боеприпасов им просто не было нужды экономить.

Под сильным огнем, под бомбами, падающими с неба, из-под туч, мы подошли к Днепру.


247

Здесь уже был готов плацдарм, и мы сумели перепра-виться через реку. Русские не скрывали изумления, когда наши танки вдруг возникли перед ними на противополож-ном берегу Днепра. И как всякие азиаты, при неожиданном развитии событий они растерялись и побежали.

Днепр — огромная река. Как и все в России, он необо-зрим и разнообразен. Кругом тянутся плоские степи и нам трудно оценить весь размах и всю мощь этого знаменитого потока. Думаю, Днепр в какой-то мере сопоставим с Дуна-ем — по размерам. По красоте, разумеется, Дунай не срав-нится ни с чем: на этой реке стоят прекраснейшие евро-пейские столицы. Красота же Днепра, если таковая и имеет место, израсходована напрасно на некрасивые здешние города, где церкви — единственный вид архитектурных со-оружений, достойный упоминания, — обезображены и ли-шены своих китайских «головок».

Пятнадцатого сентября мы уже были восточнее Киева — древней столицы России — и помогли замкнуть кольцо во-круг советских войск, бесполезно огрызавшихся на нас из окружения.

* * *Киев был наш. Но не успели мы отпраздновать эту по-

беду, как наш командующий фон Рейхенау прислал новый приказ. Нашей новой целью стала первая столица Совет-ской Украины — один из крупнейших ее городов, промыш-ленный центр, сердце этой местности — город Харьков.

* * *Преследуя отступающие русские войска, мы вышли у Но-

вомосковска к железнодорожной ветке Харьков—Запоро-жье, разделились на две части и двинулись на юго-восток вдоль путей.

Нашей половиной командовал Краевски. Его головной танк все время терялся в тумане. Визуальный контакт

248

оставался минимальным. К счастью, радиостанции рабо-тали без перебоев.

Внезапно впереди мы услышали выстрел.Я приказал догнать танк Краевски, и тут увидел, что из

тумана выходят три русских пятидесятидвухтонных танка. Бой завязался мгновенно, яростный и беспорядочный.

Мы просто стреляли друг в друга.Похоже было, что русских не меньше, чем нас, удивила

эта встреча. Я подбил первого монстра прежде, чем тот со-образил развернуться или открыть огонь. Не спрашивайте меня, как я это сделал. Затем они опомнились и обруши-лись на танк обер-лейтенанта Мюллера, который находил-ся на небольшом холме и был лучше виден. Краевски унич-тожил второй русский танк. Третий на большой скорости помчался прочь от нас и почти сразу исчез в тумане.

«Не преследовать! — прозвучало в рации. — Продолжаем движение».

Мюллер был ранен, и нам пришлось ненадолго задер-жаться, пока его осматривали и оказывали ему помощь.

Раненый, он продолжал командовать танком. Но, к сча-стью, больше мы сопротивления не встречали.

Нам пришлось возвращаться и проделать довольно боль-шой крюк, когда путь нам преградили противотанковые за-граждения. Из этого мы сделали вывод, что приближаемся к какому-то важному объекту. Теперь мы еще больше хоте-ли пройти именно в том направлении.

С другой стороны насыпи двигались танки Штрахвитца. Мы их не видели, но знали, что они там. Расстояние между нами было приблизительно в один километр. Наконец впе-реди показался транспортный узел Андреевка.

Здесь была организована оборона русских, и нам при-шлось разнести в клочья вокзал — очередное красное стро-ение царских времен, а затем пройти танками по всему не-большому городку, выгоняя оттуда солдат в грязно-серых гимнастерках. Русские десятками сдавались в плен. Мы пе-


249

редали их стрелкам. Мюллеру помогли выбраться из танка и пересадили в штабную машину: командующий Вальтер фон Рейхенау лично прибыл на место боев.

* * *Это было вполне в его духе. Старый перец ненавидел

руководить боем на расстоянии. Ему требовалось видеть все своими глазами. Кроме того, как мне кажется, ему про-сто нравилось быть на виду и подвергать себя опасности. В мирное время он довольствовался охотой и спортивными состязаниями, но ничто не могло заменить нашему полко-водцу самое упоительное из занятий мужчины — войну. Ду-маю, он горько сожалел о том, что родился так поздно. Если бы только была у него возможность гарцевать на белой ло-шади под вражескими ядрами! Но, увы, эпоха Наполеона миновала.

Вот он, Вальтер фон Рейхенау, собственной персоной, и его сын бледнеет в танке от волнения. Что ж, отец вполне может им гордиться. Им и всем Втором полком — точнее, тем, что от полка осталось. Мюллер обвис в машине, весь белый, с синими губами. Большая потеря крови, во взоре догорают остатки мужества. Нельзя же, в самом деле, грох-нуться в обморок прямо при командующем.

Сверкание пенсне, стремительные движения, взмахи ко-ротких сильных рук. Вальтер фон Рейхенау говорит громко, отчетливо.

— Превосходно! Я очень доволен! — срывается с сухих губ, прокуренные усы встопорщены, как у охотничьей соба-ки, почуявшей дичь. — Мы направляемся к Донцу, далее — через Елан-тчиков-ское... — он сам смеется над диким на-званием, — к Сталино и... впереди Харьков!

Затем Вальтер фон Рейхенау коротко обнимает сына, по-жимает руки его боевым товарищам и вместе со Штрахвит-цем реорганизует остатки нашего полка. Все «тройки» соби-раются под командой обер-лейтенанта Кукейна (которого

250

за героизм непременно следует представить к награде), «четверки» остаются за обер-лейтенантом Краевски, «двой-ками» командует лейтенант Штейн. Граф Штрахвитц по-прежнему командует всем подразделением в целом.

— Все приказы в пакете, я убываю!Рейхенау в сопровождении нескольких адъютантов ве-

личественно усаживается в автомобиль. На заднем сиденье корчится бедняга Мюллер. Рейхенау оборачивается к нему:

— Вы доказали свою храбрость, обер-лейтенант. Теперь спокойно можете терять сознание. Погодите, я дам вам пла-ток, так будет удобнее.

Вздымается пыль, машины отбывают.Нам предстоит двигаться к этой Елант-чиков-ской. Язык

сломаешь!

* * *

16 октября мы снова в пути. Здесь русские решили по-трепать нас. Они упорно не желали отступать, хотя заранее было понятно, что дело их проиграно.

Я могу понять воинов, старающихся спасти свою честь. Черт возьми, я могу понять даже французов!.. Были же там эти курсанты, породистые мальчики верхом на породистых лошадках, которых бросили, продали и предали господа в пиджачках. Тем не менее мальчики решили держаться во что бы то ни стало. Они не могли спасти Францию, но ре-шили спасти свою честь. За три дня мы истребили их почти до последнего человека. По духу они были ближе нам, чем их правители, которые так подло спасали свою шкуру.

Так вот, французские аристократы на лошадках и мото-циклах, с винтовками и пулеметами против лавины герман-ских танков, — это в какой-то мере мне близко и, можно сказать, понятно. Эти люди, как уже было сказано, спасали свою честь — и не имело значения, какой ценой.

Но у русских все обстояло совершенно иначе. Кажется, у них вообще не существует понятия «чести». Во всяком


251

случае, не в том смысле, что у нас, людей германской кро-ви. Они попросту другие. Физически другие, в том нет их вины, что, впрочем, не снимает с них ответственности.

Они отступают, как и всякие азиаты, когда видят, что враг сильнее. И вдруг что-то ударяет им в голову, — упрям-ство, злоба, простая глупость, — и они вдруг закапываются в землю и начинают огрызаться из последних сил. Как ска-зал Фриц, всегда может попасться сильная и злая крыса.

Поэтому мы то проходили сквозь Украину, как нож сквозь масло, повторяя Французский поход, то вдруг застревали, буквально утыкаясь в непроходимую стену. Со всех сторон на нас откуда-то лезли и лезли, бежали и бежали — люди, танки, орудия. Мы попадали в тугой узел и увязали в нем на несколько дней, пока не уничтожали все: технику, людей. Люди, впрочем, сдавались десятками — это когда в них про-сыпались азиаты с их врожденной покорностью победите-лям и хитрой, глубинной жаждой выжить любой ценой. Были, однако, и другие, совсем дикие — эти умирали, лишь бы не склонить голову.

Рейхенау отдал четкий приказ: уничтожать всех комис-саров и евреев, и это делалось сразу же после того, как оче-редная группа пленных оказывалась в наших руках. С ко-миссарами все было просто: у них были знаки различия, и они имели при себе соответствующие документы. Евреев определяли, снимая с пленных штаны — или предлагали другим пленным выдать их в обмен на какие-нибудь блага, вроде сахара. Затем отобранных пленных уводили в сторо-ну и расстреливали. Мы в этом не участвовали, этим зани-мались СС, но разговоры в столовой я слышал.

— Я бы не хотел возиться с пленными, — сказал Фриц фон Рейхенау. — Это отвратительно. Вы видели их глаза?

Мне пришлось признаться, что нет, не видел. И не со-бираюсь. Для себя я не допускал подобной возможно-сти — очутиться в плену. Да и никому из нас такое в голо-ву не приходило. Мы хорошо знали, как русские обходятся

252

с пленными — если сразу не убивают их, то подвергают всевозможным лишениям: сажают в сырые ямы, не кормят и не дают воды.

— Не понимаю, почему мы вообще это обсуждаем, — сказал я наконец. — Какое это имеет отношение к нам? Азиаты — они и есть азиаты: в атаку бегут толпой, потом толпой сдаются.

Он нехотя признал, что я, конечно, прав, но... Его глодала какая-то тяжелая мысль.

Я положил руку ему на плечо:— Мы все устали, Фриц. Завтра опять переход, и одному

Богу известно, что мы встретим в этой земле чудес.Он слабо улыбнулся:— Как обычно: грязь, дурные дороги... и танки.

* * *Блицкриг был изумительной альтернативой позицион-

ной войне, которая четверть века назад высосала нашу страну, словно вампир, и бросила ее в хаос революции. Максимум, на что можно было надеяться в те годы, — это на личный подвиг, который возвысит тебя над обыденно-стью. Сейчас Германия совершала массовый подвиг, кото-рый поднимал ее на необозримую высоту над всеми наро-дами. И я был частью этого великого дела.

Однако в середине октября сорок первого мне было дано — на несколько дней — испытать на собственной шку-ре, что такое «позиционная война». Именно так мы воспри-нимали сражения под Еланчиковской: за неделю мы про-двинулись всего на двадцать пять километров.

* * *Я поделился своими соображениями с графом Штрах-

витцем. Граф курил огромную сигару — несомненно, по-дарок фон Рейхенау, который никогда не забывал о том, что «маленькие радости прокладывают путь к большим


253

деяниям». Когда солдат доволен, он готов умирать. Солдат должен умирать счастливым. В штатском мире эти рассуж-дения звучат напыщенно и фальшиво, моя мама, несмотря на весь ее арийский дух, их бы, наверное, не поняла. Но на фронте мы как-то очень хорошо сознавали всю правоту на-шего командира.

Штрахвитц, блестя Рыцарским крестом и пыхтя гене-ральской сигарой, выглядел совершенно счастливым.

— А, Шпеер! — приветствовал он меня неформально.По возрасту, а главное — по связям в высших эшело-

нах власти — я вроде как был ему почти ровней. В редкие часы отдыха, которые нам выпадали, он время от време-ни вспоминал об этом. Я по-прежнему оставался всего лишь командиром танка. Впрочем, это обстоятельство меня устраивало: принимать решения, от которых зави-сит жизнь более чем четырех человек, — это не по мне. Я вполне доверяю мудрости наших ротных и полковых командиров.

— Хороший вечерок, господин полковник, — я подошел ближе и остановился, поглядывая на небо.

Небо на Украине жирное, как их знаменитое сало, тяже-лое, всегда насыщенное — то изнуряющей жарой, то обиль-ными дождями. Сейчас оно явно собиралось удивить нас еще чем-нибудь — градом, например. За все то время, что мы шли по этой территории, еще ни разу не было града. Возможно, уже пора.

Полковник угадал кое-какие из моих мыслей, потому что внезапно заговорил о Великой войне:

— Сколько вам было лет, Шпеер, в четырнадцатом году?— Восемь, господин полковник.Он задумчиво пожевал губами. Огонек сигары качнулся

в полутьме.— Гм. Ну да. Вы, наверное, сейчас сравниваете ту войну

и эту. Многие так делают... Это естественно. Но никако-го сравнения быть не может. Каждая война — особенная.

254

Мы должны так на нее смотреть, словно она единственная и последняя. Последняя, после которой Рейх навсегда ут-вердится в обитаемой Вселенной как единственная держа-ва, достойная своего имени.

Мы помолчали. Штрахвитц откровенно наслаждался мо-ментом: вечер, сигара, задушевный разговор с сослужив-цем, грядущие победы и награды.

— Вы думаете, раз мы за неделю продвинулись всего на двадцать пять километров, то это уже «позиционная война», — продолжал Штрахвитц. — Дорогой мой Шпе-ер, как же вы заблуждаетесь! Я говорю с вами потому, что поначалу у меня самого возникали подобные же ассоци-ации. Но разница слишком очевидна. Дело даже не в ко-личестве километров, хотя в семнадцатом году продви-нуться хотя бы на пять километров за месяц уже означало добиться колоссального успеха, это считалось чуть ли не прорывом. Ту войну можно было лишь прекратить. Эту мы завершим победой. Пока мы топчемся у Еланчиков-ской, германский орел уже распростер свои крылья над Киевом, впереди нас ожидает Харьков — вторая столица Украины...

Штрахвитц оказался, разумеется, прав: 19 октября мы вошли в Еланчиковскую, от которой остались лишь дымя-щиеся развалины и среди пепелищ — нелепые кривобокие печки с задранными к небу трубами.

Мы были так измотаны боями, что расположились на ночлег прямо в местном зернохранилище, где догнивали остатки зерна — видимо, еще с прошлого года. В нынеш-нем урожай не собирали. Поэтому мышей здесь почти не водилось. Во всяком случае, мы на это надеялись. Я заку-тался в колючее одеяло, натянул на голову свитер, который прислала мне мама (он был уже дырявый и вечно влажный от здешней сырости, но расставаться с ним я не собирался), и мгновенно захрапел.


255

Около четырех ночи нас разбудил рев моторов. Мы вско-чили как ужаленные, но это оказались наши грузовики. Нам наконец-то подвезли горючее, чтобы мы могли насту-пать дальше.

* * *

Быстрым маршем, не встречая больше сопротивления противника, мы дошли до железнодорожной линии Таган-рог—Сталино. Станция, к которой мы вышли, называлась «Успенское». Мост через реку был взорван — постарались русские. Оборонять Успенское наземными силами они, ви-димо, были уже не в состоянии, но к полудню прилетели самолеты с красными звездами и принялись бомбить нас. Зенитная артиллерия еще не подошла, поэтому мы даже не пытались сбивать их. Под бомбами наши саперы наводи-ли переправу. Около часу дня подошел 64-й пехотный полк. Объединившись, мы перебрались через реку и очистили Успенскую от русских.

Здесь тоже было много пленных, с черными, закопчен-ными, звериными лицами. Они быстро делались жалкими, когда их собирали в кучу и, как стадо, угоняли по дороге в наши тылы.

Я блаженно курил, прислонившись к нашему танку, и в голове моей установилась прекрасная пустота. Как будто я был первым человеком, только что сотворенным и не ведающим абсолютно ничего: ни таблицы умножения, ни спряжения глаголов, ни устройства танка, ни даже слова «мама». Кругом было тихо, и я рассеянно слушал, как ка-чается в воздухе ветка кривого яблоневого дерева. Ветка напомнила сказку братьев Гримм «Гусятница» — довольно жуткую, как и все их сказки, и в тот же миг пустота раз-рушилась: я вспомнил, что прожил уже почти половину от-пущенного человеку срока и успел узнать довольно много.

— ...господин обер-лейтенант!..

256

Я окончательно очнулся от своей задумчивости, акку-ратно погасил окурок и посмотрел на своего пулеметчика, Хайнца Трауба.

— Что там, Трауб?— Только что обер-фельдфебель Штраух нашел в лощи-

не склад с горючим! — сообщил Трауб. — Так что, похоже, в Успенской мы задержимся.

— Мы в любом случае здесь задержимся, — сказал я. — Слишком много танков нуждается в ремонте.

Я оказался прав: мы действительно застряли в Успенской на целую неделю. Русские прилетали бомбить нас каждый день. Мы обзавелись двумя зенитными установками и от-гоняли их, так что большого урона они нам не нанесли. По-дозреваю, их целью был тот самый склад топлива — они отступали слишком быстро, мост взорвать успели, а со складом промахнулись. Топливо из этих запасов поступало в нашу дивизию еще довольно долго.

В Успенской также обнаружилось большое зернохра-нилище — оно было даже больше, чем в Еланчиковской. Туда мы отправляли пленных, и за несколько дней их со-бралось несколько тысяч. Пока мы возились с танками, они проходили мимо по дороге, волоча ноги и не глядя по сторонам. Всегда одна и та же процедура: перед тем, как закрыть за ними ворота, им предлагали добровольно перейти на сторону победителей. Некоторые доказыва-ли свою полезность и оставались по эту сторону ворот, другие же угрюмо исчезали в загоне, и их запирали, как скот.

Мне предлагали взять русского механика, готового чи-нить наши танки. Он утверждал, по словам унтер-офицера Трауба, что разбирается в них. Я сказал, что ни один рус-ский пальцем не прикоснется к моей технике. Трауб вы-глядел разочарованным — ему явно хотелось переложить на пленного всю тяжелую и грязную работу, но я отказался даже обсуждать это с ним.


257

23 октября русские самолеты прилетели перед рассве-том, еще в темноте. Казалось, земля восстала на своего Соз-дателя: бомбы рвались ежесекундно, не было ни единого мига передышки, и все-таки скоро мы услышали, как бьют в ответ наши зенитные орудия. Где же наши истребители? Нет ничего более унизительного, чем просто ждать, убьет тебя следующей бомбой или произойдет чудо, и ты оста-нешься в живых.

Совсем близко грохнуло так, что заложило уши, и я уви-дел, но не услышал, как Тюне что-то кричит. Он приблизил-ся к самому моему уху и повторил:

— Сбили русский самолет!Значит, это он взорвался. Наконец прилетели наши ис-

требители, и скоро русские убрались.Уже светало, я выбрался из укрытия. Успенская горела.

Несомненно, целью бомбардировщиков был склад. Танки стояли замаскированные и почти не пострадали. Зато же-лезнодорожная станция и пути были практически снесены с лица земли.

Склад с горючим, как ни удивительно, уцелел — здесь русские промахнулись. Что и не удивительно, учитывая, что прилетали они в темноте.

Зато, может быть, с досады, они уничтожили все более-менее заметные объекты Успенской — в том числе и зер-нохранилище. Я пришел туда, когда солнце только-только поднялось над горизонтом и еще не прекратило бесполез-ных попыток пробиться сквозь тучи. На месте зернохрани-лища осталась разрытая земля, в которой смешались в кучу останки людей и разрушенные строения. Весь лагерь воен-нопленных — тысяч десять человек, если не больше, — был превращен в однообразное месиво.

Я смотрел на это дело рук человеческих и искал в себе хоть каких-то чувств. Тюне, человек простой, чуть ли даже не из народа, блевал где-то в кустах. А я ничего не ощущал. Может быть, я просто отказывался верить тому, что увидел.

258

* * *Мы покинули проклятую Успенскую только 27 октября.

Русские продолжали бомбить нас, однако таких сильных налетов уже не случалось. Дороги по-прежнему оставались плохими, но, к счастью, больше не было дождей. Танки про-двигались в глубь вражеской территории. 64-й пехотный по-прежнему оставался с нами. Мы шли в одном направ-лении, ребята иногда ехали у нас на броне, хотя это было не слишком для них удобно — «четверка» для такого плохо приспособлена.

— Найти бы их аэродром, — мечтательно говорил Тюне. — Я бы там все разнес. У них половина самолетов — деревянные. Этажерки. Одного попадания хватит.

— Тебя, Тюне, нервируют налеты? — осведомился я иро-нически.

Он пожал плечами:— У всех свои слабости. А у вас, господин Шпеер? Неуже-

ли вы воистину человек из стали и железа?Я пропустил мимо ушей неформальное обращение. Тюне

был моим старым камрадом, и одно только то, что мы с ним до сих пор уцелели, могло считаться чудом.

— Естественно, герр Тюне, у меня имеются слабости. Я боюсь клопов.

— Вы это серьезно?— Серьезнее не бывает. Я предрасположен к клопам. Это

мое проклятие. Когда мы с братом были детьми, мы ездили на отдых на Балтику. Недалеко от тех мест, где потом про-ходили маневры. И там, герр Тюне, я узнал, что подвержен этому самому проклятию. Один из всей семьи. Только меня кусали клопы. Прочие постояльцы ничего подобного на себе не испытывали. Верите?

Тюне пожал плечами и не ответил.Я поднял палец:— Вот, Тюне, видите: и вы проявляете скептицизм. Вы,

мой боевой товарищ, с которым я, можно сказать, прошел


259

огонь, воду и последнюю папиросу. Так что же говорить о хозяине гостиницы? Этот обыватель твердил одно: «За все годы существования моей гостиницы ни один клиент ни разу не пожаловался на то, что его якобы кусают кло-пы. И только один мальчик выдвигает против меня столь нелепое обвинение! Я отказываюсь признавать, что это правда. Наверняка данный ребенок склонен к розыгры-шам». Я никогда не был склонен к розыгрышам, Тюне, и мои родители об этом знали, и мой брат тоже знал об этом. Но все молчаливо согласились с хозяином гостини-цы. Потому что действительно никого больше клопы не кусали. Только меня.

— И как вы объясните этот случай? — недоверчиво спро-сил Тюне.

— Никак. Это правда, — сказал я. — Возможно, моя груп-па крови слишком лакома для клопов. Как только я появ-ляюсь где-нибудь, по тайным клопиным коммуникациям расходится информация о том, что легендарное, любимое всеми, долгожданное блюдо Эрнст «Кровавый» Шпеер при-был. И они стекаются со всех сторон, дабы отведать долго-жданного яства.

— Вообще-то я вам верю, — вдруг сказал Тюне. — Дей-ствительно, такое случается. У меня была когда-то лю-бовница, так вот, у нее имелся дрянной блохастый пес. Какой-то породистый, хотя с виду — тряпка тряпкой. И пес этот всюду валялся, на диване, на креслах и даже у нее в кровати. Так вот, меня блохи с этого пса кусали, а ее — ничуть.

— Насекомые охочи до благородных германских кро-вей, — сказал я мрачно. — Ничего не поделаешь, таково наше бремя.

Мы продвигались по территории, где вообще не было лю-дей. Ни следа — ни человека, ни скотины. Все как вымерло. Под хмурым дождливым небом вид пустых деревень угне-тал — как будто здесь крылась некая зловещая тайна.

260

Возле танка стояли, покуривая, двое пехотинцев и с ними Трауб.

Я окликнул его:— Трауб! Идите сюда.Трауб пожал плечами и, дурашливо шевеля сигаретой,

зажатой между зубами, направился ко мне.— Осмотрели деревню?— Точно так, господин лейтенант, — браво ответил Тра-

уб. — Пусто.Внешне эти дома были такими же, как большинство

на Украине. В конце концов я решил просто зайти внутрь и глянуть, что там такое. Когда я открыл дверь, то не знал, чего ожидать: обычной тесноты, сбившихся в кучу домо-чадцев, черных закопченных икон в углу? А может, банди-тов, засевших в засаде?

Внутри домика застыла тишина. Ни души, как и во всем поселении. Идеальный порядок во всем: в центре стол, на-крытый скатертью, в углу буфет городской работы со сте-клянной посудой, кровать, накрытая простым покрывалом. А на стене, на аккуратном куске белого полотна, висел вы-шитый крестиком девиз: FUR TRINK UND BROT SEI DANK DER GOTT.

Меня как будто перенесло куда-нибудь в Шпреевальд. Мгновенно, одним мановением волшебной палочки. Бра-тья Гримм и все такое. Я смотрел на этот девиз, моргал и не знал, что и думать.

Вечером в штабе я узнал, что раньше эти деревни при-надлежали немцам: они поселились в этих краях еще в во-семнадцатом веке. Когда началась война, их всех собрали и увезли в Сибирь, не позволив взять с собой ничего из иму-щества.

Вот теперь я ощущал желание отомстить за этих людей, за наших соотечественников, которые по какой-то причи-не предпочли не возвращаться в Фатерлянд и связали свою судьбу с неблагодарной Россией. Снова и снова перечиты-


261

вал я девиз, который вышивала крестиком чья-то немецкая мама — похожая, быть может, на нашу, — и понимал: она нарочно оставила эти слова для меня, для нас, для тех нем-цев, которые войдут в деревню и почувствуют нужду в ма-теринском наставлении, в тепле родного дома.

Возможно, это были лишь мои иллюзии, но в те минуты они казались мне вполне реальными.

* * *29 октября мы захватили деревню с говорящим названи-

ем Голодаевка. Один из русских пленных объяснил Тюне, что означает это слово, а Тюне рассказал мне. Вообще по-разительно, как много русских знает немецкий язык. «Они считали Германию второй страной, после России, где дол-жен будет победить коммунизм, — рассказал Тюне. — По-этому многие учили язык — надеялись общаться с герман-скими товарищами по Интернационалу».

Я предупредил Тюне, чтобы он поменьше разговаривал с пленными.

— Мало ли кто еще знает о ваших коммунистических симпатиях, — добавил я.

Тюне чуть покраснел:— Никаких симпатий давно уже нет, господин лейте-

нант...— Нет, но они ведь были, а вы же знаете гефепо*... Оно

повсюду и уж точно в курсе всех наших мыслей.— Надеюсь, что в курсе, — мрачно сказал Тюне. — Очень

надеюсь, потому что мои мысли теперь целиком и полно-стью проникнуты духом национал-социализма. Если уж на то пошло, я просто хотел повеселить вас русским названи-ем — здесь, несмотря на все плодородие почв, случались сильные голодовки, настолько памятные, что это закрепи-лось в названиях их поселений.

*GeFePo — Geheime Feldpolizei — тайная военная полиция.

262

* * *5 ноября мы стояли у Атаманово-Вассовской. Русская

авиация опять активизировалась. Продыху не стало от бом-бовых налетов. Опять зарядили дожди. Русские летали и в нелетную погоду — для этого у них достаточно плохие и ти-хоходные самолеты. Мы лишились обнаруженного в Успен-ской склада, и дополнительного топлива не стало — нам сно-ва пришлось полностью зависеть от своевременного подвоза на грузовиках. Дожди поливали дорогу непрерывно, и грязь с каждым днем становилась все глубже. Казалось, вода пыта-ется размыть всю почву, какая только могла скопиться здесь за тысячи лет, докопаться до самого земного ядра.

Мы застряли в грязи. Даже танки отказывались форсиро-вать эти липкие потоки. Не говоря уж о грузовиках.

Наши командиры благоразумно решили, что настало вре-мя немного отдохнуть, подлечиться, починить технику. Заод-но дождаться горючего. Необходимо было также отправить в тыл раненых. И получить новые приказы из штаба армии.

— Украина — южная страна, — рассуждали мы с Тюне. — Непонятно, почему здесь так холодно.

— Летом здесь было жарко, — напомнил Трауб.Мы с Тюне посмотрели на него одновременно.— Мне не нравится ваш пессимизм, унтер-офицер Тра-

уб, — заявил я.Трауб сказал:— Вам бы все шутки шутить, господин лейтенант.— Здесь кто-то шутит? — удивился я. — Да я серьезен как

никогда. Эта чертова Украина с ее невозможным климатом, с ее отвратительными дорогами пытается нас угробить.

— Мы проведем зиму в европейском городе, — уверен-но произнес Трауб. — Это будет Киев или Харьков. Хотя я предпочел бы Париж.

«Если сравнивать с Атаманово, то Париж, несомненно, лучше, — думал я рассеянно. — Но, возможно, Харьков ока-жется не такой дырой...»


263

Мы отправили самолетом в тыл обер-лейтенанта Кукей-на. Он был ранен при налете еще на Успенскую, сначала нам показалось — легко, но затем к ранению добавилась простуда, грозившая перерасти в воспаление легких и Бог еще знает во что. Германская армия не может позволить себе роскошь потерять столь выдающегося офицера, по-этому Кукейна, бессильного, в жару, на носилках погрузили в самолет. «Тетушка Ю» подняла его в облака, и скоро мать-Германия раскроет своему героическому сыну любящие объятия. Если только «Тетушку» не собьют русские.

В последнее время их самолеты летают все чаще и бьют все злее: кажется, у них где-то неиссякаемый источник тех-ники. Скорее всего, их снабжают наши исконные враги — англичане. А людей в России неограниченный ресурс. Ког-да будет выработан славянский материал, на смену придут азиаты.

Мы вручили Кукейну письма для родных, и он слабым голосом обещал, что отправит их, как только окажется дома.

Я писал маме о немецких поселениях, где не осталось ни одного жителя, «но жив еще немецкий дух», рассказывал смешные случаи из солдатского быта, хвалил моих това-рищей. «Враг отступает перед нами почти без сопротивле-ния, — писал я, — и скоро эта земля, некрасивая и плохо ухоженная, узнает настоящего хозяина. Привет и хайль Гитлер!»

* * *

В ночь на 19 ноября я проснулся от холода. Говорят, в аду жарко — черти поджаривают грешников на сковородках и все такое. Я бы поменялся с этим адом, потому что в том аду, где внезапно пробудились среди ночи все пехотинцы 64-го и все танкисты 2-го танкового, было дьявольски хо-лодно. Среди ночи внезапно ударили морозы — стало ми-нус пятнадцать, не менее.

264

Мы развели костры, мы сожгли все, что удалось найти го-рючего и бросить в огонь, и все-таки не согрелись. Мороз схватил льдом жидкую грязь. Когда рассвело, мы увидели, что наши танки не просто завязли в грязи — они намертво вмерзли в нее.

Никогда — ни до, ни после — не слышал я таких слов. В жизни не подозревал, что люди в состоянии так ругаться. Поначалу мы еще пытались выйти из положения — прогре-вали моторы, разводили костры. Но скоро стало понятно, что все это бесполезно. Украина впилась в нас своими мерт-выми пальцами, как старуха-колдунья, — и непременно сделает попытку утащить нас к себе в подземное царство.

Самое скверное было то, что у нас не имелось никакой зимней одежды. Считалось, что кампания закончится до наступления настоящих холодов. Похвальный оптимизм, который, к несчастью, не оправдал себя. В результате каж-дый утеплялся, как мог. Большинство превратили одеяла в плащи. Имелись и другие изобретения, вроде соломы, на-битой в сапоги. По деревням искали русские шубы и шапки, и некоторые счастливчики действительно что-то находили.

Мой экипаж отправился на подобный промысел двадца-того числа. Мы забрели в одну маленькую деревню, и пря-мо на окраине нас обстреляли из пулемета. Оказывается, там засели бандиты.

Те из русских, кто не попал в плен и ухитрился вырваться из наших клещей, никогда не уходили далеко: вооружен-ные, они неизменно возвращались и пытались наносить урон нашим войскам при любой возможности. У нас рас-сказывали, что русские расстреливают своих без вопросов, если те хотя бы несколько дней побывали в окружении. По-дозревают, что они начали работать на немцев. Кстати, по-дозрение небезосновательное: к нам действительно пере-ходили красноармейцы, как я уже говорил, те, кто мог быть использован на технических или тяжелых работах. Эти по-мощники были истощены и довольно часто умирали от пе-


265

реутомления, но недостатка в них никогда не наблюдалось. Мы всегда могли заменить умерших свежим материалом.

Бандиты же вели себя нагло, иногда устраивали налеты, но до сих пор ни разу не нападали на Атаманово-Вассов-скую — очевидно, у них недоставало сил, чтобы штурмо-вать этот хорошо укрепленный и бдительно охранявшийся объект. Зато солдаты, отошедшие от основных частей, счи-тались у них лакомой добычей.

— Здесь же не было бандитов! — унтер-офицер Трауб вы-глядел так, словно его обманули в наилучших ожиданиях и он жаждет получить от начальства внятный ответ — по-чему такое произошло.

Я мог лишь пожать плечами:— Вчера не было, сегодня появились. Такова нынешняя

ситуация, Трауб. Вы должны привыкать.Мы пришли к выводу, что наши соседи разбили очеред-

ную русскую часть, и эти разбойники — из числа уцелев-ших. Они бесцельно поливали нас из своего пулемета, пока не закончились патроны. Русские, как мы заметили, всегда щедро расходуют боеприпасы, не заботясь о том, как бу-дут их пополнять: характерная их особенность, которая приносила свои плоды, когда боеприпасов хватало, и ги-бельная в тех случаях, когда они оказывались загнанными в ловушку.

Мы отсиделись в канаве, дожидаясь, пока патроны у них иссякнут, а потом бросились на врага с автоматами. Но ког-да мы добежали до пулемета, там уже, естественно, никого не было.

Мы не стали обходить эту деревню, справедливо подозре-вая, что бандиты — неизвестно еще, сколько их там, — зата-ились в одном из домов и следят за каждым нашим шагом. Попусту рисковать танкистами ради того, чтобы выкурить нескольких бандитов из берлоги, мне не хотелось. Я считал, что жизнь даже одного квалифицированного танкиста не стоит десятка жизней русских варваров.

266

Командир полка выслушал мой доклад и обещал пере-дать его командиру 64-го, чтобы тот, в свою очередь, отпра-вил людей очистить деревню.

21 ноября, когда пехотинцы двинулись на деревню, там уже никаких бандитов не оказалось.

Досадный инцидент, что и говорить.Мы покинули Атаманово 30 ноября.

5. ДРЕЗДЕНСКАЯ ИСТОРИЯ

6 декабря сорок первого года у Ново-Петровки нас встре-тила какая-то недобитая русская танковая часть. Боеспо-собными оставались у нас не более двадцати танков. Все мы были уставшими, нас постоянно мучил холод. Человек определенно может приспособиться к чему угодно, только не к холоду.

Русские танки валили с холма, как огромные насекомые. Вокруг них и позади них бежали стрелки — характерные грязно-серые фигурки. Наша артиллерия открыла огонь. Мы двигались вперед, не останавливаясь ни на миг. Мест-ность здесь была равнинной, с невысокими холмами; един-ственную неприятность представляли овраги и Balka, пере-резавшие степь и сопоставимые с окопами Великой войны; но наши танки, в отличие от неуклюжих монстров той эпо-хи, превосходно умели одолевать такие препятствия.

Вдруг мой танк остановился и резко повернулся на месте. Второй толчок сопровождался характерным звуком: я по-нял, что мы горим. Трауб убит, башенный стрелок тяжело ранен. На мне горел комбинезон, я сумел потушить его, только выскочив из танка. Тюне оказался невредим и вы-тащил башенного стрелка. Левая рука у меня была сильно обожжена. Некоторое время Тюне тащил на себе нашего раненого, но скоро опустил его на землю и оставил. Мы с Тюне бросились к соседнему танку — это была «четверка» обер-лейтенанта Краевски.


267

Вместе с пехотинцами мы бежали по полю, замерзшая грязь громко хрустела под нашими ногами и под гусени-цами танка. Тяжелые темные тучи висели так низко, что, казалось, пытались давить на наши головы.

Неожиданно я увидел прямо перед танком Краевски русского — он как будто вырос из-под земли: серая фигура с круглой каской на голове, взмах рукой — и танк загорел-ся. Я выстрелил в него из люгера, и он исчез под гусени-цами танка, продолжавшего двигаться вперед. Этот чело-век — если он действительно был человеком, в чем я на миг усомнился, — просто нырнул обратно в землю, из которой на миг высунулся. Танк остановился. Он пылал.

Мы подбежали ближе, застучали в люк, пытаясь открыть его. Тюне прикрывал меня, когда я залезал в танк. Краев-ски был серьезно ранен, мы выволакивали его вдвоем — он оказался чертовски тяжелым. У Тюне кровь текла из-под шлема, пачкая лоб. Мы остались на месте, остальные по-бежали вперед. Рядом с нами действовали артиллеристы, а мы больше ничего не могли сделать. Скоро русские отош-ли. Они потеряли десять танков, мы — два.

И вдруг все исчезло — это произошло неожиданно, без малейшего предупреждения. Как будто кто-то повернул вы-ключатель и убрал меня из здешнего мира.

* * *Когда я возвратился в мир живых, стояла ночь. Я обна-

ружил себя в вонючей маленькой избе на высокой голой кровати, кругом набились солдаты. В крошечном окошке стояла тьма. Оно было наполовину заколочено досками, и хорошо было слышно, как дождь или град лупят по стене.

У меня горела обожженная рука, горел бок, невыносимо хотелось пить. Я хотел позвать Тюне, но не смог выдавить из себя ни звука. По крайней мере, здесь было тепло. Не-мецкий солдат, обученный искусству выживания, породил великую мудрость: зловоние лучше холода.

268

Мир снова выключился, хотя мне казалось, что этого ни-когда не произойдет, и следующее, что я увидел, было утро: незнакомые солдаты копошились вокруг — это были ребя-та из пехотного мотополка, как я понял, — потом явилась полевая кухня и внезапно рядом со мной возник Тюне с ми-ской жидкого горячего супа.

Я спросил, нет ли воды. Тюне сверкнул повязкой на го-лове — ему, как он объяснил, сорвало лоскут кожи со лба, ничего страшного.

— Колодец тут есть, но в него сбросили трупы, — сооб-щил он. — Пришлось рубить и топить лед. Не знаю, есть ли вода или все пошло на похлебку. Могу сходить узнать.

Он куда-то пропал и спустя вечность принес мне в круж-ке какую-то жижу, которую я жадно выхлебал. При моем невезении я вполне мог подцепить дизентерию или другую болезнь, проистекающую от пития грязной воды, но в тот момент мне было это безразлично.

Спустя короткое время в избе почти не осталось народа, а когда посветлело окончательно, ко мне пришел командир полка — граф фон Штрахвитц.

— Обер-лейтенант Шпеер, — сказал он, — вас и обер-лейтенанта Краевски мы срочно отправляем в тыловой го-спиталь. Сейчас в расположение полка, в двух километрах от Ново-Петрово, прибыли два Ju-52, и один из них готов забрать раненых. Вас отвезут в Харьков.

* * *Тогда, в декабре сорок первого, я почти не разглядел

«первую столицу Советской Украины». Мы пролетели над разрушенными районами, приземлились на аэродроме за городом, откуда нас на машине доставили в госпиталь. Го-род до сих пор не был разминирован до конца.

Мы проехали по центру Харькова, и я вспомнил предска-зание унтер-офицера Трауба о том, что зиму мы проведем в цивилизованном европейском городе. Бедняга. Его поло-


269

жили в мерзлую землю, которую пришлось взрывать гра-натами, чтобы выкопать братскую могилу. Харьков впол-не соответствовал этому определению, по крайней мере, в старой своей части, где разрушения не слишком броса-лись в глаза.

Сохранилось что-то вроде парка или сада. В окно машины я увидел голые мокрые стволы и между ними странное со-оружение, похожее на пирамиду или мавзолей древности. Затем мы свернули на красивую широкую улицу, где вооб-ще не было заметно никаких следов войны, а по мостовым ходили женщины в элегантных пальто и шляпках. Я вдруг понял, что тысячу лет не видел нормальных женщин, не по-хожих на те туземные чучела, которые изредка попадались нам в разгромленных деревнях, и меня это шокировало.

* * *В госпитале нас с Краевски неожиданно навестил Фри-

дрих фон Рейхенау.Краевски был плох и к разговорам не расположен, я же,

напротив, нуждался в том, чтобы меня отвлекали от боли, которая постоянно грызла левую руку. Ожог — чертовски неприятная штука.

Фриц принес ломаный шоколад.— Наш полк, точнее, то, что от него осталось, перебази-

ровался в Макеевку, недалеко от города Сталино, — сооб-щил он. — Отец говорит, что у командования нет намере-ния использовать Второй танковый для активных боевых действий нынешней зимой: задачи летней и осенней кам-пании полностью выполнены.

Он артистически, в лицах, передавал рассказ отца, 1 де-кабря ставшего командующим группой армий «Юг», о ви-зите фюрера в Полтаву, где размещался штаб командования Шестой армии. Это произошло совсем недавно — 3 дека-бря. Как раз в те дни, когда мы грызлись за безвестную Пе-тровку, или как там она называется.

270

— Фюрер прибыл в Полтаву и почти прямым текстом со-общил отцу, что следующим летом от группы армий «Юг» потребуется огромное напряжение — мы будем развивать наступление. Отец блестел пенсне и с невозмутимым видом объяснял фюреру, по какой причине Ростов-на-Дону был отбит русскими через неделю после взятия нашими войска-ми. Могу представить себе эту картину!..

Фриц тихо засмеялся. Генерал-фельдмаршал фон Рейхе-нау — истинный национал-социалист — завораживал фю-рера своим исконно германским, почти звериным магне-тизмом, и фюрер, не скрывая, наслаждался общением с ним.

— А что фюрер? — спросил я, заинтригованный.— Фюрер? Минут двадцать, говорит отец, произносил

речь о роли нефти в военной экономике и пшена в питании солдат. Начал с глубокой древности и закончил нынешним днем. Эрудиция фюрера потрясает.

— Роль пшена? — переспросил я. — В питании солдат?Когда я так переспрашиваю, то чувствую себя умственно

отсталым. Это еще с детских времен.Фриц сощурился:— Отец приказал подать на стол картофельные оладьи

и овсяную кашу — солдатскую пищу. Это вызвало у фюре-ра определенные ассоциации. Между нами говоря, отец не очень хорошо себя чувствует, хотя в жизни не признается в этом.

