Журнал "Стетоскоп" №32

стетоскоп

±32á‡ ÒÓÁË‰‡ÌËÂ ÔflÏÓÈ Ë ÍÓÒ‚ÂÌÌÓÈ Â˜Ë!

çÓÏÂ ÒÓÁ‰‡Ì ÔË ÔÓÒÂ‰ÌË˜ÂÒÚ‚Â

ËÌÚÂÌÂÚ-ÂÒÛÒ‡ ëÚÂÚÓÒÍÓÔ.Ñ‡.êÛ

(http://stetoskop.da.ru)

Ë ‚˚ıÓ‰ËÚ ‚ Ò‚ÂÚ Ó‰ÌÓ‚ÂÏÂÌÌÓ

‚ è‡ËÊÂ Ë ë‡ÌÍÚ-èÂÚÂ·Û„Â

á‡ ÒÓÁË‰‡ÌËÂ ÔflÏÓÈ Ë ÍÓÒ‚ÂÌÌÓÈ Â˜Ë!

стетоскоп

±32

ËÁ‰‡ÚÂÎË: åËÚË˜+ÅÓ„‡Ú˚R¸

Ô‡ËÊ 2001

«Невзирая на разницу в возрасте, дети мои, — сказал поздравляю-щий, — я вещаю невидимыми густолиственными устами в кущах детст-ва каждого из вас, я перебираю годовые кольца на комлях дней, за-ставляя их звенеть и в глубине, и снаружи.

Так ли уж много поколений ушедших и будущих веков могли бы по-хвастаться тем, что жизнь их протекала в двух тысячелетиях?»

Некоторые из собравшихся знаками показали, насколько они испу-ганы.

«Очень хорошо, — обрадовался поздравляющий, — как я погляжу,не все из вас согласны пустить регрессию на самотек. И в самом деле,кто знает, где исходная ступень его детства? Искренность покрываетдушу наподобие луковой чешуи, сколько ее ни разоблачай, она всегдаостается слоистой. И никакой слой не оказывается последним. Сто оде-жек и все без застежек. Многомерные эфирные слезы да мания само-разоблачения. Синдром дадзыбао, или новейшая психиатрическая аб-бревиатура ППП, означающая «психоз парадоксального правдоиска-тельства». Я призываю вас, — сказал поздравляющий, — всех вместе со-крыться под пологом обобществленного, неиндивидуального детства,продолжая при этом внешне придерживаться своих типичных взрос-лых манер.

Отныне все мы связаны общей идеей, независимо от того, признаеммы ее или нет. У каждого из нас появилась возможность с особеннымзначением заглянуть в глаза другому, как бы намекая на то, что отнынеу нас есть общая тайна, секрет, который, к сожалению, мы неспособнысформулировать.

И даже если мы будем стараться воздерживаться от каких бы то нибыло мысленных манипуляций с образами окружающих нас людей,то и само это отстранение будет иметь своей точкой отсчета, увы, рег-рессию, комфортабельное соскальзывание в инфантильность. Игро-вой автомат ерничества у большинства из нас зашкаливает на отметкемаксимум, и мы лишь делаем вид, что прислушиваемся к другим илисмеемся вместе с ними. На самом-то деле этот смех не имеет никакогоотношения к словесной реальности других.

Они лишь сквозят отдаленными всплесками, эти слова, сотрясаю-щиеся как тонкие волокна в нескончаемом сновидении с тутовым шел-копрядом. Всякое прочтение другого становится навязчивым свидани-ем с собственной тенью, с собственным текстом. Отныне никто из насне способен услышать что-либо новое, поскольку уши наши восприем-лют лишь то, что способна породить их собственная слуховая среда.

Дзен-буддистская версия ответа на вопрос: «какое сегодня число?»неотличима от эхолалии: «число!».

Эпоха карманных календарей отошла в прошлое, а неучтенный часмежду летним и зимним временем по-прежнему скачет, как блоха. По-этому, если вы не знаете, что сказать, когда вас спрашивают, чего выдобились в жизни, отвечайте: «Я жил в неучтенный час!»

редакция

следы

вещей

Ö‚„ÂÌËÈ Ñ‡ÂÌËÌ.

åÓ·ËÎÂ‚ÒÍ‡fl Â˜¸ Ë ‰Û„ËÂ................4

å‡Ëfl ëÏËÌÓ‚‡-çÂÒ‚ËˆÍ‡fl.

ÇÓÒÔÓÏËÌ‡ÌËfl å‡¯Ë é¯Ë·ÍËÌÓÈ.

éÍÓÌ˜‡ÌËÂ. ç‡˜‡ÎÓ ‚ ÌÓÏÂÂ 31..........10

ë‡¯‡ êËÊ‡ÌËÌ.

ä ‚˚ıÓ‰Û èÓÎÌÓ„Ó ëÓ·‡ÌËfl ëÓ˜ËÌÂÌËÈ....22

ÄÌÌ‡ ÉÎ‡ÁÓ‚‡. ê‡ÒÒÍ‡Á˚ Ë ÒÚËıË.........26

ûËÈ èÓÒÍÛflÍÓ‚.

éÔÛÒ˚ ÒÚ‡ÓÈ ÚÂÚ‡‰Ë..................36

åËÚË˜. ÇÓÁ¸ÏÂÏ, Í ÔËÏÂÛ, „˚ÁÛÌÓ‚...40

ê‡Ù‡˝Î¸ ãÂ‚˜ËÌ. û„. çÂÔÓ˝Ï‡............44

ÇËÍÚÓ I‚‡ÌÓ‚. èÓıÓÓÌ˚. ëÚËıË.........48

í‚Ó˜ÂÒÚ‚Ó Ì‡¯Ëı ˜ËÚ‡ÚÂÎÂÈ.

óËÒÚ˚È ÎËÒÚ...........................49

åËı‡ËÎ ÅÓ„‡Ú˚Â‚.

ùıÓ ÏÂı‡ÌË˜ÂÒÍÓÈ ÎÂÒÚÌËˆ˚.............50

àËÌ‡ å‡¯ËÌÒÍ‡fl.

èÓ˝Ú Í‡Í Ô‡ˆËÂÌÚ. ä ‚ÓÔÓÒÛ

Ó Á‡ÌËÏ‡ÚÂÎ¸ÌÓÏ ˆ‚ÂÚ‡Â‚Â‰ÂÌËË.........56

èË ÓÙÓÏÎÂÌËË ÊÛÌ‡Î‡ ËÒÔÓÎ¸ÁÓ‚‡Ì˚

„‡ÙÂÏ˚ ÄÎÂÍÒ‡Ì‰‡ ÖÎÒÛÍÓ‚‡

1. ПАРАЛЛАКС«Каждая ячея сети

из снежных хлопьев и воздуха– цепь Джанга.

Непрерывно ссылаясь на те цитатыиз снега, из травы,

которые настойчиво выталкивают в сон,вокруг них обвивается

материя на заикание.»

Акимицу Танака, «Новогоднее».

Нет большего счастья, чем умереть на закате, когда лопатооб-разное лезвие кровавого светила еще зависает на величину своюнад ближним тебе холмом, чтобы, едва отобразившись в могиль-ной почве и бросив на зеркальный курган прощальную горсть пра-ха этого мира, подарить последний удар твоему сердцу, останавли-вая его и обращая вспять, дабы ты, ощутив обращенное биение егоуже где-то в иной половине груди, мог созерцать, как плавно всхо-дит по ту сторону горизонта черное солнце и медленно плывет понебу смерти, – и так до самого рассвета...

2. СО-КРОВЕНИЕ В ЛИКАХ«Доказательство данной теоремы

слишком велико, чтобы уместитьсяна этих страницах...»

Пьер Ферма

«Поэзия – это язык ангелов, который абсолютно необязательнопонимать...», – сказала мне весной 1988 года выдающаяся француз-ская актриса Жанна Моро.* «Объясняйте природу поэтическоготворчества всем, кому можете объяснить и кто способен Вас услы-шать...», – добавил осенью того же года крупнейший итальянскийписатель Альберто Моравиа.** И сей завет «двух великих» наставилменя на путь «искуса и терний», ибо уже постичь «природу поэтиче-ского творчества» – природу «языка ангелов» (ангелов снизошед-ших и падших), на мой взгляд, означает – быть Тем, «Бывшим в на-чале», глашатаями которого они – ангелы – являются, объяснять жеее – значит стать Тем, «Ставшим плотию», приход которого они (ан-гелы) провозгласили. Но где ж найти Связующую Их – «Бывшего»и «Ставшего» – Третью Ипостась, если нет уже «обитавшего с нами»синьора Моравиа, и вряд ли отречется от слов своих мадам Моро? –А посему остается лишь обратиться к тем самым «говорящим ли-кам», ликам того самого «языка», языка тех самых «падших и снизо-шедших», сохраняя при этом строгое неравенство между поступкомречи и поступком действия (между Борджиа и Макиавелли), по-скольку – как утверждала мадам Жанна – «поэты – это пророки», и –как говаривал синьор Альберто – «имеющий уши да слышит»...

