А.Ярцев

Некто Ич. Фонарь тьмы.

И другие произведения…

Москва 2008

Содержание Манера говорить Легко даются первые шаги… Назови меня по имени Где улыбка? Утёс Грязной колеёю Дорогая ты моя… Ищу Как плачут взрослые люди Манера говорить Рассказы разных лет Жила-была девушка Голод Тюфяк Рецензия на рассказ «Тюфяк». Фёдор Блинов Речь… Сказка - бесконечная Праща- оружие для идиотов. Паук Три воспоминания Рассказы у моря Человек-краб Холодное утро Ундина Она больше не может… Остров сбывающейся мечты Но он остался моряком… Луна над морем Свидание у маяка Как появились чайки Призраки Фамке Янсен и Ежи Штур Вменяемая часть Невменяемая часть Некто Ич Некто Ич 2. Фонарь тьмы. Некто Ич. Не могу говорить. Мещанство. Святослав Беликов. Беременность слона. Алексей Кожедуб. Некто Ич 2. Фонарь тьмы.

Манера говорить. Стихотворения.

***

Легко даются первые шаги

Таким, как ты, таким, как я, навстречу,-

Как будто мы с тобой ужЕ враги

И искры и огонь друг в друга мечем.

Назови меня по имени

Назови меня по имени.

Ты ещё можешь меня спасти!

Просто скажи моё имя вслух

И мы пойдём гулять вместе по крышам этих серых домов.

Дай мне имя!

Спаси меня!

Протяни мне свою тонкую руку.

Вспомни, как меня называла мать.

Скажи моё имя вслух.

Посмотри в мои глаза!

Ты видишь как я напуган?

Протяни мне руку, дай мне этот шанс.

Ты ещё можешь меня спасти

И тогда мы пойдём гулять по крышам этих домов.

Ты видишь, как я напуган?

Просто скажи моё имя вслух!

Где улыбка?

«Где улыбка? Где игривость?

Нет румянца на лице.

Для чего же ты явилась

Среди ночи в дом ко мне?»

«Ты забыл меня, мой милый.

Не писал ты писем мне.

Я вчера себя сгубила-

Не могу я жить в тоске».

«Надо мной стоит девица

Вся, как первый снег бела.

Почему ж тебе не спится?

Для чего ко мне пришла?»

«Я намедни утопилась

И нашла приют в реке.

Я с тобой на век проститься

В час полуночный пришла.

От того и не румяна,

От того не весела».

Утёс

Иероглифы медь

Иероглифы ветер

Я сорвусь вниз с утёса

И никто не заметит

Под птичий гвалт

И молчанье простора

Меня рванёт вниз

С утёса в море

По одному покидали причал

И каждый из них казалось молчал

Тридцать три раза кукушкин лай

Все вместе они говорили Давай

Прыгай Прыгай – нам всё равно

Прыгай прыгай – на самое дно

Прыгай Прыгай – всё за одно

На крае земли

Где живёт пустота

В холодное море льётся вода

Рождаются льды

И следы невидны

И скоро я стану частью тёмной воды

А за спиной только ропот и юность

Но только не крылья любви

А значит шагнув с немого утёса

Я просто сорвусь камнем вниз

По одному покидали причал

И каждый из них казалось молчал

Тридцать три раза кукушкин лай

Все вместе они говорили Давай

Звёзды ночью так легко

Покидают небо

Море примет как родных

Тёплое как лето

Прыжок со скалы

Я камнем вниз

Как ястреб бескрылый

Как вырванный лист

И мне уже не повернуть назад

Так страшно умирать и до рассвета час

Я знаю утром горький стыд с виной смешавшись

Прорвёт стеклянность безразличных глаз

По одному покидали причал

И каждый из них казалось молчал

Тридцать три раза кукушкин лай

Все вместе они говорили Давай

Прыгай Прыгай – нам всё равно

Прыгай прыгай – на самое дно

Прыгай Прыгай – всё за одно

Грязной колеёю…

Грязной колеёю

Я иду тихонько,-

Берегу дорогу,

Как детскую пелёнку.

Пустота под небом,

Тишина простора,-

Как, увидев это

Мне не снять убора?!

Не смеются травы,

Не шумят леса,

И не слышны в полдень

Наши голоса…

Радостно, но робко

Птица в небе свищет.

Что ж она зимою

Солнца в небе ищет?!

Хочется мне пули,

Смерти или вишен:

Раньше ты писала,-

Больше ты не пишешь.

Дорогая ты моя…

Дорогая ты моя, посмотри на небо!

Как увидеть звёзды нам за пеленою снега?

Как смотреть в твои глаза и ожидать ответа?

Как оставить мне тебя?- Ты мне милее света…

Дорогая ты моя, почему молчишь ты?

Называешь про себя, ты меня мальчишкой.

Почему как чуда жду я твоей улыбки?

Почему ошибся я, не совершив ошибки?..

Дорогая ты моя, странная, родная,

Я из всех твоих забав самая чудная

Почему блуждаешь ты одна по тропам лисьим?

Почему идут года, а уходят жизни?..

Ищу

Ищу ищу одну одну

Ищу одну ищу одну

Медленно снег

Гасит свет

А я ищу ищу ищу одну

В дворцах и на окраинах

На фотах на состаренных

Ищу в газетах в книгах под обоями

Весёлый и расстроенный

В лекарствах в воспоминаниях

В словах и в покаяниях

Лик стал милее господа

Как солнце из-под сукна зелёного

Из-под скатёрки выглянув укрылось навсегда

А мне искать искать искать,

Дрожать руками, вспоминать

Когда и где я потерял

Оставил, сдался, проиграл

На что похоже,- спросит друг? Как может мне помочь?

На свет, на отблеск на луну

На малышку мою дочь

На радужный брильянта блеск на терпкое вино

На тёплый летний ручеек

На танец на крыло

Всего верней она и есть - улыбка или свет

Как странно, что я всё же жив

Хоть рядом её нет.

Как плачут взрослые люди.

Я не знаю, как плачут

Взрослые люди,

Когда лишь небо над ними,

И это небо их судит,

Когда упущены шансы,

И больше нету надежд,

Когда гримаса корежит,

И валит на землю крест.

Гримаса горя прощанья

Со своею судьбой.

Не будет времени снова…

Ломает руки любовь.

Что этот кашель несчастный?

Что этот вопль немой?

Не успокоишь – напрасно,

Ведь плачет- значит живой!

Ушла последнья возможность,

Ушла последнья любовь,

И самолёт улетает,

И жадно дышит твой рот.

От боли связки ли рвутся?

И сердце с болью стучит,

Когда лишь небо над ними,

И это небо молчит.

Как плачут взрослые люди

В конце последней любви?

И встречи больше не будет

В кольце земного пути.

Мой самолёт улетает,

Но у меня за спиной

Совсем тихонько рыдают,

И я почему-то тоже чувствую боль.

Манера говорить

Если ты вдруг мне скажешь:

Я тебя не люблю.

Я лишь робко в глаза твои посмотрю.

Милый глаз своих чистых не закрывай.

Если ты скажешь тихо:

Всё позади.

То, прошу, только руки мои отпусти.

Я должна уйти, только не отпускай.

О... дай мне слова…

О боже дай мне слова…

Чтобы выразить всё…

Прошу, дай мне слова…

О боже дай мне слова…

Чтоб сказать всё, что есть у меня…

Твой манер говорить,-

Он сводит с ума.

И опять ты молчишь,-

Я догадаюсь сама,

Но только молчишь ты.

Если только ты скажешь:

Дорогая моя…

Обниму и заплачу,- я с тобой навсегда.

Но только молчишь ты

О… дай мне силы…

О боже дай мне слова…

Чтобы выразить всё…

Прошу дай мне силы…

О боже дай мне слова…

Чтоб сказать всё, что есть у меня…

Рассказы разных лет

Жила-была девушка, которая убирала свою комнату. С утра просыпалась и убирала.

Раскладывала всё по своим местам и выкидывала мусор, бумажки всякие и т.д.

Собирала кровать и гладила бельё. Протирала пыль и закрывала дверцы шкафчиков.

Заводила часы, отрывала листок календаря и поливала цветы.

Она проветривала комнату, мыла полы и придвигала стулья к столу.

Потом она раскладывала диван, стелила постель, одевала ночную сорочку,

распускала волосы и ложилась спать.

А назавтра всё с начала.

И, чтобы история не казалась вам нормальной я добавлю…

Жил-был принц, который любил таких девушек, которые всё время убираются и

всюду искал таких.

Но её он так и не встретил, потому что не знал, где она живёт, а она никогда не

выходила из дома.

Он грустил без неё и печалился, а она мечтала о таком, как он, и тосковала.

Принц женился на ведьме и жил очень несчастливо, а она так и не вышла ни за кого

замуж.

И умерли они в один день.

С тоски сдохли.

1 сентября 2005

Голод

Я голодаю.

Сегодня мне снова снилось.

Я проснулся от негодования и голода. Мне приснилось, что я курица несущая

золотые яйца. Что пока я несу золотые яйца,- всё как будто бы, так и должно быть, а

потом я перестаю нестись, и все от меня чего-то требуют.

Я просыпаюсь от голода. Около койки заранее приготовленный стакан холодной

воды и пачка сигарет с одной единственной сигаретой внутри. Я должен был выкурить

последнюю сигарету ещё вчера, но я ведь знал, что сегодня мне негде будет взять сигарет,

негде будет взять денег. Я позаботился о себе утреннем. Я, конечно, смогу стрельнуть

парочку сигарет на улице, но от утреннего голода у меня кружится голова. Надо же с этим

как-то бороться.

Я выковыриваю из пыли спичечный коробок, чиркаю, закуриваю. На голову

наваливаются безжалостные мои каждодневные преследователи: мысли о моей нищете.

Мне уже нечем кормить свою мать и нечем кормить себя. Я вообще не представляю,

почему мы ещё живы. Иногда еду приносит мамина подруга тётя Лариса. В плетёной

корзинке парочка бутербродов с сыром и салат. Листья салата. Знаете, листьями салата

невозможно наесться. Это не еда. Это то, что едят с едой.

Я настолько нищ и так плохо одеваюсь, что на улице приличные дамы не смотрят в

мою сторону, а алкаши плюют на меня.

Я должен где-то раздобыть еды или денег. Я снова прохожу по окрестным

помойкам, но пока я снимал удавку утреннего голода со своей шеи, все бутылки уже были

собранны проворными бродягами.

Я снова и снова пытаюсь продать свои рассказы.

Знаете, их не плохо берут. На сигареты хватает.

У метро, где мечутся вечноспешашие люди, я стою один, протягивая каждому

встречному распечатки своих сочинений. Я писатель. Мои рассказы, мои чувства - это всё,

что у меня есть. Мне уже не у кого занимать денег. Я должен всем, они проходят мимо

меня по пути из метро, но ни один не подойдёт, чтобы спросить, когда я отдам деньги. Им

проще сделать вид, что не узнали меня.

А может люди действительно уже не узнают меня?

Я протягиваю каждому встречному распечатки моих романов и рассказов. Они

улыбаются, они удивляются, они платят деньги. Некоторые дают деньги просто так, я

прошу их взять мои рассказы, но они дают деньги и уходят.

Я остываю под мокрым снегом. В конце дня бреду к киоску и покупаю сигареты.

Всю ночь я пишу рассказы и курю. Я много курю, а когда-то я не курил совсем и

презирал тех, кто курит. Всю ночь напролёт я пишу у окна и курю в форточку, за окном

темно, за стеной спит голодная мать.

Потом я подолгу, бывает даже до самого утра, лежу в койке при свете и курю. Так и

засыпаю, голодный.

Около койки остаётся стакан с водой и пачка сигарет с одной единственной

сигаретой внутри.

Июнь 2004

Тюфяк

Александра Валерьевича Тармата так не называл никто. Для дядюшек и тётушек он

был Санечкой, для знакомых- Шуриком, для близких друзей- Тюфяком.Саша схватил со

стола немытое яблоко, привезённое любящей тётушкой Адель из деревни, потёр его о

куртку, которая как припаянная сидела на нём уже дней пять, и рухнул в кресло, попутно

нажав пятую кнопку на пульте. Он упал, он рухнул, он свалился от усталости, как

нокаутированный боксёр в свой угол. Его угол был красным. Он привык полыхать, гореть,

но не тлеть, а сейчас он тлел. Уже почти неделю он не появлялся на работе, не светился в

клубах, не звонил друзьям. Они приходили сами, но дома хозяина застать никому не

удалось. Шура пялился в экран, мысли его медленно покидали места своей прежней

дислокации, что можно было определить по пространству вокруг головы: воздух

всасывался в заполненную вакуумом черепную коробку. Он ещё раз надкусил

оказавшееся насквозь гнилым яблоко и метнул его в ближний от экрана угол. В этот

момент его одеревеневшее лицо исказилось гримасой смутно напоминавшей улыбку.

Саша никому, кроме своего кота, не позволял мусорить в своей квартире, даже себе.

* * *

Серые дома, вперемешку с рыжими кострами, мелькали под ним. Всё смешалось,

превратилось в

геркулесовую кашу с тыквой, но это не имело смысла для Тармата. Какого чёрта я

должен считаться со всеми этими неудачниками? Пусть они не ведают, но я то знаю.

Знаю, что должен иметь всё. Зачем они мне нужны?

Волны вопросов накатывались, обгоняя друг друга. Эта тяжелая лавина желания

захлёстывала его.

-О, боги, вытащите меня из этого водоворота!

Он рыдал, он раскаивался в мыслях себя секундной давности, он проклинал и

обещал покончить с тем человеком, которым был пару минут назад.

-Просветите! Я хочу стать счастливым, я хочу. Покажите. Я сделаю всё. Я не могу

понять, как вы это сделали. Я перестаю верить в реальность своей мечты, в реальность

счастья, в вашу реальность! Я верю только в себя. Наверно, я

опять брежу. Оля, Оля только ты заставляешь меня жить.

Мысль об Ольге была его якорем, крепко удерживавшем в реальном мире.

* * *

Ольга Кармиолли была спортивной девочкой, не любила нахальности,признавала

честность и прямоту, любила животных,была отличной хозяйкой, весёлой девочкой,

бывшей пионеркой и активисткой своего лицейного класса, а ещё Ольга Кармиолли

сидела на героине, но об этом никто незнал.Жизнерадостная и весёлая Олечка бодро

шагала по проспекту.Прохожие обращали внимание на эту парящую деву, и это её

забавляло. Её вечно-новый спортивный костюм, и задорный хвостик, курносо торчащий

из прорези в бейсболке, весело играли в лучах августовского солнца. Оля не любила

солнце и не любила гулять пешком, ещё она не любила лето и свой спортивный костюм,

но об этом никто не знал.

Оля доскакала до старого дома с высокими потолками, огромным подъездом, с

консьержкой и винтовой лестницей. Она легко распахнула открытую дверь тюфяковой

квартиры, за которой уже веселились её друзья. На встречу выбежал сам Тюфяк, он ждал,

он бросился целовать свою ненаглядную Олю.

-Что же ты так долго?Киря уже успел сожрать все трюфели, пока тебя ждал.

-Трюфели?Мои любимые трюфели?Да я этого Кирю щас так отбоксирую…

-Где гуляла, я тебя спрашиваю?-Шутя, переспросил Тюфяк, принимая из рук Ольги

пакет кефира.

-Да ты давно не звонил, пропал куда-то.Я уж и отвыкла от твоих внезапных

звонков,вот и растерялась.Кефир оставь на завтра.

-Ладно.Мне ты можешь какую угодно лапшу на уши вешать, а вот что ты скажешь

Насте и Махе? Они от отсутствия слушателей уже по десятому разу друг другу о своих

магазинных подвигах рассказывают.

Оля ворвалась в гостинную.Киря- упитанный молодой человек,что-то жевал,

пытаясь совместить это нехитрое занятие с беседой.Оле на встречу с распростёртыми

объятиями неслась Маха,она обожала Ольгу и шикарные шмотки из модных бутиков. Её

объятия были крепки и искренни, что поднимало настроение всей компании.

Оля не любила Маху, не любила толстого Кирю, она не любила спорт, шумные

вечеринки и кефир, но об этом никто не знал.

В суматохе праздника без повода и без цели, Оля собрала всех у стола и заставила,

взяв в руки по бокалу шампанского, слушать её.

-Ух,вы мои лапочки.Я вас сейчас не просто так собрала. Я хочу вам

сказать…ТИХО!Короче я уезжаю в Италию на-все-гда!

-Ты гонишь!

-Джульетта…

-Дай я тебя поцелую!

-Чао,бамбино.

Реакция была неожиданно бурной радостной и продолжительной, а Тюфяк даже

пить за это не стал, в отличие от Коли Муратова, который пил за Олин отъезд до потери

сознания. К часу ночи в квартире остались только четверо: пьяный Сашкин кот, которого

кто-то напоил валерьянкой, трезвый Тюфяк, захмелевшая Ольга и Коля, транспортизация

которого была делом не только бессмысленным, но и опасным.

-Оль, ты чё меня бросаешь?

-Хочешь, едь со мной.

-На фиг мне нужна твоя Италия?

-Ну, ты же говорил: “Всю жизнь, рука об руку, Что бы ни случилось.”

-Ну, а ты соглашалась.

-Я думала ты понимаешь.

-Останься. Ты же знаешь.

-Настя говорит: “Всё, что не делается, всё к лучшему.”

Оля любила Тюфяка и никогда бы его не бросила. Она отвернулась и стала

засыпать, а Тюфяк в эту ночь не уснул, он смотрел в потолок, оказалось интересно.

Через неделю Олечка Кармиолли улетела в Италию. Она не оставила никому своего

адреса или телефона, чем ввергла в смятение всех своих друзей, сама не звонила, не

писала. Оля не любила писать письма, не любила своего богатого папу, больную маму, не

любила день, ночь, зиму, лето, тепло, холод, свет, темноту, тишину, шум, суету и

спокойствие. Оля ничего не любила, кроме Тюфяка, но ненавидела себя. И не в какую

Италию она не поехала, она передозировалась героином в подмосковном лесу, но об этом

тоже никто и не узнал.

* * *

Он мог бы снова пропасть, но толи шапка-невидимка потерялась, толи эта затея ему

наскучила. Каждая секунда приносила ему ужасные мучения, а время, как специально

тормозило свой ход. Так продолжалось до тех пор, пока Шурик не собрался поговорить с

кем-нибудь об Ольге. Звонить друзьям не было в его стиле, скорее он привык находить их

лично, но дома их не оказалось, как, впрочем, и в магазинчике, где он покупал хлеб,

молоко и пиво. Шурик собрался с духом, подошёл к телефону и застыл на секунду. Он

мог позвонить кому угодно, а позвонил Насте Розановой. Её номер он не знал, но её голос

он уже слышал.

-Извини, я тебя, наверно, испугала. Было не заперто -вот я и вошла.

-Здравствуй, я тебя люблю.

-А я как раз по этому поводу.

-Ольга не звонила?

-Забудь. Я за неё.

Эту самоуверенность Саша был готов простить. Настю он давно выделял из массы

своих знакомых девушек. Были среди них необыкновенно красивые, были умные, были

весёлые, а были таинственные, но Настя не похожа на них. Тюфяк ощущал её власть над

всем, чего касалось её внимание. Она сказала: “Я тебя тоже люблю.”А больше слов и не

надо было. С этого момента они были неразлучны. Они были счастливы.

* * *

Настя и Саша шли по улице мимо больших и маленьких магазинов, мимо людей,

мимо вечно спешащих машин, а над ними плыли облака.

-Я хочу в ресторан зайти. - Громко заявила Настя.

-У меня деньгов нету.

Она задумалась, Саше было неудобно, но он посмотрел на свою даму: её красивое

мраморное лицо устремилось вперёд, туда, откуда плывут облака, глаза её были, как

будто лишены зрачков, он любил её такой. Из-под яркой вывески очередного

ресторанчика выглянул полный мужчина в чёрном ношеном пиджаке. Заметив Настю и

оценив презентабельный вид её пары, он изобразил милую улыбку всем своим телом и

вышел им на встречу. Здравствуйте! Я - Леонид Вячеславович Бык. Я хозяин этого

ресторана, - он указал на вывеску гласящую: “У Быка”:Мне нужна красивая пара для

создания уюта, а вы смотритесь очень здорово. Я прошу вас, посетить моё заведение, я

угощаю.

Тюфяк посмотрел на Настю, в ожидании её удивления, но она уже поднималась по

ступеням к дверям.

Ресторан оказался очень уютным. Официант уже ждал их. Как только он отошел,

Настя наклонилась к Саше и прошептала» Смотри! Сейчас он упадёт! Я так хочу”. Тюфяк

улыбнулся, хотя в глазах его появилось лёгкое удивление.

Официант упал. Шура зажмурил глаза.

* * *

О! Боги! Вы услышали мои молитвы. Вы спустились с небес ко мне. Вы не

оставили меня. О, мудрая, мудрая Настя, Спасибо тебе.

* * *

Саша любил смотреть телек, поэтому его комната строилась вокруг телевизора и

прочей аппаратуры. Напротив стояла полу-кресло-полу-кровать. Так как Саша не любил,

чтобы ему мешали, других мест для отдыха в овальной комнате не было.

Он смотрел NTV,Саша снова влюбился.

Его новая возлюбленная смотрела на него сейчас и улыбалась, как, впрочем, она

смотрела и улыбалась ещё десяткам тысяч зрителей этой программы.

-Тебе она нравится?

Он не заметил как Настя зашла. Она села на пол, в руках дымилась кружка кофе.

Саша чувствовал себя маленьким мальчиком, которого мама застукала, когда он

разглядывал порно картинки.

-Хочешь?- Она протянула ему кофе.

Тюфяк протянул в ответ руку. В руке оказалась кружка горячего кофе, но не та, что

была у Насти, а его любимая, с надписью:”I NESCAFE”,в другой руке была тарелочка

с пироженными. Он точно знал, что она не приносила их. Он уже привык.

-Почему ты ушла от Дениса? Его счастье я уже устроила. Ты же видишь, с Махой

ему лучше.

-Так что? На очереди я?

Она молча втянула ещё глоток горячего кофе.

* * *

В то вечер Саша не собирался идти в “Хороший клуб”, вообще, клубы с умышленно

примитивными названиями вызывали у него тошноту. Настя с трудом вытащила его из

дома, а на подходе к клубу исчезла, сославшись на срочное дело.

Непонятное чувство стыда и состояние полной разбитости охватило его, он стоял

такой одинокий и потерянный посреди этого безумного муравейника. Какая-то девушка,

проходя мимо, случайно задела его.

Саша быстро мобилизовался, резко, но нежно схватил её за руку и стал танцевать

(эту манеру знакомиться он уже начинал забывать). Он смотрел на свою партнёршу, это

была та самая женщина его мечты, которой только сегодня утром он любовался лёжа в

своем ложе посреди любимой комнаты. В этот момент он не вспомнил о Насте, в его

сознании стоял образ Олечки Кармиолли.

-Спасибо. Спасибо, Оля, тебе за твою любовь.

23:59 14.10.01г.

Рецензия на рассказ Ярцева Алексея “Тюфяк”

Рассказ “Тюфяк” – это первое произведение, написанное молодым автором

Алексеем Ярцевым. На мой взгляд, уже по этому произведению можно судить о наличии

у данного автора определенного писательского таланта, пока еще до конца не раскрытого.

По стилю, рассказ “Тюфяк” написан как бы “кусками”. Он не производит и не должен

производить впечатления последовательно происходящих действий. Он написан как бы

“вспышками”, отдельными мыслями героев и отдельными событиями, происходящими с

ними (по дальнейшим рассказам видно, что этот стиль наиболее свойственен Ярцеву

Алексею). Бесспорно, определенная последовательность действий есть, но они разорваны

между собой во времени, а некоторые события, на мой взгляд, вообще логически не

связанны с предыдущими. Не понятно появление Насти, кто она или даже что она? В

Тармате же вообще не видно никаких признаков личности, возможно так оно и задумано,

но все же нужно было конкретней описать его мысли, чувства по отношению к Ольге, а

также его отношения с Настей, иначе трудно понять его поведение (момент появления

Насти) и ход его мыслей (последний абзац). Наиболее удачным в рассказе является

описание Ольги Кармиолли. Пожалуй, только она и представляет из себя законченный

литературный образ.

Главная проблема, которую поднимает Ярцев своим произведение – это проблема

поиска счастья и смысла жизни. У обоих главных героев (а ими можно считать на мой

взгляд только Кармиолли и Тюфяка) есть все предпосылки для того чтобы стать

счастливыми, они молоды, красивы, у них много друзей, да и материально они достаточно

обеспеченны. И Тюфяк, и Ольга могут получить от жизнь практически все, но всего им

мало. Им нужно понять для чего они живут, понять что такое счастье. И если Ольга со

скукой, монотонностью и бессмыслицей жизни борется с помощью наркотиков, то Тюфяк

не делает вообще не чего. Оба этих персонажа даже не пытаются найти свое счастье или

смысл жизни. Тюфяк ждет что что-то придет свыше, а Ольге просто опротивела сама

жизнь. Роль Насти в этом произведении это роль некой музы, высшей силы которая

пытается показать дорогу Тюфяку, но в чем счастье в итоге заключается и какова же к

нему дорога из произведения Ярцева не видно, также как и не видна конечная мысль всего

рассказа.

Блинов Федор.

Речь министра пропаганды Геббельса,

языковые особенности народов стран индонезийского

региона, сочинение, как незаписанная яма эфемерных

чаяний недосверхчеловека, и, немного, о герое нашей

советской Родины (Birthplace).

Представление.

Не могу понять: и зачем мне это понадобилось:

думать, думать? Жил себе и жил. Был весёлый пёс, любил поесть, побегать, полаять. А

теперь: сижу и презираю себя. Даже лягушки не только орут в пруду - едят комаров. А я? Для

чего я? Я для чего? Чтобы путаться у всех под ногами???

Пёс Пират.

С этой мыслью рыба напрягся перед решительным рывком и распрямившись, словно

гимнаст устремился в неизвестность: к этим пугающим сверкающим окружностям на небе;

водная гладь искривляет и деформирует правду о солнце, а как хочется узнать правду о нём,

иногда этому можно посвятить всю жизнь. Жизнь в понятии не временном, а в представлении

вещи, ценности данной существу за неведомо когда и зачем совершённые деяния, данную в

абсолютное пользование и владение. Вся жизнь, с её сиюминутными ощущениями, словно

рисунок на поверхности воды и каждое дуновение ветерка, даже самого слабого, меняет

представление о нём. Но не забывайте! Это всего лишь отражение реальности. И ещё:

Для рыб, ровно как и для людей, крайне важно по какую ты сторону от этого света.

И от камня, брошенного в воду,

Во все стороны кругами

Разойдутся пламенные мысли

Но опять тиха озёрна гладь.

Душа человека существует, она не в груди, не в голове, и уж тем более не в пятках, скорее

она, словно «Зуб золотой», где-то во рту. Мы довольно часто демонстрируем его части.

Близким можем показать больше, но наизусть его не знает никто, даже Вы, а доктор, что

слепил его собственными руками уже не помнит ничего, для него это всего лишь зуб…

С глупостью бороться бессмысленно и никакое терпение тут Вам не поможет.

Сияние

…Ярче солнечного дня

золотом горят…

- Ужо трясётся.

- Трясть, трясение, трястись.

- Трепуска, трисилица, треский, трескреск. Треск, треск, треск.

- Трясный, тресление, треск, триска, тресение.

- Трос. Треснуть, трескать, трясти, треска, тересковывать.

В поезде едут двое: скоробей и его треск. Скоробей всё больше молчит, ему нечего сказать,

а говорить о вещах, которые интересуют всех – это не его. Его треск – вещь аморфная; либо

она есть, либо нету. В данном случае «нету» меня, который все это наблюдает, «нету»

машиниста, «нету» проводницы, вобщем много чего «нету», а треска… тоже нет. Есть только

скоробей и его мысль:

ПЛЕСК ПЛЕСК ПЛЕСК ПЛЕСК

ПЛЕСК ПЛЕСК ПЛЕСК БЛЕСК ПЛЕСК

БЛЕСК ПЛЕСК БЛЕСК БЛЕСК ПЛЕСК

БЛЕСК ПЛЕСК БЛЕСК ПЛЕСК

БЛЕСК БЛЕСК БЛЕСК БЛЕСК БЛЕСК БЛЕСК БЛЕСК БЛЕС

Солнце безумно режет глаза, безумно тяжело ехать одному в поезде по пустыне, накалённой

до бела. Поезд не простой, броневой, дизельный, путь держит откуда-то свысока, может с

Эвереста, а может и ещё откуда повыше. Только скоробей сел на этот поезд по своей воле и

гораздо позже. Он убегал от боли, от света, но одиночество в этом поезде не принесло ему

покоя.

Адскую боль приносит мысль о плеске воды, адскую боль приносит мысль об

отражающемся в этой воде солнечном свете. Белый, ужасно белый свет, через глаза

проникает в мозг и режет его своим божественным всёпониманием. Он больше не может

скрывать эту боль. Всё, абсолютно всё приносит адскую боль, боль разрезающую,

раскалывающую, раздробляющую тело на части. Но вы, вы хоть раз пробывали никогда не

думать об этом?

Скоробей жувал сахар и купался в мысли о Гагарине: «Ах, какая гадость…Какая гадость

эта ваша мысль о Гагарине. Как это всё мелко…пошло…». В этот момент в купе вошёл

высокий стройный мужчина спортивного телосложения. На нём был зелёный вязаный свитер

с вензелями А.К., и тёмно-зелёные штаны джинсового типа с пятном под правым карманом.

- Гуден таг.

Скоробей растерялся. По-немецки он знал только «нихт» и «шнеллер», но эти слова

показались ему совершенно неуместными.

- Excuse me, я не знаю откуда идёт поезд и на каком языке мне с вами говорить…Но может

ты что-нибудь скажешь мне, джук…Что сидишь, глаза навыкате, and хоть бы

улыбнулся?!…Подвинься, козёл!

Скоробей по интонации понял, что парень этот – русский: «только почему он говорит

по-шведски» подумал пассажир. Познания в языках часто подводили жука-скоробея в той

жизни.

Спустя несколько часов соседи разговорились, если точнее, то говорил, в основном,

Анатолий Кузьмич, а Скоробей пожирал сахар. Солнце всё ещё светило ему прямо в глаза.

«Что со мной? То ли поезд едет за Солнцем, то ли проклятье это моё – быть вечно под лучами

этого жестокого и мудрого Ярила?»

…Проводили мы, значит операцию в Китае.

Забросили нас на «Балтике» туда с утра. Моя машинка – «Рубикон», тогда ещё самая новая

модель, с РУ второго поколения, а ныне металлолом паршивый, блестела на тёплом

сентябрьском солнышке. Пока не построили бараки, напостой ко мне со всей дивизии народ

сходился. Понимаешь, «Рубикон» - машина универсальная: и по снегу тебя протащит и через

реку светерком переберешься, а на привале в ней не хуже, чем дома. Сидим мы значит ночью,

человек сорок: кто песни поёт, кто спит уже, а я сижу и думаю: «Вот «Балтика»-матушка

улетела, строителей «Уралов» не предвидится, из авиатехники один транспортник – чё

случись – вся дивизия и останется здесь – в этой китайской тайге». Народу у костров всё

меньше, вот и я собрался спать идти. Вдруг слышу – как по моему велению, гул турбин со

стороны леса. Понятное дело, нас никто не предупредил об опасности, потому как некому,

акромя нас здесь ни души. Кто не спит, мигом в боевое дежурство; зашевелился наш лагерь.

Паника не паника, а напуганы мы были порядочно. Я в машину, даже шумофоны нацепить не

успел. Вскочил к пульту, но ведь я в прошлый раз, когда вылезал, забыл поднять поручни на

входе в кабину лидера. И, понятное дело всем своим весом сразбегу головой и треснулся о

стальной каркас. Даже подумать, что очнусь на том свете не успел.

А ведь, ка видишь, очнулся. Гляжу, трясут меня Петрович с Леонидычем, оказалось

реально «Меркурий» штатовский. Только начал наших распекать, как родные Вихри

подлетели. Понятное дело, равных нашим «Вихрям» нигде не сыщешь, вот они то родные

исход боя и решили. Ребята - лётчики говорят, будто не хотели сюда торопиться, должны

были ещё на базу в Иокогаму к желтопузикам залететь. Случайность казалось бы, что я жив

остался, а ведь если какая сволочь послала бы сюда сначала пару «Уральчиков», отгрохали

бы они нормальную базу с укреплениям, а то бросили нас под бок штатовским головорезам.

Хоть бы машины пожалели…

Кто-то остался в купе, а кто на пироне.

Ты всё поймёшь,

когда поцелуешь грязь.

Агата Кристи

Через неделю мы уже были на марше к энергогороду буржуинов. Едем: взвод «Рубиконов»

ракетных, впереди пулемётные «Лидеры», по флангам тяжёлые двуствольные «Булаты», в

небе груда «Раскатов», впереди трудятся над мостом «Уралы». Где-то на горизонте, где

когда-то мы ютились, поджимая хвосты, суетятся технические транспортные машинки с

нормальным русским названием «Тайга». Едем, красота кругом: солнышко сосенки кругом, -

красота! Вот кончились у меня ракеты в арсенальнике, например. Нажал кнопочку и через

минуту Грузовой вертолёт «Гром» грузит тебе новехонький боезапас. Приятно до слёз.

Американцев тогда всеми цветами радуги разукрасили.

Понимаешь, скоробеюшка, война – говорят страшная вещь, а похож я на человека,

которому жизнь показала что-то страшное? Нет. Так вот ты пойми: я не смотрел и не видел

ни крови, ни лишений, ни страха, ни ужаса, о которых вспоминают, говоря о войне. Это была

война в ярких цветах, при ярком солнце.

- Не говори о солнце!!!

- О кей. Война красивая, элегантная, эстетичная. Ты не видел, наверно, но это было

потрясное зрелище.

Теперь ты в праве меня презреньем наказать. Ты можешь теперь сказать, что я глупец.

- Ты просто многого не знаешь.

- Это по-моему и называется глупостью. Впрочем смотри: я посмотрел на войну, как на что-

то прелестное. И я рад, я получаю свою дозу счастья. А ты сидишь тут сиднем и грустишь,

получаешь дозу горя. А, впрочем, бог тебе судья.

- Ты на себя в зеркало смотрел? У тебя руки в крови, ботинки в иссохшей человеческой

плоти, одежда в слезах, а губы сальные от загрубевших шей нечистоплотных китайцев,

американцев, англичан. Я Сижу здесь рядом с тобой только потому, что я видел и более

страшные картины.

- Кто из нас глупец? Ты ничегошеньки не понял. Ты, я, каждый из живущих сам рисует эти

картины. Просто подумай. Что бы сказал о художнике, которому ужасно не нравятся

собственные картины, а он их всё рисует и рисует?

- Боже, как глупо, живя в этом дебильном мире, скакать от радости при виде бабочки!

- А сидеть в поезде идущем неведомо куда и упиваться болью – очень умное занятие. Ты

паришь над миром, иначе ты бы не сидел в этом купе, и наблюдаешь его с высоты полёта

Гагарина. Но это ещё не значит, что ты умней всех.

- Почему все, абсолютно все говорят о Гагарине?

- Ты слышал, что рыба прорвал водную поверхность?

- Все об этом знают.

- Его назвали Гагариным.

- Понимаешь ли, дорогой А.К.Я уже довольно стар и мудр, чтобы не видеть деревьев, когда

они близко, но я вижу дальше, гораздо дальше, чем многие.

- А вот тут ты, Акела, промахнулся! Гагарин настолько велик, что закрывает обзор тем, кто

смотрит в даль.

- Ну, почему все орут про него. Мы пойдём на юг, мы пойдём на юг. Как это низко и глупо.

- У тебя даже не хватает сил сказать: «Ближе, бандерлоги, ближе». И воспользоваться

чужой глупостью.

- Вот ты сейчас думаешь, что я всё брошу и стану радоваться этому миру, лягушонок?

- Прости, если обидел тебя, но ты выглядишь так жалко, что я не удержался. Прости, что

хотел тебе помочь.

- Пошёл вон.

А.К. вышел из купе. Поправил ушанку на голове. На нём она смотрелась действительно

очень элегантно. А.К. сошёл на следующей станции, его встречали с цветами и с оркестром.

Почему-то все думали, что он – Гагарин…

Грассхопер*.

«Сегодня я буду кутить, весело шумно, возможно,

со всякими безобидными штуками»

Леонов

Спокойный взгляд пса не похож на спокойный взгляд оленя. У оленя взгляд не выражает

ничего, олени глупые, но не бездушные существа.

Спокойный задумчивый взгляд человека, сидящего в свободной позе на небольшом холме

облакатившегося на поджатые ноги лицезреющего мирный заход осеннего солнца был

взбудоражен накатившегося волной ненависти пришедшей из-за моря.

Птицы в небе, внезапно потемневшем, затянутом набежавшими рваными чёрно-красными

облаками, заорали истинным предсмертным криком. Ор занял место исчезнувшего

спокойствия. Чёрные знамёна, сотканные из вселенской ненависти и злобы, эгоизма и святой

веры в торжество анархии, заполнили ландшафт. Волна черноты, рогатой тупой и зубастой

захлестнула всё пространство от Полярной звезды до Туманного холма, где обитали когда-то

гномы, но были изгнаны Драконом.

На том холме стояли два получеловека. Один постарше, другой совсем ещё молодой,

настолько, что на него ещё нельзя охотиться дальше. Они капались с видеокамерой – снять

видеоролик было школьным заданием младшего.

- …Ты в негативе наверно снимаешь, вот тебе всё тёмным и кажется.

- Не-а, сенсей.

В следующее мгновение чёрная волна смыла их, не оставив даже капли от этих двух

несчастных.

И сказали увидевшие: «Грядёт зло».

И сказали мудрецы: «Грядёт зло».

И сказали зеваки: «Грядёт зло».

А мирно наблюдавший заход солнца сказал: «Не можешь богом быть ты, буду я». И встал во

главу чёрного воинства, приняв знамя со зловещим ликом из рук большого, словно бульдозер

парня с добрым лицом. Но безразличным, безразличным, безразличным!!!

* кузнечик

Защищай!

Мы сочиняем и поём

Дурацкие песни.

Танцы минус.

Толпа у сцены воет в экстазе. Выступает группа «Гориллаз». Что они поют? Слова

расплываются в опьянённых умах молодёжи. «Они не радуются, они торжествуют». Танцы,

похожие на ритуальные пляски африканских ганибалов. Толпа слилась в одно бушующее

торжество.

1999 год, май. Барселона, стадион Ноу Камп.

Оле Гуннар Сольскьяер (Сульшер) – норвежец по национальности на девяносто второй

минуте матча забивает гол в ворота соперника. Болельщики ликуют, слёзы, слёзы счастья на

глазах присутствующих, и миллионов телезрителей. Крик комментатора, ощущение

величества момента.

1945 год. Берлин.

Цветы, Цветы, Праздник, Улыбки, Лица, Объятия, Салют, Единение, Поцелуи, Любовь,

Аплодисменты, Руки на фоне неба.

Счастье, Счастье, Счастье.

We like Satan! Ликование. Торжество.

VIVA Satan. Гореболь. Уже ничего.

Звезда востока.

Мы не знаем когда точно это произошло,

мы просто однажды проснулись и поняли,

что стали такими.

09:15 АМ

Поезд скоро приедет, только здесь теперь есть свет, и, хотя многие его ненавидят, люди и

лучшие умы планеты стремятся сюда. Люди с самыми разными цветами: красными, жёлтыми,

белыми. Нарядные, весёлые, улыбающиеся. Тепло, солнце, блеск воды, птицы, ветви

деревьев, не отбрасывающих теней, пушистые белые облака.

Рыба напрягаясь выпрыгивает из воды. Изгиб его тела прелестен. Солнце, Солнце, Солнце,

цветы, смех, радость. Кажется, он навечно застыл над водой, но это длиться только

мгновение. БЛЕСК, ПЛЕСК.

Под гул обсуждений из поезда со стуком и треском, словно с эшафота спускается Скоробей,

он делает руки домиком над головой.

Белый свет рассеял красную тьму.

Свет белый плеск блеск треск.

С неба спускается сверкающий человек. Тёмный силуэт на фоне слепящего белого света. Это

космонавт, на его серебрянном комбинизоне отражаются солнечные лучи и, кажется,

становятся ещё ярче.

Ликование – радость. Счастье волнами разливается по земле.

- Гагарин воскрес!

- Мать Гагарина зря обидели…

- Гагарин, я Вас любила!..

Предварительно покружившись с распростёртыми руками и головой закинутой к небу,

Гагарин пошёл в народ.

СЧАСТЬЕ.

Юрий Алексеевич Гагарин

Дата рождения: 9 марта 1934 года.

Сказка-бесконечная.

…И улитки разворачивали свои домики, чтобы использовать их как рупоры для

прославления праздника. А до этого Великий творец, такой великий и умелый, что создал

себе жену, потому как был одинок. Он создал её самой красивой принцессой на Земле, но

она была ниже пяти футов. Потом он решил создать себе детишек, много прекрасных

красивых и милых детишек. Для начала он изобрёл одного мальчика, белокурого и

голубоглазого мальчика, с чистым и светлым взглядом. Потом он просто клонировал его

шесть раз. Зажили они счастливо, но вскоре оказалось, что все семеро детей больны с

рождения сонной болезнью. В один из дней рождения малышей, а если точнее то на их

девятилетие, двое заснули и никогда уже не просыпались… Творец очень горевал - он

хотел настоящего ребёнка, такого ребёнка, который не будет умирать во сне. И тогда он

воплотил в жизнь ещё одного мальчика. Этот мальчик был уродлив и зол, капризен и

эгоистичен, но для его отца он стал самым любимым, потому что отец знал, что этот

мальчик не умрёт. Творец любовался своим Шедевром круглые сутки и не чаял в

мальчугане души.

Но фея таланта снова сыграла злую шутку с Творцом. Шедевр не мог спать, и за

всю жизнь он не увидел ни одного даже самого короткого сна. О, как он страдал! Шедевр

впадал в тоску каждую зиму, а затем он пребывал в плохом настроении круглый год.

В один особенно долгий и грустный осенний день в порыве ненависти Шедевр убил

своего отца с помощью своей маленькой матери- принцессы. За старшего в доме остался

Граер Зо - дядя Шедевра и его пятерых братишек. Организм дяди составлял мозг,

хранящийся в старой коробке из-под старинного фотоаппарата, в которую была залита

морская вода, да диафрагма того самого фотоаппарата, заменявшая ему глаз. Весь его

мозг был пропитан жуткой мигренью и поэтому ему ни до чего не было дела, пока все во

время подбрасывали ему аспирин в аквариум с мозгом. Это простое дело было поручено

Шедевру и, когда он забывал это сделать Граер Зо начинал дико орать от головной боли.

В таких случаях он всегда напоминал Шедевру и то, что он страшный и то, что он

никогда не спит, и то, что тот несчастен как все самые несчастные люди на Земле вместе

взятые, и то, единственная надежда Шедевра - пипетка никогда ему не поможет!

«А почему Шедевр надеялся на пипетку?»,- спросите Вы.

Дело в том, что один мудрый учёный, придя в дом к Граеру Зо на ужин, заметил, что

Шедевр всегда грустен, если не сказать убит горем. Оценив ситуацию он заявил: «Мы

смогли бы оценить Ваше состояние изучив молекулярный состав Ваших слёз!!!»

-Да, но кто заставит меня плакать?- Шедевр был столь властен и грозен, что и

подумать было сложно, что его что-то может заставить плакать.

И тогда его младшие братья стремительно подбежали к дрктору и из-за его спины

закричали шедевру: «Мы, мы! Мы заставим тебя плакать! Плакать от смеха! Это будут

слёзы радости! Слёзы от смеха!»

Кто-то из них стал изображать карлика, кто-то травить анекдоты, а кто-то заставил

собачку встать на задние лапы!,- но всё это совершенно нисколько не заинтересовало

Шедевра. Лишь только, когда самый младший из братьев споткнулся и упал,

ударившись лицом об косяк двери, Шедевр обратил на них внимание и…прослезился!

Улыбка радости сопровождала эти слёзы!

Мать туту же побежала за пипеткой. Но слёзы Шедевра быстро испарились и никто

не успел их собрать.

С того дня Шедевр продолжал терроризировать братьев. Он заставлял их

рассказывать ему одну и ту же сказку. В то время как они читали ему эту сказку, Шедевр

засыпал и братья могли наконец сменять друг друга на почётном посту, а это было

необходимо, так как братья нечеловечески уставали ведь у этой сказки не было ни конца

ни начала:

…И начался праздник! Акула-молот играла на кселофоне из скелета лососи, а

альбатрос играл на гитаре клыками моржа. Небо было лазуревое, как Северное море, вода

небесно-голубой. Я не знаю парю я в море или плыву в небе, но северное сияние обнимает

и ласкает меня… И тогда все животные побежали клевать град из снежинок, чтобы

меньше досталось индюкам… Но даже забравшись на самую вершину дерева ты не

достанешь до сладкой ваты, все побежали на вершину горы, кроме, конечно, жирафов,

которые остались у подножия, ведь они могли щипать вату облаков прямо отсюда… И

все: те, кто не имел рук и те, у кого их было много зааплодировали!..

-А иглу???- говорил Шедевр надрывно- Иглу? Расскажи как голубые иглу под

светом белого Солнца превращаются в грибы. Можешь ли ты мне рассказать про это?..

Праща - оружие для идиотов.

«До свидания, малыш. Я так хочу остаться с тобой, пойти за тобой туда… Ты не

говоришь, куда уходишь, но это и не столь важно, как то, что ты хочешь уйти без меня.

Мне необходимо быть мудрой, как ты. Но как стать мне умней? Я родилась на этой

планете, для земной жизни, а ты говоришь, что жил вечно и собираешься продолжать в

том же духе. Только сейчас я поняла, что на самом деле я не верю тебе. И не верила

никогда по-настоящему. Я думаю, ты всё это выдумал. Нет, обижаться рано, я не хочу

сказать, что это неправда. Конечно, ты понимаешь. Ты говорил и показывал, что твои

желания сбываются. Именно то, что ты желаешь, оно и сбывается, а не сбывается то (в

том числе), чего ты желаешь. Да, я знаю. Т часть сил, один из её воинов. Той сил, что

творит этот мир. После твоего появления меняется прошлое: оно просто становится

таким, каким ты его придумываешь. То, что ты говоришь сразу становится истиной, но

только после того, как ты это выдумаешь, произнесёшь. Правда, и, в то же время, нет. Я

восхищаюсь тобой как простым человеком. Конечно, ты не всемогущ, но ты живёшь

счастливо. Т способен менять этот мир вокруг тебя. Ты лишён страха перед

собственными, вполне человеческими, силами. Мне очень повезло, что я оказалась рядом

с тобой. Я не скромничаю, мне даже кажется, что я очень хорошая спутница жизни. Я не

буду перечислять своих достоинств (это кажется мне смешным), но похоже мне не хватает

терпения: я так долго молчаливо терпела твоё увлечение Ватутинками, твоя работа ради

народа, эта бесконечная война, которую ты ведёшь. Это всё, - великий подвиг добра.

Настолько пожертвовать собой (и мной, как твоей частью) ради эксперимента! Ради

создания экспериментального Рая на земле в отдельно взятом регионе. Ты подарил

стольким многим людям счастье в братстве, их не разлучит теперь никакая беда. А после

той «зачистки» они стали лучшими в мире воинами, полководцами, братьями по крови.

Они смогли пережить ту страшную трагедию твоего народа только благодаря тебе. После

этого варварского вторжения они способны резать друг за друга глотки врагу. Чем они

теперь и занимаются. Партизаны, подпольщики, террористы. Я – королева этих ангелов-

серафимов планет земля (но это не тщеславие). То, что ты делаешь настоящее добро, но

ты в легионе, который идёт первым, которому в награду за взятие на душу смертных

грехов разрешено совершать эти грехи, эти преступления. Всё очень запутанно, но это так.

Т стольких сделал счастливыми, а я вот одна осталась обделённой. Я хочу иметь свой дом,

хоть в России, хоть в Ватутинках, хоть в Японии, но чтоб не надо было скрывать, кто я,

чья я жена, откуда я. Я хочу иметь детей, а ведь я уже не совсем молода. Я хочу стоять на

маленькой уютной кухне с жёлтыми занавесками на окнах, через которые просвечивает

солнце. Стоять у плиты и готовить тебе обед. Я хочу готовить тебе еду и знать, точно

знать, что ты придёшь! Когда мы уезжали из России, ты обещал мне, ты клялся, что

закончил свою революционную деятельность, закончил с Ватутинками, говорил, что

оставил все дела на Каперного. Он подтверждал, кивал головой, уверял, провожал. Я не

замечала сначала, как ты уходил на работу «туда» уже из Японии. Я не видела. Я думала

ещё чуть-чуть и мы приживёмся здесь, жизнь наладится. Но сегодня вдруг ты приходишь,

кладёшь чемодан с вещами в машину и увозишь меня в Токио. Оказывается, что они

нашли тебя. Их агент скоро найдут и убьют тебя. Надо ехать быстро, потому что они уже

гонятся за нами».

Машина неслась к Токио. Он точно знал, что делать дальше.

«Доехать до аэропорта и по подложным паспортам улететь на Кубу, там будет легко

скрыться, там много наших».

Она сидела на заднем сидении не проронив ни слова с момента отъезда. Он следил за

ней, она то смотрела в окно на пролетающие деревья, на оставшуюся позади только

начинавшую налаживаться жизнь, то просто смотрела перед собой. Дорога была долгой и

утомительно-напряжённой для него. Она же смиренно была ведома своим мужем,

который торопился как никогда. Порой ему казалось, что он уже видит позади чёрную,

преследующую машину. Никак нельзя допустить, чтобы его взяли. Тогда вся

международная система окажется в опасности.

«Подставить всех своих ребят? Из-за неё? Уйти с женой на руках практически

невозможно. В Японии помощи ждать неоткуда».

Он не сразу заметил, что она плачет. Да, она прислонилась к окну на заднем сидении,

по которому бил дождь, а по щекам у неё катились крупные слёзы.

«Т видишь? Я уже плачу. Вся, вся моя жизнь- это ты. Я не знаю… У меня никогда

кроме тебя никого не было, но с тобой я не боюсь, я не жалею, я не сомневаюсь. Нет, я

хочу не бояться, не жалеть и не сомневаться, но я плачу. Моё счастье… Моё счастье…

моя жизнь. Я доверилась тебе. Нет, я не виню тебя, но почему ты распорядился мною

так? Здесь нет упрёка. Но, почему моя жизнь, моё маленькое счастье, мои надежды на

счастье оказались неоправданными? Ты, такой могущественный, для тебя сделать мою

жизнь самой лучшей жизнью в мире ничего не стоит, но ты этого не сделал. Но всё равно

люблю тебя, а ты, глупый, снова подвергаешь меня опасности. Ну, как тебе помочь? Я так

устала, я не спала столько ночей!…О, господи! Что я сделала?»

Она пыталась вспомнить, пыталась вскрыть тот сейф памяти, который она так

упорно для себя закрывала, забывала.

«О, боже!»

Она заплакала ещё сильней, но лицо её оставалось по-прежнему красиво своей

гордостью и неизменностью.

«Это я! Не может быть! Это я! Я! Я позвонила… Я не могу поверить! Это я сдала

его!!!»

Он остановил машину у обочины, вышел и подсел к ней на заднее сидение. Он

посмотрел в её залитые слезами жалости и нежности глаза и обнял.

Шёл дождь, машина стояла обочине, передняя дверь, у руля, была открыта. Они

сидели обнявшись в тишине на заднем сидении. Вечерело.