— А вы как это поняли?— Он же мой отец, — Фриц качнул головой. — Я просто

это вижу. Он не из тех, кто будет хворать или жаловать-ся. Просто в какой-то из дней упадет и больше не встанет. Как воин древности, сраженный незримой стрелой валь-кирии.

— Валькирии не стреляли в воинов, тем более невиди-мыми стрелами, — поправил я. — Как прямой потомок Ни-белунгов, вы должны об этом знать, Фридрих.

Фриц махнул рукой:


271

— Да какая разница, вы ведь понимаете, о чем я говорю. Мне бы очень не хотелось, чтобы отца положили в эту про-клятую русскую землю.

— Я не знал, что вы так сентиментально к нему относи-тесь, — осторожно заметил я.

— Он же мой отец, — повторил Фриц. — Вы, наверное, видели немецкое военное кладбище в центре Харькова?

— Кладбище?— Да, в городском саду.Я вспомнил странное сооружение, мелькнувшее между

деревьями.— Полагаю, да, видел.— Старинная прусская традиция, — пояснил Фриц. —

Отец распорядился ввести ее в завоеванных городах. Чтобы жители никогда не забывали о тех, кто отдал свои жизни за то, чтобы принести им свет цивилизации. Среди прочих офицеров там похоронен командир 68-й пехотной диви-зии Георг фон Браун. Отец лично знал его и весьма скорбел о его гибели.

— А как он погиб? — поинтересовался я.— В ноябре местный террорист взорвал помещение

штаба* на улице, которая при большевиках носила имя Дзержинского, — один из их комиссаров и тоже, кажет-ся, террорист. Генерал фон Браун трагически погиб. После этого были проведены операции по выявлению в городе террористов, многие были схвачены и в назидание жите-лям повешены прямо на балконах домов. Зрелище впечат-ляющее. Однако начальник штаба отца, генерал Паулюс, морщил нос и публично критиковал данное решение. Он говорит, что намерен привлечь местное население на нашу сторону.

*Штаб 58-й дивизии во главе с генерал-лейтенантом Георгом фон Брауном был подорван группой под руководством «дедушки русского спецназа» Ильи Старинова.

272

— Паулюс? — снова переспросил я. Фриц рассказывал слишком быстро — мой измученный рассудок не поспевал за его повествованием.

— Ну да, — подтвердил Фриц. — Генерал Паулюс — вос-питанный и интеллигентный человек, аристократ с тонким душевным миром. Почти как я... — Он смешливо смор-щился. — А что отец? Грубиян, медведь, рубака. Бандитов и террористов — вешать, недочеловеков истреблять, а ду-шевные терзания — это для барышень. Кстати, отец оказал-ся прав по части «симпатий местного населения»: все эти украинские добровольцы, которые взялись работать вместе с немецким правительством над установлением нового по-рядка, на самом деле не столько заботятся о наших интере-сах, сколько пытаются под шумок отделить Украину от Рос-сии — и заодно от Германии. Хотят использовать немцев в собственных интересах. Предатель на предателе. А чего ожидать от тех, кто переходит на сторону победителей? Во Франции происходило то же самое.

— И что в результате? — спросил я.— В результате мы с вами и Краевски летим в Герма-

нию, — сказал Фриц фон Рейхенау. — Зимой активных боевых действий не предвидится, а здоровье у нас пошат-нулось. Отец считает, что будет полезно подлечиться на родине. Для себя он, разумеется, ни о каком лечении и за-икаться не позволяет: генерал-фельдмаршал фон Рейхенау не покажет слабости ни перед кем.

Молодой человек нервно сжимал и разжимал пальцы.— Что вас мучает, Фриц? — спросил я.Как всегда, новости из «высших эшелонов», смешанные

со слухами и внутренними переживаниями самого Фрица, захватили меня. Думаю, из него получился бы хороший пи-сатель, он умел развлекать и никогда не щадил себя при рас-сказах — не пытался выставить себя в более выгодном свете.

— Боюсь разочаровать отца, — ответил Фриц, как всегда, с обезоруживающей откровенностью. — Боюсь до судорог.


273

Мне кажется, он отправляет меня в отпуск просто потому, что я ни на что не гожусь. К следующей весне война уже за-кончится, а я...

Я перебил его:— Вот уж о чем бы я не беспокоился. С этой войной мы

не разберемся так быстро. Поймите, Фриц: мы остались зимовать в России. Весной начнется новое большое насту-пление. Мы все верим в гениальность фюрера, которая под-скажет ему правильное направление главного удара. Мы завершим войну в сорок втором. И вы будете в этом уча-ствовать. Как и я.

— А сами вы что думаете? — спросил Фриц. — Что, по-вашему, нас ожидает?

Я повернулся удобнее, вытянул руку вдоль туловища. Мне не нравилась повязка — рука распухла, возле кисти бинт впивался. Надо будет попросить врача сменить ее.

— Понятия не имею. Нужно верить в судьбу, Фриц, и вы-полнять свой долг так, как велит нам совесть. А чем все это закончится — покажет будущее.

* * *Перед самым отъездом ко мне явился Генрих Тюне. Он

выглядел смущенным, чему я поначалу не придал никакого значения — обычный для него плутоватый вид, бегающие глаза, привычка теребить пальцы, тощие, красноватые, с обломанными ногтями. (Не скажу, чтобы среди нас было распространено увлечение маникюром, но руки Тюне вы-делялись уродством даже здесь.)

— Хорошо бы вам подлечиться и отдохнуть, господин лейтенант, — сказал Тюне после серии вздохов и взглядов в окно и на потолок. — Уж если кому подлечиться, так это вам. Так что счастливо вам добраться до Фатерлянда ну и там... тоже.

Он мялся, ерзал на стуле и вздыхал.— Выкладывай, что у тебя на уме, — потребовал я.

274

Тюне так и вскинулся:— В каком смысле — «на уме»? Ничего такого. Просто

вот зашел пожелать доброго пути.— Ага, — сказал я насколько мог язвительно. Я ему не

верил. Генрих Тюне нечасто пускался в разговоры. Не в его характере. — Давай, говори честно. О чем думаешь?

Он молчал.— Не валяй дурака, Генрих, — сказал я. — Мне-то мо-

жешь признаться.— Да? — уронил он. — В чем угодно?— Именно.Думаю, мы оба в тот миг вспомнили наш давний разго-

вор, когда он открыл мне свои коммунистические симпа-тии. После такого, надо полагать, он в состоянии доверить мне любую, даже самую постыдную тайну.

— Ладно. — Он еще раз тяжело вздохнул и, наконец, вы-тащил из кармана листок бумаги, сложенный в несколько раз. — Вот.

Он положил листок мне на грудь. Я скосил глаза, не реша-ясь взять в руки бумажку.

— Объяснишь?— Письмо, — сознался Генрих. — А вот тут, — он запу-

стил руку в другой карман и после долгих поисков извлек оттуда другой клочок бумаги, чудовищно измазанный, — тут адрес. Это в Дрездене. Не знаю, найдется ли у вас время, господин лейтенант, туда съездить. Но если бы нашлось...

Я прочитал адрес и имя. Девушку звали Труди Зейферт. Она жила где-то на окраине, судя по адресу.

— А почему ты не можешь отправить ей записку просто по почте? — удивился я. — Письма доходят постоянно, я ре-гулярно получаю из дома.

— По почте я тоже посылаю, — сказал Генрих, — но мне нужно, чтобы опытный человек поглядел собственными глазами. Составил, так сказать, впечатление. Потому что по письмам не всегда можно понять. Я, например, не по-


275

нимаю. А вы в людях разбираетесь и потом мне все честно сообщите: как она там и о чем думает. Может, она вообще про меня не думает, а на письма отвечает просто из долга, чтобы не обижать солдата. Ну и надеется втайне, что я не вернусь. Бывает же и такое?

— Да запросто, — подтвердил я, не подумав. Это было бессердечно, признаю. Я пожал Генриху руку: — Ладно, Тюне. Не беспокойся. Выполню твое поручение и все тебе честно сообщу.

— Я на вас сильно рассчитываю, господин лейтенант, — со значением произнес Тюне и удалился.

* * *Нас троих — Краевски, Рехйенау и меня — погрузили на

самолет и доставили в центральный госпиталь в Лейпциге. Краевски задержался там дольше всех, у него было прони-кающее ранение в грудь, повреждено колено, и многие счи-тали, что он не выкарабкается. Это было бы жаль, потому что он храбрый человек и хороший командир.

Меня, кое-как залатанного, отпустили в отпуск на месяц, после чего я получил назначение в учебную танковую часть в Айзенахе.

* * *

Странно было возвращаться в наши старые казармы и видеть там совсем молодых людей — юношей нового по-коления, выросших совсем в другой Германии, где господ-ствовали совершенно новые идеи.

Я говорил уже, что после нескольких месяцев фронта я отвык от женских лиц, от неповторимого женского магне-тизма, от их голосов.

Но еще большим потрясением, пожалуй, стал вид этих молодых людей: они были новенькими, как обмундирова-ние со склада. После моих боевых товарищей эти казались мне особенно чистыми, неиспорченными — ни снаружи,

276

ни внутри. Разумеется, все они курили и сквернословили, но никому еще не доводилось ругаться от той злости, боли или того бессилия, которые нам пришлось пережить на Украине. И курили они иначе. Они делали это просто для удовольствия или чтобы выглядеть старше.

Вообще порой мне казалось, что мы принадлежим к раз-ным племенам. Я ни с кем из них не мог сойтись дружески. Это было невозможно не только из-за моего возраста или статуса, но и из-за какой-то непреодолимой черты, кото-рая отделяла фронтовика от новобранца. Если они попа-дут в действующую армию и война продлится достаточно долго, всякие различия между нами сотрутся. Но пока что пропасть между нами казалась непреодолимой.

Иногда я просто не понимал этих детей: они смеялись над чем-то, что было мне чуждо, их радовали вещи, кото-рых я попросту не замечал, и не обращали внимания на то, что представлялось мне сейчас самым важным.

Они выказывали мне все признаки уважения, беспрекос-ловно подчинялись любым приказам и, по их словам, меч-тали только об одном: служить Рейху на полях сражений. Я не вникал в то, что происходило за прозрачной стеной, которая отделяла нас друг от друга. Я просто учил их во-евать. Мы изучали матчасть, проводили стрельбы. Я не ду-мал ни о чем. Время шло незаметно.

* * *В середине января сорок второго я выбрал наконец

время поехать в Дрезден. У меня было два дня выходных. Я прибыл в город на поезде и пешком отправился на Хайнц-Мюллер-штрассе, где жила фройляйн Зейферт. Вещей с со-бой у меня почти не было, о ночлеге я не задумывался. Что-нибудь подвернется. Денег хватало.

Многие считают Дрезден красивым городом. Наверное, так оно и есть: все эти тяжелые пышные завитки барокко, подстриженные сады, дворцы и высокие каменные дома,


277

каждый с каким-то своим, только ему присущим обликом. Но мне он всегда казался подавляющим.

Может быть, в такой архитектуре и имеется скрытый смысл. Ведь если долго сдавливать человеческий дух, то он разрывает оковы и взмывает в небеса, гневный, ос-вобожденный, несущий легкое и чистое пламя ярости. Именно для такого духа и стали вместилищем огромные, полные воздуха строения, которые проектирует мой брат для Рейха. Под куполами его дворцов можно летать на са-молете.

Чем ближе я подходил к окраине, тем более прозаиче-ские мысли меня посещали. Больше я не раздумывал об архитектурных стилях и о связи внешнего облика города с состоянием человеческого духа. Может быть, я устал от этих мыслей, не очень-то для меня привычных, и они мне попросту надоели, может быть, все дело в самой окраине — она была ровно такой же, как в сотнях других городов — ко-нечно, исключая русские.

Труди Зейферт не оказалось дома — она пошла в цер-ковь. Ах да, сегодня же воскресенье. Когда я подъезжал к Дрездену на поезде, то слышал согласный звон колоко-лов. Соседка, которая сообщила мне о местонахождении фройляйн Зейферт, всячески пыталась угодить господину лейтенанту — еще бы, фронтовик, офицер, да, видно, не из простых.

— Я могу проводить вас до этой церкви, — предлагала добрая домохозяйка, сверля меня пронзительными малень-кими глазками. — Заодно вознесете хвалу Господу за то, что извел вас из пасти огненной.

— Нет, благодарю вас. — Что-то не хотелось мне показы-ваться на глаза Господу. Лучше бы он не вспоминал обо мне подольше.

— В таком случае, господин лейтенант, прошу ко мне, — она улыбнулась. — Я как раз испекла булочки с изюмом. Выпейте кофе, пока вернется фройляйн Зейферт. Я знаю,

278

что она получает письма с Русского фронта. Эта тяжелая вой на!.. — Она шумно вздохнула. — Такая тяжелая! Мы несем ужасные потери — и все ради того, чтобы защитить нашу родину от угрозы большевизма.

Я видел, что ей хочется поговорить об угрозе большевиз-ма и о том, сколько большевиков истребил господин лей-тенант лично, собственными руками, — вот этими, кото-рыми он будет брать булочки с изюмом с подноса доброй домохозяйки.

Мне совсем не улыбалось провести с ней утро наеди-не. Поэтому я поблагодарил и отказался. Она нехотя ушла к себе. Я просто уселся на ступеньках перед дверью фрой-ляйн Зейферт, закурил и уставился в пустоту.

Я увидел Труди минут через сорок. Людей на Хайнц-Мюллер-штрассе немного, но все-таки человек десять за это время прошло мимо меня, кое-кто даже оглядывался, но я сидел не шелохнувшись. А вот ту самую девушку я опреде-лил мгновенно. Она шла торопливо, как привыкла, навер-ное, ходить всю жизнь: она из рабочей семьи, и времени на неспешные прогулки у нее не было. Она и на танцы, и в кино так ходит. В ее неровной, дергающейся походке мне почуди-лось что-то подростковое. Она была худенькая и небольшого роста. Под стать Генриху Тюне. Я погасил папиросу и встал.

Не доходя до меня десяти шагов, она вдруг насторожи-лась. Ее лицо вдруг побледнело, глаза сделались большими и темными. Она остановилась, покачала головой, словно отгоняя дурные мысли. На ней было простое пальто из тем-ной ткани, на голове вязаный платок.

— Здравствуйте, фройляйн Зейферт, — заговорил я. Го-лос прозвучал хрипло — просто от того, что я слишком дол-го молчал.

К тому же я, оказывается, замерз.Она моргнула, все еще настороженная. Я заметил, что

она не улыбнулась, хотя, как мне казалось, самый мой вид должен внушать расположение.


279

— Я товарищ вашего друга, Генриха Тюне, — добавил я. — Нет-нет, не пугайтесь, он жив и здоров. Прислал со мной письмо, просил передать лично.

— Лично? — Она недоверчиво подошла ко мне и протя-нула руку в детской рукавичке. — Почему?

— Просто так, — сказал я.— Вы друзья?— Я его командир, — ответил я. — Генрих хороший сол-

дат.— А почему он не приехал? С ним что-то случилось?— Наш полк остался на зиму в России, — объяснил я. —

А я был тяжело ранен в бою и вернулся — обучать молодых солдат.

— Да, и потом они тоже отправятся на фронт. — Она тя-жело вздохнула и отвернулась.

Я наконец вытащил письмо Тюне и вложил ей в руку.— Спасибо. — Не глядя на меня, она сжала письмо рука-

вичкой.Я потоптался рядом. Она просто стояла, как будто ждала,

чтобы я ушел.— Не пригласите меня на чашку кофе? — спросил я на-

конец прямо.— У меня... Простите, господин лейтенант, у меня нет

кофе, — ответила Труди. — Закончился.— В таком случае, может быть, прогуляемся до магази-

на? Мы могли бы купить кофе вместе, — предложил я.— Сегодня воскресенье! — она засмеялась с видимым об-

легчением: ей совсем не хотелось, чтобы незнакомый лей-тенант покупал для нее кофе, но как отказать герою вой-ны — она не знала. — Магазины закрыты.

— В таком случае вы позволите мне прислать вам кофе? — спросил я.

Труди опустила голову и прикусила губу.Я видел, что ей неприятно, но почему-то никак не мог

остановиться.

280

— Труди, — проговорил я как можно более мягко, — по-слушайте меня. Ничего дурного я вам не желаю. Просто не-много помочь девушке моего товарища. Я неопасен. Я поч-ти старик.

Она вдруг рассмеялась:— Вы? Старик? Неопасны? Боже мой!.. Ладно, идемте ко

мне. Вам нужно отогреться. Давно меня дожидаетесь? Не-бось замерзли на таком холоде!

Я заверил ее, что по сравнению с тем морозом, который встретил нас в русских степях, здешние температуры — ме-лочь, недоразумение.

— Фрау Хартман, конечно, успела отследить нашу встре-чу, — добавила Труди Зейферт, метнув взгляд на соседнее окно. — Ну да и ладно. Пусть думает что хочет, старая карга.

— Хартман? — переспросил я.— Да, а что? — Девушка опять насторожилась. Она каза-

лась пугливой, как птичка. — Вы с ней уже познакомились? Она вам что-то сказала обо мне?

— Нет, просто мне не нравятся люди с фамилией Харт-ман, — ответил я и ничего больше объяснять не стал.

Мы вошли в квартирку Труди. Мебель у нее была само-дельная, фанерная, выкрашенная бледно-голубой кра-ской, узкая койка застелена солдатским одеялом. Никаких украшений или растений на подоконнике, только на сте-не вышивка с благочестивым девизом, при виде которо-го я невольно вздрогнул. От Труди это обстоятельство не укрылось.

— Что с вами, господин лейтенант? Здесь довольно хо-лодно, — добавила она, — я растоплю печку.

Печка у нее была старая, круглая.Я уселся на единственный стул, стоявший возле деревян-

ного стола, накрытого вязаной скатерью. Сидел и смотрел, как она возится.

Терпеть не могу людей, которые приходят в гости и сразу начинают проявлять инициативу: без спроса рубят дрова,


281

заваривают чай и все такое. Если хозяйке понадобится по-мощь, она скажет.

— Вы живете одна, фройляйн Зейферт? — спросил я.— Да. С тех пор, как погиб мой брат, — добавила она. —

Родители умерли еще в двадцатые.— Ясно.После долгой паузы она заговорила сама, как будто тепло

от печки растопило какой-то лед внутри нее самой:— С Генрихом мы познакомились на танцах. Мы оба ра-

ботали на механическом заводе. Он... — Она замялась.Я сказал:— Я знаю, что он участвовал в рабочем движении. Но это

в прошлом.— Да, конечно, — с облегчением проговорила Тру-

ди. — Мы с ним давно не виделись. Какой он? Все такой же смешной?

Я не ответил. Вместо этого я показал на вышивку, вися-щую у нее на стене:

— В России была целая республика немцев. Вы знали об этом? Еще в восемнадцатом веке немцы переселялись в эту большую страну в поисках работы, карьеры... Несколько поколений они трудились на благо своей новой «родины». И как она отплатила им — знаете?

Труди Зейферт съежилась и уставилась на меня огром-ными глазами. Я видел, что она боится услышать что-то ужасное.

Безжалостно я продолжал:— По приказу Сталина всех немцев погрузили в поезда

и отправили в Сибирь. А их дома теперь стоят пустыми. Не-тронутыми, но совершенно мертвыми. Сталин боялся, что они с любовью встретят своих соотечественников. Что пе-рейдут на нашу сторону и будут нам помогать. Что увидят в нас освободителей.

— Они ведь могли вернуться в Фатерлянд, когда фю-рер позвал их, — тихо отозвалась Труди. — Многие так

282

и поступили. А эти люди почему-то остались в России. Что же удивительного в том, что они поплатились за это? Ошиб-ки порой обходятся нам слишком дорого.

Я пожал плечами:— Просто хочу сказать вам, Труди, что эта война заста-

вила меня многое увидеть по-новому. Мы побывали в сра-жениях, многократно подвергались опасности, не раз те-ряли боевых друзей. Я был ранен. И все-таки ничего более страшного, чем те пустые немецкие деревни, я не видел. И в одном доме на стене висел такой же девиз, как у вас, — тоже вышитый крестиком... До войны мы видели в таких картинках воплощение чересчур назойливой материн-ской заботы. Но сейчас я так не думаю. Совсем не думаю.

Девушка долго молчала, я видел, как она украдкой выти-рает слезы.

Потом Труди спросила:— Зачем вы мне это рассказали?— Потому что я, в общем, никому больше не могу этого

рассказать, — признался я. (На самом деле у меня был за-ранее готов ответ на этот вопрос.)

Труди встала:— У меня есть суп с клецками. Вы будете есть?— Ужасно голоден. — Я тоже поднялся со стула.Но она не спешила на кухню. Стояла, свесив красноватые

натруженные руки, посреди своей суровой комнаты.Я рассматривал ее, не стесняясь и не скрывая любопыт-

ства. Простая фабричная девушка, думал я, у нее было не-легкое детство, безрадостная юность. Сейчас опять настали непростые времена — идет война, стране приходится на-прягать все силы ради победы. Но после победы все пере-менится. Ради этого мы и сражаемся. Именно ради этого. Ради таких, как Труди.

— Иди ко мне, — сказал я тихо и протянул к ней руки.Она шевельнулась, глянула на меня исподлобья, но оста-

лась на месте.


283

— Если не хочешь, я просто уйду, без обид, — прибавил я. — Самое главное, Труди, — ничего не бойся.

Всхлипнув, она бросилась ко мне, обхватила меня за шею костлявыми руками и зарыдала.

— Я... — проговорила она сквозь слезы. — Я так хочу про-сто быть живой!

Я оставил у Труди все деньги, кроме тех, которые нужны были мне для покупки билета на поезд, и обещал заехать еще. Когда я уходил, она сидела за столом, подперев кистью руки острый подбородок, и мрачно сверлила меня своими темно-серыми глазами.

Я аккуратно закрыл за собой дверь и вышел на улицу. Фрау Хартман торчала у окна, и я сразу встретился с ней взглядом. Она улыбнулась мне кисло-сладкой улыбкой и за-дернула шторы.

* * *

В поезде я развернул газету, купленную на вокзале, и про-читал известие о гибели командующего войсками группы армий «Юг» Вальтера фон Рейхенау. Русские сбили само-лет, в котором находился генерал-фельдмаршал, недалеко от Лемберга. Уцелевших не было*.

Я сложил газету и долго смотрел в окно без единой мыс-ли. Пробегали железнодорожные станции, среди белого снега — острые красные крыши церквей, входили и выхо-дили люди. Кругом звучала немецкая речь. А я как будто перенесся мыслями туда — в заснеженные степи, где танки вмерзают в жидкую грязь. Мне не хватает веры, подумал я.

*На самом деле Вальтер фон Рейхенау скончался после аварийной посадки самолета неподалеку от Львова/Лемберга. За два дня до этого Рейхенау перенес тяжелый инсульт и был отправлен в Германию на лечение. Дополнительная травма во время авиакатастрофы стала фатальной. Эрнст читает официальную пропагандистскую версию – понятно, что русские никак не могли сбить самолет под Лембергом, в сотнях километров от линии фронта.

284

Новым командующим Шестой армией в январе был на-значен бывший начальник штаба фон Рейхенау — генерал Паулюс. Нас в Айзенахе это все касалось опосредованно — до отправки на фронт оставалось несколько месяцев. Солдат не привык задумываться дольше, чем на пару дней вперед.

Несколько раз еще я ездил в Дрезден. Труди подарила мне свою фотокарточку.

* * *Наконец, в конце июня сорок второго, шестьдесят ново-

бранцев и двадцать танков погрузились на поезд и двину-лись в сторону Восточного фронта. Я выехал раньше, с па-кетами для командования и другими поручениями.

* * *— А у вас есть девушка, господин обер-лейтенант? —

спрашивает Кролль.По нашим подсчетам, мы догоним наш Второй танко-

вый на реке Донец, где-то южнее Лисичанска. Если только я правильно произношу все эти названия.

Вместо ответа я показываю ему карточку Труди.— Можно? — Он осторожно берет ее двумя пальцами

и долго разглядывает, вертя перед глазами. Мне прямо ин-тересно — что можно высматривать столько времени в та-ком обыкновенном лице?

Наконец я сердито отбираю у него карточку.Он смотрит на меня с любопытством.— Не думал, что у вас такая девушка, господин обер-лей-

тенант, — говорит наконец Кролль.Тут мне делается обидно, я просто готов взорваться

и сказать какую-нибудь глупость, вроде того, что Труди вовсе не моя девушка и что ее карточку я взял просто так, чтобы было что показывать товарищам, когда все начнут хвастаться и рассказывать, вздыхая, какие красавицы ждут их дома.


285

— И что не так с моей девушкой? — спрашиваю я немно-го более резко, чем стоило бы.

— Она похожа на работницу с фабрики, — отвечает че-ресчур проницательный Кролль.

— А почему, Кролль, я не могу завести отношения с хоро-шей работящей немецкой девушкой, которая сейчас стоит у станка ради того, чтобы Германия скорее одержала побе-ду над врагом? — вопрошаю я.

Но он только отмахивается:— Да ладно вам, господин обер-лейтенант, мне-то може-

те всю правду сказать.От такого обращения у меня глаза на лоб вылезают:— Что ты себе позволяешь?Кролль ухмыляется, и я понимаю, когда сделал ошибку: не

нужно было откровенничать с ним насчет моей личной жиз-ни. Еще покойный Вальтер фон Рейхенау говорил: «Никогда не пейте шнапс с подчиненными. Можете пить в их присут-ствии, можете даже нажраться в хлам, — но не берите их в свою компанию». А я нарушил этот великий завет. И теперь рыжий саксонец вообразил, будто он со мной на равных.

— Вот что, Кролль, — говорю я, — скоро ты поймешь, что все это не имеет ровным счетом никакого значения. Главное — чтобы на родине тебя хоть кто-то ждал. Лично меня ждет хорошая честная немецкая девушка. А теперь заткнись и не смей рассуждать о ней.

— Ясно, — говорит Кролль. И больше мы к Гертруде Зейферт не возвращаемся, но я невольно начинаю думать о Генрихе Тюне. Однако чем ближе мы к фронту, тем менее существенной представляется мне та дрезденская история.

* * *Мы поднимаем тучи пыли. Не вполне понятно, где здесь,

собственно, дороги: степь лежит перед нами одной сплош-ной широкой дорогой. Видны следы огромных масс людей, техники и скота, которые прошли здесь до нас: мы замечаем

286

трупы лошадей, искалеченные танки, кое-где и мертвых людей. Зияют глубокие воронки от бомб. Везде пропахала почву война. Мы несемся вперед — свежая кровь для гер-манских жил.

Стоит изнуряющая жара. Мы задыхаемся от пыли. Вот впереди сверкнула лента реки, но вид текущей воды не сулит облегчения: своим сиянием она лишь слепит глаза, и трудно надеяться, что ее влага освежит нас и что она по-дарит нам хотя бы чуть-чуть прохлады. Над рекой поднима-ется черный столб дыма: горит мост.

— Похоже, нам туда, — обращаюсь я к Кроллю.

* * *Мы поехали на огонь и скоро действительно заметили

наши танки с крестами.Я прокричал на ходу:— Какой полк?— Второй танковый! — ответил мне незнакомый танкист

и оскалил зубы. — Вы топливо привезли? И свежее мясо? — И побежал кому-то докладывать.

Кролль остановил машину. Я выпрыгнул, прошел к бере-гу реки.

Кругом с громким треском качалась трава, желтая, высох-шая, острая, как нож. Под ногами вдруг хлюпнуло, я сделал еще шаг, увяз, выдернул ногу, добрался до воды, зачерпнул, плеснул себе в лицо.

Сразу стало легче. Я выпрямился. Мокрые волосы при-липли ко лбу. Вот и Донец, дальше — излучина Дона и Сталинград, средоточие русских военных заводов и ми-стическое сердце России, город Сталина. Пронзим серд-це — убьем страну.

Я повернул голову влево и посмотрел на пылающий мост. Горело ровно на середине. На противоположном берегу, среди воронок, в нелепых положениях застыли русские тан-ки — им хорошо досталось от нашей артиллерии.


287

Дивизия собиралась здесь для нового решительного на-ступления. Я еще раз вдохнул полной грудью горячий сухой воздух и отправился искать командира.

Теперь Вторым танковым командует полковник Сикени-ус — суровый вояка с крепким брюхом, небольшого роста, с широченными плечами и квадратным подбородком. У Си-кениуса есть изумительная способность выдвигать ниж-нюю челюсть вперед, как ящик стола, если нужно подчер-кнуть какую-то особенную мысль в разговоре. Собеседника настолько впечатляет эта внезапно выдвинутая челюсть, что он уже не в состоянии забыть всего с этим связанного.

Я отдал командиру документы, доложил о своих впечат-лениях на словах — о новобранцах, о новых и отремонти-рованных танках, о положении в Харькове. Не стал только рассказывать идиотскую историю об охоте и партизанах — это, думаю, лишнее.

— Водитель у вас уже есть, — задумчиво произнес Сике-ниус. — Двух пулеметчиков подберете сами из новобран-цев. Башенный стрелок... — Он нахмурился, потер ладонью лоб. — Недавно мы потеряли несколько танков и... — Он оборвал себя, вынул из кармана фляжку, глотнул, не пред-лагая мне угоститься, и махнул рукой: — Все, ступайте. Сту-пайте, лейтенант. Разберетесь на месте. Вы бывалый фрон-товик, схватите на лету.

Когда наш полк покинул Макеевку, в его составе были тринадцать «двоек», сорок семь «троек» и двадцать «четве-рок». Считая наши, будет тридцать две «четверки».

Точнее — было бы.На подходах к Триполью наша 16-я дивизия встрети-

ла очередную группу «злых крыс» — русские оборонялись здесь с особенным ожесточением. Хуже того, наши развед-чики обнаружили впереди минное поле. Для разведки вы-слали вперед две роты 16-го разведбатальона. И тут прои-зошло серьезное столкновение между командиром первой разведроты капитаном фон Лорингхофеном и командиром

288

разведбатальона майором фон Вицлебеном. Лорингхофен, не стесняясь в выражениях, кричал, что нельзя посылать солдат на верную смерть: минное поле установлено досто-верно и, пока оно не обезврежено, отправлять туда развед-чиков бесполезно.

— Вы просто дадите русским повод получить удоволь-ствие от гибели немецких солдат! — орал Лорингхофен. — Это граничит с...

Тут, как говорят очевидцы, фон Витцлебен потянулся за «вальтером» и холодно произнес:

— А ваши речи, господин капитан, граничат с предатель-ством. Я отдал приказ. Посылайте людей. Мы должны бес-препятственно пройти по той дороге, которая отмечена на наших картах. Иначе мы не выйдем к месту встречи в срок. Вы хотите поставить под угрозу общее наступление герман-ской армии?

И Лорингхофен, обливаясь потом, отдал приказ, а потом смотрел, как треть его роты полегла на минном поле.

По разведанной дороге двинулись танки — мы потеряли еще несколько машин вместе с экипажами. Зато на следу-ющий день противник поддался, и движение по направле-нию к Донцу продолжилось.

— И вот мы здесь, — заключил обер-лейтенант Майер, с которым я разговаривал.

Майер был летчиком. Заметив его форму, я выразил удивление: до сих пор я не видел, чтобы танкисты и лет-чики действовали в составе одного подразделения. Когда я выразил недоумение, обер-лейтенант кивнул:

— Это новое распоряжение. На самом деле я не нахожусь в подчинении у полковника Сикениуса. Я отвечаю за связь и за взаимодействие Панцерваффе и Люфтваффе. Как вы по-нимаете, в условиях большого наступления это необходимо.

Я не имел представления о масштабах операции, в ко-торой принимал участие. Мы все просто ощущали — ин-стинктом воина, — что оказались вовлечены в нечто гран-


289

диозное. Слова обер-лейтенанта Майера лишь подтвердили и усилили это ощущение.

Солнце уже садилось. Майер спросил у меня закурить. Я рассеянно протянул ему пачку. Спросил о моем прежнем экипаже. Точнее, меня интересовал только один человек — Генрих Тюне.

Обер-лейтенант Майер сначала нахмурился, пытаясь вспомнить, потом энергично кивнул:

— Помню такого. Погиб несколько дней назад. Вроде даже спрашивал про вас. Если бы вы прибыли к нам вось-мого числа, то еще застали бы его в живых.

Я поблагодарил обер-лейтенанта и пошел в одиночестве посмотреть, как догорает мост.

Солнце уже садилось, в наступающей темноте пожар выглядел эффектно. В это мгновение Труди Зейферт и все сложности любовного треугольника не просто выглядели чем-то неважным — их не существовало вовсе. Я находился во вселенной, где до таких мелочей никому не было дела.

— Генрих, — пробормотал я. — Генрих. Черт тебя подери.Мост с треском обрушился в реку. По незримым в темно-

те черным водам понеслись, быстро угасая, рыжие клочья пламени.

— Утром у саперов начнется работа, — прозвучал над моим ухом голос Кролля. — Идете спать, господин лейте-нант?

Мы ночевали в палатке Майера. Домов здесь не было — сгорели или были разбиты снарядами. В сам Лисичанск ди-визия не входила. Это хорошо. Ненавижу русские города.

12 июля мы перешли реку по наведенному саперами понтонному мосту и добрались до Боровского. Жара стоя-ла невыносимая. Мы получили приказ и заняли позицию на узком участке у Новоайдара. Русские почти не давали о себе знать.

Прибыло наконец пополнение, и вместе с ним — Фри-дрих фон Рейхенау.

290

Фриц заметно окреп, зима, проведенная в Германии, явно пошла ему на пользу. Он возмужал, раздался в плечах. Я с какой-то странной грустью подумал о том, что Фриц еще растет, мужчина из юноши до сих пор не сформировался. На войне люди взрослеют быстрее, чем в обычной жизни, но это по большей части касается их морального состоя-ния, а не физического.

— Что ж, Фриц, ваш покойный отец был прав, когда от-правил вас в отпуск, — сказал я, когда мы пожали друг дру-гу руки и обменялись самой необходимой информацией (она касалась танков, новых командиров и тому подобно-го). — Теперь вы набрались сил и, несомненно, принесете Фатерлянду куда больше пользы.

Фриц молча кивнул, лицо его омрачилось.— Мы все сожалели о гибели вашего отца, — прибавил я. —

Хотя, я знаю, обычно это служит очень слабым утешением.— Мой отец — солдат до мозга костей и до последнего

мгновения, — кивнул Фриц. — Знаете обычай давать уми-рающему германскому воину в руки меч — чтобы он пред-стал перед своим богом во всеоружии? Испустить дух безо-ружным — значит быть опозоренным.

— Годится для поэмы, — кивнул я.— Поэма! — Фриц фыркнул. — Отца хватил удар. Помни-

те, я говорил, что он нездоров? Ха. Если кто-то из нас и нуж-дался в отдыхе, так это он. С другой стороны, не думаю, что отдых предотвратил бы неизбежное. У него было высокое кровяное давление. Рано или поздно это должно было слу-читься. Учитывая его темперамент и образ жизни... В об-щем, он просто упал — посреди совещания в штабе. Как стоял, так и рухнул. Парализовало левую половину тела, один глаз угас, зато второй, надо думать, пылал бешеной яростью. Вальтер фон Рейхенау повержен!.. Гибель богов!.. Его немедленно погрузили в самолет, чтобы отвезти в Гер-манию, в госпиталь. Врач неотлучно находился при нем... И вот тут-то и случилось.


291

— Русские сбили самолет? — подсказал я. — В газетах писали.

— Русские там были, — подтвердил Фриц. — Но самолет упал не поэтому. Поломка двигателя. Пробоин на борту не нашли. Отец, как и все остальные, был мертв, когда на ме-сто крушения прибыла спасательная команда. Фюрер пред-полагал сначала произвести расследование и выяснить, когда и как умер Вальтер фон Рейхенау — от болезни или при крушении. Но потом все это было отринуто как несу-щественное. Существенны только факты: Вальтер фон Рей-хенау мертв. Погиб на поле боя, как воин. Даже если его и хватил удар во время совещания в штабе — все равно он погиб как воин.

— Абсолютно точно, — сказал я. — Нам его не хватает.Фриц скривил губы:— Мне тоже. Хотя еще год назад я проклинал его за то,

что он отправил меня в действующую армию.— Я этого не слышал, — предупредил я.Фриц махнул рукой:— Всем известно, что мы с отцом очень разные. Но поня-

тие о чести у нас одинаковое, и я выполню свой долг до кон-ца. Постараюсь сделать так, чтобы отец мог гордиться мной.

К этому времени мы уже допили вторую бутылку шнапса и говорили вполне откровенно.

— Вы видели нового командующего? — поинтересовал-ся Фриц. — Генерала Паулюса?

— Видел, — сказал я. — Похож на вас.— Тогда беда, — сказал Фриц и захихикал. Он уже здорово набрался.

* * *Мы с Кроллем получили двух пулеметчиков и башенного

стрелка из числа новичков. Меня это не слишком устраива-ло — хотелось, чтобы хотя бы один член экипажа, кроме меня, был из числа обстрелянных. Но выбирать не приходилось.

292

Тем более что время обвыкнуть у ребят будет: русские бы-стро и почти не огрызаясь отходили, сейчас они как будто не слишком возражали против нашего присутствия.

17 июля у местечка Baranikovka мы угодили под бомбеж-ку. Каким принципом руководствуются русские, устраивая то бомбардировки, то засады, то минные поля, — я так и не понял. Все происходит стихийно, как будто у них вообще нет разумного руководства. Вчера была гроза, сегодня при-летели самолеты с красными звездами. По-моему, они не слишком заботятся о прицельном бомбометании. Просто вываливают все бомбы на то место, где, по их диким пред-ставлениям, находится дорога. Как будто в степи нельзя взять влево или вправо — там все те же кочки, все те же Balka, та же сухая земля.

Осколком был, однако, ранен полковник Сикениус, и командование полком временно взял на себя командир 1-го батальона подполковник фон Бассевитц.

Затем прилетели наши «сто девятые», и небо быстро очи-стилось от красных звезд.

При поддержке Люфтваффе германские танки уверен-но двигались по русской степи. С нами наступали артил-леристы, моторизированные стрелки, пехота. Казалось, весь мир наполнен нашей военной техникой, нашими солдатами.

Тут русские как будто опомнились и бросили на нас свои танки. У Nisch-Businovka и Ssuhanovka мы встретили их яростное сопротивление. Нашей целью была переправа через реку Liska. Речка эта маленькая, вертлявая и тонет в болотах, частью пересохших, а частью — питающихся подземными ключами. Танк может завязнуть на ее бере-гах — а может проскочить почти по сухому. Предсказать это заранее невозможно.

Т-34 упорно истребляли нашу пехоту. Русские кидали в танки гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Некото-рые зачем-то стреляли по броне из автоматов. Наша Вторая


293

294

рота под командованием капитана графа Брюля действовала вместе с артиллеристами, и, если бы не штурмовые орудия, плохо бы нам пришлось. Мой пулеметчик Руди Леер, девят-надцатилетний паренек из Ростока, сын портового рабочего, был весь зеленый, когда бой кончился. Второй новичок, Ге-орг Хюнер, оказался покрепче. Лучше всех держался Кролль: просто вел танк вперед, один раз — я точно видел — подмял русского под гусеницу. И за все это время — никаких эмо-ций. Внимательный, спокойный, даже доброжелательный.

После боя он жадно пил воду, лил себе за шиворот. Взды-хал и улыбался.

— Ты, Кролль, никогда таксистом не работал? — спросил я его.

— Нет, а что? — Он вдруг насторожился, ожидая от меня подвоха.

— Ничего. Хорошо водишь машину, — сказал я.Кролль засиял всеми своими рыжими веснушками.В этот день русские потеряли пятьдесят два танка. Наш

рекорд.

* * *6 августа мы форсировали реку Лиска и двинулись в сто-

рону Острова.Через два дня, восьмого, на рассвете мы находились к се-

веро-западу от города Kalatsch. Нашей целью была высота, обозначенная на картах как «высота 150,7». Именно там ожидали нас русские танки.

Командир нашей роты граф Брюль передал по рации: «Противник впереди».

Русских было хорошо видно. Не знаю, кто так гениально разместил их танки, но в ярких лучах восходящего солнца мы прекрасно видели впереди два десятка «тридцать чет-вертых», готовых к бою.

Сражение длилось весь день. Русские дрались за каж-дый метр. Только к четырем часам вечера высота стала,


295

наконец, нашей, мы очистили район от русских — они по-гибли практически все и все их танки были повреждены или уничтожены. Несколько оставшихся иванов пристре-лила особая команда — сейчас мы готовились к большой операции и пленных не брали.

С нашей стороны были потери: три «четверки», обер-фельдфебель Прёгель, лейтенант Аутцен, унтер-офицер Вайс... Новая скорбная метка, новая могила на бескрайних русских просторах.

* * *Мы расположились прямо в степи. Здесь, куда ни кинь

взгляд, не было ни единого дома, ни одного поселения. Мы разместились просто в Balka. Если настелить на дно веток и бросить одеяло, то получится вполне сносный ночлег.

Этой ночью Кролль ухитрился где-то раздобыть шнапс и напиться до положения риз. Мне сообщил об этом Руди Леер. От Руди тоже попахивало спиртным, но он держался на ногах и вполне успешно изображал трезвого.

Руди отсалютовал и произнес нормальным голосом:— Разрешите обратиться, господин лейтенант. Там... —

И вдруг он пролепетал: — Кролль там странно себя ведет.Я вспомнил разговор с эсэсовцем в Харькове. О том, что

я избегаю воспитательной работы с молодым пополнением. В то время как моя роль как командира не ограничивается отданием приказов во время боя. Я обязан подавать им при-мер воинской дисциплины, храбрости и верности долгу — это раз; и второе — я должен их воспитывать как-то еще.