И явится Некто, вызванный из Бездны, сжимающий в десницесвоей (или же – шуйце) некий сосуд, в просторечии именуемый «бу-тылкой», и разобьет бутылку сию о голгофу*** (голову) недруга сво-его, дабы затем осколками ее (в людях – «розочкой») пронзить гово-рящие его губы и обагрить их (осколки в губах) горячею кровью...Ибо сказано в народе: «Возьми бутылку, шарахни по башке и ткни

4 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

Евгений Даенин

Мобилевская речьи другие

в морду...» И явится Некто, вызванный с Небес, обращающий смертоносный сосудв бутон розы, – розы, раскрывающей осколки свои – лепестки – о голгофу светле-ющего на Востоке небосклона, дабы затем озарить их кровавыми лучами губасто-го Солнца. И сложу я четверостишие:

«РОЗА»-«РАСЦВЕТ»

сожми в ладони розовый бутонбутылочный, разбей о костный камень –и, лепестки цветка раскрыв, сквозь стоних обагри лучистыми губами...

И явится Некий Закон, Закон «О многих, сколь угодно розных ликах, ликахпадших и снизошедших, связуемых воедино; явится – во всем своем ужасающемдоказательстве, – доказательстве, свидетельства которому я здесь привести нев силах, ибо не то чтобы оно было слишком велико, дабы уместиться на этих стра-ницах, или же – слишком мало, дабы не затеряться в них... Оно – бесплотно. И неотбрасывает (на страницу) тени.

*/ Журнал «В мире книг», Москва, 1988, н.10.**/ «В мире книг», 1989, н.1.***/ Череп (арамейск.).

3. КОММЕНТАРИЙ К «МОЛИТВЕ»«Историй всего четыре. И сколько бы времени нам ни осталось,

мы будем пересказывать их – в том или ином виде.»

Хорхе Луис Борхес, «Четыре цикла».

Когда я родился – было июльское утро. Первое июльское утро 1962 года отРождества Христова, воскресенье. В двадцать седьмую годовщину моего рожде-ства я впервые познакомился с видеозаписью событий 9-го апреля 1989 годав Тбилиси (Сакартвело). Сценарий ассоциаций.

Место действия – Колхида. Время – перед рассветом. «Отче Наш...», – мо-литва пастыря. Отклик площади – его поприща, паствы его, его плоти и крови.«И Слово стало плотию...» Молитва пастыря – агнца: «Отче! да минует меня чашасия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты...». Заклание агнца. Перо (лезвие) штыко-вой лопаты. Распятие горла. Перо – железное послание в мозг. Перо птицы Рок(Рух). Заклание агнца распятием горла. Жертвенный костер на поленьях из перь-ев штыковых лопат. Шашлык из тела агнца. Восстание из пепла. Птица Феникс.От птицы Феникс – до птицы Рок. Трагедия в этом стиле. Сирена – женщина, пти-ца-убийца. Искус в ее коленях. Тянущиеся к ним руки героев. Смена поколения их(как рук, так и героев) на коленях Сирены.

Место действия – Колхида. Время – перед рассветом. Несущие смерть пти-цы – Сирена и Рок. Их поход (полет) в Колхиду за золотым руном. Русский пас-тырь – «Арго». Искушение Уллиса Сиреной. Авианосец «Арго». Русский агнец –«Арго». Сирена (сигнал тревоги) на авианосце. Поколения ее децибел. Пастырь.Заклание агнца. Взрытое лемехом (пером, штыком, лопатой) его поприще, паст-ва его, его плоть и кровь. «Путем зерна». Паства в его (зерна) составах (суставах).Ясон, вспахивающий (взрывающий) поле своего тела. Пролитая его кровь. Посевзубов дракона. Поприще пролитой крови. Заклание агнца. Причастие плотии крови. Восставший Фениксом из пепла агнец. Воскресение пастыря. Священныйтрепет перед объясняемым, но необъяснимым символом Золотого Руна. Далее –бесконечный свиток необъяснимого (ибо Поэзия – это не кривое зеркало явленийМира, Поэзия – это линза, собирающая его Свет; собирающая его Свет – егоЖизнь, чтобы зажечь в себе свой Свет – внутренний, творя его по образу и подо-бию внешнего, чтобы подарить людям свой Свет – свою Жизнь.

Поэзия – это генетика жизни. Клубок скальдической Висы, разматываясь,становится Сагой.)...

«Историй всего четыре. Одна, самая старая – об укрепленном городе, кото-рый штурмуют и обороняют герои. (...)

5

Ö‚„ÂÌËÈ Ñ‡ÂÌËÌ. åÓ·ËÎÂ‚ÒÍ‡fl Â˜¸ Ë ‰Û„ËÂ

±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

Вторая история, связанная с первой, – о возвращении. (...)Третья история – о поиске. Можно считать ее вариантом предыдущей. (...)Последняя история – о самоубийстве бога. (...)»Историй всего четыре. Три из них повествуют об одной.История всего одна. История о пришествии агнца на заклание себя в себе

подобных и себе подобных в себе.История всего одна. И сколько бы времени нам ни осталось, мы будем пе-

ресказывать ее – в том или ином виде.

*/МОЛИТВА«Отче Наш...»9 апреля 1989 г.

пошли мне, всевышний, шашлык на поленьях –распятием горла на перьях штыков-лопат – в стиле феникс пера, в стиле рокпера – поколением рук на коленяхсирены – на авианосце «арго»,где поприще пастыря лемехом взрыто,и заклано паствой в составах зерна,и пролито кровью, но агнца колхидыне дай мне, господь, золотого руна...

4. КАУЗАЛЬНАЯ КАЗУИСТИКА4.1.

Пасмурным сентябрьским днем 1989 года, прогуливаясь с неким своим при-ятелем в поисках близлежащей кофейни общепита, я обнаружил искомую дверь,все сакральное значение коей было сконцентрировано в огромном висячем зам-ке, чье устойчивое равновесие рушило все наши надежды на восполнение кофе-ина в изголодавшейся по нему крови.

«Все...», – сказал я раздраженно: «...закрыто...». «Да...», – подтвердил при-ятель, двигаясь дальше: «...потому, что – замок висит.». «Ты путаешь причинуи следствие...», – возразил я, дабы философским спором несколько отвлечь со-беседника от неприятных мыслей: «...это замок висит потому, что – закрыто.».

«Что ж, посмотрим, посмотрим...», – угрюмо пробормотал мой спутник, до-ставая из кармана пальто приобретенный накануне для каких-то целей навеснойзамок, имеющий несколько меньшие размеры, нежели тот, который висел надвери кофейни, но готовый исполнить свое предназначение не менее четко и –главное – прочно.

«Посмотрим, посмотрим...», – вновь повторил мой собеседник, устремля-ясь при этом к ближайшему продовольственному магазину, активное (броунов-ское) движение покупателей внутри которого свидетельствовало о самом разга-ре рабочего дня...

И надо ли здесь говорить о том, что хотя приятель мой был абсолютно вооб-ражаемым, однако замок – более чем реальным, и выполненная им безукориз-ненно миссия устойчивого равновесия послужила причиной весьма продолжи-тельного следствия?..

«И-и-и, Платоша...», – говаривал впоследствии мой оппонент: «...надобнорассуждать логически...

Вот сидишь ты, к примеру, в камере предварительного заключения, сокра-щенно – в КПЗ (абревиатура-то какая! – пронизывающая насквозь великий и мо-гучий язык, насквозь пронизывающая – и не только фонетически), сидишь себеи изнываешь от слишком (не то слово) яркого света этих немилосердных ламп.

А что такое есть этот свет, Платон? А этот свет, Платоша, есть всего лишь по-ток каких-то там фотонов, словом, частиц. И чего ж ты тогда изнываешь? Или непомнишь, к тому же примеру, что в современной этой нашей физике направлениеэлектрического тока принято считать противоположным потоку электронов, –опять-таки, словом, этих... частиц?

А ведь мы-то с тобой мета-физики! – и посему устремляемся, значит, в за-предельное. И что ж нам стоит, по аналогии с этими самыми дурацкими физика-



ми, пойти дальше (в это самое запредельное) и принять направление этого само-го света противоположным по-току этих самых фотонов?

И вот тогда, Платоша, ты поймешь, что едва коснутся пакостные эти лампыпервым своим гнусным фотоном кристально чистых твоих зрачков, как гнусныйэтот мерзких тех светильников свет убегает от тебя прочь... со скоростью света.А значит, Платон, он не видим! И от чего ж ты тогда так страдаешь, Платоша?

– От иллюзий, Платон, от иллюзий...»

4.2.Я веду за руку своего маленького сына, веду из детского дошкольного уч-

реждения домой, веду сына и размышляю о таинственном значении последнегослова в этом странном словосочетании «Детский сад». Я перевожу его вслух надревний язык и поражаюсь отверстым небесам: «Рай», «Детский рай».

«Папа, а что это там стоит?», – прерывает мои размышления ребенок, ука-зывая свободной от вождения рукой на стоящий невдалеке микроавтобус. «Какчто? разве ты не знаешь – это автобус такой...», – отвечаю я. «А почему он сто-ит?», – спрашивает Костя. «Устал, наверное, вот и отдыхает...», – выдвигаю ясвою версию происходящего. «Нет...», – опровергает ее мой малыш: «...он стоит,потому что у него крыша белая...».

Так говорит Константин, и я с ним не спорю; я знаю, что у него есть к тому ос-нования... И мы идем с сыном, идем из «Детского рая», идем к дому, во двор, гдебудем строить город из песка – материала куда как более прочного, нежели зыб-кая логика этого мира; мы идем строить город, город Константина, Константино-поль, – пока из песка...