«Теперь ты поняла, что ты наделала? Теперь ты уже на верном пути и сможешь

отправиться туда со мной. Ты теперь достаточно мудра».

Паук

Мы все идём дорогой паука…

Гр. Агата Кристи

В последний день осени мы вальсировали с Николь в пустом доме.

- Тебе не покажется странным, если я поцелую тебя?

- Поцелуй… и узнаешь.

***

Падали листья. Холод гнал снега к нашему дому…

Друзья всё чаще приходили в дом надолго. Мы зимовали вместе. Если это можно так

назвать…

Смирнов, Латушев Миша, николь и я…

- Мне холодно и холодно,- сказала как-то Смирнов…

Во дворе скрипела калитка. Под крыльцо набились листья, и никто не хотел их

убирать. А крыльцо от этого накренилось, и Николь однажды чуть не упала…

-…В этом доме я чувствую, словно в аквариуме, как будто кто-то за нами следит,- он

поёжился и принялся починять табуретку.

- Может это оттого, что мы не имеем связи с остальным миром? Знаешь, запертые

люди часто чувствуют некое наблюдение за собой…- Николь принесла себе и мне чай.

Кружка немного дымилась и приятно грела руки…

За окном было очень темно, и скрипела на ветру калитка. Мы проводили так

вечера…

- Надо будет завтра перевесить уже калиточку, а то на нервы действует…

- А мне кажется наоборот,- если б не она, мы уже свихнулись от этой тишины,-

возразила Смирнову Николь.

«Свихнулись бы.… Да много она понимает!..»

***

Зимнее утро. Снега ещё отчего-то не было, но земля уже промерзла, и деревья густо

покрывались инеем…

Я выглянул в окно. Миша монотонно колол дрова. Вокруг него вилась Ангина,

собака, не понятно, откуда взявшаяся…

Однажды мы просто обнаружили её роющей что-то в замерзающей грядке. Николь

кормила её, но в дом не пускала.

Что же будет с ангиной зимой?

Миша заметил меня в ледяном окне и поманил к себе…

Ангина залаяла на меня не добрым лаем, когда я спускался с крыльца, и Миша с

трудом её отогнал.

- Славная собака.

- Смирнов там карасиков вчера наловил – требуху скорми ей ты, а то она тебя что-то

не жалует.

- Ты меня чего звал то?

- Тоскливо мне.

Зима действительно самое нежизнерадостное время. Немой холод сочится под

одежду. Мы разговорились, Миша волнуется от чего-то. Я видел в глазах его страх. И ещё

он что-то говорил про тёмные углы в доме…

***

Не смотря на то, что каждый из нас глубоко ушёл в себя в эту зимовку, вечера мы

старались проводить вместе. Играли в лото.

***

Ночью я проснулся от иссушающей боли в горле. Окно распахнулось. Ангина лаяла

на луну, как безумная. Я подошёл к окну и что-то крикнул ей. Она убралась в конуру.

Я спустился вниз.

В кресле спал Миша. Николь сидела у окна и смотрела во тьму. Услышав мои

осторожные шаги, она вздрогнула и обернулась.

- А.… Это ты?.. Тоже не спится?

- Окно распахнулось. Я чуть было инеем не покрылся.

- А мы с Мишой видели что-то странное. Сегодня полнолуние и луна светила весь

вечер, облаков совсем не было. Но что-то закрыло её. Посмотри…

Николь мягким жестом привлекла меня к окну…

- И ещё что-то странное в доме. Миша говорит, нас кто-то сжимает.

- Может это просто зима? Холодно и двигаться не хочется… Пространство как бы

сужается.

Николь как-то недоверчиво посмотрела мне в глаза и тут же убрала взгляд куда-то

далеко мне за спину.

- Не знаю… Ангина, вроде, успокоилась… Пойдём спать?

Николь пододвинула керосиновую лампу ближе к спящему Мише, и мы ушли по

лестнице вверх.

***

Середина зимы. Странные вещи дали о себе знать…

Николь в отчаянии. Смирнов говорит, что нам не пережить зимы. Что мы шли на

верную смерть…

Ветер дует во все щели…

Мы нашли её сидящей ногами в ведре с ледяной водой…

Она была в шоковом состоянии.

Она сказала только: «Паук меня вынудил. Паук из угла. Здесь кругом его паутина».

Смирнов много курил. У окна покрывшегося узорами. Лишь только сквозь

маленькое талое пятнышко было видно, что за окном белым бело. Кроме белого нет

больше света…

- …нам всем здесь очень плохо.

Не зная, что ответить я закашлялся.

По лестнице неторопливо спустился Миша

-… Я уложил её в пастель. Она плачет.

В его паузах было что-то большее. Мы все понимали, что в немых взглядах речь

идёт об этом пауке. Мы все его чувствуем. Кто-то живёт в нашем доме. Кто-то

незваный…

- Я пойду, принесу ещё тёплых вещей, - неровным голосом проговорил я.

***

Каждый вечер я рассказывал ребятам о тёплых странах, в которых я бывал.

Безусловно, не всё заслуживало столь глубоко интереса, с которым они меня

выслушивали, однако эти рассказы, безусловно, согревали их… но не меня.

Ребята слушали, задавая тысячи наивных вопросов и улыбаясь. Николь тоже

улыбалась. Губ её не было видно из-за того, что она натянула ворот свитера до самой

переносицы, но это было ясно по глазам…

- Скорей бы весна. Эх, мы бы снова могли начать поиски…-мечтательно пробурчал

я.

-…и всё-таки не стоило тебе входить в этот курган. Ты растревожил духов.

Миша обычно улыбался, когда речь заходила о духах, но на этот раз он был

абсолютно серьёзен…

В поисках опровержения и поддержки я взглянул на Смирнова, а потом на Николь.

Она только отвела глаза в сторону.

- Ты навлёк на нас беду, кажется…

«Но откуда им знать, что здесь происходит на самом деле».

***

Я слышал, Смирнов и Миша со страхом в голосе говорили о пауке.

Они не раз заговаривали со мной об этом кургане. Но я действительно ничего не

помнил…

Помнил дверь, на которой нарисован Паук-Дух, хозяин кургана и всё…

Я уходил к морю. Я доверху заполнен ощущением тревоги своих товарищей.

***

-…Здесь из каждого угла на нас кто-то смотрит,- николь с надеждой смотрела на

меня…

Теперь, к середине зимы, я стал чувствовать её насквозь. Сейчас она хотела

довериться мне. Но что-то тяжёлое и бездушное упало на мою заботливость.

Я посмотрел на неё хладнокровно…

Протянутые ко мне руки опустились:

- Ты, кажется, очень изменился…

«Это её кажется. Она всегда так говорит. Ещё бы! Конечно, я изменился. Эта

бесконечная ледяная тёмная зима кого хочешь с ума сведёт»…

За столом Смирнов уже ничего не ел. Даже не накрывал на себя. Сидел со всеми, но

без тарелки…

- Вот ты не ешь, а я спать не могу,- сказал Миша,- я слышу каждый шорох. Я слышу,

как Он ползает по стенам.

Все остальные тупили взгляды в стол.

***

Мы многое время проводили наедине сами с собой…

Каждый из нас был показан за что-то этим одиночеством.

Никто не ждал и не писал никому из нас. Мы в ловушке, мы в паутине своего

одиночества…

Зима слабела, но вместе с ней слабели и мы.

Николь хандрила, не вылезала из пастели и даже по дому ходила, укутавшись в

одеяло. Миша валялся в бреду, и мы ничего не могли с ним поделать…

Дверь отворилась, и вьюга закинула заснеженного Смирнова внутрь.

-…Ангина сдохла.

Пустота. Наше пространство ещё больше сузилось. Я чувствовал, как вздрагивают

мышцы Смирнова, поражённые клаустрофобией…

Он запутан, закутан в тяжёлые громоздкие одежды, его дыхание сковало шерстяным

шарфом. Ангина умерла – и теперь он знает, что выходить нам больше незачем…

Дверь захлопнуло новым порывом.

***

Всю ночь под вой вьюги окуривали дом. Изгоняли паука…

Миша кричал в бреду, что вот же он, вот. Но мы так ничего и не увидели. Он тыкал

пальцем в меня и ужасно скалился.

***

Николь явно не в себе собиралась выйти во двор кормить Ангину. Мы мешали ей

одеться, и у неё случилась истерика.

Она билась в моих объятиях, как бабочка в паутинке и всё кричала и плакала…

***

- Как только начнёт припекать, мы уедем отсюда. В этом доме поселился паук.

Живым не место больше здесь…- уговаривал меня Смирнов. Я видел, как глаза его

наливались ужасом…

Весь дом пропах нафталиновой тоской. Нас всех здесь хотят заморозить. Надо

выбираться при первой же возможности! – Смирнов резко жестикулировал. В окно был

град.

- Всё здесь опутано паутиной! Ты видишь? Из каждого угла этого проклятого дома

на нас кто-то смотрит. И он даже не пытается нас прогнать! Он упивается нашей

беспомощностью. Нашими страстями. Нашей покорностью! Ведь мы тут по собственной

воле!!!

Он истерично размахивал руками, стоя посреди пустой комнаты, а я только смотрел

на него. Я чувствовал прилив сил от его нервности, я пил его чувства. Я становился

сильней, глядя на него…

***

Весна ещё не возвратилась, однако зима ослабила свою хватку…

- Всё. Нужно идти,- строго сказал Смирнов.

Немые собеседники молчаливо согласились…

Стол был абсолютно пуст. Комната была наполовину заметена снежной крошкой.

- Нас никто не ждёт. Можем остаться,- негромко проговорил я, глядя глубоко в

крышку стола.

- Уйдём, чтобы ждали,- сказала Николь.

***

Труба нашего дома едва показавшаяся из-под снега уже дважды видела солнце…

Порог покрылся ледяной коркой. Самое время отправляться в путь.

- Я всё собрал. Вещей у нас совсем не много,- голос Миши был совсем слабым, да и

сам он выглядел удручающе тонким.

Николь стояла одетая в дорогу прислонившись головой к дверному косяку. Совсем

отсутствующий взгляд и глубинная опустошенность в её глазах. Покорность овцы перед

гигантским пауком.

-…Паук выгнал нас. Мы уходим ни с чем, выжатые, высосанные… - спокойно

вещала она -…ему понравился этот дом, наш дом, и он нас выжил из него.

Смирнов завязал последний узел на рюкзаке.

- Оставь. Пойдём. У нас ещё есть шанс.

Я встал из кресла, сделал три замороженных шага к ребятам.

- Но ведь это я…Я…паук. Он во мне… Это всё,- мне стало плохо, голова

закружилась, схватился рукой за воздух…

Они смотрели на меня, ничуть не разделяя моего удивления своим собственным

словам…

Смирнов сделал шаг навстречу…

- Мы знаем…

Я посмотрел ему в глаза, потом Мише, потом Николь…

Вне дома наступала новая весна, но не для меня. Я просто знал это. Мне не

выпутаться из своей паутины.

Три пары глаз, шесть штук, как у паука.

-…Мы должны уходить…

- Идите,- проговорил я,- а я должен остаться. Ведь должен хоть кто-то ждать.

Три воспоминания

Первое

Мне мало очень лет. Лет четыре.

Я зашёл в гости к мальчику, который жил под нами. Он был богатым, потому что его

мама была спекулянткой. Он был меня немного старше и у него были дорогие игрушки,

редкие, такие, что у меня их быть не могло.

Он их мне показывал, а играть не давал. Я сказал, что меня дома ждут, а он просил не

уходить. Он боялся: толи остаться один он боялся, толи он боялся одиночества, но меня

он не отпускал. Он был старше меня немного.

А когда я всё-таки вернулся домой, я был обруган. Моя мама очень волновалась, где

я. А я был в нашем же подъезде, только на один этаж ниже.

Но дело не в этом.

Когда мальчику с которым я в тот раз играл исполнилось 19 лет его мама погибла в

автокатастрофе.

Он редко играл с нами на улице. Я редко его видел. Однажды я вышел на улицу с

яркой наклейкой «ниндзя» на футболке. Мама мне припарила утюгом. Тогда очень

популярны были фильмы с ниндзя. Он и его друзья спрашивали меня где можно купить

такую же наклейку. Они завидовали, а я гордился.

В общем, как мне помнится, его мать погибла в автокатастрофе, когда ему

исполнилось 19.

Второе

Мы вытряхивали ковры.

Нигде ничего нет.

Я разгружаю товарный вагон с калёными прутьями. Я делаю это тайно и с чувством

гордости, что делаю что-то очень полезное для всех наших повстанцев.

Лицо лисицы скрывает настоящее лицо моего собеседника. Я полз к нему через весь

остров. Ему оторвало пальцы, руки, туловище, голову, голову, голову ему оторвало.

Голова сама отвалилась и покатилась, как колобок.

Мы с ребятами, дети ещё, расстреливали людей. Матросы были все в тренажерном

зале, а офицеры в доме офицеров смотрели на стены дома офицеров. И некому было

кроме нас расстреливать людей. Мы выводили их, аккуратно ставили к стенке. Младший

брат моего друга следил затем, чтобы они не толпились, расставлял их вдоль стеночки

дома офицеров, внутри которого сидят офицеры.

Мы дети, но мы раза в два по размерам больше, чем люди, которых мы

расстреливаем.

Взбрасываем, как биатлонисты винтовочки на плечики и стреляем, и все валятся

трупиками на сырую землицу. И все мы с чувством выполненного долга.

А у меня была винтовка с оптическим прицелом. Поэтому я мог выбирать, куда

стрелять, мог целиться.

И когда мы стреляли в Горбачёва, я выстрелил в его ненавистное каждому ребёнку

уродливое пятно на лбу!

Третье

Я просто падаю лицом в ледяной режущий кромкой снег со всего размаху.

РАССКАЗЫ У МОРЯ Я видел море. И не однажды. Ещё несколько часов назад я сидел на берегу и любовался

им. В лицо летел морской ветер с клочьями пены и солеными брызгами. Я любовался.

Потом собрав багаж, мы сели в поезд Адлер – Санкт- Петербург. В купе к нам подсел

немолодой загорелый мужчина. Большой рассказчик. Отдохнув в санатории имени

Орджоникидзе, он возвращался домой, он много рассказывал про Одессу, шашлыки, про

потерявшуюся афганскую девочку, которую потом непременно нашли у горного ручья. Я

не смог запомнить всего, но попытался набросать его рассказы о море…

Человек-краб.

Он ехал к морю без всяких задних мыслей. Ничего не планировал, не надеялся, не

строил планов.

Человек и саквояж. Скупой взгляд. Редкий и слабый интерес в глазах.

В поезде он не смотрел в окно, в городе он не сворачивал в неведомые улочки. Человек с

саквояжем был крайне нелюбопытен.

Если его что-то и заботило, то это была смена суток.

Почувствовав вечернюю зарю, он двигался в номер. Чёткие движения, изведанный

маршрут.

Родная турбаза, крепкие клёны, подъём по ступеням (неизменные сто двадцать ступеней

для поддержания общего тонуса).

Человек не преодолевал себя. Избитую дорогу в номер он любил всем сердцем. Ведь это

был его отдых. Его покой.

Ещё этот человек купался в море и загорал в тени. Раскладывал полотенце на

нагревающихся камнях и погружался мыслями в горячий бульон южного воздуха.

Трудно сказать, что это было. Вероятнее всего все вместе: студенистое море, солёный

ветер и иступляющее солнце. Южный коктейль. Южное колдовское снадобье.

В общем, иначе и не скажешь:

У человека появились клешни.

Самые настоящие клешни вместо рук. Он всё так же ловко обращался с полотенцем и

ключом от своего номера, но теперь у него были клешни.

В янтарном закате, на дорожной пыли человек подолгу разглядывал тени своих

клешней. На ходу он теперь побрякивал не только шлёпанцами, но и хитином своих

новых рук.

Человек был рад таким метаморфозам. Наверно потому, что из всего мира его по-

настоящему увлекала только его собственная персона.

А перемены – это всегда любопытно. Так что очевидно, что единственная перемена,

которая могла его заинтересовать,- была перемена в нём самом.

Но, встав на это путь, мы вряд ли сможем остановить это движение.

Через день голова человека с клешнями полностью втянулась в плечи. Он всё больше

времени проводил погружённым в воду, где насыщенная минералами вода способствовала

бурному росту хитинового роста человека.

Шея полностью атрофировалась, а глазки стали неподвижными и похожими на тёмные

камушки в глубине его головогруди.

- Привет, человек-краб!- стали дразнить его мальчишки. Мальчишки ловили бычков и

смеялись над человеком-крабом.

Обычные же отдыхающие не замечали колдовского шарма человека-краба. Он проходил

сквозь их разреженные ряды невидимым.

Конечно, иногда вечером они слышали стук его огромных клешней, но леность

курортных мест…

Много ли внимания на отдыхе мы уделяем вечерним звукам? Тем более столь глухой

цокот человека-краба.

Человек-краб полюбил лес и часто отсиживался после обеда в его тени.

Вскоре ножки его атрофировались, несмотря на каждодневную тренировку ступеньками.

Маленькие ножки нравились ему даже больше прежних. Они забавно стучали по мрамору

ступеней.

Скрываясь среди тенистых клёнов, человек-краб слушал песни птиц, трели и переливы.

А иногда даже подпевал им. И это получалось у него совсем неплохо.

Клокот его одеревеневших связок был весьма милым.

- Ой! Что это!?- вопрошали отпускники,- Это что это так поёт? Поразительно!!!

За одну неделю магической метаморфозы человек с саквояжем превратился в самого

настоящего краба.

Своими неподвижными глазками он осматривал своё новое тело.

Толстые стенки-щиты, прочные и глухие. Стучал клешнями и пел.

Сегодня, отдыхая на пляже, я слышал из лесов, располагающихся на горе, его клокот.

Холодное утро

Рано утром, если бы Вы вышли на море, Вы безусловно заметили бы грустного парня,

кидавшего гальку в стеклянную воду.

Глубокое разочарование. Огромное, как это безразличное море.

…Не дави на меня так! У меня же причёска!...

Невесомо парит над морем чайка. Волны тихонько набирают силу.

…Милая, если бы ты только знала, как сильно я тебя желаю...

-Ещё бы! Меня нельзя не желать!...

Он сидит, не подымая глаз от гальки. Выбирает плоские камушки. Эта ночь была

ужасна. Печальная туча накатывается на берег.

…перестань так делать! Разве не понятно, что мне так не нравится!?...

Берег остыл, униженный ночным холодом.

…Отпусти мои плечи! Мне же больно! Я же обгорела! Так трудно понять!?...

Его сердце дрожало. Ненависть, обида, скорбь. Серый ветер несёт стылые облака.

…Не целуй меня в шею! Я не хочу проснуться в засосах!...

Кусочки берега, камушек за камушком отправлялись в надменное эгоистичное море.

По пляжу пронеслось:

- Милый, иди ко мне! – натянутая улыбка, дурацкие шлёпанцы, яркий маникюр,- Возьми

мою сумочку!- слащавый голос, химическая завивка, лёгкая тюль вокруг не самого

стройного тела.

Парень робко вскочил и послушно зашагал к ней, решительно сжимая в кулаке средних

размеров камень…

Ундина

Она гадала на приливе.

Часами бродила по гальке вдоль моря. Смотрела в море, улыбалась чему-то. Милое

создание,- нежный возраст.

Она была одинока, как никто другой под этими игольчатыми звёздами.

Ночи напролёт она лепила что-то из глины и пела.

Я никогда не видел её в хороводе молодых девушек, распевающих гимны юности, оды

любви.

Иногда её всё ещё звали играть в ручеёк с парнями, но она всегда вежливо отказывалась.

На расспросы отвечала таинственной улыбкой.

Я наблюдал за ней. Она лепила фигуру в свете ночи. Постепенно вырисовывалась

красивая девичья фигурка с хвостом вместо ног.

Однажды солнце взошло и миру явилось чудесное творение:

Она звала её Ундина.

Белая, изящная в человеческий рост фигура. Грациозная спинка, женские бёдра, высокая

точёная грудка.

Девушка воплотила свою мечту в камне. Ундина располагалась на безлюдном берегу и

всегда с ожиданием смотрела в сторону материка.

В минуты особой девичьей тоски девушку всегда можно было найти около Ундины. Она

подолгу говорила с Ундиной

Она целовала прекрасное круглое лицо статуи. Ласкала её идеальное тело.

Эта девушка имела то, о чём остальные девушки только мечтали. Она находилась в том

прекрасном возрасте, когда ничего, кроме собственного тела, собственных чувств,

собственных желаний юную особу не интересует. И, потому лучшего любовника, чем

каменная копия мечты о самой себе и представить трудно.

Многажды девушка отдавалась нарастающим любовным страстям взросления со своей

прекрасной Ундиной.

Она слепило именно так, что их ласки со стороны казались взаимными. Девушка быстро

взрослела и, однажды, девушка пришла к морю с весёлой улыбкой на лице. Движения её

были уверенны и куражисты, в руках она несла букет цветов.

Положив букет у статуи и, в последний раз благодарно поцеловав Ундину, девушка

присела рядом. Долго-долго молча смотрела молодая женщина в море, туда, откуда

приходят волны, омывающие её любимую статую.

Но всё же она ушла. Встала и, не скрывая счастливой улыбки любви, зашагала прочь от

моря.

Она больше не может…

Просоленный морскими ветрами капитан стоял на палубе. Из-под жёстких одежд

глядели подслеповатые глаза. Девятнадцать лет скиталец, вместе со своей женой.

Девятнадцать лет в бесконечной морской пустыне. Волна за волной и ничего больше.

Луна и Солнце меняют лишь угол освещения, но тоскливый пейзаж вечен.

Девятнадцать лет назад ему пришлось сбежать с большой земли. Он увёл за собой

Сандру, свою будущую жену. Через несколько месяцев у них родился ребёнок. Они

никогда не видели берега с тех пор. Жили скромно, питались дарами моря, дочь

воспитывали на книгах большой земли.

Старый моряк стоял, как всегда, любуясь вечным пейзажем моря. У него было

достаточно времени, чтобы научиться «видеть море» Море бывает разным. То голубое, то

синие, зелёное и прозрачное…

Из рубки, обвешанной жестяной кухонной утварью, вышла совсем уже не молодая

женщина. Унылый ветхий халат скрывал её пухлеющее тело.

По-полярному чёрное лицо, напрочь выгоревшие волосы,- их никто никогда не укрывал.

Он хозяйка в этой смелой семье, дерзко бросившей вызов огромному кеану.

Не скрывая печали, она медленно подошла сзади, обняла своего верного мужа.

- Рико,- тихо обратилась она,-…она больше не может.

Рико устало заскрипел зубами и потуже затянулся в китель.

Он и сам уже не раз замечал упрямую тоску своей взрослеющей дочери.

Она моет посуду часами, неспокойно спит, разговаривает с птицами. Вчера он видел,

как она плакала над фотографиями. Это были снимки его портовой молодости. Чёрно-

белые счастливые улыбки молодых моряков.

Марина никогда не видела земли, но часто, в неспокойных снах её, она встречала людей,

видела край моря. Видела как море заканчивается и начинается нечто другое.

Спустя полмесяца корабль встал недалеко от берега. Марина со страхом и интересом

смотрела на берег, сердце не давало её покоя.

Рико усадил дочь в шлюпку и неторопливо повёл лодку к берегу.

Ещё не доходя до берега, Марина молча выскочила из шлюпки и обежала по воде.

Отец со слезами на глазах смотрел на неё. «Она больше не может…»

С трудом вытащил на берег сундук,- этого должно её хватить на первое время.

В последний раз Рико обнял повзрослевшую дочь и отчалил от берега.

Мой рассказчик смотрел в окно на тающее за горами море с такой нежной любовью, что

все мы , слушатели, замерали с восхищением…

Остров сбывающейся мечты

Гарий родился в счастливой стране. В его стране были мудрые законы и жители были

счастливы. Сады цвели, поля приносили урожай, море щедро дарило рыбу, умельцы

совершенствовали своё мастерство, а актёры и музыканты регулярно устраивали

празднества.

Гарий вырос и в его государство пришла война. Страшная война опустошила сёла,

истребила скот, иссушила реки.

Он очень хотел вернуть то счастливое время, когда его страна процветала.

Узнав, что где-то в море есть остров, на котором есть волшебная пещера, попав в

которую можно вернуться в самое счастливое время в своей жизни, Гарий собрал в

экипаж всех самых верных своих друзей и отправился на поиски этого острова.

Десять лет он со своими матросами скитался по морю. Много трудностей пришлось им

преодолеть. Но из любых неприятностей Гарий, благодаря своим умениям выводил свою

команду.

Гарий был мудрым находчивым капитаном, который всегда помогал своему экипажу в

беде.

И вот, через десять лет, совсем возмужав, он пришвартовал свой корабль к волшебному

острову.

Но, войдя в заколдованную пещеру, Гарий, к своему собственному удивлению, вернулся

не в страну детства, а в те последние десять лет, когда он скитался по морю в поисках

своей мечты.

Но он остался моряком…

Он был старше неё. А она была хороша. Он был не злым и не мягкотелым, а она была не

робкой, но и не распущенной.

Она любила танцевать и любила его. А он любил её и море.

Они были детьми и вместе бегали по полям, смеялись и любовались закатами у моря.

Он рассказывал ей, как уйдёт в дальнее плавание и о том, что он там увидит и, что

привезёт ей в подарок.

А она рассказывала, как преданно будет ждать его на берегу.

Шло время. Они вместе вкусили прелесть любви. Подолгу купались в море и часто

проводили ночи на берегу.

В один прекрасный день он ушёл на корабль. Она подарила ему тельняшку и венок из

незабудок.

Он ушёл в плавание за семь морей. А она продолжала гулять по берегу. И ловила

каждую весточку от каждого матроса с каждого корабля заходившего в порт.

Ни раз слыхала она в душных кабаках моряцкие байки про дальние страны. Нравы

царившие в портах пугали её, но она продолжала ждать его.

Конечно что-то узнала она о своём любимом. Опечалилась.

Ночами не спала.

Горькая мина предательства засела у неё в груди. И тогда, среди ночи в смятении

заплаканная, но гордая побежала она к морю.

Лунная дорожка блистала на морской поверхности. Она гадала. Она опускала в воду

рукава.

Древнее гадание,- само Море сказало ей, что следует ждать.

О её любимом складывали песни, в которых много пелось о его любовных «подвигах»,

но она не верила им. Она продолжала танцевать и ждать.

Продолжала верить и ходить в морю.

Она дождалась того дня, когда возмужавший и окрепший её любимый сошёл на берег в

родном порту.

Она бросилась ему на шею, и он был счастлив тому, что она его так верно ждала.. Она

ждала слов объяснения, но услышала из его уст только предложение. На следующий день

они сыграли свадьбу. Такой свадьбы ещё никогда не видел ни один портовый город!

Никто никогда не видел таких счастливых жениха с невестой. Они танцевали всю ночь.

А все маяки освещали двоих влюблённых.

И после свадьбы, полной улыбок и заморских подарков, она не услышала объяснений.

Он остался моряком, он не стал мужем. Он позвал её за собой:

- Я хочу, чтобы ты была всегда со мной, ведь ты – моя жена. Но я не могу жить без моря.

- Я люблю тебя,- но в море мне негде танцевать,- ответила она.

Луна над морем

Простая дружба стала привязанностью, а привязанность переросла в любовь.

Они часто гуляли по набережной, он регулярно приносил ей цветы. Он всегда гулял с

ней во всём белом. Она всегда улыбалась и всегда была рада ему.

Он был рыбаком и часто уходил в море, а она часто смотрела на его шхуну с берега.

Его корабль всегда недалеко от берега промышлял рыбой. Воздух был стоячим и

душным. Кларисса задыхалась без него. Она стояла на пирсе и смотрела на его корабль.

Когда так парит – становится ясно – буря неизбежна.

Она волновалась за него, а над морем сгущались облака.

Тёмная ночь наступила в одночасье. Над морем заполыхали молнии.

Красные, адские взрывы в небесах. Сердце Клариссы трепетало, места себе она не

находила на берегу, а волны бились о пирс у её ног всё сильнее и сильнее.

Она видела, как болтает его корабль на море, она знала, как нелегко Севе справляться с

бурей.

Его корабль шёл в порт на свет маяка, но буря разыгралась и на берегу.

Штормовой ветер срывал крыши и рвал провода под всполохи молний.

И в одночасье все маяки погасли.

Перепугалась Кларисса за своего возлюбленного. Как найдёт он дорогу обратно домой в

этой страшной игре природы?

Сорвалась Кларисса в пирса и стала птицей над морем, но ветер рвал ей крылья и она

понимала, что не сможет долететь до него.

Тогда, увидев с высоты птичьего полёта бескрайность моря и тысячи бедствующих

кораблей, стала она яркой луной над морем – незаходящим ночным маяком.

Отдала жизнь свою, чтобы светить заблудшим и бедствующим, чтобы по лунной

дорожке выводить из свирепого штормующего моря моряков.

Свидание у маяка

Джеймс Сильверстоун, по кличке «Сильвер-островитянин», подпоясался кожаным

ремнём, убрал в сапоги штанины, поправил хвост волос и разгладил густую чёрную

бороду.

- Дааа…,- хрипло многозначительно просипел он.

Старый пират, смирившийся с тем, что уже не молод и не годится для моря, он,

осиротевший отец семейства.

Жена, красавица-цыганка Роксолана погибла несколько лет назад. Во время шторма её

унесло могучим валом в море.

Дети уехали, оставили его. Растущие индустриальные города тысячами сманивали

молодёжь с побережья.

Однажды утром Джеймс проснулся, а его сын и дочь уже собрали чемоданы.

Могучее слово морского волка, отъявленного пирата не прозвучало в то утро. Да и

могло ли оно остановить желание времени?

Джеймс ещё раз взглянул за окно, на тёмную безжизненную ночь и на чёрно-белую

фотографию семьи, его семьи, которой уже нет.

- Тысяча чертей,- проскрипел он.

Притворив дверь, он захромал к маяку. Темнота быстро обволокла его огромную и

когда-то могучую фигуру.

В полутора ярдах от маяка Сильвер наконец остановился.

В всполохах маяка незаметны были ни морщины на его лице, ни затуманенность взора,

ни седины в его бороде.

Он словно молодел, возвращался под светом маяка, в порывах безумного ветра.

Сев на землю он наблюдал всплывающие в коротком свете маяка картины своей жизни.

Урывками Джеймс возвращал к жизни давно забытые моменты. Его первый морской

поход, абордаж, странствия. Вот он становится капитаном, встречает Роксолану.

- Дорогую цену море запросило за время проведённое с ним…

В кромешной темноте, урывками озаряемой маяком, я вижу рядом с Джеймсом силуэт

Роксоланы. И они молодые.

Как много лет назад тайком пришли на свидание. Безумное свидание в кромешной мгле

у моря, под маяком.

Как появились чайки

В некотором роде, в некотором огороде повстречал я старика. Такого древнего, что и

подумать страшно.

Это старик рассказывал истории. Среди них была и такая:

Жил-был юноша, который летал над морем. Никто из его соседей и земляков летать

больше не умел и потому юноша летал один.

Он смотрел на волны и предсказывал бури. А когда он приходил в посёлок, ему

говорили, что люди летать не умеют.

Юноша пел песни с другими молодыми и водил хороводы по праздникам. Девушка Чаяд

полюбила его. В хороводе крепко сжимала она его руку. В песне ловила она его взгляд.

Однажды пошли они гулять к морю.

- Смотри, я умею летать,- сказал юноша и полетел.

Паря в пассате он кричал ей:

- Смотри! Смотри! Ты видишь? Я парю!

И когда он встал рядом с ней на галечном берегу, она промолвила:

-А я и не знала, что ты умеешь летать…

- Я летаю каждый день вот уже двадцать лет и не скрываю этого. А ты не знала? Что ты

говоришь такое?

- Нет. Люди не летают.- отрезала она и отвернулась.

- Позволь, я возьму тебя с собой, и мы полетим вместе!- он обнял Чаяд и поднялся в

воздух.

Но Чаяд была простой девушкой и не могла верить в чудеса. Она испугалась и

вырывалась.

И тогда юноша выпустил Чаяд из рук, и она сорвалась в воду.

Но, упав в пену морскую, она не была поглощена пучиной.

За её любовь море воскресило её, но, за неверие, не в образе человека, а в виде птицы.

Так из воды появилась чайка.

Влюблённые, не сомневайтесь в своих возлюбленных.

Призраки

В Новороссийске была Великая Отечественная война.

Новороссийск - город герой.

Здесь погибло очень много людей. Мне рассказывал и не раз, что в самом городе бродят

ночью призраки.

Это моряки возвращаются домой.

Местные иногда слышат ночью стук в дверь, но за дверью - никого. Это призрак

вернулся домой. Во многих семьях бывало такое. И только один раз!!! Призрак

возвращается и, если ему открыли на стук, больше не тревожит хозяев дома.

Некоторые боятся открывать, и тогда призрак приходит снова и снова. Стучит каждую

ночь и всё настойчивее.

Но это совсем не страшно.

Стемнело. Я шёл по улице Советов и видел снующих туда-сюда среди простых

прохожих призраков. Тени не касающиеся земли.

ФАМКЕ ЯНССЕН И ЕЖИ ШТУР

Посвящается Беловой Катерине Посвящается Мусину Дамиру

С каждым осенним днём приближается стужа

и с каждой секундой страшнее, но легче дышать.

Вменяемая часть. Осень.

Вечер. Осень. Ещё дуют тёплые ветра. Ещё солнце поздно заходит. Ещё тепло и сухо на

улицах, но каждый день осени говорит о многом. В лужах пузырится вода, прохожие не

боятся дождя, ведь это ещё летний дождь. Каждое утро начинается с дождя. Пусть

небольшого, но вода есть вода.

Не стоим и не идём, нам сказали ждать и вот мы ждём. А нам нечего уже больше ждать.

Знакомство.

Наверное, он чувствовал себя немного глупо, или чувствовал, что выглядит глупо, но

это не могло никак отразиться на его поведении или настроении. Через три месяца, когда

наступит зима, он будет незримо присутствовать в этом же клубе,- у нескольких ребят на

футболках будет одно и то же изображение: чёрный силуэт повешенного на красного

цвета небе. Это будет зимой, а пока Ежи Штур в попсовом клубе, он совсем ещё не стар,

но уже начинает чувствовать, что данс-клубы - это не для него.

Ежи со своим другом Джефри Чёссером стоял у барной стойки. Они отдыхали в

стильном ночном клубе. Здесь играет музыка европоп, и собираются достойные люди.

Здесь нет негодяев, здесь нет малолеток непонимающих, что вообще происходит, здесь

нет торчков. Сюда приходят обычные молодые люди после работы, люди успевшие

нагуляться на вечеринках школьного типа, когда отличные ребята встречаются с

отличными девчонками, рассказывают друг другу, кто, чем занимается, а в десять

расходятся по домам. Успели насмотреться и экстремальных отрывов, с наркотиками и

развратными оргиями.

Здесь никто не снимает дорого одетых студенток. Здесь люди часто знакомятся и

разговаривают, беседуют, просто чтобы приятно провести вечер.

Это Джефри предложил прийти сюда.

Ребята неплохо выглядели: атлетичные тела, волосы убраны гелем, рубашечки

полуоткрыты. Глаза их бродили вокруг в поисках интересных особ женского пола. Ежи

заказал вермут. Джефри развернулся к нему и заговорил.

- Извини, что привёл тебя сюда. Я же знаю это не твоё. Но, думаю, тебе не помешает

развлечься.

- Незачем извиняться. Я в полном порядке. Мне даже нравится здесь. Кстати, как тебе

вон та красотка?

- Я рад, что ты улавливаешь… Та?- он указал в сторону одиноко сидящей девушки. Там,

в полумраке, она покачивалась в такт музыке и попивала кофе. Из тающего коричневого

света поблескивали донышки её глаз.

- Бедная овечка. Тебе она нравится?

Ежи уже три дня жил у Джефри. По большому счёту ему просто пришлось пойти с

другом в клуб. Тот постоянно зависал на каких-то шумных тусовках, а Ежи спал, пил и

смотрел телевизор. А по ночам они долго разговаривали и обсуждали статьи из Плейбоя.

- Она мне нравится,- сказал Чёссер и отчалил в сторону бедной овечки, натягивая по

пути на лицо свою миленькую улыбочку.

- Добрый вечер, я – Джефри Чёссер, а это - мой друг, Ежи Штур. Мы заметили, что вы

одна. Не позволите ли составить вам компанию, сегодня прекрасный день для знакомств.

Джефри умеет быть обаятельным. Джефри сама обаятельность, когда дело доходит до

хорошеньких девушек или знакомства с их родителями.

И вот мы уже сидим напротив неё.

- Добрый вечер. Моё имя Фамке. Я не против, если два таких элегантных парня, как вы,

присоединитесь ко мне, хотя я просто пью кофе.

Она держалась уверенно, немного обрадовано, легко. Конечно, она не считала их такими

уж элегантными парнями, хотя они были хороши, - это сразу выдавало некое напряжённое

пренебрежение к внешнему виду собеседника.

Пока они говорили о всяких пустяках с целью определиться, стоит ли продолжать

знакомство, Ежи рассматривал красотку.

«Фамке. Скорее всего, финка. Внешность нордическая: светлые волосы, небольшие

глаза. Глаза. Особенные глаза. Потом разберёмся. Губы. Немного пухлые, - значит, она

побаивается нас. Но она очень хороша. В меру улыбчива - она не держит нас за идиотов,

скорее даже наоборот, и себя не держит за дуру. Не набивает себе цену. Иногда

прибедняется. Иногда пресекает сальные шуточки. Ну, что ж молодец!»

- Значит, ты занимаешься дезайнингом?- нарочно ошибается Джефри. Они с Фамке уже

успели найти общий язык и разговориться.

- Дизайном,- с улыбкой поправляет его она.

- Погоди, так ты вроде модельер!? Ну, как Прада или Гуччи, да?,- он гипервосхищённо

смотрит на неё. Ей это нравится, она улыбается. И тут же Джефри бросает взгляд Ежи.

Они постоянно обмениваются короткими взглядами, чтобы сверить понимание ситуации.

А что тут понимать?

«Девушка нуждается в мужском обществе, просто очень! Девушка немного не

правильно нас увидела. Она увидела в нас двух плейбоев, мачо, интеллигентных, даже

чопорных, богатых. Она не поняла ещё, да мы и не дали повода понять, что мы далеко не

обычные люди. Увидит потом».

- А чем занимаетесь вы?

«Что! Что она ждёт услышать. Быстро думай, думай!»

Ежи, до того державшийся немного в тени берёт слово первым:

- Джефри скрывающийся миллионер. Джефри долго работал в индустрии рекламы,

потом кинул свою фирму на 20 миллионов евро и теперь скрывается. А я неудачник

наркоман. Я, конечно, не стреляю по бойцовским собакам из пневматического ружья, но

люблю оклеивать общественные туалеты плакатами, вроде «Штаб-квартира УНА УНСО».

«Выигрываю время для Джефри. Шутка не прошла - она не была на Украине».

Дальше Джефри ещё говорит какую-то ерунду про то, чем они с Ежи занимаются и

какие они хорошие друзья. В принципе беседа удалась,- было многое сказано: и про то,

какая здесь приятная музыка, и про то, как прикольно знакомиться с бухты-барахты с

новыми людьми, и, даже, про то, кто на кого какое произвёл первое впечатление. В

общем, они сумели расположить к себе эту девушку. Очень даже сумели, но призраки

скуки заметались над их столиком. На самом деле скучно: далее кто-то должен эту

девушку начинать обхаживать, пригласить на танец, подсесть ближе, заговорить о ней, о

её внешности, о её красоте. И тут…

- Может, поедем ко мне?- прямо спросил Джефри.

Фамке с задержкой взглянула на Джефри. Настало время Ежи. Увидев её испуг, который

она пыталась скрыть томным безразличием, Ежи чуть наклонился вперёд и, глядя ей

прямо в глаза, заговорил таким добреньким голосом.

- Да, поедем! Ты - отличная девчонка, мы - отменные молодые люди, почему бы нам ни

проснуться завтра в одной постели?

- На самом деле,- теперь она заговорила медленно и честно,- На самом деле я не

ожидала такого предложения.

- Неужели? Извини. Я очень хочу, чтобы ты поехала.

«Что это я совсем расклеился. Эта девчонка сейчас возомнит, что все мужики здесь

крутятся вокруг неё. Хотя, нет. Всё нормально. Сейчас она согласится».

- Ты видела - мы не маньяки и не извращенцы. Мы просто предлагаем тебе любовь

втроём.

- Вот так, значит? Вот так, просто, в лоб? Давай, там…- Фамке в растерянности даже не

знала, как закончить фразу и помогала себе рукой.

«Какая прелесть! Машет рукой. Вот бы шашку ей в эту руку! И коня лихого! А всё же

согласится или нет?»

- Ну, ты подумай хорошо, а мы пока сходим в мужскую комнату,- голос его звучал

успокаивающе, но взгляд Джефри был хлёсток. Этот взгляд говорил: «Она же сбежит!».

Он это и сказал по пути в туалет.

- Не сбежит. Ты видишь какая?

- Нормальная такая, цыпочка.

- Хе, нормальная. С целым вагоном пунктиков,- он застегнул ширинку,- маминькино и

папинькино дитя. Смелая, гордая, молодая, красивая,- Ежи закрутился на одном месте

посреди зеркал этого туалета, он улыбался, делал пасы руками,- да она же просто ангел!-

закричал он куда-то вверх.

- Именно такие нам и нравятся!- прокричали они хором, обнявшись за плечи.

Она заказала себе какой-то алкогольный коктейль. Взгляд её был опустошённым, однако

она улыбалась. Ежи сел рядом с ней и приобнял за плечи.

- Всё в порядке?

- Да, да. Просто я никогда ещё не занималась любовью с двумя мужчинами сразу.

- Не бойся. Если хочешь знать, мы тоже этого никогда не пробовали.

Запах её духов ласкал ему нёбо.

Тут к столику подошёл Джефри и протянул Фамке букет розовых роз.

- Ах, ах, ах,- как бы в шутку, но довольно цинично запричитала она. Это даже немного

расстроило Ежи.

Всю дорогу она молчала, насупившись. Ежи пытался её расшевелить, но она глубоко

погрузилась в «раздумья».

- Мальчики, я прошу вас с пониманием отнестись ко мне.

- Что ты имеешь в виду?

- Я не хочу выглядеть шлюхой, я не хочу, чтобы вы что-то решали за моей спиной. С

этого момента я не должна оставаться одна.

- Будет так, как ты захочешь. Мы говорили о любви втроём, а не о трахе. Фамке, если бы

мы хотели трахнуться, мы бы купили шлюху,- сказав это, Ежи ещё крепче прижал к себе

Фамке и закутался носом в её волосы. Фамке действительно успокоили эти слова. Она

положила левую руку Джефри на плечо, он был за рулём, и поцеловала Ежи в лоб.

***

Войдя в квартиру девушка подошла к окну. Взявшись за занавеску она просто ждала

активности со стороны мужчин, как это всегда делают порядочные женщины.

- Не хочешь немного выпить?

- Ну, только, если немного.

Они оказались в однокомнатной квартире Джефри Чёссера. Здесь была широкая

двуспальная кровать. В углу ещё одна - односпальная. Стол, стилаж, окно, шкаф. В этом

доме нет телевизора, радио, компьютера,- Джефри не любит всё это. Его вещи аккуратно

висят на вешалках по всему дому.

Ежи подошёл сзади к Фамке и обнял её за плечи. Она подставила свою шею для

поцелуя. Джефри снял рубашку с себя и помог Фамке избавиться от брюк. Трое сплелись

в один нежный клубок, медленно плывущий к кровати. Фамке позволяла себя любить им

обоим.

Первая партия скоро кончилась – все остались довольны. Они лежали на кровати

втроём. Джефри засыпал у неё на груди, а Ежи смотрел в потолок.

«Ничего личного. Просто изысканный секс с молодой финкой. Джефри был

великолепен. Наконец-то я смог увидеть его в деле. Я так и знал, что этот странный

парень ласков и внимателен в постели. А она хороша. Сколько робости и

самопожертвования в игре! Пожалуй, её можно было бы привлечь и к моим играм».

Фамке осторожно переложила голову Джефри на подушку и направилась в ванну.

«Господи, как мне её не хватает. С ней так тепло и спокойно. Джефри уже спит, и

пастель полна одиночества. Завтра утром она уйдёт отсюда прочь. Смоет пепел ночной

победы над нами. Вернётся обратно к своим эскизам и лекалам. Она не расскажет о нас

подруге, но, наверняка, что-нибудь напечатает в своём веб-дневнике. А пока, её брючки

валяются на полу, и я слышу, как шелестит вода по её телу в ванной. Я хочу её один. Я

хочу, чтобы это было не просто сексом. Я хочу, чтобы она видела моё лицо».

Ежи встал, вышел в коридор. Фамке выходила из ванной в банном халате Джефри, когда

он прижал её к стене поцелуем. Она поддалась, обняла его мокрыми руками и поцеловала

в ответ. Его руки жадно впивались в её волосы, этот поцелуй длился целую вечность, пока

он не насытился ею сполна. Когда они оба обессилели, она посмотрела ему в глаза и

прижалась щекой к его губам.

Им почти не нужно было двигаться, чтобы дарить друг другу нежность. Сколько

нежность и ласки накопилось в этих молодых людях! Истомлённые тела никак не хотели

расставаться. Щёки Фамке горели, она целовала лицо юноши, а Ежи крепко-крепко

обнимал хрустящее после душа тело Фамке. Так они стояли и стояли…

Наутро Фамке Янсен проснулась одна в пастели. На часах было только девять часов,

воскресение. Ребята уже ускользнули куда-то. На письменном столе стояла ваза полная

ярко красных роз с запиской.

Фамке ещё пару минут понежилась в кровати, залитой ярким утренним солнцем. А

когда она подошла к столику, чтобы прочитать записку, со всех сторон на неё обрушились

фотовспышки! Вокруг было спрятано множество фотоаппаратов. В записке был телефон и

просьба разрешить им оставить фотоснимки себе.

Встречи.

Фамке поразила эта встреча. Однако, она действительно вернулась к своим

повседневным делам, продолжала смотреть телевизор и созваниваться с подругами,

ходить на работу и по магазинам. И ещё она стала получать письма.

В одном из писем была вложена фотография из церкви, где на иконостасе она

разглядела своё лицо, румяное с широко распахнутыми глазами.

«Значит они всё-таки извращенцы. Сфотографировали меня, а теперь вставляют меня в

икону, да ещё и присылают мне фотографию»!

Ещё в этот же день она получает по факсу приглашение в ресторан. Она не давала им

своего номера телефона и факса, тем более, рабочего. Это заинтриговало девушку.

В её голове не было никаких грубых: «Почему бы и нет»? Скорее она просто не

находила реальных аргументов для самой себя, чтобы отказаться от этой встречи.

Девушка вошла, в зале приглушённо играла Европа+, её столик был пуст. Только она

успела повесить на спинку стула своё пальто, как к столику подошли двое.

- Мы устали ждать, когда ты нам позвонишь, и решили найти тебя сами.

- Привет. Миленько с вашей стороны. Я хотела поблагодарить вас за розы.

- Если бы хотела, то поблагодарила,- отрезал Джефри.

Но Ежи одёрнул его:

- На самом деле ты поблагодарила нас,- ведь ты разрешила нам оставить фотографии.

- Да, но я не думала, что меня за это причислят к лику святых.

- Как? Ты уже получила моё письмо? Я рассчитывал, что оно придёт позже

сегодняшнего дня.

- Да, сегодня утром пришло. А как вы нашли меня?

- Тебя, наверное, более интересует, зачем мы тебя нашли? Как ни странно, мы нашли

тебя не для того, чтобы затащить тебя в постель снова, просто хотим завести с тобой

доброе знакомство,- осторожно проговорил Джефри.

- На самом деле, очень хочется получше узнать девушку, которая так запросто пошла на

знакомство с нами,- Ежи немного наклонился к Фамке и доверительно продолжал,- Не

каждая девушка согласится на то, на что, не задумываясь, согласилась ты.

- Я просто поверила вам, что ли? Не знаю. А, что разве были причины не согласиться на

ваше предложение?- Лицо девушки выражало расположение без тени удивления,- Ну, и

как вы поживаете?

- Мы всё время скучали по тебе.

- Неужели?

Джефри:

- Тем утром я убежал на работу. Я сейчас работаю хостасом в отеле. Каждый день после

работы я шёл в казино и играл. Это всё. А нет! Вечером я пил водку либо с друзьями, либо

с Ежи. А ещё я встречался со своей любимой девушкой.

- Об этом ты говоришь в последнюю очередь?- она нарочно старалась показать, что это

абсолютно нормальная ситуация, случавшаяся с ней миллион раз: её любовник

рассказывает ей про свою любовь. Напускное спокойствие.

Джефри тоже хитрил. Он запал на Фамке и не сознавался в этом ни Ежи, ни самому

себе. Он думал о ней, хотя у него и есть более любимая девушка. Она на него не обращает

внимания. Это «школьная любовь». Он подолгу рассказывает Ежи, как говорил с ней, как

она повернула голову, как она посмотрела и прочая влюблённая чепуха. Он любит её, а

думает о Фамке, потому что с Фамке он спал, а со своей зазнобой и заговорить-то боится.

- Ты права,- с этого и стоило начинать,- говорит он и достаёт из сумки фотоальбом с

фетишами своей Даяны. Там собраны её фотографии, фантик от конфеты, которую она

ему дала, её волос и бумажка, на которой написан её рукой телефон. Пользуясь

замешательством Фамке, Джефри начинает рассказывать про свою Даяну, иллюстрируя

свой рассказ фотографиями.

Фамке пытается взглядом найти поддержку Ежи, поддержку здравомыслящего человека.

Но Ежи подыгрывает своему другу и принимается увлечённо внимать ему, а тот

рассказывает-плачется, медленно переворачивая страницы альбомчика.

Таких встреч было ещё несколько. Они не делали ничего ужасного, просто были

необычными, а она не выказывала своего удивления или восхищения, смотрела спокойно

на них, слушала их рассказы. Она как будто терпела их. Впрочем, это не составляло ей

никакого труда. Фамке, наверное, не хотелось ни от кого зависеть, поэтому и

привязанностей она не заводила. Она никогда не закатывала истерик, никогда не была

пылка в признаниях, у неё не было любимых вещей, без которых она бы страдала. Она

ничего не любила слишком сильно. Умела терпеть духоту, холод, голод, неприятных

людей, тесноту, нищету. Она улыбалась, но не ликовала, она грустила, но не впадала в

отчаяние, она недолюбливала, но не ненавидела, она любила, но не резала себе вены.

Так или иначе, они стали друзьями. Трое друзей без претензий друг к другу, без

обязательств.

Чего хочет дождь?

Накануне Ежи Штур и Джефри Чёссер гуляли по городу. Шёл сильный дождь. Джефри

говорил стихами. Джефри рвало на части от восторга. Он снова влюбился и говорил об

этом своему другу, говорил стихами, а Ежи скакал по детской площадке, исполняя

гимнастические этюды на брусьях, перекладине и бревне. Иногда он останавливался и

водил мокрыми и холодными, от соприкосновения с железом, ладонями перед лицом

Джефри. «Говори ещё откровеннее. Твои стихи - это скорее красота слов, но не красота

мысли! Думай перед тем, как рифмовать!»

В мокрых рубашках они избегали луж и смотрели на фонари. А Ежи думал о Фамке.

