1

2

А.В.Коларькова

ВСЁ К ДЕКАБРЮ.

Разбор стихотворений Дмитрия Бобылева: смысловой аспект

Санкт-Петербург

2015

Современная поэзия, вбирающая в себя черты самых разных эпох – от классицизма до

постмодернизма – нередко оказывается сложной для понимания неподготовленного читателя. Использование нетрадиционных форм, лишенных рифмы и размера, включение отсылок к разнообразным фактам культуры, порой замаскированных и притом существенных для смыслообразования текста, цитирование малоизвестных источников требует специальной расшифровки для полноценного понимания некоторых произведений. Данная работа посвящена анализу стихотворений Дмитрия Викторовича Бобылева – современного поэта (р. 1987), автора трех книг, победителя Международного творческого конкурса «Снова в гостях у А. С. Пушкина» в номинации «Русская поэзия и проза» (Берлин, 2014). В настоящем исследовании рассмотрено 79 текстов, наиболее трудных для понимания. Дана попытка трактовки особенно сложных образов, там, где это необходимо, сделан комментарий в историческом и культуроведческом аспектах. Обычно произведения озаглавлены по первой строке и расположены в алфавитном порядке, кроме случаев, когда рассматриваются связанные друг с другом тексты.

«А на небе горело окно…» - в стихотворении о юношеской влюбленности герои не решаются на (признание? поцелуй?): «Мы прошли первый столбик, второй, / Загадали: у третьего. Точно».

«Ах, сколько поэзии в голых ветках…» - очень эмоциональный текст, герой то захлебывается осенью, то пытается ее обдумать. Упоминается, что Варлам Шаламов, известный по «Колымским рассказам», писал еще и стихи, а еще - что небо бывает цвета ляписа – синей художественной краски.

«Балконы — ступени для Феба…» посвящено памяти известного филолога доктора Михаила Юрьевича Олешкова. В описании фасада дома, на который лирический герой поднимает глаза, чтобы удержать слезы, Феб появляется не случайно: профессор Олешков известен также как поэт, а греческий аналог Феба Аполлон покровительствовал поэзии.

В произведении «Ваши тексты останутся…» в отношении стихов употреблен целый ряд образов, связанных со светом: «светить, как звезда», «бликами по проводам», «тонким отблеском капая», «серебристыми лапами», «закатами», «луна, а еще не зашло», «заискрятся». Свет – лейтмотив всего текста. Упоминаются стихи, читаемые по ночам; любимым перед разлукой; любимым, наблюдающим закат; способствующие сближению («заискрятся в глазах ее» перед загадыванием желания, которым она привяжет к себе любимого – желания, которое

3

будет загадано при падении звезды! – поэзия сделала свое дело, круг замкнулся). Стихотворение посвящено поэтессе Дане Игоревне Волковой.

Простое и вместе с тем суровое «Ветры дуют невыносимо…» утверждает веру в приход весны через факт посева озимых. Семена брошены «навзничь» - в то, что из стылой глины что-нибудь вырастет, верится все же слабо. Суровая природа Урала, родины автора, описана здесь.

«Волосы росли на поле…» - это аллегорическое изображение всяческих бунтарей или же новых идей, которым суждено сгинуть так же, как и всем предыдущим: «Родили пустую веру, / Пожелтели и увяли».

«Встреча Николая Гумилева и Княжны Татьяны» - один из многих примеров обращения автора к исторической тематике. Произведение основано на легенде о любви Николая Гумилева к Татьяне Николаевне Романовой, с которой он встретился в госпитале осенью 1916 года, где офицер лечился, а княжна, как и другие дочери императора и его супруга, ухаживала за больными. По легенде, несколько лет спустя во время допроса на вопрос об отношениях Гумилева с семьей Романовых поэт ответил, что всю жизнь любил и продолжает любить княжну Татьяну, и такой ответ мог повлиять на решение о расстреле поэта. Но обратимся к стихотворению. «Белых пространств письма филигранный почерк» - напоминание о том, что княжна в числе прочего писала письма за раненых, у которых это не получалось, и Гумилев мог это видеть. «Не перед рвом улыбка и папироса» - по воспоминанию одного из участников, Гумилев улыбался во время расстрела, а перед тем попросил папиросу. «Рабочий не льет еще роковые пули» - аллюзия на пророческое стихотворение Гумилева «Рабочий». «Чтобы святую душу Творцу вернули» - намек на последующую канонизацию Татьяны. «И – лето» - оба героя погибнут летом: княжна – в июле, поэт – в августе. «К западу ближе, ближе / Флажки на карте» - на время лечения Гумилева выпадают успехи русской армии, в том числе Брусиловский прорыв. Тем печальнее звучит это в заключительных строках, что мы знаем о трагическом будущем и героев, и русской армии.

Очень сложное стихотворение «Вторичное», в котором два плана содержания, почти не связанных между собой. При первом прочтении кажется, что речь идет о майоре, едущем с очередной войны, и о старушке, которая ждет его или его сослуживца. Понятием «очередное» и соединяется этот первый план со вторым, основным. Основная идея – вторичность, что «все уже было». Ключ к прочтению дает, во-первых, название: автор называет «вторичным» само свое стихотворение, поскольку первый план не оригинален. Оригинален способ сокрытия от некомпетентного читателя основной мысли. Во-вторых, на реализацию идеи направлены аллюзии (а здесь – и сам факт их использования!). Так, в «усталом жилистом майоре» легко узнается майор Жилин из «Асана» В. Маканина (аллюзия конкретизируется сравнением – «глядится в книгу, как в икону, / Как в небо снег глядится с гор». Глядится, а не глядит – потому что о нем книга, а как в икону – потому что в том числе и классические – «Кавказский пленник» Толстого и Пушкина. У Толстого даже героя зовут так же: офицер Жилин. Но, если пушкинский герой – восторженный, то у Маканина он именно «усталый» - от очередных (бесконечных) войн). Потому и вагон у нас – «многоразовый» (кто же спорит, но здесь это уточнение – важно). Далее – «Не тает зайкина избушка, / Но тает родина под ней» - отсылка к сказке «Зайкина избушка» в столь серьезном контексте показывает, что беды зайки – наивные по сравнению с реальными, когда можно потерять не только избушку, но и страну. «Козленок в снежном молоке», появляющийся в конце, - это библейский интертекст, по аналогии с майором, опосредованный постмодернистским романом Ю. Полякова «Козленок в молоке». Отсылка к Библии навряд ли имеет смысл, кроме самого своего факта («Не вари козленка в молоке матери его» - фраза из Исхода, практический совет для евреев). Важнее отсылка к роману Полякова как к интертекстуальному тексту. Таким образом, основная идея

4

произведения с темой войны вовсе не связана: автор хочет показать, что все в мире вторично, все «уже было». В то же время, стихотворение нельзя не считать и патриотическим.