На песке, близ Константинополя, Константин начертал следующее:

пришол както тибе нада поткрипитцамиша вгосьтии гаварит ты а зачем яжэлюбиш варенье? ниталсьтякнет пачимуа мнеискарманатрудна вареньеискарманавынимать

призидент мидвеждийстраныкто будит занево

аднаждэ кактарасприехал майкалнасевир ксваим друзьямигаварит я вам купил три пары бальшых

санычкаф амы сабирались насевире загарать

Выяснилось, что текст посвящен М.Горбачеву.От Михаила Меченого – до Бориса Беспалого.Американообразное клеймо на лбу М. Горбачева приобретает характерные

черты Индонезии.

5. СНЫ И ТОЛКОВАНИЯ5.1.

Мне снились мэр, поэт и государь. Поэт Илья Кутик, мэр Москвы Юрий Луж-ков, а также последний российский император Николай 2-й («Кровавый»). Ещемне снилось, что Лужков – это я.

К чему бы это?

7



5.2.В связи с вышеупомянутым сновидением мне вспомнился старый москов-

ский анекдот. Некто приводит Илью Кутика к редактору издательства и представ-ляет в качестве переводчика: «Это – Кутик, переводчик...» «Ага, – говорит редак-тор, – а фамилия как?»

Бедный, тишайший Ильюша Кутик! Каково ему сейчас там – на Диком Западе?Помнится мне, году этак в 1989-м, на какой-то пьянке у тогдашнего чрезвы-

чайного и полномочного посла США в СССР Джека Метлока, вышеозначенныйИлья Кутик громогласно утверждал, что однажды (по пьянке же) чуть было не по-дрался с ним – хозяином Спасо-Хауза, чрезвычайным и полномочным посломСША в СССР господином Метлоком, да супруга посла – Ребекка Метлок – этогоим никак не позволила...

Я это говорю к тому, что поэт снится к террору и эмиграции, мэр – к облысе-нию на почве исполнительной власти, а государь, как говорится, – «MEMENTOMORI!», – и к бороде...

5.3.Еще мне снилось вот что.Прибыл я в некий город и направился в некий отель, принадлежавший не-

кой компании, меня пригласившей. Там – в вестибюле отеля – у меня произошелнекий инцидент с некой старушкой и ее малолетним внуком, в результате чего яне смог получить ключа от своих комнат лично и вынужден был прибегнуть к по-мощи старушки, которая, взяв для меня ключ, забыла узнать номер моих аппар-таментов.

Исходя из этого, я решил предъявить судебный иск к вышеупомянутой ста-рушке на сумму в 100 долларов США, для чего направился к администрации отеля.

Однако, как выяснилось, пошел я в направлении прямо противоположномнеобходимому – не к голове поезда, а к его хвосту, – в следствие чего мне при-шлось прыгать за борт и добираться до берега вплавь.

Подплывая к берегу, я заметил моторную лодку Андрея Кирпичникова – ре-дактора информационного бюллетеня «Политический курьер», сына главного ре-дактора газеты «Деловой мир».

«Андрей, – закричал я ему, – плыви сюда! На твоем катере мы их в два сче-та догоним!» Однако, в лодке оказался не Андрей, вследствие чего, выйдя на бе-рег, я вознамерился предъявить судебный иск уже к администрации отеля на сум-му в 1000 долларов США.

5.4.Это – по Гераклиту: «В одну и ту же реку мы входим и не входим, существу-

ем и не существуем».Читай: сны – это приближение к дзен, далее – каузальная казуистика.То есть, за одного битого (дзен) двух небитых дают, но за одну блядь (казу-

истику) не получишь двух истин.

6. МОБИЛЕВСКАЯ РЕЧЬ6.1.

Еще вчера все мы с интересом думали о том, что же будет завтра; и вот се-годня у нас нет никаких моральных прав, но есть материальные обязанности.

6.2.Может ли глагол быть существительным? Может. И предыдущая фраза – то-

му подтверждением.

6.3.Есть мненье, что двух мнений быть не может. Лично у меня к нему никаких

претензий нет. Если бы они были – его давно бы уже не было.

6.4.Как буддист – я ищу смерти, как христианин – смерти мучительной (в юно-

сти я очень много грешил и несколько раз даже бывал пьяным).



6.5.Поэзия – это искусство самураев и викингов; но, строго гово-

ря, подлинный мастер битвы всю жизнь готовит себя к тому единст-венному сражению, которое не состоится: ибо великий воин никог-да не унизится до поединка.

6.6.Трезвый я не дерусь потому, что – не красиво, а пьяный – по-

тому, что красиво – не получится. Да, я – очень и очень плохой по-эт, но другие – гораздо, гораздо хуже.

7. ПРИЛОЖЕНИЕ К ДОКУМЕНТУ7.1.

Скупой на слова платит дважды (дополнительным актом твор-чества).

7.2.К тридцати пяти годам путешествия молодого поэта закончи-

лись. Молодость прошла.

7.3.Кто виноват и что делать?Нечего делать? Совсем нечего...Кто виноват в том, что нечего делать; и что делать с тем, кто

в этом виноват?

8. НЕПЕРЕВОДИМЫЙ ПЕРЕХОДЧем отличается от-кутюр от прет-а-порте? Высоким ли от гото-

вого?В споре между искусством и естеством необходимо культиви-

ровать природу. От Аз – до Я.От прет-а-порте – до от-кутюр. Именно так: от – до от-.Иногда я люблю свое представление о некоторых иностранных

литературах. От от- и до.

9. С ЧЕТВЕРГА НА ПЯТНИЦУПолночи я ловил крокодилов, а потом сел в поезд, поехал, со-

шел на ближайшей станции, выпил чаю в гостях у некой знакомой и,затем, вернулся к своему составу, чтобы посмотреть – куда же ещеон успел прибыть за время моего отсутствия...

10. ТОЧКА С ЗАПЯТОЙ И ДВОЕТОЧИЕ____.,______________и________..

<1988 – 2000>

9



Беспечная молодостьКогда мы жили на Большом, и мы с Во-

вкой только поженились, нас поселили в боль-шой проходной комнате и папа все время про-ходил через нее. То он ночью шел на кухню по-пить водички. То шел в ванную мыть голову,и там ронял таз, или выдавливал вместо шам-пуня из тюбика зубной пасты, и начинал страш-но орать на всю квартиру: «Лидок! Тут что-то нето! Иди сюда скорей!»

Дабы прекратить это издевательство наднашей молодоженской жизнью, мы с Вовкойустроили пропускную систему для папы.

Мы изготовили ему пропуск с печатьюи фотографией и по очереди не пропускали егоходить через нашу комнату. Я была охранницейТвоюматовой, а Вовка старшим охранникомЗдявздутовым. Процедура прохождения черезнаш КП постепенно отработалась до тончайшихдеталей.

При предъявлении пропуска старший сме-ны Здявздутов не обнаруживал идентичностивнешнего изображения фотографии на пропус-ке с физиономией пропускаемого через КП. Онв смятении вызывал на помощь охранницу Тво-юматову и она, будучи экспертом в вопросахидентичности, также не обнаруживала оной.Она выхватывала пропуск и начинала лупаситьпо физиономии гражданина, незаконно пытав-шегося преодолеть КП. Посовещавшись, стражипорядка приходили к выводу, что гражданин –шпион. И требовали признания от него, что оншпион. Шпионом он себя не признавал, но при-зывал помощь криком: Лидок! Лидок прибега-ла, держа в руке рубль – эта огромная по темвременам сумма означала штраф или выкуп зазадержанного гражданина. Постепенно Смир-нов-Несвицкий слегка дисциплинировалсяи стал реже ходить по ночам мыть голову.

Но вот уйти на работу (два присутственных дняна Исаакиевской), чтобы не вернуться несколь-ко раз за документами, деньгами, бумажникомили авторучкой – он не мог! Тут уж и Лидок вы-ступала за экономию рублей и ему попадало нетолько от Твоюматовой и Здявздутова!

СестричкаВчера приходил мой папа. Он приводил

к нам в первый раз свою маленькую дочку.У папы теперь другая семья. И на старости летон сделал себе еще одну дочку. Мне 43 года,а моей маленькой сестричке пять. У меня тря-сутся руки, когда я открываю папе дверь. Не-сколько лет я не решалась на встречу со своейсестрой. Уж очень болезненно переживала всясемья эту историю. И вот я смотрю на лицо этойдевочки, и понимаю, что она очень похожа наменя и на папу в детстве. Нет сомнений, что этомоя сестра. В том месте, где душа, что-то торка-ется и сжимается. Я хорошо знаю, что это. Этотрезкий острый укол страха, боли и жалости –это любовь, и для меня это всегда очень тяже-ло. Но что уже теперь можно поделать? Можносо смущением бормотать банальную фразу:«жизнь есть жизнь» или «ребенок ведь ни в чемне виноват». Произнесение таких фраз оченьоблегчает душу в минуты сильных потрясений,это такие ритуальные заговоры, их баналь-ность – и есть мудрость веков. Но все это ужене обязательно. Сашенька и Дуня уже стаскива-ют с нее рейтузики и шубейку, развязывают бе-лый платочек под меховой шапкой (о, эти бе-лые «бумажные» платочки на детских головах,только бы вы никуда не делись, ради Бога! Ноэто такая отдельная тема...)