Завтра он получит из печати плакат с её силуэтом. Это фото он сделал только сегодня

утром. Фамке об этом ничего не знала. Да, он следил за ней, когда она шла на работу, он

преследовал её от дома до метро. Плакат он намеревался повесить в её подъезде.

- Ежи, ты видишь сей фонарь?

- Да, вижу, Джефри.

- Скажи мне, друг, а что ты видишь?

- Я вижу, свет его сияет, и искры водные он сыпет на меня. А ты мне, друг скажи, ответ

мне дай: куда же дождь идёт?

- Куда подует ветер, друг мой.

- Нет, Джефри, это вовсе не стихи. И твой ответ - не очень-то ответ.

Ведь дождь идет, и ветер дует вместе, в ту сторону, куда решит поэт.

Встречи.2.

Ежи ждал новых встреч. Фамке работала, а он - нет. Это создавало некоторые проблемы.

Он хотел её видеть постоянно. Ежи приезжал к ней на работу, привозил книги,

фотографии, кассеты и диски. Он погружал её в свой информационный мир.

Джефри каждую неделю приглашал их в кино. Это всегда было утром в четверг. Они

встречались в метро и шли не первый сеанс. Джефри выбирал фильмы. Оказалось, что он

обладает весьма странными вкусами: молодым людям приходилось смотреть либо

кассовые американские блокбастеры без смысла и сюжета, либо сложное «кино не для

всех». Однако и это не заставляло Фамке удивляться, а Ежи нервничать. Одинаково

просто они смеялись и восхищались над спецэффектами в популярных фильмах и

вдумчиво серьёзнели на фильмах малоизвестных режиссёров.

А Ежи приглашал Фамке с Джефри к себе домой каждое воскресение. Он приглашал

всех в гостевую комнату, задёргивал шторы, разносил друзьям стаканы с крепким чаем и

заводил пластинку с джазовыми композициями. Каждую неделю он находил новый

редкий альбом. Каждую неделю они проводили час, не разговаривая, только слушая

музыку, и только потом, дослушав до конца, обсуждали свои впечатления и расходились.

Хотя Фамке и старалась отгородиться от повышенного внимания Ежи, он сумел

разузнать кое-что о ней.

«Я по крупицам собираю её. Я создаю её заново. Теперь мне известно, что она, Фамке

работает дизайнером, следовательно, она хорошо рисует и обладает воображением.

Чувство юмора у неё артистическое - её забавляют не реплики, а этюды, выражения лица,

мимика, особенная артикуляция. Ещё она часто не слушает, что ты ей говоришь.

Определённо у неё проблемы со вниманием. Она злоупотребляет кофе и мало общается с

людьми. И всё же она не нелюдима, довольно обходительна и воспитана».

***

Фамке только что ушла с работы. Была пятница. Она торопилась домой, потому что

чувствовала себя усталой и даже больной. Попрощавшись с коллегами, она вышла на

улицу. Небо было перетянуто свежими тучами, дул резкий ветер. Из головы у неё не

выходили её новые приятели Ежи и Джефри.

«Они такие странные. Зачем они устраивают такие вещи?

Каким образом они появились в моей жизни. Почему они выбрали меня. Я им так

понравилась? Во мне есть что-то особенное? Они как два взрослых учителя воспитывают

во мне какую-то свою неземную эстетику. Простую и сложную. Примитивную и

необыкновенную. Такая лёгкость в их выдумках…Однако они смотрят на меня с

восхищением - это то и странно.

Однако они похожи и на детей нашедших интересную подружку. Словно два хвостика,

они следуют за мной. Они просят меня прийти к ним. Они скучают и капризничают. И их

каприз – это я. Так странно, ведь они взрослые люди.

Ежи вообще не сводит с меня глаз. Может, он просто влюбился? Хотя нет. Мне кажется,

если бы он влюбился…Уж он-то уж точно сразу бы признался - он такой спорый. Они

смотрят так изучающее. Может, они и не те за кого себя выдают. Я так мало о них знаю…

А они уже столько всего разузнали. И не лень ведь им! Наверное, они и следят за мной

иногда. Зачем им это нужно? Это просто опасно. Но я не боюсь их, даже если они -

маньяки-гипнотезёры, которые заманивают глупых невинных девушек в свои сети».

Фамке почему-то даже развеселилась от своих мыслей.

Улыбаясь, она шла по тротуарам. А на встречу ей в мутном потоке одиноких людей шёл

Ежи со свёртком в руках.

Он видел её, как птицу в небе. Ещё издалека он разглядел её строгое белое оперение.

Ровно выбритый затылочек, когда она поворачивается смотреть по сторонам. Она парит

среди толпы. Она знает, чего она хочет,- это видно в её походке. Это девушка-птица,

которая оправдывает ожидания! Мистическая птица из древних былин и рассказов

однодневных знакомых. Она парит среди нас. Она оправдывает ожидания,- это такая

редкость в наше время. Разве можно не любить её? Она восхищает всепониманием. Ежи и

Джефри бились в культурном экстазе оттого, что никак не могли выбить её из колеи.

Разве можно сделать что-то такое, что удивило бы её? Нельзя раскачать её ни грубостью,

ни милостью,- девушка птица всегда спокойна и добра. Она смотрит такими разными

глазами. Она смотрит так пристально. Она смотрит сквозь тебя и радуется тому, что ты

такой живой. Пытаешься ли ты глупо шутить или изливаешь ей свои переживания

насущные,- она скромно улыбается, как будто верит. Эта улыбка повергает в смятение

воров и лжецов. Взмах её крыльев разгоняет псов и грубиянов с мостовой. Как хотелось

бы мне лететь с тобой рядом в пустом небе! Но, кажется мне, что это лебединая песня и

последний полёт.

Их глаза встретились. Фамке широко улыбнулась, Ежи тоже не в силах был сдержать

радости встречи. Зашелестели в объятиях полы белого плаща и чёрной куртки.

- Фамке, я вот тебе принёс халвы. Ты вчера говорила…,- восхищаясь её улыбкой,

скромно говорил Ежи.

- Я говорила, что люблю халву, и ты принёс мне, да?,- Фамке пыталась выловить взгляд

юноши, который он упорно тупил в асфальт,- Спасибо большое тебе, Ежи. Пойдём.

- Нет, я не могу идти. Подожди. Ты приглашаешь меня домой?

- Да, конечно, ты ещё никогда не был у меня в гостях, а я у тебя была. Это вполне

справедливо, мне кажется. Ты не хочешь? У тебя дела?

- Я только хотел принести тебе халвы. Я не могу идти к тебе домой. Я не могу. Это

против правил. У меня нет фотоаппарата, у меня нет цветов, у меня есть только сладости.

Я не могу так просто прийти в твой дом. Это такое святое место. У каждого места должно

быть ощущение именно своё. Я прихожу в дождь. Будет дождь и я приду.

- Хорошо. Но, если ты не можешь войти, ты можешь хотя бы проводить меня? Это не

против правил?

Ежи заулыбался, взял Фамке под руку, и они пошли к метро.

- На следующей неделе я хотел бы тебя сводить в клуб. Я буду сам выступать.

Фамке, конечно, не ожидала, что Ежи сам выступает в клубах, но и на этот раз

проигнорировала нестандартность складывающихся обстоятельств.

- Хорошо. Я должна что-нибудь особенное одеть? Почему ты предупредил меня

заранее? Я хочу сказать, что это как-то не в твоём духе.

- Ничего особенного. Просто я хочу, чтобы ты обязательно там была.

- Хм.

- А ты знаешь, Фамке, что ты похожа на птицу?

- Да, вот такая вот я пташка…

Я хочу долгий поцелуй на ночь.

Он набирает номер слегка дрожащей рукой.

- Ало,- голос её звучал устало,

- Я хочу долгий поцелуй на ночь.

- Ежи, это ты?

- Да. Я хочу долгий поцелуй на ночь.

- Ничего не понимаю. Сейчас два часа дня. Какой поцелуй на ночь?- она явно была

раздражена.

- Ты опоздала и сказала, что готова искупить свою вину.

- О, Господи. Ты опять со своими глупостями.

- Я хочу долгий поцелуй на ночь, только и всего.

- Во сколько ты ложишься спать?

- Сегодня в десять часов вечера, я оставлю открытой дверь. Никаких видеосъёмок

сегодня, только поцелуй. Ключи будут висеть в прихожей. Ты приходишь. Тихо целуешь

меня, как умеешь, и уходишь, закрыв за собой дверь. Хорошо?

- Если я опоздаю?

- Дверь будет заперта, если ты придёшь позже, чем пять минут одиннадцатого. Раньше

тоже не приходи,- я ещё могу не успеть уснуть.

- Знаешь, Ежи, я хочу с тобой поговорить. Нам надо НОРМАЛЬНО встретиться. Я

устала от твоих…

Он прервал её:

- Ты знаешь, что я не могу.

(-Всё ты можешь!!!)

таков порядок. Только я могу назначить нам встречу. Я подумаю над этим, но, если ты

трижды откажешься…

- То «ты не придёшь никогда»,- передразнила его она,- Ты идиот!!!

Короткие гудки.

Ужин с дождём.

Перед тем, как выйти из дома, Ежи достал из антресоли бабушкину вазочку для цветов.

Это для того, чтобы пошёл дождь. Ежик изнемогал от духоты города, больше терпеть не

было сил. Бабушкина вазочка- метод безотказный, - вечером будет дождь. Этот тотем

спасёт его черствеющие лёгкие.

Он вернулся домой, когда небо затянулось серыми тучами. В темпе принял короткий

холодный душ, вбежал на кухню и с энтузиазмом принялся готовить себе ужин. Жареная

картошка, много петрушки, залито подсолнечным маслом с запахом, много соли сверху,

по траве. Стихия за окном разыгралась. Ежи открыл на кухне окно, погасил во всём доме

свет и сел за стол. «Прошу, к столу, Дождь. Я ждал тебя». Ежи налил в глубокую кружку

заварки, добавил компота и залил водой из чайника. «Это тебе». Он ужинал в темноте

один, не считая колыхавшей занавески и молний, сверкавших далеко у горизонта. Ежи ел

с аппетитом, нетерпеливо поглядывая на стопку писем. Это свежие письма, которые он

достал только сегодня утром.

Долгий поцелуй на ночь.

Фамке Янсен вышла из метро, раскрыла зонт и заторопилась по мокрому асфальту. Она

и не надеялась опоздать. Вдоль серых домов она почти бежала под зонтом и всё же совсем

промокла. Коротко стриженная, белокурая, длинные ресницы, обильно удобренные

дорогой тушью, тесносомкнутые губы, белый плащ до колен, сапожки, усталые глаза,- всё

это намокло по дороге с работы. Обходила глубокие лужи, покрытые лепестками

отцветших яблонь, дрожащими, словно прохожие под дождём. Смотрела на стекающую с

отвесных стен небоскрёбов воду. В шуме воды можно было расслышать уверенный цокот

её сапожек, преодолевающих мокрые преграды.

Фамке медленно приоткрыла дверь. Щёки её горели, а плечи немного подрагивали от

холода. Повесив плащ в прихожей, она прошла на кухню за аспирином. На столе стояла

пустая кружка, света не было, Ежи спал в спальной. Фамке посмотрела на часы, вытерла

платком лицо, аккуратно, чтобы не смазать косметику и, поставив на плиту чайник,

вышла.

Ежи действительно спал. Фамке осторожно присела на крае кровати и наклонилась к его

лицу. В темноте было видно только, как сыро блестят её глаза, мокрые волосы остро

заглядывали спящему мужчине в лицо.

Ежи почувствовал горячие губы на своей левой щеке. Тёплый поцелуй, мягкое

прикосновение румяной кожи, нежное дыхание около его уха. Во сне он заулыбался.

Фамке провела белой изящной рукой по его волосам и поправила одеяло.

Минуту спустя она сидела нога на ногу в пустой кухне и пила чай. Волосы её ещё не

высохли и зябко торчали в разные стороны. На часах было половина одиннадцатого.

Включив свет, она обнаружила на столе упаковку халвы и записку.

«Это прекраснейший сон».

Она не любила его. Она не жила с ним. Она спала с ним только один раз. Она не была

замужем. Она хорошо зарабатывала и не нуждалась в помощи. Ей больше двадцати двух

лет. Она плохо знала его. Она долго добиралась до своего дома. Её родители ещё живы.

Она была удивлена резкой сменой погоды. Она знала, что сегодня от неё требуется только

поцелуй.

Я улетаю, а ты остаёшься.

Ежи дождался Фамке у парадного подъезда дома, в котором она работала дизайнером.

Они снова мило поздоровались. Гуляя по городу, Фамке даже позабыла, что они

собирались идти на концерт. Они просто ходили среди фонарей и кафе набитых людьми,

среди молодёжи вышедшей знакомиться и веселиться, среди невысоких домов, такси и

городских ветров с окраин. Фамке рассказывала про свои повседневные переживания и

страхи, которые свойственны всем женщинам. Ежи слушал и улыбался. Видимо, ему

просто доставляла удовольствие такая интеллигентно интеллектуальная близость. Он

наслаждался обществом этой красивой в своей строгости женщины и удивлялся её

слабостям и искренней детскости. Радовался тому, что смог раскрыть в ней, такой

скандинавски холодной и уверенной, слабости, которые по его мнению и являются

настоящими признаками того, что человек ещё жив.

Ежи неожиданно начал понимать, что его всё ещё тянет к живым людям. Что через

цинизм и аскетизм в отношениях он снова пришёл к любви. В его голове калейдоскопом

протекали мысли о том, чтобы провести с этой женщиной весь остаток своей жизни. Он

видел, как сбегает с ней из города, и они селятся в домике на воле недалеко от какого-

нибудь небольшого города. Столичные города утомляют своей навязчивой

неестественной и пустотой. Он видел детей. Своих детей. Дочку, ухаживающую за

лошадьми и сына на рыбалке. Эти мечты пронизывало солнце и улыбки. Он видел тёплые

деревянные стены их дома, друзей в тёплых вязаных свитерах, зашедших вместе со

своими детьми к ним в гости зимним вечером. Он видел лес и озёра, видел первый снег и

листопад, купание в речке и капель. Везде оставался ясный образ Фамке. Но это всё очень

не скоро.

Стемнело. Зажглись многократные огни.

Они подошли к тёмному дому, который имел ещё более тёмный вход, осторожно

пробрались через какой-то зал с перевёрнутыми стульями, узкий коридор, заставленный

старыми рекламными стендами, и спустились по маленькой крутой лесенке к конторскому

столику, за которым сидели двое парней. Ежи что-то шепнул одному из них,- тот

заулыбался, встал и ввёл Фамке и Ежи в мрачную залу.

На полу, на диванах, скамейках и подоконниках лежали юноши и девушки. Все они

курили и пили что-то, разговаривали и слушали музыкантов, сидевших на скромном

дощатом помосте без задника или занавеса.

Парень, который проводил их сюда вышел на сцену и объявил: «Второе отделение. Ежи

Штур. Встречайте!»

Его встретили аплодисментами, а некоторые даже не отвлекались от своих бесед. Ежи

снял куртку и, ничего не говоря, вышел на сцену, сел на стул, взял гитару и запел. Он пел

без напряжения, как будто никого здесь и нет, как будто он один и думает о чём-то своём.

А люди, которые показались сначала Фамке манерными уродами то смеялись, то плакали

песню за песней. Ничего не происходило. Никто не тряс головой, не выкрикивал слов его

песен. Песни были жёсткими и экспрессивными, но оставались близкими и точными, а

певец был прост и тих, его как будто и не было в зале. Ежи задавал вопросы и бросал

вызовы, но эти вызовы были обращены совсем не к людям вокруг. Он вместе с ними

вопрошал «Кто выкрасил небо в хаки, Что же вы сделали с миром?»

И после его очередной песни наступила тишина. Фамке видела, как еле заметно

изменились лица людей, затаившихся в ленивых позах. Они слушали. А Ежи, не сходя с

места, блистал матовым блеском заходящей луны.

Когда он закончил и подошёл к Фамке, она осторожно похвалила его песни и, хотя Ежи

это скрыл, её реакция его разочаровала. Они стояли и улыбались.

А потом он вышел на улицу вместе с Фамке. Он почти не чувствовал уже того

эмоционального наполнения, которое обычно приходит к артистам после выступлений.

Он не пылал и не искрился, а это происходило с ним уже столько раз. Ежи чувствовал

только холод осенней ночи, пустоту чёрного неба и острые льдинки в глазах.

Пояснения.

Утром, рано, позвонил Джефри и сказал, что он ушёл от Даяны, ему очень плохо, на

работу он не пойдёт и, если не встретится с Ежи, то напьётся сегодня обязательно. Приняв

душ, Ежи вышел из дома. Они договорились встретиться в парке.

Серое небо, сдуваемые на юг птицы, голые ветки кустов у воды, грязные размокшие

дорожки парка. Сегодня в парке было безлюдно и безоблачно, однако осеннее солнце

светило тускло сквозь тугую пелену тумана.

Кутаясь в воротник куртки и переминаясь с ноги на ногу, у спокойного озера стоял

Джефри. Когда Ежи подошёл к нему, Джефри резко выбросил сухую руку из рукава для

рукопожатия. Он был явно в плохом настроении,- с лица не сходила мина разочарования,

руки у него тряслись мелкой дрожью, и всё тело иногда вздрагивало.

Встретившись у этого сырого озера, друзья побрели по залитым лужами дорожкам вдоль

склоняющихся под ветром ив.

…Все они, Ежи, проститутки. В них это заложено. Они используют мужчин. Иногда мне

вообще кажется, что они и не знают, что такое любовь. Для женщин любовь- это когда их

любят. Вот пришёл к ней мужик,- значит, любит, иначе бы к другой пошёл. Они так

считают. У-у-у, женская натура. Сколько я ей не говорил, что люблю, сколько цветов не

приносил,- всё, как должное. Какое там ценить! Она просто позволяла мне её любить. Что

уж там у неё в голове и боюсь предположить. Но это страшно просто: она, наверное,

думает: «Вот, он такой милый, так за мной ухаживает, «любит» говорит, - значит, я буду с

ним. А чё? Ведь я всё равно никого сейчас не заприметила, а уйти от этого я всегда

успею». И прыг ко мне в кровать. Вот надо ей было, к примеру, колечко золотое, ну,

хотелось ей очень,- я лично этого не понимаю, ты знаешь, все эти украшения…-

захотелось колечко,- и какая она стала сразу ласковая и внимательная. Это без лицемерия-

на самом деле, она стала очень хорошей. И подойдёт и обнимет, и улыбнётся, и даже

походка у неё изменилась тогда, а как она на людях стала себя со мной вести! Будто я и

король, и супермен, и Оскар только что получил. Прям, я стал самый лучший и самый

замечательный. Это значит, что могут ведь, когда захотят. Когда захотят что-нибудь для

себя поиметь. И всё это было так искренне, так честно, что я прямо растаял. И, когда она в

следующий раз просто заикнулась про колечко, я сам полетел его ей покупать! Мне такое

огромное удовольствие доставила её радость,- в общем, это было наше тогда общее

счастье и любовь. А потом она довольно быстро охладела ко мне. Как к этому всему

относиться, Ежи?

Не вылезая из тёплого воротника, Джефри повернул голову к Ежи, и тогда Ежи заметил,

что на лице Джефри толи капли дождя, толи выступил пар тумана, толи это слезы,

выбитые порывистым ветром из красивых глаз друга.

Понимаешь,- продолжал Джефри,- вот мы когда любим,- мы любим человека, как он

есть, а они любят за какую-нибудь одну его красивую черту. Они могут полюбить за

красивые глаза или пышные речи и только, а для нас это только изюминка, вершина

превосходства общей картины.

- Да, женщины любят за то, что в тебе есть, а мужчины за то, чего нет.

- Вот именно! Нам достаточно того, что она не обладает всякими отвратительными

качествами, а им непременно надо быть только с самым-самым. От того они и неверные

такие…

- У меня с Фамке тоже беда. Она просто убивает мою любовь. День за днём, час за

часом. Она, как ты выразился, «позволяет мне себя любить». Она не смотрит на меня, не

подойдёт сама, не позвонит. Я постоянно прихожу к мысли, что ей абсолютно всё равно

есть я рядом или нет. Хотя ни с кем другим она не встречается, она одинока. Но она не

любит меня. Она принимает мою любовь. Так запросто, как утреннее умывание. Я

прихожу - она даже не особенно рада. Это означает для неё не больше, чем-то, что сегодня

у неё есть с кем провести вечер. Она обходится без меня запросто. Может быть, она и

скучает обо мне, но не настолько, чтобы позвонить. Ты представляешь?! Это она сама мне

сказала. Я думаю иногда: «Да, что же я такого плохого тебе сделал, что ты меня так

унижаешь?» Джефри, я же человек, я же мужчина. Почему она отворачивается, когда я с

ней говорю, почему хотя бы разок не подойти ко мне самой, не обнять, не поцеловать?

- Я думаю, что больше всего тебя, друг, расстраивает то, что ты сам знаешь ответ. Она

не любит тебя, но ей толи лень, толи она боится сказать тебе об этом, вот и всё. А ещё

более вероятно, что на уже и так и эдак старалась тебе это показать и, может быть даже,

говорила тебе напрямую, что любви у неё к тебе нет, а ты всё витаешь в облаках и

мучаешь себя сам этой любовью.

- Но мы ведь живём, как пара?

- Ежи, у них такая конституция. Они проститутки. Они живут с тем, кто их хочет больше

других. Они не выбирают сами, они не любят.

- Скажи же мне, куда делась та любовь, когда мы рисовали сердечки на асфальте,

сердечки мелом на доске, сердечки украдкой в тетрадочке, сердечки пальчиком по

первому снегу? Куда могла деться вся эта прекрасная любовь? Куда могла уйти эта

беззаветная красота? Искренняя скромная простая любовь. Любовь без требований и

ультиматумов, без ревности и обид, без предательств и обмана. Куда ушло всё это из

наших чистых сердец? Как могло оно уйти не попрощавшись? Просто ускользнуло в

открытую дверцу и прикрыло её за собой. Эта дверь была открыта – мы видимо кого-то

ждали. Мы сами упустили это блаженное из наших душ, распахнув души, мы променяли

любовь на что-то пустое и поддельное, на что-то страшное и стыдное. Так как же плачут

взрослые люди? Искривляется лицо в гримасе последней потери. Что же делать нам, тем,

кому больше не быть любимым и не полюбить самому? Как простить самих себя за это

тяжёлое несчастье? Жить в мире поддельных улыбок, выученных поцелуев и продажных

ласк. И мы не сможем сберечь своих детей от этого проклятья. Примирившись с этим

поганым уродством в нас самих, мы предаём своих детей и обрекаем их на горе нашего

пути.

Они почти ползли по берегу застывающего озера, тёмные, как гнилая трава,

искорёженные фигуры на фоне костлявой поздней осени. Лица их остановились толи от

холода, толи от нахлынувших чувств, толи от вошедшей в их сознание пустоты.

- Мы ещё можем любить, но мы уже не сможем принять любовь, Ежи.

- Принять любовь… Для женщин любовь – это, когда их любят, для мужчин, для нас,

любовь – это, когда мы любим…

Ежи постепенно замерзал в осеннем утре, эти утренние откровения друга вдруг

заставили его посмотреть на себя со стороны. Он пытался нащупать какую-то мысль,

какое-то чувство, которое его угнетало.

- Знаешь, мне даже порой кажется, что она ведёт себя со мной так неосторожно, так

пользовательски, потому что знает, что я никуда от неё не денусь. Знает, что как бы она

себя ни вела, я останусь около неё. Как это обозвать? Не ценит? Призирает?

- Ежи, ещё раз: она просто не любит тебя. Глупо требовать от неродного человека,

чтобы он относился к тебе, как к родному. А любовь- это и есть, когда неродные люди

становятся друг другу родными.

Куда собираются женщины

Фамке красилась перед зеркалом в прихожей. Из кухни играло радио, перебиваемое

экстренными сообщениями из Северной Осетии. Наклонившись к зеркалу, она подводила

глаза.

Ежи пригласил её в консерваторию. Это было свидание, чтобы он ни говорил. Ну, разве

она не видит? Как он смотрит на неё. Как напыщенно пренебрежителен он, отвлечён в её

обществе.

«Не девочка уже, чтобы сходить с ума и недоумевать, «Почему он такой дурак!? То всё

хорошо, то не смотрит в мою сторону даже»? Он может сколько угодно рассказывать про

свою железную волю и армейский порядок в его голове,- когда дело доходит до

решительных действий, они все одинаковые.

О чём ты говоришь?

Да, он никогда не предложит тебе «руку и сердце».

Ха-ха-ха! Ты, что уже собралась за него замуж?

У Фамке было хорошее настроение, это точно. С кухни доносилось: «А я девочка-пожар,

девочка-брызги»! Она стала легонько пританцовывать у зеркала. Наверное, представляла

себя заводной разбитной девчонкой, этот имидж странно сочетался с её скандинавской

внешностью.

Нет, ну какое там замуж. Он же совсем…Не знаю,- забивает себе голову всякой чепухой.

Зато романтик.

Да, подруга, ты права, зато романтик. И как я буду растить детей, когда этот романтик

будет неизвестно где пить? На что мы будем жить с этим романтиком? Между прочим, ты

его даже не любишь, забыла?

Да, а что? Уж и помечтать нельзя?!»

Фамке прошла на кухню в своих сапожках на высоком каблуке, выключила радио. За

окном собирался дождь,- надо захватить зонт. Он назначил встречу на конечной

автобусной остановке в Кузьминках. Одинаково неудобно для обоих. Ладно.

Она надела плащик, ещё раз посмотрелась в зеркало, поправила причёску и вышла.

Остановка

Шёл дождь, небо было затянуто слегка голубоватыми тучами. На остановке люди

ждали. Машины с шумом проносились по лужам. Автобусы приходили, раскрывали со

скрипом свои двери, оттуда вываливались новые люди, раскрывающие на ходу зонтики,

галдели и удалялись прочь, в дождь. Фамке смотрела на асфальт дороги и напевала

Земфиру.

На подходе к остановке Ежи вынул из ушей наушники, в которых барабанило

Продиджи. Лил сильный дождь. Он назначил встречу в Кузьминском парке,- это

одинаково необычное место для обоих. Всё остальное - просто слишком просто, скучно и

обыденно.

- Ты, что забыла зонт?

Фамке стояла под крышей остановки вся мокрая. Её светлые волосы намокли, однако в

купе с улыбкой это делало её ещё прекрасней. Она сделала шаг на встречу Ежи. Они

обнялись и обменялись приветственными поцелуйчиками. Ежи тоже был насквозь мокрый

в своей синей спортивной куртке и джинсах, он пришёл без зонта.

- Да, перед самым выходом подумала, что «надо бы не забыть зонт» и забыла,

представляешь?- она на самом деле была рада видеть Ежи. Его таящий любовь взгляд грел

её. Она улыбалась во все свои тридцать два зуба, щёки её горели от холода, а ещё она

начинала пошмыгивать носом.

- Да, молодец,- иронично похвалил её Ежи, доставая из пакета с плеером чёрный зонт.

Он медленно раскрыл его над головой,- Пойдём?

Фамке нежно взяла его под руку, и они побрели по проспекту к метро.

В консерватории

Ежи сидел справа от Фамке, он наслаждался музыкой. Он за этим сюда и ходит. Он

часто ходит в консерваторию один. Просто Ежи любит музыку и это не дорого.

Сейчас там играл какой-то заграничный почти джазовый пианист. Играл классику.

Кажется, Фамке это нравилось,- она даже задорно покачивала головой в такт. Ежи держал

её за руку. Эта рука была очень горячей. У неё, наверное, горячее сердце. Она шмыгала

носом, а он поглядывал на неё. Иногда она смотрела на него в ответ, и они улыбались.

Скажи!

Ну, чего сказать. Я же сам не знаю точно…

Просто скажи.

Я не могу точно сказать, что люблю её, но если скажу – это будет неважно. Нужна ли

нам наша любовь? Ни я, ни она не собираемся заводить семью. Мы оба такие сильные,

такие свободные, такие независимые. Но я хочу её, и мы не можем продолжать

встречаться вот так, как друзья. Я бы хотел заботиться о ней, но пока она мне не позволяет

ничего. На все предложения она отвечает: «Зачем? Я всё смогу сама». Возможно, она

просто не знает ничего о мужской нежности, заботе. Это тяжело. Я часто рядом, но она

всегда ведёт себя так, словно я случайный гость в её жизни.

А ты всё равно скажи! Хуже не будет.

Ага, хуже не будет. Мне-то ничего, но она не сможет уже вернуться к прежним

отношениям, зажмётся. Грёбаные предрассудки!

Скажи.

Я скажу. Хорошо, я скажу ей всё, как есть. Может быть, я и не люблю Фамке по-

настоящему, но я безумно хочу признаться ей в любви. Зачем отказывать себе в таком

маргинальном удовольствии? Но, как ты сам думаешь, она отнесётся к этому серьёзно?

Она?

Да, ты прав. Она отнесётся серьёзно, но сделает вид, что была во всеоружии готова к

такому повороту. Сделает вид, что несерьёзна и неспособна относиться к подобным

вещам серьёзно. Каждый сам выбирает способ покончить со всей этой морокой.

Признание.

Когда стемнело, они вышли из консерватории, дождь уже перестал, и в воздухе висела

испарина. Фамке держала Ежи под руку, они шли по проспекту. Ежи был полон

решимости заявить о своих чувствах, однако никак не мог начать.

- Фамке, я должен тебе кое-что сказать, но вряд ли тебе это понравится.

- Не понравится?- она заглянула ему в лицо. Фамке посерьёзнела, всем своим видом она

показывала, что намерена помочь другу, о чём бы он ни захотел поговорить.

- Я, кажется, влюбился в тебя.

Она и подумать не могла, сколько надежды в этих словах. Ежи знал, что всё будет очень

быстро, но для него это совсем не уменьшало важности момента.

- Ну, вот видишь, тебе «кажется».

«Это всё?»,- гулко прозвучало в его голове. «Это всё, что ты можешь мне сказать?»

Но что же он мог поделать? Она ведь ничем ему не обязана.

- Просто понимаешь, мы проводим вместе время, мы отлично ладим. Но я не говорю

сейчас о свадьбе или любви до гроба. Просто я хочу тебе сказать, что я тебя люблю.

- Я думаю, что это не серьёзно.

- Нет, понимаешь, я всё время где-то пропадаю. Я всё время не с тобой, но я

возвращаюсь к тебе и только с тобой чувствую себя особенно прекрасно. Но я люблю тебя

и, когда тебя нет. Мне не обязательно надо быть всё время рядом, чтобы любить тебя,-

Ежи, безусловно, был уже сильно разочарован: она не бросилась в его объятия, она не

была умилена, или растрогана его признанием,- Понимаешь, я смогу, наверное, не любить

тебя. Я смогу жить без тебя…

- Значит, тебе нравится любить на расстоянии? Ты ведь меня совсем не знаешь. Ты

любишь не меня, а образ в своей голове.

- Но этот образ - ты. И я хочу полюбить тебя.

- Если, ты можешь любить на расстоянии, то чем же это отличается от дружбы?

- Тем, что ты – женщина, а я – мужчина, и я люблю тебя. Я хочу, чтоб ты была только

моей,- чувства Ежи, наверное, можно было сравнить с чувствами пациента на приёме у

сексопатолога: он ему про самое сокровенное, а доктор холодно задаёт всё более

откровенные вопросы.

- А что для тебя любовь?

- Любовь,- (ну, ничего себе? Хорошо я скажу! Играем до конца),- Я люблю тебя, потому

что я хочу, чтобы ты была со мной.

- Дружба?

- Ах, да! Ещё я хочу обнимать тебя, целовать тебя, гладить тебя, касаться, я хочу спать с

тобой.

Она молчала. Теперь всё кончено, она не будет с ним. Просто он не сказал ещё одного,

того, что он вкладывает в понятие любви: взаимопонимание. Любовь - не вздохи под

луной. Ему казалось, что она понимает его. Но сейчас в момент, когда он обнажил свои

слабости, ведь любовь – это всегда слабость одного по отношению к другому, сейчас она

не смогла адекватно ответить его чувствам. Ежи был удручён. Они брели по ночному

городу дальше, говорили о чём-то по инерции, хотя оба понимали, что теперь, наверное,

всё будет по-другому.

Отверженный.

Ежи Штур сидел на скамейке под навесом шахматного клуба в Нескучном саду. На

столе стояла пустая бутылка пива. Балтика 9. На нём были старые джинсы и синяя куртка

с капюшоном. Из зелени парка появился мокрый Джефри в джинсовом костюме серого

цвета. Лицо его было покрыто слоем воды, он улыбался, ведь сегодня воскресение – время

назначенной встречи. Каждое четвёртое воскресение они встречались здесь с Ежи и

играли в шахматы. Они никогда не приходили и не уходили отсюда вместе – таковы были

правила. Проигравший в течение недели писал стихотворение, посвящённое победителю и

восхваляющее его.

Не говоря ни слова Джефри сел за стол. Партия была довольно короткой, он выиграл.

- Вот, я принёс тебе ещё письма. Скажи им, чтобы перестали писать на мой адрес.

- Я уже сказал, уныло проговорил Ежи,- Ты придёшь на награждение?

- Да, да. Мне уже даже достали приглашение.

- Вот и ладненько,- Ежи всё время смотрел куда-то под ноги,- Ладно, увидимся.

Ежи покачиваясь, встал из-за скамьи, глотнул из второй бутылки, которую он держал в

руке и, пожав на прощание руку другу, побрёл в сторону набережной. На белом фоне

дождливого неба отлично смотрелась его тёмно-синяя фигура. Джефри остался переждать

дождь.

Он уже успел оценить обстановку: «Портвейн глушит. Неделю его не видел. Девяточкой

ещё полирует. Ну, что ж – молодца. Скоро премия, и он не выйдет до неё из запоя, вот это

будет номер»!

Ежи вышел на набережную недалеко от театра Стаса Намина. Летняя навигация уже

кончилась, но катера всё ещё отходили каждые двадцать минут. Дождь кончился, и ветер

города разносил пустые теперь облака подальше от его исторического центра. Ежи присел

на ступеньку. Его одолевала депрессия, если это можно было так назвать.

Ну, вот у меня депрессия. Должна бы быть. Но я просто не знаю, куда себя деть. Я всё

тот же и делаю то же, что и раньше. Это из-за неё? Из-за Фамке? Первые десять дней я

только и думал, что о ней, но теперь… Я убил эту любовь в себе. Я перестаю чувствовать

вообще. Нет, я люблю её. Я мечтаю о ней, в понедельник я бродил по метро за девушкой,

у которой были такие же духи, что и у неё. Я делал пересадки и заходил в тот же вагон,

что и она, пока не понял, что она меня заметила. Потом я подошёл к ней и заговорил. Она

оказалась неплохой девчонкой. Она даже оставила мне свой телефон, хотя я её об этом не

просил. Я ничего не сказал ей про Фамке, и она, наверное, подумала, что я просто хочу с

ней познакомиться оттого, что она мне понравилась. Да, она достойная девушка и дело

тут, наверное, не только в духах, но я больше не хочу быть мужчиной в поиске. Я уже не

хочу. Я ещё могу быть. Просто быть. Но не быть в поиске. Я так устал искать… Я так

устал от несовпадений любви.

Мясистые облака мялись над рекой, речные трамвайчики приплывали и уплывали, ветер

робко начинал срывать самые слабые листки с деревьев, а он всё сидел здесь.

Я захожу домой только, чтоб переодеться. По сути дела я не бываю дома. Впрочем, это

не важно. Я пью вторую неделю. Я брожу по мокрому городу, сочиняю и не записываю

стихи, якшаюсь с бродягами. Да, я ведь и сам бродяга. Моя жизнь больше не

записывается, не запоминается никем.

Как будто всё кончается. Мои чувства кончаются. Я больше не стесняюсь людей в

метро. Я уже совсем не сомневаюсь, звонить ли старому другу. Я принимаю решения без

страха, без сомнения. Просто как ляжет фишка,- всё на волю случая и волю собственного

желания. Я не могу заставить её любить себя и поэтому я не режу себе вены, не горюю. Я

просто пытаюсь отвлечься, забыть о том, что меня она отвергла.

На прошлой неделе ко мне пришли ребята, уж не знаю, как они меня нашли, пришли и

попросили меня разработать план ограбления ювелирного магазина. Это безумие. Но они

попросили меня об этом, и я это сделал, потому что не нашёл причин им отказать. Это

страшно – когда ты ничего не боишься.

Он долго ещё сидел на парапете у самой воды, подобный рыбе выброшенный вдруг на

берег. Он всегда плыл по течению своей души и вдруг понял, что ему некуда плыть.

Бесконечная свобода собственного сознания обесценила выбор. Рыба вдруг поняла, что,

куда бы она ни поплыла, там ей снова придётся делать ничего не значащий выбор.

Ежи, красивый и строгий смотрел вдаль над рекой посреди этого, заполненного людьми

города. В его взгляде был только страх перед надвигающимся полным безразличием.

Церемония.

На церемонии Ежи валился с ног.

-И победителем в номинации «Лучший рок-н-ролльный герой» становится…- повисает

долгая пауза, а затем громко,- Ежи Штур!!!

Ежи не торопясь поднимается на сцену. Давя отрыжку, получает из рук ведущего

какую-то статуэтку и его просят произнести речь.

-Продукция Бим-Бим-Дам,- полное дерьмо!- уже никак нельзя было скрыть, что Ежи

изрядно пьян. Ежи тихонько наклоняется к микрофону, облокачивается на стойку и теперь

всем зрителям видно, какого труда стоит ему удерживаться в вертикальном положении,-

Многие скажут, что я отвратителен, и меня нельзя награждать. Ни одна мать не хочет,

чтобы её сын был похож на меня. Ни одна здравомыслящая женщина не согласится быть

моей женой. Но разве рок-н-ролльный герой - это объект для подражания? Я получаю этот

приз совсем не как любимец публики,- я только что получил самую позорную награду на

свете. Спасибо.

Ежи спешно удалился со сцены, пока никто не успел ещё прийти в себя.

На лету.

Передвигаясь по городу, он, буквально, на лету успевал жить. Практически нигде Ежи

не останавливался больше, чем на два часа. Его как-будто и не было. Ежи ускользал от

друзей и подруг, от родных и от случайных знакомых. Он назначал встречи и приходил

вовремя, если ему это было необходимо, он находил любого, дома ли, на работе ли, в

парке с коляской,- где угодно.

А ещё он ускользал от самого себя. Порой он давал себе передышку где-нибудь в

безалкогольном баре, и тогда ему в голову приходили такие мысли.

Отрекаясь от себя, от своего личного времени я наконец-то стал свободным. Но я как

хороший актёр вдруг накрываем волной сомнения: а что, если я всю жизнь играю.

Обманываю других и себя. О чём всё это? То, что я делаю. Для кого это? Для кого, если

для меня это уже не составляет труда. Я стал всем так близок и понятен, что стал

неинтересен и не дорог. Мною теперь пренебрегают, меня теперь не ждут так, как ждали

раньше. Я и сам интересую себя всё меньше и меньше. Я не чувствую разницы между

идти и лежать, говорить и молчать, подыматься или падать. Я просто не вижу уже

разницы. Со мной ничего не происходит, я ничего не боюсь, я ничего не желаю по-

настоящему, я не сожалею ни о чём, прошлое перестало иметь значение, будущее

непредсказуемо и неотвратимо и, потому, я и его не боюсь. Я ослеп и могу погубить

любого, кто ещё чего-то боится. Я могу погубить любого живого. Я стал крепок перед

жизнью, но стал чёрств, я стал мудр, но стал стар душой. Сила воли, спокойствие души,

твёрдость руки. Зачем же мне всё то, к чему мы так стремимся?

Ежи оставался на набережной в остывшем парке. Облака над его головой остановились,

и в тяжёлом сером свете он сам стал похож на застывший памятник.

Не нравится.

Осень. Самая глубокая какая может быть. Осень, каждый день которой говорит о

многом. Пустое небо, осиротевшее без солнца и птиц. В небо воткнуты остывшие деревья.

Страшные дубовые верхушки из фильмов ужасов. Пустые поля, покрытые воронами.

Люди готовятся к зиме. Они утепляют свои дома. Люди боятся луж и сильного позднего

ветра. По утрам леденеют провода троллейбусов. Леденеют и души горожан. Неведомо

куда запропастились летние улыбки, глаза людей всё чаще потуплены вниз, в слякоть под

ногами. Слякоть в этом году удалась.

Фамке выпадает из набитого битком троллейбуса, кутается в свой плащ и несётся к

дому, на ходу оберегая зонт от порывистого ветра.

Ещё открывая дверь, Фамке услышала, как звонит телефон в пустой квартире.

Разливается звон по пустым комнатам, её снова никто не ждёт. И хотя она уже привыкла к

тому, что живёт одна, в этот раз в её сердце защемило и по остывшему на сыром морозе

носику покатились слёзы жалости к самой себе.

-Ало,- Фамке стояла в мокром плаще посреди кухни и пустыми глазами смотрела в

густые тучи у горизонта.

-Ало. Видишь дождь?- в трубке звучал печальный голос Ежи.

-Привет.

-Видишь дождь? Видишь, кругом рябина красная-красная?

Фамке молчала. Ей захотелось плакать. Плакать от усталости. Она так устала прятаться

по жизни, ничего не хотеть, устала быть никем, пустым местом. Она давно уже не

встречалась со старыми друзьями, они давно уже перестали быть её друзьями. Больше

всего Фамке, молодая красивая женщина устала от одиночества. Одиночества,

виновницей которому она была сама. Она была просто истощена им.

- Я люблю рябину. Я восхищаюсь ей. Я жую рябиновые ягоды сейчас. Но, Фамке, ты же

знаешь, что дождь- это моя погода. Небо благодарит меня. Я всё сделал правильно. Небо

благодарит меня.

-Ежи, о чём ты? Просто дождь.

-Когда в дождь люди открывают окна,- значит, они любят природу, значит, в доме в

душах людей ещё живёт надежда.

-Ежи, мне очень нелегко сейчас.

-Фамке я люблю тебя.

-Ну, это не любовь. Как полюбил, так и разлюбишь.

-Я люблю тебя.

-Ежи, мне кажется, ты столько всяких вещей любишь до беспамятства, что и не

способен уже любить женщину.

-Я люблю тебя.

- Ты просто вдолбил себе в голову. Ты просто сказал себе, что любишь меня. Но на

самом деле это не так. Ты же сам говоришь, что сможешь и не любить меня, но это уже не

любовь.

-Я люблю тебя.

-Ты не должен любить меня. Я совсем не та, которая тебе нужна. Ты же видишь, я не

разделяю твоих взглядов на жизнь. Я другая. Я пустая внутри. Совершенно пустая. Я как

будто падаю в бесконечную бездну. Такого со мной раньше никогда не бывало.

-Я люблю тебя.

-Ежи, я ненавижу себя. Как же ты можешь любить меня?! Ведь я ненавижу то, что ты

любишь.

-Я люблю тебя.

-Это только слова. Только слова, Ежи,- Фамке плакала от жалости. Стояла одна в кухне

в сыром плаще и плакала.

-Я люблю тебя.

-Ты просто обманываешь себя. Ежи, ты как ребёнок, просто мимолётно увлёкся мной. Я

как игрушка, которую ты увидел на витрине, и вот теперь ты кричишь: «Дай! Дай!» Ты

забудешь обо мне запросто. Через месяц ты уже будешь «любить» другую. Я же знаю.

-Я люблю тебя.

Она положила трубку.

«Сколько лет это может продолжаться? Сколько лет я ещё смогу прожить в ожидании

любви??? А может, её и нет вовсе, этой любви? Я, например, никогда в жизни не любила.

Чего мне ждать? Какого-нибудь козла с вечным букетом роз и набитыми деньгами

карманами? Или вот такого мальчика-романтика без гроша за душой? Я уже ничего не

хочу, мне не надо. Чёрт с ним. Не люблю никого, и меня никто не любит».

Фамке сидела на диване наподобие вопросительного знака и мелко тряслась от слёз.

Тоска. Бесконечная тоска по ушедшим годам и по ушедшей вместе с ними любви.

Возможности любви. Она так стремилась стать взрослой, она казалась всем такой

сильной, такой смелой, а теперь ей оставалось только жалеть себя. Жалеть о себе. В

череде любовников, в вихре страстей, в котором она всегда оставалась холодной и

сильной, Фамке всё-таки потеряла себя,- белокурую смеющуюся девчонку. Она перестала

любить многое и удивляться многому. Повидав и попробовав всё, что предложила ей

взрослая жизнь, она стала пуста и одинока. Ей казалось, что её внутреннее я ничем не

сломить, никак не изменить, что она навсегда останется тем, кто она есть, чтобы с ней не

происходило. Да, это так и было. Единственное, что потребовала жизнь взамен на

стойкость перед обстоятельствами, в обмен на смелость и неизменность души,- это её

любовь.

Джефри Чёссер в этот непогожий день дежурил у дома Фамке Янсен. Он видел

высоченную мокрую башню и видел, как несутся над ней облака. От этого она казалась

ещё более высокой неприступной и опасной. Он видел, как эта башня покрывается

сырыми пятнами, как бьётся вода в окна квартир. Джефри видел, как девушка в белом

плаще выпала из окна этого небоскрёба. Ей уже совсем ничем нельзя было помочь.

Вечер. Небо мясного цвета. Цвета крови. Ежи бредёт в беспамятстве по проспекту с

высокими фонарями. Мимо, шурша, проносятся автомобили. Они оставляют шлейфы от

света фар. Всё превращается в открытку о городе. Он смотрит в небо, словно ищет что-то

в облаках, за облаками.

«Ты говоришь, что моя любовь- это несерьёзно. Куда уж серьёзней? Я чувствую себя

обиженным. Я чувствую вдруг себя слабым и обиженным. Это чувства из детства. Мне

они уже давно незнакомы.

Ты говоришь, что я полюблю другую. А зачем мне другая? Зачем мне другая, если я уже

нашёл тебя? Уже не будет никакой другой.

Я просто вдолбил себе в голову,- говоришь ты. Да вдолбил, но какое тебе до этого дело,

это всё равно правда, ведь я говорю тебе, что люблю тебя. Чего тебе ещё надо?

Я люблю миллионы вещей. Да. Это так, но это же не значит совершенно, что тебя я

люблю меньше других. Разве любовь- это только, когда любишь что-то, а всё остальное не

любишь?

Я люблю тебя, такую, какая ты есть,- как же ты можешь говорить, что ты не та, которая

мне нужна? Я люблю тебя, люблю тебя. Я повторяю, как заговор, будто убеждаю себя. Я

очень хочу любить тебя. Ну, разве ты не можешь мне хоть чуточку помочь? Пойми

только: если ты скажешь мне да,- я буду любить тебя, и мы вместе сделаем из моего

желания любить самую прекрасную любовь. Только пожелай любить…

Бедные мы бедные. Кто же из нас жертва? Чья жертва? Изводим друг друга обещаниями

любови. Дарим надежды, рисуем мечты. А до их воплощения нам уже никогда не

добраться. Мы сами уже совсем не те. Мы не живые. В наших умах уже давно нет

сомнений, нет страхов, а вместе с ними нет и любви, нет жизни. Мучаем друг друга.

Насилуем. Путаемся в нелюбви. Я шёл в юности к силе, к свободе. Как я тогда считал. Я

был уверен, что свободу даст мне холодность к жизни. Цинизм, скептицизм. Точность и

расстановка, сдержанность и рассудительность. Я думал, что смогу себе позволить всё. Но

мои игры с чувствами, мои игры с моралью, игры с нормами, правилами,- они привели к

разбитой душе. Мне нечего больше боятся, мне нечего больше ждать, мне нечего больше

желать. Я могу всё. Я способен на всё,- мне нечего больше открывать. Я попробовал всё,

что хотел. Я сделал всё, что мог, и мне больше ничего не осталось в этой жизни. «Когда

человек рождается, он гибок и слаб, а когда умирает - он крепок и чёрств. Чёрствость и

сила - спутники смерти». В таком случае, я – мертвец. Меня мучает теперь только один

вопрос: можно было ли избежать этого старения души? И какую роль в этом старении

души играет любовь? Не было ли в моём юношеском отказе от привязанностей и страхов,

сделки с дьяволом. Не продал ли я ему любовь?»

Молодой человек брёл по людному проспекту с затуманенным взором. Он сталкивался с

людьми и спотыкался, хотя и не был пьян. Вдруг Ежи остановился. Глаза его стали полны

страха, паники. Он уставился на фонарь прямо перед собой. Он явственно видел на

фонаре повешенного. Тяжёлый мокрый труп здесь, на улице в центре города. Чёрный

никому ненужный труп бродяги-отшельника на фоне мясистого неба.

Утром на этом месте действительно нашли труп. Молодой человек повесился ночью на

многолюдной улице города. Утром горожане спешили на работу по первому снегу, а на

фонаре неподвижно висел труп. Мужчина в чёрной куртке и джинсах.

ФАМКЕ ЯНССЕН И ЕЖИ ШТУР

Невменяемая Часть Это о том, как это было написано.

***

Абсорбция заканчивается. Обои отклеиваются.

Если человек едет в метро. На человеке много походной утвари. Он с рюкзаком и в

ботинках. Щетина на его лице, он не молод и не стар. Он держит в руке блокнот и пишет

пишет пишет пишет. У него, наконец, заканчивается ручка. Кончаются у него чернила и

ему негде их восполнить. Восполнить он не может, и, отчаиваясь медленно, он трясёт

свою эту чернильную ручку. И она прочерчивает ещё немного черточек и кончается

опять. А ты должен предложить ему свою ручку. Зачем ему эта ручка? Чтобы писать свои

записи, и только ты возможно в этом вагоне способен понять как важно, чтобы не

прекращать сейчас писать. Нет вдохновения - есть только труд и труд очень легко

прервать, но трудно начинать труд.

Потому давай пиши дальше, пока не кончится твоя ручка. Он пишет. И я пытаюсь

это разглядеть, что он пишет. Почему он пишет сейчас? Он что, только вернулся из

интересного похода, или он бродяга? Или он, наверное, пришелец из будущего и поэтому

он пишет. У него небольшой блокнот, у него это записная книжка даже может быть, и он

становится писателем здесь в этом вагоне.

И прихожу я, наконец, к нему домой. Не к нему - писателю, а к нему своему другу и

соседу детства. До того я несколько раз обознался на улице, но люди здесь по-прежнему

не раздражительны и вот я прихожу к нему домой.

И что же мне говорит его мать? Его мать. Она говорит, что не знает меня. Точнее

это я читаю на её лице, а говорит она, что друг мой болен и его нет. Она не говорит, что

его нет, но намекает, что его нет. А на самом деле он выходит из дальней комнаты весь

больной в бинтах и примочках на его голове больной.

Потому что он никогда не болел. И он спокойно узнаёт меня и не рад не огорчён

потому, что он болеет и его полнота. Он всегда был полным и я никогда с ним не дружил.

Я играл с ним и не дружил, потому что не обладал качествами, но я признателен ему. Он

как бы стал всё-таки, мне кажется, простым человеком, хотя всё может быть, и я

ошибаюсь тоже иногда. Ведь я тоже человек и я тоже кем-то рождён. А он читает мои

стихи. Он уже простой человек, которого я заставил читать стихи. И от того, как он себя

называет, ничего не меняется. Мы все можем себя называть королями, но остаёмся

почему-то простыми поросятами или мухами в желе и нам не выбраться из него. И мы

бултыхаемся и бултыхаемся, и некоторым начинает нравиться. И они едят эту

подноготную, то что под нашими общими коллективными ногами собратьев по неудачам.