Тексты «Гнездо» и «Золотой таракан», опубликованные в специальном выпуске журнала «Микролiт», посвященном верлибру, верлибрами как раз не являются. Скорее, они близки к «крохоткам» Солженицына.

«Горелая трава подобна войлоку…» содержит онимы: «бабушка Тамара» - это Тамара Степановна Бобылева, бабка поэта; «ильинский колокол» - колокол Пророко-Ильинской церкви в г. Серове – на родине автора.

Сильные эмоции переполняют стихотворение «Господи, небо какое синее…» - отсюда и жесткие образы: «как перерЕзали глотку реке», «вниз самолет продолжается линией» (с сильной позицией слова «вниз», а речь идет всего-то о реактивном следе); отсюда и крик в последнее строке: «НЕ УХОДИ, ЧЕЛОВЕК!».

«Грустная сказка про «если бы»…» написана, в соответствии с планом содержания, народным простым языком, даже с использованием просторечия: «если свезет, то услышишь пенье», - и это самое просторечное словцо «свезет» довершает атмосферу повествования той самой «шероховатостью», которая не позволяет тексту скатиться к лубочному воспеванию малой родины, а делает его «живым».

«Да наплевать, что тонкое пальто!..», несмотря на столь резкое начало, - произведение очень лиричное. Резкость здесь из-за отчаяния, которое испытывает героиня, стоя под дождем уже почти вечность, так что, кажется, проще навсегда тут остаться, чем уйти: «В асфальте отражаешься – навеки». Еще и потому «навеки», что не может безвозвратно исчезнуть такое сильное чувство. У девушки растеклась тушь, это плачет сама душа: «Души твоей сиреневые реки / Запружены под маленьким зонтом» - рамки, в которые поставлена героиня, тесны для ее души, душа прорывается со слезами наружу. Дальше предельно просто и буднично объясняется причина драмы: «Твой гость пообещал и не пришел» - так же просто, как драмы и случаются в жизни. (Из этих двух обстоятельств – что гость и что слезы сиреневые – и понятно, что речь о девушке). В заключение автор поднимается на уровень онтологического обобщения: «Так голос остывает в человеке, / Сорвавшийся с божественного века, - / И испаряется прокуренной душой». Целая теория жизни уместилась в три строчки: человеческие голоса горячими слезами (в тон стихотворению) капают с божьих век, постепенно остывая под действием житейских драм, пока не испарятся, выросшие, ставшие душами, - но уже не столь чистые, «прокуренные» жизнью. В одной капле – вся жизнь.

Лирика Джона Китса вдохновила Бобылева на создание стихотворения «У меня большое окно…», известное под заглавием «Джону Китсу». От британского романтика автор привнес в текст простоту изложения и угол взгляда на мир. Имя классика вынесено в заголовок, потому что не является посвящением (в этих случаях поэт указывает имя после трех звездочек), а скорее – указанием на следование традиции Китса.

В стихотворении «Жизнь» Велимир Хлебников последовательно описывает разные судьбы. В частности, там есть строки «Он умер, поднимая бивни, / Опять на небе виден Хорс». Дмитрий Бобылев в одноименном произведении изображает только одну судьбу, трансформируя строки классика в «Он умер, поднимая ливни / Опять на небо». Общее в обоих случаях – присутствие холода (у Бобылева – «Нашли Ивашку возле речки - / Замерз, сердешный»). Аллюзия позволяет встроить отдельную жизнь Ивашки в систему жизней, делая его неказистое существование необходимым кирпичиком мира. На наличие интертекста указывает заглавие и созвучие строк.

«Звон говорящего повидла…» - стихотворение с наиболее сложными образами, оно близко к символизму. Строки «Звон говорящего повидла / Перегружает мои плечи» выражают усталость лирического героя от слов или воздействий неавторитетных для него источников (потому и - «повидла» как чего-то аморфного, бесформенного). «Когда мы жили-умирали / На парусиновой эмали, / То с тем же чувством провожали / Последний

5

полутемный вздох» - мотив парусов как духа свободы и эмали как чего-то светлого в противовес темным образам настоящего, ощущения от которых сравнимы с впечатлением от вида умирающего. «Глазницы врат перемещает…» - кульминация, возникает чувство угрозы, которая как никогда близка и вытекает или сопряжена с описанными мрачными условиями настоящего. В заключение герой вспоминает причину, заведшую его в данные обстоятельства, причину, до которой он доходит слишком поздно: «Теперь лишь, в этом, понимаю / Бессмысленность слепой мечты».

«Искры на горизонте…» - глубокое философское произведение. Разберем по порядку. Сами «искры» - это фонари или прожектора, протянувшиеся вдоль горизонта в темное время суток (о темноте нам говорят строки «Яблочко в мире звездном - / Вдали огонь»). «Господа урезоньте - / Всѐ к декабрю» - здесь все кристально: время идет к декабрю, к холодам и прочему, герою хочется задержать бег времени, и для этого он просит «урезонить» Господа. (Отдельно хочется отметить чудесную метафору «Тащится взгляд полого / В остывший чай» - слова как нельзя лучше описывают леность взгляда, опускающегося вниз, к кружке (стакану) с чаем). Слова «Долго еще не поздно? - / Лицо в ладонь» - кульминация переживаний героя, и здесь только называется то, что заставляет его рассеянно переводить взгляд от одного предмета к другому в думах о важном. «Крикнули по тревоге, / Почуя снег» - это своеобразный «хвост кометы», эмоции, не уложившиеся в две предыдущие строки, и одновременно – понимание неизбежности «декабря». В материальном мире это выразилось, вероятно, затишьем перед тем, как пойдет первый снег, когда совершенно очевидно, что это сейчас случится, но непонятно, почему, и, возможно, каким-нибудь посторонним звуком. Либо само предчувствие и есть – «крик». Заключительные строки – «Падал на плечи Богу. / Уснул во сне» - можно отнести и к снегу (предпоследняя строка), который все же пошел, и к герою, который был окончательно увлечен в сюрреалистический мир переживаний – здесь возможно множество трактовок. Что, впрочем, относится и ко всему тексту.

Стихотворение «Испеки пирожков мне со счастьем…» - дворово-вокзальное, отсюда и просторечные словечки «в моем нутри», «беспонтово», «пацаненок». С помощью такой формы автор показывает онтологическую проблему на бытовом уровне, приходя в финале к образу пустой чаши, которая обычно «минует» или которую «испивают до дна»: «слишком чашка моя пуста». На фоне бытовой формы вопрос судьбы выступает рельефнее и страшнее.