Я преодолел свинцовую лень, которая гнула меня к земле и упорно вжимала в одеяло на дне нашей Balka.

— Что случилось? Говори толком, Леер!— Кролль... Странно себя ведет, — повторил Руди.— Идем.Я нехотя пошел за ним. Кругом стояла черная ночь,

все огни были погашены, костров не разводили. Светили

296

только звезды, чуть позже над краем степи показалась ги-гантская кровавая луна.

Когда мы добрались до Кролля, тот спал, раскинув руки.Я посмотрел на спящего водителя, перевел взгляд на

Руди, ничего не сказал и просто вернулся к себе.

* * *23 августа пришел приказ. Началось!Еще до рассвета мы выступили. В лучах восходящего

солнца сверкали крылья бесчисленных самолетов — они летели на Сталинград.

Сталинград.Наша главная, наша конечная цель.Пронзишь сердце — убьешь страну.Сотни самолетов гудели, наполняя воздух, — стальная

саранча, кара небесная нашим врагам. Развернувшись ши-роким клином, мчались по степи наши танки — весь Вто-рой танковый, катили орудия, мотопехота. Вся 16-я диви-зия вышла в поход, объединенными силами, при поддержке Люфтваффе, — все до единого человека видели перед собой одну-единственную цель.

Мы двигались в первой волне XIV танкового корпуса — на острие атаки. Солнце поднялось над степью, обдавая нас ослепительным светом. Пыль была пронизана сиянием, мы рвались на восток, окруженные чистым пламенем беспо-щадной ярости.

6. «КРАСНЫЙ ОКТЯБРЬ», ЧЕРНЫЙ НОЯБРЬ

Думаю, дело преимущественно заключалось в том, что у него была нога. Поэтому мы и приняли его к себе. Приве-тили практически как брата, не разбираясь — стоит ли он вообще столь доброго отношения.

Смотреть на него жалко: жидкий вязаный шлем, ботин-ки, на щеках белые пятна. Он всунулся в подвал и с ужасом


297

уставился на нас. Нас там сидело человек пятнадцать — по крайней мере, столько живых я насчитал утром. При небла-гоприятном стечении обстоятельств мы вполне могли бы сожрать и его, причем в сыром виде.

К груди он бережно, как младенца, прижимал здоровен-ную мерзлую лошадиную ногу.

— Эй, Трансильвания, — окликнул я испуганного румы-на. — Входи, раз заглянул. Входи, не бойся.

Он что-то выпалил на родном языке и сделал попытку удрать. Тут я поднялся с места и, ухватив его за лодыжку, затащил к нам. Он скатился со ступенек и, должно быть, больно ударился головой, однако ногу не выпустил.

— Ладно тебе, — сказал я. — Покажи-ка папаше Шпееру, что там у тебя такое. Сдается мне, из этой штуки получится горячий обед.

Румын вращал глазами, словно дикарь с каких-нибудь жарких островов, бормотал по-своему — и стойко удержи-вал свою добычу.

Я разогнул его пальцы по одному и отобрал мясо.— Прогони его, Эрнст, — потребовал Фриц. — Лишний

едок нам ни к чему.— Он замерзнет снаружи, — ответил я. — Я не могу хлад-

нокровно убить живого человека. К тому же это ведь его нога. Давайте сохраним хотя бы остатки порядочности.

— После того, как эти так называемые союзники нас предали? — прошипел Фриц, с ненавистью глядя на румы-на. Только злоба способна была сейчас оживить Фридриха фон Рейхенау: если он не бесился и не сыпал проклятиями, то впадал в каталепсию. С поэтами, полагаю, такое проис-ходит сплошь и рядом.

— Они нас не предавали, — подал голос Кролль. Он пы-тался оживить костер, слабо тлевший на бетонном полу. — Просто сдались.

До чего же у него противный саксонский выговор. Ино-гда просто по морде дать хочется.

298

— Вот именно, — подхватил я. — Вся румынская армия сдалась, а этот парень почему-то нет. Давайте попробуем выяснить почему.

— Отбился от своих и потерялся, — высказал предполо-жение Леер.

Мой экипаж уцелел весь, только Хюнеру отстрелили мочку уха, и он щеголял с безобразной толстой повязкой на голове.

— Ладно, товарищи. У нас есть мясо. Кто пойдет за во-дой? — спросил я строгим тоном.

Леер махнул рукой, ругнулся и взял котелок. Проходя мимо румына, он грубо толкнул его. Рукавицы болтались на его шее, привязанные веревкой. На Леере был русский полушубок, весь в пятнах и дырах.

Рваный полушубок был самой теплой одеждой, которой мы располагали. Мы сняли его с мертвого русского офицера.

Это случилось в начале ноября. Тогда мы ожидали, что со дня на день нам доставят зимнее обмундирование. Счита-лось, что вот-вот. На аэродроме Питомник пилоты опреде-ленно говорили, будто где-то в районе города Kalatsch уже стоит состав с теплой одеждой и прочими благами циви-лизации. Скоро, скоро все это добро погрузят на трудолю-бивых и храбрых «Тетушек Ю» и привезут прямо к нам. По воздуху. Чтобы быстрее.

Потом поползли невнятные слухи о том, что как раз этот состав разбомбили русские. Как и все, что исходило из Пи-томника, это были лишь слухи, но мы им вполне поверили. Потому что никакого зимнего обмундирования к нам так и не прибыло.

Я самолично отправился в Питомник за боеприпасами. У меня имелся приказ — бумага за подписью командира полка полковника Сикениуса; ремень перетягивал меня туго, а осанка у меня была прямая и гордая.

В Питомнике кипела весьма бурная жизнедеятельность. Садились и взлетали самолеты, ходили заляпанные пятна-ми техники с сытыми харями, кто-то на кого-то орал, из


299

склада десятками выносили ящики и куда-то их потом де-ловито уносили.

Пришлые люди, вроде меня, выделялись потемневшей кожей, ввалившимися щеками и голодным взглядом. То был благородный голод — по горючему, по боеприпасам. Ну и, если возможно, по чему-нибудь, что можно затолкать в брюхо.

Я ткнулся со своей бумагой к нескольким складским кры-сам. На меня смотрели — кто с любопытством, кто с легким презрением, — но ничего путного не сообщали. Разводили руками и создавали вид дикой озабоченности. Потом к ним заглядывал кто-нибудь или звонил аппарат, и они просили меня выйти.

Я уже подумывал, не пристрелить ли мне кого-нибудь, как вдруг наткнулся на знакомое лицо.

— Краевски!Краевски, с погонами майора, хромая, подошел ко мне

и пожал руку.— Здравствуйте, Шпеер, — проговорил он. — Как види-

те, теперь я тыловая крыса.— Черт побери, — сказал я вместо приветствия. — Зачем

вы вернулись на фронт? С вашими ранениями...Он перехватил мой взгляд, ухмыльнулся:— Здесь мне лучше. Спокойнее. По крайней мере, могу

разговаривать как привык и не стесняться увечья. Дома си-деть — скукотища.

— А разве в Фатерлянде прекрасные фройляйн не расто-чают вам, герою войны, свои обольстительные улыбки?

— Прекрасные фройляйн предпочитают не инвалидов, а целых мужчин. Полностью укомплектованных, как танк с конвейра. И желательно с деньгами и положением, — скривился Краевски. — Кстати, я могу обратить этот во-прос к вам, Шпеер. Что вы-то делаете на фронте? Могли бы найти в Фатерлянде хорошее место при своем брате. Все-таки рейхсминистр!

300

— Вы никогда не были младшим братом, господин май-ор, — ответил я. — Особенно если старший брат на голову вас умнее. Вам просто не понять, что это такое.

— Предпочитаете фронт?— Как и вы.— Хотите выпить? Есть русская водка.Мы отправились к нему в кабинет и приговорили бутыл-

ку водки.— Лучше, чем шнапс, — заметил Краевски. — Или, воз-

можно, я просто к ней привык. У меня тут целый ящик. Бое-вой трофей, между прочим. А вы зачем в Питомнике?

— Боеприпасы, — лаконически ответил я, протягивая ему бумагу.

Он даже не взглянул на листок.— С боеприпасами полное дерьмо, — сказал он про-

сто. — Думаю, в Берлине нас уже списали. Летчики го-ворят, Сталинград считается Wehrmachtsaschloch. А? Что скажете?

Он выпил еще. Я думаю, у него побаливала нога.— Возможно, доля правды в этом есть.Мы дружно рассмеялись.— Герр майор, а что с теплой одеждой? — поинтересо-

вался я. — В этой жопе вселенной чертовски холодно. Пом-ните, какой была прошлая зима в здешних степях?

— Гм, — молвил герр майор. — М-да...Газеты писали, уверенно и определенно, что «ни один

германский солдат не будет в эту зиму испытывать мук хо-лода» и что «о наших героических сынах Фатерлянд позабо-тился — ни в чем не будут знать они нужды». Леер уверял, что газеты бывают страшно полезны, и как доказательство, оборачивал ими ноги — бумага, говорил он, хорошо гре-ет, главное, чтобы и сапоги были на пару размеров больше, чем надо.

— Ну так что же? — наседал я.


301

— Ничего, — сказал герр майор. — Понимаете? Ровным счетом ничего. Ноль. Прекрасные германские дамы соби-рали теплые вещи для героических солдат Сталинграда и целыми вагонами отправляли их на Восток. Каждая фрау и каждая фройляйн из более-менее состоятельной семьи внесла свой вклад. Газет не читаете?

— Газеты идут на другие нужды, — сказал я.— Больше никому в этом не признавайтесь, — посове-

товал Краевски. — Мне тоже не стоило этого слышать. Так вот, Шпеер... Еще выпьете?

— И прихвачу с собой, — сказал я.Он протянул мне две бутылки из своего запаса. Водка

была, собственно говоря, единственным надежным спосо-бом согреться.

— Так где же наши утепленные кальсоны? — настаивал я, распихивая бутылки по карманам и стараясь сделать так, чтобы их не было видно. У меня, конечно, просто так ниче-го не отберут, но не хотелось бы стрелять по своим.

— Их не существует, — мрачно сообщил Краевски. — В Калаче разгрузили вагон и обнаружили там, мать их, жен-ские шубы и муфты.

Он закурил и сквозь дым наслаждался эффектом, кото-рый произвели его слова.

— Муфты, господин обер-лейтенант, можете себе пред-ставить. Я спросил, на какое место наши героические сол-даты будут надевать себе эти муфты. Ответ меня не обрадо-вал. Вас, полагаю, тоже.

— Ну почему же, — пробормотал я. — Возможно, меня бы он очень обрадовал. Прежде чем возмущаться, стоило спросить настоящего фронтовика.

— Ладно, — Краевски еще раз посмотрел на мою бума-гу. — Могу выделить вам четыре ящика семидесятипяти-миллиметровых снарядов. Но вот насчет теплой одежды — позаботьтесь сами. Как там Рейхенау — жив?

302

Я кивнул.— Хороший малый, только не на своем месте, — сказал

Краевски и пожал мне руку. — Желаю вам удачи, Шпеер. Похоже, дела здесь складываются совсем паршиво.

— Рейх победит, — сказал я. — Даже если мы все по-гибнем.

По лицу Краевски я видел, что он — быть может, втайне даже от себя самого, — сильно сомневается в этом.

* * *23 августа — Господи, как давно! И какая стояла жара! —

мы выступили в наш последний поход. Адольф Гитлер в Бер-лине, генерал-полковник барон фон Рихтгофен в воздухе, Эрнст Шпеер в своем танке, аллилуйя, аминь. 25 числа, по приказу фюрера, Сталинград должен был рухнуть к нашим ногам. В прямом и переносном смысле.

Самолеты летели впереди нас вестниками смерти, снова и снова обрушивали они на город свой смертоносный груз, и с небес видна была распростертая вдоль водного потока гигантская пылающая змея длиной в пятьдесят киломе-тров. Сталинград весь был объят дымом, пламенем, пылью. За один день наша авиация нанесла ему смертельный удар, уничтожила сотни, тысячи домов.

Мы двигались в северном направлении и вышли к Волге в десяти километрах от Сталинграда.

Вот она, мать русских рек, средоточие этой страшной земли. Мы остановились, выбрались из танков. Артиллери-сты уже разворачивали орудия. Работали споро, слаженно.

Я поднялся на высокий берег и остановился, чтобы пол-нее напитаться мгновением. С вершины открывался гран-диозный вид на реку. Она здесь достигала ширины кило-метра в два, два с половиной. Южнее нас по небу ползли дымные облака — там горел город. А за спиной у меня про-стирались бескрайние голые степи. Степи, которые уже принадлежат нам.


303

Несмотря на бомбежки, по Волге продолжали двигать-ся какие-то суда, и наши артиллеристы сразу же занялись ими. Им удалось пустить ко дну пару барж.

Сопротивление противника на западном берегу Волги было очень слабым. Здесь они впервые применили амери-канские танки — легкая добыча для наших «четверок», про-бивать их броню было куда легче, чем у Т-34. В позиции на обратном скате они пробивались без труда — нужно было только подойти как можно ближе и открыть как можно бо-лее плотный огонь.

Кроме танков, с которыми мы разделались за пару ча-сов, нас постоянно обстреливала вражеская артиллерия: в нескольких километрах от нашей первой цели, предме-стья Rynok, находилась батарея русских. Только к середине 26 августа мы сумели подавить ее огонь и уничтожить ору-дия. Здесь мы потеряли один танк.

— Давай, Кролль! Вперед! — Я не знал, слышит ли меня саксонец, но танк, как сумасшедший, мчался сквозь разры-вы и взлетающие комья земли, слышно было, как по броне чиркают пули и осколки.

Мы ворвались на батарею и разнесли ее. Автоматчики бежали за танками, добивая все, что подавало хоть малей-шие признаки жизни. Прошло еще полчаса, прежде чем ба-тарея была уничтожена полностью.

Мы выбрались из танков, но легче дышать не стало: сна-ружи стояла почти такая же жара. Мы жадно пили воду.

— Баба! — услышал я возмущенный голос унтер-офице-ра Хетцера.

Воображение нарисовало мне испуганную селянку в бе-лом платке, с глупым лицом и вытаращенными глазами. «Яволь, герр официр». Однако Хетцер показывал на убито-го русского, лежавшего возле орудия с раскинутыми рука-ми. Я не видел еще лица, я видел только руку, сжатую в ку-лак. И рука эта определенно была женской. Загрубевшей, грязной, но женской.

304

— Да тут целое орудие обслуживали бабы, — добавил Хетцер. — Ведьмы.

Он плюнул.— Обслуживали бы лучше господ офицеров, — добавил

он зло, из чего я заключил, что убитая женщина была моло-дой и в какой-то мере привлекательной.

Я давно уже отметил такую особенность: некоторые русские солдаты, которые при жизни выглядели зверьем, уродливым в своей злобе, после смерти приобретали какое-то ясное, благостное выражение лица. Отсюда оче-видна мудрость фюрера: русские должны быть истреблены или обращены в прислугу. В таком виде они гораздо сим-патичнее.

До Рынка оставалось два километра.— По машинам!Мы ворвались в предместье. Жителей там уже почти не

оставалось. Если и были какие-то, то мы их не заметили. Мы смели предместье с лица земли практически мгновен-но. По крайней мере, мне так показалось.

Впереди русские пытались навести переправу, по ней били наши тяжелые орудия, самолеты неустанно бомбили ее. Грохот сражения доносился до нас так отчетливо, слов-но мы находились в самом его центре, — река хорошо про-водит звуки, — но мы просто отдыхали. Повалились на зем-лю и смотрели в небо, где вместе с природными облаками носились дымы, творение военного гения.

Я даже заснул минут на пятнадцать. Давно не было у меня такого крепкого, такого сладкого сна.

* * *Рынок стал нашим временным пристанищем. Русские

переправили свои орудия на другой берег Волги — точ-нее, то, что осталось от их орудий. Тогда мы еще не зна-ли, что откуда-то из Сибири к ним подходят «сталинские


305

оргáны». На протяжении всей осени с левого берега русские лупили по нашим войскам через Волгу, через го-ловы своих солдат, упрямо оборонявших узкую полоску на правом берегу.

Мы застряли в Рынке на неделю. Пехота безнадежно от-стала от танков, мы просто ждали, когда, наконец, к нам подтянутся гренадеры. Рынок кишел бандитами. Из раз-валин постоянно стреляли. Стоило очистить один дом, как принимался стрелять другой. Русским, как тараканам, не было конца. Кажется, их рожали прямо здесь, взрослыми, вооруженными и обмундированными.

— Соседи, наверное, уже в центре города, — высказал предположение Фриц фон Рейхенау. — А мы тут сидим.

— Пока под задницей костер не развели, сиди себе спо-койно, — ответил я.

— Ты офицер, Шпеер, — сказал Фриц. — Ты должен мыс-лить шире, чем твои солдаты. Я бы даже сказал, ты должен мыслить стратегически.

— Если все начнут мыслить стратегически, наступит кол-лапс, — сообщил я. — Курить осталось?

Фриц машинально протянул мне пачку и продолжил:— Прорыв неостановим. Он продиктован неумолимой

волей народа, рвущегося к единой цели — к победе.— Фриц, не обязательно меня агитировать, — напомнил я.— Я не агитирую, я говорю то, что думаю, — ответил

он. — Когда прорыв замедляется, наступает кошмар по-зиционной войны. Поверь мне, Шпеер, если мы завтра не двинемся дальше, мы здесь завязнем.

— Кто я такой, чтобы спорить с сыном фельдмаршала? — согласился я лениво.

На самом деле я был доволен передышкой. Хотя от рус-ских бандитов действительно не было житья. Но это как с клопами: кого-то кусают, а кто-то спокойно спит посреди клоповника до самого утра.

306

* * *В начале сентября сорок второго мы были уверены в том,

что эти триста метров, отделяющие нас от Волги, мы прой-дем за пару дней. В десяти километрах к северу от города мы уже спустились к самой реке. Однако дальше нас ожи-дал промышленный район Сталинграда с его заводами-кре-постями, и вот там-то засели русские, которые определенно задались маниакальной целью — ни в коем случае не под-пускать нас к Волге.

В Сталинграде я вспомнил французское присловье про «часы несчастья». Чертовы лягушатники оказались правы: Сталинград заставил нас перевести часы. Счет шел на дни, на метры. Но дни складывались в недели и месяцы, а метры упорно не желали складываться в километры.

Мы получили приказ обходить Сталинград с запада и за-нять рабочий поселок Тракторного завода.

Рабочие поселки все одинаковы — вот и этот напомнил окраину Дрездена, где жила бедняжка Труди Зейферт. Кста-ти, я ни разу не написал ей с тех пор, как мы расстались, а ее карточка измялась в моем кармане.

Кроме деревянных бараков, здесь были каменные дома-коробки, выкрашенные грязно-розовой краской. Из каж-дого дома, из-за каждого угла в нас стреляли. Артиллерии у русских здесь не было, только пара хилых американских танков.

Яростное сопротивление ждало нас в местном Доме куль-туры с облупленными белыми колоннами: там определенно укрепилась какая-то регулярная часть. С верхнего этажа не-прерывно стрелял пулемет — сколько же у них боеприпасов? Никогда не устаю этому удивляться. Мы штурмовали Дом культуры как настоящую крепость и разворотили его стены, а потом довершили разрушение, въехав внутрь на танках.

По обрушивающейся лестнице бежали русские автомат-чики. Они осыпались с нее, как муравьи с ветки.

— Давай назад! — приказал я Кроллю.


307

Танк выскочил из развалин, и Дом культуры обрушился. Потом я видел, как из развалин выводят трех русских, уже безоружных.

У нас сохранился запас консервов и мы хорошо пообеда-ли. Была середина сентября — тепло, но не жарко, самая приятная погода. Мы все еще ждали соседей — предстояло скоординировать действия с пехотным полком и нашими артиллеристами.

Фридрих фон Рейхенау поздравил меня со званием капи-тана — повышение прошло почти незаметно, можно ска-зать, его заволокло пороховым дымом. Фриц похудел, стал более жилистым, из его глаз исчезли беспокойство и лю-бопытство — признаки молодости. На Восточном фронте взрослеют быстро.

— Пленных пристрелили, — сообщил он. Взял трофей-ную папиросу, быстро выкурил ее. Окурок сунул в кар-ман. — Прискакал унтер полевой жандармерии на лошади. На настоящей лошади, представляешь, Шпеер? Здесь этих лошадей полно. Красивые, кстати. Ужасно жаль, когда жи-вотные погибают.

— И что жандарм? — спросил я.Меня «цепные собаки» раздражали. То есть я понимал,

что они необходимы. Но они все равно меня раздражали.— Разорался, что попусту расходуем материал. Из плен-

ных набирают вспомогательные отряды. Для разной гряз-ной работы, ну, понимаешь.

— Еще бы.— Наверняка, мол, среди пленных нашлись бы желаю-

щие помочь великой Германии — и все такое. А мы их всех выстрелом в затылок — и под стену.

— Ну да, — сказал я лениво.— Мне хиви противны, — добавил Фриц. — Верить им не

могу, а быть на войне с тем, кому не веришь...— Они-то как раз дерутся до последнего, — сказал я не-

хотя. Мне совсем не хотелось обсуждать эту тему. — Среди

308

своих они считаются предателями. Если попадутся — то всё, даже разговоров не будет.

— Вот и правильно, — сказал Фриц. — Они же и есть пре-датели.

— Я не понимаю, Фриц, почему ты вообще это со мной обсуждаешь, — сказал я.

— Да просто так... — Фриц вздохнул, вынул из кармана оку-рок, рассмотрел его и выбросил на землю. — Устал я что-то.

— Думаю, теперь у нас будет немного времени для отды-ха. Поселок очищен, можно и поспать. Завтра вряд ли но-вый бой. Самое раннее — послезавтра. Так?

Фриц криво улыбнулся:— Так.

* * *Из поселка нас бросили на сам Тракторный завод. Русские

оборудовали там неприступную цитадель, пригнали орудия, установили пулеметы. Мы теряли танк за танком и в конце концов превратили их в неподвижные огневые точки. Наша артиллерия наконец-то подошла, но ее было недостаточно.

Русские засели во всех цехах. Против нас дрались не толь-ко солдаты, но и здешние рабочие, их можно было узнать по одежде — пиджакам, спецовкам. Они хорошо знали свой завод, а мы просто шли — из цеха в цех, из здания в здание. Но когда мы проходили очередной огромный зал и врыва-лись в следующий, в спину нам ударяли сидевшие в засаде русские: выскакивали из какой-нибудь не замеченной нами дыры и били.

Почему-то я хорошо помню 17 сентября. Мы с Фрицем забрались в контору сборочного цеха. Она располагалась на «насесте» — из нее можно было просматривать весь цех. Удобное место. Если не считать того, что сам ты представ-ляешь собой отличную мишень — тебя-то тоже со всех сто-рон видно.


309

Этажом выше шел бой, мы слышали непрерывные вы-стрелы, рушилось что-то тяжелое. На стене висел выгорев-ший календарь, 6 мая было отмечено красным кружком. Почему? Что там у них происходило шестого мая сорок вто-рого года на этом заводе?

Я выдвинул ящик конторского стола. Там все еще стоял стакан в подстаканнике. На дне стакана остался коричне-вый налет от чая. Рядом в мятой коробке лежал колотый сахар.

— Хочешь? — спросил я Фрица, протягивая ему коробку.Мы захрустели сахаром. Потребность в сладком может

доводить человека до истерики.Я сунул несколько кусков в карман, остальное отдал

Фрицу — он еще почти ребенок, ему это нужнее. Впрочем, в моем экипаже все были почти детьми. Во всяком случае, по сравнению с папашей Шпеером.

Внезапно Фриц подавился сладкой слюной и выругался.Я посмотрел вниз: в цех ворвались русские и сразу от-

крыли огонь. Один, даже не глядя на нас, задрал автомат и полил очередью контору. Зазвенели стекла. Мы дружно нырнули на пол, а потом скатились вниз по лестнице. Фриц несколько раз героически выстрелил из пистолета, но ни в кого не попал.

Мы побежали, пригибаясь и петляя, к нашим. Неожи-данно вступил пулемет. Мы едва успели упасть на пол и проделали последние метры ползком. За пулеметом ле-жал Руди Леер.

Русские исчезли так же внезапно, как и появились.— Руди, мать твою, — сказал я. — Ты нас чуть не угро-

бил.Руди смотрел на меня так, словно вообще не понимал,

кто я такой и откуда взялся. Я сунул руку в карман, выта-щил сахар.

— Держи.

310

Он схватил и бросил в рот. Я раздал куски остальным — Хюгелю и Кроллю. За сахаром сунулся унтер из чужого эки-пажа, я его оттолкнул:

— У своего командира проси.Кролль безжалостно захрустел сахаром, нагло глядя пря-

мо ему в глаза.— Мой командир убит, — сказал унтер мрачно.— Сочувствую, — ответил я. — Но это не меняет дела.

Так-то, сиротка.В этот день русские еще несколько раз пытались выбить

нас из сборочного цеха. Вечером, когда стемнело, они за-бросали нас гранатами. «Сиротку» убило, но мы обнару-жили это, только когда рассвело. Я отправил в рот послед-ний кусок сахара и приказал, чтобы тело унтера отнесли в «наш» угол. В цеху мы устроили два морга — для русских и для наших погибших. Они лежали в разных углах. Русских было больше.

К утру, наконец, пришло подкрепление — пехотная рота. Сразу стало шумно. Русские пока затаились.

— Без артиллерии их не выбить, — делился наблюдени-ями капитан Шлейн, командир гренадер. — Главное управ-ление завода — полноценный пулеметный бункер. Может, они изначально так строили, в расчете на войну. А может, успели укрепить. Но стены там — хороший кирпич, в каж-дом окне по пулемету, перед самим зданием навалены за-граждения, пока доберешься — кишки развесишь. А вооб-ще уму непостижимо — как они дерутся! Иногда кажется, что их невозможно истребить. Их там миллионы.

— Я думаю, — вступил в разговор Фридрих фон Рейхе-нау, — что секрет русских очень прост: они спокойно мо-гут жертвовать любым количеством людей. Вы понимаете, какая страшная, нечеловеческая свобода кроется за этим словом — «любое количество»? Не имеет значения, сколь-ко солдат мы бросим в прорыв — у них всегда будет боль-ше. Их человеческий ресурс неисчерпаем. Мы готовы на


311

осмысленные жертвы, но не подобает же нам, европейцам, подражать этим азиатам в их чудовищных гекатомбах?

Капитан Шлейн моргнул. Он явно не понял и половины из сказанного Фрицем. Зато, как и полагается хорошему во-енному, сразу ухватил суть:

— Это точно, русских там — как тараканов. Но с артилле-рией мы их размажем.

* * *В этот день, 18 сентября, русские атаковали Рынок

и попытались отбить его. Мы узнали об этом к вечеру вместе с известием о том, что центральный вокзал горо-да — наш.

Нашими были девять десятых Сталинграда. До победы оставался один шаг, один выстрел, сто метров, разделяю-щие нас и реку.

Мы решили пока отложить штурм главной конторы завода. Нужно дождаться артиллерии. Незачем бросать живую силу на крепкие стены, если можно разнести их пушками.

21, 22, 23 сентября. Бои идут в центральной части горо-да. Горизонт пылает, постоянно бьют орудия.

Наконец, 24 сентября, центр занят, и теперь артиллерия движется на север, к заводам, к нам на выручку.

Во всяком случае, мы на это надеемся.Мы отбили еще два цеха, потеряв при этом пять человек.

Ночью схватили диверсанта, который пытался проникнуть в расположение стрелковой части и взорвать там связку гранат. Фриц пошел посмотреть на него, а я отказался.

— Зачем тебе еще один русский? — спросил я. — Этого добра здесь и без того слишком много.

— Пусть скажет, много ли народу в главной конторе.— Ты все равно не поймешь, — напомнил я. — Ты же не

говоришь по-русски.— Может быть, он знает немецкий, — сказал Фриц.

312

Я пробормотал, что он безнадежный романтик, и спо-койно заснул. Когда Фриц вернулся, я не знаю, но выглядел он поутру неважно.

— Ну, много русских обороняет контору?Фриц пожал плечами:— Не выяснил.

* * *

27 сентября прибыли пушки, и мы разнесли к чертовой матери главную контору. От нее не осталось камня на кам-не. В буквальном смысле слова. Сколько там было людей, понять уже невозможно, да и есть ли смысл доискиваться?

Вместе с артиллеристами прибыли и наши танки — чет-вертая рота второго танкового.

Я как старший из оставшихся офицеров Второй роты по-лучил приказ от полковника Сикениуса — вместе с моими людьми двигаться к заводу «Красный Октябрь».

С нашим единственным уцелевшим танком мы выступи-ли в южном направлении.

— Наконец-то идем вперед, — поделился со мной Фриц.— Тракторный завод еще не сдался, — напомнил я. — За

каждым углом засело по русскому с гранатой.Он махнул рукой:— С Тракторным разберутся. А мы все-таки идем вперед.

Меня просто убивало это топтание на месте.Наступал октябрь.

* * *

Днем 2 октября наши бомбардировщики подожгли неф-тяные баки недалеко от завода «Красный Октябрь». Зрели-ще напоминало извержение вулкана, горящая нефть широ-ким потоком хлынула к Волге. Все было затянуто черным, жирным дымом, и пожар не утихал потом еще целых три дня. В это время танки обошли завод «Красный Октябрь» и ударили по цеховым помещениям.


313

* * *...Ну так вот, по поводу полушубка. В начале ноября рез-

ко похолодало, а в середине месяца ударили морозы. Волга покрылась льдом — по ней могли теперь свободно пере-двигаться не только люди, но даже машины. Выкрики «русс Волга буль-буль», которые при всем своем идиотизме под-нимали настроение солдат, утратили связь с реальностью. Никакого «буль-буль» на Волге больше не наблюдалось.

Унтер-офицер Пфальцер из пехотного полка и я наткну-лись на русского, когда пробирались по территории завода «Красный Октябрь» — между обломками, замерзшей бетон-ной арматурой, глыбами льда. Русский лежал в такой позе, что сначала нам показалось, будто он собирается стрелять. Пфальцер аж позеленел весь. Думал, вот нам и конец. Мы действительно шли с ним довольно беспечно. Эта часть за-вода уже принадлежала нам, и русские здесь не тревожили нас дня три. А тут этот.

— Он мертвый, — сказал я, рассмотрев его как следует.Некоторые звери — например, кошки, — умирая лежат

не так, как лежали бы живыми. По кошке сразу видать, что она дохлая. А другие — собаки, к примеру, — те и в мертвом виде часто лежат так, словно просто спят. Нужно учитывать это обстоятельство, приближаясь к собаке. С равным успе-хом она может оказаться и дохлой, и спящей.

Я высказал эти соображения Пфальцеру, но он, по-моему, меня не слушал. Он разглядывал русского.

Я знал, о чем думает Пфальцер, потому что и сам думал о том же: на русском был совершенно целый полушубок. Прекрасный и теплый, большого размера.

— Прикрывай, а я сниму, — сказал я Пфальцеру. — Мо-жет, тут и живые где-то остались.

Он настороженно водил автоматом у меня над головой, а я, стоя на коленях, сдирал с русского затвердевший полу-шубок, как шкуру с убитого кабана.

— Готово, — сказал я.

314

Пфальцер тускло смотрел на меня. Мне стало жаль его. Ему не больше двадцати, это его первая русская зима.

— Забирай, — я бросил ему полушубок.Благородные поступки — это те, в которых ты раскаива-

ешься несколько раз. Во-первых, мгновенно, через секун-ду после красивого жеста, но это еще ничего, это можно пережить, потому что к раскаянию примешивается гор-дость за себя. Однако спустя некоторое время тебя накры-вает вторая волна раскаяния, и это уже волна холодной злобы, квинтэссенция которой заключается в словах «я же говорил».

Я же говорил тебе, Шпеер, что добрые дела наказуемы.Не помнишь? Очень напрасно не помнишь.Вечером согревшийся Пфальцер попал под обстрел и был

вытащен мертвым из-под огня. Драгоценный наш полушу-бок оказался весь изрешечен осколками и покрыт пятнами крови.

Я пришел в такую неистовую ярость, что едва не пнул мертвеца, но в последний момент сдержался. Чтобы не по-давать дурной пример подчиненным, я вышел из цеха — мы все еще торчали на заводе «Красный Октябрь» — и долго глотал морозный воздух, пока не обжег себе горло.

* * *10-го числа я взял трофейную машину — американский

«Додж» — и отправился на аэродром.Фриц провожал меня мрачно:— Ты не вернешься.— Глупости, Фриц.Он схватил меня за руку:— Скажи мне правду, Шпеер, ты ведь договорился с кем-

то из пилотов? Тебя заберут отсюда?— Фридрих фон Рейхенау, вы подозреваете меня в наме-

рении дезертировать, — сказал я, высвобождаясь. — Пола-гаете, я не пристрелю вас за это?


315

— Скажи правду, — настаивал он. — Я же твой друг. Не лги мне. Это последняя просьба. Пожалуйста.

Несколько дней назад из Сталинграда на самолете эва-куировали командира нашей дивизии — генерал-майора Хубе. Он имеет слишком большую ценность для Рейха, что-бы можно было им пожертвовать.

Когда мы получили это известие, то поначалу не могли поверить. Хубе, наш храбрый, наш неукротимый коман-дир!.. Он нас покинул. Это просто не укладывалось в голове.

Я теперь был капитаном и командовал ротой — точнее, тем, что от нее осталось. Моя карьера стала развиваться слишком быстро, и я непременно испытывал бы трудности с командованием, если бы в моей роте не осталось всего пятнадцать человек (с учетом румына — шестнадцать).

— Что, дела совсем плохи, господин капитан? — спросил Леер, когда мы обсуждали отлет Хубе и назначение нового командира дивизии, генерал-майора Гюнтера Ангерна.

Все-таки на редкость бестактный тип этот Леер. Как я могу вести воспитательную работу среди подчиненных, когда они всё знают лучше меня и уже успели сделать соот-ветствующие выводы?

— Дела не так уж плохи, — ответил я. — К нам пробива-ется танковая армия папаши Гота.

— Русские пишут, что папаша Гот не придет, — безжа-лостно сказал Леер, показывая мне листовку. Этот мусор сбрасывали на наши головы каждый день. — Его разгроми-ли еще неделю назад. Наша группировка на Кавказе окру-жена и уничтожена.

— Мне странно видеть, что немецкий солдат верит боль-шевистской пропаганде, — сказал я холодно.

Неожиданно Фриц расхохотался:— Перестань, Шпеер! Ты лучше нас знаешь, что это правда.Леер сказал упрямым тоном:— Это не пропаганда, господин капитан. Ведь папаша

Гот до сих пор не пришел. Почему?

316

— Иди к черту, Леер, — сказал я. — Откуда мне знать?— В таком случае, почему Хубе сбежал? — настаивал

Леер.— Мы что, обсуждаем здесь решения главного коман-

дования вермахта? — осведомился я. — Хорошо. Генерал-майор Хубе вовсе не сбежал. Он эвакуирован, поскольку потребовался Фатерлянду на другом участке фронта. Наш командующий генерал-полковник Паулюс остается на бо-евом посту. Он предан долгу до конца. Мы должны брать с него пример.

— Да ладно вам, — вмешался Кролль. — Все ведь по-нятно. Мы окружены, и нам не выбраться. Из Сталинграда вывозят все ценное. Хубе, например. А всякий хлам, вроде нас, бросают за ненадобностью.

— Во-первых, я хочу, чтобы все большевистские листов-ки были уничтожены, — сказал я. — Совсем не нужно, чтобы кто-то увидел, что вы держите у себя этот... хлам. Во-вторых, прекратите предательские разговоры. Я ничего не слышал. Если Фатерлянду нужно, чтобы мы умерли, мы умрем. Достойно и с честью. Понятно?

Я обвел их взглядом. Никому из них умирать не хотелось. Черт возьми, как будто мне хотелось сложить кости в этой мерзлой земле!

Я знал, о чем они думают. О том, что мне, в моем пре-клонном возрасте, легко рассуждать о смерти, а они едва начали жить. Знали бы они, что и в тридцать шесть, и в сорок жизнь кажется такой же желанной, как в двадцать. Если доживут до моих лет — поймут.

— Я еду на аэродром, — объявил я. — Привезу продукты. Где наш полушубок?

Лошадиную ногу — взнос румына — мы давно съели. Осадная норма хлеба определенно не устраивала молодых парней, а суп, который мы варили из ошметков, чье проис-хождение я не решаюсь выяснять, не стоил пролитых над ним слез.


317

Нам сообщали, что ежедневно германским воинам Ста-линграда доставляют 500 тонн продуктов. Самолетами. На-пример, Фрицу об этом написала его мама. Как ни странно, время от времени мы получали почту. Трогательные, пол-ные веры в нас и наше дело письма из дома. С огромной за-держкой, но получали.

«Милый Фридрих, ты терпишь неслыханные лишения ради окончательной победы, но мы знаем, что наша геро-ическая авиация делает всё ради отважных сынов родины. Все усилия германской армии и жителей Германии объ-единились в едином порыве. Я постоянно слушаю радио и знаю, что мой мальчик окружен заботой Отечества и сво-их боевых товарищей».

Фриц прочитал это письмо и вдруг бурно разрыдался. Я осторожно вынул листок из его руки и прочел сам.

Фриц сердито отобрал письмо у меня, скомкал его и спря-тал в кармане. Вытер глаза кулаком, как ребенок.

— Что уставился, Шпеер? — проворчал он наконец. — Это же я, старый Фриц. Узнал меня?

— Да вот, размышляю об усилиях нашей героической авиации, — ответил я.

Контейнеры с грузами действительно прибывали по воз-духу. Но их было явно меньше, чем считала благодушная мамаша фон Рейхенау. А до нас они не добирались вообще.

В общем, я плюхнулся на продранное осколками сиденье «Доджа» и двинулся в сторону аэродрома Питомник.

«Ты не вернешься», — предрек Фриц.— Ошибаешься, старый Фриц, — пробормотал я, с тру-

дом пробираясь по «улице» между заводскими помеще-ниями. Они все были усыпаны щебнем и напоминали ущелья. — Ошибаешься. Если меня не убьют, я вернусь. Я не сбегу.

Капитан Эрнст Шпеер не намерен бежать. Может быть, он младший, может, он всегда был глупее Альберта, но вся-ко не трусливей. И сейчас он не побежит... А, черт!..

318

Из окна четвертого этажа меня обстреляли из автомата. Это было неожиданно, дом казался не просто необитае-мым — он был разрушен, выжжен изнутри. Остался только «скелет», коробка.

«Додж», вихляясь, несся по дороге.Я выехал за пределы завода и поселка и погнал по голой

степи. Если меня сейчас заметит русский самолет, то по-следствия могут быть неприятными. Но в воздухе русских не было.

Неожиданно меня остановили наши грузовики. Они сгрудились поперек пути. Я тоже остановился. Выходить не стал — ждал, когда ко мне подойдут.

С одного грузовика спрыгнул пехотный майор. Отсалю-товал.

— Капитан Шпеер, — представился я. — Мне нужно на аэродром Питомник.

— В Питомнике русские, — сообщил майор. — Повора-чивайте.

— Я никуда не уеду, — разозлился я. Почему-то этот майор с лошадиной мордой, с грязной повязкой на ладони, воплощал для меня в эти мгновения всю мерзость бытия, все эти нудные дни сидения в промозглых заводских цехах, под обстрелом. Тупая, жалкая война — от подвала к под-валу, от развалины к развалине! И тут какой-то пехотный майор с кислым видом сообщает, что аэродром потерян.

— Что теперь? — заорал я неожиданно для себя. — Куда мне? У меня рота!.. И все голодные. Голодные, понимаешь ты? Стрелять нечем, жрать нечего!

Он терпеливо слушал. Потом сказал:— Поезжайте южнее, вон туда. Там маленький запасной

аэродром в Гумраке. Туда самолеты еще садятся. Но будь-те осторожны, русские займут Гумрак самое позднее через пару дней. Может, они уже там. Нет сведений.

Не поблагодарив, я свернул в ту сторону, куда указал майор.


319

Сейчас среди офицерства модными были разговоры о са-моубийстве. Стоит или не стоит пускать пулю в лоб? Сда-ваться в плен или же любой ценой избегать плена? Говорят, русские делают с пленными страшные вещи.

Возникали один за другим разные дикие планы по вы-ходу из окружения. Например, всем переодеться русскими и на угнанном грузовике выехать из Сталинграда. Другой вариант — замотаться во все белое и двигаться на лыжах. Собралась даже группа спортсменов. Не знаю, что с ними стало, лично я их больше не встречал.

«Додж» одинокой блохой полз по белой степи в сторону аэродрома. Пролетел самолет — «Штука». Несомненно, он видел американскую машину. Мое счастье, что он счел ее слишком незначительной целью. Не хотелось бы вторично пострадать от собственной же авиации.

Гумрак был совсем маленьким аэродромом. Я видел не-сколько наших самолетов, совершенно искалеченных, — мне объяснили, что русские только что отбомбились по аэродрому и уничтожили на земле десяток транспортников.

Я спросил майора Краевски. Мне сказали, зло и буднич-но, что он на складе.

Я побежал туда.Краевски, тощий, как палка, сильно хромая, расхаживал

среди контейнеров и сыпал проклятьями. Завидев в рас-крытых дверях мой силуэт, он хриплым голосом закричал:

— Вон отсюда!— Капитан Шпеер, — представился я.— Хоть сам святой Варфоломей, — огрызнулся Краевски.— Краевский, это я, Эрнст Шпеер, — повторил я, подходя

ближе.— А, черт! Шпеер!.. Слушайте, но это смешно. — И Кра-

евски действительно расхохотался во все горло. Он хохотал и кашлял и хватался за стену. Его трясло.