Профсоюз такой неудачников. И они начинают это есть, и их лица, такие радостные, и

нам остальным это не нравится и не должно нравится, и мы их начинаем призирать и

ненавидеть, а они нас начинают призывать, а мы их призирать. И вот такие мы теперь все

не братья, а разделившаяся каша на части.

Ой, что-то дует что ли? Не могу понять я. Я вроде чувствую, ну да зачем же это всё.

Останавливаться абсорбция должна, и мы ждём.

А если перестанет дуть тогда, кто же будет писать? Писать надо, когда дует иначе по

твоей спине не забегает. И во внутренних твоих жилах не заиграет. Заиграет кровь, и

зашевелиться и ты, вроде как, и живёшь. Оживаешь от того, что ты вдруг заболеваешь и

тебе дают больничный такой лист. Ты такой весь серьёзный и значимый. Тебе дали

больничный за дело, потому что ты болеешь и недееспособен. Ты такой одобряемый,

общество тебе даёт законную возможность отдохнуть, и ты этим даже гордишься.

Гордишься ты, что болеешь. И радостен ты, что можно отдыхать на законных основаниях

и тебе даже не скажет никто слова. И ты радостен, а как тут не радоваться, когда такая

благодать. И на улице в такой момент наступает февраль и хорошо бы, чтоб год оказался

олимпийский и, тогда совсем хорошо и ты можешь читать с утра газеты и смотреть

репортажи. А о работе можно забыть, ведь на работе не показывают репортажи там, коль

пришёл ты на работу - посылай олимпиаду в жопу. Так там.

И никто не принесет тебе на работе чаю с вареньем малиновым и не будет тебя

прошибать нездоровый пот. И примочки тебе никто не сделает. И вот подуло опять. Ты

рад, что заболеешь? Рад, что тебе даёт ветер возможность заболеть? Остановиться в своей

жизни и одуматься. Такое радостное и тоскливое настроение? Тоскливое или радостное,

что-то одно из двух. Радостное - если есть у тебя в жизни что-то настоящее и светлое и

такое что все оценят и признают и скажут про это, что это истинная такая вот ценность, а

остальное всё наносное. Тогда конечно хорошо и все даже вокруг тебя начнут тоже

радоваться останавливаться в жизни и задумываться. Так бывает. Кругом тебя начнут все

вспоминать про своё светлое такое. Про детей, про родителей, про далёкие города и про

давно ушедшее детство, а в детстве там конечно у всех. Конечно. А другие, которые ещё

не определились и не выяснились до конца, которые так и болтаются, они будут

вспоминать про то, как любили они кого, или же, как их там любили. Ну, это у кого как,

хотя известно в принципе у кого как. Зачем кого любить.

Ну а если грусть пробьет, не горькая такая слеза? И слеза ненароком, слеза

нежданная, незапланированная. А потом такая горькая она станет. Облокотишься на окно

и всё. Кранты кажись. Просто вот всё сразу плохо. И без оправданий и сожалений. Себя

ведь не обманешь. Себе особо так не притворишься больным, и будет горько-горько, но не

как на свадьбе будет горько, а будет очень тебе горько, и всем кому ты поведаешь свою

эту горесть, тогда станет горько и правильно и поделом. И надо почаще так чтобы было.

А то забываются все…

Вот такое бывает, когда дует, останавливаешься ты в такие моменты. И человек

начинает писать как угорелый. Прямо у него шило в одном месте интересном. Прямо таки

и неймётся, и даже в вагоне метро такой человек начинает писать. И чего писал бы?

Письмо бы если или поэму какую, а то в философию. Сидит этот человек прямо в месте в

вагоне с другими людьми едет и делает всякие открытия человеческой души и сам себе

удивляется, как же это он до всего додумался. А дело всё в том, что ветер дует. Но, честно

говоря, этого мало бы, если только ветер. А то ещё виновата бумага и ручка, которые в

него прям вцепились и раскручивают его, разводят, и он всё им рассказывает,

раскрывается, как другу старому с детства, которого не видел. Начинает всё рассказывать

как на духу и этот друг его только слушает и говорить не мешает не встряхивает его своей

такой же ностальгией. И человек всё тогда на бумаге пишет, значит, удивляется и просто

так вспоминает, что же ещё такое задушевное он мог бы рассказать.

Глубоко он дышит и дышит не затем чтобы баловаться, он теперь дышит от

высокого внутреннего напряжения. А кто-то скажет вдохновение. А я не верю им, про

вдохновение они врут. Какое же тут вдохновение в метро среди людей и когда писать

некогда и нечем и ручка кончается? Это не вдохновение это труд. Такой походный

бродяжницкий труд.

И тут я ему этому мужику и говорю. Зачем я это ему говорю? Говорю, потому что

нельзя иначе, иначе нельзя. У человека труд здесь, и помочь ему стало быть надо. Говорю

ему: «Может вам ручку дать?».

«Ты чистым взором, смелыми глазами

Даруешь людям добрую надежду

И быстрыми и крепкими руками

Ты рвёшь на части грубого невежду».

Вы бы дали ему ручку? Вы бы дали я знаю. Я знаю, что помочь ему надо. Я сам так

люблю пописать, что ручка бывает необходима. Когда вот так приспичит и попрет, она

очень помогает. А если остановиться. Остановиться перед причиной абсолютно

объективной и непоколебимой. Такая причина не осуждается и не обсуждается. Но всё что

хотелось тебе записать, ты непременно потеряешь и забудешь и даже не поругаешь ни

себя, ни кого-то за такие дела. Поэтому я и предлагаю тебе ручку, а ты бери её и пиши.

А он мне отвечает: «Кто у нас никогда не болеет?»

Это уже мне отвечает мой больной друг и сосед. Он полный всегда был и мне было

стыдно его обзывать, не дружить с ним мне было стыдно и сейчас мне стыдно за то что я

говорю о нём кому-то в каких-то разговорах, хотя он мне гораздо ближе и родней, чем тот

с кем я о нём говорю. А он такой всегда был не злобный. И женственный. Он злился очень

по-женски, как какая-то бабка он обрушался на дворовых. Иногда. Прямо глаза у него

загорались, взлетали к небу его полные руки, и зубы сжимались, и так летел на них. На

одного всегда он летел. И страшно было тогда и смешно. Очень смешно, когда он не на

тебя летел. Все очень смеялись и от этого он ощущал себя ещё более полным.

Так вот он мне и говорит: «Ну, кто у нас никогда не болеет». И я понимаю, что он

имеет ввиду, хотя сомневаюсь, что так оно и есть на самом деле. Я не помню Точно.

Говорил ли он эту фразу в детстве и как часто он болел и болел ли он вообще. Но я теперь

понимаю по его интонации, по его манере, что он это имеет виду. Что он никогда не

болел, но теперь так сильно времена наши изменились, что он болеет уже. А фраза

осталась. И вера его осталась и мы такие же точно, но уже не быть нам такими.

Очень так тоскливо станет от этого. Ну. Кто у нас никогда не болеет? Он стоит такой

на пороге, не удивляется мне. Моему неожиданному появлению. А чему тут удивляться?

Вот он заболел - это новость, а что я приехал? А разве уезжал я? Здесь вроде и был всё

время. На пару этажей выше сидел и взрослел и ничего не подозревал. Такая вот встреча.

А я возьми и спроси, не дать ли вам ручку?

А он отказался этот человек. Он сказал, что у него есть ручка. Есть у нег ручка и

вправду. Он её достал эту новую ручку и стал писать ей. А я выполнили свой долг.

Писатель писателя не обидит. Зачем нам друг друга бросать мы и так всеми брошенные.

А я всё возьми и забудь и не стану ничего делать и сокрушаться и извиняться. А что

такое, а за что мне собственно извиняться, если меня никто даже не удосужился обвинить.

Не обвинили и не стану я извиняться, потому что это тогда станет как -будто я

оправдываюсь, и я мог бы, но меня не обвинили и только и ждут. Чтобы я признал типа

свою вину и начал оправдываться, а так как ничего мне не сказали вот и всё. Хитрые все

больно стали, умелые и независимые. Да, только независимость есть путь к пустоте и

отречению. Если ты считаешь, что никто на тебя пусть не влияет и ты сам себе король и

такой молодец, что не поддаёшься влияниям. То тогда в таком случае случается, что я

становлюсь неуправляем. Неуправляем и связь с обществом теряем. И тогда наступает

разлом между мной и обществом и общество от меня невольно отрекается, и я становлюсь

один и начинаю я страдать. А мне кажется, что это они все виноваты, что не понимают. А

это виноват только тот, кто отщепенец в своей голове. Кто отказался от норм и устоев

общества, решив выработать свои, но оно всегда право. Так сказали те, кто пытался от

него уйти. Общество всегда право. Большинство всегда право, даже, если оно не право.

Потому что оно больше и оно природа. Так не надо же отщепляться даже во имя ради

идеалов и прочих абсолютных ценностей. Так станет лучше для тебя и для общества, если

все будут едины, и не противоречить друг другу и не ругаться тогда станет проще

простого.

Он мне говорит, что болеет, а ему говорю: «А ты меня не узнаёшь?» зачем я это

говорю. Причём тут это. Тем более, он так спокоен и какая разница узнал он меня или не

узнал? А он сказал, что узнал и не разозлился на меня. И не думал даже злиться от того, и

я почувствовал, что мне тут покойно. Почувствовал, что нету греха в том, что я неуместно

так спросил его. Вот он меня узнал. Хорошо-то как!

«Выскальзывают приторные дни

Из сахарной колоды года,

Пред небом ватным ты колени приклони,

И станет ближе сладкая свобода.

Настанет день, ты всё поймёшь сама

И станешь чище голубого небосвода,

Вдали останется ненужных слов тюрьма,

И беды растворятся вдруг, как сода.

Прохладу воздуха всей кожей ощути,

Несметных мыслей красоту постигнув,

Поймёшь тогда, что нет конца пути

И собственных пределов не достигнуть.

Несмело тают приторные дни,-

Не стоит горевать об их уходе,

Ведь всё равно мы здесь с тобой одни,

И будущее чище и свободней.»

***

Абсолютное видинее.

Я брожу по всё тем же местам. Я возвращаюсь в своей памяти к своим

воспоминаниям. К тем переживаниям и флешбекам, которые возникали в моей голове

тогда. Я предвидел ли будущее или это почудилось мне только сейчас.

Вот я иду через лес по чёрной дороге. Это сложно объяснить, это как будто я

вырвался из объятий любимых. Я счастлив от свободы и счастлив оттого, что смогу

вернуться туда. В то место, которое постепенно закрывают ели и сосны за моей спиной.

«Настоящий солдат идёт

Расступается снег и лес

С треском ломится долгий лёд

И огромной осени блеск

Настоящий солдат один

Хотя мог бы идти в строю

Ровно шествуя в свете осин

Превращает снаряды в труху

Настоящий солдат поёт

О любви о друзьях и доме

Через знойное поле идёт

Ухмыляясь собственной воле

Настоящий солдат не ждёт

Настоящий солдат в пути

Дует ветер, метель метёт,

Но с пути ему не сойти».

Я шагаю по этому лесу как по городскому проспекту, оглядываясь и, задирая высоко

голову. Там я могу увидеть верхушки небоскрёбов-сосен и небо. Только там – небо.

Больше неба нигде. В городе это похоже на трубу или колодец, со дна которого ты не

сможешь подышать чистым воздухом, и это совпадение навязывает только грусть и

печаль. Здесь и сейчас это происходит по-другому. Это не так. Здесь нет колодцев и труб

и это не колодец.

«Я чувствую как будто в трубе.

В этом высоком городе.

Зона отчуждения. Зона бессознательного состояния.

Зона детей, забывших мир, в котором они рождены».

Я иду через лес, через шишки и чёрную дорогу. Я ухожу из любимых объятий. И я

делаю это потому что должен, а не потому что боюсь. Я должен идти и это общественно

признанно. За это мне радостно. За то, что меня не осудят за такое деяние, которое я очень

хотел совершить, но стеснялся и боялся, что осудят и нарекут трусом и слабаком. Теперь у

меня есть индульгенция, и я иду и мню.

Я иду через лес, как через все леса, сквозь которые я прошёл. Я уходил в лес за

берёзовым соком и грибами, за свободой и новыми знакомствами, за листьями и

признанием. А сейчас я шёл, чтобы сравнить мир глобальный с тем, что творилось и

творится за моей спиной. Это абсолютно шизоидный мир. Мир маленьких людей, где мы

просто были их обслугой. Ужасный мокрый мир французского опухшего от анальгина

ума. Утренний кошмар педантичного буржуа-алкоголика.

Мир, где карлики понукают великанами и приказывают им. Мир, где великаны

связаны по рукам и ногам обещаниями, данными в какие-то стародавние времена. Все

молчат о законе, позволяющем карликам петь и танцевать, резвиться и их несомненное

право на самую вкусную и изысканную пищу.

Я вдруг словно понимаю это и ускоряю шаг, хотя я точно помню, что тогда я шёл

уверенно и ровно, но я сбиваюсь на бег, снова останавливаю себя и снова бегу. И так,

спотыкаясь о собственную волю, я продираюсь через когтистый лес, вяжущий меня

своими еловыми лапами. Я держу в руках какие-то огрызки бумаги. Я очень сосредоточен

на них. Я не позволяю лапам вырвать листик у меня из рук. Я читаю, и мне становится

больно. Ещё больнее. Я продолжаю вспоминать. Я продолжаю понимать…

«День проходит. Долгие ночные глубокие разговоры. Люди вокруг. Течение вокруг.

Я чувствую как будто валун в неглубокой быстрой речке. Сыро в зоне. Вода заполняет

траву. Дождь. Дождь. Дождь. Льётся вода. Бумага, на которой я пишу – лощёная, сырая.

Сырое дерево. Меня не найдут, а пьяные роботы пожирают детей. Мы в панике».

Эти слова становятся опасными для меня. Из травы поднимается волна. Она сырая и

вязкая, она хочет меня растворить. Это «тихие волны дождя», настигнувшие однажды

героя «Дождя». Это, когда ты наступаешь в траву, а там только хлюпает, словно болото.

Когда смотришь на траву, а там повсюду оттуда блестит небо. Я пытаюсь бежать от

дождя. Но где же от него скрыться, если дождь идёт в доме, в моей голове? И вот я

страдальчески бегу из леса, заполненного водой. Чистое небо и сухие дороги ждут меня за

поворотом.

«Нет жизни. Нет времени.

Круги сужаются - пески убегают

Лошади взволнованы

Дождь притаился

Все ждут. Все терпят!

Кап-кап-кап.»

Я слышу, как эти мои вечные спутники волнуются за меня. Ведь они остались. Но

им нечего терять, и они ничего от меня не ждут. Им нечего, с меня взять и оттого наша

дружба становится ещё крепче. Мы испили всю корысть в самом начале, и теперь мы

делаем друг для друга всё что можем. Мы любуемся состраданием. В моей голове

вырастает памятник им: сырая ржавая башня с отвесными стенами. В их делах, в их

топоте и ночном волнении приходит подвиг. Они платят мне. Памятник в делах.

Я помню ту встречу на озере, из которого торчал меч. Он был протянут остриём к

моему лицу, чтобы я смог наконец-то разглядеть опасности и поверить в их близость. Там

они сходились на мои стихи. По вечерам у озера было так тихо, что они слышали мои

стихи в полях и лугах, на пастбищах. Они слышали мой голос и приходили слушать.

«Сначала я был там один. Один на высоченной старой башне, раскачивающейся на

ветру. Я был один и стоял над лесом. Они позвали меня туда, для того, чтобы я запомнил,

откуда они пришли в мою жизнь. Они привели меня на свою Родину. Во второй раз со

мной пришли двое. Один из них был хозяином всех лошадей. Они просто его. Теперь

светит Солнце. На этот раз светит Солнце, и почти нет ветра. И с вершины башни мне

кажется, что я вижу маленьких лошадей. Они чуть больше курицы, они топчут землю и

блеют».

Потом я возвращался в своей голове туда ещё не раз. Был дождь, и было солнце. И

башня качалась и рушилась, но не могла упасть. Мне не нужно спасение, когда я там. И

реальность в этом месте может обрушиться на тебя только с низу. Этим сырая свирепая

башня и особенная. Об этом они мне и пытались сказать.

***

Медные лошадки застыли в порыве, на скаку. Может, они замёрзли? Может, они

рвались от любви на части? Может, их когда-то рвало от любви. Они застыли теперь.

Когда я вытащил их из-под кровати, но мне кажется, что я прервал их задорные игры.

Ведь только что под кроватью была вакханалия лошадиных чувств. Они бегали друг за

другом и резвились. А теперь им пришлось застыть, чтобы не смутить меня своей

живостью.

Вот лошадь с телегой. На телеге стоит пулемёт. Неужели эта лошадь позволит,

чтобы убивали других лошадей?

Это тоже лошади, осёдланные, прирученные и вылитые из пластмассы. Я могу

купить таких ещё в союзпечати. Коробка стоит тридцать рублей и у меня таких три. Они

стоят под кроватью и пылятся. Они там живут. Но они такие же лошади, как и все

остальные.

Я ухожу гулять, а когда я вернусь, я напишу:

***

«Я загнанный конь

Я возвращаюсь домой

Выскребая себя из латунных урн.

Я возвращаюсь из города

Вспаханного бессмысленностью улиц.

Я скрываюсь за закрытыми дверями

Музыки и славы».

***

Я скрываюсь в слезах. Я плачу в подушку и не хочу ни с кем разговаривать, но

звонит телефон и это моя бабушка. Я не могу ей отказать и слушаю. А потом я принимаю

душ, и мне кажется, что из крана льются мои слёзы. Я снова рыдаю. Потом я падаю на

кровать и засыпаю не в силах больше плакать. Я засыпаю в истерике, и начинается плохой

трип.

Я вижу иконы и людей на них. Но эти люди уже не кажутся мне святыми. Я хочу

вырвать их лица с иконы, но это сон и я просто нервно размахиваю руками перед своим

лицом.

Я встаю с кровати и вглядываюсь в кромешную тьму за окном. Так душно и я

раскрываю окна. Так хочется пить среди ночи. Каждый раз наступает ночь. Такая

прекрасная. Такая откровенная и добрая ко мне, что я не могу не вспомнить.

***

«Попробуйте посмотреть на город.

Но сначала…

Сначала разозлите себя! Заставьте себя нервничать. Нервничать.

Разбейте что-нибудь. Поругайтесь с близкими вам людьми. Выкиньте ценное.

Сожгите деньги.

Ну, в общем, придумайте что-нибудь. И тогда, среди ночи, направьте свой взор туда,

в эту мглу города со всплывающими огоньками. Смотрите на ночной город. Слушайте его

музыку, чувствуйте его тепло, вдыхайте его запахи. Среди ночи».

***

Я выглядываю в окно и не вижу за окном людей. Толи очень темно, толи я ослеп,

толи просто зима закрыла мне их. Я начинаю вспоминать о том, что происходило в

городе, и почему я так разнервничался.

***

«В моём городе кафе ностальгия.

Я пришёл к дому, где живёт она.

В мире разобщённости

Ты не прихоть моя, а желание.

Я брожу по лужам, как святой,

И укрываюсь в церкви от дождя,

А там с икон смотрят на меня святые».

***

Это всё происходило со мной. Я в ужасе. Я снова там. Я сижу на исписанной

скамейке. Улыбаясь самому себе. Забавляясь собственной смелости. Я вижу небо и

колышущиеся на ветру ветви. Рябина уже начинает краснеть, а ромашки ещё не отцвели.

Я держу их в руке, перекрестив слегка, словно на гербе. Здесь не хватает только моего

сердца.

Я вижу простор. Я на краю света. Здесь проходили богомольцы в конце прошлого

века. А теперь здесь двадцатиэтажные дома. Теперь здесь детский сад и перекошенный

забор совхоза. Зачем я здесь? Я пришёл сюда вслед за городом. Он привёл меня в сюда,

потому что ему нравится это новоприобретение, он, как ребёнок радуется этой новой

игрушке. Новым гигантским домам в поле.

Здесь добрые люди. Здесь старые люди и крепкая молодёжь. Они знают здесь все

друг друга. Я сижу просто и жду её. Хотя и знаю, что она может не прийти. Деревья

гнутся под ветром. Он выбивает из меня слёзы умиления. Я наслаждаюсь пустотой этого

пространства. Леса и поля. Я вижу в поле след трактора. В вышине каркнула ворона. Она

должна была меня предупредить. В серости неба ей дышится так вольно. Только

электрички нарушают гармонию тишины. Музыка в моём плеере звучит по-особенному.

Ещё, если прорваться через эти джунгли отвесных стен, то я выйду к полю. На поле

выгуливают лошадей. Здесь их холят и лелеют. Мой маленький друг. Ему десять лет и он

катался однажды на лошади. Я завидую ему.

Её нет и нет. Я обойду дом кругом, и останусь здесь навсегда. Вот и этой ночью я

всё ещё там.

Я услышал скрип двери. Я встаю и иду. Я брошу в её почтовый ящик эту гроздь

рябиновую и ромашку. Когда настанет дождь, она сумеет понять, что дождь идёт для

меня. Нависает тайный дождь. Значит, я всё делаю правильно. Но, что это катится по моей

щеке?

***

Праведные улыбки мерещатся мне на срезах пеньков. Я всё ещё не могу уйти из того

места, про которое говорил. Они не преследуют меня. Они гораздо коварнее и хитрее. Они

знают, что меня тянет туда неведомая сила. Огромная сила вцепилась мне в сердце, а они

просто пришли посмотреть, как я рухну обратно в бездну, в которой правят каннибалы-

карлики. Я бреду по этой чёрной дороге и вспоминаю странные ночи тех мест. Голубое

сияние над соснами, белые точки звёзд. Я вспоминаю, что я дожидался, пока все уснут. Я

даже сам укладывал некоторых спать, чтобы остаться одному. А когда город засыпал я

выходил в его пространство. Пускай оно огорожено высоким забором, но ночью ты

чувствуешь вдруг свободу оттого, что на тебя никто не смотрит.

«И если уж ты дошёл до стены

То повернись к ней спиной.

Не стоит смотреть на стену

В последние минуты своей жизни.

Надев погоны, ты стал мертвецом,

И ты погубишь нас всех

Нам некуда бежать, брат

Если ты надел погоны

Ты уже труп

Ты не почувствуешь свободы

Пока за тобой идут

Выбираешь путь сам

Но они за тобой

Это зверская травля, забой

Ты кровавая жертва жестокой игры

Ведь они всегда за спиной

Сотни глупых идей

Орды грозных теней

Да, ты честен как мир

Ярок как Альтаир

Самозванство порок

Пусть ты робкий, как Бог

Но ты пуст, как сапог

И, если уж ты дошёл до стены

Повернись к этой стене спиной

Нету смысла последние жизни часы

Тратить в стену направив взор свой. »

Я вспоминаю, как представлял себя собственным братом, возвращающимся с войны.

Я боюсь открыть ему дверь. На самом деле я боюсь себя. Я чувствую, что уже абсолютно

слеп и опасен для всех. Я не могу спать. Я боюсь упасть с кровати. Я боюсь просто упасть.

Но каким бы я не был я всё же себе брат? И нет никого роднее и дороже. Я согласен

умереть, только бы мой брат жил. Я даже готов открыть ему дверь, зная его истинное имя.

Я открою дверь брату Каину. Он всех нас погубит. Я шагаю уверенно по ночи лагеря. Я

напеваю себе коду про брата.

Я иду и наполняюсь любовью. Я вижу всех спящими. Как будто это я бог и смотрю

сверху на землю. Но я быстро возвращаюсь. Я не бог. Бога здесь никто не ждёт. А меня

питает то, что меня ждут в этой ночи. Ожидают и нуждаются. Тогда я вспоминаю их

дневные улыбки.

«Отчего я веселюсь? Что меня радует? Когда я вижу весёлые искрящиеся глаза.

Искренняя светлая улыбка.

Моя душа похожа на зарю. От такого я счастлив. П П Потрясающе.

Тогда я запоминаю это на всю жизнь. Я живу в деревянном бараке, как на

проходном дворе. Теперь даже дверь не закрывается. Это давит на психику. Это немного

преждевременно.

Но я не знаю, что же будет дальше.

Будет ли так же падать снег?

И трава зеленеть.

Будет ли Солнце всё так же светить

И листья с деревьев слетать?»

Я иду, как будто меня кто-то любит. Я так редко хожу. За это можно всё отдать. Там,

в своём бараке я пытался что-то создать. Я пытался вырвать своё сознание из заключения.

Это была ловушка. Когда я шёл сюда, я думал, что здесь найду освобождение. Но это

ловушка. Там меня ожидал пустой барак для душевнобольных. Но истинным

сумасшедшим был лес. Лес и дождь. Которые говорили только о себе без конца. Это

наваждение, их навязчивые идеи проникали в мои глаза, иссушая их однообразием. Я

боялся себя, потому что я не спал. Я боюсь людей, которые плохо спят. Такие люди всегда

плохо бодрствуют. У них всегда чёртики на плечах. Я боялся себя и боялся плакать. И,

почувствовав это, плакали кони под моим окном. Они плакали и ждали, когда расцветёт

жасмин. Жасмин у крыльца распустился на двадцатый день и все мы, наконец, смогли

проявить свою любовь. Но было уже поздно. Всегда слишком поздно. Как в сказке про

золотую антилопу, любовь превратилась в глиняные черепки. Она была нам нужна все эти

двадцать дней, но только не после того, как расцветёт жасмин. Всё уже кончилось, и ночь

больше не смогла наступить на город.

***

Да как же я могу простить их. Или не считать её виновной, когда она отобрала у

меня всё, что так радовало меня. Всё, что могло ещё вернуть в меня жизнь. Всё, что

обещало счастье. Она забрало своё обратно. А я - несчастный ребёнок - сиамский близнец,

я совсем не успел наиграться и теперь я в бесконечной тоске. Я ухожу в свой город. Я

стараюсь в нём скрыться, чтобы вспоминать ещё. Я вспоминаю пешие прогулки,

отваливающиеся ноги. Неожиданная встреча с детьми, зарывающими труп какого-то

животного в лесу. Я просто брёл через лес к озеру и там они. Их было трое, все с

лопатами. Сначала, увидев меня, они остановились. Но я им ничего не сказал, я просто

смотрел на них в ответ. Так странно в городе это так правильно ничего не говорить при

встрече людям, но в лесу это оказалось неожиданным и даже немного неправильным,

грубым что ли. Я ничего им не стал говорить, а только приближался. Дети продолжили

свой труд. Проходя мимо, я заметил, что они зарывают труп. Я даже не смог понять. Но я

вышел из леса, и мне открылось озеро мелкое и плоское. Озеро - не углубление в земле, а

углубление в лесе. Здесь стояли лошади на водопое. Только лошадь одна тосковала. Это

её жеребёнка хоронили в лесу. А над озером стелился дым, не хотевший улетать и

растворяться. Дым из трубы. А труба та – был весь этот город. Мой город, похожий на

трубу. Она пила воду, а дети хоронили её сыночка. А я даже не заплакал. Я только

смотрел на темнеющее небо и думал о том, как много ещё мне нужно пройти.

Я подходил к автобусам и разговаривал с пролетающими мимо автомобилями. Они

не останавливались, словно не замечали меня. Они все не замечали меня. А я ушёл из их

города. Чтобы они меня заметили. Чтобы тронуть их души волшебной рукой и привнести

в их сердца доброту ожидания. Я уходил. Я не смог бы больше ждать. Всё утро я был на

иголках. Я так хотел знать, что она делает. Стеная, я прижимался к мокрым стволам сосен,

которых и здесь в избытке. Я прыгал через ручьи и выходил к огромным пространствам.

Масштабные архитектурные комплексы открывались передо мной. Площадь над озёрами

с видом на институт и стадион. Здесь когда-то остановили немецко-фашистских

захватчиков, и поэтому здесь стоит памятник. Внизу люди катаются на лодочках и

катамаранах и купаются там, возле знака запрещающего купание. За озером стоят на

вбрасывании два хоккеиста-здания. Смотрят друг на друга уже сорок лет и не могут никак

наглядеться.

«В городе сосен

И друзей Кортасара

Целые сутки

Льётся вода

В городе сосен

Тёплые лужи

Мокрые стены

Не хватает тебя

В запахе крыш

И шёпоте листьев

В радуге в небе

Я вижу тебя

В гомоне улиц

В трепете сердца

В пасмурном свете

Виден твой след

В городе сосен

Туманы и дети

Только тебя

В этом городе нет».

***

Попытки.

Я пытаюсь накрыть себя палантином. Накрыть себя белым саваном. Навязчивые

печали. Я скрываюсь в пещерах раздумий. Открываю кран смесителя. Ожидаю, когда

наконец забрызжет вода. Стою и жду. И так полжизни.

Приносят мне еду. Птицы приносят мне еду. Я, проголодавшись, на кухню бреду,

открываю окно, и птицы приносят мне еду. Они собираются в стаи, чтобы вознести всё за

один раз. Они мечутся над крышами домов. О чём они могут там думать? Находясь выше

всего этого. Улыбаются ли они, когда смотрят на нас вниз. Смеются или грустят. А чем

там с ними занимается рядом бог? И зачем тогда им вообще смотреть вниз?

Но они приносят мне еду. Это они смилятся и покормят меня, ведь моя мать, когда-

то кормила их, гуляя в парке. Она была мною беременна кормила этих птиц. Теперь они

кормят меня.

Теперь уже давно, а тогда это было совсем недавно, ко мне в окно залетела ласточка.

Она билась об стекло. Она была молодая и глупая. Скорее всего, ей хотелось свить гнездо

у моего окна, но окно было открыто и она провалилась.

Стемнело, и деревья превращаются в чудовищ. Тогда мы их не боялись, потом что

были окружены ими со всех сторон. Тогда мы жили в мире с вечером, и гуляли в его

рукавах. Часто, с наступлением вечера, люди выбегали на улицы с фотоаппаратами и

фотографировали вечер. Фотографировались с закатом и сквозящим алым солнцем. Тогда

мы не были знакомы и просто симпатизировали друг другу. Мы боялись подойти и

заговорить в первый раз. А теперь мы уже и не разговариваем вовсе. Не нужно больше

слов. Мы так много друг другу сказали, что незачем больше говорить,- мы всё понимаем и

так. Прошло уже много лет. Какая сила всё влечёт нас друг к другу?

Я отпускаю эту ласточку, хотя мог бы и забить её насмерть. Я очень жесток. Но это

тогда случилось именно так,- я её отпустил.

«Съедаемый мухами. Нежаркие ветры здесь дуют.

Я могу дышать порами кожи.

Я могу питаться частичками пыли.

Я могу ходить по ракушкам босяком.

Я могу читать книгу, из которой сыпется песок.

Солнце, огромное победоносное и жаркое, спускается с неба для того, чтобы выпить

со мной вечернего чаю. Садится в кресло напротив и заслоняет собой весь мир. Мы

медленно и чинно допиваем янтарный чай до дна, а потом Солнце берёт меня за руку.

Солнце ищет меня. А я скрываюсь в кустарнике. Уже с утра оно разогнало все

облака, и теперь небо иссиня-серое и только горящий диск разбавляет его одинокую

скуку.

Как часто ты смотришь на небо?:

Лично я за ним просто приглядываю. Может ли быть что-то более интенсивно

интересное!? Там, наверху, всегда есть на что посмотреть…

Говорил, что дождь хочет меня.

Постепенно понимаешь, что и небо и море и солнце и ветер,- все они хотят тебя. Кто

ты для них? Интересное дитя, тянущееся изо дня в день к ним, как ко взрослым. Или они

может быть чувствуют в тебе нечто, что можно взрастить до равного им?

Ты хочешь их тоже.

Облака отрываются от земли и улетают в атмосферу.

Я устаю. Меня вдавливает в депрессию.

Что же потом будет? Я думаю, когда мы вернёмся из этой беспомощной пустыни, я

верю, что в городе будет идти дождь. Улицы будут мокрыми, асфальт - чёрным. Меня там

ждут?

Целюсь поцелуем в тебя. Вижу тебя, когда закрываю глаза.

Траурный марш начала депрессивного праздника.

Она неуверенно вошла. Её рука задрожала, и она уронила поднос.

Солидарность. Не бывает локальных катастроф. Мы бродим по коридорам

осыпающегося здания. Оно вот-вот рухнет, а мы на последнем этаже. Это как будто

свирепая ржавая башня, а мы наверху. Варвары разрушают этот дом. Он трясётся, но не

боится. Дом уже умер давно. Но мы ещё живы в этой западне.

Плавно. Пальцы. Пара.

Выдающийся!

Выделяющийся!

Небо высыхает и трескается. Скоро осколки Солнца пронзят нам сердца. С неба

осыпается штукатурка. Протуберанцы долетают до земли и сжигают города. Пепел. Пепел

у тебя на губах. Ты не хочешь рожать детей. Всё ждёт. Все терпят. Духота, бездвижный

пепел. Пространство между спалённой землёй и каменеющим потолком неба заполняется

тающим воздухом.

Солнце уже высоко.

НО каждая клеточка просит ещё.

Разбив все глиняные горшки моих сверстников за то, что оставили меня одного.

Уезжаем и едем. Берёзки, сосны, ёлки и волки».

***

Потом мы свалили оттуда, и ласточке стало некуда проваливаться. Я помню то

огромное чувство одиночества, которое лежало на мне, когда она прилетела. Я еле

передвигал ноги под этой тяжестью. Мне кажется, ещё чуть-чуть и я не смог бы доползти

до окна, чтобы её отпустить. Она очень боялась меня и не зря. Я взял её в руки, эту

бедную птицу, она стучала, как огромное сердце. Я уверяю вас, она потом хохотала над

собственным страхом. Но она стучала, и я понял, что отпускаю на волю сейчас не птицу, а

своё собственное сердце. Не задумываясь, я сделал это и перестал иметь сердце. Я стал

бессердечным. Как бы это не было печально, но у меня не было выбора. Я стоял между

Сциллой и Харибдой выбора. Я выбирал между тем, что маленький мальчик расквасит

башку бедной птице о подоконник и тем, что маленький мальчик навсегда останется без

сердца.

Птица любит меня по-своему. Зря она меня любит. Она любит меня за то, что я

красиво говорю, но не знает, что я могу быть косен или могу материться плохо. Она

любит меня за то, что я галантен, но не знает, как я бываю груб. Она любит меня за мою

честность, но не знает, что ей я никогда не говорил правды. Она любит меня за то, что я

люблю её.

А кони всё знают. Они совсем по-другому любят. Они всё знают и любят. Этим

отличаются дружбы с мужчинами и женщинами. Кони и птицы.

Птицы любят за то, что в тебе есть, а кони любят тебя за то, чего в тебе нет.

Кони просто ценят, что я не гавно.

И я действительно не гавно.

Птицы любят, что я могу быть мужчиной.

Открытое небо и я выхожу в него. Падая каплей из окна свирепой башни. Люди

надеются на птиц.

Люди падают из окон, как лепестки отцветших яблонь, и они тают, дрожа, словно

прохожие под дождём, в лужах.

Я прихожу в дождь.

«Кап, кап, кап…

Если окна открыты,

То значит здесь ещё живёт надежда.

Люди ещё чего-то ждут.

Окна открыты.

Огромный мокрый небоскрёб-

Сырая башня с отвесными стенами.

Полно открытых окон!

Кап, кап, кап.

Это падают люди из окон».

Они не сами собой падают. Их что-то толкает из окон. Высасывает наружу.

Отсутствие надежды влечёт их к земле. Дождь выбивает их из башен, как из початка

кукурузы зёрна.

«Мокрый асфальт дорог

Скорбные песни улиц

Я хочу дышать дымом труб

Я хочу быть запертым в клетке.

В моём городе дождь,

Его капли сбивают лепестки отцветших яблонь

И они тонут в дрожащих, словно прохожие под дождём, лужах.

Дождь ночью в свете фонарей,- чёрный дождь.

Дождь утром в свете солнца, сквозь мокрые стены домов.

Это был последний день воды?!

Неужели сегодня не будет дождя?

Колкие капли стучат по карнизу…»

Невозможное

Я вбегаю в эту библиотеку, хорошо охраняемую глупыми охранниками. Я хлюпаю

мокрыми ботинками по паркету, я хлопаю на бегу огромными дверями книгохранилища.

Я прорываюсь сквозь паутинные лучи солнца натянутые между витражами этой ратуши.

Солнечный мальчик выпрыгивает из трубы и просит меня его умыть. Он был акробатом, и

был презираем жителями этого города пару столетий назад. Я бегу, а он всё пытается меня

убедить в том, что он не призрак, а нормальный мальчик. У меня нет времени. Все хотят

меня растерзать. Жители этого города с факелами идут себя и намерения их абсолютно

серьёзны. Они свалят меня с ног, они укроют меня под сухой болотной травой и

непременно подожгут. Немногое изменилось за эти столетия…

Я должен найти в этих книгах хоть какое-то упоминание о таких как я. Я верю они

существовали, не сыскав себе славы они почили в безызвестности. Я должен их оттуда

достать, чтобы морально соединиться воедино со своими братьями.

Это мозаичный цвет выжигает на моём теле ужасные знаки, шрамами исполосано

моё лицо. Я слышу шум толпы следующей за мной в городскую ратушу. Я ищу в книгах

страницы, но никак не могу отыскать. Я не могу поверить, что всё это о таких как я. Эти

страницы ужасны, они клевещут и горланят о моём уродстве, о моей ненужности. И здесь

нет ни слова о том, что в отличии от них мы умеем летать. Слова о нашей никчёмности, о

наших слабостях и зависимостях, о нашей падкости, о нашей подлости. Но ни слова о том,

что все наши слабости только оттого, что мы настоящие и иначе мы просто не сможем

быть теми, кем мы являемся. С таких как мы падает пот вечером, мы сверкаем звездами в

ночи, а с утра мы дрожащие совершенно никчёмные твари. Они не говорят о том, как мы

прекрасны. О наших полётах. Им это недоступно. Они грязны и вульгарны, они страшны в

своей примитивности и ограниченности. Они ненавидят нас. Они стреляют огненными

стрелами по городской ратуше. Солнечный мальчик зовёт меня в тайный ход. Он запросто

может помочь мне, спасти меня. Его ладони обжигают мои. Его взгляды оплавляют мои

крылья. Его забота греет моё сердце. Мы сможем укрыться на кладбище, под грудой

гранитных камней.

«В комнате с видом на небо

Теперь принимаю гостей,

Но они ничего не увидят

Кроме гранитных камней.

Всё дело в том,

Что в комнате с видом на небо

Нету дверей

Скорбные тусклые цифры

На стылых камнях

Цветы и улитки и палые листья

И мам и папа в слезах».

Офтальмология.

Запястья её пахли медицинскими бинтами.

К столу подали только ножи. Чего же они ожидали от нас?

Есть выбор: пытаться друг друга прирезать, спасти себя или помочь друг другу,

боясь, что разрезав чужие оковы ты освободишь демона, который тебя убьёт.

Горят вонючие свечи. За окном колотятся птицы. Они просят войти. Но у нас на

приёме сегодня есть уже одна пташка. Она сидит за столом на равнее со всеми, руки у неё

связаны. Мы будем петь, и смеяться сегодня, мы будем кутить весело и мило. Возможно,

за окном творится что-то страшное, какой-нибудь коллапс и именно поэтому птицы желая

спастись, бьются о наши окна. А может быть, птицы понимают, что внутри творится что-

то не ладное, и желают нам помочь?

Они видят как неуютно ей среди нас. На лице её улыбка, но она уже понимает, что

руки её перевязаны бинтами. Что всё застолье будет просто фарсом, что в каждой улыбке

и в каждом сказанном слове будет обращение к ней. Мы все собрались здесь только для

того. Чтобы разделить её на части. К столу подают только ножи. Больше в зале никого

нет. Время начинать. Она понимает, что наши руки, руки всех, кто будет сражаться за неё,

связаны ещё крепче, чем её. Она видит, как мы мучаемся и выжидаем момент, выбирая

стратегию. На столе достаточно ножей, чтобы все были связаны. На столе доматочно

ножей, чтобы все были счастливы. На столе вполне достаточно ножей, чтобы все эти

гниды сдохли. На столе полно ножей, чтобы устроить хорошую мокруху. На столе хватит

ножей, чтобы изрезать её личико на лоскуты. На столе так много ножей, что мы все могли

бы освободиться и разбежаться кто куда. На столе столько ножей, что ни один из нас не

уйдёт из этого зала безумия невредимым. На столике ровно столько ножей, чтобы мы

умерли от старости, от голода, от духоты или просто нерешительности.

Правду не узнает никто

Кто-то любит людей красных, кто-то зелёных, кто-то чёрных, а кто-то белых. Я же

люблю людей абсолютно синих.

Когда они утром приходят совершенно в пьяном состоянии и делают свою работу.

Абсолютно синие они едут на работу. Трясутся в метровагоне. Они не улыбаются и ни о

чём не думают. Они синего цвета неба. Их одежда в побелке, под ногтями их грязь, но они

смотрят на нас глазами чистыми, промытыми и одухотворёнными. Синие люди вселяют в

нас надежду на будущее. Я сам бываю синего цвета. Когда я встречаюсь со старыми

людьми, то есть с людьми, с которыми я не виделся очень давно. Два года. Я ждал. Я ждал

два года. Один из немногих. Пришёл и увидел абсолютно синего человека. И мы слились

в одно синее. На фоне неба, кричащего нам: «Я дома!» Ведь так полагается. Небо орёт

сквозь старый дождь. Ничего как будто не изменилось. Мы такие же синие, такое синее

небо и серо-синий дождь. Наши волосы всё той же длины. Только умерли наши жёны, но

мы уже успели отплакать все слёзы. Мы стали мудрее и добрее от их смерти. Он смотрит

мне в глаза, удивляясь моему цвету. Наверно, он и не верил, что я останусь таким же

синим. Я не верил, что там, на войне можно не стать чёрным. Сигналят по подоконнику

капельки воды. Нет больше уже сил. Мы оба истощены. Но мы оба чувствуем ЭТО друг в

друге, остатки сил, которые можно будет восполнить. Валятся сырые шары с неба. Он

увидел жизнь,- я не видел. Он любит меня и не говорит о жизни. Он знает. Что не стоит.

Спиной к спине, чтобы не смущаться лицами. Время вытягивается по струнке перед

ним. Это мой старый друг, обладающий немереной силой. Он вернулся с войны, и теперь

он всех нас погубит. А я настолько люблю его, что не могу боятся. Я не могу спасти себя

от него, потому что меня так сильно тянет к нему. Это мой брат. Я знаю его имя, но я

смотрю в пол и улыбаюсь. Я овца, которую прирежут через миг. Я туп и слеп. Ещё более

слеп, чем мой брат. Странное имя,- Каин. Я смотрю в пол. Я жду просто.

Я не боюсь

Я не боюсь вспоминать.

Я помню.

Память рук и память губ не даёт мне покоя ни днём, ни ночью.

В это никто не верит. Потому что это моё счастье. Я счастлив от своей памяти. А

остальные не верят. Им хотелось бы, наверное, верить, что только они и могут обладать

такими воспоминаниями и переживаниями.

Как хорошо оставаться в пастели с любимой. Она ещё вроде бы спит, но уже гладит

тебя по груди. Нежность прокатывается до самых кончиков твоих членов. Тает в тебе и

наполняет тебя смыслом. Ставит тебя на ноги, и объясняет тебе смысл твоей жизни. Ты

можешь лежать, подложив руку под голову и ждать пока она проснётся. Вспоминать её

улыбку, её спадающие волосы. Тени на её лице и губы. Даже без видимой страсти ты

чувствуешь её. Страсть неуловима. Даже когда её губы расслаблены, ты видишь внутри

них маленьких голодных рыбок. Ты изучал вчера весь вечер помаду и пудру на её щеках.

Теперь утро и я могу изучить помаду на своей шее. Я могу снять пудру со своего носа и

размять её тёплыми пальцами. Всё это невесомо как воспоминания. Невесомо как её волос

на моей одежде.

***

Ночи

Я помню, как поздней ночью я стоял на пригорке над рекой и наблюдал дикую

погоню. Над рекой висел вертолёт с прожектором, а внизу в свете этого самого

прожектора разрезающего темноты бежал вдоль дальнего берега реки парень. Он так

бежал. Он понимал, что они даже не будут его ловить,- просто будут преследовать и

преследовать, пока не он не обессилит и не упадёт наземь. Он бежал через камыши,

выигрывая время. Я стоял и смотрел на него завороженный его подвигом. А вертолёт

висел над ним и медленно шествовал в чёрном небе, не сводя прожектора-глаза с бедного

парня. А парень знал, что делал. Он бежал под слепящим лучом вдоль камышей и

отмелей, чтобы я мог укрыться в темноте. Когда он упадёт на землю, полностью

истощённый побегом, они подберут его и поймут, что это не я. А им нужен я. А сейчас

они думают, что это я бегу у них на виду, сходя с ума от безысходности и иступлённой

ярости. Я бегу и не жалею сил, хотя знаю, что всё это напрасно. Они думают, что это я…

***

Её можно было любить только за то, как она умела принимать подарки. Всегда

радовалась, всегда благодарила и словом и глазами. Ей приятно было делать подарки,

оставлять их, чтобы она сама нашла. Обещать и выполнят обещанное. Вынимать

сюрпризы из-за спины, передавать подарки с попутчиками. Это всегда было приятно.

Идти ночью, среди спящих людей и фонарей, по сухим летним тропинкам. Идти на

прожекторы у реки, на крики поисковых команд. Нести зажатые в кулаке цветы.

Доставать редкие сладости, приносить ей в самый неподходящий момент, на работу. Она

всё равно радовалась. И не могло быть иначе. Её руки запахли бинтами, она выронила

поднос из рук и горестно посмотрела на осколки.

Говорить

Вообще эта осень говорила о многом. Таяли льды лета. Закостенелые и уродливые,

засохшие, эти льды крошились в алом сердцебиении больной осени.

Когда меня преследуют, я начинаю преследовать сам. Я могу угадать, что подумает

мой персгуэдо (persguedo- преследователь, порт.). Я не свожу с него глаз. Это он

становится преследуемым. Я не дам ему отстать, Я уведу его за собой. Он станет

совершать шаги по следам. Просто шаги по следам, удивительные превращения

претерпевая на этом узком пути. Я буду держать дистанцию и буду ускорять его, тянуть за

собой. Пустые мои руки наполняются браздами. Я напряжён, ведь теперь я должен иметь

глаза на затылке. Наблюдая за мной и невольно (обратите внимание преследующий всегда

становится невольником преследуемого!) повторяя мои шаги, persguedo становится таким

как я, становится мной. И, окончательно превращается в меня, когда у него за спиной

появляются преследователи совершающие шаги по его/нашим следам. Создаётся такая

вереница, цепочка преследователей, каждый из которых, в сущности, гонится за самим

собой. Это математика, великая наука, от которой сходят с ума. Ну, как же не сойти с ума,

когда утром подходишь к зеркалу, а там твоё собственное отражение с несколькими

головами. Ты хватаешься за бритву и рубаешь их наотмашь, а на месте каждой одной

срубленной вырастают две новые?

Страшная математика. Разве будет простой нормальный ребёнок читать книгу

«Занимательная математика»? В этой книге всё чёрное и белое, как на шахматном поле.

Чем болеют профессиональные шахматисты? Детям приходится одевать очки, чтобы не

видеть чёрного и белого. Чтобы не ослепнуть от света и чтобы не блуждать во мгле с

раннего возраста.

Стены

Я, улыбаясь, шагаю по проспекту с высокими фонарями. Вдоль автострады. Страда-

это когда убирают рожь или пшеницу, а автострада что такое? Я иду вдоль неё. На небе

чёрное полотно с ярковыраженным красным отсветом. Красное буквально небо. Это так

выглядит вечер в большом городе. Чёрного цвета солнце светит по ночам. Я иду и вижу

искрящиеся ленты фар, они проносятся вдоль меня, оставляя за собой шлейфы. Я иду,

чтобы музыка продолжала звучать, чтобы говорить с людьми. Ведь они в этом так

нуждаются. Всегда будьте скрупулезны и учтивы в общении с людьми. Мы очень часто

недооцениваем людскую чуткость и чувствительность. Мы и к себе часто относимся как к

механизму, не жалеем себя. Играем с собой слишком жестоко. И тогда нам кажется, что

мы готовы ко всему и уже ничто не сможет нас обидеть и разочаровать.. Но, уверяю вас,

это не так. Нужно быть осторожным преосторожным, чтобы не испепелить свою душу

огнём правосудия. Это мои наставления людям. Я говорю с ними об этом, а они даже не

догадываются, что мне за это платят. Я расскажу. Просто в баре или клубе я вдруг встаю с

места и обращаюсь к людям. До этого я сижу среди них и пью вместе с ними, смотрю

концерт вместе с ними, но вот я вижу,- из-за кулисы мне подмигивает карлик, и я должен

начинать. Я не выхожу на сцену, я остаюсь среди них и говорю с ними. Я вызываю у них

ненависть и призрение. Они обзывают меня и получают от меня тумаков. Я распотрошу

их души. Я буду говорить им о том, о чём они не будут говорить ни в очереди за хлебом,

ни на праздничном вечере во дворце офицеров. И вдруг в глазах их я начинаю замечать

почти трагическое «а ведь он прав». Из повседневности и быта я выуживаю то, что

касается всех и о чём уже и позабыли говорить. Любовь и дружба. Мы забыли об этом

говорить. Потом эти люди станут рассказывать мне сами. Они будут многозначительно

молчать, думать и плакать. У некоторых даже защемят сердца и к горлу подступят комки

обиды и горечи за бесцельно прожитые. Другие же вообще сорвутся вдруг с места и

побегут на вокзал покупать билет туда, где, ему кажется, его всё ещё ждут. Всё это будет

происходить. Поздно ночью они уйдут. Они станут задумчивы, благородны и вежливы.

Станут заботливы и внимательны. А потом чары развеются, потому что они к сожалению

недолговечны, и люди станут вспоминать, что они живы и грешны, решат, наверное, что я

их всё обманывал, задумаются о том, сколько я получил за это денег и напьются. Они все

обязательно напьются. Наверное, мне должны доплачивать ещё и виноводочные

компании.

Странности

Я не хотел. Я хотел, но не таких последствий. Я думал это просто цветы, а напротив

меня просто мои руки и ноги. Я в лесу. Я пишу картину, и снова у меня получается не то,

что я видел на самом деле. Я шёл с мольбертом в этот лес в надежде никого не встретить.

Я хотел нарисовать свою любовь. Я хотел нарисовать картину скромную и тихую, почти

незаметную. Такую, которую вы бы повесили у себя на даче, на втором этаже. Картину,

под которой вы бы любили почитать книжечку в тёмный зимний вечер. Картиночку, на

тумбочке под которой вы бы хранили зеркальце и фотоальбомы. Картину такую, на

которой был бы нарисован точно такой же букетик голубых цветов, что стоит на вашем

подоконнике. Точно такой же! Представляете ваше удивление, когда вы бы это заметили

светлым, прозрачным летним днём. У вас обязательно поднялось бы настроение, вы бы

распахнули окна и услышали, как мальчишки гоняют по двору мяч. А ещё вы бы напекли

блинов на всю семью, а когда вас бы спросили, отчего у вас такое хорошее настроение, вы

бы просто сказали, что хороший день, погода и не вспомнили бы уже о моей картинке.

Я пришёл в лес и выбрал место: здесь поляны, там и тут растут одинокие

размашистые дубы. Устроившись в тени, я начал рисовать.

Словно обведённый красным маркером, моё внимание приковал дуб на горизонте. Я

думал, мне показалось, что под ним кто-то ходит. Бросив все свои вещи, я побежал туда.