В «Исчезла твоя деревня…» старый солдат, деревенский рекрут, ветеран войны («За освобожденье Плевны / Медаль горит на весу») попрошайничает («осталась стальная кружка») на жаркой улице («твой город устал и сух», «медаль горит»). Стихотворение, однако, не о забытом герое, а об уничтожении лучшего в человеке («Погибла душа поэта / От копий и сквозняков»). От копий – в боях или от копий, которые ломались о его творческие попытки? Только и остается теперь ему присказка «господи сохрани» - потому и без запятой и «господи» - с маленькой буквы, что это только присказка. Еще из военной лексики – «Из корпий тугих снегов» - здесь характеристика повязки переносится на снега, которые «сдерживают» лето (и которое все же было освобождено).

Само за себя говорит название стихотворения «К картине Г. В. Сороки «Рыбаки». Поэт прямо указывает на вдохновившее его полотно. Бобылев расширяет пространство, изображенное художником, за счет включения фактов, которые не могли быть выражены живописцем: «спадает жар», «и тихо так, и ясно, и тепло». Текст описательный, описание ведется от лица мальчика, стоящего на берегу. Мы узнаем от него, что штаны - чужие, что скоро замычит стадо, что ему известно имя Харона по гравюре, виденной где-то, но мальчик не вполне понимает, кто это («загадочный Харон»). Мальчик в лодке обозначается его товарищем современным им словом «удильщик». И тут же возникает щемящая ребяческая грусть: «такое небо – будет ли еще?». Финал стихотворения автор выводит в плоскость реальности: «Желтеет облако [от солнца или от старости краски?] и рвется кракелюром».

6

Кракелюр – трещина в красочном слое. Этот самый кракелюр показывает, что детская грусть имела основания, Харон увез героев картины.

Белым стихом написано «К декабрю замерзали каналы…», оно повествует о жизни в зимнем Санкт-Петербурге.

Короткое стихотворение «Какие птицы рвутся от земли!..» более многих прочих наполнено сложными для понимания элементами. Уже вторая строчка – «Какие снеги тянутся на землю!..» - отсылает нас к атмосфере произведения «Идут белые снеги» Е. А. Евтушенко. Две последующие строки рисуют статичную картину замершего зимнего мира: «Глаза окрест предикативам внемлют, / Инфинитивы выжить не смогли», поскольку предикатив, или категория состояния, в филологии, – это слова, обозначающие статическое состояние. Инфинитив же – это неопределенная форма глагола, который, в свою очередь, обычно обозначает действие. Иными словами, в изображаемом зимнем мире остаются одни состояния, а действий не осталось. Далее возникает образ Емели (кстати, героя весьма ленивого), с непременной печкой. Однако, слово «печка» заменяется здесь словом «каменка», которое звучит менее уютно. Тем более, что Емеле предлагается в нее «врасти». Это даже скорее не предложение, а констатация факта, что ничего другого ему и не остается. Даже цигарка гаснет в его руке («Огонь земли цигарно умирает…»). «Со стенки Сталин мерзнет и грустит…» - почему со стенки, а не на стенке? – не потому ли, что не только грустит, но и наблюдает за ситуацией? Неспроста слова «мерзнет и грустит» идут не сразу же за «со стенки»: к тому времени, как мы до них добираемся, образ наблюдателя уже сложился, он создан текстовым ожиданием, привычкой к определенной сочетаемости слов. Текст завершается словами «И ближе к раю», фонетически близкими «к краю», - то есть это близость не к раю как к счастью, а, подготовленная драматическим словом «рвутся», а также - отсылкой к трагическому стихотворению Евтушенко, и отсутствием движения (которое – жизнь), и обреченностью Емели, и упоминанием кровавого Сталина - близость к смерти. Остается добавить, что подборка стихотворений Бобылева, напечатанная в журнале «Дальний Восток» в 2014 году, была озаглавлена «Ближе к раю».

В «Какой подвох – родиться безголосым…» «грудину рвет запасом слов». Нелепица здесь – только кажущаяся: с «запасом слов» ассоциируется скорее то накопившееся, что настолько хочется высказать, что, когда представляется случай, задыхаешься от эмоций и давишься вдохом перед решительной речью.

В мрачноватом, под стать названию, «Кладбище» изображена липа, растущая на погосте, которая отражается в лужах таким образом, что опрокинутые вниз ветви будто тянутся под землю, к погребенным, чьи лица будто бы также проглядываются в отражении. В финале автор отвергает антропоцентрический взгляд, согласно которому природа служит человеку, и утверждает, что это люди с их смертями созданы лишь затем, чтобы помочь липе достичь покоя. Что ж, это выглядит не менее логично, чем человекоцентризм.

При первом прочтении кажется, что «Колыбельная колбы и морфия…» повествует о времени около начала XX века: «Интервенция в серый пригород. / У аптеки повесили рекрута» - таковой эстетикой проникнут текст. Тогда возникает вопрос: при чем тут «верлибры Пригова»? Дмитрий Александрович Пригов – современный поэт (1940-2007). Думается, что в тексте идет речь о нашем времени, искаженном атмосферой окружающего героя пространства («Обесточен дом – как в норе крота») и состояния его сознания (тогда становится понятно, почему из-за того, что «кушать нечего», герой «отрезает себе предсердия»). Следует отметить также аллитерацию: «За окном коченеющим – конница» и «серебрится ребристыми».

В стихотворении «Май в Петербурге» компетентный читатель найдет интересные (и жестокие) метафоры, благодаря которым оно начисто выпадает из струи традиционных «стихотворений о городе». Оно не о городе, конечно, а о молодости и – немного - о страхе смерти. Здесь мы обратим внимание только на одном моменте: «время, длящееся вверх»

7

(кстати, по этой строчке названа впоследствии поэтическая антология [4]) «каштанов свечи удлиняет». Соцветие каштанов сравнивается со свечой не впервые, интересным представляется тот факт, что свечи – они же всегда укорачиваются в жизни, пока не сгорят совсем, а здесь - время, которое «длится вверх», тянет за собой и «свечу», то есть вот она, молодость: время растит, а не старит. Таким образом подготавливается почва для последующей антиномии.

Общество, уничтожающее своих членов ради светлого будущего («этот город будет светел»); общество, требующее добровольных жертв («Солнцу красную рубаху / Добровольно отдадут»); общество, в котором жизнь ничего не стоит («Неизбывный мутный сок / Повенчается с золою»); общество, в котором важно своевременно менять свои убеждения («…и над трубою / Снова переменит флаг») изображено в произведении «Мимикрия» посредством аллегории ящериц.