Я подошел к нему, взял его за локоть.— Прекратите, майор. Что с вами?

320

Он посмотрел на меня полными слез глазами и снова за-шелся хохотом.

— Шпеер! Ну надо же! С ума сойти! Жаль, что вы — Эрнст. Это как-то... несерьезно.

Я чуть не ударил его. Отвратительные шуточки касатель-но буквального значения моего имени преследовали меня в гимназии. Потом я отбил у шутников желание острить на сей счет.

— А вы не знаете? — спросил Краевски, пытливо разгля-дывая меня ввалившимися глазами. — Господи, да этот осел ничего не знает! Живет как в раю в счастливом неведении!..

— Что случилось?Я вдруг понял, что поведение Краевски очень мало связа-

но со мной и даже с ситуацией на аэродроме. Происходило что-то гораздо более существенное.

— До передовой новости с возлюбленной отчизны со-всем не доходят, понимаю, — сказал Краевски. — В Гер-мании был переворот. Фюрера больше нет. Хайль Шпеер! Рейхсканцлером стал ваш родной брат, Альберт.

Я посмотрел в безумное лицо Краевски, убедился в том, что он не шутит, — и потерял сознание.

* * *До сих пор я вполне искренне считал, что падать в об-

морок — это такая привилегия холеных барышень, кото-рым делается дурно от волнения, духоты и туго затянутого корсета.

Оказывается, боевой офицер вполне может грохнуться без чувств. Таковы факты, господа мои, таковы факты.

Краевски наклонился надо мной и тряхнул, схватив за плечи.

— Хватит, Шпеер.Слабость в коленях была у меня исключительная.Краевски вдруг скользнул ладонью по моему лбу

и вскрикнул:


321

— Да вы горите! У вас начинается тиф. Вас надо отпра-вить в Германию.

— Нет, — сказал я немеющими губами. — Я должен вер-нуться к своим, на «Красный Октябрь». У вас есть... ящики? Ящики с... едой?

— Рейхсканцлер не скажет мне спасибо, если его брат... — начал было Краевски.

В этот момент до нас донесся вой самолетов и грохот рву-щихся бомб.

Краевски выругался, бросил меня (я стукнулся головой об пол), выскочил наружу, затем вернулся и потащил меня к выходу.

— Где ваша машина? — закричал он прямо мне в ухо. — Русские уже здесь!

В дыму я вдруг увидел русский танк. Сколько их я истре-бил — и вот они снова передо мной. Я повернулся туда, где оставил «Додж».

— Ящики, — тупо настаивал я. — С едой.Голодное лицо Леера так и стояло у меня перед глазами.Краевски молча показал на пылающий склад и потащил

меня к машине. Он вел «Додж» под бомбами, а я болтался на заднем сиденье и ни о чем не думал. Русские самолеты летали прямо над нами, один или два, кажется, пытались нас расстрелять, но большинство видело американскую ма-шину и не обращало на нас внимания.

Мы неслись мимо пустых, выжженных коробок домов. Иногда в просветах между развалинами видна была река, по-том опять поднимались черные пальцы сгоревших зданий. «Додж» ехал без дороги, и я видел трупы — людей и лошадей. Каменно застывшие, они торчали из сугробов рядом с иска-леченной техникой — танками, машинами, орудиями. Валя-лись мотоциклы, оторванные колеса, несколько раз мы про-езжали мимо сбитых самолетов. Все это было обмороженное, ледяное. Единственным, что двигалось здесь, был снег, гони-мый ветром. Снег набегал на мертвецов и лизал их лица.

«Додж» чихнул и остановился.— Что? — спросили я.— Бензина нет, — ответил Краевски. Он вышел из маши-

ны и осмотрелся по сторонам. Потом вернулся ко мне: — Идти сможете?

— Не знаю, — честно ответил я.— Я тоже не знаю, — раздраженным тоном бросил Кра-

евски. — Нога болит. В машине сидеть — замерзнем. Я ду-маю, до «Красного Октября» здесь недалеко.

Мы выбрались из машины и заковыляли. Несколько раз я всерьез задумывался о том, чтобы упасть и больше не вставать. Для чего мучиться, куда-то идти? Впереди плен. Плен или самоубийство. Зачем стараться, если можно уме-реть без особенных усилий?

Но мне не хотелось умирать, вот в чем дело.Краевски тащил меня, и я ненавидел его за это. Потом

кто-то второй подошел и взял меня поперек живота, еще более грубо и неловко.

— Domnul locotenent, — услышал я знакомый голос.— Черт тебя возьми, Трансильвания, я уже давно капи-

тан, — сказал или подумал я. — Мог бы запомнить.Он не столько помогал, сколько мешал мне идти. И еще

он был ужасно холодный на ощупь. Одежда на нем задубе-ла, немецкие рукавицы не гнулись. Все вместе мы ввали-лись в наш подвал.

Кролль развел костер прямо на бетонном полу. Мы так до сих пор и не поняли, захватили мы завод «Красный Ок-тябрь» или частично он все-таки принадлежит русским. Живут они здесь, как и мы, или только совершают набеги?

— Ты вернулся, — сказал Фриц с непонятной интонаци-ей. Мне показалось, что он зол на меня.

Я молча лег поближе к огню и закрыл глаза. Меня ко-лотил озноб, а мгновение спустя мне стало очень жарко. Потом я, наверное, спал. Трансильвания, оказавшийся чертовски хозяйственным парнем, добыл где-то еще кусок


323

лошади. Он просто мастер по этой части. Надо будет пред-ставить его к Железному кресту. Краевски рассказывал, будто в Питомнике осталось несколько ящиков Железных крестов, которые фюрер когда-то заботливо прислал своим храбрым солдатам. Мама Фрица об этом, наверное, не зна-ла — иначе тоже написала бы в письме.

* * *Когда в подвал вошли русские, никто из нас даже не по-

шевелился. Краевски был теперь старшим по званию. Он сказал, что главное — чтобы нас не забросали гранатами. Русские не всегда спрашивают — будут враги сдаваться или нет, а без лишних разговоров бросают гранату. В принципе, они правы — так гораздо проще.

Но эти вроде не собирались нас истреблять. По крайней мере, не прямо сейчас. У них было хорошее настроение. Мы слышали, как они переговариваются между собой веселы-ми голосами. Меня поразило, какими здоровыми были эти голоса: звучные, даже не хриплые.

Потом я увидел сапоги. Теплые хорошие сапоги из свалян-ной шерсти. Они спустились на пару ступенек. Вот показал-ся полушубок, перетянутый ремнем. Человек остановился, потоптался на ступеньке, что-то спросил, как показалось — даже приветливо, — затем наклонился. Автомат уверенно и спокойно висел на крепкой шее русского.

И наконец я разглядел равнодушное лицо и светлые, поч-ти белые волосы, прилипшие ко лбу. Широкие скулы, при-щуренные светлые глаза, бледные сжатые губы. Иней вы-белил брови и волосы.

Он не просто был похож на первого русского, которого я рассматривал пристально, лицом к лицу, — того мерт-веца в жаркой степи на обочине дороги, возле подбитого танка. Нет, он был точно таким же. Может быть, даже тем же самым. По крайней мере, так показалось мне в первое мгновение.

324

Я вздрогнул и закрыл глаза. Но и с опущенными веками я продолжал видеть это неистребимое русское скуластое лицо, так не похожее на те, к которым я привык, — не по-хожее на лицо человека.

Затем я услышал первое русское слово, обращенное к нам — и ко мне лично:

— Davaj!..Он шевельнул автоматом, улыбнулся и повторил пригла-

шающий жест. Он хотел, чтобы мы вышли из подвала. Пер-вым встал Трансильвания и выпалил что-то на своем языке. Русский оставил его монолог без внимания, только повто-рил «Davaj!» и показал подбородком наверх. Он спустился в подвал, осмотрелся по сторонам, хмыкнул.

Леер протянул ему смятую листовку. Русский сказал «choroscho» и показал жестом, чтобы тот сохранил листов-ку, не выбрасывал.

Фриц застыл на месте. Он отвернулся от русского и смо-трел на меня неподвижными умоляющими глазами. Как будто я мог исправить дело и простым приказом по роте от-менить этот кошмар.

Русский посветил в мою сторону фонариком, потом что-то крикнул наверх. Появилась женщина — толстая женщи-на в толстом полушубке, ремень едва сходился на ее талии. На плече у нее болталась сумка с крестом.

— Я врач, — проговорила она на спотыкающемся немец-ком. — В Сталинграде среди немцев эпидемия. Тиф, дизен-терия. Нельзя, чтобы распространялась. Ферштейн? Это ясно? Больные есть?

Все молчали.— Не бойтесь, — сказала она, явно поняв, о чем все по-

думали.Вообще-то пристрелить меня — было бы самым правиль-

ным. Я бы не колебался.Она подошла ко мне и внимательно посветила в мое

лицо. Я криво улыбался. Губы у меня тряслись. Она выгля-


дела очень строгой, как будто намеревалась отчитать меня за плохое поведение. На миг мне подумалось, что она спро-сит — что я, взрослый человек, делаю среди этих мальчи-шек?..

Леер снова показал листовку и повторил, что поверил большевистской пропаганде — что с нами будут хорошо обращаться. Русский подтолкнул его в спину, без злобы, но довольно сильно. Леер, спотыкаясь, выбрался из подвала.

Фриц подошел ко мне ближе и загородил собой.— Не трогайте его, — сказал он зло.Краевски куда-то исчез. Я не видел, чтобы он сдавался.

Возможно, он ушел еще вчера. Я плохо соображал в послед-ние дни.

Женщина сказала что-то непонятное, потом повернулась к своему спутнику и о чем-то распорядилась.

— Послушайте, — проговорил я, обращаясь к ней, — по-слушайте, вас наградят... сообщите моему брату...

Уж кого-кого, а моего брата теперь разыскать будет не-трудно, думал я.

Русский подошел к Фрицу, схватил его за пояс и оттащил от меня. «Davaj!» — повторил он сердито. Фриц задерживал их.

Фриц пытался сопротивляться, но русский ударил его по голове и вышвырнул из подвала.

— Мой брат, — еще раз сказал я. — Сообщите моему бра-ту, пожалуйста.

Женщина-врач смотрела на меня, не понимая.Потом с важным видом кивнула и произнесла по-

немецки:— Да. Все люди братья.И полезла из подвала наверх — распорядиться о чем-то.

Я слушал ее громкий, грубоватый голос, и мне хотелось смеяться.

Часть третья

МЯТЕЖНИК

328

— IV —

ИСПОЛНИТЕЛИ

14–15 сентября 1942 года. Винница—Киев

–Вы вот это видели?..Генерал-полковник Фридрих Фромм извлек из бокового кармана кителя сложенную вчетверо га-

зетную вырезку. Передал мне. Статья на английском языке, одна колонка. Я сразу обра-

тил внимание на подпись — ничего себе, Роберт Мак-Гован Баррингтон-Вард, главный редактор «The Times»!

Броский заголовок: «Наперегонки с зимой». Строчкой ниже, шрифтом помельче — «Германские надежды: уничто-жить Россию к 31 октября».

В первом же абзаце упоминается «тридцатисемилетний немецкий инженер-архитектор, профессор Альберт Шпе-ер, один из наиболее доверенных и приближенных людей Гитлера».

— Что за чертовщина? — я поднял взгляд на Фромма. — Где вы это раздобыли?

— Вражеская пресса исправно доставляется через Испа-нию и Швецию, — пожал плечами генерал-полковник. — Английским владеете? Прочитайте внимательно. Уверен, на статью уже обратили внимание все заинтересованные стороны, начиная от рейхсляйтера Бормана и заканчивая вашими оппонентами в окружении Геринга...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ◆ МЯТЕЖНИК

329

Мы прогуливались по аккуратно усыпанным речным песком дорожкам в мрачноватом хвойном лесу к северу от украинского городка Винница. Здесь, на левом берегу Южного Буга, располагалась еще одна «главная квартира фюрера» — комплекс «Вервольф», куда в июле были пере-несены ставка и штаб оперативного руководства ОКВ. Тер-ритория поменьше, чем в Растенбурге, но тоже построено с размахом, а прежде всего здесь достаточно пространства для уединенных прогулок без лишних и навязчивых сви-детелей.

Генерал Фромм пригласил «подышать свежим воздухом» сразу по моему прилету из Берлина, я едва успел оставить личные вещи в гостевом домике. Не скажу, что «Верфольф» производит благоприятное впечатление: день солнечный, теплый, в лесу пахнет грибами и сыростью, однако ветви темно-изумрудных елей, сплетшиеся над нашими голова-ми, создают густую тень, а поскрипывание стволов окон-чательно превращает декорации в подобие готического романа. Так и ожидаешь, что из-за очередного поворота по-кажется бородавчатая ведьма из стихов Новалиса или но-велл Эрнста Гофмана. А то и гриммовский людоед...

— Поняли теперь? — Фромм, заметив, что я закончил чтение, остановился. — У «Таймс» отличные информаторы, не находите?

— Можно позавидовать, — кивнул я. — Причем есть ве-ские основания полагать, что носят они форму СС.

— Вовсе не обязательно, — ответил генерал-полков-ник. — У вас хватает недоброжелателей, Шпеер. Особенно в партийной среде.

Судя по датировке наверху газетной страницы, статья в «Таймс» вышла 7 сентября, четыре дня назад. Мистер Мак-Гован очень смело интерпретировал мои слова, произ-несенные на одном из расширенных совещаний в присут-ствии Мильха, Фромма и еще полутора десятков ведущих руководителей промышленности и тыла.

330

«Наше чувство всем нам подсказывает, что в этом году мы стоим перед решительным поворотом нашей истории, — вот точная цитата, дословно воспроизведенная Мак-Гованом. — Война должна быть завершена в кратчайший срок; если это не удастся, то Германия ее проиграет. Мы должны закончить боевые действия до конца октября, до начала зимы, или мы потерпим поражение. И выиграть войну мы можем только тем вооружением, которое у нас есть в данный момент, а не тем, которое появится в будущем году».

Далее главный редактор «Таймс» делал приятные лон-донскому читателю выводы — если пораженческие на-строения распространились даже на рейхсминистра во-оружений и боеприпасов, то «кровь, пот и слезы», некогда предложенные Уинстоном Черчиллем народу Британии, целиком оправданы; вместе с американскими и русскими союзниками мы сумели поколебать фундамент, на котором зиждется непрочное здание «Тысячелетнего рейха». И так далее, и так далее.

Нехорошая статья. Не сомневаюсь, она давно легла на стол Гитлеру и он оценил содержание. Вообразим реакцию Черчилля, появись в «Фёлькишер беобахтер» подлинное заявление фельдмаршала Артура Харриса с аналогичным контекстом.

— Вас пытаются скомпрометировать, Шпеер, — сказал Фромм. — Свои же. Иначе каким образом ваши слова ста-ли известны за Ла-Маншем? Интрига примитивная, но дей-ственная. В то, что на тогдашней конференции присутствовал английский агент, я не верю, слишком высокопоставленные лица были приглашены. Тем не менее одно из этих лиц оты-скало способ передать стенограмму на Запад. Прекрасно понимаю английских пропагандистов, ход их мыслей совер-шенно прозрачен — нельзя упустить возможность выбить из-под вас кресло, вы стали чересчур опасной фигурой.

— Опасной? — невесело усмехнулся я. — Технократ в ми-нистерском кресле?


331

— Даже не сомневайтесь, — уверенно подтвердил гене-рал-полковник. — С февраля по август вы ухитрились удво-ить выпуск боеприпасов, танков производится на двадцать пять процентов больше, а общих вооружений на двадцать семь. Как командующий армией резерва я получаю все цифры! Вы очень опасны, Шпеер. Потому что вы с потряса-ющей быстротой достигли невероятных успехов там, где оказались бессильны остальные. Здесь вам завидуют, а за-висть — второе по силе чувство после ревности. В Лондо-не вас боятся: английская разведка не зря ест свой пудинг, отчеты о невиданных успехах непременно ложатся на стол Черчиллю, Эттли и Энтони Идену. Возможно, неполные, необъективные, но вполне достаточные для серьезных вы-водов.

— Вы меня нарочно пугаете, господин Фромм? — я по-пытался отшутиться, хотя и осознавал, что генерал-полков-ник, как человек мне симпатизирующий, искренне пытает-ся предостеречь. Тем более, что он и Мильх разделяли мои взгляды. — Скромный архитектор, волею случая очутив-шийся не на своем месте и занявшийся непривычным ему делом, выглядит опаснее вермахта, Люфтваффе и Кригсма-рине? Может быть, тогда мне стоит в одиночестве прока-титься в Сталинград, и от одного моего грозного вида рус-ские разбегутся в панике?

— Вы отлично понимаете, что я имею в виду, — отрезал Фридрих Фромм. — Берегитесь, Шпеер. Я говорю вам это как друг. Берегитесь...

* * *Вот такой разговор. Ничего не скажу, генерал-полковник

за двадцать минут сумел испортить мне настроение на весь день. Дело вовсе не в скандальной статье «Таймс»: я хорошо знаю Гитлера, к вражеской пропаганде он относится с вни-манием, но без параноидальной подозрительности: сам ве-ликолепно разбирается в тонкостях идеологической войны.

332

Фромм прав: если интрига исходила от партийного ру-ководства, рейхсляйтер Борман давно успел преподнести шефу новость в самых черных красках, упирая на слово «по-раженчество». Поскольку Мартин Борман человек бесспор-но хитрый, сообразительный, но вместе с тем недалекий, у меня найдутся в рукаве ответные козыри — секрета из своего выступления я не делал, стенографисты вели запи-си, копия была отправлена в рейхсканцелярию. А вот как записи попали в Англию — это нужно спросить у Службы безопасности, которую по линии НСДАП курирует опять же господин рейхсляйтер! Кто недосмотрел?

Словом, отговорюсь, не впервой. Другое дело, против меня начали действовать активно, что само по себе на-водит на малоприятные размышления. Слишком многим я ухитрился встать поперек дороги, а учитывая «неопыт-ность в политике», по определению Рейнхарда Гейдриха, еще и сам (вполне сознательно) провоцирую влиятельных персон — Роберт Лей теперь со мной вовсе не разговарива-ет и публично называет «хамом».

Лею досталось поделом, ничуть не сожалею о своем де-монстративном зубоскальстве. Началось с того, что в рам-ках программы по экономии денег, строительных матери-алов и разумному распределению рабочей силы я выбил у Гитлера распоряжение о замораживании всех излишних строительных работ на территории Рейха — всех без ис-ключения. Оберзальцберг, реконструкция Берлина, ком-плекс Партийных съездов!

Фюрер повздыхал, однако моим увещеваниям внял. Хо-рошо, прекращаем. Временно, конечно. Обязательно вы-делить средства на консервацию строек, чтобы ни единая плитка не обвалилась.

Что тут началось! Я оказался погребен под горой пети-ций, просьб и беззастенчивых требований гауляйтеров и крайсляйтеров, многие приезжали лично и уговаривали: «Этот объект необходимо завершить, в виде исключения!»


333

Взятки совали, — не деньгами, конечно, до такой похабщи-ны даже Фриц Заукель не опустился, — но клятвенно обе-щали «участочек земли под частное строительство», «по-мощь в снабжении» или «хорошие подарки».

Я оставался тверд как кремень: нет, и точка. Приказ фю-рера!

Окончательно меня вывела из себя пространная ламен-тация Роберта Лея — у него, вообразите, в образцово-по-казательной усадьбе не достроен столь же образцово-пока-зательный свинарник! Лей учинил полное подобие битвы при Ватерлоо, лишь бы отстоять этот стратегически необ-ходимый объект, подключил к боевым действиям Борма-на, собрал подписи под петицией в своем гау и наушничал в рейхсканцелярии, обвиняя меня в неслыханном, небыва-лом вероломстве. В финале принялся «нарезать круги» (по ее же собственному определению) вокруг Евы Браун, на-деясь на поддержку перед фюрером, но и там получил стой-кий отпор — отношения с Евой у Лея были натянутые.

Когда этот бедлам мне окончательно наскучил, пришлось отказать в письменной форме, причем я сугубо из вредно-сти постарался, чтобы депеша распространилась в соответ-ствующих кругах. Официальный заголовок гласил: «Руко-водителю Имперской организации НСДАП и Руководителю Трудового фронта. Относительно Вашего свинарника!..»

Шуточки про «свинарник Лея» преследовали рейхсляй-тера неделями, сам Гитлер во всеуслышание несколь-ко раз так называл Трудовой фронт («Как успехи у него в свинарнике, господа?»), а я нажил еще одного нешуточ-ного врага.

Стоит ли говорить, что значительная часть усилий про-пала даром: несколько дней спустя Мартин Борман получил у фюрера распоряжение прямо противоположного содер-жания и возобновил стройку в Оберзальцберге. Я, в свою очередь, настоял на очередном приказе Гитлера о консер-вации этого объекта, но Борман его игнорировал.

334

Руки опускаются, иных слов и не подберешь. Добиться хоть какого-то контроля над расходованием дефицитных материалов, находящихся в ведении партфункционеров, было невозможно. Никак. Если моим сотрудникам и уда-валось вскрыть злоупотребления, любые приказы остав-лялись без внимания — «старые борцы» меня ни во что не ставили, твердо зная, что заручатся сочувствием фюрера.

Оставалось сосредоточиться на прямых обязанностях. Хоть в этой области удалось переломить курс к стагнации, наметившийся осенью 1941 года, и вывести военную инду-стрию на подъем...

В ставке я появлялся обычно раз в две недели, оставался дня на три-четыре, иногда отправлялся в поездки по окру-ге — если получится, завтра или послезавтра навещу Киев с одной определенной целью: надо встретиться с обергруп-пенфюрером Гейдрихом, как раз прибывающим в Ровно с визитом к рейхскомиссару Эриху Коху, а затем направля-ющимся по делам в бывшую столицу Украины.

Что за срочность — непонятно, но Гейдрих в приватном послании настаивал, и я не мог отказать ему в просьбе. Протектор Богемии очень мне помогает по линии РСХА, — от промышленного шпионажа до тихого улаживания веч-ных конфликтов с партийными бонзами.

Добытые его агентурой сведения о новых английских системах противорадарной борьбы «Moonshine» переда-ны нашим ученым без промедления и согласований, будь они сто раз наисекретнейшими — эта пакость отражала и усиливала сигнал наших станций ПВО «Фрейя», отчего несколько самолетов, оснащенных «Moonshine», создавали видимость приближения сотни бомбардировщиков и вы-нуждали поднимать в воздух множество истребителей, тогда как настоящая атака производилась совершенно в другом районе.

Это не единственный пример. В кои-то веки мы налади-ли моментальное взаимодействие между разведкой и про-


335

мышленностью, о чем при докторе Тодте и подумать было невозможно.

Вернемся, однако, в «Вервольф». Никаких изысков в вин-ницкой ставке нет — поскольку ожидать авианалетов про-тивника в глубоком тылу не приходится, сооружено всего лишь три небольших бункера, остальные постройки на по-верхности. Здания для гостей очень скромные, бревенча-тые, крыши покрыты дерном, кое-где растянуты масксети.

Мебель типовая, дешевая, вода в ванной комнате пускай и прошла через несколько фильтров, но все равно попахи-вает болотом. Никакого хлорирования, Гитлер полагает, что оно вредно для здоровья. Питьевую воду в любом слу-чае доставляют из артезианских скважин цистернами.

— Безобразие, — вслух сказал я самому себе. — А где мыло, полотенца и туалетная бумага?..

Сказывалось отсутствие Хайнца Линге: его зоркий глаз в «Вервольфе» приглядывал только за апартаментами фю-рера, забота о гостях перекладывалась на эсэсовское под-разделение «персонального обслуживания», выполнявшее свои обязанности с ленцой.

Ага, до меня здесь ночевал какой-то военный, под столи-ком возле постели валяется упавшая и позабытая фотокар-точка — незнакомый майор Люфтваффе с симпатичной ба-рышней, на обороте надпись «Дорогому Курту от Ангелики. Мюнхен, 2 мая 1942». Надо будет передать Линге, пускай отыщет владельца: человеку наверняка дорог этот снимок.

Другой на моем месте принялся бы скандалить, но я ограничился кратким внушением дежурившему по кор-пусу гауптшарфюреру, получил извинения и всё требуемое. Гитлер ждет меня к половине восьмого вечера, а сейчас только шесть. Времени вполне достаточно для того, чтобы расслабиться и принять ванну.

Сегодня в повестке дня должны стоять вопросы произ-водства бронетехники, вместе со мной из Берлина приле-тел генерал-полковник Гейнц Гудериан — из-за конфликта

336

с фельдмаршалом фон Клюге прошлым декабрем его пере-вели в резерв главного командования. На участии в пред-стоящем разговоре Гудериана, попавшего в немилость, настояли я и Фромм, а рейхсканцлер (к моему удивлению) не стал противиться — полагаю, вновь сыграла свою роль переменчивость настроения фюрера.

Он мог неделями и месяцами злиться на проштрафив-шегося военного или чиновника, а затем вдруг приглашал к себе, вел учтивую беседу и возвращал к работе в прежней должности, а то и с повышением. Довольно непоследова-тельная кадровая политика, но таков стиль Гитлера, все давно привыкли.

Генерал-полковник, известный невозможно строптивым нравом, «проштрафившимся» себя вовсе не считал, и дело состояло даже не в столкновении с Клюге, обвинившим его в неисполнении приказов и дезинформировании коман-дования, что повлекло отставку Гудериана под Рождество 1941 года. Это был только повод.

Я хорошо знал подоплеку из позднейших разговоров с Гитлером: «Быстрый Гейнц», со свойственной ему пря-мотой, заявил фюреру, что главное командование вермах-та не способно руководить современной войной. Вот так, без обиняков. В ОКВ-ОКХ необходимо назначить офицеров, имеющих фронтовой опыт, особенно в условиях русской зимы. Они и должны принимать важнейшие решения, а не паркетные шаркуны в аксельбантах, никогда не показы-вающиеся на передовой. Иначе существующие проблемы только усугубятся.

Гитлеру, разумеется, показалось, что это резкое заявле-ние является покушением на его авторитет — главноко-мандующий, по мнению Гудериана, не способен подобрать толковых штабистов?! Это неслыханно!

Последствия известны. Генерал-полковник восемь месяцев оставался вне

строя, но о Гудериане не забыли: наш общий знакомец


337

обергруппенфюрер Зепп Дитрих открыто выразил ему свою поддержку, а я по совету Фридриха Фромма при-влек ведущего танкиста-практика консультантом по тан-костроению. Сработались мы моментально, особенно полезны были его советы в вопросе развертывания про-изводства новейших тяжелых танков Pz.Kpfw VI «Тигр», которые мы готовились запустить в крупную серию в са-мое ближайшее время.

Что ж, прекрасно, я заполучил исключительно компе-тентного специалиста, а о чем недоброжелатели шепчутся за моей спиной, меня волновало в самую последнюю оче-редь. Открытые намеки Бормана о «недоверии», которое фюрер испытывает к Гудериану, демонстративно игнори-ровались. Мне по-прежнему было позволено многое, и я беззастенчиво пользовался этим преимуществом.

...Если мероприятие официальное и протокольное, то ни о каком гражданском костюме речи не идет: придется явиться к фюреру в униформе «Организации Тодта», хотя моя жена неоднократно говорила, что китель господину рейхсминистру Шпееру подходит как корове фартук. Смеш-но смотрится, военной выправки никакой, и нет забавнее зрелища, чем сутулящийся штатский архитектор, напялив-ший мундир. Я Маргарете не возражал, всё верно.

Вновь и опять собирается «узкий круг» — по моим на-блюдениям, Гитлер начал уставать от «шпееровских на-бегов», как он именовал возглавляемые мною делегации различных технических специалистов, частенько появляю-щиеся в ставке, но к обсуждениям новой военной техники фюрер пока не охладел.

Приглашены Карл Отто Заур, доставшийся в наследство от доктора Тодта мой заместитель по министерству, мини-стериаль-директор Ксавьер Дорш, главный инженер фирмы «Хеншель Верке» Эрвин Адерс. Гудериан, конечно же — или в качестве «неизбежного зла» под крылышком добренького министра Шпеера, или, наоборот, рейхсканцлер простил

338

генерал-полковника за прошлогоднюю историю и готов выслушать его мнение.

Я прибыл к дому Гитлера за двадцать минут до начала. Бункер «Верфольфа» тесный и сырой, фюрер здесь часто простужается, оттого предпочтение отдается наземным со-оружениям — сентябрь теплый, сегодня воздух прогрелся до плюс двадцати трех. Окна открыты, только проемы за-дернуты слегка пожелтевшими легкими занавесками, кото-рые на моей памяти отроду не оправляли в прачечную. Еще один симптом того, что винницкую «главную квартиру» считают временной.

Зашел не с «парадного» крыльца, где принимали осталь-ных визитеров, а со стороны дворика, эта привилегия за мной сохранилась.

— Хайль, мой фюрер! Рейхсканцлер Германии сидел на веранде, в плетеном

кресле с авиационным журналом «Адлер» в руках. На сто-лике — надо же! — свежий британский «Панч», чашка с зе-леным чаем и тарелка кремовых бисквитов. Гитлер любит сладкое.

Позади кресла, в двух метрах, статуей замер делано-ску-чающий оберштурмбаннфюрер Линге. Чуть кивнул мне в знак приветствия.

— Шпеер? — фюрер отвлекся от чтения, снял очки, сунул в нагрудный карман френча. Поднялся, протянул руку. — Здравствуйте, здравствуйте. Зачастили в гости. А мне, пред-ставьте, здесь совсем не нравится. Очень нездоровое место, постоянный кашель... Но я обязан находиться как можно ближе к фронту! Присаживайтесь, времени у нас пока пре-достаточно! Как ваш новорожденный?

Все-таки он умеет быть необычайно обходительным. При любом визите Гитлер непременно осведомляется о здоро-вье Маргарет и младшего сына, в июне послал моей жене огромную корзину цветов в клинику «Шарите» и открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления.


339

Зная фюрера почти девять лет, могу уверенно сказать, что это не позерство, не обязательная церемониальная вежливость, а присущая ему искренность, пускай и про-являющаяся крайне редко, а с началом войны и вовсе на-чавшая исчезать. Он боится, что такого рода жесты расце-нят как ненужную сентиментальность, которая в условиях «грандиозной борьбы», развернувшейся на планете, будет выглядеть пускай и мимолетным, незаметным, но проявле-нием слабости.

Оставаться «человеком без маски» фюрер теперь не мо-жет себе позволить, и боюсь, что маски начали навсегда за-мещать живого человека. Только в общении наедине в нем еще мелькают отстветы того Адольфа Гитлера, с которым мы когда-то обсуждали восхитительные архитектурные проекты, его мечту и цель жизни...

Непринужденно поболтали о всяких милых пустяках. Новая итальянская кинокомедия «Гарибальдиец в мона-стыре» слишком вульгарна. Потсдамская студия UFA нача-ла съемки третьего в истории Германии полнометражного цветного фильма «Мюнхгаузен» с блистательными Гансом Альберсом и Мариной фон Дитмар в главных ролях — док-тор Геббельс привозил в ставку пленки с уже отснятыми эпизодами, впечатления самые положительные, звездный состав!

Шпеер, кстати, посмотрите на семнадцатую страницу «Панча», он лежит на столике — там карикатура на вас, по-моему, очень смешно!

Я едва не закашлялся. Кажется, английский юмористиче-ский журнал оказался в распоряжении Гитлера отнюдь не случайно. Дата выпуска 6 сентября, статья в «Таймс» появи-лась утром 7-го, выпуски «Панча» как раз успели развезти подписчикам. Интересно.

Карикатура неплохая, споров нет. Я нарисован очень похоже, художник-график несомненно ознакомился с мо-ими фотопортретами. Обстановка деревенской токарной

340

мастерской, станок на заднем плане, озадаченный министр Шпеер с огромным напильником в руках стоит перед тиска-ми, в которых зажат миниатюрный танк Pz.Kpfw IV. Под но-гами в куче мусора валяются устаревшие модели — 38(t), Pz.Kpfw I и так далее.

Подпись: «Выиграть войну мы можем только тем воору-жением, которое у нас есть в данный момент, а не тем, ко-торое появится в будущем году».

«Таймс». Слово в слово. В два распахнутых окна мастерской таращатся прири-

сованными умильными глазками русский Т-34 и англий-ский «Черчилль», направившие на меня стволы башенных орудий.

— По-моему, очень подходяще к теме сегодняшней встре-чи, — весело сказал Гитлер. — Альберт, не смущайтесь, вы же отлично знаете, в каком виде бритты изображают меня! Глупо обижаться на пропаганду противника!

«Альберт, — заметил я. — Он назвал меня по имени, что означает предельную доверительность. Не �господин Шпеер”, не �доктор” или �профессор”, не �министр Шпе-ер”. То, что фюрер читал статью, очевидно. Однако реак-ция именно такая, как я и предполагал, — �пропаганда”, которой не следует верить. И он решил меня подбодрить. Прекрасно!»

— Время, мой фюрер, — послышался вкрадчивый голос Хайнца Линге. — Осталось пять минут.

Гитлер никогда не носил наручных или карманных ча-сов — первые он считал неудобными и сжимающими запя-стье. Карманные же были признаками презираемых буржу-азности и мещанства. Функции хронометра и будильника исправно выполнял камердинер.

— Идемте, Шпеер, — рейхсканцлер кивнул в сторону двери с веранды в дом. — Точность — вежливость королей?

— ...И долг всех добрых людей, — закончил я знамени-тую фразу Луи XIV, зная, что фюреру нравится именно ее


341

342

завершение, о котором постоянно забывают. — Я могу спросить?

— Конечно. — Ваше отношение к генерал-полковнику Гудериану по-

сле известных событий...— Оставьте, — перебил Гитлер, чуть скривившись, —

В данный момент мне достаточно того, что вы его рекомен-довали. Возмутительно нагл, но много знает.

Я сразу понял — не простил. Лишь пошел на очередную уступку мне лично.

* * *«Быстрый Гейнц» подтвердил реноме невоспитанного

смутьяна, но, по счастью, высказался не во время четы-рехчасового совещания (генерал старался отмалчиваться, и лишь в самые острые моменты дискуссии вступал в раз-говор), а поздно вечером, когда мы втроем, — я, Фридрих Фромм и сам Гудериан, — собрались в комнатке гостевого дома, взбодриться глоточком «Раймона Раньо», привезен-ного мною из недавней поездки в Париж.

— Это же безумие! — на просьбы говорить потише Гу-дериан не обращал внимания. — Отправлять новейшую секретную технику на второстепенный участок фронта, вдобавок абсолютно не подходящий для применения тя-желых танков! Я бы еще допустил их участие в операци-ях под Сталинградом, на плацдармах у Волги, но только не в чертовых финских болотах! Шпеер, я понимаю, по-влиять на его решение вы не в состоянии, однако нельзя ли... — тут генерал-полковник все-таки понизил голос, — Нельзя ли как-нибудь... э-э... приостановить выполнение приказа?

— Называя вещи своими именами, саботировать, — Фромм, как всегда, за словом в карман не лез. — Маши-ны переданы военным, да, но Министерство вооруже-ний способно в любой момент отозвать их с передовой.


343

Предположим, по причине выявленных технологических недостатков, не так ли?

— Недостатков хватает, — я кивнул. — Это тема перво-степенной важности, держу на постоянном контроле. Отче-ты по эксплуатации танков под Ленинградом ложатся мне на стол ежедневно. Трансмиссия, двигатели, всё недорабо-тано! Пожалуй, отзыв возможен, но каков риск? Вы должны это твердо осознавать, господа.

Речь шла о перспективной модели Sd.Kfz.181 «Тигр», ко-торой мое министерство вплотную занималось с ранней весны, когда был окончательно утвержден проект тяжелого танка прорыва от фирмы «Хеншель» — буквально сейчас, в эти самые дни намечалось впервые отправить в бой не-сколько машин, прошедшим августом собранных на заводе в Касселе.

Обстановка под Ленинградом складывалось непростая, русские вели наступление с востока на оборонительные по-зиции нашей 18-й армии, продавив фронт почти на десять километров и угрожая прорвать кольцо окружения вокруг города, и это несмотря на то, что группу армий «Север» в июле усилили частями резерва 11-й армии, исходно пред-назначенными для поддержки наступления на Сталинград.

В ставке понимали серьезность положения, и Гитлер, как обычно экспромтом, предложил направить в район русско-го наступления готовые «Тигры». Да, машин всего шесть, но, как три недели назад заявил фюрер: «...С ними ничего не может случиться! Они неуязвимы и могут разбить лю-бое танковое наступление противника»*. Осторожные воз-ражения фронтовых генералов о том, что «Тигры» вряд ли устоят против тяжелой артиллерии противника или масси-рованной атаки силами, допустим, танкового полка, были отметены — ничего равного этой машине нет!

*Из стенограммы обсуждения операции с кодовым названием «Нордлихт» («Северное сияние») от 23 августа 1942 года.

344

Я получил недвусмысленный приказ: как можно скорее «отгрузить» готовые образцы 501-му и 502-му тяжелым танковым батальонам, в мае этого года переформирован-ным в Эрфурте специально под новую технику из тяжелых рот истребителей танков. Предложение дождаться, когда промышленность выпустит еще хотя бы двадцать—трид-цать «Тигров» для качественного усиления боевых частей, не прошло, как я ни бился.

В итоге «Тигры» отправились железной дорогой в распо-ряжение группы армий «Север». Причем, как водится, не обошлось без глупейших накладок. «Хеншель» фирма в ос-новном вагоностроительная, один из крупнейших в Европе поставщиков железнодорожного оборудования, паровозов и платформ. Но и здесь проявилась ужасающая несогласо-ванность между гражданским и военным производством, каковая привела к очередному конфузу — в июне выясни-лось, что танк попросту не влезал ни на одну из серийно вы-пускаемых транспортных платформ «Хеншеля», ни по мас-се, ни по размеру. В Рейхе не оказалось ни единого вагона, способного перевозить груз в 60 тонн!

Мне пришлось срочно вмешаться и устроить нагоняй инженерам корпорации, целиком поглощенным техниче-скими аспектами своего танка и напрочь позабывшим об ограничениях, налагаемых железнодорожной инфраструк-турой. Новая шестиосная платформа SSyms была спроекти-рована и изготовлена прямо-таки в рекордный срок, но вот незадача — теперь забыли о железнодорожном габарите, изменить который можно только перешивкой колеи, рас-ширением тоннелей, радиусов поворота пути и в итоге зако-номерным банкротством Германии на следующий же день.

Тут я впервые за время министерства сорвался и пригро-зил, что если немедленно, — то есть завтра, а лучше сегодня к вечеру! — выход найден не будет, последуют самые пе-чальные для конструкторов и руководства «Хеншель» вы-воды. Попросту я мог нажаловаться Рейнхарду Гейдриху,


345

способному пустить в ход репрессивный аппарат. Как след-ствие, кое-кто провел бы незабываемый отпуск в Дахау.

Надоело, честное слово! Это война, а не загородная про-гулка с пикником!

К моему безмерному удивлению, решение предоставили спустя несколько часов: для соответствия габаритам придется снимать с шасси танков внешние катки и во время транспор-тировки использовать узкие гусеницы в 520 миллиметров. Что, само собой, повлекло новые расходы — металл, рабочее время, загруженность станков, — но делать было нечего.

Когда я рассказал о бурных событиях, развивавшихся ле-том вокруг платформ для «Тигров», Гудериану, опальный генерал-полковник не знал, смеяться ему или плакать. За-метил только «Везде у нас так!» и посетовал на типично германское пренебрежение всем, что не входит в зону от-ветственности одного конкретного исполнителя, будь это примитивный стрелочник или конструкторский коллек-тив. Ну и отсутствие внятного технического задания со сто-роны заказчика, обязанного предусмотреть логистические габариты, тоже сыграло немаловажную роль.

Имя непосредственного заказчика мы отлично знали — Адольф Гитлер. На совещании в штабе командования су-хопутными войсками Германии 26 мая 1941 года именно фюрер настоял на концепции тяжелого танка.

— ...Много они там навоюют! — продолжал возмущаться Гудериан, вымеряя комнату шагами, вправо-влево, вправо-влево. Будто хищник, запертый в клетке. — А вы, Шпеер, все-таки не рискуйте, я глупость посоветовал! Отзыв техни-ки могут расценить как вредительство*, и тогда вас ничто не спасет!

*В уголовном праве Германии с 1939 года существовало понятие «вредительства» (Volksschädling), практически полностью соответствующее аналогичной статье 58 (пункты 7, 9, 14) УК СССР. Наказание — до 15 лет заключения и вплоть до высшей меры.

346

— Придумаю что-нибудь, — легкомысленно отозвался я. — Жаль, очень жаль, что сегодня не удалось протолкнуть вашу идею!

— Идею?! — «Быстрый Гейнц», судя по выражению лица, едва не сплюнул прямо на пол, но вовремя одумался и спу-стил камнепад таких замысловатых словечек, что генерал Фромм закашлялся и посмотрел на меня, будто извиняясь. Не уверен, что подобную лексику и в штрафном батальоне услышишь. — Кому нужны эти идеи? Ему?! К дьяволу!

Гудериан, едва став внештатным консультантом Ми-нистерства вооружений, однажды высказал мысль, пока-завшуюся мне более чем разумной: тяжелые танки — это, безусловно, прекрасно, но теряется основной смысл су-ществования бронетанковых войск — по большому счету, «Тигр» — это всего лишь орудие противотанковой оборо-ны! Обороны, понимаете? Тогда как танки предназначены для ведения решительного наступления!