Выпростанная из одежек моя сестренкаоказывается очень хорошенькой, с белыми пу-шистыми волосами, породистой головкой

10 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

Мария Смирнова-Несвицкая

ВоспоминанияМаши Ошибкиной

Окончание. Начало в номере 31

и растерянной улыбкой. Светлые глазки ее ум-ные и несколько более взрослые, чем требуетсяпо возрасту. Племянницы расправляют наряд-ное платьице своей пятилетней тетушке, засте-гивают туфельки... Царственным жестом протя-гивает она свою лапку, чтобы ее вели в комна-ту... Да она просто красавица!

Уж что, что, а дочек мой папа делает наславу!

Подруга АдаОднажды мама с папой ушли встречать

новый год к подруге Аде Марковне, про кото-рую мама говорила, что она полька, а папа не-изменно добавлял: Да, да! После чего начинал-ся обязательный бурный диалог, расписанныйкак по нотам:

– Что это значит «да, да», Юра? – Ничего, ничего!– Ну, а зачем такой тон? – Какой тон, Лидок, какой тон?– Ну, к чему этот тон? Тебе не стыдно? –

и так далее, причем проанализировать семан-тическое содержание разговора было невоз-можно – он не содержал никакой текстовой ин-формации – только по интонации можно былопонять, что просто папа поддразнивает маму,а мама каждый раз послушно покупается, про-должая давнишний спор о национальной при-надлежности подруги Ады. И перманентныйспор о национальной принадлежности не ме-шал им общаться с маминой подругой полькойАдой и ходить к ней в гости.

И вот они уходят встречать Новый год,и незадолго до двенадцати часов несколько раззвонит телефон, я беру трубку, но никто не от-вечает – не соединяется. Я, естественно, думаю,что это мои кавалеры жаждут поздравить меняс новым годом, а возможно, даже самый глав-ный кавалер, очередной звонок – я поднимаютрубку – и слышу сквозь завывание вьюги па-пин голос:

– Машуля, где я?– То есть как где? – спрашиваю я. – Ты

у тети Ады!– Да нет, нет, – кричит папа. – Я потерял-

ся! Где я? Говори скорей, а то я боюсь! Телефон!Отключится! Меня послали за хлебом, и я заблу-дился! Я не помню ни телефона, ни адреса, кудамне идти? Машуля, посмотри в записной книж-ке и говори скорее, а то разъединится телефон!

Папе не надо было уезжать в тайгу илив знойные степи для того, чтобы заплутать. Онспокойно это делал в родном городе, и даже нев новом районе, а в самом центре Васильевского.

Семья игроковКогда мы с Левой поженились, мне стали

некоторые люди сочувственно задавать вопрос:«Ну как ты?» Я вообще довольно быстро сооб-ражаю, но если я чего быстро не сообразила,

меня ступорит капитально. Я упорно не въезжа-ла – о чем это меня спрашивают с такой добро-желательной интонацией? Я несколько лет незнала, к чему отнести этот вопрос – у меняв жизни все всегда не совсем нормально, по-этому я особо и не волновалась – «да так, братПушкин, или там, Иванов-Рабинович» – отве-чала я на вопрос, – «так как-то все...» Но потомвсе же я этот крючок заглотила. «А что, – спра-шиваю, – имеется в виду? В каком смысле «какя?» «Ну, как же – отвечает мне моя добрая при-ятельница. – Лева ведь у тебя игрок! Трудно те-бе с ним? Все проигрывает? То пусто, то густо?»И тут же называет мне какие-то суммы, адреса,фамилии, и телефон, по которому это все мож-но проверить. А заодно, естественно, и имяженщины, старинной Левиной знакомой, кото-рой он помогает растить сына или даже двух.

Не могу сказать, что моя реакция сразубыла однозначной. В памяти весьма резво вос-становились различные намеки различных лю-дей, и даже не намеки, а просто-таки невероят-ные сведения. Я вспомнила, например, как од-нажды уезжала в Москву и попала в купе с од-ним своим знакомым. У моего знакомого, по-нятное дело, были еще знакомые, кроме меня.Вот один из его знакомых и провожал его навокзале. Меня же провожал Лева. И вот мойзнакомый в поезде – а поезд еще стоит у прича-ла – подводит меня к окну и показывает из ок-на на перрон, где стоит его знакомый, который,в свою очередь, оказался знаком и с Левой,и вот теперь они вместе стоят и курят, ожидая,когда поезд, наконец, отбудет, и они смогутпродолжить течение своей жизни, нарушенноеотъездом близких людей и проводами их,то есть нас, на вокзале. И вот мой знакомый го-ворит мне: «видишь, такой невысокий мужикс бородой рядом с моим знакомым?» И показы-вает мне на Леву. «Вот, знаешь, – говорит мойзнакомый, – чего мне сейчас мой приятель рас-сказал? Что вот этот мужик с бородой может заночь заработать столько денег, сколько мы завсю жизнь не заработаем! Вот бы тебе, Машка,такого мужа! Ты бы уж тогда не стреляла пополтиннику, как давеча у меня!». Я посмотрелав окно на Леву и не решилась объяснить своемупопутчику, что этот мужик с бородой и есть моймуж Лева, а полтинник, который я, действи-тельно, давеча занимала, собственно и пред-назначался для Левы, это именно Лева просилменя занять полтинник, чего-то ему надо былос этим полтинником сделать.

Потом мне стали вспоминаться и другиенесуразности Левиного поведения. Я припом-нила еще один случай – когда Лева попросил,чтобы я отпустила его на два дня за город по-мочь другу строить сгоревшую дачу тестя, и че-рез полчаса после Левиного ухода позвонилэтот друг, и я ему сказала, что Лева к нему ужеотправился, и этот друг стал кричать на меня,

11±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

å‡Ëfl ëÏËÌÓ‚‡-çÂÒ‚ËˆÍ‡fl. ÇÓÒÔÓÏËÌ‡ÌËfl å‡¯Ë é¯Ë·ÍËÌÓÈ

12 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

и ругать Леву, и выяснилось, что не только дачау него не сгорела, но и вообще дачи нет, то естькогда-то была, но теперь нет, да и тестя, собст-венно, тоже нет, то есть, тоже был, конечно,но теперь вместе с дачей нет, потому что с тойженой, у которой была дача и тесть, он развел-ся, а эта новая такая, что у нее ни дачи, ни тес-тя, ни совести вообще нет, как впрочем, и у Ле-вы, раз он прикрывается не своим тестем, что-бы смыться из дому, а его самого, то есть друга,чей тесть, он даже не удосужился предупредитьи поставить в известность, чтобы тот знал, чегоговорить в случае чего.

Много горестных сомнений пережилаМаня в тот миг, узнав об отсутствии тестя, и да-же предприняла попытку разыскать Леву,но попытка сразу увенчалась полнейшим успе-хом – Маня очень быстро обнаружила Левуу себя в мастерской. Он спал крепким сном,подложив обе ручки под щечку, заросшуючерной бородой, и когда Маня, разбудив его,стала пристрастно выпытывать – для чего же тутнужен был посторонний тесть – он признался,что не хотел обнаруживать перед Маней своюневыспанность, и решил придумать себе али-би, чтобы просто от всех, в том числе и от Ма-ни, отдохнуть. Кроме обиды Маня испытала ог-ромное облегчение, что и говорить, и решилабольше не принимать во внимание различныхчуждых недоверчивых предположений, а луч-ше положиться на судьбу и больше никогда недергать себя и Леву идиотскими проверкамии сопоставлениями.

К тому же вдобавок ведь и Лева, и Маняуже побывали в своей жизни в женатом видедалеко не друг с другом, и имели от первона-чального брака каждый совершенно свою доч-ку, и все это было хорошо известно и даже до-вольно обыденно, и никакого молодежноговозбуждения совсем не вызывало.

И потому, когда ей сообщили, что ее Левакрупный игрок, и, кроме того, имеет другую се-мью, она все-таки даже обрадовалась – это покрайней мере объясняло все странности Леви-ной жизни и поведения – и то, что он очень ча-сто работал по ночам, хотя такой видимой не-обходимости вроде бы и не было, и то, что онзарабатывал совершенно мало денег, ну,и многое еще сразу вставало на свои места. Всеэто показалось Мане очень романтичным,и она стала потихоньку восхищаться Левой, ду-мая, что он прямо штабс-капитан Рыбников.Тем более, что однажды ночью Лева, не просы-паясь, сел на кровати, и минут пятнадцать пелкрасивым бархатным голосом песню на каком-то незнакомом наречии, а утром ничего не по-мнил и все отрицал.

Правда, когда однажды на даче в деревнеу Риты решили сыграть в карты, то Лева напуталтрефовую масть и бубновую, и совсем не выиг-рал, а проиграл всем подряд девять раз.

Или это надо быть суперштирлицем. И как-товообще с течением большого жизненного вре-мени эта интереснейшая и бодрящая версияЛевиной тайной жизни совершенно не получа-ла подтверждений и тихонько увяла.

Но вот недавно приходит Сашенька отЛенки, где она занималась музыкой с учитель-ницей на фортепьяно. Радостная сообщает: яуже сама проиграла целый кусок! Я говорю: Нуиди папе похвастайся. Лева сидит ужинает накухне. Сашенька подходит к Леве.

– Папа, я проиграла целый кусок!Лева перестал жевать и сказал тихим твер-

дым голосом: Так! Стоп! Что такое «кусок»?Сколько это? Кому проиграла? Ты вообще пони-маешь, что говоришь? Маша! Что она говорит?