Стихотворение «Мы всѐ сидели в черно-белой комнате…» - тонко эротическое, причем эротичность передается описанием окружающего пространства: «Легли мурашки звезд в оконном омуте, / Струилась тень, касаясь живота…». Заключительные строки описывают явления утра, которое наступит после этой ночи: «Наутро луч <…> / Осветит смятый край календаря, / Откуда укоряющими ликами / На нас смотрели листья сентября.» Почему смотрели «укоряюще», вполне понятно. Почему «смотрели» - в прошедшем времени, - тоже понятно: потому, что смотрели ночью, а утром ночь – дело прошлое.

В тексте «Мы часто говорим не то…» в условиях, когда «Боимся распахнуть пальто», «Не смеем зажигать огня» - «Больного сердца канонада» героя настолько вырывается из общей схемы, что у него возникает вопрос: «зачем?». Может быть, потому и «больного» сердца, что - совсем не такого, как принято? И не о сердце, может быть, идет речь, а – об образе жизни или о способности творить?

Мэри Сью – литературный мем, имя нарицательное для персонажа, в котором писатель выражает свое супер-эго; как правило, автор зациклен на таком персонаже, а персонаж, в свою очередь, - на себе самом. Героиня стихотворения Бобылева«Мэри Сью», по мнению автора, соответствует этому штампу, что и приводит к крушению надежд «человечка» на взаимность. «Прослушала день, как прогноз на сегодня» - как нечто обыденное и неважное, чем можно уже пренебречь.

«На пожухлой руке умирает пчела…» - стихотворение, основанное на цитате из «Прощай, оружие!» Э. Хемингуэя: «Абстрактные слова, такие, как «слава, подвиг, доблесть» или «святыня», были непристойны рядом с конкретными названиями рек, номерами полков»» [6]. В стихотворении это выражено так: «На столбах верстовых непристойные «слава», / «Подвиг», «доблесть», «святыня» - такие дела - / В лучшем случае выглядят нищим анклавом». Удачен образ «пожухлой» руки: это рука солдата на марше по пыльной жаркой дороге. С позиции солдата и написан весь текст, кроме последней строчки, отданной автору. Ночью солдат не спит, он размышляет о смерти пчелы: «Так ли мельче солдата растоптанный шмель, / Если Бог в наказанье обоих не слышит?» (для солдата что шмель, что пчела, да еще в данном аспекте – одно и то же). «Оторвавшись от солнца, исчез монгольфьер» - картина, увиденная солдатом на следующем марше, картина, после которой он приходит к выводу и перестает верить: «Отлучившись, истаяла вера ивана». Высказываение Хемингуэя, а также иноязычное слово «монгольфьер» создают впечатление, что речь идет об иностранном солдате. Введенное в конце имя – «иван» - притом с маленькой буквы – показывает, что речь идет о любом солдате, о солдате вообще. «Среди трав и вер» - цитата из «Кузнечика» В. Хлебникова, современника героя («Кузнечик в кузов пуза уложил / Прибрежных много трав и вер»). Известная цитата указывает также на известное о жизни насекомых. «Дом на две стопы» - маленький дом, просторечие. «Вальмовую крышу» - характеристика крыши по способу ее устройства. Следует отметить, что малоизвестные слова, относящиеся к описываемой эпохе, интуитивно понятны и не являются смыслообразующими. «Бог в

8

наказанье обоих не слышит» - аллюзия на стихотворение В. И. Чернядьева «Рыбалка»: «О том, что Бог нас, в наказание, не слышит». «Стоять, костенея, гранитным болваном» - намек на увековечивание в памятнике. «Отлучившись, истаяла» - от слова «лучиться», а не «отлучаться» (что, впрочем, очевидно).

Известно, что В. Нарбут планировал назвать свой сборник «Косой дождь» по строчкам В. Маяковского «Я хочу быть понят моей страной / Не поймут меня что ж / По родной стране пройду стороной, / Как проходит косой дождь», выкинутым последним из чистового варианта стихотворения «Домой!». Из дневника Нарбута до нас и дошли эти строки. «По родной стране пройду стороной, / Как проходит косой дождь» - эпиграф к произведению Д. Бобылева «На темных спинах мостовых…».Стихотворение Бобылева – своеобразная фантазия на тему, здесь художник – дождь, и его картины – изображающие в том числе Маяковского – остаются непонятыми: «Топтали утра кирзачи / Его полотна слишком странны». Это то же сравнение, вывернутое наоборот. Для текста выбран певучий ритм, не свойственный перу Маяковского, однако органичный для природного явления, для языка дождя. Пейзажный колорит отсылает нас к временам Маяковского: «На темных спинах мостовых <…> Сверкали кожи постовых».

Стихотворение «Не гуди, комар, во ночной тиши…» - блестящая имитация рекрутской народной песни, поднятая глубиной переживания до уровня самоценного стихотворения. Сравни, например, с народной песней: «Стели, мать, постелюшку / Последнюю неделюшку. / А на той неделюшке / Я лягу на шинелюшку» [3].

«Серых оглушал» месяц, «отбившийся от стаи» подобно герою, что подчеркивает отчужденность последнего, в стихотворении «Неразменный рубль-душа…». Традиционно для русской литературы состояние героя выражается через природный объект.

Трогательная сцена прощания в первой строчке «Ну, ладно, давай! – Да,

давай…» через череду наблюдений из деревенской действительности («кривых поленьев», месяца, «застрявшего» в сушащемся белье, «стона» сарая от холода, хруста снега) и просторечных выражений («на крылечке», «как бы остаться здесь!» «в прОстынях») разрешается неизбежным расставанием.

В 1864 году под Иканом, в 20-ти верстах от Туркестана, сотня уральских казаков в течение трех дней (4-6 декабря) противостояла двадцатитысячному войску хана Муллы-Аликмуллы. Кокандцы потеряли около двух тысяч человек и после подхода свежих русских сил отступили, в результате был сорван план по отсечению передовых отрядов казаков и захвату кокандцами Туркестана. Данному событию посвящено стихотворение «О подвиге

сотни казаков под Иканом (1864)». «Глядит извне Никола-Угодник» - 6 декабря по старому стилю отмечался День Николая Чудотворца. «Имя хранишь свое» - в случае сдачи в плен, на которую не согласились казаки, они должны были принять ислам и сменить имя. «Георгий», или «егорий», - просторечное название ордена Св. Георгия Победоносца. Стихотворение написано редким для поэта ритмом, близким к верлибру, с переменным размером.