Не проще ли будет максимально нарастить выпуск отлич-но зарекомендовавших себя Pz.Kpfw IV, давно избавивших-ся от «детских болезней»? Налаженные технологические цепочки, простота производства и ремонта, невысокая тру-доемкость, низкая средняя цена — 110–115 тысяч рейхсма-рок против расчетных 250–270 тысяч за одного «Тигра». Нам требуется массовый танк, пускай и не обладающий репутацией «чудо-оружия»! «Тигр» должен остаться лишь машиной качественного усиления, не более!

Сегодня я вновь пытался донести эти соображения до фюрера, но тот непоколебимо стоял на своем: планиро-вание неизменно, армия должна получить 265 «Тигров» с длинноствольным 8,8-сантиметровым орудием. А чтобы освободить производственные мощности, следует прекра-тить выпуск Pz.Kpfw III. Новым Pz.Kpfw IV усилить лобо-вую броню. Этого достаточно. Надеюсь, ни у кого нет воз-ражений?

Возразишь тут, как же.


347

— Декларирован переход к обороне, — завершил свой эмоциональный спич генерал-полковник. — Подтекст оз-вученных решений именно таков. Теперь остается гадать, когда большевики и англо-американцы окажутся в Берли-не. Мой прогноз — 1947 год в наилучшем для нас случае.

— Что же вы, право? — Фромм тяжко вздохнул. — На фоне успехов в районе Сталинграда и на Кавказе?

— Видимых успехов, не более того, — сухо ответил Гу-дериан. — Сталинград до сих пор не взят. Рихард Руофф и фон Клейст топчутся под Новороссийском и Моздоком, но дальше продвинуться не в состоянии. Пат, господа. Пе-рерастянутые коммуникации, ударной силы — танков! — не хватает, войска выдохлись, резервы отсутствуют. Если мы удержим эти позиции — прекрасно, а если нет? Думаю, я больше не вернусь на службу. Не хочу в этом участвовать.

С тем генерал-полковник, даже не попрощавшись, бы-стрым шагом вышел в коридор. Хлопнул дверью.

— Резок, но хотя бы предпочитает говорить правду, — снова вздохнул Фридрих Фромм. — Знаете, господин Шпе-ер, недавно Гудериан получил телеграмму от Эрвина Ромме-ля с предложением заменить его в качестве командующего в Африке из-за болезни фельдмаршала. Что вы думаете? От-казался. Да и фюрер не одобрил. Мы теряем хороших опыт-ных командиров, господин рейхсминистр. Фон Рунштедт отстранен с переводом на Запад, а еще Гёпнер, фон Лееб, генералы Ферстер и Кюблер... Мне это не нравится.

Я предпочел воздержаться от комментариев — кадро-вые перестановки в армии и «чистка» после неудач зимы с 1941 на 1942 год касались меня в последнюю очередь, од-нако нервная обстановка в военном руководстве не могла не настораживать.

— Обойдется, — без всякой уверенности сказал я. — Ска-жите, Фромм, как мне лучше попасть отсюда в Киев? Авто-мобиль? Не так уж и далеко, всего двести пятьдесят кило-метров...

348

— Вы рассудок потеряли? — генерал-полковник и впрямь посмотрел на меня, будто на умалишенного. — В прошлом году такая поездка без вооруженной охраны еще могла ока-заться безопасной, но сейчас Украина кишит партизанами! Наши осткомиссары постарались, население озлоблено. Только самолет! В крайнем случае, поезд через Казатин и Фастов с потерей времени: железные дороги остаются перегруженными.

— Хорошо, — согласился я. — Благодарю за компанию, господин Фромм. Увидимся в Берлине через три дня...

* * * В нынешнем году я был в России шесть раз, сентябрь-

ский приезд — седьмой. Обычно визит ограничивался не-сколькими днями, осмотром трофейной техники и обяза-тельным докладом в ставке. Два месяца назад доехал до Днепропетровска, произведшего, в отличие от февраля, благоприятное впечатление: город отчасти привели в поря-док, много зелени по берегам реки, следы боевых действий куда менее заметны, чем зимой.

По совету Фридриха Фромма в Киев я отправился самоле-том. Базу для курьерской эскадрильи соорудили к северу от «Вервольфа», в Калиновке, рядом с которой разместилась ставка Германа Геринга «Штрайнбух», где рейхсмаршал бы-вал только наездами. «Полевую» жизнь он не любил, считая ее некомфортной и утомительной, но добротное бетониро-ванное летное поле построить не преминул, облагообразив брошенный русскими в 1941 году грунтовый аэродром.

Зная, что лететь всего ничего, Герхард Найн не стал поднимать самолет на большую высоту. Появление в этом секторе истребителей противника невозможно a priori, до линии фронта сотни километров, а у партизан, орудующих в украинских лесах, средств ПВО, к счастью, нет и быть не может. «Кондор» спокойно шел на полутора тысячах, давая возможность немногочисленным пассажирам полюбовать-


349

ся осенними пейзажами, а через сорок пять минут призем-лился на построенной еще перед войной полосе у Поста-Во-лынского, откуда до центра города было меньше получаса езды на автомобиле.

По прибытии Ксавьер Дорш и трое сотрудников мини-стерского секретариата отправились в гостиницу, а я ока-зался под опекой гауптштурмфюрера Герберта Вагница, от-лично знакомого мне по поездке в Прагу. Рядом с местом водителя окрашенного в фельдграу «Опель Капитана» вос-седал неприятный тип в штатском: холодно-отчужденное бледное лицо, угреватый нос и колючий взгляд.

— Не обращайте внимания, — усмехнулся Вагниц, про-следив мой взгляд. Адъютант Гейдриха встретил меня у са-молета, едва подали лесенку. — Местная полиция безопас-ности, таковы правила. Рожа отвратная, но отлично знает город и хорошо стреляет.

— Русский? — я удивленно вздернул бровь. — Что вы, господин Шпеер! Фольксдойч. Жил здесь при

большевиках, за год службы зарекомендовал себя с наилуч-шей стороны. Его фамилия Левински, так и обращайтесь. Впрочем, он неразговорчив.

— Вот и прекрасно, — кивнул я, передавая саквояжик Вагницу. — Обергруппенфюрер ожидает?

— Не сейчас. Предполагалось, что вы прилетите к вечеру, в настоящий момент шеф занят. Мне приказано показать вам Киев. Правда, экскурсовод из меня не получится, а добиться разъяснений у господина Левински будет еще сложнее.

— Тогда давайте просто кататься. — Если вы голодны, можем отправиться в ресторан «Им

Дойчен хаус» или открытое кафе над Днепром, погода сол-нечная, отличный вид...

— По дороге решим. Едем. — Для начала — в цитадель. «Цитаделью» Вагниц назвал тысячелетний монастырь

на обрывистых холмах по западному берегу Днепра,

350

обнесенный крепостной стеной при царе Петре — этот комплекс в обязательном порядке изучается всеми архи-текторами, как образец зодчества эпохи Комнинов. Я пред-полагал, что именно там увижу: один из древнейших хра-мов был разрушен взрывом почти год назад, официальная пропаганда уверяла, что подорвали Успенский собор крас-ные, но доктор Геббельс как-то рассказал мне, что это был прямой приказ рейхскомиссара Эриха Коха.

«Он просто бескультурная скотина! — непритворно воз-мущался Геббельс. — Хорошо, пускай спецштаб Альфреда Розенберга вывез из Киево-Печерского монастыря ценно-сти, мы обязаны их спасти и укрыть во время войны! Но зачем было уничтожать византийскую церковь, построен-ную еще при императоре Алексее Комнине византийскими же архитекторами? Кох оправдывался “идеологическими причинами” — пассаж совершенно невразумительный, тем более что “идеологическим центром” русских собор не яв-лялся со времен большевистской революции! Монахов ком-мунисты изгнали, а там устроили антирелигиозный музей! Это то же самое, что взорвать Парфенон, римского Святого Петра или Софию в Константинополе! Свинья!»

Доктора Геббельса можно понять — гауляйтер Восточ-ной Пруссии и рейхскомиссар Украины даже среди «старых борцов» выделялся неуемностью и фанатичным усердием в проведении «восточной политики». По части роскоши он едва не перещеголял Германа Геринга, и пускай взять эту недостижимую высоту не удалось, Кох удовлетворился огромными земельными владениями, полудесятком зам-ков и страстью к коллекционированию всего, до чего мог дотянуться.

При этом сам фюрер называл Эриха Коха человеком «малообразованным и не способным ценить прекрас-ное» — в устах Гитлера это было не самой лицеприятной характеристикой, поскольку до недавнего времени в Рей-хе эстетика тщательно культивировалась и прослыть


351

352

неотесанным грубым мужланом среди высшего руковод-ства считалось чем-то абсолютно неприемлимым.

Говоря напрямую, убедительное большинство партий-ных кадров таковыми мужланами и являлось, но, по край-ней мере, не предъявляло претензий на высокую образо-ванность, подобно Коху. Помню, его однажды вселюдно высмеял Геринг (при всех недостатках, рейхсмаршал от-лично разбирался в искусстве), когда на выставке фламанд-ских художников в Потсдаме гауляйтер начал с пафосом рассуждать о творчестве Яна ван Эйка, при этом указывая на картины Рогира ван дер Вейдена и спутав живопись XV века с образцами века XVI.

Результаты его деятельности в Киеве я оценил в пол-ной мере, побродив возле развалин Успенского собора. Груды битого кирпича и щебенки, уцелел только юго-восточный придел апостола Иоанна под темно-зеленым куполом-луковицей. На остатках стен потемневшие от сырости фрески, под ногами осколки мозаики и алтарной резьбы. Следы пожара на соседних зданиях — барочный архиепископский дом, типография, Трапезная церковь. Я неоднократно видел Печерский монастырь на снимках и архитектурных планах, сегодня от него осталась лишь тень, обожженный скелет, над которым главенствовала стометровая Великая колокольня, тоже поврежденная взрывом.

Как и в Прагербурге, в Киевской цитадели опасаться было некого — германские власти разрешили снова открыть мо-настырь во главе с архиепископом, но только в «нижней» части, где располагались пещеры, использовавшиеся мона-хами еще девятьсот лет назад. «Верхнюю» террасу заняли полевая жандармерия и айнзатцкоманда СС, кое-где торчат стволы зенитных орудий FlaK-88 — охраняемая военная зона. Спасибо Вагницу, он предусмотрительно обеспечил меня спецпропуском за подписью военного коменданта и штадткомиссара.


353

— В город? — осведомился гауптштурмфюрер, когда я вернулся к машине. — У нас еще примерно сорок минут. Смотреть в центре не на что — большевики при отступле-нии взорвали почти все здания на Эйхгорнштрассе, основ-ной магистрали Киева. Выгорело несколько кварталов, восстанавливать их до окончания войны нет смысла, да и заниматься этим некому.

— Может быть, Софийский собор? — неуверенно сказал я, подсознательно ожидая, что и этого памятника XI века теперь не существует.

— Замечательно! — Вагниц просиял. — Он прямо на Владимирской, нам не придется никуда спешить, штаб-квартира полиции безопасности в двух шагах!

Опасения оказались напрасны — София стояла там, где и положено. Затем прогулялись по окрестным улицам, Рыльскому и Стрелецкой. Гауптштурмфюрер шел рядом со мной, неприветливый господин Левински чуть позади, зыркая на прохожих своими бесцветными маленькими глазками.

Киев выглядел неухоженным и провинциальным в самом дурном смысле этого слова — фасады давно не подновля-лись, за скверами никто не следил, много мусора и палой осенней листвы. Никакого сравнения с благоденствующей Прагой. Украинская вспомогательная полиция в черных шинелях, набранная из местных жителей, неопрятна и за-искивающа: я одет в гражданское, плащ и шляпа, отчего подобострастных козыряний удостаивался только Герберт Вагниц, как офицер в форме СС.

Витрины редких магазинов оформлены изумительно безвкусно, я задержался перед одной, чтобы оценить набор выцветших дамских шляпок, вышедших из моды, кажется, еще в 1938 году. Экзотика, ни дать ни взять.

Чумазые мальчишки — чистильщики обуви. В Германии я таких не видел с середины тридцатых годов. Закутанная в платок старуха, торгующая — поштучно! — луковицами

354

и головками чеснока за оккупационные марки. Постоянно слышна немецкая речь, в Киеве полным-полно подданных Рейха, работающих в самых разных сферах: Осткомиссари-ат, снабжение армии, торговля.

Очень много военных, начиная от выздоравливающих раненых и заканчивая классическими «тыловыми крыса-ми» — вот, например, шествует располневший кригссе-кретарь, явно чиновник комендатуры, за ним великовоз-растная украинская девица с корзинкой, наполненной покупками: прислуга.

— Пора возвращаться, господин Шпеер, — тихо подска-зал Вагниц. Обернулся. — Левински, как быстрее? Налево?

Левински кивнул. Я впервые услышал его голос:— Так точно. Рейтарштрассе. Прямиком к управлению,

я потом заберу машину от Софии и принесу саквояж госпо-дина министра...

Мы вышли прямиком к монументальному серому с ру-стованным основанием зданию в четыре этажа. Четырех-колонный портик по центру — с первого взгляда определя-лось, что оно исходно задумывалось как административное, в стиле позднего ренессанса. В любом городе Германии можно встретить его близнецов, выстроенных при кайзе-ре Вильгельме: массивные наличники над окнами, строгие дорические колонны, вальмовая мансардная крыша с за-ломами, треугольный фронтон. Никаких излишеств, такие здания обречены символизировать государственную мощь, а оттого всегда выглядят тоскливыми и мрачными*.

— Киевское гестапо и территориальные подразделения РСХА, — Вагниц указал на огромные деревянные двери главного входа. Двое часовых в форме СС, над ними им-перский флаг, хакенкройцфане. Причем флагшток остал-

*Здание Земской управы по адресу Владимирская (ранее Короленко), д. 33 построено в 1913—1914 гг, окончательно закончено в 1924—1928 гг. Сохранилось до сих пор, сейчас там располагается СБУ Украины.


355

ся старый, советский, с серпом и молотом на навершии: почему-то никто не додумался его поменять. — Наверху прекрасные комнаты для гостей, вы можете там спокойно переночевать.

— Я подумаю, — пришлось уклониться от прямого отве-та. — Сколько на часах?

— Без десяти пять. Обергруппенфюрер Гейдрих как раз должен освободиться. Прошу за мной, ваше превосходи-тельство.

* * *

Изнутри резиденция полиции безопасности выглядела ничуть не гостеприимнее, голая рациональность. Вести-бюль перекрыт сомкнутым сводом с распалубками, опи-рающимися на колонны квадратного сечения. Помпезная парадная лестница, длинные холодные коридоры с высоки-ми потолками и паркетным полом, выстеленным потертой темно-малиновой дорожкой, видимо, унаследованной от прежних хозяев.

Вагниц объяснил, что до войны здесь квартировал НКВД, отчего германским властям не пришлось решать бытовые вопросы — есть всё необходимое, от внутренней тюрьмы до котельной, гаража и кухни, снабжавшей заключенных и персонал. Очень удобно.

Поднялись на третий этаж, свернули налево. Если не счи-тать поста охраны внизу, по пути встретились только два человека: пожилой чиновник в пенсне и с папочкой под мышкой да очень спешивший куда-то армейский офицер в майорском чине. Незаметно, чтобы работа здесь бурли-ла. Наверное, к лучшему, по принципу идеального государ-ства, изложенному Платоном, «сословие стражей» должно бездействовать, не теряя, однако, бдительности.

— Сюда, — шепнул Вагниц. Открыл дверь, за которой располагалась комната секретаря. Сидевший за столом ун-терштурмфюрер вскочил и отсалютовал.

356

— Хайль Гитлер! — Хайль, — коротко отозвался я, подивившись на черную

униформу альгемайне-СС с единственным погоном «шуль-тершнюр». В Германии такой китель нынче почти не уви-дишь. Провинция...

— Заходите же, — Рейнхард Гейдрих поднялся мне на-встречу. — Прошу простить, условия походные. Счел обя-занным заказать горячий обед, доставят через сорок минут. Вагниц, можете нас оставить. Меня нет ни для кого, вклю-чая рейхсфюрера, если он внезапно решит позвонить.

Гейдрих занял колоссальный кабинет, вне всяких сомне-ний до войны принадлежавший очень высокопоставленно-му комиссару, возможно, даже министру тайной полиции, или как у русских называется такая должность? Необъят-ный рабочий стол под сукном. Отделка стен под красный гранит, лепной потолок, старинная люстра. По стенам све-тильники необычной факельной формы, установленные на пилонах.

Возле окон, выводящих на Владимирскую, несколько псевдоантичных кресел с золотистой обивкой и овальный изразцовый столик. За ним мы и расположились.

— Почему именно Киев? — сразу спросил я.— Вы в столице слишком заняты, а кроме того, застать

вас в Берлине практически невозможно, — развел руками Гейдрих. — Равно как и меня, впрочем.

Я отметил, что обергруппенфюрер похудел, тени под гла-зами. Взгляд тоже изменился, из безмятежно-уверенного стал пронизывающим и беспокойным. Похоже, Гейдрих со-вершенно не высыпается и работает на износ.

— Здесь удобнее, — продолжил он. — Гарантия от лиш-них ушей и взглядов, а нам найдется о чем поговорить на-едине, господин Шпеер. Как живется в ставке?

— Скучно, — мне удалось не раздумывая подобрать наи-более верное и емкое определение размеренному бытию в Виннице. — Совещания, заседания, оперативные карты,


357

опять совещания... Фюрер обеспокоен обстановкой под Сталинградом, город не пал, тяжелые бои.

— Знаю, знаю, — Гейдрих поморщился. — Значит, как обычно, пустая говорильня?

— Я бы не стал утверждать так однозначно. Фронт — огромная и сложная машина, управлять которой очень не-просто.

— Ну хоть вы, Шпеер, воздержитесь от банальностей! — раздраженно воскликнул обергруппенфюрер. — Возвра-щаясь к вопросу «почему Киев?». Во-первых, вы оказались рядом, в «Вервольфе». Во-вторых, я приехал сюда... гм... убирать грязь за рейхскомиссаром. В-третьих, я хотел бы обсудить с вами вопрос, не терпящий отлагательств и на-прямую связанный с «во-вторых».

— Грязь? — недоуменно переспросил я, зацепившись за это слово. — То есть?

— Понимаете ли, — меланхолично сказал Гейдрих, — Эрих Кох с чистым сердцем полагает, будто Украина яв-ляется его личным поместьем, где рейхскомиссар может вытворять все, что душе угодно, без оглядок на общегосу-дарственные интересы. Хотите, к примеру, узнать, какова экономическая обстановка в городе? Все-таки данный во-прос непосредственно лежит в плоскости ваших професси-ональных интересов, доктор.

— Полагаю, обстановка не лучшая, — я вспомнил недав-нюю прогулку. — Можно подробнее?

— Сколько угодно. Надеюсь, поверите мне на слово, без предъявления документальных доказательств?

— Разумеется. — Правда такова: экономической жизни в Киеве нет.

Предполагается, что Украина после победы навсегда оста-нется в сфере нашего влияния, верно? План по колониза-ции, переселенцы... А куда переселяться? В лес, в поле? Промышленность парализована, видимость хоть какой-то деятельности сохраняется лишь в сфере обслуживания —

358

парикмахерские, пекарни, швейные мастерские. Консерв-ная фабрика, дрожжевой завод и элеваторы работают на нужды армии. Это что угодно, но только не экономика в общепринятом понимании! Из трехсот тридцати тысяч работоспособных, зарегистрированных в прошлом году на бирже, реально трудились только сорок тысяч, сейчас еще меньше. Затем: представители «Круппа» посещали киев-ский кабельный завод, предполагая развернуть производ-ство. И что же? Отказались, попутно вывезя остатки обо-рудования в Германию!

— Почему? — удивился я. — Смысл? Очень дешевая рабочая сила, транспортная система налажена, поставки сырья возобновимы. С коммерческой точки зрения...

— Да при чем тут коммерция? — Гейдрих посмотрел на меня озадаченно. — Неужели вы не понимаете? Стоит во-прос восстановления инфраструктуры, а это очень дорого. Причем восстановления, чего скрывать, во враждебном окружении. Здесь не Богемия, доктор, увы... Никто не же-лает связываться с «новыми землями на Востоке», и в этом центральная ошибка нашей политики.

— Постойте, — я покачал головой. — Я действительно не понимаю!

— Помните наш вечерний разговор в Паненских Брже-жанах? Тотальный дилетантизм и вопиющая некомпетент-ность? Вот достоверный портрет Эриха Коха. Полагаете, человек, закончивший двухлетний курс средней коммерче-ский школы, впоследствии железнодорожный телеграфист, способен рационально управлять владениями размером с две Франции?

— Ну как-то же у него это получается! — Как-то... — Гейдрих закатил глаза. — Как-то получа-

ется, да. При этом захлебываясь в сознании собственных очень невеликих достоинств. Я участвовал в разработке плана колонизации Восточных земель, в теории он должен частично претворяться в жизнь. По крайней мере, в райо-


359

нах Винницы, Каменец-Подольска и Житомира, где сейчас обитают около пяти с половиной миллионов коренных жи-телей... Согласно принятым решениям нежелательные в ра-совом отношении элементы должны быть переселены на восток, за Урал и замещены немецким населением. Ваше мнение, это выполнимо в настоящих условиях?

— Конечно же нет! — не раздумывая ответил я. — А Розенберг и его теплая компания по-прежнему но-

сятся с идеей начать колонизацию перечисленных обла-стей. Немедленно. Крым еще, но это маловажные детали... Предположим, около двадцати пяти процентов украин-цев подлежат германизации. Спрашивается: куда девать остальных? Четыре с лишним миллиона человек?

— К чему вы ведете, обергруппенфюрер? — К той самой «грязи», которую необходимо побыстрее

начать выметать. Не торопитесь, господин Шпеер, объясне-ния последуют. Хорошо, пускай часть населения Украины можно отправить в Германию в качестве неквалифициро-ванной рабочей силы, что и делается — о вопросе остарбай-теров вы осведомлены не хуже меня. Но это капля в море! Министерство по делам Восточных территорий настаива-ет: вопрос надо решать, график срывается, план по пере-селению этнических немцев выполнен на четыре процента. Почему так мало? А потому что жить здесь нельзя, смотрим пункт об отсутствии нормальной экономической деятель-ности. Дефицит электроэнергии, нет хороших дорог, обслу-живание сельскохозяйственной техники в лучшем случае затруднительно, а по факту нереально, в лесах бандиты. Кто сюда поедет?

— Никто, как ни пугай грозными приказами, — согла-сился я. — Тем более что отправить местных жителей «за Урал» вообще не представляется возможным. Мы пока даже не сумели выгнать русских за Волгу!

— Прекрасно, — согласился глава РСХА. — Начали осоз-навать глубину проблемы? Кох, к примеру, осознал давно и,

360

в отличие от своего коллеги в Минске гауляйтера Вильгель-ма Кубе, взялся за дело рьяно. На второй год войны у Кубе хватило ума приостановить «восточную политику», отчего Гиммлер считает его чуть ли не гуманистом.

— Что означает «рьяно»? — я по-прежнему не догадывал-ся, в чем смысл откровений Гейдриха. О происходящих на Востоке жестокостях я был наслышан, в частности от Йозе-фа Геббельса, убежденного, что крайне суровый курс, про-водимый на оккупированных землях, невероятно вредит целям пропаганды, разлагает войска и способствует усиле-нию партизан: Правобережная Украина прошлой осенью о большевистском подполье и не слышала, а год спустя леса западнее Днепра представляют нешуточную опасность!

— Население одного только Киева сократилось в три с лишним раза по сравнению с довоенным, оценивавшимся нами в девятьсот с небольшим тысяч. Большевики эваку-ировали около трехсот тридцати тысяч человек, перепись населения, проведенная германскими властями в апреле этого года, указывает на триста пятьдесят две тысячи, это подтверждено документально. На работу в Германию, по данным на 1 сентября, отправлено примерно пятьдесят. Итого семьсот тридцать, с допущениями в большую или меньшую сторону. Куда пропали сто семьдесят тысяч?

— Ну-у... — протянул я. — Естественная убыль, многие могли уехать в деревни, где сытнее, чем в городе, погибли во время боев, полицейские репрессии против коммуни-стов и пособников.

— Хорошо, списываем еще двадцать, не более, — согла-сился Гейдрих. — Остается сто пятьдесят, которые никак не оправдаешь «естественной убылью». Хотите знать, где они?

— Не уверен, — после паузы сказал я, начав осознавать, о чем толкует собеседник. Тихие разговоры в Берлине ходи-ли, но я полагал слухи преувеличенными и недостоверными.

— Эрих Кох отличный исполнитель, — обергруппенфю-рер встал, подошел к рабочему столу, извлек из верхнего


361

ящика стопку фотографий и машинописные бумаги. Вер-нулся. — Талант исполнителя состоит в том, чтобы реализо-вывать предписанное, а то и невысказанное, но желаемое начальством, на практике. При этом ничуть не задумыва-ясь. Никаких эмоций, рефлексии и мыслей о последствиях. У рейхскомиссара это получается безупречно. Где потеряв-шиеся сто пятьдесят тысяч человек из общего населения Киева? Вот здесь...

Он остановился справа от моего кресла и аккуратно вы-ложил на столик первую карточку. За ней вторую. Третью.

— ...И здесь. И еще вот здесь. Вот тут тоже. Снимать эк-зекуции и их результаты категорически запрещено, но мно-гие нарушают приказ, приходится конфисковывать фото-графии и пленки...

— Прекратите, — взмолился я. Под грудиной сжался мерзкий тошнотный комок. — Что это за ужас?

— Это часть масштабнейшего государственного проек-та, за реализацию которого в значительной мере отвечаю и я, господин рейхсминистр, — ровным тоном ответил Гейдрих. — А по большому счету и вы, как член правитель-ства Рейха. Помните, что я пять минут назад говорил о про-блеме восточной колонизации? Она решается и такими методами, что уж скрывать. Теперь вспомним выкладки доктора Тодта, Яльмара Шахта, ваши собственные умоза-ключения... Что произойдет с нами всеми, окажись война проиграна? А она проиграна, Шпеер, будем честны хотя бы перед самими собой.

— Повесят, и я сочту это самым благополучным исхо-дом, — мой голос дрожал. — Но... Кто? Кто приказал вытво-рять такое?! Самодеятельность Коха? Не верю! Вы только что произнесли — «исполнитель»!

— Исполнитель, — Гейдрих медленно склонил голову. — Как и я, как и многие. Не изображайте святую невинность, вы отлично знаете, без чьей санкции в нашей удивительной стране не происходит ничего. Санкция есть.

362

— Это же... Невозможно! Да, я осведомлен о «Приказе о комиссарах», однако большевики идейные и вооружен-ные противники! Но гражданское население? На снимках именно гражданские! Женщины! С детьми!

— Не только, — обергруппенфюрер говорил с невоз-можным, запредельным спокойствием. — Отдельные ка-тегории военнопленных. Все без исключения неработоспо-собные евреи, политически неблагонадежные элементы. Долго перечислять. Извините, мне необходимо отлучиться на четверть часа, можете пока изучить отчетность по под-разделениям СС на Украине, внимательно посмотрите фо-тографии, — их в пачке около пятидесяти, — а уж потом... Потом приступим к самой важной части разговора.

Рейнхард Гейдрих чеканным, будто на плацу, шагом дви-нулся в выходу из кабинета. Перед тем как открыть дверь в секретарскую, оглянулся и сказал будто невзначай:

— Кстати. Окажись вы волею случая главой кабинета ми-нистров, кого назначили бы на ключевые посты? Подумай-те. Только умоляю, никаких дилетантов!

* * *...Украина, Шталаг 339, Киев-Дарница. 68 тысяч, в основ-

ном военнопленные. Тоже Киев, концентрационный лагерь Сырец. 19 тысяч,

евреи и прочие гражданские.Особый полигон Weiberschlucht, Киев. Исходно в ве-

дении айнзатцгруппы С, приданной группе армий «Юг», в настоящий момент подчинен киевскому СД. 127 тысяч по состоянию на август 1942, спецмероприятия продол-жаются.

Богдановка, под румынской юрисдикцией. 55 тысяч, гражданские.

Шталаг 325, Лемберг. Сателлитные лагеря еще в шести населенных пунктах. В общей сложности 140 тысяч; воен-нопленные, гражданские.


363

...Отчетность налажена безупречно. Колонки, графы, имена ответственных, порядковые и итоговые цифры, ар-хивные регистрационные номера, печати. Аналогичные сводки я получаю ежедневно: танки, артиллерийские ору-дия по категориям, боеприпасы, вспомогательная техника. Да только здесь речь идет совсем об ином.

Попомнишь тут недовольство Геббельса «эксцессами на Востоке». Эксцессами. Государственным проектом, как ска-зал Гейдрих, и почему-то мне кажется, что обергруппенфю-рер не лукавил: это не частная инициатива осткомиссаров, размах чересчур велик.

Вероятно, Рейнхард Гейдрих подозревал, что я обвиню его в подлоге документальных свидетельств. Какой вме-няемый и здравомыслящий человек поверит в намерен-ное и систематическое уничтожение сотен тысяч человек, проводимое германской администрацией с самого нача-ла Восточной кампании? Часть бумаг датирована сентя-брем—октябрем 1941 года, сразу после взятия Киева. Вот и приложена кипа фотографий, подделать которые невоз-можно. Многие с поясняющими надписями на обороте, от чтения которых меня прошибал ледяной пот.

Господи боже. Если узнают на Западе... Отдельные све-дения наверняка просачиваются и к большевистскому ру-ководству, недаром в последнее время на радио зачастили опровержения «лживой красной пропаганды» и красочные рассказы о зверствах коммунистов.

— Насмотрелись? — я вздрогнул. Гейдрих вошел неза-метно. — Что-нибудь скажете?

— Нет. Сказать нечего. — Очень зря. Я вам показал вершину айсберга, а ведь

еще есть Польша, Бессарабия, Прибалтика. Глава Рейхско-миссариата Остланд Генрих Лозе докладывает, что прибал-ты отлично справляются и без непосредственного участия германских подразделений. Эстония, допустим, благода-ря поощряемым инициативам местного населения сейчас

364

вообще свободна от евреев. И не спрашивайте меня, куда они подевались. Совершенно точно не переселены за Урал... Судя по выражению вашего лица, новость не из приятных? Тем не менее вы не протестуете, не требуете немедленного разбирательства и наказания виновных, как поступил бы на вашем месте любой неосведомленный. Отчего?

— Вы же сами сказали, есть санкция, — хрипло сказал я. — Бессмысленно.

— Всегда знал, что вы очень умный человек, — обергруп-пенфюрер забрал бумаги и фотографии, вновь отправив их в стол. Щелкнул замочком. — Давайте я расширю ваш кругозор. Собственно, в Киеве я контролирую несколько иную и крайне важную операцию. Директиву о проведе-нии «Спецакции 1005» я издал еще полгода назад, в мар-те, а с конца мая она начала активно проводиться в жизнь под моим личным руководством... Не буду вдаваться в не-нужные подробности: если в двух словах, подразумевается эксгумация тел, их сожжение и последующее погребение пепла. Объем работы, как вы догадываетесь, немалый, а оправдание «Спецакции 1005» более чем правдоподоб-ное — подготовка освобожденных территорий для колони-зации.

— Вдруг какой-нибудь фермер-переселенец из Шлезвига однажды наткнется на яму с десятком-другим тысяч трупов и поднимет шум?

— Повторяю: правдоподобное оправдание, которому по-верили все, включая рейхсфюрера Гиммлера. Настоящая цель несколько сложнее. Вы не особенно удивитесь, если я скажу, что хочу жить? Долго. У меня семья.

— А это-то здесь при чем?! — едва ли не со стоном сказал я. — Мы имеем геноцид в России и неимоверное количе-ство жертв! Помните, как после Великой войны союзники хотели засудить за военные преступления Вильгельма Го-генцоллерна и его приближенных? Только благодаря коро-леве Нидерландов Вильгельмине Оранской его не выдали


365

французам! Очень сомневаюсь, что вы, я или Гиммлер най-дем убежище в Голландии, подобно бывшему кайзеру! По-сле... После этого!

— Успокойтесь и дослушайте! — прикрикнул Гейдрих. — Понимаю ваши чувства, но сейчас нет времени на эмоции. Итак. Я хочу жить. Вы тоже, все-таки пятеро детей. Равно и многие другие, осознающие, что кризис Германской им-перии на пике, и если тотчас же, немедля, не принять са-мых радикальных мер, мы окажемся на короткой дороге в никуда. В ничто, в пропасть, из которой уже не выберем-ся. Версальский договор покажется манной небесной...

— У вас есть конкретные предложения? — я наконец взял себя в руки. — Этот странный вопрос о предположи-тельном составе кабинета... Такие решения принимает фюрер!

— Фюрер, — эхом повторил Гейдрих. — Мы давали ему личную присягу, верно? «Я клянусь тебе, Адольф Гитлер, как фюреру и как канцлеру Рейха, в верности и смелости...» Присягу можно и нужно трактовать так: в сложившихся условиях нам должно хватить верности и смелости спасти фюрера.

Молчание. Мне дали время осмыслить последнюю фразу. Толкование в контексте действительно получается донель-зя широким.

— Временное отстранение от непосредственного руко-водства, — вкрадчиво сказал Рейнхард Гейдрих, выждав минуту. — Подчеркиваю, временное. Изоляция. Попутно убрать всех, кто оказывает на него неблагоприятное вли-яние. Начать мгновенно и жестко ломать устоявшуюся систему. Чистка партийного аппарата в стиле Сталина, беспощадная и решительная, нам есть чему поучиться у лидера большевиков. Дать армии возможность вести вой-ну без вмешательства... Скажем так, без вмешательства политиков: достаточно четко определить цели, которых мы хотим достигнуть в войне, но без фантазий наподобие

366

прорыва в Персию через Кавказ. Вот конкретные предло-жения.

— Вы не шутите? — я непроизвольно охнул. — Это госу-дарственная измена в дистиллированном виде!

— Неправда. Это выполнение присяги... Доктор Шпеер, я вас не неволю. Если угодно, я прямо сейчас прикажу Ваг-ницу отвезти вас на аэродром. Отдам документы и фотогра-фии, чтобы вы предъявили их фюреру и попросили объясне-ний. Если объяснения вас удовлетворят, расскажите о моем вероломстве, и мы больше никогда не увидимся. Мое дело будет рассматривать не Народный трибунал, а Высший суд СС, вас не привлекут к очным ставкам в качестве свидетеля обвинения, там своя кухня... Согласны?

— Не согласен, — отрекся я. — Мать с отцом воспитали меня в дореволюционных традициях, и я испытываю отвра-щение к доносительству. Даже в самых благих целях. Я не уйду, пока не получу внятных разъяснений!

— Извольте, — обергруппенфюрер сцепил пальцы зам-ком, опершись на них подбородком и поставив локти на столешницу. — В Вермахте существует заговор. Настоя-щий заговор против Адольфа Гитлера. Имена называть не стану, это второстепенно. Армейская оппозиция дей-ствующему режиму существовала всегда, но оставалась сравнительно безобидной: глухое ворчание в среде офи-церской элиты, осуждение партийных бюрократов и чрез-мерного усиления СС как альтернативного вермахту во-оруженного формирования и так далее. Большинство недовольных сдерживает присяга, однако есть и радика-лы, готовые действовать. Добавочно, поддержка такого рода настроений в Министерстве иностранных дел, Ми-нистерстве экономики, среди промышленников, отлично знающих, каковы перспективы... Эту информацию до се-годняшнего дня я держал исключительно для себя, не от-правляя выше: зачем? Вы первый. Нет, второй посвящен-ный. После Константина фон Нейрата, формально моего


367

непосредственного начальника по протекторату Богемия и Моравия.

— ...Готовились однажды выступить в качестве спасите-ля отчизны? — съязвил я. — Раскрыть подготовку к мятежу в подходящий момент?

— В том числе, — преспокойно согласился Гейдрих. — Это вопрос политики. Но после событий под Москвой я по-думал, что энергию армейских оппозиционеров следовало бы направить в нужную сторону и их руками спасти Герма-нию, при этом оставаясь в тени.

— Удобно, — я откинулся на спинку кресла и покачал го-ловой. — При неудаче заговора виновниками оказываются военные, при успехе — вы выходите на одну из первых ро-лей в государстве. Позвольте узнать, а кем вы себя видите в последнем случае?

— Э-э... — мне показалось, что Гейдрих чуть замет-но улыбнулся. — Рейхсфюрером, не более. Я честолюбив в меру. При том, что структуру альгемайне-СС лучше все-го будет ликвидировать как бесполезную и потенциально опасную в новых условиях. Важнейшие подразделения вы-делим в отдельные ведомства, а остальных разгоним. Оста-вим только Ваффен-СС, боевые части. Это пока лишь пред-варительные наметки, не более.

— Хорошо. А кем вы видите меня в данной схеме? — То есть как — кем? — обергруппенфюрер не мигая по-

смотрел мне в глаза. — Канцлером Германии. При ваших-то изумительных организаторских способностях и неба-нальном мышлении!

— Канцлером? — я потянул за воротничок рубашки. — Но... Как же фюрер?

— Фюрер останется фюрером. Символом. Кресло рейхс-президента резервируется за ним.

— Декоративная должность рейхспрезидента, не способ-ного принимать важные решения? A’la Пауль фон Гинден-бург?

368

— Временно, — сказал Гейдрих. — Временно. Пока мы не наведем порядок, не избавимся от паразитической пар-тийной прослойки и не отыщем способ прекратить войну с наименьшими для Германии потерями. Теперь готов вы-слушать ваши соображения, доктор Шпеер...

* * *Адольфу Гитлеру я обязан всем — стремительной

и успешной карьерой архитектора, возможностью проек-тировать и строить то, что хотелось, а не тратить время на скучнейшие частные заказы. Обязан триумфом «главного зодчего империи», чьи сооружения простоят столетиями — Цеппелинфельд, Конгрессхалле и стадион в Нюрнберге, «новая» рейхсканцелярия, множество незавершенных про-ектов, которые я хотел бы увидеть оконченными еще при своей жизни. Наконец, благодаря фюреру я стал одним из первых лиц государства, ответственным за его будущее и будущее народа Германии.

Будущее, сейчас находящееся под угрозой, — этот не-оспоримый и печальный факт за последние месяцы я осоз-нал, вероятно, куда глубже Фрица Тодта, начавшего бить тревогу одним из первых.

Выбор невелик: оставить всё как есть, продолжать рев-ностно исполнять свой долг, наблюдая при этом стреми-тельный распад и зная, что все труды напрасны, или...

Или начать активно противодействовать. Предательство? Да, все признаки измены налицо, но

дальше терпеть просто невозможно. Не под силу. В конце концов, Гейдрих предложил не самый худший выход: фюре-ра на какое-то время изолируют в ставке, уберут таких оди-озных личностей, как Мартин Борман, гауляйтер Лей или этот кошмарный Иоахим фон Риббентроп. «Ближний круг» предполагалось заменить полностью, не исключая Генриха Гиммлера — «Я не хочу больше считаться его мозгом, для мозга такое тело оскорбительно», с обычным мрачноватым


369

юмором сказал обергруппенфюрер, намекая на обидное прозвище шефа «Четыре “Х”», «Ха-ха, Ха-ха».

Технические подробности задуманного остались для меня тайной, и я отлично понимаю Рейнхарда Гейдриха: случись, что министр Шпеер ринется в «Вервольф» с докла-дом об открывшемся плане мятежа, сам руководитель РСХА или успеет бесследно исчезнуть, или покончит с собой, что-бы прикрыть остальных. Но сам факт того, что Гейдрих мне доверился, говорит о многом.

Подозрений в намеренной провокации, как в Праге, у меня сейчас не возникло — я подсознательно чувство-вал, что изложенное обергруппенфюрером чистейшая правда. И армейский комплот, равно и намеки на «обшир-ные возможности» претворить этот план в жизнь во взаи-модействии с «иными государственными структурами, где сильно́ недовольство происходящим». Главное — стреми-тельность, умеренный цинизм, тщательно дозированная наглость и слаженность действий, которые придется умело направлять...

Политическая программа? Какие мелочи, доктор Шпеер, не о том думаете! Программу вам составит любой советник МИД, обученный красивому слогу, а Министерство про-паганды убедит нацию в том, что это единственно верный путь! Цель, цель, прежде всего видеть конечную цель и все-ми силами стремиться к ней! Как промежуточная стадия, прекращение боевых действий хотя бы на одном из фрон-тов, предпочтительно Западном — подвигнуть Черчилля на такой шаг будет очень и очень непросто, но придется пойти на уступки, возможно, огромные. Будем решать по обста-новке, доктор.

Прежде всего сам замысел не вызывает у вас отторжения? — Это очень, очень серьёзно, — подумав, ответил я,

принципиально решив не говорить «да» или «нет». — Одно скажу: вам придется найти другого канцлера. Такая долж-ность не для меня. Исключено.

370

— Боитесь не справиться... — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Рейнхард Гейдрих. — Или испугались ответственности? Что ж, воля ваша. Ответ-ственности бояться поздно, с сегодняшнего дня ход исто-рии Рейха в том числе и в ваших руках... Так куда все-таки отправитесь завтра?

* * *

Я не стал возвращаться в ставку, следующим утром вы-летев из Киева в Берлин.

Встретиться с фюрером, попытаться объяснить, донести настоящее положение дел, попробовать уговорить, я решил твердо.

Но не сейчас. Не сейчас.

— V —

ВАНЗЕЙСКАЯ ПАСТОРАЛЬ

30 октября — 4 ноября 1942 года. Берлин

Я не раз задумывался над вопросом о «точке расхож-дения» — когда, когда Германия вступила на нынешний путь? Нет, это, безусловно, не 30 января 1933 года и не на-значение Адольфа Гитлера рейхсканцлером вместо Курта фон Шлейхера. Канцлерство вождя НСДАП лишь следствие куда более глубоких и сложных процессов.