СловаВообще-то ВСЕ уже написано. Если много

и внимательно читать – все написано. Взять На-бокова. Чего у него только нет! Но если чего-тоу него нет – см. Библию. А если и в Библии че-го-то не хватило – например, сомнений – тогдаможно открыть Розанова. Раздражившись отобилия сомнений и сомнительности у Розано-ва, надо сделать что-нибудь полезное, помытьпосуду, или пол на кухне, или гимнастику. А по-том, если дома никого нет, – то есть очень ред-ко, почти никогда – можно лечь с Довлато-вым или Хармсом. Это счастье. И после тогокак встанешь, понятно, что каждый век требуетсвоего языка. И все умные мысли все равно на-до переписывать по новой. В клиповой манере.Покороче. А если вовремя не переписать – онии вовсе могут исчезнуть.

Как я была в пионерском лагереНа заре школьной жизни два раза я была

в пионерском лагере. И даже в таком довольнозаурядном способе познания мира, как посе-щение пионерского лагеря, я ощутила абсолют-ные крайности. Это сейчас я уже давно привык-ла, что в моей жизни гораздо больше абсурда,чем логики, а тогда я же не знала, как это быва-ет и оба раза пребывания в детском лагере по-хожи больше на сны, особенно левый, то естьпервый, то есть зимний. Зимний лагерь ВТО ужникак нельзя было назвать пионерским. Этобыла зимняя сказка, причем какая-то не совет-ская, и даже не русская, а скорее, австро-вен-герская, что ли, такая мистически-оптимисти-ческая. Как факт проживания на одной улицеПраги в одни и те же годы Кафки и Ярослава Га-шека. Там, в этом гофманическом пионерлаге-ре каждый день давали красную икру на завт-рак, шампанское и черную икру на ужин, еже-вечерне устраивались танцы, а в Новый год былустроен маскарад с восхитительным фейервер-ком. Директор лагеря был очень симпатичныйтолстячок, который смотрел на естественнуюи вполне объяснимую радость детей с добро-



душной улыбкой. Правда, впоследствии выяс-нилось, что большая часть отдыхавших девочекпостарше оказались беременными, но это об-наружилось гораздо позже, а тогда, после зим-них каникул вернувшись из Сестрорецка, гдерасполагался лагерь, я высказала категоричес-кое пожелание снова попасть в этот оазис напервую же летнюю смену. Мама с папой были,по-видимому, удивлены, так как коллективист-ских тенденций в моем характере ранее не на-блюдали. Но желание мое было исполнено,и в июне меня отправили. Это опять была сказ-ка, только другого рода. Это уже была такаясказка, которая подготавливала к Колымскимрассказам. По сравнению с этой сменой чудес-ный и смешной фильм «Добро пожаловать,или посторонним вход воспрещен» был так желжив и подделен, как «Кубанские казаки», сни-мающиеся во время голода на Украине. То естьстрашного ничего не было. Но было страшно.Была трясущаяся манная каша по утрам и вече-рам на склизких серых тарелках, был отбойи подъем по звонку, были стерильно-грязныеобщие умывалки и туалеты, где невозможнобыло ни умыться, ни покакать, пыльная пло-щадка посреди территории, которую все времянадо было куда-то убирать, утреннее построе-ние, которое именовалось линейкой, пере-кличка, был родительский день, наполненныйслезами и угрозами – с моей стороны, и пол-нейшей растерянностью – с маминой... Былипривезенные мамой мятые душистые сливыс синей, будто запотевшей, шкуркой и зеленоймякотью в промокшем бумажном кульке, былнаконец, этот пресловутый чудовищный кон-церт с обязательным исполнением «Сурка» за-моренным вундеркиндом, и наутро – была ли-нейка, перекличка, поход строем в столовую,уборка территории... Был лагерь.

ПисателиПо счастливой случайности Маня позна-

комилась с драматургом Радзинским. Во времяодной беседы, она задала ему ханжески-горде-ливый вопрос – как это вообще возможно –совмещать семью, детей и творчество? Манясчитала, что вот она совмещает, и это прямо на-туральный подвиг.

– Знаешь, – ответил ей хитро-рыженькийочаровательный Радзинский со своей этой улы-бочкой, – если тебе есть что сказать, то ника-кие дети тут абсолютно ни при чем.

СловаУ всех есть детские воспоминания про

первое восприятие незнакомых слов: «коло-кольчик дарвалдая» в смысле «бренча, звякая»вместо «Дар Валдая», по-моему, у Зощенко.

Некоторые слова попадали в сознаниетолько в связке с другими словами: отдельного,самостоятельного слова «Европа» не было, был

только «Закат Европы», Европа и связаласьс перманентным закатом, так что ясно – Восходможет быть только у нас...

Ни «горя», ни «ума» не было – былотолько «горе от ума», которое сначала – когдамама с папой собирались в театр на Юрского –вообще мнилось как горе какого-то японцаОтума.

Сенька Спивак рассказывал, что он в дет-стве думал, что «Платон Кречет» – это Платончто-то делает, что-то очень кречет, какой-тоочень сильный глагол получался из этого слова.

Сашенька выслушивала наши восторги поповоду снятой на лето дачи: «Там выходишь наогород, и сразу тебе чисто поле.» Сашенька, по-пав наконец туда и оглядевшись, очень саркас-тично: что-то гъязно это ваше чисто поле.

– Сашенька, идти пора, пописай на до-рожку. – Сашенька, вздохнув, послушно выхо-дит на середину дорожки и садится писать.

Дуня все детство думала, что ДК пищеви-ков, где последние годы обитала «Суббота» –это какое-то страшное До капище веков.

Девочка спрашивает – Скуман рассказывал –кто такая Мирана? Где ты это слышала, спрашиваютвзрослые. Что за мирана? «Наша армия сильна, ох-раняет мир она», – отвечает девочка.

Вова слушал песню «Арлекино, арлекино,есть одна награда смех». А ему все слышалось:«Есть одна нога на всех». Он и так, и так прики-дывал, причем тут нога...

А сейчас на компьютерах, в некоторых про-граммах можно даже проверить свой текст наблагозвучие – то есть хорошо ли он пойдет причтении вслух, и на грамматику, и орфографию.Правда, при проверке орфографии компьютерпредлагает не совсем корректные исправления.Имена собственные он не признает за правиль-ные слова. Вместо слова «Левиного», например,он мне предложил написать слово «ливерного».Слово «туточки» советует исправить на «уточки»или «тут очки». А фамилию Ошибкина вообщерекомендует писать как «Ошибки на...»

Мои подружкиЛенка говорит про русских писателей, что

они, как заботливые дворники, наставилив темноте русского ментального пространствазагородки и фонарики с табличками: сюда идтине надо, здесь плохо, ямка, а сюда даже загля-дывать не советуется, совсем нехорошо, лучшевот туточки обойти... Ну и тянет же всех послеэтого в огороженные места!

Любочка хочет, чтобы Лева ей сделал кра-сивый лорнет, и тогда она будет чистить селед-ку и водить машину.

О ВстречеЯ, как Маня Ошибкина, по молодости гор-

достно думала, что сформировалась абсолютносама, без всякого там влияния и учителей. Ну


что вы, какие там учителя! Одни пьяницы илисумасшедшие! А потом становится понятно, чтоэто так и происходит – какой-то несостоявший-ся гений по пьянке тебе сказал такую вещь, ко-торая запала в голову и не выходит оттуда мно-го лет – и это и есть твой Учитель. У епископаСурожского очень есть хорошая книжка, назы-вается «О встрече». Он пишет там, что Встречитак и происходят – то есть только при твоейспособности видеть, слышать и оценить. А еслипросто ждать – то можно и не дождаться!

Папины игрыПомню, когда папа был студентом, он не-

которое время жил один в большой квартире,потому что бабушка и дедушка были в Герма-нии. И вот у папы с его друзьями была такая иг-ра – они кидали кастрюли в стену и смотрели,как они деформируются.

У зубного– Ну вот же, написано на карточке: «ново-

каин не переносит»! А вы ей 4 кубика! Вот и чтотеперь! Возись теперь тут с ней! Лидокаин надобыло! Садитесь, садитесь сюда скорей! Держи-те, держите ее, она падает! Суньте ей в нос, по-ка не задергалась! Колите, колите ее быстрей,ей сейчас отойти надо!

– Как отойти? Куда отойти? О, Боже! –Внутри головы наступает ночь и потом сразупрерывистый мутный день. Внутренний голосмстительно и твердо перечисляет: Новокаин,Старокаин... Лидокаин, Юракаин... Всекаин...АвелеКаин...

Нет!!! А-А! О-о! Уууу! – Спасибо... До свиданья...– Чек мне занесите в кабинет!

СловаБаба Валя пошла за щавелем и взяла с со-

бой Сашеньку, которая была тогда мала, летпять. Когда они пришли обратно, баба Валяодобрительно рассказала, как Саша собиралащавель: «присяде на кошатки, копых, копых,и буде пястка».

Друг ПашаИногда Паша, как настоящий друг, чтобы

подбодрить Машу, обвинял ее в чем-нибудь.Например, что она как Буриданов осел, никогданичего не может правильно выбрать в жизни.А выбрав, впадает в столбняк от неправильнос-ти выбора. Но и Маша не оставалась в долгу,и тоже подбадривала Пашу различными обви-нениями. Например, она считала, что Пашаблагополучный и в мехах. Вроде Шаляпина накартине Кустодиева. Стоит на первом планев шикарной шубе. А сзади там где-то малень-кие людишки. Далеко.