Облако без очертаний над всеми нами. Форма этого текста позаимствована из «стихотворений в прозе Даны Волковой», о

которых Бобылев опубликовал статью [2], в которой выделил их основные черты: «отношения включенности заглавия в основной текст, краткость, членение текста на строки в соответствии с раскрываемыми в них аспектами смысла. Сам текст является развернутой метафорой предмета / явления, названного в заглавии, либо его отдельной черты, либо объектов, связанных с ним».

Своей многоплановостью интересен текст «Одиночит пурга, шевелятся кусты…». Касаясь частностей, отметим, что «одиночит» - не неологизм автора, а заимствование из С. Городецкого («Вечер», 1918). Обращаясь к тексту из прошлого, поэт тем самым «старит» свое

9

произведение, с первого слова подготавливая читателя к повествованию о старине. В первой строфе мир описывается глазами доктора (который будет упомянут дальше, но сейчас видеть кусты и коней больше некому). Первые три строки второго катрена: «В перетопленной хате тусклы образа, / Масло больше чадит, меньше – светит, / Воспаленно сверкают больные глаза» даны в видении человека, ухаживающего за больным (сам этот человек так и остается неперсонифицированным), а все последующие – с позиции больного, где он сначала вспоминает (или бредит): «Если батька узнает про наши дела, - / Говори, что находимся в ссоре…», а затем утешает ухаживающего за ним человека: «Только вытри водицу со щек-то…», утешает, вполне понимая, что шансов нет, ведь об этом ему говорят слезы «сиделки», текущие несмотря на слова о том, что «из города скачет, летит / Самый лучший в губернии доктор». Невозможно определить пол этих дух людей: или болеет молодой человек, а за ним ухаживает девушка, или это беременная женщина не может разрешиться? Автор оставляет решение за читателем.

Стихотворения «Октябрь» и «Ноябрь» воспринимаются как история в двух частях, что подтверждается и одинаковой ритмикой, и одинаковым объемом (по два четверостишия), и одинаковой композицией. Здесь автор поднимает несвойственный поэзии вопрос: «Идти в военкомат или сбежать». Известно, что осенний призыв в армию начинается в октябре. Если в «Октябре» проблема звучит еще подспудно, в ряду других явлений, то в «Ноябре» становится понятно, что вопрос решен, и решением обусловлен финал текста: «Свобода вырывается из плевры». Либо, как вариант трактовки, во втором произведении вопрос вообще отбрасывается как незначимый, отпадающий перед чем-то большим, перед ощущением настоящей свободы: «И ни к чему благие разговоры - / Идти в военкомат или сбежать». Тем не менее, эти два текста поэт не объединил в один, и в печати они обыкновенно появляются по отдельности. Говоря об «Октябре», следует обратить внимание на расстановку знаков препинания: «...Болящую любовь, простор, тире, / Военкомат, значок с взлетевшим лосем / Над пропастью, над городом взлететь - / Лишь вытряхнуть тяжелые карманы!» Возникает двойной смысл: значок «с взлетевшим лосем над пропастью» и «над пропастью, над городом взлететь» - действие животного переносится в плоскость реальности, с одной стороны, утверждая равноправие рисунка на значке и мира, а с другой – позволяя рассматривать город как пропасть. Пропасть, которая не опасна герою: достаточно «освободить карманы», чтобы ее покинуть.

«Осеннее» содержит прямую цитату из Библии: «Ибо твое есть Царство / и сила / и слава во веки». Вот только обращение это относится вовсе не к христианскому богу, а к солнцу. Деревенский дед, влезший на крышу промозглой осенью, чтобы солнцу было его лучше слышно, - апологет язычества: солнце может спасти его от мороза наверняка. С появлением деда в середине текста ритм стиха меняется на народно-частушечный.

В стихотворении «Осень» возникает старуха с пустым ведром – известная плохая примета. Здесь старуха – это и есть осень.

Введением разговорной лексики автор добавляет колорита в стихотворении «Очередь

в собес», в котором речь идет о реабилитированной жертве политических репрессий, инвалидность которой очередь поначалу не замечает из-за экспрессивности поведения персонажа. Текст сложно синтаксически организован, и «человеческий облик» ему придают разговорные элементы: «гробастая», «с такой претензией ко мне». На то, что персонаж – жертва репрессий, указывает последняя его «шутка»: «Я думал, большевик схватил», за которой встает трагедия целого народа, так же в свое время жавшегося по очередям.

В ночь на Ивана Купала цветок папоротника искали не только кладоискатели, но и влюбленные, которым сие сокровище должно было помочь в любви. В стихотворении «Папоротник» цветок - «застывшие льдом чужие звезды» - был найден, но – «было поздно, слишком поздно…».

10

Философское стихотворение «Паруса» утверждает торжество природной необходимости над порывами существ: после того, как «паруса» обращаются в прах, ветер рассеивает его по своему умыслу, в том числе и «на ТЕХ далеких полюсах», к которым они сами стремились. Аналогичная мысль высказывается в произведении «Путник», в котором герой оказывается «бесправным солдатом таинственных светил», а также – в «Спрятались в

землю грибы…» (спрятались от холода): пепел коряги, мечтавшей улететь на юг, унесен северным ветром.

В тексте «Патлатой занавесью штор…» наиболее сложной для понимания представляется последняя строфа: «Когда устанет воскресать / Мерцающее меж столетий, / Неосязаемая рать / Стремленье новое наметит. / Ее не привлекут к ответу - / И голос мой не оборвать». Отталкиваясь от последней строки можно считать, что речь идет о предназначении поэта. Тогда «мерцающее меж столетий» - это поэзия или искусство в целом, поскольку оно не только вечно (тогда оно «мерцало» бы «в столетьях»), оно – вне времени, так как вне зависимости от эпохи продолжает вызывать чувства. «Неосязаемая рать», в таком случае, - нечто, способствующее творчеству, наподобие музы. А может, это сонм муз? К ответу их, действительно, не привлечь.

Обращает на себя внимание интересная рифма в стихотворении «Перчатка вытерта

до дыр…»: «И за концами не ползти нам; / Прорехи заткнуты холстиной…». Пример почти полного созвучия на протяжении восьми звуков (при рифмовке одного слова с двумя, и притом все они принадлежат к разным частям речи), когда последний, девятый звук делает вдруг рифму неточной, - а неточные рифмы, как известно, служат украшением любого стихотворения. Но еще большее любопытство вызывает то, что автор использует одну и ту же строчку сразу в двух своих стихотворениях: в «Перчатке…»: «Но люди вспомнят: где-то были / Среди ошметков вечной пыли / Частицы чуть светлее тьмы - / Мы» и в «Революции»: «Среди ошметков вечной пыли / Я видел свет, / Но он исчез». Вероятно, таким образом поэт помещает сюжеты двух разных произведений в одну вселенную, чтобы сильнее показать разочарование лирического героя в «Революции». В обоих случаях строки помещены в финал стихотворения, в результате в «Революции» исчезнувший свет становится больше, чем просто светом, если вспомнить слова «Перчатки…». В данном случае мы имеем дело с автоцитацией.