Осторожно, но опрометчиво, ведь на открытой поляне мне негде будет скрыться, и меня

обязательно заметят. Увиденная мною картина пронзила меня насквозь. Простота с

которой ЭТО предстало моему взору поразила меня. На дубе раскачивался повешенный

труп. Тело было сухо, труп висел здесь уже давно. За ним открывалась далёкая

перспектива голубого неба и зелёных лугов до горизонта, а он покачивался на лёгком

летнем ветерочке, - видимо он был совсем сухой и лёгкий. Чёрного цвета выделялся как

мог. Петля на шее больше не сдавливала, а только поддерживало тело на весу.

Около повешенного трупа стояла девушка в лёгеньком зелёном платьице чуть ниже

колен. Она смотрела на него, а в руке у неё был букет цветов. Словно слепая, она несла

ему цветы и в глазах её, как будто не замечавших ни меня, ни того, что её возлюбленный

мёртв, в глазах ей сияла любовь.

Мои легкие наполнялись ветром, как паруса. Я не мог осознать, не мог поверить, не

мог понять, что происходит. Дыхание моё остановилось, я смотрел на девушку, как

заворожённый. Она пела ему песни и читала стихи, она говорила с ним и отдавала ему

цветы. А он болтался в тени дуба и молчал.

- Это я его нашла,- тихо сказала она, оборотившись ко мне. Я вышел из оцепенения.

Что я могу сказать ей? О чём я могу её спросить? Голос её был мягок, а глаза вполне

обыкновенны. Она не была похожа на безумную. Совсем она не была безумной.

В глазах у меня засверкало. Мне пригрезился закат мясного цвета, я молчал. А

девушка повернулась ко мне спиной и смотрела куда-то вдаль, в это т красный закат. Труп

чёрный и сухой раскачивался тихонечко под этим дубом. Я стоял у них за спиной не в

праве ни сказать ни пошевелиться. Солнце быстро засосало в поля и наступила полная

темнота.

Я хочу говорить, ты хочешь молчать.

Мне снятся сны или я погружаюсь в иную реальность. Сны наяву, когда я

замечтаюсь у окна и целый день бездумно наблюдаю за улицей. Изменение освещения,

прохожие, трепет листвы на деревьях. Уродливость домов и пьяниц. Я наблюдаю за этим

всем невольно, потому что моё сознание парализовано. Это.

Я закрываю глаза и пытаюсь ничего не увидеть. Но я вижу, и это не воспоминания.

По крайней мере, я могу точно сказать, что не мои воспоминания. Я отрываюсь от земли,

от тяжёлой и странной планеты, вылетаю из своей головы. Я вижу себя маленьким

мальчиком, честно смотрящим на мир. Когда я говорю, хочу, все мне в это верят. Когда я

улыбаюсь никто не вздрагивает, моя улыбка ещё не вызывает ни у кого никаких

подозрений. Я просто смотрю на мир. Я улыбаюсь и тянусь ручонками к жуку. Передо

мной жук ползает по стеблю травинки. Жук красивый и заметный. У него есть горб и

какая-то цель. Я смотрю на него. Я хочу его взять и, может быть, съесть. Просто ради

интереса. Я тянусь и слышу, как журчит вода в ручье. Я тянусь и слышу, как щебечут

птицы. Я смотрю на жука, но слышу, как шумит ветер в кронах деревьев. Я протягиваю

руку к жуку и слышу, что меня зовёт мать. Из травы выскальзывает быстро и ловко

небольшая змея, которая показалась мне тогда огромной. Змея широко угрожающе

разинула пасть, и, шипя, приближалась ко мне. Она раскачивалась в воздухе и шипела на

меня. Она смотрела точно мне в глаза и её глаза несли какое-то ужасное послание, будто

бы я посягнул на её добычу. Будто это жук предназначался ей, а я несмышлёныш встрял в

игры взрослых людей. Я убежал, я расплакался, мне стало дико обидно за то, что меня

наругала эта змея, наругала, хотя я не сделал ничего плохого. Я почувствовал вдруг, что

своим существованием доставляю кому-то одни только хлопоты, и мне захотелось

раствориться и перестать.

Потом я начинаю думать, что мне не нравится то, что вы делаете с моей

совестью.

Густые облака, кружатся вихрями, они серо-голубые, они тяжёлые и великие. Они

ставят над нами опыты. Они давят на нас сверху. Они плывут над нами и испытывают,

насколько мы пугливы. А пугаться есть чего. Любое облако раздавит целый город. Мы как

будто на дне сырого океана, который грозится каждую секунду обрушиться нам на

голову. Страх. Страх. Меня это пугает. Эта картина завораживает, заставляет таких, как

мы стоять в оцепенении в чистом поле. Открытом поле, где во все стороны только и

видно, что просторы. Голая земля, без холмов и лесов. Только трава. Только трава и я и

такие, как мы. Стоят, уставившись в небо. Стоят, уставив тупые взоры очарованных

крольчат. Словно перед гигантским всемогущим питоном Ка, мы стоим и смотрим ему в

пасть. Я улыбаюсь, мне приятна такая встреча. Встреча, когда чувствуешь себя

причастным к великому. Я начинаю вспоминать про этого человека, который мне что-то

рассказывает, глядя мне в глаза. Ему нравится рассказывать, хотя вещи, которые он

говорит, совсем не весёлые и радостные. Он мне рассказывает свою жизнь, тонко и ясно.

Каждый поворотный шаг, каждое определяющее событие. Он торопится и упускает

многое, но я и так всё знаю. Всё знаю я. Оговорено и с обеих сторон. Я всё про него уже

знаю. Весь его рассказ. Я прекрасно понимаю. Тогда для чего он мне всё это говорит. Мы

знаем друг друга. Знакомы.

Узнаём в каждом шаге путь.

И тут я вижу, что мне не совладать ни со временем, ни с турбулентным потоком.

Потоком над моей головой. Я всегда буду здесь. Ему не совладать со мной. Я такой же

великий. И чтобы не происходило, какая бы буря не бушевала в атмосфере времени,- одно

остаётся неизменным, то, что пронесено через года: надо мною небо, а под небом я. Это

навсегда, так устроено.

Спуск.

Ворсинки, как вы живёте без стихов? Без зашифрованных посланий самому себе?

Как же вы живёте не отрывая от себя части? Покрываетесь собственными частями?

Боитесь какой-то боли, которую сами выдумали из жадности. Вам просто жалко своих

частей вот и всё. И час за часом, год за годом покрываетесь своими мёртвыми частями,

обрубками, больными и заразными. Остальных заражаете. Икра в действии. Что вы лично

сделали, чтобы было меньше трупов на земле? Я совсем не хотел на вас наезжать, но

просто задумайтесь глубже, чем вы можете. Определитесь наконец и не надо больше

оставаться в подвешенных состояниях. Он останется в подвешенном состоянии за вас.

***

Посвящается В. М.

Послушай меня, мой добрый приятель

Послушай меня - я теперь неопрятен

Ведь, если когда-то

Я стану опрятен

Или я вдруг

Всем стану приятен

То в этом ужасном две тысячи пятом

Я сделаю то же, что сделали вы.

От того, что люди не читают стихов

От того, что люди не читают стихи

От того, что люди не читают стихов

От того, что люди не читают стихи

Сказки

Он рассказывал ей сказки. Он так верил ей. Скорее доверял и открывался, как

открывался в своих песнях людям. Он не жалел себя никогда. Не берёг себя для себя, а

берёг себя для других. Ему нечего было терять, и поэтому он уже сам ей про всё говорил.

А ей он толи сразу не глянулся, толи оказался не нужен такой бесхитростный, не

загадочный. Простой. Отстой. Он переставал писать стихи и переставал переживать из-за

этого. Сжигал себя. Он убивал полицейских на глазах у свидетелей. Просто ему нечего

терять, если ему не быть с ней. Можно же уже после таких слов написать, что она - это

всё, что у него осталось. И что она должна ему была. Или обществу должна была. Или из

христианской морали она должна была??? Она хотела быть такой же свободной ото всех и

ото всего, как и он. Абсолютно свободной и поэтому женщина птица становится птицей и

улетает в открытое окно. Только, что ей делать в небе, когда она уже потеряла свои

крылья. Где твои крылья?

Птица смотрела на него. Просто смотрела будто бы её крылья – это не его дело. Так

как же здесь разобраться? Он себя сжёг, а она выпорхнула в окно, и нет между ними

никакой связи? Так что ли?

НЕКТО ИЧ

Книга «Некто Ич» была безнадёжно утеряна сразу же после создания в январе две

тысячи четвёртого года. То, что представлено ниже восстановленный текст,

отцензурированный и с любовью перекомпанованный. Предисловие оставлено в том виде,

в котором оно было найдено.

То, что вы собираетесь прочитать - очень сложный и необыкновенный текст.

Это просто труд о человеке без художественной обработки. В процессе работы над

ним мне часто говорили, что можно было бы сделать культовый роман или даже

киноэпопею на основе этого материала, но редакторская комиссия вновь и вновь

приходила именно к этой форме произведения. Основная трудность – это безымянность

персонажей и всё же постарайтесь понять, что не это важно здесь. На их месте, наверное,

могли оказаться и вы.

Прежде всего, это книга об Иче, человеке до глупости искреннем, как мне кажется, и

обыкновенным, простым, то есть - этим он и отличается от многих.

Когда я начинал писать книгу, я очень боялся, что это будет его книга о самом себе.

Книга Ича. Мы работали с ним самим, с его дневниками, с его записями, мы брали

интервью у людей пересекавшихся с ним. В общем, эта книга просто конгломерат заметок

об Иче. Мне кажется, что мои опасения оправдались – Ич оказывал очень серьёзное

авторитетное давление на процесс создания книги. Это его книга о самом себе и я здесь

выступаю не как автор, а скорее как один из очевидцев Ича. Ича нет в числе соавторов –

это его просьба, да и на самом деле он только предоставлял материалы и подсказывал,

какие из них выбрать.

Особняком стоит вопрос, достоин ли этот человек такого внимания? Думаю, если мы

этим занимались и нам не надоело, если мы не бросили это дело и даже углубились в

исследование фигуры Ича, значит, это стоило того. Другой вопрос, что может быть кто-то

ещё достоин такой энциклопедии собственной жизни, но в любом творчестве есть место

случаю. Фортуна распорядилась так, что мы выбрали его.

В книге не упоминаются тысячи и десятки тысяч высказываний об Иче типа: «Какой

же ты гад! Какая сволочь! Ты тупой! Ты над всеми издеваешься!». Этого в его жизни

было предостаточно, и он высказывается по этому поводу сам. Добавлю от себя, что такие

заявления рассматривать тяжело по причине субъективности и необоснованности. Я не

собираюсь оправдывать Ича. Не скрываю от него своих им недовольств, но выплёскивать

это на страницы общего труда считаю, по меньшей мере, эгоистично. Мы, люди бывшие с

ним в горе и в радости, пускай и не так часто сопровождавшие его по жизни, признаёмся в

нашей любви к тебе, Ич. Эта книга - наш подарок тебе, дань благодарности за твоё

существование, памятник от поклонников. Наше общее желание - остаться

неназванными…

Среди тысячи вопросов возникающих у читателя самым главным является: «Это всё

правда? Ич действительно существовал или это художественный вымысел авторов? Жив

ли Ич по сей день? Является ли Ич одним человеком, или это собирательный образ?».

Многажды порывался я ответить или хотя бы намекнуть, но в конечный вариант

предисловия эти строки не вошли.

В книге вы найдёте не только заметки об Иче, но и его произведения, его

дневниковые записи и выдумки его и о нём. Все главы пронумерованы, а в конце

некоторых вы найдёте указание на продолжение темы. Таким образом, вам

предоставляется самим выбирать последовательность глав в книге.

1. Ич. Его сознание.

Сознание, сознание, сознание. Я пытаюсь пробудить своё сознание, но это слово,

которое я повторяю, <сознание>, просто подымается из воды, словно столб. Подымается и

подымается, а на поверхности моря распластано моё сознание, край которого привязан к

вершине этого столба. Столб подымается всё выше и выше, вырастает из воды, но не

может поднять сознание- оно просто тянется, течёт…

Я открываю глаза, и что же я вижу? Правильно, я вижу жопу! Это какая-то молодая

женщина неудачно (для меня) выбрала местоположение в вагоне метро.

Она просто…

Я чувствую, что она скоро бросит, если ещё не бросила. Она может говорить, что

угодно. Она может пытаться повторить ту свою улыбку, но мои глаза, подслеповатые, но

всё же очень внимательные видят разницу! Я вижу её мысли, её переживания. Раньше всё

было по-другому…

И теперь я вижу, что что-то не так. Она улыбается, она говорит со мной, она даже

интересуется моим здоровьем – выпал снег, ударили первые морозы, - она может

поправлять вот так заботливо шарф у меня на шее, но… Я же вижу, что это уже не

любовь. Это скорее вежливость, она просто вела себя вежливо. Ах, лучше бы она убежала

от меня, как только наши глаза пересеклись. Лучше бы она наговорила мне кучу гадостей

или просто послала бы меня сегодня. Но она была со мной вежлива. А значит, она

вздумала меня дурачить, значит, она будет теперь вести себя так… Обманывать меня,

строить мне глазки. Значит, она мне не верит. Она далека от меня, она мне не откроется и

не расскажет, что с ней, почему она меня разлюбила.

Как будто она меня предала. И теперь я не должен бояться быть смешным? Быть

странным и непонятным? Как хорошо было бы сейчас налиться благородной ярости,

позвонить ей и высказать своё негодование по этому поводу в наиболее грубой форме, но

своей вежливостью он а не оставила мне и такого шанса. Теперь она будет просто

дожидаться момента, пока я не разорву наши отношения. Если бы я её убил, то меня не

смогли бы осудить окружающие, её друзья, мои друзья. Конечно, они бы, наверно,

спросили меня недоумевающе, зачем, в чём причина? Но я был бы избавлен от

осуждающих речей: «У них так всё хорошо было, а потом он как с цепи сорвался», или,

- Такая прекрасная пара была, но ни с того, ни с сего вдруг разошлись, вроде как он был

инициатором.

-Мальчик просто не знает чего ему надо, он не выдержал её.

Выпал снег. Я такой загруженный. Меня, кажется, опять клеит. В этом пуховике я

чувствую себя ребёнком. Таким неуклюжим… А за спиной у меня этот рюкзак. Там у

меня остатки торта. Он, наверное, совсем помялся.

2. Ич. Его утро.

Утро.

(я на ногах)

прошла ночь, но точнее, когда я ложился спать, уже занималась заря.

На улице пасмурно, но надежды на всё-таки солнечное лето ещё не пропали совсем.

3. Ич. Его научная деятельность.

Если пытаться познать всё-то, что уже написано и сказано (например, литературу,

или может быть изучить философские учения), то можно не успевать обрабатывать

информацию, которая появляется в данный момент времени. И в то же время, если не

изучать наследия, то рискуешь упустить что-то из того, что сейчас происходит, так как

просто чего-то не поймёшь, ибо тезаурус приходящей информации находится в

зависимости от уже изученного и осознанного материала прошедшего времени.

В результате в очередной раз натыкаемся на проблему несовершенства человека

(времени на всё просто не хватит физически). А эта проблема в свою очередь сводится к

проблеме несуществования теории «Бесконечности и Вечности».

4. Ну, какая ты на хрен принцесса?

(Переписка с N с купюрами и изменениями из соображений морали)

Как хочу так себя и называю! Тебя же никто не вправе поправлять? Вот и я хочу

воспользоваться этим маленьким общечеловеческим моральным правом самовыражения.

Но всё-таки критику твою я приму тоже.

Хотя если и принцесса, то, безусловно, трезвости.

Весьма не оправдавшая мои надежды ремарка: мне казалось, ты должен был своим

чутким (если конечно ты был трезв в момент чтения) журналистским умом уловить

иронию, которая проявляется в причинах выбора именно такого псевдонима.

Как там было: "Жить не торопится, и выпить не спешит".

Откуда это? Да, я - серость, но поделись!

Как у меня дела? ******* дела, ничего не скажешь. Но если все-таки что-то и

сказать, то скажу, что с успехом (непременно с успехом) перешел на 1-ый курс журфака

МГУ.

ПОЗДРАВЛЯЮ!!!!!!! С УСПЕХОМ!

Так еще что. Да так. Творю, кружусь между муз, пью "КУбанкую» (вот из зис, энд

стоит ли пробовать это мне? Вдруг мой неокрепший организм не выдержит?

Предохрани меня!!!), морально разлагаюсь, наслаждаюсь гармонией форм молоденький

девушек (а все бабы девушки, хотя ты и сам знаешь (ведь знаешь))

Я бы не был столь категоричен. Попахивает декадентством каким-то что ли. Хотя в

большинстве случаев ты, безусловно, прав.[…]

, кругом - музыка сфер, фекальные струи... Ну, так короче - ничег. Дописываю

гениальную повесть в уникальном стиле, думаю подарить ее литературной

общественности через "Дебют".

Уже нетерпеливо сучу ножками! Жду с нетерпением. Угости хотя б отрывочком!

Увлекся концептуализмом и современной поэзией

Это меня особенно радует! Вот только бы ты бы мне пояснил бы, что это такое

«концептуализм».

С примерами! А современная поэзия, она какая?

, работаю в "********".... Да, выпускной был. Ничего посидели. Я лично

наслаждался вкусом "бархатного" пива.

Если главным впечатлением было пиво, то хочу тебя предостеречь от алкоголизма!

Склонность к суициду развивается постепенно и по закону снежного кома. Алкоголизм, в

данном случае - даже не причина, а следствие склонности к суициду!!! Обрати на это

внимание.

Ич - принцесса занудства...

5.Не сомневаться и не каяться.

А мы?

В дупель напивались пьяными…

Чтоб не сомневаться? И не каяться????

И девчонок мы любили нелюбимых, аж до одури

До засохших губ, до губ обкусанных

[…]

Я как кролик остаюсь на линии

Что маячит между прошлым между будущим

Я гуляю взад вперёд по линии

То с одними, то совсем с другими

И уже не разрывает и не тянет

Ни туда и уж тем более обратно

А мы?

В дупель напивались пьяными…

Чтоб не сомневаться? Чтоб не каяться?

Нет не рвёт меня на части пусть и кролик я.

И по прежнему я робок и труслив

От чего ж так хочется мне братцы щчас

В век прилюдной наглости, эгоистичности

До безмолвных судорог, до рези в сердце

Хочется мне братцы воспитанности

Хочется мне глав из Этикета

И согласен на потуги педантичности

Только не ругайтесь и не мямлите

Только лишь людьми вы оставайтесь

Так мы в дупель напивались пьяными,

Чтоб не видеть как с другим уходит?

Или чтоб забыть, как ночью над тобой

Посмеялась пусть и тихо зеленоокая?

Или чтоб порадовать себя,

Когда радовать особенно и нечем?

Или утекая в никуда хочется оставить здесь зарубку?

НЕ пугайтесь, но ведь я знаю вас!

Ведь никто не улыбнётся мягко.

Только та которая могла

Убегла с другим, оттого и гадко.

Ни одна скотина не поймёт!

Нет! Поймёт, но не покажет виду

И я в дупель напиваюсь пьяным,

Чтоб не сокрушаться и не каяться.

Я не лягу спать

Вот так с поруганной совестью

Не раскрою на распашку окон

Я хочу проснуться и всё так же знать

Что прокляты идеалы молодости

Не забуду! Не забуду, **ять!!!

Помню песни, что мне лучше так сдохнуть!

Да!

Я!

В ДУПЕЛЬ!

Напиваюсь пьяным…

Да! Плевал наверное я и на вас…

Но не думайте, что так мне легче маяться

Мне не проще только так поискренней, ручаюсь я

Так честнее сомневаться мне и каяться.

6. Ич. Его любовь к антинародникам.

Он пишет мне вот такие письма, а я им восхищаюсь, потому что в начале

двухтысячных годов он открыто заявляет «Я - антинароден». И это не простой пафосный

вызов обществу, а искренняя концепция самого себя! (Он говорит о переписке, которая

частично приведена здесь.)

7. Ич. Его мысли об эпохе.

Мы имеем эпоху ничего. Отсутствия единой политики развития.

Никто толком и не знает, что сегодня строим, куда идём?

Оттого и такое явление, как Генерация ИКС, или химическое поколение с его

безграничным самоуничтожением. Этот бурлящий поток- цивилизация, а точнее сказать

люди-людишки, вышел из-под контроля и теперь слишком многим приходится плыть

неведомо куда не по своей воле, больше «пены», и воронки становятся глобальнее и

соответственно опаснее. Подводные течения шире, а конкретная личность беспомощнее.

В общем и целом увеличивается энтропия. Ураган. Хаос.

8.Он говорил, что отрезает от себя части…

Сейчас я держу перед собой свою тетрадку с лекциями по аналитической геометрии.

Среди конспекта нечётким его почерком записано:

«Я отрезаю от себя части

Леплю из них сержантов внешней разведки

И отправляю налаживать коммуникации».

Где-то с пол года он повторял эти строки. «Я отрезаю от себя части». Что бы это

могло значить? Да теперь я уже знаю, что это слова из песни, но что это означало для

него? Для него это означало отказ от самого себя, отказ от своей свободы. Он становился таким, каким

хотел быть интересен для нас. Он только начинал вести себя как клоун. Развлекать нас, увлекать нас в свой

мир, в котором нет предрассудков, в котором грани между жизнью и игрой почти не видно. Он стремился

показать нам мир таким, какой он на самом деле. Он делал необычные вещи для того только, чтобы

показать, что они возможны.

И всё же это было для него не совсем просто. Он делал не совсем то, что хотел. Для себя он не стал

бы приходить в институт в шортах в ноябре, не стал бы писать на доске в аудитории строки из

полюбившихся ему стихов. Он это делал для нас. Для того чтобы и мы окунулись в его светлый, полный

возможностей мир. Полный свободы мир.

Настоящей свободы от предрассудков, страхов, неуверенности. Он мечтал о том, что мы его поймём.

Что примем условия игры, что и мы пустимся шокировать, впечатлять окружающих. Он стремился

освободить нас от замкнутости, от наших всяческих фобий.

Наверное, наша жизнь превратилась бы в сплошной праздник. Он очень часто танцевал, напевая сам

себе что-то. Он много улыбался, много шутил.

Получается, что он показывал себя более свободным, чем даже был на самом деле!? Нет, это не был

обман, просто он показывал лучшие из преимуществ его образа жизни. Он отрезал от себя части.

В этой песне есть и продолжение тех строк:

«…леплю из них сержантов внешней разведки

и отправляю налаживать коммуникации,

но они не возвращаются

никогда, никогда, НИКОГДА!»

9. Ич. Его выходной.

В суете этих дней я начал задумываться о выходном. Не о простом выходном дне,

когда лежишь на диване целый день и смотришь телевидение, не о таком дне, когда

можешь позволить себе выспаться и заняться делами по дому, не о таком выходном, когда

разбираешься с бумагами и делами, которые тебе надо будет сделать в ближайший месяц,

не о таком викэнде, когда отправляешься в клуб или на загородную прогулку, или на

вокзал, или в кино, или на свадьбу. Нет, я говорю о таком выходном, в ходе которого

можно было бы по-настоящему отдохнуть от всего того, что окружает меня каждый день.

Я не хочу слышать, не хочу видеть. Я не желаю общаться, улыбаться, работать над собой.

И больше всего, я не желаю вспоминать! Ведь каждый день мне приходится начинать с

того, что я вспоминаю, что делал вчера вечером и что же я должен делать сегодня?

Возможно ли вообще хотя бы один день в году не вспоминать ничего? Нет, мой мозг

сложная штука - всегда есть такая маленькая программка напоминалка с маленьким таким

вопросиком: «А ты ничего не забыл?».

Я бы хотел проснуться не под зловещее пикание ужасной машины побудки- моего

будильника. Проснуться и, не вспомнив ни об одном деле, которое я выполнил или

должен выполнить, сползти с кровати куда-нибудь под стол. И можно было бы пролежать

под столом до обеда, занимая себя изучением пыли и закатившихся под тумбы моего

стола карандашей. А когда в животике заурчит и меня потянет к столу, к тарелке, тогда,

непременно ползком и непременно медленно и чинно, двинуться прочь от стола по ковру

сначала с прихожую, потом через коридор в кухню. Пускай дорога займёт полчаса, пускай

час, но только по пути я должен тщательно осмотреть всё то, что скрывается в обычные

дни у меня под ногами: гантели, тапки, я просто обязан наконец-то увидеть их вблизи!

Тысячи и тысячи маленьких историй валяются у меня под ногами, но сегодня они

выстроились парадом на уровне моих глаз. Обрывок газетного листа, ватка с кровью,

носок, рекламная брошюра, игрушечная медалька и всюду пыль, пыль, пыль. Неужели я

не убираюсь в своей квартире? Я начинаю чихать. Вот уже пятый, шестой раз подряд, я не

могу остановиться, глаза у меня слезятся, из носа уже потекли слёзы. Я уткнулся лицом в

ладони, потому что мне кажется, что они должны быть чистыми от пыли, но это не совсем

так. Теперь пыль у меня на лице, в волосах, но я приближаюсь к кухне. Я ничего не вижу,

но радио играет всё громче и громче. Я хотел тишины, но радио в кухне выключить

позабыл?

Мне надо умыться. Но по правилам я не могу отрывать локтя от пола. Приходится

ногами поворачивать вентиль смесителя, а кран направить между раковиной и ванной.

Вода льётся мне на лицо, на пол, но об этом безобразии я сейчас не думаю – у меня

выходной.

10. Мне нравится её детский оскал.

Мне нравится её детский оскал.

Она выражает так свою растерянность.

Конечно, она хотела целоваться.

Мне нравится, что она картавит, когда выпьет.

Её непостоянная улыбка, мелькает на лице только тогда, когда она ловит твой

взгляд.

Ты замечал, что она не боится быть уличённой в неискренности?

Она знает, что она не лицемерит.

Ведь она просто маленькая девочка с крупными глазками и смазливой мордашкой.

Из чувства благодарности она может позволить тебе взять себя за руку.

Она понимает, что это значит для тебя.

Ты сделаешь правильно, если нежно сожмёшь её руку.

Из чувства благодарности она позволит себя обнять.

Ты тоже хотел бы её отблагодарить за это?

Из чувства благодарности она задерживает губы у твоего лица во время короткого

дружеского поцелуя.

Из чувства благодарности тебе придётся пропустить футбольный матч.

11. Сухие губы.

Хорошо, ты победила.

Ты сразила врага, но как ты смоешь теперь пепел битвы со своих губ и волос?

Я слышу крики победы. По улицам шествует толпа. Это твоя толпа. И как ты

скроешься теперь от них?

Как ты снимешь доспехи войны?

Как избавишься от кольца, что у тебя на пальце? Ты победила – ты в плену.

12. Сухие губы.

Такие сухие губы…

У неё явно сушняк. Эти её движения, будто бы она лю-юбит меня. Такие плавные

движения. Голова у неё болит судя по всему. Ей бы счас пол-литрика простой кипячёной

водицы, а не со мной тут обниматься. Оттого она и тянется губами к моим губам, потому

что мои губы влажные и мягкие. Она слишком много читает любовных романов. Хотя нет

не слишком много. Просто в данной ситуации слишком явно, что она меня не любит. Но я

бы поверил в её движения, в её взгляды, если бы мы были знакомы чуть подольше. Зачем

она выпила столько вчера? Может быть чтобы полюбить меня? Чтобы окунуться в роман

с головой. Чтобы вот так тянуться губами к моим губам? Чтобы сжимать мою руку так

страстно, так нежно. Чтобы заставить меня поверить в эту ночную сказку. А ведь я

поверил! К чему эти мои вечные трезвые рассуждения? Она больше не смотрит на меня

своими пустыми голубыми глазами. Настало утро и любовь растаяла под лучами

последнего дня лета. А мне хочется вновь увидеть её пустые глаза. Прощальный поцелуй

– чистая формальность, мы снова чужие.

13. Ич. Его воспоминания о праздниках.

О! Это была великая попойка. Такой раньше кажется не было… Наиболее

фантастичным запоминающимся и волнующим в данном случае является процесс

подготовки торжества по поводу Дня Рождения уважаемого **** нашего ***ина и

собственно уборка и приведение в терпимый вид моей квартиры после данного

мероприятия. Драйв. Здорово! Молодцы!!! Кричу я всем вслед уходящим из моего дома.

Только что ушёл последний посетитель, а уже 13:32. Я лично этой ночью лёг в начале

седьмого, а окончательно проснулся в десять. Было много шума и звонок от соседей.

Слава богу только один.

Было много народу и ссоры. Были блевуны и ночные прогулки.[…]

В общем и целом я очень доволен и несказанно рад, хотя мне и кажется, что по

квартире бегает запах блевотины. Все молодцы, всем спасибо. Отдельное спасибо людям

не знавшим именинника и пришедшим на пьянку.

Фантастика!!! Я пошёл в заблёванную ванну.

14. Когда ты не спишь.

Когда ты не спишь, когда уже вторую ночь. Когда орёшь до этого песни до потери

сознания, когда танцуешь, прыгаешь, бегаешь за всеми и кричишь, а когда кого-нибудь

догоняешь, то пьёшь водку, много водки, когда ты поблевал, но всё ещё не спишь, когда

нашёл кого-то с едой и подкрепился, когда поехал куда-то и пил там водку, когда тебя

пытались соблазнить, когда ты пытался соблазнить, когда вернулся и наступила ночь и вы

все вместе снова пили водку и многие после этого наконец-то пошли спать, а ты с

человеком которого ты очень уважаешь стоял на балконе, но по пьяни не чувствовал, как

там холодно и ты весь озяб и не можешь уже базарить по душам потому что челюсть

сводит, когда даже человек-уважаемый отрубился перед телеком, а занималась заря и

проснулась твоя ненаглядная, которая знала, что ты пытался соблазнять вчера(а для тебя

ещё сегодня) не её, и у вас состоялся-таки разговор, серьёзный, за бутылочкой пива и

когда всё закончилось хорошо и даже очень мило и даже очень тепло и душевно и даже

лучше чем было раньше и даже незабываемо и даже два раза, когда ты уложил её обратно

в постель досматривать розовые сны и когда все неожиданно проснулись и начали пить

водку убираться и разъезжаться по домам и кричать и что-то снова и искать спотыкаться и

бежать за пивом без денег тот человек, который и не знает, где здесь ларёк и когда ты

наконец посетил туалет когда вышел на балкон потому что это единственное место где не

орут, а у тебя уже естественно болит голова и ты ощущаешь себя трезвым как последняя

сволочь, в такой момент даже твой голос звучит иначе.

15. Когда ты спишь.

Когда ты спишь…

Тебе многое снится

Пусть тебе снится то, что ты хочешь, спи дальше…

16. Ич. Его последователи.

Непонятная свобода обручем сдавила грудь

Я не знаю что мне делать толи плыть толи тонуть.

Я поднимаю паруса я становлюсь заметен и привлекаю незаслуженно много

внимания. Проще:

Я становлюсь абсолютно безумным просто диким каким-то все смотрят на меня

начиная понимать они начинают проникать туда куда я их зову тащу! Они видят как я

умираю. Надо почти умереть, чтобы они обратили внимание. Лучшие из них изучают и

записывают. Умирая падая ты роняешь из рук флаг со своим фамильным гербам. Ах как

высоко ты вздирал его совсем недавно. Почти умирая. Я почти умираю, но я воскресаю

мой флаг держут уже другие! Они рады идти рядом, а ты рад, что постепенно

сопровождая тебя они сами становятся достойны того, чтобы их влаги несли другие.

Стоит только правильно найти тех кто не даст тебе умереть. Они будут смотреть на тебя и

делать вид, что не понимают. Всё так правильно. Два различных варианта: или подымут

или будут смотреть.

Правильно. Я не вижу того, за кем мог бы пойти, значит я должен вести всех, кто

мне отчего-то дорог. (50)

17. Ич. Высказывания о нём.

Эти строки мы выбрали из тетради, заведённой Ичем в конце одиннадцатого класса

для пожеланий и жалоб.

Ич, я хочу, чтобы на свете было больше таких людей как ты. Последние месяцы

учёбы в школе именно ты скрашивал мою жизнь.

Ич, я тебя обожаю, хотя ты ночью пьёшь водку, а не спишь рядом со мной.

Как ни странно, но с тобою жаль расставаться. Ведь вряд ли я встречу ещё раз такого

сумасшедшего и безбашенного соседа по парте. Хоть и мешали мне твои странности, но

алгебра из скучного предмета превращалась в один из самых весёлых. Мне вообще

действительно не хочется ни с кем расставаться, потому что не знаю, что ждёт меня

впереди. А тебе, Ич, советую оставаться таким же, оставайся всегда «чудиком», но только

не переусердствуй. У тебя замечательная способность – дарить людям хорошее

настроение. Удачи тебе! И не обращай внимания на мои реплики в твой адрес я человек

настроения.

18. Называл меня задницей.

Речь идёт от имени одного одноклассника Ича.

Называл меня задницей, когда я был задницей. Говорил, что делаш, когда я был успешен.

В старших классах, у меня были проблемы с одноклассниками. Я не мог найти себе надёжного друга.

У меня был сосед, с которым мы знали друг друга с третьего класса, мы с ним были одногодки и учились в

одном классе. Наши матери дружили и мы вроде как тоже были друзьями. Но вот то что говорят «не разлей

вода»- это не про нас. Я дружил с другими ребятами, которые вообще в моей школе не учились уже, ушли в

другую, а он, особенно последние два школьных года, просто избегал меня.

Пацаны начали надо мной подшучивать, насмехаться и по возможности никуда меня

не звали на всякие тусовки. За спиной говорили, что я тупой, неуклюжий и тому

подобное. Ну кому понравится, когда про тебя говорят такое те, кого ты считал друзьями?

Я из кожи вон лез, чтобы исправить положение, но они смеялись ещё больше. Тогда я

решил взять кого-нибудь в себе друзья навалом. Я просто нагло напрашивался, набивался

- как это называется, в друзья. Но и тогда меня только лишь терпели, а за спиной всё

продолжалось по-прежнему.

Ич явно отделялся от общей тусовки и поэтому сдружиться с ним мне казалось

проще. Я взял у него телефон, звонил ему по всякому поводу и без повода, заходил, сидел

у него на этаже по долгу, разговаривал с ним на банальные темы. Точнее сказать, конечно,

это он со мной разговаривал, так как я терялся, да и вообще я, мягко говоря, не самый

большой любитель поболтать. Он разговаривал со мной, потому что считал не приличным

отшивать человека, который стремится стать твоим другом, пусть даже с такой

неприличной настойчивостью. Я звал его гулять регулярно, хотя и знал, что у него есть и

другие друзья. Сейчас то я понимаю, что вёл себя как эгоистичный ребёнок и оттого меня

только ещё больше удивляет его тогдашнее поведение.

Он уделял мне массу времени. Выслушивал мои проблемы и прочую тупость. Я

вываливал на него огромный поток никчёмной информации. Я говорил ему всё, что знал,

только для того, чтобы хоть что-то говорить. Мне стыдно было молчать. Я напрашивался

гулять с ним и не мог позволить тишине вытеснять наше общение.

Ич говорил мне почему надо мной смеются остальные ребята. Позже, уже после того

как мы закончили школу, Ич всегда говорил мне, как поступить в той или иной

жизненной ситуации. Я выслушивал и делал всё не так. У меня не хватало воли и

храбрости делать так как он сказал. Например в отношениях с девчонками, в этом юном

возрасте я наломал кучу дров. Сначала я приходил к нему и рассказывал всю диспозицию

на тот момент - он рекомендовал мне поступить так то и так то. Потом я делал всё по-

другому и шёл к нему плакаться. Ич ругал меня последними словами, он всегда был со

мною прямолинеен и жёсток, но потом снова придумывал для меня модели поведения для

исправления сложившейся ситуации. Он помогал мне бесконечно, а я не пользовался его

подсказками. Для меня, его слова существовали в неком параллельном мире, где был я

такой успешный и крутой, как на его словах.

20. Ич. Его узнают.

Два раза я ездил на автобусе до Рязани с ***. Он частенько, когда меня видит,

припоминает и приговаривает: «Немецкая овчарка должна т**хать русский солдат?»

Узнают – приятно.

22. Ич. Его прозрение.

Общение, метро, чтение, домашнее доползание до кровати, - всё это словно кино

какое-то, или картина, а не жизнь. Ничего не запоминается и не трогает душу. Нет

душевности. И тут, пока мы с отцом неслись по этому снегу вдоль детского сада, какая-то

крошка попала мне под пятку и я остановился, присел её вынимать. Я узрел реальность

этого снега, этих следов от чьих-то ботинок, - реальность мира, что это не кино, и ты

можешь в любой момент остановиться и пощупать любой фрагмент картинки. Надо

только найти время.

23. Ич. Его обрывки воспоминаний.

Слушаю Тату, читаю Пелевина. На кровати плюшевый мишка, которого она бросила

в меня вчера за то, что я высмеивал её оргию с подругой, которую они устроили на этой

кровати вчера. Я себе сейчас делал лимонад и поэтому мои руки пахнут кислотой.

Не знаю. Не знаю не знаю я. Я не знаю. Я теряю.

Я теряюсь. Я не понимаю, не улавливаю. Не хочу терять. А было и под эту музыку

«Только не с ними!!» Нас не догонят.

*** разводит руки над головой, пританцовывая. Небо уронит ночь на ладони. Нас не

догонят.

Я бесконечно одинок в этом перенаселённом мире, как любой из шести миллиардов

человек. Мы только кажемся похожими. Мы одни во вселенной.

Блин, да мы одни даже на Земле!!!

Болит зуб мудрости. Один уже вылез - а это второй.

Звёзды руками!

Он умер – либо умер я, но кто-то из нас умер. Он говорит, что я…

24. Ич. Его рыдания.

Я чувствую, что что-то изменяется во мне и в то же время всё по-прежнему. Я

чувствую, что я тот же, что и был. Это странно, двусмысленно. Мне отчего-то нелегко.

Я умираю, но во мне горит какая-то любовь, надежда, потенциал к жизни.

Мне нужно общение, мне нужны люди, поддержка, сочувствие, любовь.

Что-то внутри мне подсказывает, что сочувствие ещё куда ни шло, но понимания

мне не обрести никогда.

Я умираю. Убей себя!

Я не стану живым, как раньше. «Я боюсь разучиться любить навсегда, потерять своё

сердце, как теряют ключи…»

Я боюсь умереть только, если это навсегда.

Мои глаза сухи, лицо невозмутимо.

Но я плачу, я рыдаю, мне необходима помощь.

Я справлюсь сам.

25. Достижение цивилизации.

Возможность с*ать с комфортом, в туалете, наедине с самим собой, на мягкой

крышке толчка, в удобном положении, почитывая газетёнку, подтирать ж**у мягкой

бумагой, - великое достижение цивилизации.

26. Ич. Его путешествия.

Мы знаем, что такое отходняк. И, кстати, мир очень реален и отходняк- это вовсе не

синоним скуки.

Это просто попытка использовать те возможности реальности, которые

предпочитают не использовать исходя из скучного принципа повторения обыденности.

Попытка рассмотрения реальности. Подробного пересмотра рамок дозволенного и

опасного. Опасности порой преувеличены, а человеческие возможности занижены.

Рюкзак за спиной обвислый, куртка мешковатая, с молнией, непромакающая,

кроссовки, что покрепче на ноженьки, джинсы. Замусоленные? Пускай! Зато прочные, сто

лет ношенные, как влитые сидят. На голове? Да, можно кепочку, можно и без неё. И под

дождём… А волосы на что? Намокнут? Да и ладно! Так даже интересней. Куда податься

не знаю. Кушать охота, соскребаю мелочь со стола, пару десяток в вазе – это на завтраки.

Пойдёт! Книжку в рюкзак, а там уже стаканчики пластиковые на дне – значит, пить будет.

Выхожу. Прошвырнулся по магазинам. Жвачку всякую в яркой упаковке покупать –

денег не напасёшься, да и сытно не особенно. Значит банан – самый дешёвый фрукт у нас.

Нормально.

На лавке затесался. Плюхнулся. Среди папаш-мамаш с колясками. Повадились

время спрашивать – книжечку не дадут почитать.

Пойду к Кириллу схожу, может и хавчика перепадёт. Не-а. Едет в Москву, на рынок

с мамой. Пойду ещё к одному.

Квартира свободная???!!! Может у тебя ещё и водка есть? Вау! Да, как будто знал.

Вот такой я засранец. Чаю поставь, у меня в рюкзаке торт имеется.

Но родители скоро появятся. Тащит мою задницу в подъезд какой-то, к мальчикам

своим. Ну, ничего, распили чекушечку. Я уже рюкзаком всю побелку со стен соскрёб.

Надо ещё мутить, а мальчики жмутся, да переглядываются, а с башки моей течёт. На

улице дождь. Мне спокойнее всех – у меня денег нет.

Ба! Ещё один мальчик их подошёл. Зашибись! Намутили! Ну, побежали. По лужам!

Дождь по ***. Мчимся. Сухари ещё? Необязательно! Да, ладно, хозяин – барин. Запивку

не бери – у меня в рюкзаке чай есть. Угощу.

Выпили ещё, слава тебе господи.

Про девок своих рассказывают. Пижоны, однако. Хер с ними. Притащи сосиску – ты

здесь рядом живёшь. Прошу, чё ж делать. Да мне не в падлу. Они-то все стоят, да на

корточках, а я их пугаю, кажется, тем, что на попе в этом ссаном подъезде.

А когда вошли, он крикнул: «наконец-то чистый подъезд!!!» Ага, застёгивая

ширинку. Под ними на лестнице лично уже всё зассато очень подробно. Говорят, траву

курили. Фиг с ними я уже с водки обдолбанный.

Я куда-то ушёл. На утро говорят - искали.

А, видимо, гулять пошёл. По пути меня узнали ребята какие-то, пивом угостили.

Приехали с Манежной, девчонок привезли. К полуночи протрезвею – поболтаю с ними, а

пока улыбаться, улыбаться. В автобус я тут попытался сесть, так там ребята какие-то

бутылки бьют, да порезать норовят. На хрен мне это дерьмо надо?

Я ещё навестить хочу пацанчика. А то не звонит давно. А туда… Туда куда-нибудь я

вернусь. Когда трезветь начну. Я долго не трезвею…

Сидят музыку слушают. Не, я не курю. Головой в такт качаю. Из института

выгнали?!?! И теперь? В армию. Ну, ясен пень. Непонятно только, чего тянул? После

школы надо было. Ну и сука ты после этого. Самый он пи***тый был из наших с ним

знакомых, да вот распи**яй беззаветный. Ну, адиос, мучачос.

Поплыл к клюшке Кирилла. Просила давно. Якобы соскучилась, а сама, небось,

хочет, чтобы я его подготовил к тому, что она к другому соскочит. И с другими моими

пацанами было так же, но они на неё всё равно залипают. Знают и залипают.

А можно я здесь у вас пройду? Не, я не курю, и сигарет у меня нет ни одной. Зато

мне пройти надо. А чё сразу «Чё пялишься?» Я и ваще туда шёл, я не пялился ни на кого

из вас. Малолетки сраные. Чуть чмом прикинулся, так они бычить резон теряют.

Отморозки одни повсюду. Норовят мой рюкзачок вскрыть, копеечку хотят все,

халявщики.

Ладно, подруга, выкладывай, как твои девчачьи дела? Не родила? Красава! Терпи.

Не, я щас на счёт амурных дел не соображаю. Грязный? Отряхни. Ну, значит краска,

значит скипидаром. А у тебя есть?

Пойдём поднимемся.

Там знакомые её товарищи сидят, струны рвут. Уже недобрые взгляды бросают. Но

наливают. Пью. Да и пошли бы вы! Подонки. И на соскок. Чё значит «грязный, как бич»?

На себя посмотри. Да, я это, в пятом зависал, обтирал стены. «Чё прижимали?»

спрашивают, скалятся. Чё, тебе, сука, смешно? «Да, нет, я прижимал». Улыбаюсь.

Наезжает: «Чё, тебе? Смешно?» Мне пора – я пошёл. Остаться просят. Ага! Х** вам!

На всякий случай я им в подъезде нассу и пару бутылок разобью. О! Плафон

стеклянный? Замечательно.

Пришёл к тем, которые с Манежки. Атас. Выпиваю. Все уже, б**, по парам. Мне

одна дорога – койку на одного забить пока не поздно. Весёлые ребята – на полу три

пустых чинзано. Дорогих девушек подцепили. Я в душ и спать. О! Соседка пришла. Моя

большая… Ну, не подруга она мне – не тусовались мы с ней, не знакомая она, в общем мы

друг другу симпатизируем сильно, а видимся очень редко и мало. И совершенно ничего

друг о друге не знаем.

А теперь возможность пообщаться сильная. Я телег умных не заряжаю, уж больно

она мне любезна. Да, ты говори, говори, хоть газету пересказывай, только вот смотри вот

так, да улыбайся вот так запросто.

Кофейку? Ну, конечно! Вот у них тут и коньячок папин, наверное, стоит в

холодильничке. Лимончик. У меня в сумке обрывки торта.

Звонит этот, с которым сначала водку пили, в пятом – нашли меня, торчки поганые,

в неподходящий момент – стрелка уже за экватор перевалила. Удолбанные там все –

слышу - смеются, ржут – хоккей с шайбой смотрят. И он ваще еле языком воротит.

Открытым текстом: «Иди на х**!». И возвращаюсь.

Ням-ням. Буль-буль. Очень хорошо. «А пошли ко мне?»

Я в шоке. А чё, можно? Чё родоков нет? Спят типа уже. Сказала, меня у себя в

комнате положит, а утром предки сваливают, даже не заглянут. Й-а-аху-у! Отсылаю

постель стелить. Сам в душ. Средство предохранения даже спрашивать не пришлось, там

только начатая упаковка лежала на стиральной машинке.

Всё. Собрался. Может ещё и рюкзак с курткой постирает? ну, раз уж такое счастье.

Ладно. Тушу свет, а то все спят, проверяю у себя ключи, документы. Закрываю двери.

Спасибо этому гостеприимному дому, а я пошёл в другой гостеприимный дом.

Дверь глухо захлопывается. Я снова вдоль пыльной стены иду на свидание к даме.

27. Она разыгрывала его.

Она разыгрывала, будто бы любит его. Ну, знаете, как это бывает. Вроде бы он не

плохой парень и подходит ей и подругам он нравится…

А потом, когда его убили, она всё ещё разыгрывала, что его любит, и что ей

невероятно жаль. А на самом деле ей было очень и очень обидно, что она вот так вот

разыгрывала, что не любила его по-настоящему, что обманывала его. И что если бы она

его любила, то и ей сейчас было бы и лучше и хуже. Она хотя бы была бы в ладу типа со

своей совестью. А так она теперь даже никому никогда и сказать не сможет, что его на

самом деле не любила. Теперь уже поздно…

28. Ич. Его обоняние.

Я чувствую запах лета:

Запах духоты, скуки и одиночества,

Маеты, немоты и сумасшествия.

Я вдыхаю этот воздух, наполненный пылью и скрипом качелей за окном.

Я дышу отваром летних платец

Летних кафешек, летних ветров и пьяниц.

Стук мяча и галдёж детей

От этого я тупею.

Человек сходит с ума за два дня одиночества. (51)

29. Ич. Его эволюция.

По сути эволюция со всеми своими прибамбасами, производящими новые

прибамбасы, со своими травками-муравками, букашками и птичками – это борьба какого-

то вещества за то, чтобы не исчезнуть, чтобы быть, казаться вечным. Чтобы стать таким,

как и то, что не позволяет это сделать.

30. Иногда.

Иногда он целый день ходил довольно молчаливый. Человеку который плохо его

знает могло показаться, что это ему не свойственно, но мы знали.... Знали, что вечером

когда вес намаявшись дневными заботами и порой обременительным общением улягутся

спать каждый на свою койку, он включит лампу и начнёт рассказывать. Иногда это были

его размышления о мраморном рисунке на срезе свёклы, а иногда повествование о парне,

который долго бродил по лесу, ну типа смесь маугли со следопытом каким-нибудь, а

потом этот парень набрёл на потерянный город , а потом его нелёгкая забросила в

Австралию, а потом ещё куда-то и ещё. Сначала мы просто терпели эти рассказы на ночь,

но потом когда кто-то в тайне от него изложил теорию, что в вечерних рассказах есть

намёки на наше поведение в течение дня, мы стали более бережно и с большим почтением

относиться к этому его творчеству.

31. Иногда.

Иногда случалось нечто подобное:

В метро он долго читал какую-нибудь книгу, не обращая никакого внимания на

меня. Я уже начинал скучать и обижаться за то, что он предпочёл общению со мной,

книгу. И вдруг он поднимал голову и спрашивал что-нибудь вроде: «А ты чё получается, в

первый класс пошёл, когда тебе было только ещё шесть? ».

Такими вопросами он всегда будоражил наше сознание. Мы долго после таких

случаев задавались вопросом, что же у него там в голове???

32. Однажды.

Он пришёл на наше перманентно тусовочное место в белой футболке залитой

кровью. От сердца расходилось бардово-алое пятно. Ну, мы не то чтоб перепугались, но в

штаны на всякий случай наделали. Поняв по его настроению, что всё в порядке мы

пришли в недоумение. Он жил далеко от этого места, а значит шёл он сюда по улице вот в

таком виде. Ещё оказалось- это он признался вскоре, что вовсе не кровь, а акварельные

краски. Недоумение общее от этого только выросло. Мы такими вещами не занимались-

для нас тогда- это всего лишь безумие. Идти по улице в такой экстравагантной майке в

таком молодом возрасте (15-16 лет)- это безусловно некий вызов обществу. На его словах

это был всего лишь требование к обществу, и в первую очередь к нам, освободить самих

себя!

Он говорил мне позже, что мысль с кровью на футболке он почерпнул из одного

видеоклипа. В этот момент на его лице была «японимаюкакэтоглупо» улыбка. Он стал

похож на ребёнка.

Наивно? Супер!

33. Ич. Замкнутые круги.

Надо

Надо что-то делать. При этом бездействие наравне с самоубийством и не

существованием, а также с любым существованием является действием. Действием

является и его отсутствие. По сути дела нужно только понимать это. Понимать

безразличность. В том числе и безразличность, понимаешь ты что-то или нет. В общем и

целом, ничего не имеет значения, кроме естественно спасения. Нужно опасаться всего и

ничего никогда не бояться подвергать сомнению всё абсолютно и не сомневаться

смотреть уверенно так чтобы все понимали, что ты свой, то есть что ты боишься и

сомневаешься ничуть не меньше, чем они, что ты гораздо упорней и бесстрашнее, чем

любой из них. Бойся бога, бойся его как боишься зла. Зла того, которое ты боишься

впустить в себя, но уже одной этой мыслью впустил в душу себе. Как того зла, с которым

ты играешь, с которым ты считаешь нужным играть и кувыркаешься с этим самым

опасным словно котёночек. Делая вид, что ты всё понимаешь, что больше, чем всё это

пресловутое зло. ЧТО ТЫ САМ СПОСОБЕН ПОГЛОТИТЬ ЕГО! Делаешь и делай всё это

потому что символ этого мира кольцо. Других миров не существует, хотя их чёртова

бесконечность и они повсюду. Всё было буде и есть везде всегда, в каждую секунду везде

есть всё. Почему так получилось, потому что ты решил, что ты достаточно силён, чтобы

это всё было. Потому что просто-напросто этого всего, а точнее всего ничего никогда не

было, нет и не будет, ничего нигде никогда ни в какой момент этого сраного времени

ничего нет и ничего тоже нет и того что думает об этом нет. Чёртова прорва засасывает в

себя ничто. А ничто происходит и происходит. Ты не можешь сказать что мои слова не

правильны, потому что они абсолютно не правильны и к тому же их нет. Всё что здесь

написано совершенно не имеет никакого отношения к тому что есть на самом деле,

поэтому от тебя требуется только быть/не быть здесь это не имеет значения. То что от

тебя требуется очень просто. Это может каждый, но никто не делает правильно, ведь

правил нет, точнее их бесконечность. Символ этого мира круг. Кольцо. Ноль. Ничто.