Истоки надо искать гораздо раньше, в «ревущих двадца-тых» и послевоенных метаниях разочаровавшегося обще-ства — разочаровавшегося буквально во всём, в революции, демократии (вернее, той уродливой форме государственно-го устройства, которая после 1918 года у нас почему-то на-зывалась демократией), в политике как таковой, в деваль-вировавшихся ценностях: «Бог, Кайзер, Отечество»...


371

Бога, как гласили новые доктрины, нет или он слишком далеко, кайзер бросил свою страну на произвол судьбы, а сама страна барахталась в гнилостном болоте невиданно-го в истории национального унижения. Германия так и не поверила, что Антанта добилась победы на поле боя, и пре-зирала политиков, заключивших 11 ноября перемирие — Эберт, Шейдеман, Грёнер и остальные навсегда остались в истории «ноябрьскими преступниками», и это вовсе не пропагандистский штамп.

Было потеряно больше, чем могла пережить нация: рух-нула империя, земли отторгнуты, армия оболгана и унич-тожена не в битве, а по прихоти политиков, поддавшихся иностранному нажиму, экономика в руинах.

В 1923 году мне исполнилось восемнадцать — как раз тот возраст, о котором очень метко сказал Франсуа Гизо, премьер правительства короля Луи-Филиппа Орлеанского: «Кто не республиканец в двадцать лет, у того нет сердца; кто республиканец после тридцати, у того нет головы». Сердца у меня, видимо, не было — в годы величайшего кризиса Вей-марской республики я был далек от политики. Меня и брать-ев воспитывали в соответствии с буржуазной консерватив-ной традицией, и, несмотря на революцию, мы считали, что власть и признанные авторитеты в обществе — от Бога.

Но были и другие. Наши сверстники, выходцы из прилич-ных семей, жаждавшие изменить жизнь к лучшему (в со-ответствии со своими представлениями о «лучшем»), при этом абсолютно не представляя, как это сделать.

Главное — действие! Действие как самоцель. Они-то первыми и нацепили алые банты коммунистов

или нарукавные повязки НСДАП. А ведь было множество других радикальных течений и политических сект: орга-низация «Консул», троцкистский «Ленинбунд», «Младо-германский орден», «Общество Туле», левая оппозиция коммунистам, правая оппозиция им же и так далее до бес-конечности. Это не считая уймы сепаратистов: рейнский

372

сепаратизм, баварский, силезский, отрицавшие саму идею веймарского федерализма! Казалось, еще немного — и мы вернемся к состоянию «лоскутного одеяла» германских княжеств добисмарковской эпохи, а Германия как общая родина всех немцев прекратит существование.

Но вот канцлером становится Густав Штреземан, ликви-дировавший гиперинфляцию (отлично помню, как поку-пал почтовую марку за миллиард, чтобы отправить письмо матери из Карлсруэ в Мангейм), начинается стабилизация, и «ревущие» двадцатые за несколько лет неожиданно пре-вращаются в «золотые» — это было подобно вспышке фей-ерверка, извержению Везувия. Всё изменилось как-то сра-зу, резко; исчезло ощущение безысходности, полуголодное существование большинства заместилось сравнительным достатком, хотя бедность и безработица среди низов сгла-дились лишь частично.

Когда многим больше не надо ежедневно думать о куске хлеба, возникают другие потребности.

Сказочный расцвет кинематографа, ставшего едва ли не основным предметом экспорта Германии — имена Марлен Дитрих, Эриха Поммера и Фридриха Мурнау гремят по все-му миру, от красной России до Северо-Американских Шта-тов. Насыщенная театральная жизнь. Недели не обходилось без новой художественной выставки. Класс артистический, литературный, творческий процветал как никогда.

И начинал сначала втихомолку, а затем все более и более громко проявлять недовольство. Деньги появились, теперь захотелось вершить судьбы.

С осени 1925 года я начал учиться в Берлинском Техни-ческом институте в Шарлоттенбурге. С умонастроениями столичного студенчества знакомился не понаслышке, сам иногда участвовал в дискуссиях, но без увлеченности.

«...Демократия превратилась в плутократию, — таков был основополагающий тезис. — Всепроникающая корруп-ция, безумные доходы малочисленной элиты, упадок нра-


373

вов и морали, на каждом шагу предательство националь-ных интересов. Надо что-то делать!»

Началось бегство в сторону упрощения. Мой универ-ситетский профессор Генрих Тессенов однажды сказал: «...Мышление наших современников стало слишком уж сложным. Необразованный человек, какой-нибудь крестья-нин, гораздо легче смог бы решить все проблемы, именно потому, что он еще не испорчен. Он также отыскал бы в себе силы для реализации своих простых идей».

Он пришел. Тот самый человек, способный найти про-стые решения сложных задач. Направивший идеализм молодежи, начавшей забывать тяжкие годы войны и по-слевоенного краха, по единственному радикальному на-правлению: достаточно устранить плутократию и комму-нистическую угрозу, вернуть народу чувство собственного достоинства, и вот тогда-то...

Очень показателен тот факт, что моя мать, женщина «старой формации», вступила в НСДАП почти одновремен-но со мной, сохранив свой шаг в тайне как от отца, так и от меня — этот секрет раскрылся только в конце тридцатых. Каковы оправдания? Ровно те же, что и мои: жажда поряд-ка, противостоящего хаосу, желание получить уверенность взамен всеобщей беспомощности и наконец-то завершить эпоху послереволюционной смуты не путем долгой и по-степенной эволюции, а тотчас же.

Сейчас. Как можно быстрее. Решить сложное простым. Хайль Гитлер!

* * *

— Вот что, господин Аппель, — я побарабанил пальцами по столу. — У меня к вам незначительная и сугубо приват-ная просьба.

— Весь внимание.

374

— Не могли бы вы завтра сопровождать меня на одно... мероприятие. Неофициальное. В половине десятого утра я за вами заеду. Если не ошибаюсь, вы живете на служеб-ной квартире в Тиргартене?

— Рядом, господин министр. На Литтенштрассе. — Значит, я верно запомнил. Спуститесь к парадному

входу в указанное время, форма «Организации Тодта» не обязательна, штатский костюм. Оповещать кого-либо об этой поездке не следует, даже супругу. Особенно супругу.

— Как вам будет угодно, доктор Шпеер. Юлиус Аппель, с июля 1942 года переведенный из Бреме-

на в центральное управление ОТ в ранге айнзатцгруппен-ляйтера и моего заместителя, ничуть не изменился — те же гладко зачесанные назад темные волосы, непременные очки, снисходительный взгляд и спокойная уверенность че-ловека, знающего себе цену.

Семью он тоже перевез в Берлин, пускай я и предлагал устроить жену и детей где-нибудь в провинции: столицу бомбили регулярно, хотя и не с такой интенсивностью, как северо-западные области Германии. Отказался, что само по себе вызывало уважение. А кроме того, Аппель был одним из редких сотрудников, кому я мог доверять полностью — после первых признаков если не опалы, то по меньшей мере серьезного недовольства фюрера отдельными моими действиями Дорш и Карл Заур начали устраивать за моей спиной мелкие козни, пока не доставлявшие особых хло-пот. В том-то и дело, что «пока».

Со времен Макиавелли известно, что нет надежнее спо-соба привязать к себе человека, чем его облагодетельство-вать, одновременно давая понять, что он всем тебе обязан. В случае, если ты сам окажешься на краю пропасти, то не-избежно потянешь вслед и своих протеже. Принцип нехи-трый, но действенный.

Тем более что Аппель пока не обзавелся в Берлине нуж-ными связями и знакомствами, наоборот, многие завидуют


375

его мгновенной карьере и пытаются подсидеть — доносы недоброжелателей я получаю регулярно, однако ничего су-щественного и предосудительного в них не нахожу: новый руководитель стройуправления не ворует, к подношениям от чиновников относится разборчиво, в тяге к роскоши не замечен.

Больше того, за две недавние командировки в Россию Юлиус Аппель отлично себя проявил — на Днепровской электростанции в Запорожье пущены новые турбины, стро-ительство оборонительного рубежа по западному берегу Дона завершено успешно. Разумеется, лично айнзатцгруп-пенляйтер этими объектами исходно не занимался, но су-мел добиться окончания работ в кратчайший срок и наве-сти порядок в подразделениях ОТ на юго-востоке. Деловая хватка отличная, при необходимости способен без санти-ментов отправить виновников задержек и неудовлетвори-тельных показателей под трибунал, строг как к подчинен-ным, так и к самому себе.

Это меня полностью устраивает. Человек, не развращенный столичными интригами, способный, а прежде всего верный.

Вечером 30 октября я вызвал Аппеля к себе в кабинет — ничего особенного, спешный доклад, внимания не привле-чет. У меня ежедневно бывает до полусотни чиновников министерства и «Организации Тодта», военные, служащие самых разных ведомств, инженеры. Журнал посещений я вести запретил, незачем плодить бессмысленные бумаги.

Завтра суббота, формально день нерабочий — в здании на Паризерплац останутся только оперативные дежурные и еще десятка два сотрудников, обеспечивающих непре-рывную координацию между важнейшими промышлен-ными объектами. Прочие, включая начальство, отдыхают: стараюсь беречь персонал, людям и так нелегко.

Несомненно, Юлиус Аппель предпочел бы провести день с семьей, но от моего предложения посетить некую важную встречу не отказался, пускай и имел полное право.

376

Что за встреча, с кем, по какому вопросу, не спросил. Это тоже свидетельствует о многом, ненужное любопытство ему чуждо.

— Может быть, по бокальчику амонтильядо? — предло-жил я. — Употребление алкоголя в служебном кабинете — это единственная привилегия, которую можно себе позво-лить, зная, что тебе не вынесут порицания. Согласны?

— От таких предложений не отказываются, — мимолет-но улыбнулся Аппель. Снова замолчал, предполагая, что я сам расскажу всё необходимое.

Небогатый личный бар у меня располагался в левой тум-бе стола. Там же хранились простые фужеры темно-синего стекла.

— Ваше здоровье, доктор, — провозгласил господин Ап-пель. Чинно пригубил. — Значит, половина десятого?

— Именно, — я решился. — Хочу сразу предупредить: мы должны будем увидеться с весьма влиятельными персона-ми, которых... Которых не устраивает положение, сложив-шееся в Германии. И способных решительными действия-ми предотвратить назревающий кризис.

— Понимаю, — без паузы ответил Аппель. — Могу я уточ-нить, насколько влиятельными?

— Уж точно не бюрократы средней руки, — сказал я, остерегаясь до времени упоминать персоналии. Неизвест-но еще, как воспримет мой заместитель по «Организации Тодта» эдакую крамолу.

— Чего-то похожего следовало ожидать, — он едва за-метно повел плечами. Выдержка изумительная. — Другое дело — методы. «Решительные методы» можно толковать очень пространно в самую разную сторону. Утопить стра-ну в крови гражданской войны и как следствие потерпеть стремительное поражение в войне с внешним противни-ком или остановиться на малом, выигрывая многое. Вы играете в шахматы? Мат ферзем на втором ходу партии по незащищенной диагонали. Но получается «Мат дурака»


377

только в одном случае — если игрок-противник или очень неопытен, или очень невнимателен. А мне кажется, что дело обстоит совершенно иначе.

«Прекрасно соображает, — я постарался не подать виду, что слова Аппеля мне понравились. — Схватывает на лету, моментально уловил, о чем идет речь. И начал выстраивать комбинации».

— Самые опытные и внимательные шахматисты не раз попадали в аналогичную ловушку, — парировал я. — Важ-на базовая идея.

— Революция технократов? — хладнокровно осведомил-ся мой выдвиженец. — Против охлократии романтиков?

— Ну знаете... — я ошеломленно выпрямился. — Как у вас это получается?

— Что конкретно? А, формулировки? Ровным счетом ничего сложного, достаточно видеть очевидное. Глухое не-довольство вызрело в основном в среде профильных спе-циалистов, я знаю, о чем говорю. Инженерный корпус. Экс-перты в технологической области. Ученые. Гуманитарную интеллигенцию не берем, ей достаточно внешней стороны, фасада, создаваемого пропагандой, и забавных игрушек, жупелов, подсунутых вместо реальной науки. Аналогично и с романтически настроенными кругами, обитающими в мире своих фантазий. Вы верите в то, что нордическое ис-кусство превосходит, например, китайское или сиамское?.. Я не верю, поскольку нельзя сравнивать несравнимые ка-тегории. Железное и твердое — это вовсе не одно и то же. Я понятно излагаю?

— Вполне, — покивал я. — Предельно доходчиво. — Схожий тип мышления, обусловленный образованием

в области точных наук, — справедливо заметил Аппель. — Нам обоим около сорока лет, а...

— ...А кто республиканец после тридцати, у того нет го-ловы, — перебив, подхватил я, снова припомнив аксиому Франсуа Гизо. — Значит, никаких возражений?

378

— Я просто не знаю, против чего возражать, господин Шпеер. Надеюсь, этот вопрос прояснится завтра. Простите, но время к десяти, я хотел бы вернуться домой к ужину.

— Вас подвезти? — Нет, благодарю. Иначе зачем мне выделен служебный

автомобиль с шофером? Ни единого лишнего вопроса. Никаких вздохов и зала-

мываний рук. Умница. Подозреваю, до состояния полного отторжения си-

стемы довели не только меня и Аппеля, но и несчитан-ное множество других «технократов» — взять хотя бы Мильха. Фельдмаршал втихомолку возмущается, сетует на невозможность работать, клянет на чем свет стоит поражающих своей бессмысленностью чинуш, способ-ных порождать на свет лишь такую же бессмысленность, но предпочитает смириться. Долг, присяга, да и Эрхард слишком боязлив.

Опорой будущего станут такие вот Аппели — рассержен-ные профессионалы. Если, конечно, у нас получится.

* * *Охлаждение отношений с Гитлером началось в конце

сентября, когда я на свой страх и риск все-таки последовал совету Гейнца Гудериана и «притормозил» участие новых «Тигров» в боях под Ленинградом.

Документальное прикрытие было выполнено идеально: на основании поступивших докладов о поломках (которых и впрямь был переизбыток!) технические специалисты бронетанкового управления быстренько составили раз-громный отчет, пестревший заумным формулировками, разобраться в которых мог только специалист — обычно «эпициклические шестерни суммирующих планетарных рядов», «неуправляемая пробуксовка фрикционов» или «дифференциальный двухпоточный механизм поворота» вызывают у среднестатистического чиновника ступор и же-


379

лание как можно быстрее убрать пестрящую непонятными словесами бумагу с глаз долой.

Оснований для отзыва машин предостаточно: на завод «Хеншеля» в Касселе военные присылали рекламации вместе с дефектными узлами, двигатели перегревались, трансмис-сия ломалась с удручающей частотой, и в итоге за шестью танками, отправленными под Ленинград, постоянно должен был плестись целый караван с запасными комплектующими и восемнадцатитонными тягачами на случай буксировки.

Отчет, переданный сперва в рейхсканцелярию, а оттуда непосредственно в ставку, бросал тень на инженеров фир-мы, но я нарочно добавил абзац о необходимости избавить-ся от «детских болезней», которыми страдает любая новая машина.

И конечно, документ отправили задним числом, когда «Тигры» были эвакуированы в Новгород, где их ждала мно-гочисленная делегация «Хеншеля», отправленная туда са-молетом — разбираться с систематическими неполадками.

Собственно, ничего криминального в моих действиях не наблюдалось: пускать в бой неисправную технику катего-рически запрещено, читайте устав и соответствующие ин-струкции. Ответственные за поставку армии недоработан-ных машин, разумеется, будут найдены и строго наказаны. Дата, подпись.

Как я и ожидал, растянутый на двадцать с лишком стра-ниц неудобочитаемый отчет добрался до «Вервольфа» толь-ко в десятых числах октября. Моментально последовал наи-срочнейший вызов в Винницу — мне пришлось бросить все текущие дела, примчаться в Темпельхоф, оседлать «Кондо-ра» и отправиться получать заслуженный разнос.

Тыл прикрыт надежно: свидетельства военных, заключе-ния экспертов, выводы заводских специалистов, секретные телеграммы из Новгорода со списком выявленных дефек-тов. Я искренне предполагал, что фюрер внимет голосу разу-ма и согласится с моей инициативой. Но не тут-то было.

380

Ничего похожего я не упомню со времен начальной шко-лы. Учился я в привилегированном частном заведении «старого образца», где телесные наказания (в отличие от государственных школ) отменены не были, за провинность могли отхлестать линейкой по пальцам и поставить на два часа перед классом, чтобы проказник, осмелившийся съесть на уроке леденец, осознал всю глубину своего падения.

— ...Я требую и буду требовать, чтобы мои приказы ис-полнялись в точности! — Гитлер не кричал, просто говорил очень громко, размеренно, четко артикулируя каждый звук. Его немигающий гипнотизирующий взгляд откровенно пу-гал. — Шпеер, столь возмутительное самоуправство не сой-дет вам с рук! Поставлена под угрозу вся оборонительная операция в районе Ладоги!

Это было, мягко говоря, преувеличением. Русская Вторая ударная армия окружена, значительная часть атакующей группировки Волховского фронта уничтожена, Манштейн и фон Кюхлер восстановили положение. Фюрер избыточно драматизировал ситуацию, причем делал это совершенно сознательно: отсутствие шести танков никак не могло по-влиять на бои в районе Мги—Синявино. Надо было отхле-стать ослушника линейкой по пальцам.

Я попытался показать оправдательные документы. Бес-полезно.

— Шпеер, впредь я запрещаю, — слышите, запрещаю! — вам вмешиваться в ситуацию на фронте! Вы не военный! Занимайтесь тем, чем вам предписано по должности! И если танки были недоработаны — это ваша вина!

И так далее, на протяжении получаса. В присутствии Кейтеля, генерал-полковника Йодля, Бормана и многих офицеров ставки. Я стоял вытянувшись, уши багровели. От-ветить на несправедливые обвинения было решительно не-возможно, Гитлер не давал мне и слова вымолвить. Полное подобие капризного ребенка.


381

Тут я впервые осознал, что вижу перед собой чужого че-ловека. Я как-то упоминал, что маски постепенно замеща-ют в фюрере настоящую жизнь. Явью считается вымышлен-ный мир очередного сценического образа — представьте, как отыгравший пьесу актер и после занавеса остается Гам-летом, Ричардом III или Шейлоком, будучи не в силах по-кинуть роль и вернуться в реальный мир.

Я наблюдал нечто схожее. Адольф Гитлер, которого я знал почти десять лет, исчез. Осталась маска, и разгля-деть под ней истинный облик не удавалось, как я этого ни желал.

Последовал короткий приказ: без промедлений завер-шить ремонт техники и вернуть таковую в боевые части. Об исполнении доложить лично. Идите!

Вот такой замечательный визит в ставку. Всего я там пробыл не больше часа, о семи часах в воздухе по дороге туда и обратно можно не упоминать. Ровно так же можно не упоминать и о том, что я не сумел задать тяготившие вопросы о «восточной политике». Стало ясно — ответа не будет.

* * *

...Общая обстановка на Востоке не улучшалась. Опера-ция «Северное сияние» по взятию Ленинграда провали-лась, соединиться с финнами не удалось. Мы завязли в по-зиционных боях под Сталинградом. Русские по-прежнему удерживали Кавказ.

В Африке Роммель с трудом держал оборону под Эль-Аламейном против многократно превосходящего силами неприятеля.

Летние успехи терялись на фоне возникшей тревожной паузы перед большими событиями.

И, как справедливо заметила «Таймс», подступала зима. Зима, обогнать которую мы не сумели.

382

* * *Ехать от Шлахтензее до Тиргантена всего ничего. С Лейп-

цигского автобана направо по Бисмаркштрассе, до площа-ди Звезды, затем через парк и на северный берег Шпрее. Движение на улицах минимальное, следом за моим «Хорь-хом» обязательное сопровождение от СД. Сколько угодно, господа, ничуть не возражаю.

Я прибыл за десять минут до условленного времени, пришлось подождать. Юлиус Аппель спустился к выходу из парадной в точности к половине десятого. Педант. Серое пальто распахнуто, скромный костюм в елочку, темно-си-ний галстук.

— Садитесь, — я открыл правую переднюю дверь авто-мобиля и махнул рукой. — Мы никуда не опаздываем, по-чему бы не прокатиться по городу? Утро прелестное.

— Для служб противовоздушной обороны — в самый раз, — легко согласился Аппель. — Воздух прозрачный, ни облачка, легкий морозец...

— Вы ужасны в своем прагматизме, — фыркнул я. — Од-нако не возразишь, любой бомбардировщик будет видно за два десятка километров невооруженным глазом.

Я неторопливо проехал мимо парка Монбижу, через мост до собора Берлинер-Дом и дальше на юго-запад по Унтер-ден-Линден к Бранденбургским воротам. Эти внутригород-ские трассы, входившие в план реконструкции столицы, я сам когда-то проектировал. До войны.

— Будем считать, что мы сегодня отправились на заго-родную прогулку, — сказал я. — Нас пригласили в Ванзее, это между Целендорфом и Потсдамом, на озере. Вилла Мар-лир, слышали?

— Ни разу, доктор. — Принадлежит хозяйственному управлению РСХА, по

смерти хозяина, промышленника-фармацевта Эрнста Мар-лира, здание года два назад приобрела полиция безопасно-сти, используется как гостевой дом...


383

— Значит, РСХА, — ничего не выражающим тоном про-изнес Аппель. — И кто же выступит в роли гостеприимного хозяина?

— Обергруппенфюрер Рейнхард Гейдрих, — я ответил напрямую. — Это имя вы точно должны знать.

— Наслышан, конечно. Вспоминая нашу вчерашнюю бе-седу, вы хотите сказать, что... Что господин Гейдрих и есть та самая «влиятельная персона», которую не устраивает путь, по которому идет Германия? О нем я бы подумал в по-следнюю очередь.

— Почему? — брякнул я. — Меня всегда настораживали люди, неудовлетворен-

ные своим положением, — задумчиво сказал мой заме-ститель, — Вспомним, к примеру, Бонапарта. Был первым консулом — захотел стать императором французов. Стал императором французов — возжаждал стать королем коро-лей. Получил во владение Европу — пожелал Азию. А дни закончил на Святой Елене. Новый Бонапарт будет Герма-нии не по силам.

— Вы преувеличиваете, — успокаивающе сказал я. — Даже определенной части элиты СС стало понятно, что требуются кардинальные изменения, иначе система пожрет саму себя.

— Система, замкнутая на одну-единственную персону, рухнет без посторонней помощи, как только уберут стер-жень, — убежденно ответил Аппель. — Исторических при-меров не счесть. Тот же Наполеон — без него Империя су-ществовать не могла, что убедительно доказали Сто дней. Цезарь. Фридрих Барбаросса. Ричард Львиное Сердце. Са-вонарола. Ян Жижка. Стоило выдернуть из исторического контекста личность, как дело, этой личностью вдохновляе-мое, стремительно рушилось.

— Нет-нет, — я притормозил на углу Хеерштрассе, соби-раясь повернуть на юг, вдоль берега озера Штессен. — Ни-кто не говорит об... кхм... устранении личности, о которой вы говорите. Есть более мягкий способ...

384

— Вы в это верите? — Аппель развернулся ко мне и по-смотрел изумленно. — Верите, будто можно изменить си-стему, оставив нетронутой первопричину ее существова-ния? Жить только при лунном свете, когда на небе осталось солнце?

— А что вы предлагаете? — нахмурился я. — В разгар войны сообщить нации, что вождь, за которым шли во-семьдесят миллионов, оказался не прав? Ошибался? Лгал? Представляете, что произойдет? Последствия? Деморали-зованная армия, потерявшие ориентиры граждане, пара-лизованный государственный аппарат?

— Я далеко не идеалист и уж точно не романтик, доктор Шпеер, — сказал Юлиус Аппель. — Массам знать правду вовсе не обязательно. Людей интересует совсем другое: когда всё это наконец-то прекратится.

— Представления не имею, — я ничуть не погрешил против истины. — Но, может быть, сегодня мы приблизим финал?

— Как знать, — кивнул Аппель. — За исключением одной потенциальной возможности: если из Ванзее мы все под бдительной охраной не отправимся прямиком на Принц-Альбрехтштрассе для задушевного разговора с коллегами господина Гейдриха. Полагаете, такой вариант исключен?

Я предпочел не отвечать. Схожие мысли меня преследо-вали, пусть и не являясь навязчивыми.

— Подъезжаем. Кажется, сейчас направо, по Ам Гроссен Ванзее... Да, точно, вот указатель.

* * *В 1914 году «Марлир» проектировал мой коллега и от-

части учитель, Пауль Отто Баумгартен, куда более знаме-нитый крупными работами тридцатых годов — театрами «Саарпфальц» и «Аугсбург», реконструкцией исторических зданий, вместе мы трудились над «новой» рейхсканцеляри-ей и государственной резиденцией министра пропаганды


385

386

Геббельса. Фюрер поручил Баумгартену строительство опе-ры в Линце, но этот проект сейчас заморожен — война.

Его прежние постройки времен монархии монументаль-ностью не отличались. Индивидуальные заказы, как пра-вило, от людей весьма обеспеченных — поместье «Хирш-фельде» для угольного магната и миллионера-филантропа Эдуарда Архольда, виллы «Кунхайм» и «Либерман», мавзо-лей-усыпальница княжеского дома Шаумбург-Липпе. «Мар-лир» выдержан в той же неоклассической стилистике, при-нятой в начале века.

— Очень мило, — сказал Аппель, когда автомобиль ми-новал ворота. — Ландшафтный парк, побережье... У хозяй-ственников РСХА неплохой вкус.

С архитектурной и эстетической точки зрения придрать-ся решительно не к чему. Строгие формы, портик, беседка в парке, копии греческих скульптур, как мраморные, так и бронзовые. Живые изгороди. За деревьями видна пронзи-тельно-синяя гладь озера Ванзее. Обязательные пристани для яхт. Тихий живописный уголок.

Машин на площадке перед домом немного, всего четы-ре. Конечно, мы приехали раньше, а назначено ровно на десять утра. У входа двое, серые шинели СД.

В дом мы прошли беспрепятственно, охрана, безусловно, знала, что доктора Шпеера с сопровождающим ожидают.

К моему безмерному удивлению, первым, кого я увидел в холле, оказался обегруппенфюрер Зепп Дитрих. Он тоже приехал несколько минут назад — снимал кожаный плащ возле небольшого гардероба. Прислуги не замечалось.

— Шпеер? — кажется, Дитрих изумился не меньше мое-го. И был, как всегда, чудовищно косноязычен: — Здесь? Ха, становится все интереснее и интереснее! Я прилетел с Руа-на, с самого ранья. Слышали ведь, что Лейбштандарт снят с фронта и переведен во Францию на переформирование? Чертовски рад вас видеть, Шпеер, — наши приключения на Украине забыть невозможно!


387

— Познакомьтесь, это мой ближайший помощник по «Организации Тодта» господин Аппель...

Из холла мы прошли в гостиную с огромным камином. Стены отделаны мрамором, пасторальные изразцы, живые пальмы в керамических вазонах по углам. Накрыт очень скромный шведский стол, Smörgåsbord — несколько буты-лок с вином и минеральной водой, бутерброды, крошечные пирожные. Значит, кто-то из обслуживающего персонала в доме остался...

— Не беспокойтесь, — Рейнхард Гейдрих появился в дверном проеме, уводящем направо, судя по всему, в сто-ловую. С ним еще двое. — Весь штат я привез с собой из Праги, посторонних на вилле нет. Здравствуйте, господа. Исполню долг хозяина: церемониймейстер по понятным причинам отсутствует, представлять придется мне. С рейхс-протектором Богемии Константином фон Нейратом вы, доктор Шпеер, знакомы. Бригадефюрер Отто Олендорф...

— Протектор я только номинально, — заметил Нейрат, величественный седой старикан. — Господин Шпеер, очень рад. Мы не виделись больше года, по-моему?

— С позапрошлого сентября, — уточнил я. — Господин Олендорф, рад приветствовать.

С бригадефюрером я тоже прежде общался. Выдвиже-нец Гейдриха, начальник III управления РСХА. Мы плотно контактировали по вопросам экономики и рабочей силы, чем занимались отделы A и D его ведомства. «Дилетан-том» Отто Олендорфа никак не назовешь, Кильский уни-верситет, правоведение и экономика с отличием. Без его содействия мне было бы очень тяжело за несколько ме-сяцев вывести военную промышленность к уверенному взлету.

— Как вы понимаете, — сказал Гейдрих, лукаво побле-скивая голубыми глазами, — наша сегодняшняя встреча посвящена строго техническим аспектам: взаимодей-ствие СД и промышленности. Каждый из вас получит

388

надлежащий протокол. Не забудьте его прочесть, чтобы в случае... э-э... каких-либо накладок хотя бы твердить одно и то же.

— Накладки, значит, будут? — Зепп Дитрих взглянул на обергруппенфюрера исподлобья.

— Я предпочитаю просчитывать любые вероятности, — спокойно ответил Гейдрих. — Именно темой производ-ственных вопросов я оправдал перед рейхсфюрером свой визит в Берлин. Кальтенбруннер тоже в курсе.

— Кто еще ожидается? — спросил я. — Немногие. Доктор Шпеер, вы не ребенок, должны по-

нимать: чем меньше посвященных, тем больше шансов. Должны прибыть граф Вернер фон дер Шуленбург, он пред-ставит Министерство иностранных дел — за рекоменда-цию следует благодарить господина фон Нейрата, как круп-нейшего авторитета в МИД. С ним статс-секретарь Ульрих фон Хассель. От вермахта генерал Фридрих Ольбрихт, за-меститель командующего армией резерва.

— То есть генерал-полковник Фромм в курсе? — неволь-но вырвалось у меня.

— Он еще не знает, в курсе или нет, — улыбнулся Рейн-хард Гейдрих. — Похвальная осторожность. Представи-телей Люфтваффе не будет, Мильх ненадежен и трусоват, куда проще поставить его перед фактом впоследствии...

— Итого девять человек, — подвел итог Зепп Дитрих. — Трое от СС, трое от Министерства иностранных дел, считая с господином фон Нейратом, двое из «Организации Тодта» и Министерства вооружений, один армейский...

— Вам мало, обергруппенфюрер? — вздернул брови Гейд рих.

— Мне — завались, — грубовато ответил командир Лейбштандарта. Он всегда выражался с фронтовой прямо-линейностью.

— Слышите? Подъехал автомобиль. Я, с вашего позволе-ния, отойду...


389

* * *Столовая. Огромный гобелен со сценами охоты на юж-

ной глухой стене. Узорчатые обои цвета морской волны, старинные портреты в овальных рамах. Резная деревянная мебель. Окна с темно-малиновыми шторами выходят на озеро.

Перед каждым участником встречи лежит светло-желтая картонная папка с «итоговым протоколом» — я мельком оз-накомился. Трудовая мобилизация, рабочие из Франции, остарбайтеры, список производств, поддержка МИД в отно-шении правительства Виши, участие III управления РСХА в направлении потоков рабочей силы.

Вполне правдоподобно. Только на еще более правдопо-добные (да что там, подлинные!) выкладки относительно небоеспособных «Тигров» под Ленинградом никто не обра-тил внимания.

— Опережая возможные вопросы, — сказал Гейдрих, когда гости расселись вокруг овального стола. — Прослуш-ки на вилле «Марлир» нет, запись предстоящего разговора исключена. Здесь и прежде проводились секретные сове-щания, информация о которых не должна просочиться за эти стены. Предлагаю еще раз представиться, по кругу, ход часовой стрелки. По сложившейся традиции себя оставлю напоследок, начнем с бригадефюрера Олендорфа.

— ...Альберт Шпеер, архитектор, в настоящий момент рейхсминистр по делам вооружений и боеприпасов, руко-водитель «Организации Тодта», — сказал я, когда дошла очередь.

Я сидел напротив Гейдриха, спиной к окну. Справа Юли-ус Аппель. Слева генерал Ольбрихт, лысоватый, с постным лицом законченного бюрократа. Образ дополняли круглые очки и тоненькие французские сигареты, чересчур манер-ные для кадрового военного. Тыловик, что взять.

— Хотел бы призвать выражаться открыто, — продолжил Гейдрих. — Иносказания, метафоры и недоговорки только

390

вызовут вопросы и заставят потерять время. Итак... Через несколько дней рейхсканцлер, рейхспрезидент и фюрер германского народа Адольф Гитлер собирается покинуть ставку «Вервольф» под Винницей и отправиться в Обер-зальцберг. Предусмотрено два промежуточных пункта по-садки. Первый — Смоленск, с посещением штаба группы армий «Центр» и встречей с командующим, генерал-фельд-маршалом Гансом фон Клюге. Затем Растенбург, ночевка. Точная дата прибытия в Смоленск — третье ноября, следу-ющий вторник, утро. Визит будет продолжаться около ше-сти часов. Затем перелет в Восточную Пруссию. Этот день и должен стать решающим, господа.

— Ваша степень готовности? — спросил Константин фон Нейрат.

— Подразумевается Растенбург? Ситуация как нельзя благоприятна. Командование вермахта еще не успеет поки-нуть «Вервольф», это во-первых. Во-вторых, рейхсмаршал Геринг, Генрих Гиммлер и другие представители высшего руководства должны будут находиться в Берлине. Охрана ставки в Растенбурге заменена еще две недели назад и вы-полнит любой приказ. Как только из Растенбурга поступает сигнал «День W», в действие вводится план «Валькирия»...

— Постойте, не надо спешить! — запротестовал я. — Сначала объясните, что такое «День W»?!

— Полная изоляция главной квартиры «Вольфшанце» от внешнего мира, — хладнокровно пояснил обергруппенфю-рер. — Останется только одна линия связи, под моим кон-тролем. Официальная версия — мятеж внутри партийного руководства, пожелавшего отстранить фюрера от власти. В соответствии с оперативным планом «Валькирия» по тревоге поднимаются армия резерва и отдельные части Ваффен-СС, дислоцированные в Европе. Дитрих, координа-ция по этой линии на вашей совести.

— Так точно, — буркнул Зепп Дитрих. — Но я не хочу стрелять в своих. Никто не хочет.


391

— Надеюсь, обойдется без стрельбы, — отозвался Гейд-рих. — Господин Ольбрихт, тотчас же вступаете вы: Бер-лин должен перейти под полный контроль армии резерва в течение двух часов. График занятия правительственных объектов вы получили. Прежде всего — радио и коммуни-кации. Арест гауляйтеров, всех без исключения. Некото-рых, чьи имена в списке «В», потом отпустим и привлечем к работе, но значительная часть должна быть ликвидиро-вана.

— Кажется, вы только что сказали, что обойдется без стрельбы, — хмуро сказал я.

— Без крупных столкновений, — уточнил Гейдрих. — Доктор Шпеер, представьте, что с вами и вашей семьей сде-лает Роберт Лей, если ему удастся взять верх? Вообразили в подробностях? Вот именно поэтому забудьте о гуманиз-ме. Жертвы неизбежны. Наша задача ограничить жесткие репрессии сравнительно узким кругом. Далее. Едва в руках выступивших против «партийного переворота» частей ока-жется машина пропаганды, за дело принимаются мастера риторики. Граф Шуленбург?

— Подготовлено, — коротко отозвался пожилой дипломат. — Великолепно. Теперь давайте обсудим некоторые важ-

нейшие детали. Несогласованность действий может ока-заться губительной.

* * *Я чувствовал себя на этой встрече статистом. Если Гей-

дрих, Олендорф или фон Нейрат понимали друг друга с по-луслова, то у меня осталось множество вопросов, от кото-рых глава РСХА или отмахивался как от «маловажных», или попросту переводил разговор на параллельную, но другую тематику.

Было очевидно: Рейнхард Гейдрих каким-то образом ухитрился связать между собой оппозиционеров-ради-калов из вермахта и МИД, причем повернул всё таким

392

замысловатым образом, что сам оказался во главе путча, перехватив инициативу. По отдельным недовольным ре-пликам генерала Ольбрихта и графа Шуленбурга я осоз-нал, что обергруппенфюрер однажды поставил их перед нехитрым выбором — или действовать вместе, или о за-говоре станет известно Гитлеру. Примитивный шантаж, но работает безот казно.

Тогда-то я и вспомнил о словах Гейдриха: «Эту информа-цию я придерживал для себя». Окажись исполняющий обя-занности рейхспротектора Богемии на месте гауляйтера Судет Карла Франка в пражском предместье утром 27 мая, все сведения, изобличающие потенциальных мятежников, умерли бы вместе с ним — предназначенное сугубо «для себя» в служебном сейфе не хранят и копий в архивы не сдают, это фундаментальная истина...

В целом программа выглядела адекватно: прежде всего необходимо отстранить от власти партию в лице наиболее скомпрометировавших себя руководителей, громогласно заявить об очищении НСДАП от ренегатов и изменников, обновлении рядов, приливе свежей крови. Пропаганде мас-сы верят, и этим обстоятельством необходимо воспользо-ваться в полной мере. Фюреру начнут докладывать об ис-тинном положении дел. При должной настойчивости он обязательно поймет, какова ситуация, и вернется в реаль-ность. А пока Растенбург будет наглухо изолирован, новое правительство начнет работать — огнем и мечом.

«Правительство», впрочем, сказано громко. Гейдрих точ-но и без обиняков определил планирующуюся форму го-сударственного устройства: военная диктатура с самыми чрезвычайными полномочиями. Одновременно никакого авторитаризма, решения принимаются коллегиально, про-стым большинством.

Лучшие силы генералитета занимаются фронтом. Техно-краты — экономикой. Дипломатический корпус — поис-ком возможностей для заключения перемирия с Западом.


393

Тотальная ликвидация всех до единого несуразных проектов наподобие выращивания каучуковых деревьев и ферм с шелкопрядами. Мобилизация всех трудовых ре-зервов — женщины, подростки, отправка на работу высво-бодившихся чиновников, а их целая армия...

Неподчинение — лагерь. Упорствование — расстрел. Ни-какой сентиментальности. Все согласны?

— Я старый человек, семьдесят в феврале, — сказал на это фон Нейрат. — Жизненный опыт большой, многое пе-режито... Отвечу — да.

— Да, — подтвердил граф Шуленбург. Статс-секретарь Хассель кивнул. — Другого выхода нет.

— Согласен, — пожал плечами бригадефюрер Олен-дорф. — Это очевидно.

— Делать нечего, — отозвался Юлиус Аппель. — Пусть лучше так, чем... Чем то, что есть.

— ...Доктор Шпеер? — окликнул меня Гейдрих. — Да, — сказал я, не раздумывая. — Испачкать руки?

Они и так грязные. — Я вас услышал, господа, — сказал обергруппенфю-

рер. — Констатирую: соглашение по принципиальному вопросу достигнуто. Теперь хотелось бы поговорить о гряз-ных руках. Олендорф, будьте любезны, ознакомьте собрав-шихся о ходе «Спецакции 1005». Осведомлен должен быть каждый. Хотя бы для того, чтобы знать о потенциальных последствиях военного поражения...

* * *В Ванзее мы провели два с половиной часа с кратким пе-

рерывом на завтрак, разъезжаться начали около половины первого.

Рейнхард Гейдрих попросил остаться только генерала Оль-брихта — якобы следует обсудить несколько частных задач, стоящих перед Резервной армией. Возможно, так оно и было: острая нелюбовь военных к СС могла в итоге привести

394

к ненужным инцидентам в столице, особенно учитывая план ареста Гиммлера и всех чинов «главного ведомства лично-го штаба рейхсфюрера» в Халензее-Кюрфюрстендам силами армии, пока Гейдрих со своими приверженцами зай мутся молниеносной чисткой на Принц-Альбрехтштрассе.

Знай я тогда, какой именно вопрос решали наедине Гей-дрих с Фридрихом Ольбрихтом, может быть, и пошел бы на попятную. Но утром 30 октября все сомнения были отри-нуты: пути назад нет. Остается положиться на волю Про-видения и надеяться, что обергруппенфюрер не ошибается в своих расчетах — все-таки Гейдрих шел к «Дню W» боль-ше года, со времен ссылки в Прагу.

Хорошо его понимаю: повелитель Богемии жаждет об-рести вполне заслуженное. При столь блистательной карье-ре Гейдриху надоело выступать в роли «мозга Гиммлера», а учитывая нешуточную взаимную ненависть между раз-личными группировками внутри СС, он обоснованно бо-ится за свою жизнь: «старые борцы» этого выскочку откро-венно не любят, рейхсфюрер видит в нем потенциального конкурента.

А если учитывать мутные разговоры, в которых мелькало донельзя опасное слово «преемник», начнешь задумывать-ся, являлось ли июньское покушение целиком спланиро-ванным в британской «Интеллиженс-сервис», или англичан к этой мысли активно подталкивали извне. К примеру, из Каринхалла.

Мотивы Рейнхарда Гейдриха ясны — считает себя недо-оцененным (прав Аппель!) и вдобавок ясно видит, что ди-намика развития страны полностью потеряна, а регресс во всех сферах жизни Германии приведет к скорому краху. Не осуждаю. Честолюбие вело вперед многих, главное вовре-мя остановиться.

Беспокоило одно: в Ванзее практически не поднимался вопрос о персоналиях в новом правительстве Рейха. Как-то мимоходом упомянули, что Зепп Дитрих возьмет на себя


395

командование Ваффен-СС (вполне логично, с его-то непре-рекаемым авторитетом!), Гейдрих заменит рейхсфюрера, Константин фон Нейрат возглавит внешнеполитическое ве-домство. И всё. Ни единого слова о перестановках в армии (разве что единогласно решено «убрать к чертовой матери этого кретина Кейтеля!»), молчание по поводу кандидату-ры на канцлерское кресло, неясна осталась судьба доктора Геббельса. На все мои вопросы ответ был один: давайте сначала проведем операцию, а уж затем...