Прадед поэта, Дмитрий Матвеевич Бобылев, участвовал в сражениях Великой Отечественной войны и пропал без вести. Поэт упоминает его в стихотворении «Прадед». В тексте косвенно говорится о военном прошлом героя: «Припадает на левую ногу, / В вещмешке цветут одуванчики. / Смотрит вниз сквозь носки сапог…». В целом стихотворение светлое, скорее в нем говорится не о конкретном человеке, а о связи с предками, которых не застал в живых наш современник, о связи, ощущаемой очень многими. Следует отметить, что «Прадед» - это один из немногих верлибров в творчестве поэта.

Осенняя атмосфера в «Проезжают коляски с детьми…» погружает героя в воспоминания о детстве: «хорошо на плечах у папы», когда взрослые «резались в домино», а уложенный спать ребенок рассматривал клубы дыма на потолке и кого-то слышал – кого-то, кто до сих пор катит в своей коляске – уже по «задумчивым», а не «оплеванным», как в начале стиха, листьям – ведь там, в детских воспоминаниях, все совсем не так буднично-серо.

В «Рассыпались звезды горохом…» все зыбко перед скорым приходом зимы: «зыбко роняю ложку». В этой зыбкости шорох становится материальным, не мене, чем мыши, и непонятно уже, что – живее: «Шорох скребет мышами». «Стужа придет за нами - / Ты подожди немножко» - «подожди» не потому, что стужа долгожданна, но потому, что – неизбежна.

«Ребенок сыплет снег из рукавички…» - одно из немногих, написанных белым стихом. Вероятно, потому, что зима изображается как сложение слишком прозаических явлений, диссонирующих с возвышенной поэзией. Вновь наблюдаем интертекст: «Снег падает на грубые перила / (Рифмуются с акрилом) - не смахните». Ср. с лиричным

11

стихотворением Т. Катюргиной: «Мягкий снег танцует у подъезда, / Падает на грубые перила. / Чистый, точно платье у невесты, / Словно брызги белого акрила» [1]. Бобылев обращается к богатому тропами тексту для указания на неуместность такого слога при изображении явлений в «Ребенке…», то есть изящный текст Катюргиной подчеркивает прозаичность текста Бобылева.

«Революция», начинается с аллюзии: «Герасим вел собаку – в лес». Под Герасимом здесь понимается, как и у Тургенева, простой безропотный мужик, однако сей нетрадиционный его поступок объясняется бунтом, на который народ таки решился: «Хомут случайно с шеи слез, / Да треснули очки, фанерой / Забитые: авось уймет!» - понятно, что народные «очки» «забиты фанерой» власть предержащими. Далее – «Шумел октябрь» - намек на Октябрьскую революцию, «Горел навес» - образ крушения власти. «Из красных волн галеры всплыли» - галеры как символ рабства, всплывающие из волн, красных то ли от крови, то ли под цвет революционных флагов. Почему же галеры всплывают? Возможны два варианта: либо они всплывают наподобие дохлых рыб, довершая всеобщий хаос, либо – как новый символ рабства при грядущей власти.

В стихотворении «Речка Сарайка» местом действия избран берег Сарайки – реки, протекающей через Североуральск, город севернее Серова. В Североуральске автор не раз выступал на бардовских фестивалях. Коровы, появляющиеся в тексте, вполне могли пастись на берегу, поскольку река частично находится в частном секторе. Через узкую речку перекинуты горбатые пешеходные мостики. В произведении герой, наведенный чем-то на размышления (возможно, разногласиями или противоречиями: «Эта детская моя грусть, / Эта вечная твоя старость…»), отправляется гулять вдоль «канала» (река частично «одета» в бетон). Далее описывается то, что он видит на реке, и в конце – то, к чему он пришел в процессе размышлений: «Нашей судьбы скрижали - / Граффити под мостами». Интересен способ создания рифмы путем переноса слова: «кустам, ис-» - «мостами».

В стихотворении «Рисовать – заключать в темницу…» автор утверждает бОльшую ценность живого мгновения в сравнении с застывшим живописным полотном, предлагает ценить непосредственные явления жизни.

Река, описываемая в произведении «Рыбаки» (давшем, кстати, название первому сборнику Бобылева (Серов, 2012)), - это река Сосьва, протекающая через город Серов. На это указывает строчка «О том, что здесь ходили корабли…», а Сосьва – единственная река в окрестностях города, которая до революции была судоходной.

В медитативном «Сентябре» действия выражены инфинитивами, и потому только с середины текста становится понятна их отнесенность не к лирическому герою, а к постороннему «осеннему богу», богу осени. Медитативность отчасти формируется ритмикой, обусловленной отсутствием знаков препинания и заглавных букв. С развитием сюжета «вертикальные рыбы дерев» начинают «штурмовать земное нутро», то есть становиться больше рыбами, чем деревьями – альтернативный мир становится все рельефнее и живее. Тот же прием, что и в «Октябре»: «в стае рыб что штурмуют земное ядро / в диараме осеннего бога /нацарапай себя на коре...»: и рыбы «в диараме», и кора. Нацарапай, чтобы остаться в осени…

Одно из немногих ироничных стихотворений автора – «Сижу и рву чужие

снимки..» - повествует о том, как влюбленный герой, которого не могут сбить с толку жизненные неурядицы, неспособен тем не менее совершить простейшее действие: «Но вот по телефону с Hею / Я не могу поговорить».

«Соломенный воин» - история о сложностях творческого процесса, о ночных вдохновениях, когда просыпаются черти (творчество – мистическое действо). Герой чувствует себя беспомощным «соломенным воином» наподобие Страшилы на кукурузном поле, который видит ворон, но все равно ничего с ними не может сделать.

12

В зарисовке «Средь прогорклых вагонных пространств…» «жженая скамья» представляется герою «воронОй» и даже способной «вознестись» благодаря соположенности с героиней.

В «Так ветка отрывается от капли…» ветка становится «старше», что вызывает ассоциации с морщинками и фальшью, а «голос, нажимающий: Не так ли?!» - это внутренний голос, голос человека, которому все труднее с возрастом отстаивать свои убеждения.