34. Ич. Монстры в его голове.

апатия-прогрессив!

искусственное введение личности собственной в состояние апатии, подавленности.

Эксперимент такой. Над силой духа. А? Каково?

Полу-транс. Всё вокруг такое не реальное, такое грязное мерзкое, всё меня обижает

унижает угнетает третирует. И в то же время механизмы защиты личности отключены

туда же. Что создаёт возможность эксперимента над искусственно полученным

маленьким миром забитого человека, погрязшего в алкогольных глюках и страхе перед

монстрами в своей голове...

35. Машина времени.

Знаете что такое МАШИНА ВРЕМЕНИ???

Эта зе мед мэшин оф гад (The mad machine of God), которая не позволяет повторить

какой-то момент, которая в каждую последующую секунду сдвигает стрелки наших часов,

та машина, которая старит нас, которая ослабляет нашу память, которая никогда не

остановится и не повернётся в спять потому что у неё внутри вечный двигатель – это

идеальная машина. (49)

36. Дом мертвецов.

Никакой поддержки, никакой заинтересованности. Только

Насмешки и бесконечные обиды и отмщения. Злорадство и гордыня. Гордыня!!!

Страхи и мелочность. И в результате взаимоизнурения вселенская усталость…

Смерть. Дом зомби. Дом мертвецов.

37. Удивление.

Из приватного разговора с другом семьи Ича.

А он делаш!

То помалкивает помалкивает, делает вид, что не при делах и не в курсе всех дел и

ваще его не интересуют мои мизерные переживания, любови и проч. Но вдруг через семь

лет выясняется, что он знает и до сих пор помнит (!) фамилию В*ской и прекрасно знает,

что я её любил… Делаш. Нечего сказать.

38. Ич. Его любовь ко всему сущему.

Мне кажется я понял.

Надо просто любить. Любить людей. И всё. Да? Нет? Да! Просто любить просто

говорить с ними. Обо всём. Да абсолютно обо всём. И не даром поётся в песне: «Всего

лишь». Просто быть всего лишь быть. И жизнь из жизнь ничего особенного. Просто

счастливая, бесконечно счастливая жизнь. И мы победим своей жизнью любое зло! Мы в

итоге окажемся сильнее. Потому что если мы не зло, то уже добро. Наше дело правое -

победа будет за нами. Я всего лишь хотел сказать, что мы живём. Так или иначе, мы

делаем доброе дело тем, что живём!!! Я смогу! Не обращать внимания - есть жизнь.

Хочешь. Быть счастливым - будь им. Просто Любовь, такая сильная. Да. Просто

бесконечная вселенная настоящей любви и настоящей красоты. Не эстетической красоты,

когда ты всё вполне понимаешь и осознаёшь свои грёбаные мотивы, а по настоящему

любить. Без оглядки и потеряв голову. Без излишней паранойи на счёт того, что кругом

может быть дьявол. Просто любить. И полюбив, пускай даже и дьявола, мы вдруг просто

сделаем его своим новым Богом, а ему уже просто придётся стать нашим Добрым

стариком с бородой.

Безграничная бесконечная любовь, могут вдруг победить всё! Мы просто станем

счастливыми. Наука?

Наука не даёт нам счастья. Она просто облегчает страдания, которые нам приносит

рабство Дьявола. И это его изобретение, словно реклама, словно мебель ИКЕА, когда в

идиотском мире идиотской депрессии люди чувствуют себя чуточку свободней от того,

что лежат на грёбаном диване и держат в руке грёбаный стакан от ИКЕИ. Не нужно

паранойи. Представляете? Для того чтобы быть счастливым и вечно жить в Раю не нужно

даже пройти вот этот сраный путь, который проходил я до вот этих вот строк. Нужно

просто быть счастливым. Всего лишь. Это так просто? С еле заметной темой вопроса поёт

Бутусов. Он утверждает. Да да да. Он утверждает. Он прав. Всего лишь быть. Вижу ли я

любовь????

Именно. Я полон этой любви. Это Печать Бога. Печать провидения. Нет, я не

особенный мне просто-напросто повезло. Не больше не меньше. Повезло. Всего лишь.

Просто это мой путь и других просто нет.

И не сходите с ума по мне. Я не лишён любви. Не бойтесь и не заботьтесь обо мне. Я

немного тщеславен, поэтому, если Вам не трудно, не забывайте меня. Это так просто.

Будьте. Просто я вижу любовь. Просто я вижу любовь.

Прости Господи.

Возьми этот хлеб, если ты видишь у нас на руках и оставь нас господи , если не

можешь сделать так чтобы мы видели тебя, Ты видишь, Господи? Мы уходим на дно.

Оставь нас, господи тонуть в наших грехах.

39. Ич. Его воспоминания.

Воспоминания заполняют мою голову, они бьют через край

Эти твари уходят из моей жизни, выплёскиваясь из моей головы. Она слишком мала.

И всё бы ничего, но они уходят навсегда. Они не просто не вернуться – их просто не будет

больше нигде. Они погибнут без меня. Вероятно, что некоторые из них всё же останутся

живы в чужих головах, если они покажутся новому хозяину милыми или важными, но им

уже нигде не будет так надёжно, как у меня.

Просто в определённый момент я начал понимать, что помню слишком многое. Нет

«слишком» здесь слово неподходящее… Я помню больше, чем могу. Это не то, чтобы

мешает, но моей ограниченной системе хранения данных с такими объёмами не

справиться.

Без из ход ность.

40. Была любовь.

Сначала была любовь. Простая такая, вероятно, банальная, но вот именно то и дело,

что любовь.

Потом… Потом была война. Служба в ВДВ и все дела. Он привык хоронить.

Он вернулся контуженым. Ну не реально, а так… Пришибленным на голову.

Впрочем как все.

Потом взрыв на Тушино. Это не простой такой вот взрыв – это взрыв, где погибли

жители нашего района. Он единственный, кто смог бы найти её через два часа после

взрыва. И он это сделал. Радио было включено случайно. Когда он вдруг услышал про это

у него всё упало внутри. Он бросился туда…

Когда он увидел трупы разбросанные по земле на расстоянии в пятнадцать метров,

ему показалось знакомым тело одной из девушек. Впоследствии оказалось, что N закрыла

своим телом остальных. Она закрывала NN.

Он пытался было прорваться через оцепление, но омон преградил ему дорогу.

-Суки поганые! Скоты! Менты! Где же вы раньше были? Куда же вы, суки,

смотрели?

Ему позвонили друзья, которые остались слушать последние известия. Она была в

первой городской больнице. Ему сказали, что девушка с теракта на третьем этаже. Он

метнулся по лестнице, хотя был лифт. Она стояла на лестнице и курила.

Он бросился ей в ноги. Волосы её обгорели, ноги тоже были опалены.

Теперь он приходит на могилы девчонок, которые погибли тогда и просит, чтобы

они встали, а он умер. Он называет себя тварью. Он считает, что никто и не знает, какой

он на самом деле плохой…

Он стоит перед нами сейчас, курит. Он пьёт уже вторую неделю и никто из его

родных и не знает, где он. Просто ещё после этого всего произошло ещё что-то. Он попал

в аварию и ещё они поругались. Он так говорил, что из-за него. Он берёт вину на себя.

Он знает, что такое второе августа и девятое ноября. Он стоит курит. Он говорил

что-то на счёт того, что лучше быть не крутым чуваком, умеющим подраться, лучше быть

не чуваком, которого все знают, авторитетом. Он говорил что-то, что лучше быть

пидорасом, который лижет жопы… всем. Он не договорил.

41. Утро той ночи.

За окном рассеивается туман. Это осень. Сегодня предпоследнее воскресение лета,

впрочем, последнее воскресение лета будет ещё и его последним днём.

В утреннем тумане, в городе я услышал уже прощальный крик вороны. Знаете они

любят кричать так в вершинах сосен по утрам, нарушая стоячую тишину рассвета.

Где-то ещё лают собаки. Из тумана выползает проржавленный детский сад. Весь

август шли дожди, с небосвода не сходили громады облаков. Грядёт осень, новая смена

времени года. В наших краях эта смена чувствуется особенно остро. Листья очень скоро

закружатся, уступая свои места новым, которые придут весной. Просто настал листопад.

Трагедии в этом скажете вы? Для природы в целом, наверное, нет. А для каждого листа в

отдельности?

Не надо грустить. Всего через год мы встретимся вновь… Почему мы так глупо

живём. Я жду лета для чего-то. Я строю планы, но вот оно уже махает мне рукой, а я

только думаю о том, что мне надо сделать следующим летом. Кто-то пытается остановить

мгновение, а кто-то гонит его прочь…

Выплывает из дымки лес. Остывший и бурый. Он уже не так весел и молод и

зелен… Он, как и все, смиренно ждёт осени.

42. Ич. Его одеяния.

Я заправляю рубашку в брюки, я не люблю, когда поддувает. Мне больше нравится

абсолютная закрытость, длинные рукава и всё такое прочее. Мне нравятся галстуки, но

чувствую я себя в этом ошейнике не совсем хорошо. У меня клаустрофобия и, наверное

поэтому, я иногда чувствую удушье и непреодолимое желание сорвать галстук с моей

налившейся кровью шеи. Я вообще люблю плотную одежду. Мне бы, наверное, хорошо

подошла бы военная форма, но меня не взяли в армию – я не прошёл по здоровью, хотя

чувствую себя абсолютно полноценным мужчиной.

43. На самом деле.

Но на самом деле…

Ты думаешь, что мир снова стал доступен и полон возможностей. Ты чувствуешь,

что всё тебе по силам. Ты можешь даже стать суперменом – это не так уж и невероятно…

Ты всю ночь можешь грезить о ней, а на утро проснёшься словно заново рождённый. И

всё в твоих руках просто горит.

Но на самом деле ты просто торчишь.

44. Из интервью напечатанного в газете N.

Да, у Ича были проблемы. Проблемы личного характера, точнее сказать

личностного. Он периодически жаловался нам на страхи и лень, не подумайте, что мы

смеялись над ним, но точнее сказать тогда мы его не понимали. Осознать серьёзность его

внутренних проблем нам до сих пор бывает не легко. Вскоре он правда перестал нам

жаловаться на собственную беспомощность и именно тогда от его поступков, от его

речей, от его отзывах о нас и о самом себе начало попахивать ложью и каким-то низким

базарным лицемерием. Вы помните, что в интервью он не жалел ни себя, ни нас. И всё же

мы старались не комментировать сложившуюся ситуацию. Между собой мы понимали,

что у него некое психическое расстройство. Кстати вы должны понимать также, что оно

возникло не в тот момент, а, наверное, с его рождения. Безумство гения, так сказать. В

нашей среде Ич был непререкаемым авторитетом в плане творчества, причём как

публичного и популярного, так и научного, поэтому мы единогласно отнесли новую его

болезнь к области «ну, ему там на верху виднее» и оптимистично надеялись на его

скорейшее выздоровление...

45. Ич. Его сокрушённое негодование.

Я возвращаюсь . Или не возвращаюсь? Я просто ничего не понимаю сейчас и,

наверное, не хочу понимать.

Мы вступаем в эпоху свободной любви для всех, но не об этом я сейчас думаю. Мне

кажется, мне придётся заново выстраивать всю политику внешнюю в внутреннюю.

Люди, которых я заставляю анализировать меня не способны к этому. У них

откровенно не получается, но я рад каждому их жалкому потугу. Действительно каждое

дерьмо считает, что сможет попасть в точку только если обасрёт мою персону. Мне по

барабану. Мне обидно за них, за нас всех. Обидно только за то, что ни им, ни мне не жить

в мире, где люди понимают друг друга.

Им стыдно петь, стыдно танцевать. Они умеют только сатирить на песню и танец.

Много ума не надо. Позорно в наше время стало смотреть развивающие телепередачи,

позорно быть добрым или ласковым. Я и сам грешу тем, что высмеиваю это всё. Но меня

бесит, мне так жалко этих людей, когда они смотрят непонимающе, когда я добр к кому-

то, когда у меня хорошее настроение и я пою посреди улицы, когда я танцую в коридорах

НИИ, когда с утра после всеобщей попойки я включаю канал культура и смотрю,

внимательно слушая и споря с участниками «культурной революции». Такая глупая-

приглупая растерянность и непрошибыемость на их лицах. У них просто не заложено в

психике модели поведения для таких случаев и они включают механизм сатиры и смеха.

Мне жаль. Мне жаль, что они понимают меня, когда я переключая каналы, называю

показавшихся на секунду всего лишь мужчин пидерами, а женщин шлюхами. Жаль, что

они понимают меня когда я матерюсь громко и отвязно. И у них хватает ещё наглости

осуждать меня, когда я предлагаю подойти к одноногому попрошайке и спросить у него

«Это не вы ногу потеряли?». Пижоны.

Что ж приходится говорить с ними на их языке.

И в который уже раз я начиная говорить о себе и о них. Но я не хочу быть один. Все

с кем я иду в одном строе меня не устраивают до конца. Я не вижу людей способных меня

поддержать. Мне жалко и вместе с тем я смирился. Я смогу и один. Я сумею родить и

воспитать того, кто мне нужен, кто станет мною, кто станет лучше меня. (50)

46. Солнце – Облака.

Не напрягайся, не думай об этом.

Это солнце-облака.

Наркотик. Серьёзный и от которого наступает солнцеоблака. Перепады. Когда это

было со мной в прошлый раз? В каникулы. Лето!

Не напрягайся.

Жизнь полна лошадями. Всё бесконечно просто. Кругом тебя может оказаться мир и

любовь, а может оказаться пустота.

У меня икра в бёдрах. Меня это уже не пугает. Человечество умрёт от эпидемии

«икорки», выживут сильнейшие. Я видел сон, - я не умру от икорки. И это пройдёт тоже.

Жизнь полна лошадьми и культовыми снами. Я – это Ленин, я Ленин, который

вешается публично. Культовая фигура культуры.

Солнце, облака, мороз. Стальные стержни воспоминаний и повторений пронизывают

мою жизнь. Снег и воздух, приносимый ветрами из-за горизонта, сурово урчат вокруг

меня. Но этот круг вот уже столько лет не сужается. Снег предательски проваливается под

ногами. Снег стерва – я уж его точно не предавал!

Солнце-облака, ласковый котик, солнце, облака. Жизнь полна ритуальных схем,

предвосхищений и чаяний недосверхчеловека. И полна языковых особенностей. Она

полна тоски и бесконечных встреч – натыканий на самого себя. Солнце-Облака!

Минус пятнадцать, лыжи и катание на шее ****ова.

Гонки на вертолётах, с последующим затоплением, паранойя рыжести. И ещё этот

рыжий милиционер, который штрафует меня за то, что у меня изо рта валит пар. Теория

неслучайности рыжести, ведь фильм «Банды Нью-Йорка» про рыжих.

Паранойя мегаломания мания преследования мания величия наваждения

Повсюду танцующие толстяки. Сюрреализм и абсурд.

Икорка – болезнь, эпидемия, вирус, наваждение, видение. Видение.

Подозрительность. Кладбище слов.

Взвешивание и переоценка.

Компиляции, наборы, путешествия, систематизация, подавление, комплексы

неполноценностей, ценности и переоценки, подмена, заслонение, перетрубации.

Испортить нельзя.

Последняя мысль всё равно не о нём.

Казанова Блокпост Брат сухари орехи пиво газировка сигареты газировка печенье

отдых ура Солнце - Облака. Солнце - Облака.

Я не хочу затрагивать таких вопросов.

Так скажем серьёзных вопросов. Просто меня слишком часто спрашивают, о

пристрастиях Ича к алкоголю, к наркотикам. Могу только сказать, что больших проблем у

него не было. Ни запоев, ни нарко-недель. Не было. Но и обсуждать его взаимоотношения

с ними я не хочу. Ещё он никогда не курил. Ни разу в жизни, не кичился этим, но,

естественно, удивлял.

47. Говорить бесконечно или умалчивать?

Говорить бесконечно или наоборот стоит умалчивать об этом человеке (его товарищ

по «работе», отказавшийся указать детали знакомства и общения с Ичем и потому,

вероятно, являющийся шарлатаном. Впрочем, он согласился на подобную заметку.).

Да, от хороших людей нечего скрывать. Ха-ха. Я думаю, читающие эту книгу будут

хорошими людьми. Ич всегда был добросовестен в работе и совершенен, как

руководитель. Мне приходилось работать под его начальством. В работе это абсолютно

другой человек. Пропадает его пожизненное придуривание и бесконечные остроты.

Наибольшее, что он может себе позволить это долго и матерно тебя отчитывать. Правда

наедине, а значит, это был перфоманс только для одного зрителя. Он умеет сплотить

порученный ему коллектив. Чуткий воспитатель и строгий начальник. На праздничных

вечерах он часто бывал заводилой, но случаются и случаи, когда Ич был даже немного

деланно спокоен и холоден к общему веселью… Не могу точно сказать, что являлось

причиной такому поведению. Может быть, неуютная компания или какие-то жизненные

неудачи.

Ич был одно время самой засекреченной фигурой, но именно тогда он скрывался

менее всего. И нас призывал к такому же поведению!!! (смеётся) Он уверял, что человек,

выставляющий себя на показ, не может вызывать подозрений. Вообще по совокупности

личных бесед, что называется «по душам» у меня сложилось впечатление, а точнее

ощущение, что Ич всё понимал в каждом конкретном случае, будь это работа или

неуставные отношения, но совершенно не понимал и даже не задумывался(!) над общей

картиной происходящего. Он умел всю ночь проспорить о глобальной геополитике,

разбить всех оппонентов в споре в пух и прах, а на следующий день заявить, что ему

вообще плевать на эти вопросы и будь всё как будет. Мог отругать одного за то, что тот не

вымыл посуду, пообещав, а другого похвалить за украденные в столовой ложки.

Парадоксы, которые он задавал нам своим поведением, так и остались неразгаданными.

Он умел учить нас и научать нас. Ич умел и самовоспитываться. Ич умел

самоконтролироваться и знал что «он может себе позволить, что не изменит его»- это его

слова. Ещё он говорил, что знать не может этого никто. Как Мюллер.

Вот Вы просите высказать моё отношение к нему по этому вопросу, а я ничего Вам и

не скажу, потому психическое состояние наших бывших коллег военная тайна.

Во всех самых откровенных разговорах он был кристально честен и открыт. В этом я

не сомневаюсь. Зная его давно, для меня не составляло труда вывести его на такой

разговор, если я сам был настроен. Бывало, что мы устраивали целые посиделки с

большим количеством участников. Он был всегда честен, но он всегда что-то скрывал. Я

это видел, и замечали это и другие. Ич скрывал. Это всех очень настораживало. Ну, сами

понимаете…

Поэтому за ним велась тройная слежка: первая группа следила за ним в открытую,

как и за каждым из нас, вторая делала вид, что тайно следит за ним. А третья следила и

контролировала его по-настоящему. Мне и ещё одному товарищу приходилось принимать

отчёты… Он всё равно пропадал. Могу ли я сейчас с уверенностью сказать, что он не

двойной агент? Это глупый вопрос, сводящийся к выяснению степени ответственности за

ответ. (смеётся) Ситуация становилась критической и пришлось Ича вызывать на

круглый стол его друзей и соратников. Там он рассказывал о том, как выслеживал

следивших за ним и как входил с ними контакт и как перевербовывал их (от моего

вопроса, что произошло с этими людьми, он отклонился). Мы оказались в тупиковой

ситуации: система слежения расшатана, бразды управления в руках у человека, в котором

все стали сомневаться. Тогда он сказал: «Вы сомневаетесь во мне только потому, что я

обхитрил вас тогда, когда вы стали следить за мной, то есть засомневались во мне в

первый раз! Что же было первой причиной?» Бюрократизма у нас не было и нет, и Ич не

подвергся никаким репрессиям.

Ич заявлял мне, что ему нечего скрывать от людей. Говорил, что и остальным

совершенно нечего скрывать. Что все должны быть максимально открыты друг другу. Тут

пахло фрейдизмом, но я и по сей день уверен, что Ич что-то скрывает. Нет, не подумайте,

здесь нет никакого криминала или так называемого «грязного белья», скорее даже

наоборот, - он может скрывать, что читал слепым деткам в приюте сказки или убирал

мусор в городском парке. Он реален как этот стол передо мной! Как этот воздух (делает

пасы в воздухе перед лицом). Я узнал, что он артист, что он актёр через много лет, - это

многое объяснило для меня.

Я не единственный, кто задаётся этим вопросом: «Ич всю жизнь играл?» Он нас

обманывал? Или наоборот? Это вопрос обо всех актёрах сразу. И я снова не отвечу.

Он говорил всегда правду, только правду и ничего кроме правды, но он всегда что-

то скрывал.

P.S. Не знаю почему, но мне очень хочется добавить к этому, что я никогда не

восхищался Ичем. Не знаю почему…Никогда ему не удивлялся… Наверное, чтобы как-то

отличиться от других.

48. Ич. Играет?

Он позволял себе зло в молодости. Заигрывал со злом, говорил о Гаргоне Медузе,

как его символе.

В столовой давали булочки и остались только несколько штук. Учительница сказала:

«Берите, мальчики». Он взял с подноса булку, а в руке ещё полвина первой.

-Ещё не доел, а уже схватил?! - возмутилась я.

-так унесут ведь!

-Фу, как это пошло, низко! - и отвернулась.

-Да крикнул он утверждающе и с какой-то торжествующей радостью в голосе. – Да!

Что значило это «Да»?

Это крик радости за то, что совесть позволяет делать такое. Он говорил, что, если ты

сделал что угодно и тебе не жалко, ты не сомневаешься, ты не боишься последствий для

своей души – это очень здорово.

Как-то он заявил:

- Да, я мерзкий тип и я могу себе это позволить.

- А почему ты считаешь, что ты можешь?

- Я могу себе позволить то, что может позволить мне моя совесть!

Ещё позже он опровергал подобную политику совести, разоблачал и высмеивал, но

однажды я серьёзно спросила его, играет ли он такого положительного, весёлого,

общительного, взрывного? Ич ответил. Это не было правдой и не было неправдой, это

было его ответом (смеётся). Он сказал: «Это настолько игра, что уже и не игра, а жизнь».

Он играл всегда серьёзно, как ребёнок. Тогда я ему поверила, а теперь не верю – он

не играл.

49. Ужасная машина.

Нацепив на глаза повязку для сна, я начал отключаться, но мне бы хотелось

проснуться через час-часок. Я вспоминаю. У меня же есть ужасная машина звонков!

Странное название полностью отражает сущность: это механизм и, следовательно,

машина, она ужасна и она звонит это будильник. (61)

50. Ич. Его мысли о будущем

Ложится мгла. Старые газеты и книги написаны мертвецами. Все эти люди умерли

по-настоящему. Миллионы газет, в которых мертвецы спорят с мертвецами, они же

печатают там рекламные объявления и даже кроссворды.

Песня «Вечерний звон», в строчке про то, что «вдумчиво будет петь, только уже

один…»- в смысле, что потомок. У меня возникает видение: Стоит человек, у него от ноги

каплей-побегом вырастает другой человек, похожий. И как им теперь общаться???

Они смотрят друг на друга и один из них знает, что он умрёт раньше и знает. Что

тот, другой не станет им самим, станет немного иным.

Я тело человека без имени кружащееся в вихре-водовороте времени.

«Я перестаю иметь сердце, отныне оно мне ни к чему…

А если бы мне удалось избавиться от безумной моей головы, тогда я точно доживу

до старости – пусть думают, что меня нет – «УВЫ!»»

51. Ич. Его лето.

Все форточки в квартире открыты. По дому гуляет сквозняк. Этот сквозняк

обжигает. Температура на улице весьма высокая, +29 в тени. Тепло. Солнце стоит очень

высоко, не собирается уходить и светит с утра до вечера ярко-ярко, так, что глаза

невозможно открыть. А глаза нужно открывать, ведь я иду на «Ракитник». Теперь там нет

экстренных дел, просто мы ещё приходим по инерции туда, чтобы что-то рассказывать

друг другу. Теперь ветер колышет мою пальму. Я не поливал её столько дней. Ветер

тревожил её листья и вчера и неделю назад, но я этого не видел. У нас была запарка. Мы

как обычно не успевали всё сдать в срок. Зато теперь я вижу это солнце, эту зелень за

окном, изумрудную траву под ногами. Вижу самое умиротворение. Потому что я не

спешу, у меня нет планов, ничто не тяготит. Я теперь могу позволить себе просидеть в

кино три сеанса подряд и лечь спать с беспорядком в квартире. Могу просидеть весь день

на скамейке на улице, в теньке.

52. Письмо

Ич попросил вставить это письмо к нему в качестве дани уважения к людям

делающим подобное…

Дарова, Ич!!!

Вот сейчас сидел резался (впервые за последние где-то три месяца играл

самозабвенно в какую-нибудь из компьютерных игр) в ВаркравтIII. Вот мне подсунули и я

вроде как заинтересовался. У меня за спиной ласково играет LOVE радио и поэтому пока

загружаются карты (или как это там называется? Локации типа?) я танцую по комнате под

Evansense (знаешь? Саундтрек из сорвиголовы и ещё там в клипе баба в итоге падает с

небоскрёба а чувак пытался её спасти типа и в шоке) и ещё сейчас зазвучала Баста Раймс и

Марайя Керри Baby тра-ла-ла-ла to you. Просто супер!!!!!!!! Я проплясал сейчас всю

песню. Это так романтично!…

Да, ты прав! Задница *** танцует один в своей задр**еной комнатке, как пи**р! Но

этот бесполезный, на первый взгляд, пи**р похоже счастлив и типо того, что доволен

жизнью. Прикинь???? Да задница-ич это так сильно я доволен.

Прикинь, котик, в пятницу у меня в районе был типа концерт вроде как про день

города, ну и я немного попил пива (очень много), припёрся в подъезд и пошёл к соседу.

Там мы попили пива и ещё затеяли что-то с ё**ными компьютерами. Я свой разворотил и

понёс к нему жёсткий хард, чтобы чего-то перекачать…

Потом мы видимо попили пива ыщо и домой я уже не помню как пришёл, помню

только, что сосед мне ещё заносил кофту, которую я забыл.

После этого на утро компьютер не работал (ночью я его собрал). Точнее он работал,

но с тормозами нереальными, так что папку мои документы он открывал минуту. А то и

вовсе не обнаружал диск или сидиром. Или показывал, что у меня оперативки 31

мегабайт…

В общем только сегодня днём я сообразил развинтить бульбу и посмотреть, что там

внутри. Все провода на хер перепутаны, а питание к жёсткому диску вообще на соплях

держится. Я писал кипятком… Но теперь всё в поряде.

А ещё меня в субботу целый день колбасило! А после занятий меня ребята угостили

пивом и меня разнесло ваще, как с водки! Типа мог и не доехать, но ***ин меня довёз до

типа ***ской, а на моей (конечная) меня разбудили две рыженькие курочки среднего

школьного возраста с невроте*енно пи**атыми попочками!!! Я к ним поприставал мальца

(по пьяни), но они были чересчур неоформившимися и я побоялся сраных котиков в

погонах, которые так наровят пожопать меня за педофилию (я не рассказывал про то как

меня обвиняли в изнасиловании несовершеннолетней, когда я даже не целовался с ней???

О это ох*енно му*ацкая история! Я типа полные штаны гавна наложил.) Вот такие дела.

Сходил тут на Ангелов Чарли и теперь западаю на Дрю Берримор. Сегодня смотрел

Певец на свадьбе, где она играет. На обои к себе повесил эту миленькую протестантскую

принцеску…

Всё пи**ато. По радио Free love!

Напомни ***-**, что она мне должна сраных тридцать рублей, а мне до жопы нужно

бабло!!!!!!!!!!!!!!!!

Пусть занесёт, если может при первой возможности. Я реально обасрусь без бабок.

НЕ мало получилось???

Целую тебя нежно, моя маленькая еврейская принцесса.

***.

Ич не был евреем.

53. Ич. Его героизм.

Я поднимаюсь с колен.

Я поднимаю свой взгляд.

Я вижу облака на земле

И вижу под ними закат.

Я хотел бы героев увидеть,

что заставят меня трепетать,

Но Я вижу облака на земле

И вижу под ними закат.

И похоже придётся смириться

С тем, что я уникальный герой

Столько лет я брожу по туннелям

Но встречаюсь только с собой

Везде моя тень, повсюду мой след

Мои отражения и мой силуэт

Актёры, играющие мою роль

Цитируют меня, но не знают в чём соль

здесь один лишь герой - это я

остальные, похожи на других

напоминают мне снова и снова

о старых, хороших, плохих.

Я поднимаюсь с колен.

Я поднимаю свой взгляд.

Я вижу низкие облака и закатный огонь под ними.

Я хотел бы увидеть героев, которые заставляют трепетать мою душу,

Но похоже мне придётся смириться с тем,

Что единственный герой здесь - это я. Я сам.

Ведь куда не брошу свой взгляд я встречаю только себя:

Везде моя тень, повсюду мой след,

Мои отражения, мой силуэт,

Цитаты меня, мои фотографии

И актёры исполняющие мою роль.

Другие люди- всего лишь напоминание о плохих и хороших.

Только похожие на прочих.

Я поднимаюсь с колен.

Я сам не знаю что мне делать теперь

Кем любоваться

на кого быть похожим

ведь я не могу быть копией самого себя?

мне тяжело быть памятником самому себе

мне тяжело быть маяком для других и ждать корабля

я слишком долго ждал, чтобы всё ещё верить

что этот корабль существует

даже если он и был

он давно уже почил

в бушующей луже грязи, которая омывает меня

я пока ещё жив

я пока ещё свет

и я подымаюсь с колен

только тревога у меня в душе

я знаю, что это в последний раз

54. Ич. Его героизм.

Надо бы мне нажраться в говно, залезть куда-нибудь повыше, на парапет, где-

нибудь на Поклонной горе, например, и орать, что у меня огромный ч//л[e]<<-_H! Да! Вот

так - страна должна знать своих героев!

(В это трудно поверить, но совпадение этой статьи с номером 54 абсолютно

случайно! Не было такой задумки, хотя и замечено это волшебное совпадение было

сразу.)

55. Ич. Те, кого он не любит.

Повсюду я встречаюсь с никчёмными неудачниками, которые по мере продвижения

общения между нами, начинают пытаться убедить меня в том, что они

особенные…Грязные куски дерьма.

56. Ич. Его общение с репортёрами.

Это интервью случайно нашёл ***гаев в интернете и принёс мне на дискетке. Мы

все были очень удивлены.

Да, не лучшее время мы выбрали как оказывается…

-Что-то не так?

Да мне прям плакать хочется: в метро в автобусах столько девушек красивых.

Знаете, по-настоящему красивых… А вот парней не столько много, мне кажется. Хотя кто

знает.

Столько молодости вокруг.

-На приятной ноте начинается наш разговор.

Скорее на милой.

-Хотелось бы задать несколько вопросов о вашем творчестве…

Да я готов ответить на ваши вопросы.

-По рукам так сказать ходит Ваш диск Chelovecheskie Zizny…

Можете и по-русски его называть (смеётся). «Человеческие жизни» или «танцуй со

мной» или «воздушные замки» - это названия разных групп песен на этом диске и в

принципе название этого диска.

-Официального релиза не было и поэтому названия, общего для всех тоже нет. Будет

ли релиз?

Ой, да я не знаю (отмахивается). Соберёмся - сделаем, а може времени и не

найдётся… Я считаю, это не обязательно (уже серьёзно). Прям, так он всем нужен - этот

мой диск. Собирать народ, репортёров… Зачем? Если кому-то хочется послушать - можно

скачать в интеренете, или купить на рынке.

-На рынках продаются только пиратские копии.

У меня не было цели заработать на этом проекте денег, не было мысли

популиризовывать свои творения. Нет задачи, чтобы стать известным как диджей. Мне

достаточно, что меня приглашают играть в клубы, хотя я не играю на вертушках, - я могу

только поставить свою песенку и посидеть послушать со всеми, то есть здесь только моё

присутствие важно. Приятно слышать обсуждение альбома, приятно слышать отрывки из

композиций в рекламе и телевизионных заставках. Авторские права я не регистрировал.

-Почему именно электронная музыка?

Простите, а почему бы и нет? Я занимался и занимаюсь роком, я не уделяю слишком

много времени этому проекту. Да и вообще может больше не выпущу ни одной песни.

-Но людям нравится.

Не знаю, не знаю, из моих близких никому не понравилось.

-?

57. Ич. Его цветы.

«Я не страдаю мегаломанией и не считаю, что всё, что происходит в мире

происходит из-за меня» И. Кормильцев. Я спокоен, кажется.

Я живущий на горе вместе с другими людьми. Мы птицы среди скал. Цветы на

склоне.

Цветы в колодцах городов. Наша весна коротка. Надо спешить расцвести. Мы

тянемся по стенкам колодца, цепляемся листьями. Зачем мы тянемся и куда? К небу?

Сможем ли мы его достичь? Я расту вверх, а не вниз, потому что я так хочу. Я хочу

расцвести и созреть. И это единственное чего я по-настоящему хочу. Мечтаю расти в саду,

где много цветов, а не в тёмном сыром колодце полном злобных плющей. Они

карабкаются и душат друг друга и не верят песням про сад. Тот сад, где тепла и света

хватает на всех. «Ты дразнишь нас? Мы придушим тебя! Если раньше ты не сойдёшь с

ума». Куда растут цветы? Туда же откуда приходит дождь, туда же откуда падает свет,

туда, откуда спускается газ и поит нас всех эфиром. Я тоже цветок и я такой же, как все, я

очень хочу расцвести. Я тоже ползу, я тоже расту, но верю, что там наверху. За чередой

бесконечных дней, пауков и их паутины, грязных камней и липких речей, я верю, нас

ожидает сад.

58. Ич. Его лес.

У меня за спиной глупые шутки - это вырастает лес глупых людей.

Среди них есть боабабы, которые мы называем буком и есть дубы. В этих деревьях

есть дупло и есть пробковая корка. Они непрошибаемы. Ну почему же в этом лесу нет ни

одной берёзы, ведь мы кажется всё ещё в России живём?

59. Ич. Его прогулки по лесу.

Сегодня будничная хмарь.

Сегодня с утра уже смертельно уставшие

Мои друзья

Мой лес

Мой любимый дубовый лес пробрался к счастью сквозь тьму и пасмурные облака

Они и не очень-то старались - всё больше шелестели да плакали

Наша зелёная листва здесь никому не нужна и слава богу

Иначе ходили бы ободранными как липки

А когда я убирался из дремучей чащи к родимым истокам, она явилась, не как луч

солнца ясный и светлый, а словно острая и колкая молния - разрыв серых кулис.

Оторопевший и беспомощный я побрёл к родникам в надежде, что там смогу

разобраться в себе.

60. Ич. Его одежда.

Энергично и многообещяюще. Много обещающе. Все жизни начинаются энергично

и многообещающе. А потом они тухнут и, как новые вещи, только что постиранные,

впервые висят на бельевой верёвке и высыхают и линяют на солнце и становятся мятыми

и сухими и появляются первые намёки на катышки и уже не хочется одевать снова эту

вещь, но ты одеваешь, потому что она вроде как новая, по инерции как бы, но уже без

огня в глазах, ты просто ещё пытаешься вспомнить тот интузиазм, который эта одёжка

вызывала в тебе…

61. Ич. Его одеяния.

Больше всего нам нравится одежда, мы называем её любимой одеждой, когда она

пахнет тобой, когда ты потел в этой одежде уже не раз…

Я просыпаюсь с ужасной гримассой на лице, мои скулы сводит. Всё чего я не хочу в

такой момент –это не просыпаться так рано, не хочу вставать, не хочу ничего… Но я всего

лишь машина по созданию времени. Я и есть машина времени. Я создаю время

посредствам своего бодростования, своего размышления и самосовершенствования.

Запоминая. Запоминая действительность я её создаю. Интересуясь чем-либо я становлюсь

наблюдателем, я создаю сам то, чем интересуюсь.

62. Расплавленный квадрат на пустой голове.

«Нет, я не выдержу взгляд этот из-под бровей,

Глаз правильный квадрат на пустой голове, -

Не отражается в них ни пряник, ни плеть, -

Они открыты просто так, им все равно куда смотреть!»

О. Широков.

От того мужчины и напиваются…

Есть ли у меня голова на плечах? Там может быть зияет дыра? В которую

проваливается действительность. Слепки с действительности? Мраморные бюстики

людей, их фотографии, улыбки, пасы. Иногда в эту дыру неведомая сила тащит целого

человека, но они сопротивляются и им удаются остаться на свободе. Пугающий квадрат,

без цвета и характера. Люди смотрят в него, не задумываясь о последствиях,

вглядываются в пустоту. Им неинтересно, что там по настоящему, просто людям бывает

столь скучно в автобусе…

Иные пытаются говорить с дырой на моих плечах. Они думают, что смогут заставить

вырасти на этом месте голову. Они считают, что голова просто прячется в туловище, как у

черепахи. Они думают, что эта дыра на моих плечах может оказаться им интересной, и

даже (Боже мой, какая наивность!) близкой! Глупые женщины мечтают окунуться в этот

омут, смелые мужчины верят, что там хранится какая-то сила, и стараются держаться

поближе ко мне. Но эта дыра ничего не производит, потому что ничего в себе не таит. Это

такой чёрный ящик просто фиксирующий действительность.

63. Он нас высмеивал.

Это я сказал про него, что он всегда шутит, но говорить по делу.

Потрясающае умение шутить, чувство юмора то есть. На любую тему, причём чем

серьёзнее, тем лучше у него получалось. Он шутил над нами в минуты полной душевной

опусташённости. Он подчёркивал наши недостатки. Я например отличался полнотой, так

он прозвал меня жирным ублюдком…и ему это сходило с рук! Сходило срук, потому что

он можно сказать называл вещи своими именами, потому что он не хотел этими словами

поставить себя выше других, он просто раскрывал нам глаза на реальную картину

происходящего с нами.

Бывает Уч придёт весь такой радостный только оттого, что ему рассказали, где

можно устроиться на хорошую работу, Уч скачет по полу, в восхищении уже мечтает о

том, что он купит на эти бешеные деньги. Ич непременно даст ему попрыгать по комнате

пару минут, но потом обязательно напомнит Учу о том, что он «неудачник», о том, он

застесняется идти устраиваться на эту работу, что не справится с «трудностями» при

трудоустройстве… Уч станет возмущаться и оправдываться, но время всё поставит на

свои места. Ич снова оказывался прав.

Правда он и к себе относился критически. Он высмеивал и себя. Мы… мы пытались

подражать ему и «издеваться» над его неудачами, но всегда оказывалось, что либо он всё

сделал правильно и мы это без сомнений признавали, либо он быстро сознавал, что он

лоханулся, ступил, что он вообще чмо, лох и отстой и пи**рас.

Он мне потом как-то говорил, что более всего подначивает его опускать нас то, что

мы не сознаёмся в своих явных ошибках. «Блин, ну ступил ты? Знаешь ведь сам, что

ступил, но у тебя ведь гордость, у ничтожества такого, сраный механизм защиты

личности! Не признаётся, упирается, от самого себя скрывает, что он опять лоханулся!

Таким дерьмом выглядишь…»

64. Брал меня зашкирку.

Ич однажды буквально взял меня за шкирку и потащил в лес. Это было весной,

когда активно таял снег. Мы сошли на какой-то остановке в деревне. Сразу как мы вошли

в лес, я понял, что моим чистым ботинкам конец. Мы оказались посреди бушующего

океана талых вод и грязи. Мы пробирались по проталинам перекидывая массивные ветки

через ручьи, чтобы идти по сухим веткам. Очень скоро мы поняли, что обратного пути

нет. Ич говорил, что мы идём за берёзовым соком. По грязным просекам, среди грязного

снега мы пробирались хватаясь за мокрые на сквозь стволы деревьев. Я ругал его

последними словами, но обратного пути просто не было. Мы стали прикалываться-

пытались по талому снегу определить как давно здесь были люди. Я настойчиво боролся с

психозом, я боялся заблудиться среди этой дикой реки ожившей вдруг посреди тихого

зимнего леса. Я много смеялся, хотя в душе проклинал все берёзы вместе с их грёбаным

соком.

Солнце уже начинало заходить, темнело всё ещё рано. Мы пробрались чуть дальше,

чем надо было, мы откровенно заплутали, дорожки размыло, но мы не переставали

смеяться. Мы оказались перед огромным оврагом наполненным водой. Ич изловчился

перепрыгнуть его, но мне это казалось невозможным. Он стал кричать на меня, что я

девчонка и не могу зделать такой простой пацанской вещи. Он называл меня принцессой,

но я ничего не мог поделать со своим страхом. Ич долго ворчал и обзывался на меня себе

под нос, но вскоре он своротил какое-то дерево и перекинул его через реку. Я был спасён.

В городе уже везде снег сошёл. Сока мы так и не нашли.

65. Разговоры.

Люди чувствуют особое воодушевление в разговоре, когда беседуют о чём-то

секретном либо доступном узкому кругу людей. В этот момент запоминается всё- позы,

мимика, жесты, освещение, посторонние звуки. Ощущение собственной избранности

заставляет уважать и своего собеседника, сблизиться с ним с чувтсовом взаимной

благодарности за возможность это ощутить.

66. Начав лгать однажды…

Начав лгать однажды, мы обрекаем себя на одиночество. Возможно, мы придумали

себе бога только для того, чтобы почувствовать себя чуть менее одинокими.

Ложь наказуема самым страшным бичом человечества – одиночеством.

Когда ты один знаешь какую-то правду, ты ощущаешь себя одиноким.

Проклятие человечества – одиночество. Это всего лишь за то, что оно изобрело

ложь! Ложь- второе имя Зла. Человек лжёт, чтобы обладать каким-либо уникальным

знанием…. В какой-то мере это просто попытка приблизиться к богу… Помните что-то

про древо познания..? Мы бесконечно одиноки из-за того, что лжём. Детей считают

чистыми только за то, что они не врут!

67. Кто из нас глупый мальчик, бедный мальчик?

В метро мне встретился маленький мальчик.

Точнее, сначала он встретился одной немолодой даме. Зашёл он кажется на

кольцевой и тут же заговорил с ней. Он спросил её о времени. Я сразу обратил внимание.

Парню на вид двенадцать лет, а он так смело вёл себя среди взрослых. Дети нашего

времени редко ведут себя столь раскованно, скорее они чураются всякого общения, они

пугливы и замкнуты, словно Шуша. Я читал книжку. Это была 62.модель…Ну вы

знаете…

А эта странная пара: мальчик и дама разговорились, они обсуждали какие-то

повороты и дворики на семёновской набережной. Она спрашивала его всякие

банальности, типа где ты учишься, да как, да где живёшь. Я стал представлять, будто этот

парень- шпион, стремящийся разоблачить её, или обворовать на худой конец…

Он сказал, что раньше жил на Арбате, рядом со старой церковью, в доме «как это

называется не помню… общяга что ли?». Ха! Он не знает слова коммуналка!

Он рассказывал ей про свои занятия балетом. Он учится уже второй год, но это

считается за третий, потому что он уже в седьмом классе, а пятый класс- это первый в

балетной школе, шестой- это второй, а седьмой-это третий. Поэтому это считается за

третий год. Его родители преподают балет в собственно студии. Его брат заниматься этим

ремеслом почему-то не захотел. Мальчик много отвлекался на то, чтобы пояснить

собеседнице скоро ли ей выходить. Он говорил о внешнем виде станций метро. Женщина

много поддакивала, похоже что она удивлялась разговорчивости подростка.

А он всё пытался быть ей полезным.

Она вышла на Южной. Он сел рядом со мной и стал говорить со мной. Я знал, что

это произойдёт ещё когда он вошёл. Он показал мне свою карточку московского

школьника. Антон Константинович Филимонов. Антоха вызвался идти домой со мной. На

бульваре ДД я зарядил карточку на следующий месяц, а на выходе мы встретили Люду, с

которой мы с утра ездили за ИНН, она позвала меня сходить с ней, но я ответил, что «веду

человека домой», и, следовательно, не могу. В автобусе он говорил, что ездил с сестрой на

стритрейсинг. Однажды он утроил стритрейсинг на велосипеде. Рассказывал как к нему на

защиту в школьной разборке съехались байкеры-друзья его мамы и пол-района пацанов-

друзей его крутой сестры, Наташи Филимоновой. Говорил как страшно ему было кататься

с Нафталином, лидером байкеров, на его трехколесном харлее.

Это меня уже не удивляло, это скорее поясняло прежние вопросы. Объясняло его

развитость, открытость. Неординарная личность, этот балерун. Экзамены ему придётся

сдавать в Уфе.

Пока ехали, я увидел в соседнем автобусе Л***ина, он просил позвонить (знаками).

Я хотел выйти у булочной пекарни и догнать Л***ина, но Л***ин не додумался выйти, он

упилил аж до кур-грилль. Мы с Серёгой пошли по направлению к памятнику Ушакова, а

на остановке, как оказалось позже, стояла ****ян, которая обиделась, что я её не увидел

(?могла бы и окрикнуть?). С пацанчиком мы расстались на бульваре, я ему пожелал удачи,

назвал его по имени.

Удивительно?

Такой должна быть жизнь.

Такими должны быть люди.

Но что если все станут такими? Это тоже не дело.

68. Ич. Его наставления.

Слушайте битлз. Они хорошие музыканты, мелодично всё так и ясно.

Кушайте манную кашу под киселём и не звоните друзьям, а то они вернут вас в мир

в котором уже нет Битлз.

Пейте апельсиново-морковный сок и катайтесь на лыжах до опупения. Можете так

же стричся и бриться. Пускай в твоей комнате не убрано,- я верю в тебя ты уберёшься

потом. Порядок должен быть.

69. Городолов.

Попробуйте посмотреть на город.

Но сначала…

Сначала разозлите себя! Заставьте себя нервничать. Нервничать.

Разбейте что-нибудь. Поругайтесь с близкими вам людьми. Выкиньте ценное.

Сожгите деньги.

Ну, в общем, придумайте что-нибудь. И тогда, среди ночи, направьте свой взор туда,

в эту мглу города со всплывающими огоньками. Смотрите на ночной город. Слушайте его

музыку, чувствуйте его тепло, вдыхайте его запахи. Среди ночи.

70. Я и Я.

Возвращая каждый вечер себя, своё тело в одно и то же место, квартиру, мы стираем

необычность, разнообразность, она нам приедается и вместе с ней вся реальность

начинает казаться обыденной и неинтересеной. Со временем мы привыкаем и к себе и

ленимся разговаривать с собой, изучать себя, - теперь мы проходим мимо себя на кухню в

поисках еды, не разговаривая, даже не глядя друг другу в глаза. Мы становимся не нужны

сами себе,- можно отнести на помойку. Правда, иногда всё ещё вспоминаем молодость, -

время, когда реальность была чем-то новым и волшебном, но главное, интересным.

71. Ич. Его обращение к любимой женщине.

Я сказал то, что хотел сказать.

Я сказал то, что сказал.

Именно это я и хотел сказать.

Я вижу тебя и мне кажется, что, чтобы править миром тебе не хватает только меня.

Я тебе нужен, но меня уже нет. Я ухитрился таки избавиться от ног, рук, живота и сердца,

и ты это знаешь.

А я тебе нужен. А меня уже нет. И ты не жалеешь, и я не хотел. Мы снова всех с

тобой обманули. Как? Тебе не хватает меня в голове, когда я без рук, ног, живота и

сердца, я могу жить в твоей голове.

Я тебе нужен, а меня уже нет.

72. Ич. Планы на будущее.

Я чувствую дуло у своего правого виска. Его там быть не может – я еду в автобусе,

но мне кажется, что оно там есть. Сегодня я сдал прекрасную программу для управления

системами наружного слежения. А ведь я назвал эту программу, которая возможно станет

культовой, её именем. В лесу уже образовался снежный покров, скоро можно будет

выезжать на лыжах. В последний мартовский день этого года мы с ней так накатались на

лыжах, что проспали целые сутки по приезду домой. В этом году меня опять направят на

соревнования, защищать честь флага и тому подобное. Сегодня принимал у меня «Искру

1.0» Слава К***иков. Он уезжает в командировку. На пять лет. Без права переписки. Я

сердечно с ним попращался, так как до его отъезда мы уже не встретимся, и дал ему

задание на пять лет: он должен будет написать литературное произведение, для моего

ребёнка. Слава неплохой сказочник. Я надеюсь, что он создаст что-то вроде Маленького

принца. Когда он вернётся я заставлю своего сына (я надеюсь, что это будет мальчик)

прочитать славину книгу. Но сначала я их познакомлю. В пять лет уже можно читать, это

будет его первая книга. Написана она будет специально для него! Слава был весел и

полон оптимизма по поводу командировки. А сколько было возни с кандидатурой! Он не

знает, что это я его выдвинул – подставил товарища. Ну, а больше некого - остальные все

женатые.

73. Ночной человек.

Ич начеркал эти строки в моей телефонной книге после того, как мы всю ночь

просидели у меня на кухне. К нам действительно приходил человек с баллоном за спиной.

Ич утверждал, что это акваланг. Он жил в мире, где любое предположение становилось

верным. На первый взгляд мне показалось, что это пожарник.

Ночной человек с акволангом

Приходит, оказывается, не ко всем

Лишь к тем, кто способен ждать его

И не ждать ни его, ни кого-то ещё

Кто способен открыть ему дверь

В полночь и набрать корыто воды

Пускай ночной человек

Поплавает в поздний час.

74. Ич. Предотвращение ядерных катастроф.

Эту глобальную беду остановил не я и мне немного жаль, что не я. Хотя, наверно, я

бы тоже смог. В общем я расскажу про другого человека, не меня, а вы учитывайте, что я

бы тоже так непременно смог.

Все знают устройство микроволновой печи? Рассказываю: всё состоит из нейтронов,

- пища, еда и всё съедобное. В печи на объект посылаются волны нейтронов, нейтронная

бомбардировка и греча превращается в горох, который со временем превращается в рис и

так далее вплоть до урановой руды. Получается, что мы едим практически ядерную

бомбу.

Оставив в печи на подогрев пару бутербродов, он забыл о них и вспомнил, только

когда квартира стала заполняться дымом. Вбегая обратно на кухню, ему пришлось

останавливать ядерную реакцию. Тут надо поправить тех, кто считает, что начавшуюся

ядерную реакцию остановить нельзя. А мы тут имеем дело с самым настоящим атомным

взрывом, потому как на лицо треснувшая тарелка с бутербродами, которые в свою очередь

бутербродами уже давно перестали быть. Так вот первую ударную волну, пробиравшуюся

уже от тарелки к оконным стёклам остановить ещё можно, что собственно он и сделал.

А как? Спросите вы. Способ очень простой с одной стороны и бесконечно сложный

с другой: усилием воли. Итак, мы имеем нового героя ядерной эпохи и двадцать первого

века, поздравляю вас с тем, что мы ещё живы и спасибо ему.

75. Все эти годы.

Все эти годы я слышу как дышит старик

Все эти годы старик за мной следит

Но ветхозаветный старик напился и прилёг отдохнуть

Возможно поэтому я читаю молитвы вслух

Я прошу чтобы он не раскрывал больше своих век

Только тогда я почувствую, что я человек

Деревья растут из земли

Вода вытекает из гор

А я человек!

Да! Я- человек

И я тоже кем-то рождён.

76. Ич не страдал мегаломанией.