Еще Паша обвинял Машу в машеморфиз-ме. Ну уж в этом-то она никак не была виновата!

Опять Друг ПашаАлка Белкина высказалась о Паше исчер-

пывающе: Паша очень добрый, но практичный.

ЯЯ очень умная, только не могу выразить

это никак!

Витальное начало витает«Суббота» той поры – 70-х, самого начала

восьмидесятых, представляла собой феноментеатральной культуры совсем не потому, что этобыло время моей юности!

После института я очень много ездила повсей стране делать спектакли и, возвращаясь,каждый раз поражалась «Субботе» – она по-прежнему была самым живым театром из всехвиденных мной. Мне ужасно хотелось понятьэтот секрет, и я подозревала, что тут дело «не-чисто». То есть не чисто театральное дело. Соб-ственно, название «экспериментальный театр-клуб» и отражало суть явления, только шиво-рот-навыворот, как все у нас тогда.

Конечно, по молодости не хватало нимозгов, ни времени, чтобы хоть как-то проана-лизировать необычайную тогдашнюю виталь-ность «Субботы». Казалось бы, никаких тайн тутнет, все на поверхности, и многие критики рас-кладывали по полочкам все особенности, отно-ся успехи к продолжению и осмыслению тради-ций народного театра, а недостатки – туда же.

А было нечто, что выделяло «Субботу» и изэтого ряда. Это «нечто» витало в воздухе (точнеене скажешь!), так сложилась и общественная,и культурная ситуация в городе и в стране, чтостал возможен этот самый «эксперимент», этотлюфт между системой и живым человеком.Кроме того, несомненно и безусловно, все-такисуществовал некий мистический момент, свя-занный с названием и философией этого назва-ния. Как ни облегчай некоторые слова, как нилишай их семантики, а все же они тащат за со-бой целый шлейф невероятных сдвигов тонкогослоя и поднимают ветерок от колебаний мираневидимого. Уж слишком сакральное в историичеловечества слово. Хотя, конечно, тогда, сидяна кривой советской козе и беспечно болтаякрасивыми ногами, мы даже не сомневались,что объедем – не слева, дак справа, или повер-ху, или как... да в принципе, пожалуй, и не заду-мывались всерьез о словах...

Много позже я была поражена, когда на-ткнулась на название «Мать-Суббота» у Клюеваи описание скопчества. В истории русского сек-тантства понятие субботы очень значительно.

А тогда лабораторная сторона меня увле-кала сильнее всего. Собственно, лабораторииникакой и не было, лабораторией, скорее,можно было назвать всю страну, еще с двадца-тых годов на полном научном серьезе собирав-шуюся переделать психическими и социальны-

14 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001


ми методами природу человека и немало ус-певшую в этом начинании.

Было понятно, что сделать искусственно,повторить такие условия, какие получилисьу нас при создании «Субботы», невозможно.Слишком многое совпало. Мощный тоталита-ризм пробуждал также очень сильное проти-востояние. Об этом уже много где написано,это такой очень сильный процесс, который не-сколько стянул на себя культурное одеяло – ноне в пространстве, а во времени, ибо когдас гибелью системы исчезла и энергия сопро-тивления, питавшая русскую совковую и вне-совковую культуру, то приоткрылась такаяэнергетическая черненькая дырка, и за ней –разреженный воздух и вакуум, затычкой кото-рому отлично послужил бедный постмодер-низм, обнаруживший, что писателям не о чемписать, художникам в лом даже встать с дива-на в таком бардаке, а между тем горлышкоразбитой бутылки продолжает блестеть в тем-ноте около плотины, и это даже заметнее сего-дня, чем было вчера.

Более чем полувековое существованиеСовдепии поддерживало школы и традициискрытого сопротивления в хорошем тонусе,и огромная энергия этого процесса, все эти«разговоры на кухнях», слушания радио «Сво-боды», чтение самиздата, творчество в «стол»,выставки на квартирах, самообразование – всеэто было мощным полем, порой почти осязае-мым. Сопротивление – мобилизует, свободарасслабляет; запад, давно расслабленный наэту тему, после перестройки падал на нас и на-шу высвобожденную энергию, насасывалсяи вытирая рот, восхищенно повторял: Вот этожизнь! У вас настоящая жизнь, а у нас скучноесуществование!

Однако, как ни крути, с советской систе-мой мы тогда были завязаны очень прочно.

В общественном плане «Суббота» нашласвою нишу именно в системе совдепии. В физи-ческом и материальном плане «Суббота» суще-ствовала на средства системы. В человеческомсмысле она отчасти противостояла системе,а отчасти защищала ее. В идеологическом пла-не «Суббота» лавировала, как могла. Не пере-ходя в разряд андеграунда и диссидентуры, не-обходимо было «и рыбку съесть и на ... сесть».

Высказаться с закрытым ртом – эта потреб-ность, конечно порождала свой язык – с двой-ным стандартом, как теперь говорят. То естьлингвистический и семантический планы – про-тивоположны либо параллельны друг другу.

Это было феноменальное явление вообщев культуре, не только в театральной – эзоповязык был единственно понятным и единственнодостойным произнесения. У всякого слова былего подразумеваемый двойник, и значение каж-дого слова очень менялось от этого. Слова, какперламутровые, переливались разными цвета-

ми, разными смыслами. Мы сами наделяли сло-ва сакральностью и весом, нагружали их, какпочтовых голубей, тайными сведениями...

И в этом смысле искусство той поры, ко-нечно, принимало вид некой формы религии.Фильмы Хуциева, Киры Муратовой, Тарков-ского, спектакли Таганки, книги Шукшина, пес-ни Окуджавы, Высоцкого, Б.Г, пьесы Володина,Радзинского, то есть все, что официально немогли запретить, то, что пробивалось к читате-лю и зрителю, все это становилось прямо-такиБиблией, строило мозги и душу.

А если уж ты собирался заниматься в сво-ей жизни искусством, то должен был быть готовк абсолютной и полной самоотдаче, котораяпо-русской привычке к крайностям легко и не-заметно превращалась в тихий, органичныйи почти религиозный фанатизм. У меня, во вся-ком случае, получилось именно так, и когдапришла пора жить – а не обсуждать книжкии спектакли – я обнаружила себя чрезвычайноодносторонне развитой личностью. Я оченьсвободно и легко чувстовала себя, существуяв системе координат и ценностей театра и лите-ратуры, но в реальности с трудом могла сооб-разить, что плохо, что хорошо, что можно де-лать, чего нельзя, и что к чему приведет. Все за-коны сценического существования я смело пе-реносила в жизнь, нисколько не сомневаясь,что поступаю правильно. Принять жизненноважное решение, руководствуясь логикой пье-сы Чехова (хорошо еще, если Чехова, а не Дво-рецкого!) – было что два пальца об асфальт. И ятак все время и поступала.

Но эти все трудности наиспытывала нетолько я, мне-то еще повезло, у меня-то хотьбыла иллюзия каких-то критериев! И сегодняразве повернется язык, скажем, обвинитьсвоего родного папу, или там, к примеру, лю-бимого Александра Моисеевича Володинав том, что они мне вместо настоящей Библииподсунули себя в качестве пророков и апосто-лов! Ведь их в свое положенное время такжехолостили в этом смысле. И вообще род Ошиб-киных – старинный русский род. Может, вооб-ще самый старинный из ныне существующих.

Нет, нет, не надо никого конкретно обви-нять и докапываться до кумиров Серебряноговека, которые расковыряли тонкий план и навы-зывали варваров, не задумываясь о том, что ху-дожественная провокация обернется провокаци-ей духовной. А лучше остановиться на перспек-тивной, почти ни для кого не обидной версии,что Боженька, ясное дело, нас, Россию, любити потому нам такие ужасные испытания сделал.

Наш дворДля меня этот спектакль – «Окна, улицы,

подворотни» – неотделим от нашего дома, гдемы жили, – сталинской постройки, с огромнымилепными желудями над парадными входами –



что означали эти желуди? – от прохладной па-радной, где я пряталась в простенке, чтобы на-пугать бабушку тявканьем, забегая вперед привозвращении с прогулки; неотделим от нашегодвора, где напротив нашего стоял такой же точ-но дом – и там располагалось общежитие Бал-тийского завода. По будням обитатели его вы-брасывали из окон пустые бутылки, а по празд-никам – друг друга. Пару-тройку раз бабушкуи маму грабили во дворе – ну, грабили слиш-ком громко сказано – просто отнимали коше-лек, но не били и не раздевали, но весь наборощущений, связанный с проживанием в такомпикантном месте, наша семья имела.

Опять дворНаш вполне «приличный» двор с хилыми

деревцами и аккуратными зелеными заборчи-ками, через которые можно было перешагнуть,в моем детстве был умытым и не страшным,а в дальнем его конце, куда нам в детстве хо-дить без бабушки не разрешалось, даже имелсякруглый бетонный фонтан с настоящим бронзо-вым олененком посередине. Олененочьи бокабыли отполированы до ценного блеска детски-ми штанами – посидеть на нем было каждо-дневным святым долгом всего малолетнего на-селения. Странно, иногда судорожная драчли-вая очередь «на оленя» сменялась периодамиполного забвения и затишья – и дети и взрос-лые ходили мимо, как будто его и вовсе не бы-ло, и тогда бронзовый олень отдыхал, рассмат-ривая свои копытца, увязнувшие навсегдав груде красивых булыжников, сцепленных не-красивым серым цементом. Позже заборчикиисчезли, еще позже растаял бронзовый олень,деревья подросли, двор стал пыльным и заму-соренным, хотя дворники постоянно демонст-рировали себя и свои метлы, хищно замирая намногие часы в позе девушки с веслом.