Стихотворение «Твой светлый голос…» по своей эстетике близко к японской поэзии. Голос любимой затих, и герой просит «подать волос», чтобы удержаться хотя бы на нем, подобно утопающему с пресловутой соломинкой.

В тексте «Тетя! Зачем закрыли вокзал?..» упоминается «Чебоза» - рок-группа, которую герой «греет ушами» через наушники перед тем, как «В город впластаться местами талыми» - это аллитерация: возможно, звуки напоминают шлепанье по «талым местам». Теперь на перроне пустого вокзала – только листва. «Ей ожидать электричку белую, / Ей, одинокой, прощаться с кронами» - «ей» в сильной позиции подчеркивает, что больше теперь – некому. Листья – необычные встречающие и пассажиры – встречают необычную же электричку: белую. В нашей стране не принято красить электрички в белый цвет. «Белая электричка» – это зима, о приходе которой сигналят листья и приход которой подготавливают. А пока – только кряхтение дворничихи на опустевшем перроне: «Разглазелись, воры-де».

«Тихо стучаться в прозрачную осень…» наполнено тишиной и уютом. «Глаз оцикета – свечка в стакане» - оцикет – порода кошек, здесь употреблено, скорее всего, для усиления образа глаза: если не знать, кто такой оцикет, то образ не только не рассыпается, но становится загадочней. «Бабочка мучит оконную раму» - удачное словесное оформление утомительных для глаза потуг насекомого: бабочка мучит раму, а не наоборот – рама-то статична, беспокойство вносит насекомое. «Чтобы к утру, изошедшись стихами, / Высыпал дождь» - дождь как источник вдохновения для стихотворцев.

В произведении «Тревога» не только лексика способствует нагнетанию атмосферы, но и порывистый ритм стиха: «Красного времени красный вечер, / Красным болят глаза. / Красной землицы родное вече - / Поздние голоса». Сюжет навеян известной (почти одноименной) картиной К. С. Петрова-Водкина «Тревога. 1919 год». По понятной причине на протяжении всего текста противопоставляется красное и белое, и только для ребенка, который не понимает политику, сделано исключение: ему дарованы все цвета, но взрослые не способны их разобрать, и потому не названо ни одного: «Дышит дитя, ничего не зная, /Пестрым укрыто сном». «Красной землицы родное вече» - озлобленная активность толп, «перековавшихся» в «красных», землю превративших в «землицу» – контекст этого слова в русской традиции известен. Знамя «босое» - в стилистике революционной романтики, возвысившей «босяков», да к тому же «знамя» это – просто обои. Мы понимаем, что игрушка, которую «взять и не отпускать», как это делают дети, когда страшно, нужна здесь не только ребенку. Всѐ стихотворение – это описание переживаний героя картины и нарисованного окружения. У художника герой напряженно смотрит в окно, а у поэта еще и одновременно нервно комкает занавеску. В финале поэт выходит за рамки картины, продолжая ее движением героя, не рассчитавшего силы и сорвавшего занавеску. Леска рвется «жесткою тетивой» - не звонкой, не певучей, а именно жесткой, дабы подчеркнуть неуют. Занавеска также изображается в виде знамени, потому что все вокруг героев подчинено исторической ситуации, и если красное «знамя» осталось, то белое - низвержено.

Еще один пример автоцитации наблюдаем в стихотворении «Ты очень хочешь

верить в чудо…»: «Лишь на стене – случайный снимок». Ср.: «Случайный снимок, мимо плана - / Остался кадр на фотоплѐнке. / Но в царстве мрака и дурмана - / Душе последняя заслонка». «Случайный снимок» как утверждение жизни в одном случае и как все, что осталось от героини, - в другом.

13

Во время ленинградской блокады на улице Репина зимой штабелями складывали трупы, поскольку долбить могилы в промерзшей земле было некому. Об этом – верлибр «Улица Репина». Улица Репина – самая узкая улица Санкт-Петербурга (в среднем - 5,6 метров шириной), и единственная, полностью замощенная диабазом.

Шокирующая (опять же – из-за своей простоты) «Улица Сталеваров…» имеет реальный прототип: в городе Серове, откуда родом поэт, есть одноименная улица, наполовину состоящая из заброшенных бревенчатых бараков, многие из которых уже снесены.

В тексте «Утром» провода, помимо обычных пара и бликов, «слышат пульс» девушки с уставшим взглядом и ее шепот: «Все будет…».

Пример интертекста находим в осенней зарисовке «Учатся листья у птиц…»: «Мир без оков и границ, / Ветки черешни / Плачут о них безутешно / Голосом птиц». «И ощущенье, когда / Мир без оков и границ» - строки из стихотворения Алекса Вернера «Там, где играли для нас / Ту фортепианную грусть». Благодаря цитате «мир» становится не только бесконечным, но и многомерным пространством.

Стихотворение «Черешня цветет, осыпается всуе…» предваряется пушкинским эпиграфом: «Ныне час мой настал…», «Выстрел». Эпиграф указывает на эпизод повести «Выстрел», который раскрывается в стихотворении. Всѐ, кроме последнего четверостишия, - речь Сильвио, который пришел стрелять в графа. «Черешня цветет» - потому, что на прошлой дуэли граф ел черешню. «Ах, граф! Почему вы меня обманули?..» - слова невесты графа, поскольку в повести граф сказал Маше, что они с гостем шутят. Из текста понятно, что из-за отсрочки дуэли страдают оба: «впитал нашу горечь». В стихотворении автор не просто пересказывает известную историю, он видоизменяет ее: так, здесь Сильвио называет Машу «женой»: «Жена не рисует?», таким образом Сильвио в стихотворении уже предвидит ее женой графа, то есть предвидит, что не убьет его. Это обстоятельство, вкупе с пространной речью Сильвио, превращает его поступок в фарс. В этом выражается авторское привнесение Бобылева и его отношение к пушкинскому герою.

Простенькое стихотворение «Чернила» можно процитировать целиком: «Гляделась молодость в чернила, / И отражения пугалась, / Потом пришла седая старость, / И отраженье стало милым». Искаженный портрет кажется молодости страшным, но в старости страшным представляется увидеть себя как есть, без чернильного искажения, в котором можно даже при желании попытаться угадать остатки былой красоты.

В тексте «Шершавая старость сосны…» звуковой рисунок формирует дополнительный компонент семантики: «Чтобза утренним паром им…» читается как «заутрени» - заутреня – действо, совершаемое как раз утром. На существенность такого прочтения указывает нарочная «шероховатость», предлог «за»: привычнее было бы сказать «в пару», «среди пара», а не «за паром». Нешаблонное сочетание заставляет замедлить чтение и заметить этот компонент смысла.