Я набрал телефонный номер,- ошибся, но узнал в трубке себя!

Неужели я наконец дозвонился? Ведь столько лет этот номер был занят.

И кто кому в таком случае позвонил?!

Голос внимательно молчит. Голос терпит, когда я молчу. Голос не лукавит, хотя я

хочу его в этом обвинить.

Я обманываю голос. Я рискую остаться снова один.

Я рискую остаться один.

Одиночество – мне угроза.

Но я ведь привык, что мой номер занят?!

Одиночество – мой отчий дом. И где бы я ни гулял, мне пора возвращаться домой.

Голос любит меня и любяит моих друзей. Он так говорит.

Я не верю ему и одиночества тень пробегает по скалам моим.

Я стою как скала, но эта любовь… Она ранит меня. Я песню пою ветрами в моих

фьёрдах или это стоны моего малахитового сердца?

Я хочу, чтобы мох рос на моих каменных скулах, а не эдельвейсы.

Я хочу, чтобы голос был слаб. Я хочу, чтобы голос был смят. За эту любовь.

За это внимание. Я так сильно боюсь, что моего совершенства недостаточно.

Я слышу свой голос. Но взываю к призраку одиночества, который бродит тут

постоянно. Он здесь, когда я пою, он здесь, когда я боюсь и когда я с голосом своим

борюсь.

А вдруг совершенства не хватит на нас двоих?

И эдельвейсы во мху, как символ моего поражения.

Быть может делить совершенство лучше с призраком. С тенью, которая ходит за

мной попятам, встречает меня в порту, провожает меня из дома. Я с размаху натыкаюсь на

пустоту одиночества, на своё лицо в лице одиночества. И голос, что слышу я в трубке? Ну

разве он не чужой? Сквозь зеркало одиночества… Мне лишь показалось?.. Что это мой

голос?

Но голос звучит. Он даже молчит так, как я. И он не боится нисколько меня. А

значит это мой голос.

Я буду любить тебя.

Я каменная глыба, я скала в море бедствия, я не могу любить без оглядки. И снова я

отворачиваюсь от тебя, мой собственный голос!!

Прости, если сможешь, но сегодня мой номер опять занят.

Меня пугают рассказы о людях, которые не видят снов.

Я встречаю только себя.

Во всех людях я вижу только свой взгляд. Не страх, а безропотное безнадёжное

смиренное ожидающее молчание овец в этих глазах. Я натыкаюсь со всего маха на

собственную фотографию. На себя в молодости, на маленького себя играющего в

солдатиков.

Я встречаю только себя.

Я провожаю себя в порту и жду на маяке моего одиночества. Я стар и я похож на

своё одиночество. Мы столько лет прожили вместе, что стали похожи, как близнецы.

Длинная серая скользкая тварь прилипла к моим ногам. Она ненавидит меня, но без меня,

её нет. Без меня не будет и одиночества. Я брожу по пустыням и лунным кратерам, и я

был бы рад, если не нашёл бы там совсем никаких следов. Лучше никаких, чем свои

собственные! Всё, что я могу сказать – это пересоздать самого себя. В попытках создать

себе собеседника из подручных материалов я раз за разом создаю только себя.

«Я человек и я тоже кем-то рождён».

Но в бесконечных повторениях, в шагах по собственным следам я сталкиваюсь с

пугающей мыслью, что я родил сам себя. И всё вокруг – есть я.

Я становлюсь серебристой фигурой в белом пылающем ослепительно солнечном

небе, распятой собственной всеобъемлемостью.

Где бы я ни был, картина одна и та же в сущности: наверху – Солнце, внизу – я.

И всё бы хорошо, но я не влюблён в себя.

Я – самый интересный из всех людей, которых я знаю.

Только себя я и знаю, - с остальными просто знаком.

Я вдруг понял, что это всё «яйца на блюде без блюда».

Речь здесь идёт о женщине. О второй половине!! О дополнении не являющемся

повторением. Женщина и является главным героем этих стенаний, вопреки тому, что о

ней не упоминается и не намекается и даже (что характерно для Ича) не умалчивается.

Ах! О скольком многом он умалчивал, но тут я его не раскусил, а понял лучше, чем он

сам.

Есть только одно маленькое «но». Деталь вносящая мизерную неясность : встреча

с голосом, страх его, поглощение и усебеподобление голоса. Что там было на самом

деле?

77. Ич.

Все в какой-то мере от меня зависят, любят меня и равняются на меня. А я некто Ич

– обрывки этого дневника, который я пишу сам. Получается, что я сам себя выдумал,

изобрёл, сочинил. Я и есть наблюдатель. Я каким-то образом создал сам себя. Какое же я

дерьмо.

Это шаги по следам. Я только литературный герой неумелого автора, который пишет

о самом себе. Автор просто герой романа о писателе про самого себя. Я не вру и не шучу.

Я плоский как этот лист.

78. Ич. Проблемы.

Да, у Ича были проблемы. Проблемы личного характера, точнее сказать

личностного. Он периодически жаловался нам на страхи и лень, не подумайте, что мы

смеялись над ним, но точнее сказать тогда мы его не понимали. Осознать серьёзность его

внутренних проблем нам до сих пор бывает не легко. Вскоре он правда перестал нам

жаловаться на собственную беспомощность и именно тогда от его поступков, от его

речей, от его отзывах о нас и о самом себе начало попахивать ложью и каким-то низким

базарным лицемерием. Вы помните, что в интервью он не жалел ни себя, ни нас. И всё же

мы старались не комментировать сложившуюся ситуацию. Между собой мы понимали,

что у него некое психическое расстройство. Кстати вы должны понимать также, что оно

возникло не в тот момент, а, наверное, с его рождения. Безумство гения, так сказать. В

нашей среде Ич был непререкаемым авторитетом в плане творчества, причём как

публичного и популярного, так и научного, поэтому мы единогласно отнесли новую его

болезнь к области «ну, ему там на верху виднее» и оптимистично надеялись на его

скорейшее выздоровление...

79. Люди за спиной.

Ещё человек у меня за спиной

Они за мной следят

Но я им не верю

А думаю, что верю.

Я стреляю себе в голову,

А Б** говорит, что это не достаточно радикально.

Да уж, быть Б** - это, наверное, радикальней.

Но зачем мне быть кем-то другим???

Не упрекай меня, что я тобой являюсь

Ты можешь уйти как только этого захочешь.

Когда я прислоняюсь лицом к стеклу в метро, мне кажется, что ты делаешь то же

самое с другой стороны стекла. А поезд несётся по туннелю.

А иногда я выпадаю из седла

И меня просто волочет лошадь жизни, а я не моргаю.

80. Ич где-то рядом.

Это отрывок из статьи вышедшей после публикации первого варианта книги «Некто

Ич».

Книга «Некто Ич» о человеке, который всегда был где-то рядом. Его тень бродила

по нашим лицам. Его поступки, деяния, его фантазии будоражили наше сознание. Мы его

любили.

Книги больше нет. Вероятно, что она утеряна навсегда. Словно Ич. Мы натыкаемся

на его следы, видим остатки его деятельности, отголоски его диалогов, его песни. Так же

теперь мы будем встречаться с отрывками культовой книги о нём. Это очень символично.

Мы натыкаемся на его записки, на посты в интернете, фрагменты интервью в печати.

Всё это части книги о нём, гиперкниги, которой больше нет. Символично и грандиозно,

что она растерзана до сигнального экземпляра, словно сам Ич, не сделавший себе

мирового имени.

Теперь всё больше людей утверждает, что его и не было на самом деле.

Я помню тот отрывок, где Ич пишет, что он и есть книга, что, дописывая книгу мы

его создаём, а, закончив её, мы его погубим. Он сказал нам это тогда. Он боялся, что,

описав все его проделки и мысли, мы подведём черту, и он не сможет больше сделать

ничего запоминающегося. Теперь его нет. Ич был книгой. Ожившей книгой.

81. Чем же теперь занимается Ич?

И вот я лечу и вслушиваюсь в звуки вокруг. А вокруг тишина. У меня болит сердце

от тишины. Я падаю вниз.

И вокруг меня кружится с топотом, поднимая тучи жёлтой пыли, табун диких

лошадей.

Все люди в моих снах берут меня за руки и водят по залам из жизни, рассказывают о

жизни людей их круга. Меня посвящают, мне объясняют.

Я любуюсь сырой землёй вылезающей из-под снега через проталины. Я смотрю

вдаль, на лес чернеющий в лужах снега. Я вглядываюсь в мокрое весеннее небо.

НЕКТО ИЧ. ФОНАРЬ ТЬМЫ. Некто Ич. Не могу говорить.

Солдатики оловянные, пластмассовые, пешие и конные, наши и не наши

выстраиваются в ряды. Вылезают из всех щелей-засад, либо рискуют остаться там

навсегда. Будут забыты.

Строятся по шесть человек.

Никаких женщин тут нет и в помине. Есть только одна королева-мать.

Кони ревут, кони беснуются и бесчинствуют и бесятся. Им всем нужно ожить и

ускакать прочь, но я им этого не позволю.

Я ещё пока жадный и эгоистичный.

Но если бы я был волшебником. Это первое, что я бы сделал. Моё первое творение-

желание было бы оживление мальчиков-коней.

Я бы распустил эту четвероногую гнедую и в яблоках армию, как мама распускает

свитер.

По ниточке, по струйке несущейся неведомо куда. Пока что под диваны, в ковры.

Под кровать. Застыть и беситься каждый раз как только моя голова скроется за

перевёрнутым горизонтом кровати. У меня затекает голова, наливается кровью мозг. В

нос как будто ударяют.

Замкнутый в серых стенах я люблю проводить время дома. Оставаться один, чтобы

не разговаривать, чтобы никто на меня не топал ногой и не кричал. Чтобы я мог

наблюдать за ними. За тем, какими они становятся, когда видят врага перед собой. Такого

же солдата только, которого надо убить. Когда надо забыть, что он тоже молодой и тоже

не видел жизни, как и ты. Что он тоже вовсе не понимает и вовсе не уверен, что тебя надо

убивать. Но ты должен его убить. Чтобы все тебя считали смелым и правильным.

Оправдать ожидания.

Защищать родину. Я всегда когда меня хвалили в ответ говорил слова из присяги.

Меня хвалят, а я «служу…»

Я тренируюсь. Практика наиболее важная. Я марширую в одиночестве на площадке

за домом. Среди сохнущего белья. Пластиковых волокнистых верёвок, бечевок. На ветру

колышутся огромные словно ковры самолёты простыни и пододеяльники.

Белые белые. Облака. И я марширую среди них.

А под ногами на конях проходят рыцари и цари.

Теряются в пыльных одуванчиках.

Я марширую.

Под вымышленные барабаны из гусарской баллады или даже скорее О бедном гусаре

замолвите слово. Леонов говорит актёр трудится. Я не актёр я тоже тружусь. Он говорил

своему сыну, что репертуар для актёра важней всего.

Для меня только один образ мой репертуар – тот по кому топнут ногой, так, что

земля подо мной расколется.

И я удивлюсь, когда останусь жив.

Огромная женщина. Самая большая из всех топает ногами и земля раскалывается,

как я уже говорил.

Я от ужаса онемел. Ровно год я был немым.

Маршировал и никто меня не трогал. Крест поставили. Кстати крестов я не видел

никогда. Церковей не было в моём горизонте зрения.

И солдаты мои все гибли нехристями. Тысячи уходили в ад на деревянных конях.

Я выстраивал вереницы эшафотов после каждой войны. Никакой пощады.

Большинство умирало именно во время казни. Все проигравшие умирали. Флаги

опускались, а на их месте реяли уже новые. Бумажные. Кроваво-спорые.

Опустевшие опустошенные города наполнялись новыми жителями, мирными и нее

очень.

Правда торжествовала. Правитель был мудр и силён, а беды далеки.

Я не пошёл в школу вовремя. Хотя я умел читать и писать. И все знали меня. И я

приходил к школе. Смотрел на ребят гордо уходящих от всех наших игр туда. Я оставался

в строю, когда все они дезертировали. Всё кто должен был возглавлять чужие армии,

союзнические и вражеские.

Я перемешивал солдат. Чтобы они не могла запомнить кто из них плохой, а кто

хороший. Потому что они все хорошие. Пластмассовые и деревянные и металлические. В

образованных отрядах они дружили. Тот кто, если начинал ругаться, то приходил

командир и по отечески ставил его на место.

Я любуюсь зелёной травой и почёсываю щекотящуюся от каждодневных уколов

задницу.

Были свадьбы. Они тоже постоянно перерастали в сражения. Я молчал. Записывал

сюжеты.

Чёрные автомобили, привезённые с перебитыми номерами из других мест. Чёрная

блестящая волга. Совершенно чужая и роскошная везёт моих бравых стальных солдат,

покорителей горных вершин.

Совершенно точно это отряд горных пехотинцев. Они сопровождают своего

командира-жениха на свадьбу. Нападение. Стрельба. Музыка. Невидимая кровь и

отчётливые страдания. Я мычу и мама расплакавшись уходит в другую комнату. Я не

могу ей сказать, что это не навсегда.

И я снова во главе. Командую лидерами. Руковожу чужими руками. Дирижирую

самим собой. Вслушиваюсь в свою немоту.

Учительница. Моя школьная учительница встречает меня, когда я приходу встречать

своих ребят из школы. Она улыбается и разговаривает со мной, зная, что я ничего не

отвечу и мне кажется, что я люблю её больше матери-плаксы.

И всё же это словно заигрывание с продавщицей цветов у стен замка по дороге в

башню, Где в тронном зале предстанешь перед королевой. И тут она топнет ногой и ты

заглохнешь наконец!!!

Стройные подтянутые гордые смелые.

Им было бы стыдно показаться трусами друг перед другом. Вот они и стоят в одном

строю Равные среди равных.

Обречённые кататься на деревянных конях рано или поздно. Болтаться

подвешенными рядом ли с остальными, или по отдельности в кругу чужих отрядов

блуждающих с пулемётами по дворцам и конюшням. Пока вы старательно вешаете

еретиков в город проникают, город окружают небольшие отряды крепких ребят готовых

на всё только ради того, чтобы не показаться трусами. Молодые. Они всегда приходят на

смену.

Берутся словно бы из неоткуда. Повергают в смятение короля свиту. Правда, они

узнают последними. Когда ворвутся, уже подобравшие всё под себя. Уже не

сомневающиеся ни в чём. Уже ставшие царями. Выросшие сами в себе. Новые элиты.

И вот без боя. Буквально только парой громких слов сменяется эпоха.

Парой громких слов.

Не стоит расстраиваться если ты стал немым.

Гораздо дороже начинают ценить твоё мнение. Прислушиваются, хотя ты ничего и

не говоришь. Печали научат мало говорить и по делу, того, кто умеет с ними справляться.

А кто не справится печали научат помалкивать. Молчать отмалчиваться.

Я стал фотографировать баталии.

На снимках не видно меня.

Застывшее насколько это возможно для них уже отлитых однажды. Все мои воины-

солдатики умирающие и воскресающие. Памятники самим себе. Когда у меня два

одинаковых, то я ставлю одного в саду на вилле другого. Это персональный памятник.

Миниатюрный как его стёртый временем подвиг. Пускай миниатюрный. Но вся его жизнь

– подвиг. Каждый день умирать и воскресать и снова в бой. Защищаться или нападать. Он

всегда знает заранее предстоит ли ему умереть или праздновать победу. Или остаться

одному из отряда, чтобы принять смерть на виселице. Ах, как страшно умирать до

рассвета. Не зная точно, что солнце взошло и наступил новый день.

Но я устраиваю казни всегда вечером. Сгружаю трупы под кровать и укладываюсь

сверху.

А про себя называю имена каждого. Списки. Вожу пальцем но деревяшке у себя над

головой. Она в естественных узорах и я вижу там волков. Они воинственны и дики. Они

воют.

Я не могу говорить. Я вою, когда мне хочется петь. Утром. Папа расспрашивает меня

про вчерашнюю битву за замок. Собирается и уходит. Когда-то он тоже полководцем. Это

без сомнения.

Это вероятно было до того, как он сам разжаловал себя в офицеры. Стал молча в

строй и принял равнение. Раз-два, раз-два, раз-два. Скучно как в больнице, когда каждую

секунду ждешь, что кто-нибудь к тебе придёт. Что уж сейчас то когда все понимают, как

тебе нелегко люди начнут приходить к тебе. И те, кто раньше не приходили и те, кого ты

ждёшь и те кого совсем не ждёшь. А не приходит никто.

Потому что не о чем с тобой говорить. Потому что мир твой отгородили забором от

всех остальных. Потому что сочли тебя прокажённым.

Отгорожен высокими каменными стенами сделанными из пластика. Любуешься

бумажным флагом. Сегодня один завтра другой. И никого вокруг. Тюрьма-лабиринт в

котором ты - и стены и заключённый и судья и минотавр и тишина встречи.

Лабиринт своего замка.

Узник своей кровати.

Каждый день я просыпаюсь в звуках горна отражающихся тысячами отзвуков,

сотнями голосов в моей голове. Я прекрасно всё понимаю и не разделяю переживаний

своей матери. Я знаю голос ко мне вернётся.

НЕ вылезая из-под одеяла я уже запускаю руки под кровать, туда, где бесятся и

бесчинствуют молодые кони. И вот я застаю их врасплох и им приходится застыть в

рваном прыжке ли или в иноходи.

Я знаю как мои солдаты любят лошадей.

Я видел их однажды. Близко близко подошёл. Услышав крик, лошадь заржала.

Повернулась ко мне. Моя мать.

Снова сражение. Немое, позиционное. Полки друг напротив друга, копившие силы

весь день – целую эру. Собрались предварительно определившись кто на чьей стороне. И

никому не хотелось ввязываться в драку. Идти первым. Все пытались выдумать хитрость.

Чтобы этого избежать.

Нервы не выдержат. Я в этом уверен. Это вам не засада. Чистое поле ковра. Сухая

трава. Низкое низкое солнце за облаками. Сереющее небо. Прямо как в тот день, о

котором мама плачет.

И вот ветром порывает стяги и тех и других. Ах, ну разве они не видят, что ветру всё

равно? Все готовы битве к схватке. Когда же я сам пойму её бессмысленность? Когда

начну строить города чаще, чем разрушать их?

Никто не смотрит. Грома не будет – осень.

На поле стали оседать пылинки снега. Тишина пронзила полки. Вспомнились все те,

кто не вернулись из похода на балкон.

Я не буду плакать, солдаты не станут плакать. Только быть может кони… У них

большие глаза и они не могут говорить, чтобы сказать как глубоко и близко им всё

происходящее. Они будут молча и покорно рыдать сотрясая ряды тайной.

Мне уже никого из них не вернуть. Топая ногами и крича я не возвращу ни одного из

тех, кто сорвался вниз как снежинка. Умчался в ад на деревянном коне смертельной

эстрады. Всё это больше похоже на неё, нежели на меня.

Я вернусь домой с пустыми руками. Мародеры оставили только цепи. Сковывавшие

по рукам и ногам уродливых гигантов. Цепи остались, но гигантов мы не вернём. Словно

взрослые – они всегда были даже больше, чем просто чужими. Ненужными и смешными.

Смешными кривой улыбкой, такой улыбкой отвращения и гадости. Такая улыбка могла

убить кого угодно, когда я не мог говорить.

Я ходил один. Без тех, с которыми надо было что-то объяснять. За холмом, на

дальнем его склоне перекопанном экскаваторами я сделал склепик. И приходил к нему

каждый день. А в склепе король в золотых доспехах.

За особые заслуги любой мог бы оказаться рядом со мной в момент, когда я снимал

маскировочный куст травы со входа в грот и увидеть рыцаря почивающего в тени.

Я брал их с собой. Я показывал новым королям умершего.

Если бы он смог, что-нибудь сказать, он обязательно сказал бы про озеро, которое

хорошо было видно с этой стороны холма.

Я ложился порой рядом и видел то, что видит он: облака, озеро. Клал на глаза траву

и видел то, что видно из его усыпальни.

И жевал жевачку – разрабатывал язык.

Но дело то вовсе не в этом.

Зима была долгой. Несколько моих ребят застыли во льдах навсегда. Только я

выносил солдатиков на улицу и со мной хотели играть все. Строить крепости, дороги

дворцы, мосты и казармы.

Мама могла бы поиграть со мной – если она умеет шить, значит она смогла бы и

построить нам церковь. А я церковь не видел и построить не мог. Лошади же не любили

бродить в снегу, потому что они любили гулять там, где можно съесть всё то, что под

ногами.

Я замерзал и низы штанин всегда облепливались льдом. Меня это жутко веселило –

как будто я начал вмерзать в зиму. Но мама всё больше плакала. Потому что папа умер.

Я сделал всеобщий парад всех родов войск. Все все кони даже те, кому не хватило

наездников – все они вышли на парад из-под кровати. Парадом обошли всю квартиру. По

паркету я медленно переставлял каждого из них. Они торопились, пели, и очень

гордились тем, что идут все вместе водной гигантской шеренге. Уцелевших гигантов я

тоже пригласил на парад и они шли замыкающими. А в первом ряду шли те, кто видел

золотого рыцаря. И то и другое большая честь.

Во втором ряду шли те, у кого были жёны, а потом просто герои.

Я пел марши. Прощание славянки я любил больше всего и потому под конец парада

я запел во весь голос прощание славянки. Мама пришла с работы и очень обрадовалась,

что я снова мог говорить.

Зимой никого на площади у нас нет, но она всё же очень начисто выметена и

затоптана плотным снегом. Я маршировал по площади. И говорил всем, что мой папа

умер на войне.

Святослав Беликов. Мещанство. «Мещанство – это гормональный штиль. Так зажги же, урод!!!»

Беликов С. И.

«Я заливаю спермой всю свою одежду. Мне не в чем ехать в клуб».

Ярцев А. В.

Рассказ, который вы собираетесь прочитать сейчас – не совсем рассказ, а нечто, не

вписывающееся в привычные рамки привычных представлений читателя - обывателя. Я б даже

сказал, что это манифест протеста против тех самых обывателей, людей 21-го века, людей-

потребителей, если вам нравится. Мы с автором называем таких людей просто и емко –

«мещанство».

Дело в том, что мне не просто писать это предисловие главным образом потому, что я

лично неплохо знаком с автором, как я писал уже выше. И я надеюсь быть предельно

объективным.

Во-вторых, я пишу эти строки после уже второго прочтения книги [первый раз я прочитал

ее в метро] и эмоциональное наполнение ее уже выглядит по-другому, и потому, повторюсь,

писать мне непросто.

«Некто Ич» ценен тем, что автор совершенно не пытается навязывать читателю свою

точку зрения, здесь нет никакой морали, и секрет в том, что читатель сам выбирает, что хотел

сказать автор. Грубо говоря здесь нет распространенной «рефлексии». Есть только банальное

описание происходящих событий с автором. И есть эмоциональное наполнение, которое уже

рисует в своей голове читатель. И эти наполнения будут совершенно разными, в зависимости от

психотипа или пресловутой «меры своей испорченности» *=)*

Нетрудно догадаться ( особенно, мне, другу автора ), что многие моменты, описанные в

книге являются автобиографичными (во многих сценах книги я сам присутствовал). С этой

позиции книга будет полезной и тем, кто хорошо знает автора [лично] и тем, кто с ним не знаком.

Последним, на мой взгляд будет очень интересно, что происходило на самом деле, а что является

плодом воображения этого замечательного автора и просто хорошего человека.

Видно [хотя часто и не всегда], что то, что происходит вокруг – не совсем автору по душе,

и он пытается это показать своеобразным способом, своим неподражаемым стилем – просто и

емко, с лаконичностью, описывая то, что происходит с героем в данный момент. Автору это легко

удается, так у автора иронии, сарказма и логики хватает с лихвой.

Самое интересное [я подозреваю, что это так], что то, что может показаться читателю

неприятным, не имеющим права на существование, автору вполне симпатично, но он описывает

это таким «злым» образом, что становится непонятно, какова истинная точка зрения самого

автора. Это и есть его стиль, если вам так нравится.

Главными лейтмотивами для автора являются деньги, ответственность и секс. Я хотел

показать это подробней, но не могу, ибо первые [самые верные и искренние впечатления от

прочтения книги канули в лету]. Заметно, что для лирического героя, а также для самого автора

«ответственность» занимает большУю часть его размышлений. «Ответственность», в свою

очередь у него напрямую связана с «сексом» и «оправданием».

Что касается отношения автора к сексу, то стоит привести неплохую цитату:

«Мы отбрыкиваемся и строим все новые защиты от любви, от секса, который готов

поглотить нас целиком. Мы ВЫБИРАЕМ. Приглядываемся и отказываем. Убеждаем себя, что

«низенькие мне не подходят, блондинки не в моем вкусе, курящие мне не нравятся, толстенькие –

это не для меня». Мы кромсаем своими руками этот огромный американский пирог».

«Я стою над ним, а его глаза просят совершить с ним что-нибудь ужасное. Что-нибудь до

такой степени извращенное, чтобы все содрогнулись от ужаса, когда он вернется и расскажет.

Что-нибудь такое, чтобы его жалели. Развяжи я его сейчас – он сам себя изнасилует.

Откусит палец или насадится задницей на арматуру – ему это так нужно.

Как той девчонке в темноте на диване. Она всё сделает чтобы её изнасиловали, потому

что она хочет секса, но боится показаться обществу распутной.

Она нашла выход. Она заставит другого взять ответственность на себя. Она

спровоцирует его захотеть и сделать всю грязную работу.

И хорошо ещё, если она хотя бы это понимает».

Вообще Ярцев всегда был против пуританства, и так как человечество переходит очередной

рубеж, то следует пересматривать все аспекты его существования, в том числе и секс.

Так же автора сильно волнует проблема урбанизации, проблема больших городов, и видно,

как неприятно для него здесь жить на примере лирического героя:

«Здесь мало людей. Его пространство почти никто не нарушает. Словно этот город

абсолютно нормальный. И нет в нём подземных поездов забитых, как сельдью, людьми.

Трудягами, которые едут отдавать свою жизнь за возможность купить в том же городе

пальто, печатку и мобильный телефон Самсунг.

Молох.

Бразильский вариант, где детские сады строят прямо на заводах, чтобы матери не

уходили надолго.

Лист бумаги тихо выплывает из-под моста с другой стороны.

Будто нет вырубленных деревьев и тысяч самоубийств в год. Будто нет огромного облака

депрессии, замешанного с алкоголем. Будто нет всех рассерженных мужчин в автомобилях.

Сердятся на то, что золотая рыбка обманула их. И мечты привели не к материальному

благополучию и тихой семейной жизни, а в бензиновый ад».

Также легко проследить проблему русского народа – пьянства и лени:

«Сансарой перерождающее 12 миллионов адептов. Мы так многого хотим добиться, мы

так громко о себе заявляем. Мы напиваемся и посылаем наших детей убивать приезжих,

забивать их ногами.

Потому что они наносят нам самую страшную обиду. Они жалят нас своими цепкими

азиатскими челюстями в самое больное.

Они не желают замечать, как нам плохо.

Они мчатся сюда и боготворят наш образ жизни, который каждый из нас в тайне

проклинает.

Они забирают самое дорогое: надежду на то, что всё могло бы быть лучше.

А мы смотрим на Запад и бьём себя в грудь».

Отдельного внимания заслуживает глава «Не могу говорить». Читателю может

показаться, что она не совсем вписывается в образ книги, и он окажется прав. Поэтому я

посоветовал автору поставить ее отдельно, а лучше всего в конец.

Вообще мне было интересно читать первоисточник, сырой вариант. Очень много было

«подонковского» языка, что является либо обычной неграмотностью, либо банальным

неуважением к читателю, на мой взгляд.

Но благодаря этому сырому варианту мне удавалось проследить в каком эмоциональном

состоянии был автор, когда писал те или иные строки.

Следует отметить, что военная тема всегда была близка автору [вспомним первый Некто

Ич], как бы автор не отделялся от этого. Очень большой объем книги занимает уже упомянутая

глава «Не могу говорить», и на протяжении всего произведения гармонично вплетается сюжет с

офицером итальянской армии. Почему «военная тема» получила такую любовь автора, остается

только догадываться. Хотя многим известно, что отец у него бывший военнослужащий ВМФ.

Очень интересными, на мой взгляд, являются коротенькие главы, которые в черновом

варианте находились в конце [не знаю, что автор с ними сделает]. Читать их легко и приятно.

Вообще, мне кажется, что я рассказал достаточно об этой книге. Мне остается только

подытожить. Что ж, я считаю, что эта книга будет интересна всем, вне зависимости от

мировоззрения, а также вкусовых жанровых предпочтений. Я на полном серьезе могу утверждать,

что эта книга является представителем современной литературы и, если хотите, литературы

будущего. Эта книга заставит вас задуматься, и никого не оставит равнодушной. Она не очень

длинная, и ее смогут «осилить» в эпоху Интернета даже те, кто не читает совсем.

Алексей Кожедуб. Беременность слона.

Боже, как все сложно... наверное нужно стать тобой, чтобы полноценно

воспринимать язык которым ты пользуешься. Когда я начинал писать сборник своих

рассказов - произведения скорее походили на записи из личного дневника изощренного в

эпистолярке подростка. Со временем написанные строки редактировались, связывались в

абзацы, абзацы в главы... Рождение произведения похоже на беременность слона... Три

года эта громадина ждет окончательный вариант развивающегося в ее чреве потомка...

Я не знаю что побуждает тебя на начертание кириллицы на бездушных, люмининсцентно-

белых "листах" поистине великого творения корпорации Майкрософт. С уверенностью

могу заявить лишь одно - мы разные. Очень.

Ты можешь этим воспользоваться. Это, скорее, рецензия на тебя. Моментальная

эмоция. Химио-физическая реакция на прочтенные произведения.

Некто Ич 2. Фонарь тьмы. Пролог.

Фонарь тьмы.

После вчерашнего хмурого блуждания по первому снегу и в потемках выброшенного

времени.

Когда я в первый раз задумался о возвращении к нему,

К новой встрече с другом, оставленным на талой земле,

Я поделился мыслью с Галиной Т*

- В первых же строках обоснуй это решение. Этот ход не может встать просто

фактом перед открывшим книгу

- Хорошо

Сказал я тогда. Больше я так не считаю. Сейчас я считаю, что может. Так оно и

будет.

***

Галя попала под поезд на следующий день, упав со своих высоченных каблуков из

вагона поезда Адлер-Санкт-Петербург

Я не знаю её дальнейшей судьбы.

Некто Ич. Судьба.

Судьба. Судьба как сонное хмурое летнее небо, облачное и хорошее. Вялое,

вялотекущее и стопорящее.

Побуждающее к созерцанию, к вслушиванию в далёкий звук лесопилки.

Выпиливают спички из лучших просмоленных пород, а мой аквариум стоит на

столике из опилок с этой лесопилки, склеенных и пропитанных ацетоном. Я очень люблю

ацетон, поэтому края столика обожжены и закруглены, они стали похожи на горелый

плексиглас, или обсосанную сенбернаром косточку

Альпиниста

И вот я сижу за столом у себя дома. 20 минут на электричке до одного из московских

вокзалов

За окном ветер пристаёт к высокой берёзе

Я думаю это интересно для них обоих

В комнату вваливается ребёнок, девочка 6ти лет со стаканом молока

Её умственный рост

У неё есть своя папка в компьютере отца. Она складывает туда открытки, которые

присылают ей мальчики и братья и родственники и пенсионный фонд России.

Она ставит большой стеклянный стакан с молоком на стекло сканера

И бежит ко мне

Я нажимаю кнопку сканирования. И заправляю рубашку в штаны, застегиваю

штаны, смотрю на неё, улыбаюсь.

Мне всё тут нравится. Все, что здесь есть.

Однако мне не нравится, что здесь НЕТ некоторых вещей

Например, её мамы.

Некто Ич. Печать.

Я начинаю вспоминать

Ставь печать, Ич. Ставь печать, хватит с этим тянуть.

И я ставлю. Ставлю за всех них. Тех, кто останется чистыми в глазах народа.

Все они имеют право по нашей общей договоренности заявить в будущем, что

решение принимал я один. Я один за всё отвечаю. А решили они.

Я знал, что рано или поздно такое случится, но шёл на это сознательно.

Мы обсуждаем решения все вместе, но подпись ставится на постановлениях только

одна. МОЯ подпись.

Вот сейчас и случилось, что сам я против. Но я ставлю свою подпись, потому что так

решило большинство. Я не противопоставляю себя всем остальным.

Они – это уже не они. Они – это мы минус я.

Парадоксально: я подписываюсь единственной подписью, будто это я сам решил,

подписываюсь под тем, чего я сам против.

Я слишком доверяю моим друзьям.

Нет, не слишком. Я ведь сам решил так сильно им доверять.

Завтра я выйду на площадь, поднимусь по разбитым ступеням на мозаичный

красный подиум. Я подниму руку вверх и потом прочитаю, то, что я решил.

А когда, мы все простим этих «невинных», кого назавтра расстреляют, или заточат

или сошлют, когда простим, а это обязательно рано или поздно произойдёт,- тогда

ошибку следствия спишут на меня.

Что ж, я не против.

Мне вообще всё всё равно.

И я беру печать и ставлю её поверх своей детской подписи.

Некто Ич. Край.

Я колосок.

В поле других колосков. Я так хочу, чтобы меня не задавили велосипедом, чтобы

Ваня-дурак не почистил мной свои зубы, чтоб корова не придавила меня к земле своим

гавном.

Я так хочу остаться жив дальше.

Я так хочу высохнуть со всеми моими колосками и сплести уютный теплый ворс для

земли.

Чтобы когда самолёт с туристами приземлится, туристы увидели ровное желтое

сухое пружинящее поле вокруг аэропорта.

Я так хочу, чтобы олимпиада прошла именно в моём крае. Где рыбки плещутся в

горных реках, и море лижет горячую гальку пляжей, где абрикосы, белые и сладкие, как

мед, падают с едва слышным глухим стуком в тень маленького дворика, где чайки сидят

на скамейках в парке, где утренняя роса питает душистый ореган, который вечером

подадут к большим кускам шашлыка.

Свадьба.

Я так хочу, чтобы всё было и дальше.

Чтобы всё как всегда.

Некто Ич. Мимо.

Мне больно.

Я только что умылся, почистил зубы, вытер лицо, вымытое с мылом.

Всю ночь я танцевал в московском баре.

Через четыре часа я должен вылететь в Сочи. В Лазаревскую. Там мы совещаемся.

В пять утра я шёл по Арбату.

Там стоит толпа человек из шести ушибленных и пьяных. Они стоят и молчат,

словно приходят в себя. Пять часов утра.

Мимо них проходит компания: два парня и три девушки.

- Мужики, один вопрос: вас двое, а девушек три, - кто из вас групповухой

занимается?

Тишина

Птицы чирикают. Никогда и не думал, что так пустынно в центре в пять утра. Утро,

светло, птицы и горы мусора.

Такие горы мусора, словно вчера было народное гулянье, праздник.

Очень много.

Я прохожу мимо пьяных с большой спортивной сумкой через плечо.

- А вот парень им поможет.

У библиотеки Ленина обгоняю двух ребят молодых

- В следующий раз надо пораньше будет приехать, а то они все уже видишь

разобранные.

Через 15 метров обгоняю трех девчонок

- Ну они все так смотрели, а подошёл только этот, в шляпе.

- Придурок.

Ещё один такой безумный танец. В погоне за самоактуализацией. В поиске своей

женщины-вамп. Своей пытки.

Перед самолетом мне надо заехать и подать документы на получение пенсионного

для моей дочери. Её мать нетрудоспособна, и она должна получать пенсию.

Кругом гормоны. Кругом один большой котел нашей человеческой эволюции,

нашего естественного отбора.

Задача каждого – накопить и передать.

Накопить как можно больше передаваемых преимуществ и передать их детям.

Что я могу передать? Всё преданное моей дочери рассыпается при первых лучах

солнца. Даже зимой.

Некто Ич. Квартал красивых мам.

Хлещет дождь и они слегка лишь выглядывают из под капюшонов своих длинных

плащей.

Дождь не рисует никаких кругов, дождь не проклятый и не паскуда. Просто дождь,

на который никто и внимания не обращает.

Мы привыкли.

Мы с ними лучше других знаем, что такое жизнь. С чем её едят, и в чем её смысл.

Мы не испытываем угрызения совести от дня проведённого у телевизора.

От «С добрым утром», через «Совесть и власть» и к звездам на льду.

Нам не страшно за завтрашний день и мы уже привыкли к автомобильным пробкам,

которые каждый день скрадывают наше маленькое семейное счастье на пару часов.

Истинно Паланиковские героини. Рядом с диваном в спальне на маленькой

тумбочке, лежит яблоко и мебельный каталог.

Многие из вас даже и не видели таких хороших каталогов. А нам их привозят домой,

потому что наши мужья смогут себе купить что-нибудь из этого.

Смогут набрать 7 цифр на мобильнике и попросить, чтобы это завтра же привезли.

Конечно, если завтра выходной.

Конечно, если завтра у него нет совещания.

Ведь он не может оставить жену принимать грузчиков с мебелью одну. Это не по

мужски.

И мы с любовью ходим заниматься спортом.

Правда, даже на йоге мы не отключаем телефон.

Я медитирую, я наблюдаю за ощущениями.

А вдруг позвонит сын из лагеря? Что если он снова разбил коленку или ему просто

скучно?

Тысячи женщин, следивших за собой, ухаживавших за своим здоровьем и внешним

видом.

Молодых женщин.

Стимулируемые желаниями мужчин иметь красивую жену, стимулирующие мужчин

желанием иметь богатого мужа, они гуляют по кварталу с колясками и без.

Она выполнила его требования к красоте, а он купил квартиру здесь.

Все довольны, особенно их новые дети, жмурящиеся от солнца словно

Микеланджело в холодной капелле.

Множество красивых женщин с умными лицами, замужем и с детьми.

Спасибо им за возможность осуществить новую русскую мечту о счастливой семье,

о благородном продолжении рода.

Квартал красивых мам.

Некто Ич. Ветер.

Я снова просто иду. Перешагивая через лежащие на земле реки.

Я трогаю верхушки деревьев руками, задеваю сосны и топаю по траве.

Я зелёный шум. Меня любят и ждут. Я большой добрый и…

Иногда меня просто нет, и я не знаю где я.

Но когда я есть, я счастлив, я в раю.

Некто Ич. Ничего не проси.

Мой прогресс порой поражает меня. Вчера я не мог подумать о таких предложениях,

с которыми сегодня ко мне обращаются. О тех возможностях и о той простоте, с которой

эти возможности возникают на пути.

Я пил в подъезде и собирал спиной свежую побелку со стен. Эта черная куртка висит

сейчас в шкафу, и я – всё тот же я, что и был.

Только сейчас мне открывают двери и устраивают встречи в аэропорту. Ещё немного

и я перестану нуждаться в деньгах.

Когда я разговаривал с братом ***, он сказал мне одну вещь. Я уверен, что он сам

это где-то услышал, но я услышал это именно от него:

- Ничего не проси у богатых. Тогда они всё дадут тебе сами. К тому же, выпрашивая

что-то у других, ты навсегда лишаешься возможности стать такими как они. Ты

понимаешь, что они больше никогда не смогут считать тебя своим?

Там вдали у реки, засверкали штыки.

Я запомнил, я согласился, я прислушивался к тому, кто ещё что скажет. Я в

принципе стараюсь не отворачиваться от говорящего человека. Пока не убеждаюсь

полностью, что он мелит чепуху или толчёт воду в ступе.

В словах многих людей, непрофессионалов можно, найти те крупицы мудрости,

которые когда-то соберутся в мысль.

Я сижу на втором этаже, за окном с яблонь осыпаются капли сильного дождя.

Древесина дома начинает пахнуть. На первом этаже играет магнитофон, что-то играет

такое…

Екатеринбуржское, старое. Семидесятых годов, может быть восьмидесятых. От этой

музыки прямо таки и стелется глицериновый дым. Глицериновый дым непопсовой элиты.

Рок музыка, которая стала абсолютным попсом. Высокие прически и портвейн, зернистые

фотографии улыбающихся лиц. Игриво-глупые тексты, ярморочная музыка, не

относящаяся серьёзно ни к чему. Ни к себе, ни к окружающему миру.

Игривое отрешение, культурной молодёжи. Безразличие граждан завтрашнего дня.

Мне много рассказывали про то, как они там жили в эти годы. Как им было хорошо и как

им было плохо. Деньги-это бумага. Их рисунки на бумаге, в которую заворачивали

колбасу. Как они не ходили на работу просто по настроению.

И к чему все эти обязательства, если тебе не нужны деньги?

По дорожке, вдоль забора, мимо поляны, на которой пасется мокрая корова идет

женщина. Она смотрит в окно второго этажа. Она смотрит на меня.

А я точу карандаш.

Я смотрю на неё. Я не знаю её и я привык к тому, что на меня смотрят незнакомые

люди.

Я привык.

Она смотрит, она не понимает, что мне не наплевать.

Я отхожу к ватману растянутому под пульманом и рисую на бумаге карандашом её

на тропинке, корову, забор, дождь и яблоки мокрые от дождя.

Я показываю ей рисунок в окно.

Она смотрит и не верит. Не верит, что мне не всё равно.

Некто Ич. Не до чувств.

Ты идешь из электрички. Ты идёшь пьяный и еле держишься на ногах от усталости.

Ты пахал и ты не ел. Ты забыл про обед на время работы и он так и остался валяться

на кухне. Сегодня пятница и кухню будут убирать. Твой обед выкинут нахер. Ты зря

старался нарезая, отбивая, обсыпая, переворачивая и поджаривая.

Пьяный спотыкаешься о рельсу, но слава богу, поезда рядом нет. Есть труп большой

собаки прямо на путях. Его и не убирает никто. Люди торопливо пробегают мимо. Мимо

«золотого арбуза» к маршрутке, к таксишке за 50рублей.

Бабушка продаёт семечки, а девчонки продают себя. Свои чувства. Или скорее

возможность чувств.

Нам всем тут так пиздец как нужны деньги.

Нам здесь всем пиздец как не до чувств.

Дома ветшают и рушатся, овраги растут, а на детских площадках только пустые

пивные бутылки и битое стекло. Весь двор, где когда-то можно было пробежаться играя в

войнушку теперь заставлен подержанными машинами соседей. Где висело бельё, моё

бельё: полотенца, о которые я вытирал руки после маминых блинов, простыни, которые я

потом рвал голыми пятками гормонального взрыва, шортики, в которых я первый раз

пошёл в садик.

Теперь там стоит старый волжак. Стоит на газоне и по днище в грязи. Он стал

привычным для всех. Таким же привычным как вся эта грязь вокруг.

Нам не до хуйни тут. Серые тучи трамвайных матершинников, пьяных волосатых

эмо и рокеров, толкинистов. Серые тучи поднимаются из всех дворов, вырастают неучи,

которых кинули родители в дикие девяностые. Они рожают ещё более неандертальных

детишек. С дикими пустыми глазами.

Мне не страшно. Я могу забить голыми руками семерых волосатых рокеров в вагоне

электрички. Я могу спокойно сообщить в милицию и добиться, чтобы милиция их

задержала.

Я натыкаюсь на куст у подъезда. Это мальвы. Красивые сухие цветы. Итальянские

цветы. Я вижу протоптанные пыльные дорожки, темную зелень вокруг, и я слышу музыку

вдали. Музыку и шелест моря.

Некто Ич. Что я помню.

Офицер поправил козырек и вошёл внутрь лифта, стоящего тут уже пять минут в

ожидании.

В лифт намело снега. Снежный занос мешает ему закрыться и офицер поправляет

кучу снега ногой. Смотрит с прищуром.

Как я бы смотрел на Альпы.

Ещё несколько лет позади, ещё один неудачник в его руках.

Лифт не едет вниз. Он проваливается в теплую бездну.

Длинный коридор, как гигантская кишка из ниоткуда в никуда гоняющая отбросы

жизни. Солдат высшего сословия. Запертых здесь. Играть в карты и обезумевать от

пустой траты времени. Записать навсегда – мне надо купить карты.

Карты с картинками: король, валет, дама, шут. Мы все здесь встретились. Я и

офицер. Он шут, а я слон. Он шут, а я валет. Кто смешнее? Я, король, или он, шут?

Мы стоим лицом к лицу у окна с видом на ледяное озеро. Озеро, которое стоит.

Холодное озеро с одним окном. В клоаку. В гавно всей Европы.

Он бьёт со всего маху мне в лицо.

Что ты помнишь???

Рассказывай, что ты помнишь!!!

И я говорю ему, что не помню ничего. Кроме того вечера, когдая ложился в постель.

Свежую, постеленную моей женой постель. Я обнимал её.

Я был безумно благодарен ей за то, что эта постель свежая. Что она следит за этим и

освобождает меня от этой рутины.

Я говорил ей, что хочу её отблагодарить. Она рассмеялась, решив, что это секс. Она,

как и я бы подумал, подумала, что это секс. Но я заговорил о другом. Что секс ей может

дать любой мужчина. И я не сомневаюсь, что многие сделают это лучше меня. Мы все

одинаковые. И то, что я даю ей, это не секс, как впрочем и то, что она дает мне.

Я даю ей стабильность, гарантии. Уверенность в завтрашнем дне. Я даю, ей

поддержку каждый день, материальную, трудовую, духовную. Каждый день и обещаю

давать и впредь.

Она улыбается, она обнимает меня на теплых сатиновый простынях, Свежих и

ярких. Она закидывает на меня свою гладкую крепкую ножку. С растянутыми спа-

салоном, массажем и йогой мышцами. Она богиня.

Она в сумасшедшем доме сейчас.

Там, где я не могу о ней заботиться.

Она там из-за Вас, офицер.

Из-за того, что никто не должен знать о Вас и о нашей с Вами связи.

Она там, потому что я должен оставаться на свободе. Она там, вместо меня. Каково

вам знать это?

И можете меня не убеждать. Я тысячу раз знаю, что вам не всё равно.

Я знаю, что вечером Вы придете домой, будете улыбаться сыну и смеяться над

смешным сериалом. Вы включите «остаться в живых» вечером, после ваших итальянских

новостей и будете переживать.

Но Вам не всё равно. Просто у нас такая с Вами работа. Не подавать виду. Убивать

лису.

Это наша с вами работа сводить с ума своих близкий и искажать правду зеркалами

своих жизней, душ.

Вы здесь, потому что Вы можете смеяться вечером после того, как весь день

выбивали из меня дознания. Я здесь, потому что могу быть на свободе, когда моя

невиновная жена в сумасшедшем доме, а дочь одна сидит с собакой на подмосковной

даче.

Я Ваш минотавр. Я Ваш страшный сон. Отвратительное искажение Вашей

собственной жизни.

Минотавр, обезумевший и бегущий сквозь лабиринт, сбивающий стены на ходу,

перерезающий провода острыми рогами, разбивающий окна, стирающий почтовые ящики

с серверов, аккаунты, логины. Я Вас стёр.

Вот, что я помню, офицер.

Некто Ич. Его истории.

Я помню ещё одну историю. О том как я стал иконой.

Я валялся в рваных джинсах и черной затертой дождевой куртке на скамейке

недалеко от платформы российских железных дорог.

В ***. Здесь не дискутируют о пробках и не беспокоятся об урбанизации. Здесь из

асфальта торчит полынь. А в фонаре бьётся мотылек.

Я лежал. Темнело и зажигались фонари. С электрички партиями шли люди. И

красивые девушки. Они везде и всегда хотят быть красивыми. Как мужчины всегда хотят

быть сильными. Они остановились возле меня, приняв меня за бомжа.

Они выглядели, как сливки. Как кукольные игрушки, новогодние барби. Мне

нравятся такие девочки. Мне кажется моя дочка могла бы стать одной из них.

Я знаю, как они нравятся хорошим мальчикам.

Они подошли ко мне и спросили не хочу ли я есть. Мы зашли в супермаркет, где они

много выпендривались и грубили молоденьким продавщицам. Они, продавщицы, такие

же девчонки в сущности, только подешевле. Действительно тупили,- впадали в ступор от

каждого вопроса.

Они не хотели нам помочь.

Такси.

- Ало, Славик, ты свободен? Подъедь, пожалуйста, к Океану…Когда? Ну, минуты

через три…

Я слушал плеер. Мне было больно.

В квартире меня накормили. Интересная планировка в 8миэтажном доме. Кабельное

телевидение.

- Блин, опять смотреть нечего. Только мой любимый Фешн спасает!!!

До того дня я не верил, что это кто-то смотрит реально. Мягкий ковер. Спустя два

часа они обе окажутся на нём.

Одна из них стала говорить, что она работает на радио, которое мы тут же включили.

…Мы лежим втроем. Я и две сестры. Я хотел бы завести их и вышибить искры…

Чем непременно и займусь.

Я сел на подоконник, открыл окно на главную улицу этого города. Проспект. Ни

одной машины и тишина.

Как двести лет назад. И тьма пронизывающая сердце. Вдали, за домами горят огни

соседних деревень и слышен шум поезда. Геленджик- Санкт-Петербург.

Они обе в японских халатиках.С длинными голыми ногами. С темными кругами под

глазами.

Я бы сам мог стать одной из них, или даже двумя сразу.

Смог же я стать для них бомжом, о котором стоит заботиться.

Я целую одну из них и прижимаю всем телом к зеркалу огромного шкафа.

Здесь так хорошо и здесь так пусто.

Квартира холостячки. Омерзительное жилище пропитанное кислотой, ядом её

месячных.

Шелк простыней, трусиков и халатов.

Фотографии из Дубая.

Я заливаю спермой всю свою одежду. Мне не в чем ехать в клуб.

А мы едем в клуб. Меня надо показать всем подругам. Диджеям и начальнице на

работе.

Который раз это со мной???

Я помню всё. Каждую ненаписанную строчку. Я трезвый как сволочь. Я так

противен себе в этой ситуации трезвый. Мне стыдно за то, что такси едет по газону, по

траве. Я просто молчу. Я ворую фотографии из альбома утром. Что может быть подлее?

Минутный знакомый ворует у тебя фотографии из старого альбома. Детского. А чего ты

ещё хочешь? За соблазны и прегрешения нужно платить самым дорогим. Как ударами

тока я вынимаю из памяти то, что они действительно любят. То, что они считают собой.

Я сочиняю и пишу стихотворение на запотевшем зеркальном потолке пальцем.

Я отбираю возможность обернуться назад, возможность вспомнить, что всё могло бы

быть совсем по-другому.

Я помню ещё одну историю. О том как я стал иконой.

Некто Ич. Минотавр.

Рельсы.

Сияющий день

на брег детского сада. Детского ада.

На моем лице сажа, но оно сияет как в лучший из дней. Я готов поверить в румяных

лыжников скользящих по 3 миллиметрам снега. Боже мой!!! Это действительно были

лыжники!!!

Я готов поверить в предмасленичное веселье.

На дворе ноябрь.

Я стою между двух рельсин идущих от горизонта до горизонта. Вот так. Я просто

стою и смотрю в объектив фотокамеры. Ложусь на рельсы. Они сверкают и отражают мое

не румяное лицо. Мои перчатки, мою шапку. Мои очки. Я стою один в лесу, через

который провозят лес. Надо мной синее небо. Синее, словно весной.

Подо мной белая кружевная равнина.

Я минотавр, обезумивший от широты своего лабиринта. Лабиринта, что повторяется

каждый миг, Лабиринта, что остаётся прежним каждую минуту. Небо надо мной, две

рельсы всегда рядом, словно стены, под небом я, а подо мной земля. В центре всегда я. И

больше никого. Кто-то бывает рядом. Но всегда тут Я.

Тоска.

Тоска моего лабиринта повторяющегося во времени, словно в отражении

отполированных временем рельс.