ФиаскоВсе мои попытки иметь контакт с дворни-

ками – а в юности у меня была муля – со всемииметь контакт – терпели круглое фиаско, и да-же просто оставаться вежливой именно с наши-ми дворничихами мне не удавалось – здорова-лась я или нет, но вслед мне обязательно про-износилась одна из классических клановыхформул: «Ходют тут всякие!», либо «Ишь, выря-дилась!». И я шла, стараясь оттолкнуть позво-ночником острые взгляды дворничих, по наше-му такому простому двору, где просматрива-лось все, как на плацу.

Где мы живем?В таком дворе не может протекать полно-

ценная жизнь, ведь бытие не выдерживает не-престанной ясности и открытости, все равно хо-чется фиолетовых сумерек, затемненных бесе-док, увитых виноградными листьями, прохлад-

ных гротов, откуда видны звезды и краешек оран-жевой луны, и где можно случайно дотронутьсядо руки своего спутника – или спутницы, и отпря-нуть, но потом долго хранить в пальцах памятьо прикосновении, и эта маленькая тайна будетиногда вспыхивать по ночам страстной нежнос-тью непрожитого мгновения, вызывая на губахулыбку и сохраняя незаконченной мысль-воспо-минание, которое, засыпая, оставляешь на утро...

ОкнаНо нет, ничего этого не было. Не было,

хоть тресни, беседок, увитых винограднымилистьями, были помойки, заводы, заборы, отя-нутые поверху колючей проволокой в четыреряда, проходные, желтые окна обойной фабри-ки, где за кирпичными стенами не переставаяднем и ночью с неживым механическим звяка-ньем и шуршанием качались страшные длин-ные тени, и про которую – так папа сказал! –Блок и написал свой стих: «В соседнем доме ок-на жолты, по вечерам, по вечерам, скрипят на-труженные болты, подходят люди к воротам...»

Ах, ах, неистребимо стремление челове-ка... куда-то ввысь, вдаль... туда, где нас нет...где море огней... Но если отсутствует грот... то,конечно, приходиться довольствоваться подо-конником между этажами... недостающий ро-мантизм компенсируется бутылкой портвей-на... фиолетовые сумерки – выбитой лампоч-кой... песней под гитару...

Это мы с папой и видели и слышали каж-дый день, когда после репетиций поздно воз-вращались домой.

ЗонаВ той жизни не было и еще очень многого.

А вот, к примеру, Зона, цепко и плавно вполза-ла в теплые детские ушки, незаметно, постепен-но и все явственнее диктовала свои законы –своей красоты, своей справедливости, своейправды и иерархии.

Ведь Зона отшлифовала сознание не-скольких поколений чрезвычайно. ЦенностиЗоны, ее законы, ее справедливость и иерархияпостепенно приобретали статус истин.

Мораль Зоны десятилетиями соперничалас государственной моралью и с крестьянской,народной моралью и постепенно вытеснилаи ее и ее.

Естественно – ведь зона когда-то, в своевремя, собрала самое лучшее. Те, кто возвра-щались оттуда в пятидесятые годы, не тратилимного слов. Они просто приносили себя,но с ними неизбежно приходил привкус зоны.

Свято место пусто не бываетСтремление человека к красоте неистре-

бимо. Глаз и сердце жаждут напитаться красо-той, заполнить пустоту души, то святое местовнутри человека, где должен быть Бог, и где его

16 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001


уже несколько поколений не было. На это мес-то обязательно что-нибудь приходит.

Что и откуда?Но вот откуда они приходят, эти темы, ко-

торые не отпускают всю жизнь? Как они родят-ся в человеке? От кого? По каким таким невиди-мым пуповинкам и жилкам к нам приходят на-ши пристрастия, увлечения и вкусы?

Я знаю, у меня – от моего папы. И ещеу многих – от моего папы.

А у папы? Дедушка знал всего Маяковско-го наизусть, и папа очень любил Маяковского –естественно не того, которого учили в школе,а совершенно противоположного. Парадок-сального, несчастного, так и не понятого.

А еще – Вахтангов. Все детство я слышалапро Вахтангова всякие чудеса. Как они с Миха-илом Чеховым играли в обезьяну – тот, кто былобезьяной, обязан был выполнить любой, дажесамый чудовищный приказ другого. И так поочереди. То Вахтангов обезьяна, то Михаил Че-хов. Или как Вахтангов, в жизни не подходяк биллиарду играть в бильярд, выиграл на спору профессионала. И про «Принцессу Турандот»,про репетиции по ночам, про запах мандари-нов в зале...

И в этом чудовищном коктейльчике эсте-тических пристрастий шестидесятников, состо-ящим из американского джаза, Марики Рокк,стихов Евтушенко и непременных «Трех това-рищей», самое заветное местечко, так сказать,роль пикантной вишенки и одновременно за-претного плода отводилось блатным песням.Как все это уживалось и смешивалось в орга-низме каждой «дочери молодого человека»к тому времени, как она взрослела и ей прихо-дилось, собрав все это разноречивое наследиесебе в голову и добавив туда немного Пруста,на заре семидесятых не задумываясь называтьэто культурой? Ясно, такая грядка была готовадля всего!

Я умирала от восторга, когда папа вдругсадился за пианино и – для разминки – сначалаиграл негритянскую песню из какого-то амери-канского фильма, стараясь подпеть себе низ-ким голосом:

– Шли ммиммо и ммиммоВ тумманную даааль Я пела: мой ммилый, Ты сердце к сердцу причаль.И только под утроИ то лишь во снеееПришел черноглазыйМой милый ко мне.Потом из «Серенады Солнечной долины»,

конечно, и я, предвкушая еще большее удоволь-ствие, начинала просить: пап, теперь «Чубчик»,теперь «Мурку», давай «Мурку»... Папа, улыба-ясь, встряхивал лохматой головой, с которой,красивые в солнечном луче, летели пылинки

перхоти, и говорил мне между тактами, не пре-кращая петь: «Подожди», но произносил так мяг-ко последний слог, что получалось: «подощи».

«Мурка» обычно оставалась на закуску,в качестве законной коды, пропуская впередвсе чудные жемчужины блатняка и эмигрант-ских песен из репертуара Утесова, Петра Ле-щенко и Марфесси. «Гоп со смыком», «Купитеж бублички, горячи бублички», «Дуня, люблютвои блины», особенно, конечно, я обожала«У самовара я и моя Маша», когда папа стучал,сбиваясь, по желтоватым клавишам радикаль-но расстроенного пианино, и начинал сначала,отдельно с растяжкой произнося каждый слог:«У са ма ва ра...» а потом быстро лихо и отры-висто: «Йяя и моя Маша...»

Но вершиной его музыкантского артис-тизма и моего восторга, был «Чубчик», которыйон исполнял гораздо лучше Рубашкина, и безресторанного цыганского налета, а с прожива-нием и развитием характера, так что даже пла-кать хотелось на словах: «А меняяя, молодень-ка мальчонку, цепями ручки да ножки заку-ют...» – и затем угрожающий переход на такойзвериный простор – «Но я!!! Но я! Сибири нестрашуся! Сибирь же тоже рр-русская земля!А из под ша-апки чубчик так и вьется, ах разве-вайся чубчик, да чубчик по ветру!»

Неподкупная молодостьКогда выпускали спектакль «Три пишем

два в уме» в нашем бывшем Ленкоме, для по-становки танцев был призван Кирилл Чернозе-мов. Этот спектакль ставил Сеня Спивак в каче-стве своего диплома. Пьеса была про ПТУ и пэ-тэушников. В массовках должна была участво-вать «Суббота». Когда Черноземов пришели сел в зал, а субботовцы на ленкомовском«аэродроме» сбацали навскидку под первуюже попавшуюся песенку танчик, Черноземоввстал и сказал: «оставьте только все как есть,ничего не меняйте» – и ушел.

Песенка была про то, как всех по очередибили чайником: «а у жирафа шея длинная, егонельзя поцеловать, его за это били чайни-ком», ну и так далее. Всем попадало чайникомза природные отличия – жирафу за длиннуюшею, бегемоту за толстую шкуру, и в принци-пе, если не разбирать слов, песенка вполнебыла заводной, озорной и невинной. На репе-тициях все веселились, но на первых же спек-таклях стало ясно, что субботовскую массовкунадо срочно из спектакля убирать. Субботов-цы своей неподдельной живостью и выходя-щей за рамки обыденности фантазией пере-крывали как бык овцу уныловатых актеров,которые тоже были молоды и очень стара-лись. Чисто энергетически рядом с субботов-цами они выглядели как тени. Опорков это ви-дел и очень нервничал. В Ленкоме прекраснознали, что кошку или собаку не переиграешь –



там кошки часто появлялись на сцене во времяспектаклей, и собака играла в «Лошади Прже-вальского».