Они что-то недоговаривают. «Они» — троица Нейрат—Гейдрих—Олендорф, в чьих руках сосредоточены все нити. Рассудок, однако, подсказывает: такие нюансы должны быть учтены непременно, обергруппенфюрер многократно повторял, что кадровый вопрос является первостепенным и наиважнейшим. Иначе нам не вытянуть страну из болота, какими бы благими не выглядели намерения.

И эти недоговорки меня настораживают.

* * *— Полагаете, нам удастся выйти сухими из воды? —

спросил Аппель по дороге в город. — После всех эксцессов на Востоке? Рассказ бригадефюрера Олендорфа, признать-ся, звучал устрашающе. Вы знали об этом раньше?

— В общих чертах, — недовольно отозвался я. — В сен-тябре господин Гейдрих ознакомил подробно. Я и пред-ставить не мог, что репрессии имеют такие колоссальные масштабы. Ладно бы евреи, всё к этому шло в последние годы, но положение с военнопленными? Славянским насе-лением, на чью поддержку в борьбе с большевизмом можно было рассчитывать? Как в принципе можно было такое до-пустить?..

— Вы слышали, доктор: решение принималось на самом высоком уровне. Остальные выполняли приказы. Оправда-ние весьма сомнительное, но невыполнение приказа чрева-то. Оставим пока этическую сторону дела, я не священник

396

и не философ, чтобы морализаторствовать. Вопрос один: что дальше?

— Дальше?.. Господин Аппель, вы не торопитесь? Давай-те прогуляемся на свежем воздухе.

Я повернул с бетона, идущего вдоль берега шоссе Хафель, на грунтовый проселок, упирающийся в небольшой пляж Куххорн, куда обычно отправлялся с семьей на пикники в теплое время года. Конец октября, сейчас там, скорее все-го, пустынно.

— Будто и войны никакой нет, — сказал Юлиус Аппель. Автомобиль мы оставили у въезда на пляж, сами медлен-но пошли к берегу. — Только небо, вода, лес и абсолютная тишина. Не подумаешь, что где-то под Сталинградом в эту минуту гарь, грохот и пламя...

— Мой родной брат там, — заметил я. — Пишет редко, в основном матери. Полагает, я слишком занят, чтобы чи-тать письма. У вас кто-нибудь из родственников служит в действующей армии?

— Как у всех, доктор. Племянник в Африканском корпу-се, Шестьсот шестой зенитный батальон. А брат жены по-гиб еще во Франции, под Камбрэ, в сороковом — глупей-шая смерть, парадоксальная. Убило обломком вражеского истребителя, развалившегося в воздухе. Стой в шаге пра-вее, ничего бы не случилось, а тут — надо ведь такому слу-читься, — с ясных небес прилетает исковерканный кусок железа.

— Сочувствую, — сказал я, чувствуя фальшь в собствен-ном голосе. — Скажите... То, что мы сейчас делаем, это пра-вильно?

— Правильно, — ровно сказал Аппель. — Другого выхо-да нет и быть не может. Хотели услышать мое откровенное мнение, поэтому мы уединенно любуемся видами Ванзее? Отвечу: государство в настоящий момент не способно к выполнению поставленных перед ним задач. Эффектив-ность отрицательная, правящая верхушка не способна


397

к изменениям в лучшую сторону, зациклена на идеологии, и проявлений гибкости ожидать от нее не приходится. По-ловинчатые меры не спасут. Убирать надо всех, причастных к... Предыдущему периоду.

— Меня? Вас? Мы более чем причастны. — Не преувеличивайте. Элита формировалась без нас,

мы здесь люди случайные. Обергруппенфюрер Гейдрих представляет элиту, но отторгнут ею, поскольку en masse это люди недалекие, корыстные и малообразованные. По-средственности. Гейдрих на их фоне слишком выделяется. Как и вы, заметим. Поэтому я и упомянул об опасности половинчатых мер. Следует устранить причину. Того, кто окружает себя посредственностями, дабы бриллиант гения сиял как можно ярче.

— То есть? — осторожно переспросил я. — Так называемая «изоляция» — опасная полумера. — Вы предлагаете... — Предлагаю здесь не я, — жестко сказал Аппель. — До

нынешнего утра я занимался своим стройуправлением и думать не думал о большой политике. Но сегодня всё из-менилось, поскольку вы пригласили меня в Ванзее. Сейчас здесь находятся не рейхсминистр и шеф «Организации Тод-та» вместе с ОТ-айнзатцгруппенляйтером, а двое государ-ственных преступников, ходящих под гильотиной. Поэтому я считаю себя вправе говорить с предельной открытостью. Гитлер должен умереть, нравится вам это или нет. Личный друг он вам или нет. Преклоняетесь вы перед ним или нет. Я достаточно ясно выразил свою позицию, доктор Шпеер?

— Яснее некуда, — вздохнул я. — Вы, оказывается, ради-кал, господин Аппель. В молодости, наверное, симпатизи-ровали коммунистам?

— Представьте, не симпатизировал. Наша семья строго монархическая, отец не принял революцию восемнадцато-го года. Я лишь стараюсь предусмотреть все перспективы, линии и возможности. Когда у «старых борцов» останется

398

в руках знамя, живой символ, мы неизбежно проиграем. Никакая «изоляция» не спасет. Разве вы этого не сознаете?

— Но как же в таком случае поступить?..— Вам? Никак. Оставьте право на поступки Гейдриху.

Это его стихия.

* * *

Никогда не подозревал себя в латентной паранойе, но после встречи на вилле «Марлир» появилось непрекращаю-щееся чувство беспокойства. Не хотелось подходить к теле-фону, проезжающие по улице автомобили вызывали подо-зрение, любой задержавшийся у ворот прохожий казался шпиком. Маргарет поглядывала на меня озадаченно, но молчала — усталость и переутомление вызывают похожие симптомы, а я не отдыхал с лета 1941 года и нашей послед-ней совместной поездки в Альпы.

Может быть, стоит отправить семью к родителям жены, подальше от столицы? Нет, лучше не рисковать, спешный отъезд вызовет подозрения. Гейдрих предупредил — ни в коем случае не следует предпринимать опрометчивых шагов, будьте естественны. Отправьтесь в гости, возьмите с супругой ложу в Берлинской опере — кажется, в воскре-сенье 1 ноября дают «Волшебную флейту» Моцарта? Дири-жирует сам Вильгельм Фуртвенглер, на сцене Макс Лоренц и Мария Мюллер. Сходите непременно. И ждите, в надле-жащий момент вас известят.

Ожидание и было хуже всего. Следовало занять себя чем угодно, только не пребывать в праздности. Фуртвенглер? Очень хорошо. Ложи для аппарата правительства всегда резервируются, достаточно позвонить и заказать. Здание оперы пострадало во время налета в прошлом году, фюрер дал указание восстановить его как можно быстрее, и новый сезон открылся вовремя, как всегда постановкой «Майстер-зингеров», — если не объявят воздушную тревогу, мы про-ведем волшебный вечер.


399

Обошлось, небо осталось спокойным. В антракте пооб-щались с четой Геббельс, так же присутствовавшей на спек-такле. Если дамы предпочли обсуждать вполне естествен-ные для них вещи — дети, мода и экономия семейного бюджета в нынешние непростые времена (доктор Геббельс тоже предпочитал жить скромно, в небольшом поместье на острове Шваненвердер), то нас не обошла самая актуаль-ная тема последнего времени — Сталинград.

— С точки зрения информирования народа о событиях на Волге, — торопливо говорил министр пропаганды, — ситуация кошмарна! Прежде всего из-за огромного числа извещений о смерти из частей, входящих в состав Шестой армии! Семьдесят первая дивизия фон Хартманна уже по-теряла четверть состава убитыми, это не считая огромного числа санитарных потерь! Мы продолжаем трубить о гран-диозной битве, сражении, затмившем Росбах и Лейтен, а на деле... На деле я побаиваюсь, как бы Волга не обернулась вторым Кунерсдорфом. Мы там застряли, блицкриг превра-тился в позиционную войну.

— Ну что вы, — наивозможно бодро сказал я. — Паулюс справится. Временные трудности.

Доктор Геббельс посмотрел на меня странно. — Знаете, господин Шпеер, — сказал он, понизив го-

лос, — я всегда полагал вас самым здравомыслящим мини-стром Германии. Выраженный прагматик, незашоренный взгляд, практик, а не витающий в облаках мечтатель.

— Вы мне льстите. — Хотя бы и так. Мне не симпатичен окончательно впав-

ший в летаргию Геринг, пробудить которого способны лишь трубы Страшного суда, и то ненадолго. Упоминать о Лее, Дарре или Розенберге и вовсе не стоит!

Я деликатно промолчал. Отношения Геббельса и рейхс-ляйтера Розенберга точнее всего характеризовались слова-ми «как кошка с собакой». Это была не привычная и обыден-ная вялая внутрипартийная грызня, а полнейшее взаимное

400

неприятие, граничащее с плохо скрываемой жаждой физи-ческого уничтожения оппонента. Утихомиривал их только Гитлер, заставляя вести себя в рамках пристойности.

— Позвольте вам не поверить, — продолжал тараторить доктор Геббельс. Он, когда взволнован, говорит неимовер-но быстро. Так в нем проявляется тщательно скрываемая холерическая эмоциональность натуры. Никакого сравне-ния с идеальной дикцией и холодным спокойствием пуб-личных выступлений. — Вы же осознаете, должны, обязаны осознавать, что идеалы национал-социалистической рево-люции нивелированы этой омерзительной кликой, дискре-дитирующей фюрера в глазах народа!..

Монолог продолжался до самого звонка к следующему действию и произвел на меня неоднозначное впечатле-ние — вроде бы никакой крамолы, вполне обоснованное возмущение творящимися безобразиями, невозможностью воздействовать на проворовавшихся «партмещан» закон-ными методами, ложью, вводящей в заблуждение нацию и фюрера.

Однако я вновь почувствовал то же двойное дно, о кото-ром упоминал Мильх касательно обергруппенфюрера Гей-дриха. Контекст, правда, был совершенно иной. Геббельс косвенно давал понять, что мы с ним люди одного склада, беззаветные трудяги во благо отечества, тогда как боль-шинство прочих — человеческий мусор, вынесенный на поверхность прибоем революции.

Набивается в союзники? Против кого? По большому счету мы и прежде-то поддерживали ровные и едва ли не дружеские отношения, хотя бы потому, что в сферу поли-тическую я не влезал, а получив министерский портфель, ограничился только прямым своим делом: производством всего, что стреляет, взрывается, бомбардирует, торпедирует или, на худой конец, лежит на складах, ожидая своего часа.

Или министр пропаганды догадывается? Мода на соб-ственную «полицию безопасности» в различных ключевых


401

ведомствах появилась давненько, и пускай осведомители Геббельса, Роберта Лея и даже фюрера молодежи Артура Аксмана в подметки не годятся службе РСХА, кое о чем про-нюхать они вполне могли. Урывочно, недостоверно, но все-таки...

Нет, исключено. Обвинять Гейдриха можно в чем угодно, кроме непрофессионализма. Безусловно, от недосмотров и просчетов никто не гарантирован, это обязательные из-держки. Но обергруппенфюрер отчетливо понимает: если произойдет непоправимое, наилучшим выходом для всех, кто намедни заседал в живописном ванзейском поместье, окажется героическое самоубийство. Для него — в первую очередь.

— Второй акт начинается, — напомнил я доктору Геб-бельсу. — Всегда был в восторге от арии Царицы Ночи в ис-полнении госпожи Мюллер.

Рейхсминистр осекся и даже чуть отшатнулся, будто нат-кнувшись на невидимую стену.

— Вы разве... Разве не поняли, что я хотел сказать? — Прекрасно понял, — беззастенчиво соврал я. — Мне

необходимо обдумать ваши слова. — Обдумайте, — сказал Геббельс и ушел в свою ложу

с самым загадочным видом. Все-таки что он имел в виду? После спектакля мы с Маргарет поужинали в ресторане

«Хорхер», где обычно собиралась берлинская архитектурная братия, затем вернулись домой. Я сделал несколько телефон-ных звонков коллегам относительно завтрашнего совеща-ния по теме создания стратегического запаса легирующих материалов с учетом поставок с Балкан, из Турции, Никопо-ля, Финляндии и Северной Норвегии. Отошел ко сну.

Понедельник 2 ноября ничем не отличался от прочих на-сыщенных рабочих дней. Документы на подпись, деловые встречи, поездка на завод концерна «Даймлер-Бенц АГ», разговор с членом совета директоров Отто Хоппе. Как

402

обычно, в министерстве я провел больше двенадцати ча-сов, вернувшись в Шлахтензее, когда давно стемнело. Ос-ведомился у жены, поступали ли телефонные звонки. Да, из отдела по снабжению продовольствием — завтра должны привезти заказанные продукты. Больше ничего.

С утра вторника я изо всех сил убеждал себя, что ничего особенного произойти не должно. Всё хорошо. Ознакомил-ся с дневным графиком и списком записавшихся на прием. Раз в два часа устраивал себе короткий перерыв — в каби-нете была обязательная радиоточка, которую я прежде ни-когда не использовал, но тут попросил секретаря раздобыть где-нибудь небольшой репродуктор. Послушал берлинское и мюнхенское вещание. Музыкальные программы, ново-сти, фронтовые сводки.

В шесть вечера я с колоссальным трудом подавил иску-шение потребовать соединить с Отто Олендорфом — при необходимости я всегда говорил с руководителем Третьего управления напрямую, по линии спецсвязи СД. Телефон-ный аппарат, связывающий с Принц-Альбрехтштрассе, был одним из четырех, стоящих на моем столе — министерский коммутатор, рейхсканцелярия, ОКВ, РСХА.

«Никакой самодеятельности, — я осторожно положил трубку обратно на рычажки. — Ждать, ждать».

Семичасовой выпуск новостей по радио оригинально-стью не отличался: доблестная Шестая армия сражается на Волге, у русских отбита высота такая-то, ожесточенные схватки в северной части Сталинграда. Африканский кор-пус Роммеля героически сопротивляется британским силам в районе Эль-Аламейна. Денежная реформа в Бразилии. Те-атральный фестиваль в Париже.

— Мне слегка нездоровится, — я забрал плащ и вышел в секретарскую. — Поеду домой. Распоряжения прежние: оперативные дежурные обязаны разбудить меня в случае любой чрезвычайной ситуации.

— Разумеется, господин министр. Всё как обычно.


403

Нарочно сделал круг по Берлину на автомобиле. От Па-ризиенплатц до Фридрихштрассе, на север, налево по Ин-валиденштрассе до Гауптбанхофа. Тишина. Обычная город-ская жизнь с поправками на военное время.

Ничего не вышло? «Кондор» фюрера должен был при-быть в Растенбург самое позднее к трем пополудни!

— ...Что-нибудь случилось? — Маргарет за ужином по-сматривала на меня с вполне объяснимой тревогой. — Аль-берт, ты бледен.

— Н-нет, — против воли заикнувшись, ответил я. — Очень устал. И аппетита нет. Уложишь детей без меня? Я недолго позанимаюсь в кабинете, хорошо?

Радиоприемник я решил не включать принципиально. Извлек из портфеля рабочие бумаги, попытался сосредото-читься. Получилось, еще со студенческих времен я приучил себя относиться к работе с полной самоотдачей.

Напольные часы отзвонили одиннадцать. Половину две-надцатого. Без четверти. Полночь.

Я отправил документы в стол и пошел в ванную комнату.

* * *— Альберт, — меня сильно трясли за плечо. Жена. —

Альберт, пожалуйста!— Что? — я вскинулся, вынырнув из незапомнившегося

сна. Знаю только, что это был кошмар. — Телефон? Пере-дай, я сейчас спущусь.

— Военные. Окружили дом. Пока не входят. У въезда в сад бронеавтомобиль... И полевая жандармерия.

— Черт... Где мой халат? Первым делом посмотрел на часы. Семь часов десять

минут. — Я хотела разбудить Хильду и Фрица, пора в школу. Го-

спожа Кох готовит на кухне завтрак, она первая увидела...Я подошел к окну, слегка отодвинул штору. Точно — на

улице, в рассветных сумерках, за воротами поместья стоит

404

бронемашина, солдаты. Много, не меньше трех взводов. Два черных «Опеля».

— ...По радио передают только военные марши и Ваг-нера, — полушепотом продолжала Маргарет. — Я хотела послушать новости, но диктор сказал, что через два часа будут передавать сообщение чрезвычайной важности и обращение верховного главнокомандующего вермахта к нации.

— Как? — я резко развернулся. — Не «фюрера и верхов-ного главнокомандующего», а просто «главнокомандующе-го»? Ты точно запомнила?

— Да... Альберт, я боюсь за детей. Что происходит?— Успокойся и возьми себя в руки. Если... Если случится

что-нибудь непредвиденное, забирай малышей и немед-ленно отправляйся к родителям в Гейдельберг. Я пока ни-чего не знаю... Пойдем вниз, звонок. Повторяю: будь абсо-лютно спокойна!

Это арест, почти наверняка. Дело провалено. Доигрались в вершителей судеб! Домоправительница Дагмар Кох с перепуганным видом

стояла у распахнутой двери.— Капитан Штельцер, адъютант начальника гарнизона

Берлина генерала фон Корцфляйша, — представился моло-дой военный.

За его спиной стояли четверо: лейтенант и два ефрейто-ра, вооруженные автоматами. С ними офицер СД в звании гауптштурмфюрера.

— Это вы Бертольд Конрад Герман Альберт Шпеер?— Да, это я, господин капитан. Чем обязан визитом?— Могу я попросить ваши документы, удостоверяющие

личность?— Вы спятили, капитан?! Я министр правительства! Фо-

тографий в газетах не видели? В чем...— Документы, пожалуйста, — вежливо, но непреклон-

но потребовал Штельцер. — Я обязан знать в точности.


405

— Маргарет, удостоверение рейхсминистерства у меня во френче, будь добра принести. Госпожа Кох, найдите в ка-бинете мой общегражданский паспорт, он в верхнем ящике стола слева, там не заперто... Возмутительно! Капитан, вы понимаете, что я вынужден буду сообщить о ваших дей-ствиях в Управление имперской безопасности? Вы позво-лите позвонить?

— Через пять минут вы сможете звонить куда угодно. Удостоверение и паспорт перекочевали в руки Штельце-

ра. Изучил. Вернул с коротким кивком.— Господин Шпеер, — чеканя каждое слово, произнес ка-

питан, — я обязан доставить вас на Вильгельмштрассе для представления его превосходительству рейхспрезиденту Германской империи генерал-фельдмаршалу Иобу-Виль-гельму фон Вицлебену. Я же отвечаю за вашу личную без-опасность.

— О, господи... — только и выдавила Маргарет. Я потерял дар речи. Итак, невозможное стало возмож-

ным. Они это сделали. Но при чем тут фон Вицлебен? Рейхспрезидент? Что за

вздор? — Вы позволите одеться, капитан?— Разумеется. Убедительно прошу вас поторопиться. Об-

становка в столице сложная.— Э-э... Понимаете ли капитан, у меня семья... Малень-

кие дети.— Это предусмотрено приказом коменданта. Ваш дом

останется под охраной двух взводов и жандармерии, в слу-чае необходимости госпожу Шпеер и детей перевезут в рейхсканцелярию.

— Полагаю, для... для предстоящей встречи с господи-ном Вицлебеном больше подойдет штатский костюм, — от потрясения, неожиданности и постепенно охватывающего чувства смятения я не сумел сказать ничего, кроме сказоч-ной по своему размаху глупости. — Как думаете?

— Не вправе советовать, — нейтрально ответил капитан. — Я могу спросить? — Умоляю, господин Шпеер, без лишних слов, время ко-

ротко, — отрубил Штельцер. — Как адъютант коменданта столицы вы обязаны знать.

Осуществляется план «Валькирия»? — Так точно, — опередил капитана впервые заговорив-

ший незнакомый гауптштурмфюрер. Козырнул. — Мой непосредственный начальник обегруппенфюрер Гейдрих приказал передать вам следующее, дословно: «День W». Вы должны знать.

— «День W», — как сомнамбула повторил я. — Но... Где фюрер?

— Вчера, примерно в полдень по берлинскому времени, вылетевший из Смоленска самолет фюрера исчез, его до сих пор не нашли. Скорее всего, авиакатастрофа. Войска гарнизона Большого Берлина подняты по тревоге, введены в действие все директивы плана «Валькирия». Пожалуйста, не задерживайте, доктор Шпеер. Вас ждут...

ЗАВЕРШЕНИЕ ТОМА ПЕРВОГО ◆ IHRE EVE

407

ЗАВЕРШЕНИЕ ТОМА ПЕРВОГО

IHRE EVE

408

3 ноября 1942 года. Белоруссия

В партизанском отряде «Сталинское знамя» с комиссара Шмулевича сильно удивлялись и относились к нему странно: каждый понимал, что обойтись без Шмулеви-

ча напрочь невозможно, человек он дельный и полезней-ший, но слишком удивительный. Решительно не такой, как все. Достаточно упомянуть, что обращались к нему всегда по имени и отчеству; не «товарищ комиссар» и не «товарищ Шмулевич», а непременно «Семен Эфраимович». Он сам настоял, мягко, однако непреклонно, еще летом 1941 года, когда в едва сбившемся отряде, вынужденном остаться да-леко за линией фронта, состояло всего-навсего одиннад-цать человек списочного состава.

Обитал единоличник Шмулевич в собственном блинда-же, пускай и маленьком, одевался всегда чисто и аккурат-но, трофейными немецкими шмотками брезговал, иногда предпочитал гражданское (вообразите только — в лесу он вполне мог надеть пиджак с галстуком и светлой рубаш-кой!), но чаще носил повыцветшую форму лейтенанта НКВД, каковым некогда и являлся в действительности.

Разговаривал тихо и вежливо, никто ни разу не слышал, чтобы комиссар повышал голос. К каждому обращался на «вы». В блиндаже содержал массу книг, от классиков марк-


409

сизма (должность обязывала) до старорежимных изданий Льва Толстого с «ятями» и «ерами».

Роста Семен Эфраимович был среднего, возрастом чуть за сорок, всегда носил очки в тонкой золотой оправе. Малень-кие «гитлеровские» (ну или почти как у врага народа Генриха Ягоды) усики под носом были устоявшейся частью облика, прочей растительности на лице не имелось: комиссар акку-ратно брился два раза в день и непременно с горячей водой. Все это делало Шмулевича белой вороной и объектом тихих (в основном доброжелательных) насмешек, причем только за глаза — все знали, что с комиссаром шутки плохи.

Тихий-то он тихий, но человек абсолютно безжалост-ный, невероятно умный и не склонный к буржуазным пред-рассудкам в виде слюнявого гуманизма.

Командовал «Сталинским знаменем» бывший учитель арифметики из 3-й средней школы Молодечно Петр Заслав-ский — парень молодой, не военный, до войны лишь дваж-ды бывавший на сборах, но внезапно открывший в себе немалый талант тактика. Война частенько обнаруживает в людях доселе скрытые дарования.

За без малого полтора года действий в глубоком тылу немцев, невзирая на карательные рейды и вдумчивую охо-ту за партизанами, развернутую противником минувшим летом в Белоруссии, отряд уцелел, значительно пополнился и активно бесчинствовал на коммуникациях в треуголь-нике Глубокое—Поставы—Докшицы, доставляя немало головной боли немецкому коменданту Молодечно, ответ-ственному за этот район северной Белоруссии.

Основную базу (опять же по выбору успевшего хорошо ознакомиться с округой Шмулевича) создали в Свенцян-ских грядах, на островах почти непроходимого болота, откуда берут исток Березина и Сервечь. Впрочем, болото оказалось «непроходимым» исключительно для непосвя-щенных, то есть для немцев — добры молодцы товарища За-славского по нынешней осени даже ухитрились притащить

410

сюда угнанное у немцев самоходное артиллерийское ору-дие «Мардер» с почти полным боекомплектом, каковое торжественно доставили в расположение отряда. Для этого пришлось попотеть и положить через топь километровую гать (ее затем сразу же разобрали), зато теперь у «Знаме-ни» имелась собственная артиллерия.

Комиссар оценил машину, молча развернулся и ушел к себе — писать представления на награждение отчаян-ных сорвиголов, тем же вечером отправленные по рации в Москву.

Свенцянские гряды — укрытие надежное, другим отрядам, действующим южнее и западнее, повезло значительно мень-ше. Неподалеку проходит единственное шоссе Вильно—По-лоцк, узкоколейка от Швенчениса на Друю, а вокруг — леса, не замерзающие зимой болота да речушки с топкими бере-гами. Не зная троп, не подберешься. И напротив, немецкие гарнизоны в Бегомле, Вилейке, Сморгони и других городках находятся в прямой досягаемости; если действовать в меру нагло, до определенной степени осторожно и наносить удары там, где не ждут, можно добиться немалых успехов.

Обладавший хороший памятью Шмулевич знал в лицо и по имени каждого из восьмидесяти двух партизан отря-да, работа с кадрами находилась в его ведении. Большин-ство — белорусы в возрасте от четырнадцати до шести-десяти лет, двадцать девять кадровых военных из числа окруженцев 1941 года, шесть женщин, работающих в «го-спитале» и по хозяйству, да еще «агентура» в близлежащих городках и деревнях.

Не много, но и отнюдь не мало, все люди проверенные — этим Шмулевич занимался лично, каждый новичок в отря-де отправлялся на длительную философскую беседу к това-рищу комиссару.

Заславский знал о Шмулевиче мало — тот был скрытен и не любил рассказывать о своей персоне. Участник Граж-данской, воевал с Фрунзе в Туркестане и Крыму. С двадца-


411

тых годов комиссар работал в НКВД, следователем в самом Ленинграде. Поздней осенью 1938 года был арестован, но через два месяца отпущен, восстановлен в звании и долж-ности, однако в 1939-м от греха подальше переведен из Ле-нинграда в провинциальный Молодечно.

Как сказал сам Шмулевич, «органы разобрались, ничего особенного». Обвинение? Бросьте, сущая чепуха — ну по-смотрите внимательно на мой профиль, в каком это месте я немецкий шпион? Повторяю: разобрались. Будь я шпио-ном, где бы я сейчас находился, здесь или там?

И потом, какой уважающий себя фашист возьмет в шпи-оны человека с фамилией «Шмулевич»? Вы смеетесь?

Эвакуировавшуюся в июне 1941 года из Молодечно ав-токолонну с документацией местного управления НКВД уничтожили с воздуха штурмовики, немцы отрезали доро-гу на восток, ничего не оставалось делать, как уходить в лес и либо пробираться к своим через фронт, либо оставаться и организовывать сопротивление.

После встречи с Заславским товарищ лейтенант НКВД и показал свои немалые способности. Думаете, легко спло-тить, вооружить и заставить слаженно действовать совер-шенно разных людей, от гражданских беженцев из Вильно до спасшихся из разбомбленного эшелона доктора с семьей и военинженера, приписанного к наголову разгромленной в приграничных сражениях 1941 года танковой части?

Это очень и очень нелегко! А в довесок попробуйте обеспе-чить людей всем необходимым на болотных островах Свен-цян — медикаменты, продовольствие, теплые землянки.

Кому этим заниматься, кроме Шмулевича? Да никому.— Вас наркомом ставить надо, — сказал Заславский ко-

миссару уже в ноябре первого года войны. — Как вы все успеваете, Семен Эфраимович? Вы хоть иногда спите?

— Трех-четырех часов в сутки вполне хватает, — комис-сар убавил огонь на немецкой спиртовке и обмакнул пома-зок в помятую кастрюльку с кипяченой водой. — Вот что

412

я думаю, товарищ Заславский: нужна устойчивая связь. Хо-рошая рация, причем очень хорошая. Трофейная. Я знаю, где взять. Выделите мне десять человек помоложе и посооб-разительнее, придется прогуляться в Будслав...

Рацию добыли через два дня. Потерь во время операции не было.

— Связисты у них неплохо живут, — сказал вечером Шму-левич опешившему командиру. Выложил на стол пухлый бумажник. — Вот, посмотрите — кажется, немцы получи-ли денежное довольствие, я счел нужным позаимствовать. Пятьсот двадцать рейхсмарок, а не оккупационные фантики.

— Зачем нам здесь деньги?— Что-нибудь купим.— У кого??— У немцев. Или у спекулянтов. В коммерческих магази-

нах Молодечно достаточно заграничных товаров — немец-кий аспирин или шоколад нам очень пригодятся... Передай-те деньги Соловью, у него безупречные документы, и он вне подозрений, все-таки полицай. Список я составлю через час.

Товарищ Соловей, в первую очередь коммунист, а уж в по-следнюю очередь полицай с безупречными документами, че-рез шесть дней передал в отряд вещмешок, набитый самыми полезными вещами — упоминавшийся немецкий аспирин, запасные лампы для рации, пакеты со стерильными бинтами и таблетки сухого спирта. Потратил, в сущности, копейки — немецкие интенданты (как тыловым интендантам и положе-но спокон веку) в Молодечно были вороваты и к стороннему заработку относились без глупых предубеждений.

И так всегда.Шмулевич умудрялся совмещать нахальные и стреми-

тельные атаки на вражеские объекты с непринужденной экспроприацией всего «полезного».

— Я по роду службы слишком много общался до войны с настоящими бандитами, — пояснил комиссар. — И знаю, как правильно организовать классический налет в стиле


413

Мишки Япончика, слыхали про такого? Известен был в свое время, знаменитость. Почему бы не попробовать самому? Скажу вам честно, товарищ Заславский, налетчик из меня получается неплохой, пускай и с небольшими помарками. Обещаю исправиться.

* * *

Тем утром Шмулевич привычно поднялся в семь, зажег трофейную спиртовку и согрел чай — немецкие брикеты ничем не хуже чая английского, продававшегося в Ленин-граде до войны. Распорядок дня традиционный: сперва в блиндаж к радистам, за сводкой и сообщениями из Цен-тра. Потом на «штаб» к Заславскому, где собираются все командиры взводов: в отряде все как в армии. Политзаня-тия — тоже святое. Разумеется, обычная ежедневная хозяй-ственная инспекция. Обеспечение еще важнее политуче-бы, голодным или больным в бой не пойдешь, в этой сфере должен поддерживаться идеальный порядок.

Руководство отряда, связь и госпиталь расположили на самом крупном острове, двести на четыреста метров. По-чва здесь каменистая, пологая возвышенность покрыта ку-пами сосен и берез. Западнее на много километров тянется сплошное болото с чахлыми кривыми березками и чернею-щими пятнами гиблых омутов. Прочие острова выстроены в изогнутую линию на северо-восток, еще дальше — полоса бурелома и дремучие дебри до самой Двины.

Подходов к базе всего четыре, с разных направлений — возможность немедленной эвакуации и отступления отряда на одну из запасных стоянок предусматривалась в обязатель-ном порядке. Тут вам война, а не пляски с гулящими девками в деревенском шинке. То, что немцы отроду не появлялись на Свенцянских болотах, еще ничего не значит: если очень захотят — придут, и вот тогда рассуждать будет поздно.

Что сообщают с Большой земли? Сталинград и еще раз Ста-линград. Неудивительно — оборона города продолжается

414

с упорством невероятным. На других фронтах позиционные бои «местного значения», освобождены два населенных пункта, заявление Народного комиссара иностранных дел товарища Молотова... В целом, ничего нового.

Позавтракали в штабной землянке: пшено с неприятно пахнущим топленым жиром, каждому по ломтику немец-кой колбасы из жестяных банок вермахтовского пайка. Сы-рой серый хлеб — и счастье еще, что такой есть, зерно при-ходится экономить, зима на носу. Снова жидковатый чай с таблетками сахарина. Жить можно.

По большому счету, ничто не предвещало экстраорди-нарных, просто-таки вопиющих событий, грянувших после полудня и ввергших в глубокую оторопь даже вечно невоз-мутимого комиссара Шмулевича.

Посты по периметру партизанской базы выставлялись в обязательном порядке, особое внимание наблюдатели уделяли угрожаемым направлениям — тропки противни-ку, скорее всего, неизвестны, однако гарантий никто дать не может. Неожиданный визит эсэсовской зондеркоманды, поддерживаемой фельджандармами и тыловыми частями, ничуть не исключен, сколько раз другие нарывались! Послед-ствия всегда были тяжелыми — большие потери или полное уничтожение отряда. Бдительность и еще раз бдительность!

Без четверти час комиссара насторожил чересчур гром-кий гул авиационных двигателей, но это явно был не легкий разведчик, которые иногда летали ради изыскания парти-занских стоянок — «Шторх» гудит совсем иначе, звук высо-кий, дрожащий. Значит, ничего опасного, здесь частенько ходят самолеты из Вильно или Кёнигсберга на Минск.

Странный грохот, смахивавший на отдаленный орудийный выстрел, Шмулевича не заинтересовал — если прислушивать-ся к каждому непонятному звуку, никаких нервов не хватит...

А через полчаса примчался раскрасневшийся и взмок-ший Степка, пацан пятнадцати лет, возглавлявший в от-ряде службу вестовых — возраст ничего не значил, Степка


415

уже честно заработал медаль «За боевые заслуги». Выпалил задыхающейся скороговоркой на деревенской смеси рус-ского, белорусского и коверканного польского:

— Таварыш ком... Тьфу ты, Сямен Эфраимович! Тамка...— Степан, вытрите лицо снегом. Что у вас? Более связно,

пожалуйста.— Самалет! Упал! Вялизарны! Агню няма!— Где конкретно?— Дык, километра чатыры... з паловай. За Свидельской

топью...— Сами видели?— Так! Сам! Не выбухнуу гэты зараза, зверзиуся у лес —

тольки дрэвы у щэпы! Курва!— Степа, не тараторьте... И не сквернословьте. Учитесь

докладывать спокойно. Что значит «большой»? Транспорт-ный «Юнкерс»?

— Да не, Сямен Эфраимович! Ци я «Юнкерсов» николи не бачыу? Зусим други! Чатыры маторы!

— Вы близко подходили?— Таварыш Гарэленка як забачыу, дык дазор вакол паста-

виу, а мяне сюды, до вас! — Самолет... — вполголоса протянул Шмулевич. — И не

взорвался. Очень, очень интересно. Быстро доложите ко-мандиру отряда. Капитана Бутаева и доктора Раппопорта ко мне мигом!

Степка ринулся со всех ног.Комиссар оценил ситуацию мгновенно. Вариантов два

по два: это или грузовик, или тяжелый бомбардировщик. Немецкий — или, соответственно, советский, союзникам в небе над Белоруссией делать решительно нечего, не ближний свет от берегов Альбиона. Логика подсказыва-ет, что советским бомбардировщиком одиночный самолет быть не может — очень далеко от линии фронта, почти тысяча километров. Следовательно, принадлежит он гер-манским ВВС.

416

Итак, немецкий транспортный борт. Остается взглянуть на груз — возможно, он не слишком сильно поврежден. Оружие, продовольствие? Все зависит от того, шел самолет с запада или востока, этого Степка не заметил...

Если что-то полезное падает с неба — грех не воспользо-ваться.

Павел Бутаев, капитан-пограничник, чудом уцелевший в июне 1941-го и в одиночку добравшийся на своих двоих до Свенцян аж из-под Гродно, возглавлял взвод, полушутя-полусерьезно называемый отряда «Особым отделом». Но если в регулярной армии Особые отделы занимались из-вестно чем — контрразведка и борьба со скрытым врагом в рядах РККА, — то Бутаев начальствовал над дюжиной лучших диверсантов «Сталинского знамени». Каждого от-бирал сам.

Во взводе всегда и постоянно было только тринадцать че-ловек — если погибал один, на его место капитан в тот же день находил замену. Отказников не было, ходить в числе «чертовой дюжины» почиталось за честь. Недавно угнан-ный «Мардер» числился на совести Бутаева и его подчинен-ных. Между прочим, капитан был единственным, кто име-новал Шмулевича не по устоявшейся в отряде традиции, а «товарищ комиссар» и никак иначе.

— Соберите людей, — тихо сказал Шмулевич Бутаеву. — В полном составе. Слышали уже?

— Степка успел растрепать... Идем проверить?— А вы как думали, Павел Никифорович? Может быть,

кто-то остался жив, зачем рисковать?— Так вот зачем вам доктор?.. Надеетесь «языка» взять?— Обычная предусмотрительность, — пожал плечами

комиссар. — Перебдим. В игры мы с вами до войны наи-грались, теперь все всерьез.

— Ясное дело, — прогудел здоровяк-капитан, легко со-гласившись и не заметив оттенка легкой иронии в словах Шмулевича, все-таки оба перед 22 июня принадлежали


417

к одному ведомству. — Одного боюсь: как бы они самолет искать не начали.

— Упал далеко от нашего расположения, обойдется. Осень, дороги развезло, комендантская рота из Молодечно появится не раньше, чем к вечеру. Если вообще появится. И все же поторопимся.

* * *— Вусь тамка вон, бачыце, — Степка вытянул руку. — На-

скрозь праз ельник прайшоу, зараза. Навалач нямецкая! — Степан, кажется, я запрещал вам браниться. Особенно

в присутствии старших по званию...— Выбачайце, Сямен Эфраимович! — Первое отделение налево, второе со мной, — скоман-

довал Бутаев. — Смотреть в оба! Без надобности огонь не открывать. И потише давайте.

Спустя пять минут комиссару стало ясно: глазастый Степка оказался совершенно прав, никакой это не «Юн-керс-52». Хвостовая часть большого самолета отвалилась при ударе и валяется в полусотне метров от фюзеляжа, нос сильно изуродован, стекла кабины разбиты. Вокруг много обломков — обшивка крыльев; лопасть одного из винтов вошла в покосившуюся столетнюю ель больше чем наполовину. Опознавательные знаки на киле — гер-манские.

— Гражданский, что ли? — спросил капитан и полез в карман за махоркой.

— С ума сошли, немедленно затушите папиросу! — про-ворчал Шмулевич. — Чувствуете, бензином несет за десять верст! Прикажите остальным не подходить, вы — за мной.

— Можна з вами? — заикнулся недисциплинированный Степка.

— Извините, Степан, нельзя. Потом посмотрите. Я вас обязательно позову.

— Як скажаце.


419

— Степан, вы в армии. Отвечать следует: «Так точно».— Як скажаце!Шмулевич едва сдержал улыбку. Но не время для шуток,

совсем не время. В комиссаре проснулся следователь: ничто не должно

быть тронуто до осмотра места... Нет, не преступления. Ме-ста аварии.

Добрались через завалы из еловых веток до хвостовой части.

— Весьма любопытно, — Шмулевич снял очки, вытащил из кармана шинели фланелевую тряпочку (шинель у него была обычная, пехотная, без знаков различия), протер стекла, вернул очки на место. — Товарищ капитан, ничего необычного не замечаете?

— Тут будто кусок выдран, — указал Бутаев. — Кресел по левому борту нет, а справа сохранились. Гляньте, мертвяк в снегу. Кажись, армейский полковник. Ого! Вот повезло... Разрешите обыскать?

— Не разрешаю. Успеется. Идем дальше. А вы не оши-блись, капитан — это не военный самолет. Точнее, не бое-вой. Кажется, никто не выжил... Может, и к лучшему. Мень-ше заботы.

Вот и корпус. У наблюдательного Шмулевича не осталось сомнений: в небе над Свенцянами произошло нечто очень и очень странное — достаточно оценить повреждения на линии разлома фюзеляжа и хвоста.

Был взрыв на борту. Это никакая не зенитка, листы обшивки выгнуты нару-

жу — вырван целый сегмент!— Вот это номер цирка Чинизелли, с его маленькими

милыми пони! — выдержка комиссару изменила, когда он осмотрел задний отсек самолета, отделенный от носовой части перегородкой с деревянной дверцей. Много трупов, все в чине от полковника и выше. Два эсэсовца в сером. Нескольких в момент катастрофы выбросило из салона,

420

придется откапывать из подтаивающих сугробов. Порт-фели, папки, разбросаны печатные листы с какими-то до-кументами. — Боже ж мой... Бутаев, вы понимаете, что с неба упало?

— Звезда Героя, — хмыкнул капитан. — И, думаю, не одна. Самолетик-то штабной. Кликнуть ребят?

— Подождите... Дверь заклинило. Надо посмотреть, что в переднем салоне.

— Дайте сюда. Сейчас.Перекосившуюся дверцу удалось вскрыть с четвертого

раза.— Идите, посмотрите в кабину, я пока огляжусь. Ступай-

те осторожнее, видите, какой тут разгром...Шмулевич присел на корточки и тихо присвистнул. Пер-

вая мысль: надо немедленно, как можно быстрее, еще до заката эвакуировать отряд на резервную базу. ТАКОЙ са-молет будут искать, и искать самым тщательным образом, с привлечением всех наличных сил!

У ног комиссара лежал мертвый генерал-лейтенант, сра-зу за ним — эсэсовский обергруппенфюрер.

Что еще? Две девушки в обычных темных платьях и бе-лых передничках — обслуга, вероятно. Трое гражданских, еще два военных. Разлетевшиеся бумаги и карты. Брызги крови на бежевой внутренней обшивке, разбитые фарфо-ровые чашки.

— Пилоты погибли сразу, месиво, — Шмулевич обернул-ся, услышав голос Бутаева, выбравшегося из искореженной кабины. — Планшет вот прихватил. Товарищ комиссар? Се-мен Эфраимович? Вы чего? Да что стряслось-то?

— Вы меня назвали по имени и отчеству, — выдохнул Шмулевич и вытер ладонью холодный пот со лба. — День сегодня и впрямь необычный. Начинаем работать. И чтоб ни одной бумажки не пропало! Головой отвечаете!