Стихотворение «Юнкер», впервые опубликованное в «Парламентской газете» в виде отсканированной рукописной страницы [5], повествует о частном эпизоде Бородинской битвы. Рефрен «Уведите его за фронт!» напоминает рефрены «Приведите, приведите меня к нему!» С. Есенина («Пугачев») и «Пристрелите его на входе» А. Вернера («Император Вальденский»). «Крест Андреевский» здесь – перекрестие ремня и скрутки на груди солдата, «знаменные ряды» - ряды, предназначенные для защиты знамени в бою; «шанцы» - вид военных укреплений; «за веру и за Отечество» - формулы «За веру, царя и отечество» при Бородинском сражении еще не было, но были разнообразные вариации (например, в манифесте о вступлении на престол Екатерины II прославлялась сражавшаяся «за веру и отечество» армия).

В стихотворении «Я болею, когда укрывают сугробы…» «менты в одинаковых стираных робах / Мимо окон ведут холостую деревню». Казалось бы, а в каких еще робах

14

должны они ходить? Конечно, все не просто так: такими эпитетами автор подчеркивает «казенность», обезличенность персонажей, чем отталкивает читателя от них. «Загадочный снег улыбается низом», разумеется, не низом как своей частью, а низом в значении «внизу» - под окном героя.

«Я вошел в лютеранский собор…» - верлибр написан, по-видимому, о петербургском соборе. Здесь цитируется припев подлинной церковной песни «Славим твое имя, Господь».

Очень трагично произведение «Я дверь закрыл, и кот не смог войти…», причем трагичность создается полнейшей бесстрастностью изложения, отсутствием тропов и нарочитого сожаления. Только сухой язык - чтобы не сорваться.

Современная поэзия представлена множеством течений и поэтических школ,

настолько разных, что само понятие «современной поэзии» как определенного явления теряет смысл. Даже литературные журналы, в прошлом традиционно отражавшие литературный процесс, не способны представить «современную поэзию» во всем ее многообразии. Дмитрий Бобылев в своем творчестве демонстрирует приверженность преимущественно модернистской традиции, в то же время пользуясь инструментами постмодернизма. Поэтому в его творчестве есть место и для интертекста, и для стилизации, и для экспериментов с формой. Данное исследование делает вклад в трактовку произведений Бобылева, сложных для понимания.

Еще А. С. Пушкин утверждал, что будущее поэзии – во фрагментарности. Традиционные стихотворения, снабженные «введением» и «итогом», не могут отразить мироощущение современного человека, человека эпохи «клипового мышления» и стремительных изменений. На смену им приходят тексты «оборванные», будто бы «вырванные» из контекста. Дмитрий Бобылев активно развивает данную форму стиха, изображая фрагменты мира, не перегруженные выводами или басенной моралью. Усилия автора направлены на то, чтобы передать момент во всей его красоте, ничего не добавляя от себя – это характерно в основном для пейзажной лирики, для стихов, изображающих состояния окружающей среды или внутреннего мира человека. Тексты такого плана в наибольшей мере отражают писательскую позицию автора и его стиль.

Автор нередко вводит в гармоничные тексты чуждые элементы, заставляющие «споткнуться» и перечитать текст. Обычно это иностилевые компоненты или сбой ритма. Намеренные «шероховатости» придают стихам колорит и индивидуальность в случаях, когда без них текст казался бы слишком «книжным».

В современном мире, когда поэзия отодвинута на обочину литературы, все же остаются ищущие поэты и мыслящие читатели. Данное исследование – результат научного поиска, приведенные трактовки не являются единственно верными хотя бы потому, что в постмодернистской традиции позиция читателя – активна, и каждая мысль, которую читатель находит в произведении, равноценна заложенной автором.

Литература

1. А стрелки отмеряют круг… / Глобус № 3 (531) / 2009. - С. 12. 2. Бобылев Д. В. Конститутивные особенности стихотворений в прозе Даны Волковой

// Язык и личность: различные аспекты исследования: материалы Междунар. науч. конф. молодых ученых, Саранск, 9-12 октября 2014 г. / редкол.: О.Л. Арискина, Е.А. Дрянгина [и др.]. - Саранск: Изд-во Мордов. ун-та, 2014. - 416 с. - С. 196-200.

3. Гусарова Т. В. Обычаи проводов в армию в Нижегородской области // Открытый текст. URL: http://www.opentextnn.ru/museum/nn/aetnolog/familisrite/?id=1875.

15

4. Серова Р. «Время, длящееся вверх» / Культура Урала № 10 (26) / 2014. - С. 7. 5. Парламентская газета № 42 (2582) / 2012. - С. 24. 6. Хемингуэй Э. Прощай, оружие! /

Тексты для анализа

1. Бобылев Д. В. Рыбаки. Серов, Полиформ, 2012. – 72 с. 2. Бобылев Д. В. Стихотворения / Дальний Восток. № 6 / 2014. - С. 141 – 145. 3. Бобылев Д. В. Стихотворения / День и Ночь. № 1-2 / 2009. 4. Бобылев Д. В. Стихотворения / День поэзии — XXI век. 2011 год: Альманах: Стихи,

статьи. - Москва, Издательство журнала «Юность», 2011. 5. Бобылев Д. В. Стихотворения / Млечный путь. № 1 (8) / 2014. — С. 240. 6. Бобылев Д. В. Стихотворения / Путеводная звезда. Школьное чтение. № 7-8 / 2010. 7. Бобылев Д. В. Стихотворения / Русский Stil-2013. № 7 - Sindelfingen, Stella, 2013. 8. Бобылев Д. В., Волкова Д. И. Антигравитация. Нижний Тагил, ТагилПринт, 2014. –

104 с. 9. Бобылев Д. В., Волкова Д. И. Доисторические птицы – Надысторические рыбы.

Нижний Тагил, ТагилПринт, 2013. – 132 с.

____________________

Коларькова Алена Валерьевна, аспирант Российского государственного педагогического университета им. Герцена, журналист, поэт, филолог.

ВСЁ К ДЕКАБРЮ. Разбор стихотворений Дмитрия Бобылева: смысловой аспект / Коларькова А. В. - Санкт-Петербург, 2015.

Текст работы впервые опубликован в журнале "Познавательный" № 18 / 2015 (http://xn--80aafngqnlfck6b3hm.xn--p1ai/all/razbor-stihotvorenii-dmitrija-bobyleva-smyslovoi-aspekt.html).