Некто Ич. Горечь.

Как же по разному складываются наши жизни…

Мы стоим под крупным дождём, пьём чай из кружек. В чашки падают большие капли

дождя. Мы сами решили, что расстанемся,- не жизнь нас развела. Такой горький горький

чай. Такая горькая-горькая горечь утраты.

Что мы не можем прожить наши жизни вместе. Из-за надежды на что-то лучшее. Мы оба

хотим лучшего и мы оба отказываемся от того, что имеем. Больно?

Эти Иудины поцелуи. Метки смерти, наводка для черных ангелов шарящих по небу, не

отрывающих глаз от земли. Дамоклов меч, подвешенный теплыми губами к её сердцу.

Некто Ич. Мой календарь.

Мой календарь не список будущих дел, но дел прошедших. Дел сделанных, занесенных в

актив.

Мой телефон - список номеров, по которым я больше не позвоню. Я сам – кладбище

своего прошлого. Ходячая могила того, кем я был раньше.

Все меняется

Некоторые гримасы твоего лица исчезают

Ты больше не смотришь так. И не улыбаешься.

Ты становишься другим, а кто-то может быть знал тебя и помнил именно по тому, чего в

тебе больше нет.

Некто Ич. Дороги никуда не ведут.

Ад – это другие

Не моя жизнь всегда представлялась мне адом.

Жизнь соседей или случайных знакомых. Их тесные жилища и их дефициты. Ума,

денег, времени, любви. Ад.

Мне кажется адом сам их взгляд на мир. Мукой – их окошечко из скорлупы, в

которой им приходится всю жизнь прятаться и бояться. Они – это ад.

Я стою посреди большого скопления людей. Людей бывших полными отчаяния, но

теперь – полных надежды.

С детьми, семьями они расположились в этом ДК, напоминающем самолетный

ангар. Все вместе мы – Боинг, который думает, что летит.

Все вместе мы – мечта о полете.

Уже больные и те, что хотят стать здоровыми собрались и внемлют людям на сцене.

Людям, которые по очереди рассказывают истории своей болезни, истории своей жизни.

Рак крови.

Пока я её не видел, она пережила рак крови.

Тринадцать лет минуло.

Ей сейчас **. И она одна из тех лишних рожденных, которые могут умереть. Одна из

тех, кого человечество рожает, чтобы восполнить себя. Рожает учитывая детскую

смертность.

Она вернулась с того света и стоит на сцене. Улыбается и говорит о счастье быть

живой.

Мне приходит смс: «я тебя вижу. Как тебе все это?»

У меня плохое зрение и я не могу разглядеть её лица. Лица измененного навсегда

радостью жизни. Радостью быть живой. Благодарностью тем, кто её спас.

Но чувствую, что она смотрит на меня, стоящего за последними рядами и она

улыбается.

Я словно общаюсь с картинкой. Тринадцать лет я не видел её, а сейчас мы

разговариваем на расстоянии полутора сотен метров.

Ещё несколько дней. Мы стоим на границе с ***станом.

Вокзальная сцена. Кто-то всегда уезжает, а кто-то всегда остаётся. Мы плачем.

Мы оба возвращаемся в тот ад, из которого вынырнули на минутку.

Некто Ич. Звон.

Гигиена основа здоровья. Причем даже психического.

А массаж лучший спорт. Король спорта.

Она мне говорит, жалуется. Как тяжело быть дочерью мафии. Все мужчины тебя

избегают, боятся твоей родни.

Она говорит мне;

Я знаю таких, как ты.

Таких, как ты, больше нет

И значит я знаю тебя

Я верю. Я не боюсь твоей мафии. И она улыбается во весь рот. Она смеётся и солнце

слепит её, когда она запрокидывает голову.

Некто Ич. О том, что действительно хочется.

Я встретил Ича на экскурсии в Венгрии. На вид ему было за пятьдесят, в группе

туристов он выглядел просто затесавшимся бомжoм.

- Ты не поверишь, но я приезжаю сюда так уже 5й раз…

Его затасканное грязное пальто в оранжевую клетку. Он клошар, он бездомный. Но

он прилетел на самолете вместе со всеми из Москвы.

Он выходит у парламента из автобуса вместе со своей группой, становится к стене и

протягивает руку.

Что-то говорит про отравление.

У него талант, щетина и ужаснейший запах протухшего пота алкаша. Все утро он

пил пиво и потел в своём ужасном пальто.

В руку сыпятся деньги.

Монеты, даже евро, которых тут нет. Но здесь же туристы со всего мира. Они платят

ему дань за то, что он им показывает то, чем они не стали. Он даёт им возможность

чувствовать своё преимущество и они готовы за это платить. Как готовы они

переплачивать за номера в отелях, только чтобы утвердить свой статус .

В руку сыпятся деньги, когда рука устает, он перекладывает монеты и купюры в

карман своего грязного оранжевого пальто и чешет черную маслянистую щетину.

Загорелый и немного пьяный.

За неделю тура по достопримечательностям Венгрии он полностью окупается. Будут

деньги и на отель и на самолет. Он рассказывает мне в автобусе пока мы едем в Эгер.

Некто Ич. Чужая рука.

Такая ситуация... Познакомились с человеком, прожили с ним 9 месяцев и 9 дней в

гражданском браке. Он - оставляя в стороне некоторые неудобства в поведении - очень

умный, действительно очень, с сильной волей, знает, чего хочет. Он меня очень жестко

ломал и перестраивал под себя. За что ему большое спасибо. Он меня сильно улучшил. Он

говорил, что ему нужна идеальная женщина, и я должна стать идеальной, если хочу быть с

ним. Очень интенсивная у нас была жизнь. А в последние пять дней произошла куча всего

- очень быстро. Сначала у нас был великолепный четверг. Один из лучших дней в моей

жизни. Мы были вместе, делали общее дело, мы были "мы". В пятницу вечером он

остался ночевать у своей новой любовницы. Я об этом знала, я им звонила, ему и ей.

Тогда и поняла, что я не просто с ним живу, а я его люблю. Что мне все равно, какой он,

богатый, бедный, больной, здоровый, живой, мертвый. Чуть с ума не сошла. В субботу он

весь день почти провел у нее. Мы с ним поговорили по телефону, вроде бы очень мирно.

В воскресенье я решила уйти. А в понедельник он умер. В 4 часа утра. У него был свой

дом. Сгорел, и он в нем сгорел. Меня не было. Я в пятницу как ушла по своим делам, так

пришла только в понедельник днем. Вообще ничего не знала, пока не увидела пожарную

машину. Мне даже не позвонил никто. Я сначала даже не поняла или не поверила. Это

было невозможно - что его больше нет нигде. Абсолютно невероятно. Я была с его

родителями, поддерживала его мать, как могла, ей 70 лет, а он - единственный сын. Мне

выдали его прах в урне в крематории. Так сложилось, что мне. Это все случилось в 2005

году. Потом у меня был год священной истории. Вспоминала, что мы в этот день делали,

когда были вместе. Каждый день. Каждую ночь рыдала, пока не засну. Или не спала, но

рыдала. Делала всякое странное. Чуть не устроилась работать в секс по телефону. Потом

устроилась на другую работу, с ночными сменами. Как ночь - я рыдаю. Меня, по-моему,

тогда боялись. Еще нашла там, в доме, досочку, на которую он, видимо, упал. Пахла эта

досочка. Не буду уточнять, чем. Я с ней спала в обнимку несколько месяцев. Как будто с

ним. Потом отнесла обратно. Потому что ко мне любовник должен был прийти, мне

показалось неправильным укладывать его на одну кровать с этой досочкой. Любовник -

это его лучший друг. Он меня тогда здорово поддержал. Может, вообще удержал. Я жила,

как он хотел меня видеть. А как год прошел - во-первых, я перестала постоянно помнить.

Я все помню как бы под слоем кожицы - это есть, но вынимать, доставать на поверхность

очень, очень больно. Второе - я изменилась в поведении, опять ухудшилась, вернулась к

старому. Потому что я вела себя так, как для него, а при его отсутствии это тоже очень,

очень больно. Хотя мне ухудшаться не хочется, но просто нет сил делать как надо. Третье

- с душевного плана все переползает на физический. Внезапно и резко испортилось

сердце, желудок, позвоночник, фигура, волосы. И с этим бороться тоже нет сил. Потому

что больно выглядеть так, как с ним. Вообще-то от всего этого я должна была умереть или

хотя бы сойти с ума, но, видимо, слишком много сил. так я все это пишу, просто чтобы

сказать - мне БОЛЬНО, ОЧЕНЬ БОЛЬНО, ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ БОЛЬНО, нет никаких сил,

чтобы жить, но гордость не позволяет опускаться.

Некто Ич. Не больно.

Вот уж не думал, что в**года буду мастурбировать на ***** *********.

Я иду по парку размахивая стаканом с соком и мартини, пою песню про купидона.

Я, как король на один день, машу этим стаканом

Я пою, как заяц в «ну погоди!», когда он прятался в телевизоре

Некто Ич. Как мы жили…

Как мы жили тогда?

Одна постель на троих. Одна сигарета на двоих. Одно окно на всех.

И одна осень для каждого.

Днем мы собирали листья, или жгли их. Кленовые листья, что корчились под лучами

горячего сентябрьского солнца. Как корчилась она позже.

Собирали в кучи рассыпающиеся, разрушающиеся письма лета, желтые, золотые, тоньше

бумажного листа.

Мы не верили в зиму, мы не верили в завтра. Да, мы просто не знали о них. Ничего не

ведали о старости и о том, что тело может стать другим. Что возможности могут

схлопнуться.

Что двери закроются, а поля возможностей сузятся до размеров коридорчиков.

Мы жили так, словно верили в бессмертие или в то, что нам жить по двести лет. Никуда

не торопясь и делая все с расстановкой. Она танцевала, медленно училась, погруженная в

уверенность, что станет известной танцовщицей. Я учился играть на гитаре, по нотке в

день. В своё удовольствие, совсем не торопясь попасть на эстраду или записать свой

альбом. Только то, что хочется.

Она вязала и смотрела телевизор, она выкладывала на фанере листья и поливала их

густым прозрачным клеем. Я только смотрел. Выходил утром к колодцу и встречал его.

Мы оба спали с ней. И одновременно и в разное время. Мы ревновали. Но тогда мы

не верили, что это ревность…

Он мастерил оконную раму. Так символично. Раму для всего нашего французского

рая.

Наше окно в Париж.

Декаданс кончился с приходом зимы. Она забеременела.

Позже, сильно позже, уже после рождения ребенка, выяснилось, что этот ребенок

мой. Моя дочь.

Некто Ич. Активность.

Социальная активность о

Я отрицаю социальные отношения

Сегодня я сидел за столом с тремя людьми и не проронил ни слова

Все они знакомы со мной и даже мы общаемся время от времени

Мне не показалась интересной ни одна мысль высказанная там.

Они говорили про современную культуру

Нет конца и края плавающим разговорам. Я люблю заканчивать фразы и мысли. Каждая

фраза несет месседж, который должен быть ясным. Там все расплывались мыслью по

древу.

Социальная активность ноль

Я могу не разговаривать с целым лагерем людей. С сотнями людей. Видеть их каждый

день. Управлять ими, но не разговаривать. Мне просто не интересно. Пускай меня

обследуют

Четыре часа лекций о молчаливости.

Разумной и патологической.

Четыре часа молчания.

Они говорят, такое бывает от переизбытка внимания. У публичных личностей. У шлюх.

Некто Ич. Поезд, на который ещё не поздно подсесть.

Заговор. Глобальный заговор природы. Заговор красивых людей. Я слышал, что

подозрения о существовании этого заговора были и раньше, но я нашел этому

подтверждения. В беседах с известными людьми, с магнатом этого заговора.

«это не мы придумали, это природа сама придумала, кто-то становится жуком, а кто-то

бабочкой»

Это слова ***. Перевод мой. Они с женой – иконы современного секс-мира.

Дело тут не в качественных фотографиях или правильном позиционировании камеры. Их

тела идеальны, потому что они красивы изнутри и светятся.

Природа сама отбирает тех, кто дает больше всего потомства. Агрессивно сексуальные.

Мужчины и женщины, готовые в любую минуту заниматься сексом. Сексоголики и

сексоманки. Они и сами рожают много и подкидывают своих детей в другие семьи, - это

лишь способы достижения цели. Популяризации своего генотипа.

Они выживают всех остальных. Музыкантов, ученых, менеджеров, спортсменов.

Вот только статистика показывает, что именно среди музыкантов, ученых и спортсменов –

их больше всего.

Заговорщики.

Некто Ич. Мои врачи.

Врачи сказали, что моя анорексия связана со страхом отравления.

И я понимаю, что это действительно так.

Некто ич. Навстречу.

Люди, которые идут мне навстречу. Я иду на работу в одном и том же месте в одно и

то же время. Каждый день. И навстречу мне идут одни и те же, люди, что живут в том

районе, где я работаю.

Мы каждый день меняемся местами, суетимся. Ах, лучше бы им жить там, где

работают, а мне жить там, где живут они.

Я каждый день слышу о чем они говорят с друзьями, знакомыми, родственниками.

Говорят по дороге, между делом. Мы пересекаемся навстречу и слышим лишь обрывки

фраз, доли секунды, когда наши жизни пересекаются. Нам не по пути – и это ещё мягко

сказано.

Я знаю Мишу, студента, я знаю пожилую женщину по кличке «Арнольдовна».

Может быть – кто-то из них знает меня.

Может быть кто-то из них подумает однажды, а куда же я пропал? Почему я

перестал встречаться им в одно и то же время в одном и том же месте.

Может ли быть, что кто-то из них будет искать меня в Италии? На дне заснеженного

озера. Так нежно укрывающего мою тюрьму. Стоит ли надеяться, что меня кто-то из них

будет искать, вспомнит..?

Я не уволился, я изменил график. Я прихожу на работу в другое время. Я узнаю

новых людей на улице. Я живу новой жизнью.

Вот официальная версия.

Некто Ич. Официальная версия.

Я все на том же месте, где начинался первый НЕКТО ИЧ. Ровно на том же месте. В

той главе, где Кожедуб неожиданно всплывает в памяти и заполняет главу маслянистым

слоем патоки.И ровно так же окно за спиной и мысли о воздухе и о том, как я обнимаю

мир.

Будто распятый на кресте, мне так нравится подымать руки вверх, разводить их,

обнимать мир и тонуть в нем.

Некто Ич. Моя любовь.

Было бы меня пятеро, я целовал бы её в пятером.

Пять часов утра.

Санкт-Петербург

Я только что кончил ей в рот в ванной. Как и договаривались

Мы любим только наши мечты. Вай-фай и стальные каблучки. В колоночках поют

шакира и бионикл.

Мы любим только наши мечты.

Мы любим лесбиянок, школьниц, сантехников, боссов, насильников.

За окном малиновая ночь мегаполиса. Наше русское северное сияние. Наша

отвоеванная в первую очередь у моря, а не у шведов земля.

Наше серое серое небо. Наша любовь поднявшаяся выше крыш.

Мы любим только наши мечты.

Миллион в банке, три любовницы, конюшня, свободный полет со скалы.

Мы любим только наши мечты.

Вдох, выход, расстановка и золото золото золото. Кататься на лошади, играть в

верховой крикет. Подстроить случайное падение с лошади для того, на кого мне укажут.

Мы любим только наши мечты.

Стоять на вершине пирамиды, управлять домом с ноутбука. Закрывать двери,

открывать окна, выгуливать собак, выхаживать лошадей.

Моя новая пассия. Она хочет, чтобы мы поженились.

- Мы ведь можем это сделать? Или ты против?

Она хочет, чтобы я ходил к стилистам, чтобы я брил, чтобы я больше общался с

майорами и генералами, продюсерами и режиссерами. Моя новая возлюбленная не любит

мою дочь и хочет переехать в наш дом.

Я вижу её насквозь. Она долго не протянет. Поезда ещё ходят, и люди продолжают

попадать под них, несмотря на все предостережения.

Она льнёт ко мне и всё время изображает из себя жертву. Она так старается для

нашей «семьи». Только вот семьи у нас с ней никакой нет. Когда я засыпаю, я

отворачиваюсь. Я подставляю свою большую спину.

У неё такие высокие каблуки.

Я так сильно её ненавижу. Уже. Я коплю силы на то, чтобы выкинуть её из своей

жизни за шкирку.

Я вижу таких насквозь. Я ненавижу её.

Она любит только свои мечты.

Некто Ич. Хочу домой.

Хочу домой, как никто не хотел. Хочу как никто не хотел до меня.

Полной душой, самовольно и самоотверженно. Всей душой. Всем вселенским своим

сознанием, всей жизнью своей и поколений до меня.

Хочу домой врыться. Хочу закрыться, укутаться и спать.

Хочу ничего не знать. Хочу домой. Туда где тепло и уютно. Туда, откуда не надо больше

никуда двигаться. Домой, как в отправную точку. Домой, как в точку абсолютного конца.

Как желание смерти. Как запрограммированное стремление к ней. Туда, откуда больше не

надо возвращаться.

Некто Ич. Полёты.

Однажды осенью я прогуливался по горному лесу. Смотрел в небо, смотрел на поля

и леса внизу.

Я видел птицу, наделённою гордостью своих побед. Той гордостью, что многим не

хватает людям.

Я видел эту птицу, раскинувшую крылья в полете. Как музыка, она поднималась

вверх и опускалась чуть ниже неба. Как музыка, она парила и влекла за собой.

Крыльями, пытаясь обнять весь мир.

Она не спешила, она не боялась, она не ждала ни смерти, ни другого счастья.

А я живу в страхе. В страхе что фонарь однажды разобьётся и тьма выльется на свет

божий.

Некто ич. Ещё больше моей любви.

Я шастал по Будапешту без дела и без идей. Я расслаблялся, что ли?

Вывески, кованные скамейки, мосты, цветы, солнце. Весна. Когда тебя обдувает

убегающим вдаль холодным ветерком. Когда с каждой большой улицы слышится музыка

Моцарта. Я плаваю в минеральном источнике и вглядываюсь в небо.

Я парюсь на слабом солнышке. Меня ласкают мягкие веточки с почками. Без листвы.

Я вижу носорога

Мы все здесь чем-то обделены. Кто-то путешествует, но не сидит дома, кто-то

рисует, но не поёт.

Я так хочу стать всем. Всем воздухом, вдыхаемым каждой женщиной.

Год за годом, все, что мы делаем, превращается в нас. Сегодня мы сажаем дерево, и

оно растет потом всю оставшуюся жизнь. Ты идешь в музыкальную школу, а потом всю

жизнь умеешь играть.

Вкладывайте каждый день себя в свой завтрашний день. Раскидывайте листву своих

возможностей и не останавливайтесь ни перед чем.

Ещё больше любви. Я вспомнил, как в детстве залез в чужую квартиру через окно.

Однокомнатная, я искал деньги. Мне было столько лет, что никто бы не подумал, что я

вор – я бы сказал, что я залез ради интереса. Я залез в однокомнатную и искал деньги. Так,

как я искал игрушки, которые собирались мне подарить на праздник и прятали дома до

его наступления. Искал и не нашел. Я вылез обратно и больше никогда так не делал. Я

разочаровался в воровстве в 4 года.

Некто Ич. Ещё больше любви.

Мои ночи проходят так: я засыпаю, под телевизор, ночью просыпаюсь, имею её,

засыпаю, просыпаюсь, имею её снова, просыпаюсь, имею её, утром просыпаюсь и имею

её снова и встаю. Моя ночь проходит так. Я ошарашен сам собой. Думаете, я ожидал

такого?

Думаете, я хоть чем-то отличаюсь от других? Чорто-с два!!! Я вхожу в метро, и в

меня катится бутылка, потом она болтается по всему вагону. Я нахожу фотографию себя в

журнале, но и это ничего не меняет. Мы все здесь одинаковые.

Ещё больше любви. Она вокруг нас, она в каждом другом человеке. Эта любовь.

Природа позаботилась о ферромонах, сексуальной привлекательности, сезонности,

тонусе и всем всем всем, что так дико тянет нас друг другу. Но оглянитесь вокруг!

Мы отбрыкиваемся и строим все новые защиты от любви, от секса, который готов

поглотить нас целиком. Мы ВЫБИРАЕМ. Приглядываемся и отказываем. Убеждаем себя,

что «низенькие мне не подходят, блондинки не в моем вкусе, курящие мне не нравятся,

толстенькие – это не для меня». Мы кромсаем своими руками этот огромный

американский пирог.

И остаемся одни. Наедине с самим собой, оторвавшись от всего общества и

признаваясь в любви только себе.

Мы выбираем себя – как бы это ни было самоубийственно.

Ещё больше любви.

Не надо меня лечить и объяснять в чем моя проблема. Я сам знаю.

Только одна проблема – то, что я не стал играть по вашим правилам.

Только одна проблема.

Чуть больше любви.

Некто Ич. Как нам плохо.

Эти строки действительно написаны на листах, падающих в Москву-реку.

Я смотрю на падающий лист сквозь густую пелену осеннего серого воздуха. Сквозь

небо.

Долго.

Ич стоит на мосту и смотрит тоже.

Лист ложится на реку и еле-еле плывёт.

Это первые страницы-странницы, первые строки книги.

Некто Ич воткнут в мост впадающий в Нескучный сад, а над ним парит его любимая

ворона.

Его мысль. Белая, свободная, одинокая и жизни себе не представляющая без этого

города.

Люди влюбляются и выцарапывают на перилах моста свои имена, снимают его.

Слушают музыку. Позируют или целуются по-настоящему.

Здесь мало людей. Его пространство почти никто не нарушает. Словно этот город

абсолютно нормальный. И нет в нём подземных поездов забитых, как сельдью, людьми.

Мы уже создали свой собственный ад. Каждое утро, муки, грохот, скорость теснота.

Создали ад в подземелье и загнались туда самовольно.

Трудягами, которые едут отдавать свою жизнь за возможность купить в том же

городе пальто, печатку и мобильный телефон Самсунг.

Молох.

Бразильский вариант, где детские сады строят прямо на заводах, чтобы матери не

уходили надолго.

Лист бумаги тихо выплывает из-под моста с другой стороны.

Будто нет вырубленных деревьев и тысяч самоубийств в год. Будто нет огромного

облака депрессии, замешанного с алкоголем. Будто нет всех рассерженных мужчин в

автомобилях.

Сердятся на то, что золотая рыбка обманула их. И мечты привели не к

материальному благополучию и тихой семейной жизни, а в бензиновый ад.

Ад, где машина времени несёт тебя из одного дня в другой. Где ты уже не

просыпаешься однажды заснув.

Тебя будят, будят, будят…

Взбадривают.

Лист уплывает дальше. К Храму Христа Спасителя.

Где свобода обернулась зависимостью от пробок. Где тишину выбил навсегда шум

людей, которые что-то от ТЕБЯ вечно хотят, пение мобильника и молодой любовницы в

караоке.

Где единение с семьёй раз в неделю, пока вы выбираете глазированные сырки в

супермаркете.

Некто Ич снова поднимает глаза.

Смотрит на листок, на людей, их так мало здесь, словно это нормальный город… на

чёртово колесо…

Колесо МКАДа мкаАДа, колесо дороги, которая никуда не ведёт.

Сансарой перерождающее 12 миллионов адептов. Мы так многого хотим добиться,

мы так громко о себе заявляем. Мы напиваемся и посылаем наших детей убивать

приезжих, забивать их ногами.

Потому что они наносят нам самую страшную обиду. Они жалят нас своими

цепкими азиатскими челюстями в самое больное.

Они не желают замечать, как нам плохо.

Они мчатся сюда и боготворят наш образ жизни, который каждый из нас в тайне

проклинает.

Листик плывёт очень медленно.

Они забирают самое дорогое: надежду на то, что всё могло бы быть лучше.

А мы смотрим на Запад и бьём себя в грудь.

До слёз обижаясь, что никто в мире не замечает КАК нам ПЛОХО.

Некто Ич. Помощники.

Я хотел переправить два состава в Ливан. Я изнывал от жары, от духоты и запаха

бензина, пронизывающего все вокруг.

Я договорился с двумя парнями, один надежней другого. Они не знали друг о друге и

второй был для подстраховки, на случай, если другой не сможет встретить составы.

Четыре часа переговоров обещаний и золотых гор в сауне, и на охоте.

Они были рады помочь. Все в наших общих интересах.

Обещали. Но оба подвели. Сначала один.

Потом другой.

И вот я здесь.

Некто Ич. Сам.

У меня из трех ламп горит одна. У меня из трёх моих любовниц, только одна знает,

что я женат.

Я не думаю, что должно быть записано, а что должно развеяться, как дым. Как

моросящий дождь.

Как двухмиллионный город под ударом атомной бомбы.

Кто возьмёт на себя ответственность за мои мысли. За те, что я не высказал?

Я сам? Или тот, кто их спровоцировал во мне. Или тот, кто не дал им высказаться и

их навсегда смыло--------------------------------------------------- мельницей времени?

Или вы, офицер? Возьмёте на себя ответственность за мои мысли? Вы не даёте мне

бумаг, не даёте мне чернил и стираете мои аудиозаписи.

Вы юродивый садист.

К какому бы врачу меня здесь не повели. Каждый спрашивает «не было ли в семье

диабета?»

Я не понимаю, какое дело им есть до этого. Хирург, невропатолог, психолог. Они

спрашивают. Их медсёстры спрашивают.

Это такая ваша любовь офицер. Вы любите меня.

Как любят армию солдаты, прошедшие через огонь и воду там. Как любят войну

солдаты, прошедшие через неё. Им было так больно, им было так страшно, но как только

она кончилась, они чувствуют, что только там они были наиболее оправдаемыми.

Словно изнасилованные девушки.

Они помнят каждый момент, каждую деталь. И эти детали делают их сильнее. Эти

детали делают из них тех, кем они стали. Дали им резервную карту, которую уже нельзя

будет у них отобрать.

Некто Ич. Мазохистские желания.

Нельзя сказать, что я любил его. Особенно в тот момент, когда я стоял над ним с

крепко сжатыми кулаками.

Нельзя сказать, что я испытывал к нему привязанность, хотя. Конечно, время все

поставит на своим места.

Перевязывал ему руки потуже.

А ему нравилось. Уголки глаз его блаженно подрагивали, нижняя губа скрывалась в

монопоцелуе.

Он закусывал её, словно желая поцеловать сам себя, прикусывал, посасывал,- не

знаю, что там ещё…

В общем, мне не особо это нравилось. И совсем не нравился этот тип.

Тот, с которым мне потом встретиться в Италии и в абсолютно такой же ситуации.

Только теперь я с низу.

Он извивался в жалких попытках обозначить сопротивление. Всем своими ужимками

и стонами провоцируя меня на агрессию. Сделать ему больно.

Я помню себя подростком, когда при просмотре Очень страшного кино, в полной

темноте, когда мы умещались по восемь человек на одном диване. Катя вдруг начинала

пинаться и лягаться, и толкаться. Я ей типа мешаю. Она жаловалась всем на меня, что я её

притесняю, и вынуждала меня пинать её ещё больше.

Провокация.

Он ХОТЕЛ, чтобы я делал ему больно. ХОТЕЛ быть обездвиженным, а можно даже

убиенным. ХОТЕЛ, чтобы быть оправданным. Чтобы самому себе сказать: «Что я мог

сделать? У меня были связаны руки».

Освободиться от ответственности за действия.

Моя новая любовница говорит, что любит мужчин, которые решают всё за неё.

Которые приходят и говорят «ты пойдёшь со мной».

Всё от того, что она просто боится принимать решения сама. Боится ответственности

за ошибку.

А я не боюсь. Мне наплевать – я уже нашел решение этой проблемы. Проблемы

каждого человека на земле.

Той проблемы, что однажды осенним вечером, когда стемнело рано и делать

абсолютно нечего встаёт перед зеркалом:

Ты обуваешь ноги в теплые тапочки и идёшь в ванную, чтобы немного согреть руки

и краем глаза видишь зеркало, а в зеркале человека. Ты становишься перед ним прямо, ты

смотришь ему в глаза. И тебе становится стыдно. Ты видишь себя же, только маленьким

мальчиком, или храбрым юношей, стоящим у зеркала и любующимся своим отражением.

Что тебе в этих чертах? Лицо, с которым тебе прожить всю жизнь. Тебе надежды и

мечты. Тебе уверенность, что уж он то, тот кого ты видишь в отражении, всё сможет, всё

сделает!

А теперь он стоит в тапочках с озябшими пальцами внутри на кафеле ванной, за

окном темнота, а в душе пустота.

И не важно, что зеркало другое, и дом другой. Ты – тот же.

Ничего не сделал, ничего не успел, ничего не смог.

И вот тут, нужна причина. Оправдание.

У меня его нет.

А у офицера итальянской армии есть.

Его связали и он был в плену все три недели боевых действий.

У моей новой любовницы будет оправдание.

Мужчины испоганили ей жизнь своими решениями.

У больного раком будет оправдание – он болен раком.

У президента будет оправдание.

Ему было не до исполнения мечты – он работал президентом.

Это не пустые слова – однажды я говорил с президентом. Когда я спросил его любит

ли он классическую музыку, он сказал, что да. Что классическая музыка – вся его жизнь.

Я спросил, а давно ли он был в консерватории и он сказал, что у него нет на это

времени.

Тогда я спросил, а как часто он слушает плеер или другие записи с классической

музыкой. Он сказал, что его записи аккуратно лежат дома, а он всё время в разъездах и

дома почти не бывает.

Это его мечта аккуратно сложена дома. Это его храбрый юноша лежит сдутый и

простерилизованных в ящиках.

Чтобы потом однажды его достать, посмотреть ему в глаза и устыдиться. И плакать и

страдать, что всё могло бы быть иначе. И молить бога, чтобы он продлил ещё на десяточек

лет эти страдания – и тогда уж точно, он пойдёт в консерваторию, и будет аплодировать.

Со слезами на глазах. Стоя прямо передо мной в первом ряду.

Если бы мы жили вечно – мы бы никуда не торопились. И тогда мы уж точно были

бы лишены чувства стыда, чувства потери. Нечего было бы терять. Мы так все хотим

стать богами, с детских лет упорно забывая, что это невозможно.

У меня нет оправдания, потому что его нет ни у кого.

Я умру ночью – после обычного дня, прогулявшись в тихой темноте перед сном.

Уставшим в меру от суетного дня. Дня длинною в век.

Я стою над ним, а его глаза просят совершить с ним что-нибудь ужасное. Что-нибудь

до такой степени извращенное, чтобы все содрогнулись от ужаса, когда он вернется и

расскажет.

Что-нибудь такое, чтобы его жалели. Развяжи я его сейчас – он сам себя изнасилует.

Откусит палец или насадится задницей на арматуру – ему это так нужно.

Как той девчонке в темноте на диване. Она всё сделает чтобы её изнасиловали,

потому что она хочет секса, но боится показаться обществу распутной.

Она нашла выход. Она заставит другого взять ответственность на себя. Она

спровоцирует его захотеть и сделать всю грязную работу.

И хорошо ещё, если она хотя бы это понимает.

Я знаю эту историю с товарищем офицером итальянской армии. И я рассказываю

ему её здесь. Возле замерзающего озера. В единственной комнате с окном во всей округе.

Камера с окном.

Вас оправдали тогда, товарищ офицер. А прекрасную Фьяму осудили за сексуальную

агрессию против Вас.

Я горжусь Вами, Вы сумели это доказать. Вы сумели доказать очевидное. Одну

сторону войны, которую ведёт человечество каждый день всю свою историю.

Вы доказали агрессию плоти.

Это прецедент.

Фьяма, была дочкой хозяина, у которого вы снимали квартиру. Она была молода

красива, горяча, черноока и одинока. И вы доказали, что это она соблазнила вас.

Соблазнила легкими нарядами, белизною ног. Я читал это дело, и Вы использовали

именно такие формулировки: «белизною ног».

Я то знаю, что здесь некого винить. И вы, товарищ офицер и Фьяма были

изнасилованы природой. Не кого винить.

А ей так хотелось оказаться жертвой. Вашей жертвой. Испытать ещё раз это сладкое

насилие. Пусть уже не физическое. Обжигающие оковы наручников, словно ещё раз

чувствовать ваши руки на запястьях. Жесткие скамьи суда, невозможность выйти или

говорить неправду,- всё это сладко манило и её и вас. Ваш процесс – новый коитус, на

этот раз прилюдный. Не сговариваясь вы вцепились в друг друга в безумном поцелуе

судебной тяжбы. Демонстрируя всему народу вашу страстность.

Вам так нравится не отвечать за себя, Вам так нравится быть животным, потому что

ваша единственная религия – природа. Эволюция. Ваш пастырь – Дарвин, а сами вы

плаваете в море, имя которому человечество. Волна за волной, то в одной то в другой.

Товарищ офицер, Вы ненавидите меня только за то, что я Вас тогда отпустил?

Некто Ич. Нищий.

Влокусь по улице, опаздываю на электричку. Тридцатиградусный мороз. Мне надо

успеть туда сегодня. Во тьму. Я там уже почти с закрытыми глазами могу дойти. Такси от

вокзала, ящик пива в пятёрочке, водка, закуски. Нам там жить несколько дней. Вонючее

такси- жигули везёт нас двоих туда. Где уже шумит дискотека, и где мы растворимся в

пьяном угаре, в дискотечных огнях и новомодных ритмах.

Нас встречаю наши пьяные подруги. Они уже там. Они рады, но пьяны. Для них,

наш приезд – это эпизод. Для них не было мороза, и двухчасового смотрения в окно в

электричке.

Мы играли в поход. Я брал удочки, и дудочки, Бульон брал пиво и диво.

Мы сами решаем где нам проводить Вик-энд. Как взрослые.

Алкоголь, смех, вайнд ап, лазанье по женскому душу, секс и падение со шкафа.

Наша жизнь так разнообразна. Теперь. Потому что теперь мы сами решаем.

Выбор есть у каждого. Мммммммммм

В России люди постепенно начинают понимать, что это они выбирают, как им жить

завтра. Наконец-то перестают пинять на царя.

Это всё очень медленные процессы, но необходимые. Только так возможно

воспитать общество, которое будет само за себя отвечать. Общество личностей. А не

сваливающих всё друг на друга или на обстоятельство детей.

Я сталкиваюсь лоб в лоб с алкоголиком.

- Ты кажется обещал закодироваться?

- Знаю, что мудак, но я нихуя не сделал.

- Так поди сейчас к врачу, если ты действительно хочешь вылечиться.

- Протрезвею – пойду. Куда я пьяный то сунусь? Кому я нужен???

Мне кажется их так много. Тех, кто прячется от ответственности за свой завтрашний

день за бутылкой, за болезнями или жизненными обстоятельствами. Тех, кто прячется в

тюрьму или в армию. Так много, что уже и не видно за теми кто прячется, тех кто за всё в

ответе сам.

Некто Ич. Когда он плачет.

Он моется под душем и поёт песни Анны Герман.

Я сижу на кухне и плачу.

Вытирая только что неровно обритую голову банным полотенцем, он выходит и

медленно идёт ко мне.

- Почему ты плачешь?

Я отвечаю ему, сквозь слезы.

- Я…просто подумала…нет, это всё глупости…

- Что же?

- Подумала, что я буду делать через двадцать лет. Будет зима или осень, будет

холодно, зябко. Я буду идти по улице. Одинокая женщина, укутанная в шерстяное пальто.

Буду идти одна и мерзнуть…Мне стало так жалко…

И он заплакал, с открытыми глазами. С сжимающимися веками вокруг глаз. Ему

тоже стало жалко. Безумно.

Некто Ич. Пьедестал.

Я перебинтовываю сам свои ноги. Воспитываю в себе няньку. Няньку самого себя.

Это мой крест.

Одиночество.

Выхожу из дома, ловлю такси. Меня подвозит молоденькая блондинка на

серебряном Пежо. Ей кажется лет семнадцать, мне кажется гораздо больше. Я чувствую

себя дремучим стариком рядом с крашенной лощённой блондинкой семнадцати лет на

собственном серебряном Пежо.

Она уже успела так много. Она поёт, она известна пусть пока что и только в узких

кругах. Но ей всего семнадцать, а мне двадцать два.

Возле метро Бауманская она выбрасывает меня и я иду. Там какие-то съёмки и

танцы. Стройная бригада девушек под музыку «позвони мне позвони» подпрыгивает в

небо, взлетают, кружатся.

«Стоп!», - и все они разбредаются в стороны.

В толпе я узнаю глаза одной из девушек.

Она кричит мне

- Как житя!?

Я роюсь в телефоне, мне надо срочно позвонить.

Она кричит мне

- У меня всё супер! Скоро сессия.

Я отвечаю ей. Через всю улицу. Толпа зевак смотрит то на меня, то на неё. Они не

могут понять, кто между собой говорит. Она кричит просто в мою сторону, а я отвечаю

так, словно бы она стояла рядом. Словно я говорю по громкой связи телефона.

Я говорю: «Когда ты наконец приедешь ко мне? Когда мы встретимся?»

- Мотор, поехали.

И она взлетает высоко в танце…

А я ухожу, у меня совсем нет времени, да мне и не до того.

Не до блондинки, что так рада найти меня спустя два года, ни до танцовщицы, с

которой мы познакомились тоже, именно два года назад.

Конечно, они рады. Конечно, они не верят даже в то, что я их помню. Но им так

хотелось бы вновь.

Разговоры на все темы. Внимание и свобода. Танцы, пения. Все дни напролёт. Я

действительно был таким в две тысяча пятом. Я действительно принадлежал им

полностью.

Они смотрели на меня и сегодня тоже снизу вверх. Словно я уже на пьедестале, к

которому они движутся. Но, мне кажется, они гораздо ближе к нему, чем я.

Некто Ич. Бывают разные люди.

Бывают люди в гостях. Входят в дом и смотрят по сторонам: на обои и на мебель. На

одежду хозяев и их тапочки. Смотрят на окно и на вид из окна, на бытовую технику и

рамки у старых фотографий.

Бывают люди, которые не заметили этого и прошли на кухню. Они садятся на стул, не

замечая его, и делают вид, что сидят за праздничным столом, когда это просто маленький

столик, накрытый скатертью.

Их глаза направлены в другие глаза. Их мысли в новых знакомых. Её улыбка освещает

всю кухню лучше тусклой лампочки в грязной люстре.

Это где-то в крови, это на уровне подсознания, - и это уже не только воспитание.

Некто Ич. Каждый день.

Поднимаюсь в метро. В метро хватаю за руку убегающую подругу, она вставляет

мне в уши свой айпод и рассказывает про поход к парикмахеру. Я улыбаюсь едущему

напротив меня собутыльнику. Другу моего друга, который ездил недавно в Ниццу и

понукал там негров на корпоративной пьянке русского отделения Пежо.

А сегодня он мне скажет: Какое Пежо? Я дам уже давно не работаю. А завтра я его

увижу охранником в баре Шанталь.

Мне вообще-то всё равно.

Я заглядываюсь через плечо на красавицу-младшую сестру моего друга. Она боится

даже глаза поднять. Мне наступает на ногу какой-то бугай,- оказывается он едет на работу

вместе со своим напарником. Под мышкой у него маленький черно-белый телевизор, а у

друга – свернутые в трубочку «Зятёк» и «Тёщин язык».

Я отворачиваюсь ото всех этих людей и смотрю в окно. Застекло. В ничейную зону,

где все они отражаются.

Я не смотрю на них и тут же перестаю существовать.

Начинают толки и кривотолки о том, куда я пропал.

А я всё вижу. И на душе у меня пусто и легко, как когда ты вечером

останавливаешься в невесомой тишине подмосковного парка. Как когда замираешь у окна

в роддоме или когда кладёшь подбородок на горячий подоконник зимой и наблюдаешь

как бегут над городом седые облака.

Я становлюсь для них золотоискателем. Покорителем женщин, богачом, гением,

болтуном, лохом. Я становлюсь для них кем-то только в тот момент, когда я

отворачиваюсь. Ведь пока мы говорим – они подбирают ключи. Настраивают меня под

свои руки, как новый инструмент. Тычут в меня пальцами, в попытках выбить музыку,

знакомую, простую, или наоборот неведомую и невыносимо сложную – такую сложную,

что они ломают пальцы ещё на ненастроенном инструменте.

А когда я отвернусь, им надо будет рассказать, хорошо ли они сыграли. А я только

смотрю. Хорошо ли.

И мне нравится только одна игра. Виртуозная.

Отвлечённые глаза молоденькой студентки – сестры моего друга. Которая позабыла

обо мне, когда я отвернулся.

Для которой я был всего лишь молнией, которую нельзя понять и нельзя приручить.

Одной из сотен молний, что вспыхивают в её юной душе каждый день.

Некто Ич. Заблуждения.

Красные ногти – символизируют… Если у человека есть чёрный гнилой зуб,

значит…

Первый снег на покров… Заряжать пистолет с правой руки…

А может это всё ничего не значит? И никто нам не поможет и не скажет, что к чему.

Всё ищем помощи, знака.

Делом надо заниматься! Надо просто работать. Как говорил Сальваторе Ло Пикколо:

«Гангстер должен быть в любую минуту готов к работе». А маленькая итальянская

скрипочка врать не будет.

Некто Ич. Его жена.

Почему она в больнице для душевнобольных?

Потому, что она там вместо меня. Прикрывает. Она ушла туда по своей воле. Чтобы

оправдать мои абсурдные действия.

Она поставила в театре «Король ЛИР. Пьеса для душевнобольных».

Где под музыку Моцарта и Ives два часа актёры ползали по полу и визжали как

маленькие дети.

- Я показала всему миру, что я идиотка. Актеры не виноваты – это только моё

самовыражение. Теперь меня можно отправить в больницу.

Я помню, как она ходила по дому с аквариумом в руках и расплескивала воду.

Ну так человек самовыражается. Она не хотела быть отшельницей, потому что она

любила общество. Но она желала жить в обществе, которого не существует. В

изменённом, в будущем.

А в этом ей просто нечего делать. Ей скучно и каждый день, когда она жила

привычной жизнью современного человека: ехала в общественном транспорте, слушала

музыку, смотрела телевизор, ходила на работу – каждый день она ломала себя. И она и я

не хотели, чтобы так продолжалось.

Сейчас она на содержании у этого общества, от которого она отказалась.

Ей не нравилось работать и быть постоянно должной нелюбимому, нелюбимому,

потому что она совершенно не любила этих людей и это государство, что её окружало.

Я на свободе, хоть и разделяю её мнение. Потому что я должен любимой.

Я люблю нашу дочь и должен оставить ей после себя немного другое общество.

Такое, чтобы ей не пришлось прятаться в сумасшедшем доме.

Вот, собственно, почему она там, а я здесь.

Некто Ич. Газовая камера.

Что мною движет?

Неприятное ощущение. Что я облажаюсь. Противное на душе, от того, что ты повёл

себя, как гавно.

Вот, что движет мною, когда я веду себя, как порядочный гражданин. Когда я по

пять раз на дню объясняю бабульке, как правильно пользоваться лифтом в поликлинике.

Когда я рассказываю дотошно, пока не пойму, что меня правильно поняли двум

мужичкам, как пройти в супермаркет. Или, когда я говорю с врачом о своей болезни.

Когда я говорю с начальниками о том, почему меня не будет завтра на работе.

Я знаю, что я не лентяй и не тупой. Поэтому мне легко говорить с уверенностью о

своих собственных мотивах.

Иногда я стою и думаю, что могу промолчать, но тогда хоть пару минут, но у меня

будет чувство, что я не сделал то, что мог бы сделать. Мне противны даже эти несколько

секунд. Я не хочу их.

Вот, что мною движет.

Я делаю шаг в лифт, двери закрываются, и я задыхаюсь от удушья. Лифт забит

марихуанным дымом, словно газовая камера газом.

Некто Ич. Нелюди.

Не судите о людях по их родственникам.

Дети не взрослеют. Дети не вырастают. Просто одни люди перестают быть детьми, а

другие ими становятся, а точнее появляются.

Некто Ич. Стержень.

Всё изменилось когда в моей жизни появилась она.

Говорят в таких случаях « я стал совсем другим человеком». Я изменился и наконец

пришёл в себя. Словно в жижу вставили загустевающий стержень. Всё вокруг стало

складываться вокруг неё. Я окружил её со всех сторон. Сложился, завернулся.

Я стал избегать смерти по-настоящему. Не садится пьяным за руль, не ходить в

темноте.

Я видел как матери кутают своих младенцев под завывания виброфона. Под

солнцем. Много-много матерей. Оказывается это очень хорошее воздействие и на ребёнка

и на мать.

Ещё. Никогда ни с одним человеком мне не было так интересно, как с ней вчера.

Расставлять по доске маленькие фигурки игрушек. Расспрашивать кто из них хороший, а

кто плохой и почему. Вдыхать добро.

Будет жить вечно.

Когда она появилась, я понял, зачем я живу. Не из-за денег и славы. Не для женщин

или мужчин. Не с музой и не с богами.

Искусство, философия, дух, воля – ну и что?!

Я не брошусь защищать страну, я не убью себя сам – не выстрелю ни в висок, ни из

ружья, не затяну петлю на шее, не брошусь ни на пути, ни на пули. Как я могу сделать это,

если я знаю, что тогда она останется одна?

Я перестал спорить, ругаться и дарить подарки.

Некто Ич. Ян.

Всё что я знаю, что Ян

Одна только мужская сторона

Я не вижу ни глазами женщины, не чувствую как она, ни хочу того что желает одна

Я вижу только половину мира

И потому я движусь

Некто Ич. Лабиринт.

Я хочу на работу

Я смотрюсь в зеркало

Я не улыбаюсь. Мне все противны. И я знаю, что мы все одинаковы

Мы все одинаковы и все любим кого-то но не любим всех

Как взаимопроникновение молекул во время химической реакции, человек

эволюционирует и развивается постепенно.

С точки зрения науки настоящее не может просто следовать за прошлым, оно

должно быть его следствием.

Американская современная культура поражает меня. Столько тонкостей и нюансов!

Столько хитросплертений. Кажется, что культура – это суперсистема образов и ссылок.

Как я должен себя чувствовать?

Я себя чувствую как будто у меня обнаружили смертельную болезнь. Как будто моя

жизнь умерла. Словно я инвалид а все люди округ меня нормальные. Это внушения.

У меня подозрения на простатит на фоне половой инфекции.

Как старые обои навсегда пропадающие под новыми. Обрывок старых обоев.

Я не думаю что сказать, когда очень голоден.

Я выгляжу усталым. Я уверяю себя, что перспектив нет и всё напрасно

Что ничего не имеет значения в нашей жизни.

Некто Ич. Линия.

Я линия таганско краснопресненсчкая

Ко мне топают топают топают по затоптанным лестницам

Я Москва я уже в дупель пьяная

Я с семи часов пью стаканами

С тараканами бомжами мигалками

Некто Ич. Море.

6 часов назад я сидел на берегу перед морской равниной. перед штормом и до сих

пор из волос моих сыпется пляжный песочек.

я смотрел как ветер гонит на берег огромные облака. рваные кучи воды. песок ветром

стелился змейками, дети бегали по снежному песочку и простор обнимал рыбим глазом

всего меня. девушки в порэо кормили чаек, я читал YES и прятался от солнышка

прятался от мороси и протирал от мелкой морской пыли очки.

там на небесах тебя не окрестят лохом,

ведь ты видел море

и видел как оно безумно прекрасно.

Некто Ич. Рыба.

меня снова положат на обследование

в эти выходные

я не могу объяснить свою замкнутость

это уже было

особенно когда вокруг много знакомых людей

я молчалив словно рыба

я могу молчать когда все горячо спорят

молчать полностью

ни говоря ни слова

я хочу чтобы врачи нашли причину

я хочу, чтобы мне помогли

Некто Ич. Сломанный.

все мои мысли уже там

я весь там и сердцем и душой

я словно бы уже сел в поезд, с двумя городами на борту

я уже вижу всё это

я сломанный пополам

я вздернутый на рее

я хочу влиться в этот город

снова

Некто Ич. Сон.

планы на вечер такие же как всегда

натаскать воды из колодца и перепрятать таблетки жены, чтобы дочь не нашла и не

отравилась

потом окунуться в сон, где мне снова будет сниться, как меня преследует дьявол

Некто Ич. Собака

я хочу вам рассказать о себе

я собака

я нюхаю и сплю. линяю и дышу сейчас далеко высунув свой противный язык

ем колбаску и бегаю по крапивным зарослям

я лаю и пролезаю под забором

пью из лужи и вою когда бьют…

а сегодня я укусила маленькую девочку, когда та слезала с крыльца

Некто Ич. Почти умирая.

Дрожу от озноба или от усталости. Конвульсирую на полу. И наслаждаюсь болевой

негой во всех мышцах.

Ещё одна волна сладости и глаза медленно закатываются. Веки закрываются. И я

наконец-то засыпаю.

Отмучался.

Некто Ич. Сон гормонов.

Пассивный образ жизни ведёт к гормональному штилю внутри организма.. Сидение

на одном месте, затвердевание мягких тканей. Глаза слепнут без солнца.

Мы только и живем, потому что все время убиваем себя. Ударами, ушибами, слепим

себя солнцем, травим алкоголем и гадкой пищей. Дым городов обвивает нас изнутри,

становится нашей частью. Сосуды, жилы, лимфа,- всё это тонет в крови и стонет от того,

что она приносит.

Моё сердце пляшет последнее танго. Танго-прощание.

Больше не будет любви, больше не будет веры и больше не будет надежд.

Некто Ич. Отравление

Меня отравили.

Я вошёл в туалет с кружкой растворимого супа. Оставил её на раковине. А когда вышел из

кабинки, взял её обратно и отхлебнул. Выходя из туалета? я упал. Закружилась голова, в

ногах появилась безумная слабость.

«Через минуту, когда он выходил у него в теле не осталось уже ни солей ни кислорода. Ни

в мышцах, ни в крови, ни в мозге,- нигде»., - вот заключение врача.

Я тогда практически умер. Это было смертельное отравление.

Некто Ич. Второй конец.

Я сижу на полу в вагоне метро, закрывая глаза руками от света. Мне очень хочется

спать. Я имею ввиду не в данный момент, а в принципе. Я так мало сплю.

А я скользкий, Ай я скользящий, ай ай ай, я как пою да медленно. Как я смотрю да

настойчиво…

Ой да как кольцо сжимаю в руке. Ох да резиновое.

Две девушки стоят прямо надо мной.

В какой-то степени это скрытая ситуация полного доминирования. Темные кожаные

сапоги, юбки старшеклассниц, что там дальше снизу не видно…

Они говорят об учёбе.

- А группа крови это наследуемый фактор?

- Это у нас частично наследуемый фактор, первого порядка.

И дальше что-то про аллели.

Добросовестные студентки. Потом они ещё говорят вот так надо мной, словно я на

операционном столе…

Нависают над моим телом и обсуждают, что надо оставаться врачом и работать врачом

и не уходить работать в другие отрасли.

И я прошу, прошу вас. Сжальтесь надо мной. Спасите меня. Оставьте меня в покое,

оставьте меня в живых!

Мне так хочется так просто жить!

Мне так хочется просто просыпаться и лежать. И пускать слюну по подушке, как это

делает моя жена, когда я прихожу к ней в больницу.

Я так хочу весь день смотреть за движением солнца.

Вытащите меня ради бога из этого подземелья. Я танцую только головой, не

контролируя себя…

С меня тефет пот. Я чуствую как влага высдерляется из мфаих щёк. Оооооуууоооо. Как

мне вигово.

Я стаиваю.

Я словно держусь за край скалы. Я держусь.

Москва 2008 «Некто Ич. Фонарь тьмы» А.Ярцев. Иллюстрации – Святослав Беликов, Ярцев Алексей и др.