— Так точно, отвечаю... Глядите, а вот этот, в коричне-вом френче, живой. И генерал тоже. Пар изо рта!


421

Справа, у самого борта, лежал пожилой человек с пол-ностью залитым кровью лицом — ударился лбом о ме-таллическую кромку столика, кожа и волосы надо лбом содраны. Правая рука явно сломана — кисть вывернута неестественно. У генерал-майора ВВС разорван китель, на груди кровь — ребра, что ли, переломал?

— Доктора сюда. Бегом, — решительно сказал комиссар. — Один гражданский и один генерал, это лучше, чем совсем ни-чего. Гораздо лучше! Что вы стоите столбом?! Давайте же!

* * *— Не нравится мне это, — комиссар Шмулевич опустил

бинокль на грудь. — Не нравится до крайности, товарищ Заславский. Пока они слишком далеко и кружат за озером Нарочь... Однако скоро стемнеет, немцы отправят авиацию на аэродромы. А завтра?

— Завтра они вернутся, — буркнул командир отряда. — Ничего не скажешь, повезло нам...

— А вы не расстраивайтесь. Ведь действительно повез-ло? С темнотой уходим на «точку два», оставаться на остро-вах нельзя. Жаль бросать базу, но жизнь дороже.

— Что ж это за самолетик такой? Генштабовский?— Очень вероятно. Я бегло просмотрел некоторые доку-

менты — на большинстве аббревиатура «OKW», Верховное командование вермахта. Да, Заславский, вы правы. Это Генштаб или нечто весьма близкое — командование армии, к примеру. Несколько генералов... — комиссар выдержал паузу и повторил: — Повезло. Прикажите людям собирать-ся, до заката всего два часа. Чем дальше уйдем, тем лучше.

Самолеты начали летать во второй половине дня: звук моторов доносился с запада и северо-запада, то приближа-ясь, то почти совсем исчезая. Из отряда, действовавшего под Сморгонью, по рации кратко сообщили — кружат над леса-ми, идут тройками, будто прочесывают. Гарнизон в самой Сморгони подняли по тревоге, больше ничего не известно.

422

Похоже, у немцев произошло что-то очень серьезное.— Серьезнее некуда, — проворчал Шмулевич, получив от

связистов радиограмму. — У нас за такую потерю командо-вание ВВС под трибунал бы пошло. С вытекающими.

На месте катастрофы трудились не покладая рук полтора часа: как и приказал комиссар, не должно было пропасть ни единой бумажки! Обыскали трупы, документы складывали в мешки. Двоих тяжелораненых — гражданского с разби-той головой и генерал-майора на волокушах переправили в «госпитальный» блиндаж с указанием доктору Раппопор-ту и его помощницам сделать все возможное: ценность этих пленных сложно преувеличить.

Шмулевич составил шифровку для Минского подпольно-го обкома и первого секретаря ЦК КП(б)Б Пономаренко: за-хвачены важнейшие документы противника, любой ценой требуется переправить их на Большую землю. Как — вам решать. Обстоятельства «захвата» комиссар не уточнил — все потом.

Ответ пришел вскоре — принято, поддерживайте связь. О решении будет незамедлительно сообщено.

Одна беда: принять самолет с Большой земли в районе Свенцян невозможно, мешки с неслыханными трофеями придется переправлять в отряд «Большевик», базирующий-ся сотней километров восточнее, под Лепелем.

Далековато, но не беда — походы за Березину не были для подчиненных товарища Заславского чем-то из ряда вон выходящим. Бутаев со своими ходил летом четыре раза — и ничего, вернулся жив-здоров.

— ...Совсем плох, — объяснил комиссару доктор, указав на пожилого мужчину, первым доставленного в лазарет. — Теменная и лобные кости раздроблены, правый зрачок уве-личен, поднимается температура.

— И что? — наклонил голову Шмулевич.— Кровоизлияние в мозг, Семен Эфраимович. Симптомы

как в учебнике, последствия летальной травмы. Он не вы-


423

живет. Даже будь у меня возможность сделать трепанацию в таких... гм... антисанитарных условиях, это не помогло бы.

— Разрешите взглянуть?— Конечно.Этому человеку было лет за пятьдесят. Коротко постри-

женные темные волосы с густой проседью, кровь отмыли небрежно, что искажало черты лица. Одет в черные брюки и бежево-коричневый френч с четырьмя пуговицами и на-кладными карманами. На правом нагрудном кармане един-ственный Железный крест, дата — 1914 год. Значит, воевал еще в Империалистическую. Выше — круглый золотистый значок со свастикой. Черный знак за ранение.

— Обыскали? — повернулся комиссар к доктору.— Оружия и документов нет. Только письмо на немец-

ком языке, написано от руки. Несколько безделушек, ручка с золотым пером — сломалась напополам, — и две пастил-ки в фольге. По-моему, лекарство. Посмотрите на столе... Кстати, обратите внимание, усы у него как у Гитлера.

— У меня такие же, — криво усмехнулся Шмулевич. — Не сомневаюсь, какой-то гражданский чиновник из Пруссии, не из крупных. В лучшем случае снабженец, интендант; знаки различия отсутствуют, одет — скромнее не придума-ешь. Меня больше интересует генерал-летчик.

— Тяжелое сотрясение мозга и пять ребер справа, — уве-ренно сказал доктор. — Придет в себя.

— Присматривайте в оба глаза. Я пришлю двоих бойцов Бутаева.

Комиссар подошел к столу, застеленному сероватым ль-ном, перебрал пальцами найденные у пожилого вещицы и забрал только письмо: иногда личные послания куда ин-тереснее для разведки, чем штабные документы.

Мельком глянул на подпись:«...Ihre Eve. Berghof, Obersalzberg. 27. Oktober 1942».Выходит, отправлено неделю назад. Кто она, эта Ева?..

Впрочем, сейчас это совершенно неважно.

424

* * *«Точка два» была одной из запасных баз отряда — в со-

рока километрах на северо-восток, в лесах за речкой Дисна. Такая глухомань, что Свенцяны покажутся едва ли не цен-тром мирозданья. Погода к вечеру начала портиться, зака-пал холодный дождь — это хорошо, немцам будет труднее напасть на след.

Отряд пойдет пятью группами по разным тропам, такие предосторожности обязательны: не повезет одним, выбе-рутся другие. Через два дня все должны собраться в новом лагере.

— Может, зря мы?.. — неуверенно сказал Заславский ко-миссару. — А если самолет не найдут?

— Этот — точно найдут, — отрубил Шмулевич. — По-верьте, чувство опасности меня пока не подводило, а сей-час в груди щемит очень уж нехорошо. Мы не просто отсту-пать должны, а ноги уносить. Так, чтобы пятки сверкали. Кому будут нужны наши трофеи, если завтра немцы обло-жат Свенцяны со всех сторон и начнут выкуривать нас ар-тиллерией? Штурмовики с воздуха? Предпочитаю рассчи-тывать на худшее.

— Так я разве спорю, Семен Эфраимович? Глядишь, но-чью и проскользнем.

— Пленного генерал-майора беречь как зеницу ока, себе в хлебе отказывать, а его кормить. Не представляю, как мы его доставим в расположение «Большевика» в Лепель, одна-ко что-нибудь придумаем...

— А второй?— Умер час назад. В сознание не приходил. — Бросим здесь?— Зачем оставлять лишние следы? Приказал Степке и его

вестовым забрать труп из лазарета и оттащить к Свидель-ской топи. Набили карманы камнями — и в омут, никто не найдет. Степка крест с френча открутил, паршивец — тро-фей захотел.


— Да пропади он пропадом, этот немец, не бог весть ка-кая фигура... Я выступаю с первой группой, вы с третьей, Бутаев с пятой. Направление на Подсвилье, и поосторож-нее, когда станете пересекать виленское шоссе — раз объ-явлена тревога, движение будет и ночью.

— Вы будете учить меня осторожности, товарищ Заслав-ский? — комиссар Шмулевич снял очки и недоуменно по-смотрел на командира. — Смею вас уверить, это лишнее.

Хлопья мокрого, мгновенно тающего снега продолжали сыпаться с темного неба на жухлую траву.

Заканчивался третий день ноября 1942 года.

Санкт-Петербург — Самара — Буэнос-Айрес2012–2013

426

БИОГРАФИЧЕСКИЙ СПРАВОЧНИК

Действующие и упоминаемые персонажи

Бакке, Герберт (1896–1947) — с мая 1942 года рейхсми-нистр продовольствия и сельского хозяйства, обергруппен-фюрер СС. Образование высшее, агроном.

В условиях острейшего дефицита продовольствия в Гер-мании сделал ставку не на развитие собственного сельско-го хозяйства, а на вывоз продовольствия с оккупированных территорий. «План Бакке» предусматривал «конфискацию излишков сельскохозяйственной продукции из Украины с целью обеспечения Рейха» и одновременно физическое уничтожение «лишнего населения» в СССР, экстремальное сокращение пайков для гражданских лиц в Украине и Бе-лоруссии, а также максимальное сокращение довольствия сельского населения. В результате выполнения «Плана Бак-ке» от голода умерли от полутора до двух миллионов совет-ских военнопленных, точные цифры неизвестны до сих пор.

Герберт Бакке повесился в камере нюрнбергской тюрь-мы 6 апреля 1947 года из опасения быть выданным амери-канцами Советскому Союзу.

Борман, Мартин (1900–1945) — рейхсляйтер, рейхс-министр без портфеля, обергруппенфюрер СА, почётный обергруппенфюрер СС, личный секретарь А. Гитлера. Об-разование среднее специальное (сельское хозяйство).

427

◆ БИОГРАФИЧЕСКИЙ СПРАВОЧНИК ◆

По сложившейся традиции Бормана считают «серым кар-диналом» за спиной Гитлера, едва ли не полностью опреде-лявшим политику Германии. Он в действительности имел большое влияние по линии НСДАП как фактический руко-водитель партийной организации, что переросло в прямое противостояние с Альбертом Шпеером, пытавшимся уси-лить роль кабинета министров в принятии экономических решений. В основном благодаря Борману и его непроду-манной политике «партмещане» (по выражению Геринга) приобрели огромное влияние, обусловившее неслыханную коррупцию, по сравнению с которой положение в России XXI века можно считать едва ли не идеальным.

В 1998 году генетическая экспертиза останков, найден-ных при строительстве дороги в Берлине, подтвердила, что скелет принадлежит именно Мартину Борману. Домыслы о его «эмиграции в Южную Америку» были окончательно развеяны.

Брандт, Карл (1904–1948) — рейхскомиссар здравоох-ранения, группенфюрер СС, генерал медицинской службы, личный врач Адольфа Гитлера. Образование высшее (врач).

Инициатор «Акции Тиргартенштрассе, 4» — евгенической программы по стерилизации, а затем и физическому уничто-жению людей с психическими расстройствами, умственно отсталых и наследственно отягощённых больных, а также обычных пациентов, находящихся на лечении больше 5 лет. В Германии жертвами программы эвтаназии стали 70 тысяч подданных Рейха, впоследствии эта политика продолжалась и на оккупированных территориях — к концу войны около 275 тысяч человек по данным Нюрнбергского процесса.

Повешен после «Процесса врачей» в тюрьме Ландсберг.

Браун, Ева (1912–1945) — один день 30 апреля 1945 офи-циально носила имя Ева Гитлер. Подруга А. Гитлера с 1929 года. Образование среднее.

428

Практически все мемуары характеризуют Еву Браун как тихую, «домашнюю» девушку, не принимавшую уча-стия в политической жизни Германии. Слово Альберту Шпееру: «...Ева Браун была вне политики и едва ли когда-нибудь пыталась влиять на Гитлера. Но со своим острым взглядом на реальности повседневного быта она иногда критически высказывалась по поводу разного рода непо-ладок мюнхенской жизни. Борману это было не по душе, потому что после каждого такого случая его тут же вызы-вали на ковер. Она была спортивна, хорошая неутомимая лыжница, с которой мы вместе устраивали прогулки и за пределами огороженной зоны. <...> Для историка Ева Браун может представлять интерес только как фон, на ко-тором раскрывались характерологические особенности Гитлера».

Покончила с собой вместе с мужем 30 апреля 1945 года.

Геббельс, Йозеф (1897–1945) — рейхсминистр народ-ного просвещения и пропаганды, рейхсляйтер по вопро-сам пропаганды НСДАП, гауляйтер Берлина. В течение двух дней (30 апреля — 1 мая 1945) являлся предпоследним рейхсканцлером Германии. Образование высшее (доктор наук, филология).

При всей приверженности национал-социализму, Геб-бельс был одной из «белых ворон» в окружении Гитлера. На фоне партийных посредственностей из числа «старых борцов» высокообразованный, умный и язвительный министр пропаганды резко выделялся, отчего приобрел стойкую нелюбовь многих партийных руководителей, что давало простор для самых невероятных интриг в верхах. Общеизвестен его затянувшийся конфликт с Альфредом Розенбергом. Одним из первых начал осознавать, что «вос-точная политика» в оккупированном СССР ни к чему хоро-шему не приведет, однако повлиять на ее проведение не мог или не хотел.

429


Большинство известных цитат Геббельса или подаются вне контекста, или их смысл изменен на прямо противо-положный. Например, знаменитое «Чем чудовищнее ложь, тем легче в нее поверить» сказано про Уинстона Черчилля, тоже не особо разборчивого в методах пропаганды. А фра-за «Когда я слышу слово культура, я хватаюсь за браунинг» (Wenn ich Kultur höre... entsichere ich meinen Browning) в действительности является цитатой из пьесы Ханса Йоста «Шлагетер» от 1933 года.

Покончил с собой 1 мая 1945 года в Берлине.

Гейдрих, Рейнхард (1904–1942) — начальник Главного управления имперской безопасности, исполняющий обя-занности имперского протектора Богемии и Моравии, обер-группенфюрер СС. Образование высшее (офицер ВМС).

Одна из самых сложных фигур Третьего Рейха. Совер-шил невероятный карьерный взлет: в 1931 году Гейдрих носил звание оберштурмбаннфюрера СС, в 1934 он ста-новится уже группенфюрером. Именно Гейдрих подает идею о создании Службы безопасности (СД) и Полиции безопасности (зипо). В 1939 обе эти структуры, а также гестапо объединяются в РСХА, которое Рейнхард Гейдрих и возглавляет.

Одновременно с руководством РСХА в 1941 году Гей-дрих становится исполняющим обязанности протектора Богемии и Моравии, где проводит сдержанную политику, стараясь сохранить лояльность чехов. Некоторыми иссле-дователями назначение Гейдриха в Прагу расценивается как понижение, поскольку в его руках оказалась сосредо-точена власть практически над всеми спецслужбами Гер-мании, что могло представлять опасность для партийного руководства.

Умер (04.06.1942) от заражения крови после покушения, совершенного английскими диверсантами чешского про-исхождения, 27 мая 1942 года.

430

Геринг, Герман (1893–1946) — рейхсминистр Импер-ского министерства авиации, рейхсмаршал Великогерман-ского рейха. Образование высшее, военное (Прусская во-енная академия).

В межвоенный период Геринг сделал очень много для развития военной и гражданской авиации в Германии, од-нако после назначения Уполномоченным по Четырехлет-нему плану (фактически скопированному со сталинских пятилеток) занялся явно не своим делом — экономикой, в которой понимал очень мало. Во многом благодаря Ге-рингу от руководства экономикой были отстранены про-фессионалы, Яльмар Шахт и Фриц Тиссен. Впоследствии вступил в конфликт с Альбертом Шпеером из-за раздела сферы экономических полномочий, но вынужден был усту-пить. Его роль в экономике Германии считается резко от-рицательной и деструктивной. Большинство мемуаристов описывают Геринга как человека, решительно не способ-ного к ежедневной рутинной работе, а сам Шпеер в своих «Воспоминаниях» выносит ему окончательный приговор: «В 1943 году Геринг впал — и на этот раз окончательно — в летаргию. Только в Нюрнберге он проснулся снова».

Покончил с собой в ночь перед исполнением приговора Нюрнбергского трибунала 15 октября 1946 года.

Гиммлер, Генрих (1900–1945) — рейхсфюрер СС, рейхс-министр внутренних дел Германии. Образование высшее (агроном).

В январе 1929 года численность СС составляла всего 280 человек, и эта структура не представляла собой ре-альной политической или боевой силы по сравнению с СА (более 30 тысяч человек). Только благодаря энергии и тще славию Гиммлера «охранные отряды» приобрели ко-лоссальный авторитет, а в 1930 году Гитлер прямо заявил: «Задачей СС отныне будет являться полицейская служба внутри партии». В 1933 году в СС состояло уже 52 тысячи

431


человек, а к 1943 году общая численность составляла бо-лее 300 тысяч.

В итоге Гиммлер, как и многие в руководстве Рейха, «вы-пал из реальности». Шпеер описывает его деятельность следующим образом: «Гиммлер шел откровенно каким-то своим шарлатанским путем, сваливая в одну кучу верова-ния древнегерманской прорасы, элитизм и убежденность в пользе потребления исключительно свежих натуральных продуктов, и все это он начинал облекать в экзальтирован-ные полурелигиозные формы. Над этими его �исканиями” подшучивали прежде всего Гитлер и Геббельс, и надо при-знать, что Гиммлер сам как бы приглашал к этому своей тщеславной тупостью».

Покончил с собой 23 мая 1945, попав в плен к амери-канцам.

Дарлан, Франсуа (1881–-1942) — адмирал флота, глав-нокомандующий ВМФ Французской республики, а после поражения 1940 года и «Французского государства», из-вестного как коллаборационистский «Режим Виши». Обра-зование высшее, военное (училище ВМФ «Эколь Наваль»).

После разгрома Франции, которое Дарлан пережил тяже-ло, но тем не менее согласился участвовать в правительстве Виши, адмирал получает сразу несколько высших должно-стей: министр внутренних дел, обороны и иностранных дел. Невзирая на сотрудничество с немцами, он отказыва-ется передать им мощный французский флот, после чего уступает (под нажимом из Берлина) значительную часть полномочий премьер-министру Лавалю. В настоящий мо-мент многие историки обвиняют Дарлана в трусости и ка-рьеризме — он вполне сумел бы заменить Шарля де Голля в качестве вождя французского сопротивления, отдав при-каз безгранично доверявшим ему морякам эвакуироваться в Африку и английские порты и противостоять Германии с территории колоний.

432

Убит в Алжире фанатиком-монархистом Фернаном де ла Шапелем 24 декабря 1942 года.

Дарре, Рихард (1895–1953) — рейхсминистр продоволь-ствия (1933–1942), обергруппенфюрер СС. Образование высшее (агроном).

За время своего министерства подвергался жесткой кри-тике со стороны серьезных экономистов и предпринима-телей наподобие Фрица Тиссена. Настаивал на строжай-шем ограничении импорта продовольствия (к примеру, Аргентина предлагала обширные поставки мяса в обмен на размещение заказов на промышленных предприятиях Германии, но Дарре отказал), в результате чего продоволь-ственная безопасность Рейха оставляла желать лучшего: страна не могла полностью обеспечить население продо-вольствием. Одновременно с этим проводились нелепые и дорогостоящие сельскохозяйственные эксперименты, по сравнению с которыми деятельность академика Т.Д. Лы-сенко в СССР может считаться более чем эффективной и разумной.

Продовольственный кризис в Германии послужил при-чиной отставки Дарре в мае 1942 года. В 1949 году осуж-ден на 7 лет заключения, но выпущен в 1950 году. До самой смерти работал агрохимиком.

Дитрих, Йозеф (Зепп) (1892–1966) — оберстгруппен-фюрер (по состоянию на 1942-й обергруппенфюрер) СС, генерал-полковник Ваффен-СС. Командир 1-й танковой ди-визии СС «Лейбштандарт СС �Адольф Гитлер”». Образова-ние среднее (восьмилетняя школа).

Классический пример «человека из народа», сделавшего во времена Третьего рейха блистательную карьеру. Дитрих был как раз тем, кто «университетов не кончал» — в мо-лодости работал в пекарне, помощником механизатора, разносчиком хлеба и т.д. В Первую мировую показал себя

433


храбрым солдатом (австро-венгерская медаль за «За хра-брость» и прусский Железный крест I и II класса), стал од-ним из первых танкистов Германии — артиллерист при 6-фунтовой пушке трофейного британского танка Mk.V. С Гитлером знаком со времен «Пивного путча» 1923 года, затем стал одним из телохранителей фюрера.

Совместно с Гейдрихом участвовал в устранении руко-водства СА («Ночь длинных ножей», 1934 год). Прошел всю Вторую мировую войну, начиная от бескровного ан-шлюса Австрии (1938) и заканчивая Венской операцией в 1945 году.

Был дважды осужден после войны (американским судом и судом ФРГ), досрочно освобожден в 1959 году.

Каммхубер, Йозеф (1896–1986) — генерал авиации, ко-мандир XII авиакорпуса. Образование среднее.

Фактический создатель т.н. «линии Каммхубера» — си-стемы ПВО Германии на западном направлении, осна-щенной «световыми поясами», постами раннего преду-преждения, станциями РЛС и зенитными комплексами, с отдельными зонами действия ночных истребителей. Общая длина «линии» составляла около 900 километров, глубина до 30 километров. Один из теоретиков ночного воздушного боя.

После 1945 года и денацификации генерал Каммхубер поступает на службу в Люфтваффе ФРГ, в 1962 году получа-ет звание генерал-полковника. Умер в возрасте 89 лет.

Кох, Эрих (1896–1986) — гауляйтер и обер-президент Восточной Пруссии, начальник гражданского управления округа Белосток, рейхскомиссар Украины, обергруппенфю-рер СА. Образование среднее (торговля).

Одна из самых зловещих персон в высшем руководстве Третьего рейха. Управлял огромной территорией — Вос-точной Пруссией, Цеханувским и Белостокским округами

434

Польши, а также Украиной, граничащими между собой, за что получил прозвище «герцог Эрих». Отличался крайней жестокостью по отношению к населению оккупированных территорий даже на фоне других осткомиссаров, что послу-жило причиной резкого усиления партизанского движения в Украине с 1942 года. Общее число жертв среди граждан-ского населения к 1943 году составляло около 30% от обще-го населения 1939 года.

Приговорен к пожизненному заключению в Польше, умер в тюрьме в 1986 году.

Кубе, Вильгельм (1887–1943) — генерал-комиссар (ру-ководитель оккупационной администрации) Генерального округа Белорутения. Ранее занимал различные админи-стративные должности в Германии. Образование высшее (филолог).

Легенда о якобы «гуманизме» Кубе в оккупированной Белоруссии жива до сих пор и проистекает в основном из мемуаров бывших нацистских руководителей. Да, генерал-комиссар, ссылаясь на катастрофический недостаток ра-бочей силы, вступил в резкий конфликт с СС, которые дей-ствовали «своими методами» В одной из докладных Кубе сообщал в Берлин: «Если в такой форме, как до сих пор действовала полиция, будут продолжать действовать вер-махт и ОТ, то в следующую зиму мы будем иметь не только партизан, а восстание всей страны...» Тем не менее его «за-бота» о местном населении была вызвана исключительно экономическими причинами — Минская дирекция желез-ной дороги, предприятия вермахта и строительные органи-зации Тодта, располагавшиеся в городе, требовали срочно заполнить 9600 вакансий, а рабочей силы не было. В любом случае геноцид на территории Белоруссии ассоциировался с именем Вильгельма Кубе.

Убит 22 сентября 1943 года в результате операции, про-веденной партизанами.

435


Лей, Роберт (1890–1945) — рейхсляйтер, обергруппен-фюрер СА, заведующий организационным отделом НСДАП, с 1933 года руководитель Германского трудового фронта. Образование высшее (доктор наук, химия).

В 1930-е годы как руководитель Трудового фронта сделал многое для улучшения положения германских рабочих и соз-дания обширных социальных программ, но после их свора-чивания в связи с войной почти полностью утерял интерес к организационной работе. Фриц Тиссен в своих воспомина-ниях «по горячим следам» (они были написаны в 1940 году, задолго до Победы) пишет о повальной коррупции, охватив-шей Трудовой фронт, низком культурном уровне Лея и ко-лоссальных объемах воровства в подчиненных ему структу-рах. О хроническом алкоголизме рейхсляйтера упоминают все мемуаристы, а Герман Геринг после самоубийства Лея в Нюрнбергской тюрьме (повесился на трубе унитаза 25 ок-тября 1945) воскликнул: «Слава Богу! Этот бы нас только ос-рамил. Это хорошо, что он мёртв. <...> В общем, я не очень удивлён. В нормальных условиях он спился бы до смерти».

Мильх, Эрхард (1892–1972) — генерал-фельдмаршал и генерал-инспектор Люфтваффе. Образование высшее (во-енное).

С 1921 по 1928-й увлеченный авиацией Мильх прошел все карьерные ступени в корпорации «Юнкерс», от клерка до члена совета директоров, а затем стал исполнительным ди-ректором авиакомпании «Люфтганза», выведя ее на ведущие позиции в Европе. После прихода к власти Гитлера Эрхард Мильх, как крупный авиационный специалист, становится статс-секретарем Министерства авиации под руководством Геринга и начинает заниматься авиационной промышленно-стью. Считался самым деятельным организатором в ведом-стве рейхсмаршала и даже претендовал на его кресло, однако Гитлер отказался сместить Геринга даже после катастрофи-ческого провала снабжения 6-й армии под Сталинградом.

436

Был осужден в 1947 году на пожизненное заключение, но выпущен из тюрьмы в 1955 году. В ФРГ работал отраслевым консультантом.

Нейрат, Константин фон (1873–1956) — дипломат, в 1932–1938 годах министр иностранных дел, протектор Богемии и Моравии. Группенфюрер СС. Образование выс-шее (юрист).

Дипломат «старой кайзеровской школы», карьеру на-чинал в 1903 году вице-консулом в Лондоне. С 1932 года — министр в правительствах рейхсканцлеров Франца фон Па-пена, Курта фон Шлейхера и Адольфа Гитлера. В 1938 году отставлен с должности из-за конфликта с Гитлером — Ней-рат был убежден, что политика фюрера приведет Германию к краху. Назначен протектором в Богемию, однако вскоре отправлен в «бессрочный отпуск» и заменен Рейнхардом Гейдрихом. Поддерживал связи с оппозиционными группи-ровками в МИД, но большой активности в их деятельности не проявлял.

Осужден в Нюрнберге, освобожден досрочно в 1954 году.

Олендорф, Отто (1907–1951) — группенфюрер (по со-стоянию на 1942-й бригадефюрер) СС и генерал-лейтенант полиции. Начальник III управления РСХА. Образование высшее (право, экономика).

На службе в СД с 1936 года, выдвиженец Гейдриха. Пред-ставлял в СС «оппозиционную фракцию» интеллектуалов — как видный экономист резко критиковал Четырехлетний план и отдельные программы, инициированные партийной номенклатурой, отчего был временно отодвинут на второй план, но, благодаря, опять же, Гейдриху, через несколько лет занял пост начальника III управления (вопросы государствен-ного строительства Рейха, иммиграции, расы и народного здоровья, науки и культуры, промышленности и торговли).

437


Повешен после «процесса айнзатцгрупп» 1946–48 годов. Прошения о помиловании были отклонены, поскольку в 1941 году Олендорф возглавлял айнзатцгруппу D, дей-ствовавшую в Украине, Бессарабии и в Крыму (число жертв оценивается примерно в 90 тысяч).

Ольбрихт, Фридрих (1888–1944) — генерал пехоты, один из участников «заговора 20 июля». Образование выс-шее (военное).

Представлял радикальную оппозицию в вермахте, с 1942 года активно действовал в заговоре против Гитлера (группа Хеннинга фон Трескова). Как заместитель коман-дующего армией резерва принимал участие в разработке оперативного плана «Валькирия», реализация которого в 1944 году оказалась полностью провальной.

Расстрелян 21 июля 1944 в Берлине вместе с полковни-ком Штауффенбергом и другими мятежниками 20 июля.

Паулюс, Фридрих (1890–1957) — германский генерал-фельдмаршал, по состоянию на 1942 года генерал-полков-ник. Командующий 6-й армией вермахта, капитулировав-шей в Сталинграде. Образование высшее (военное).

Образец военного интеллектуала, чья карьера (включая Первую мировую) проходила в основном на штабной рабо-те. К началу Второй мировой — начальник штаба 10-й ар-мии, с 1940 года по 1941 был заместителем начальника штаба ОКВ, принимал ведущее участие в разработке плана нападения на СССР («Барбаросса»).

По смерти Вальтера фон Рейхенау становится команду-ющим 6-й армией, входившей в группу армий «В», сдался в плен 31 января 1943 года. Затем, после долгих колебаний, участвовал в просоветском комитете «Свободная Герма-ния», освободившись из плена, жил в ГДР, в Дрездене, где преподавал военное искусство.

438

Рейхенау, Вальтер фон (1884–1942) — германский ге-нерал-фельдмаршал, командующий 6-й армией вермахта до 1 декабря 1941 года.

Один из редких военных аристократов, полностью под-держивавших нацизм. Невзирая на очевидные профессио-нальные заслуги (его армия брала Париж, а в 1941-м Киев и Харьков), вполне может числиться военным преступни-ком — именно Рейхенау издал приказ «О поведении войск в Восточном пространстве» (Das Verhalten der Truppe im Ostraum), развязывавшем армии руки для террора против гражданского населения.

Умер от инсульта.

Розенберг, Альфред (1893–1946) — рейхсляйтер, обер-группенфюрер СА. Начальник Внешнеполитического управления НСДАП, рейхсминистр оккупированных Вос-точных территорий. Образование высшее (архитектор).

Оставляя в стороне «расовую теорию» Розенберга, мож-но сказать, что его деятельность в Третьем рейхе была одной из самых нелепых и бессмысленных, как и боль-шинства фанатичных идеологов. Его фундаментальное творение «Миф XX века», считавшийся теоретическим обо-снованием национал-социализма, вызвал резкую критику Гитлера и Геббельса как труд «совершенно невразумитель-ный, запутанный и неудобочитаемый». Альберт Шпеер вспоминает: «Официально эта книга считалась учебником по идеологии, хотя в беседах за столом Гитлер без обиня-ков говорил, что это малопонятный бред, написанный са-моуверенным прибалтом».

Созданное специально «под Розенберга» Имперское министерство оккупированных Восточных территорий, как и многие подобные организации, немедленно по-грязло в коррупции и дележе награбленного в СССР, а сам Розенберг, по свидетельствам дневников Й. Геббельса, отказывался расформировать эту бессмысленную структу-

439


ру даже в марте 1945 года, когда ни о какой «восточной по-литике» и речи быть не могло.

Повешен по приговору Нюрнбергского трибунала.

Тодт, Фриц (1891–1942) — рейхсминистр вооружения и боеприпасов (1940—1942), обергруппенфюрер СА. Об-разование высшее техническое (гражданское строитель-ство). Доктор наук (1931).

В должности генерал-инспектора путей сообщения раз-работал концепцию массовой строительной организации, получившей его имя. «Организация Тодта» до войны зани-малась строительством автобанов, новых железнодорож-ных веток и оборонительных рубежей на случай войны («Западный вал»). Одним из первых в руководстве Рейха осознал, что война против СССР заранее проиграна, и в 1941 году (ноябрь) рекомендовал Гитлеру прекратить бое-вые действия «как можно скорее».

Погиб в авиационной катастрофе, причины которой до сих пор неясны — вполне исправный личный самолет Тодта без видимых причин взорвался в воздухе после взлета из ставки Гитлера в Растенбурге. Расследование инцидента СД не привело к каким-либо очевидным результатам.

Франк, Ганс (1900–1946) — генерал-губернатор оккупи-рованной Польши (1939–1945), рейхсляйтер. Образование высшее (юрист, доктор наук).

Сделал карьеру на юридической стезе, в частности до 1933 года являлся адвокатом НСДАП и провел более полу-тора сотен процессов, защищая членов нацистской партии. Разработал уголовный кодекс «новой Германии», кратко-временно занимал должность министра юстиции, был пре-зидентом Германской юридической академии, основателем Института германского права и президентом Международ-ной юридической палаты. В 1939 году назначен генерал-губернатором оккупированной Польши. Был обоснованно

440

обвинен рейхсфюрером Гиммлером в коррупции, однако сумел уйти от партийной и судебной ответственности бла-годаря покровительству Гитлера. Конфликт Ганса Франка с СС продолжался до конца войны.

Повешен по приговору Нюрнбергского трибунала.

Франк, Карл Герман (1898–1946) — обергруппенфю-рер СС, генерал войск СС и полиции. Гауляйтер Судетской области. Образование незаконченное высшее (правове-дение).

Назначенный рейхспротектором Богемии и Моравии, Константин фон Нейрат мало уделял внимания подчинен-ной ему области, фактическая власть находилась в руках Карла Германа Франка. Благодаря интригам и доносам последнего, Нейрат был отправлен в бессрочный отпуск, а заменивший его Рейнхард Гейдрих довольно быстро по-ставил выскочку на место, не опасаясь идти на открытый конфликт. После покушения на Гейдриха, проводившего в Богемии «политику умиротворения», Франк начинает массовые репрессии — по его приказу уничтожены чеш-ские деревни Лидице и Лежаки и убито более 1300 граж-данских лиц.

Повешен в Праге властями Чехословакии в 1946 году.

Фромм, Фридрих (1888–1945) — германский генерал-полковник. Командующий армией резерва. Образование высшее (военное).

Было близок к оппозиции в вермахте с 1942 года, но активного участия в заговоре не принимал. Его крайняя осторожность в 1944 году во время «заговора 20 июля» во многом привела к провалу «Валькирии». Пытаясь завуа-лировать свое косвенное участие в мятеже, приказал аре-стовать и расстрелять участников заговора — Ольбрихта, Штауффен берга и других. Попытка устранить свидете-лей ни к чему не привела: Фромм был арестован по при-

441


казу рейхсфюрера Гиммлера и затем расстрелян в марте 1945 года при подходе советских войск.

Функ, Вальтер (1890–1960) — рейхминистр экономи-ки, президент Рейхсбанка. Образование высшее (филолог, журналист).

Типичнейший представитель «дилетантской бюрокра-тии» — личность настолько серая, неинтересная и бесха-рактерная, что рассказывать о нем нет никакого особого смысла. В 1933 году стал статс-секретарем Министерства народного просвещения и пропаганды и в этом качестве также пресс-секретарем правительства. Сменил множество «кабинетных» должностей, в 1938 году после отставки Яль-мара Шахта неожиданно назначен рейхсминистром эко-номики. В мемуарах Альберта Шпеера и прочих деятелей режима традиционно характеризуется как человек бесха-рактерный, угодливый и ничего не понимающий в пору-ченном ему деле.

Осужден в Нюрнберге на пожизненное заключение, вы-шел из тюрьмы в 1957 году по состоянию здоровья.

Шахт, Яльмар (1877–1970) — президент Рейхсбанка (до 1939 года), рейхсминистр экономики (до 1937 года), рейх-сминистр без портфеля (до 1942 года). Три высших образо-вания (медицина, филология, политэкономия).

Карьеру начал при монархии, за пять лет службы в «Дрезднер банк» (1903–1908) прошел по служебной лест-нице до заместителя директора. В 1916 году возглавил част-ный Национальный банк Германии (частное предприятие, не путать с Рейхсбанком). В 1923 году становится пред-седателем Рейхсбанка, принимает меры против гиперин-фляции, стабилизирует курс рейхсмарки. Один из авторов и идеологов «золотых двадцатых», переломивших курс по-слевоенной стагнации Германии. Из-за разногласий с Гит-лером ушел с поста министра. В январе 1939 направил

442

Гитлеру письмо, в котором указывал на недопустимость правительственного курса, который приведёт к краху фи-нансовой системы Германии и гиперинфляции. Письмо осталось без ответа. Почти одновременно с Фрицем Тодтом в 1941 году заявил, что война с СССР «в экономическом от-ношении проиграна». Контактировал с участниками за-говора полковника Штауффенберга, арестован, заключен в концлагерь Дахау.

Оправдан в Нюрнбергском трибунале. Затем снова аре-стован и проговорен к каторге, но освобожден по апелля-ции в 1948 году. В ФРГ возглавлял банк «Schacht GmbH».

Шпеер, Альберт (1905–1973) — рейхсминистр вооруже-ний и боеприпасов с 1942 по 1945 годы, глава «Организа-ции Тодта». Званий в СС или СА не имел. Образование выс-шее (архитектура, доктор наук, профессор).

Для Альберта Шпеера достаточно единственной характе-ристики — он один на Нюрнбергском процессе полностью признал свою вину и прямо сказал «Да, я виновен в пре-ступлениях национал-социалистического режима». После назначения на министерскую должность показал себя вы-дающимся и исключительным организатором и экономи-стом, продолжавшим поддерживать военное производство Германии вплоть до весны 1945 года. Напрямую выступил против приказа Гитлера о «выжженной земле», подразуме-вавшего полное разрушение инфраструктуры государства. После поражения Германии с Альбертом Шпеером кон-сультировались представители союзников, где основной вопрос звучал так: «Как вам это удалось?..», подразумевая возможность производить военную технику и боеприпасы едва ли не до последнего дня войны в условиях тотальных бомбардировок и крушения общей экономической инфра-структуры.

Приговорен в Нюрнберге к 20 годам заключения, кото-рые отбыл полностью.

443


Шпеер, Эрнст (1903–1942?) — родной брат рейхсмини-стра Альберта Шпеера, офицер вермахта, предположитель-но погибший/умерший под Сталинградом.

О судьбе Эрнста известно очень мало — А. Шпеер в сво-их мемуарах упоминает, что Эрнст служил в 6-й армии Па-улюса, попавшей в окружение. Рейхсминистр просил сво-его друга фельдмаршала авиации Мильха оказать помощь в эвакуации брата, но ничего не вышло.

Фотографий Эрнста Шпеера не сохранилось. Его исто-рия, описанная в романе, реконструирована по сохранив-шимся воспоминаниям и документам об истории 2-го тан-кового полка.

Официально Эрнст Шпеер считается пропавшим без ве-сти в Сталинграде.

Шуленбург, Вернер фон дер — (1875–1944) — немец-кий дипломат, граф, посол в СССР до июня 1941 года. Два высших образования (военное и правоведение, доктор наук).

Еще один представитель плеяды «старой школы». С 1903 по 1914 годы вице-консул в Испании, Австро-Вен-грии и Российской империи. С 1919 года секретарь МИД Германии. В 1934 году становится послом в СССР, продви-гая идеи о сближении Германии и Советского Союза. В зна-чительной мере «пакт Молотова—Риббентропа» его заслу-га. Категорично выступал против войны с СССР. Вопреки распространенной легенде («...без объявления войны»), именно Шуленбург вручил наркому иностранных дел В.М. Молотову германскую ноту об официальном объявлении войны в половине шестого утра 22 июня. Боевые действия к этому времени продолжались уже два с лишним часа.

Затем не занимал важных должностей в МИД Германии, сотрудничал с «заговорщиками 20 июля», фактически был в оппозиции с 1941 года. После провала мятежа арестован СД и повешен 10 ноября 1944 года.

СОДЕРЖАНИЕ:

Вместо предисловия .......................................................... 5

Предварение. Человек в синей шинели ............................ 17

Часть первая. МИНИСТР ................................................... 29 I. Ближний круг ............................................................ 30 II. Цельно и объемно .................................................... 68 III. Враждебное небо .................................................... 110

Часть вторая. СОЛДАТ ...................................................... 161 1. Охота на кабана ....................................................... 162 2. Весенний забег ........................................................189 3. Чудо блицкрига ........................................................215 4. Причуды топографии ..............................................240 5. Дрезденская история ...............................................266 6. «Красный Октябрь», черный ноябрь .......................296

Часть третья. МЯТЕЖНИК ...............................................327 IV. Исполнители ...........................................................328 V. Ванзейская пастораль ..............................................370

Завершение тома первого. IHRE EVE ..............................407

Биографический справочник ...........................................426

ÀÍÄÐÅÉ ÌÀÐÒÜßÍÎÂ

Ïðè ó÷àñòèè Åëåíû Õàåöêîé

DER ARCHITEKT

Òîì 1

Îòâåòñòâåííûé ðåäàêòîð Ã. Ïåðíàâñêèé

Èñòîðè÷åñêèé êîíñóëüòàíò Â. Ãîí÷àðîâ

Õóäîæåñòâåííûé ðåäàêòîð Ì. Ëåâûêèí

Òåõíè÷åñêèé ðåäàêòîð È. Ïåòðîâñêàÿ

Âåðñòêà Ð. Åðåìååâ

Êîððåêòîð Ä. Ìåëüíèê

ÎÎÎ «Òàêòèêàë Ïðåññ»

127254, Ìîñêâà, óë.Äîáðîëþáîâà, ä.3, ñòð.1, îô.414

Òåë. 8 (495) 604-48-18

[email protected]

Ïîäïèñàíî â ïå÷àòü ñ ãîòîâûõ äèàïîçèòèâîâ 01.08.2013.

Ôîðìàò 84õ108 1/32. Ãàðíèòóðà «×àðòåð». Ïå÷àòü îôñåòíàÿ.

Áóì. îôñ. Óñë. ïå÷. ë. 23,52. Òèðàæ 10 500 ýêç.

Çàêàç ¹

Îòïå÷àòàíî â ñîîòâåòñòâèè ñ ïðåäîñòàâëåííûìè ìàòåðèàëàìè

â ÎÎÎ «ÈÏÊ Ïàðåòî-Ïðèíò», ã. Òâåðü, www.pareto-print.ru

Мартьянов Андрей - Der Architekt. Без иллюзий (2013)

Documents

Transcript of Мартьянов Андрей - Der Architekt. Без иллюзий (2013)