К тому же на один из просмотров пришлакомиссия от системы образования. Вот тут-тона обсуждении после просмотра чиновникии прочие члены комиссии и сплясали на нас.В спектакле их раздражило все. И песня пробитье чайником, и «чрезмерно драматичес-кие» коллизии судьбы главного пэтэушника,и зеленый кримпленовый костюм с розовоймохеровой шапкой на актрисе, игравшей учи-тельницу. Еще бы – эта натуральная учитель-ница, явившаяся обсуждать спектакль, былаодета в точно такой же костюм с точно такой жемохеровой шапкой. Она долго брызгала слю-ной, возмущаясь тем, что увидела себя на сце-не. Не знаю почему, но такие костюмы с такимишапками носили тогда все учительницы –и в школах и в ПТУ. Опорков ходил злой – при-ходилось переделывать спектакль, сокращатьпьесу, глотая рекомендации комиссии от про-свещения. Бледный Спивак, все время дрожа,ходил за Опорковым. Пьесу измарали донель-зя, из спектакля выбросили все, что толькомогло привлечь внимание. Естественно, почтивсе эпизоды, где участвовали субботовцы, со-кратили. И все равно субботовцы умудрялисьчто-то иногда вытворять. В какой-то сцене онинадевали противогазы на морды, и Волосец-кий, продев леску в шланг от противогаза, за-ставлял подняться противогазный хобот и по-махивал им. В этом месте зал, набитый согнан-ными школьниками и пэтэушниками, ревел отвосторга. Больше в спектакле ничто не волно-вало зрителей. Ясно, что такую массовочку не-обходимо было убирать совсем, и это и сдела-ли в результате.

Для меня каждый раз сотрудничество во«взрослых» официальных театрах становилосьстрашной мукой, потому что любое живое ды-хание из спектаклей к моменту премьеры еслине изгонялось, то само как-то постепенно уле-тучивалось. Когда я делала в театре «Экспери-мент» у Харитонова спектакль «Игра», к пре-мьере декорации не были готовы, не успели. Ябыла совершенно убита этим обстоятельством.На премьере Марк Смирнов, (который и сосва-тал меня к Харитонову) желая меня подбодритьи поддержать, сказал: «ничего, привыкай!».«Как это? Как? – думала Маня. – К чему то естьпривыкать? Зачем тогда работать? Я не хочук этому привыкать! Не хочу, не буду к этомупривыкать!» Очень максимальный максима-лизм пропитывал весь мой организм. И этотмаксимальный максимализм жизнь стала повсем швам расшатывать и подъедать. Я то непонимала, что это меня учат, и только крепчеукрепляла свой максимальный максимализм.Никто меня не мог убедить, что необходимо из-бегать крайностей в земных отношениях. Опять

я путала жизнь и искусство. Думала – чем бли-же к краю, тем сильнее, тем лучше! За своюидею надо всегда биться насмерть, думала я.Идейная очень была. Насмерть хотела биться.В театре по-другому нельзя, думала я. Или как?Вот именно – как?

Женя ЛипцинУ Жени Липцина был такой румянец и та-

кая улыбка, как у рекламного младенца с паке-та «Геркулеса». При этом держать рот закры-тым ему было трудно – он все время или улы-бался, или разговаривал. Чрезвычайно редкоможно было увидеть его огорченным – это слу-чилось лишь однажды на моей памяти. Когдаво время гастролей на БАМ все дружно отра-вились, валялись по углам со стонами, и бега-ли дристать, у Жени Липцина, который питалсявместе со всеми, только слегка испортилосьнастроение.

И когда во время тех же гастролей од-нажды во всем поезде вырубили свет – а такоеслучалось – и через несколько минут включи-ли, то оказалось, что еда, разложенная на сто-лике для общей трапезы набившегося в однокупе народа, практически исчезла – зато всеувидели улыбающееся жующее лицо ЖениЛипцына. Пока все впотьмах ждали света, что-бы начать есть, он спокойно ужинал, и абсо-лютно не понимал, почему все начали кричатьи ругать его!

Опять французская философия!Филипп Серс в своей лекции сказал, что

хорошо, когда рвутся нити, связывающие чело-века с Богом. Потому что образующиеся послеэтого узелки делают эти нити короче. Прибли-жают то есть к Господу.

Я, конечно, не против такого образногообъяснения в разговоре о вере. Но в этом естьчто-то от Чичиковского волшебного фонаря,при помощи которого он собирался развозитьпрсвещение по нашей большой родине... Я нехочу, чтобы случайные впечатления были вмес-то обычаев. Я лучше хочу, чтобы опять былитрадиции и дитьки в себя впитывали с молокомматери Боженьку, а не Кафку. На клеточномуровне, а не на интеллектуальном.

Неизбежное превращениеНе переношу, когда кумиры превращают-

ся просто в людей. Начинают принародно око-лачивать с себя позолоту, шокируя и разочаро-вывая поклонников. Ну, оставьте вы, кумиры,возможность вас любить! И так ведь любить со-вершенно некого. Потерпите ваши муки тихо.Конечно, хорошо тем, кто вовремя и красивоумер. Конечно, очень трудно оставшимся –жить на том же градусе, что и во времена свое-го зенита. Они толстеют, лысеют, пыжатся илиспиваются, надоедают звонками еле знакомым

18 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001


людям или даже публично готовят пищу... Ста-новится их жалко, а пожалеть и без них есть ко-го! Вон, целая очередь!

СашенькаРита подарила трехлетней Сашеньке игру-

шечный парикмахерский набор. Саша ей сразупредлагает: Рита, давай играть, я буду парик-махером, а ты будешь терпеть!

Гудбай, Америка!В детстве я собиралась бежать в Америку.

Эта идея пришла мне в голову потому, что од-нажды меня послали в магазин за сахароми кассирша мне сдала сдачи с трех рублей какс пятерки. Вернуть деньги в магазин мне быложалко. Став обладательницей двух таким про-тивоправным образом приобретенных рублей,я решила, что теперь я существо вне законаи мне прямой путь в Америку. Дело происходи-ло в Зеленогорске, на даче, которую снимал де-душка-генерал. Деньги – один бумажный мя-тый рубль, три монеты по двадцать, одну в де-сять и две по пятнадцать копеек я рассовала зашершавые занозистые доски в деревянномсортире, посетителями которого были все оби-татели дачи – и мы, и дедушкин друг генералдядя Кузя со своей женой тетей Клавой, сни-мавшие вторую половину дома, а также хозяе-ва дачи, жившие в летнем флигельке рядом,и вообще все, кому не лень было дойти до нуж-ника: дача находилась на территории военногосанатория, и по тропинке мимо нашего дере-вянного гальюна то и дело шастала обслуга са-натория. Надо ли говорить, как я нервничала,стоило только кому-нибудь зайти в туалет!

Любое богатство – это страшная обузаи ответственность. Я сразу же бежала в нужникпроверять свое сокровище, когда кто-нибудьвыходил оттуда. Я выковыривала из-за досокпрохладные монетки, пересчитывала их, и за-совывала обратно. Все руки у меня были в зано-зах, по ночам я прислушивалась к хлопанью де-ревянной дверки, и вся извелась – в темноте изсвоей кровати за взрослыми не уследишь какследует. И тут еще, как нарочно, через два дня яобнаружила в кармане папиной мягкой зеле-ной курки, в которой он ходил в лес, еще одинрубль! Видимо, он заначил на пиво и забыл –он редко приезжал на дачу. Всё, всё толкаломеня в Америку! Я не поверила своим рукам,когда вытащила из холодка шелковой норкикарманчика сложенную вчетверо, потертую посгибам, бумажку. Собственность отягощает.Но мало-помалу я попривыкла к своему поло-жению, вынуждающего меня готовиться к по-бегу, подуспокоилась по поводу стыбзенныхденег, и уже не вздрагивала от каждого дере-вянного стука дверки дачного клозета, и уже некаждый раз мчалась проверять целостностьмоего капитала в его вонючем хранилище.

И зря. Уж не знаю, какие действия необхо-димо было произвести в туалете, чтобы обнару-жить мой тайник за досками, но только мамамои деньги нашла. Будь она поромантичнеевоспитана, она бы тихо и радостно забрала быих себе и купила бы своим детям – то есть мнеи брату Юрочке – мороженого и конфет. Ну,или там себе губной помады. Но скучная логикасоветского воспитания не позволила ей этогосделать. Она решила искать правды и справед-ливости. Она позвала в туалет элегантную лояль-ную тетю Клаву в шифоновом шарфике, и онистали вместе обсуждать всевозможные вариан-ты происхождения подобной находки. Почувст-вовав, что их женский ум не справляется с про-блемой генезиса, они призвали в помощь тетиКлавиного мужа генерала дядю Кузю.

Генерал дядя Кузя, который по своей уди-вительной доброте всегда и всех выручал из не-приятностей, тут же высказал предположение,которое и было принято, как разумное и единст-венно проясняющее ситуацию, а именно – чтоэто заначка пьющего мужа хозяйки, и самоеправильное и гуманное, что можно совершить –это оставить все на своих местах. Однако жен-щины не сочли возможным запихивать деньгиобратно между досок и решили позвать предпо-лагаемого хозяина с твердым намерением по-скорее завершить инцидент, восстановив егопопранную анонимность и быстро устроив та-ким образом хеппи энд. Но не тут-то было. Ни-какой хеппи энд не устроился. Попробуй устройу русских хеппи-энд! Кто пробовал, тот знает,что без обязательной порции достоевщинки илина худой конец, гоголевщинки, этот интернаци-ональный фокус не проходит.

Во-первых, добыть мужа хозяйки оказа-лось не так-то просто. Он спал. И сама хозяйкаАнтонина Ивановна свято охраняла его сон, по-тому что ведь каждому известно, каково это бы-вает, если внезапно разбудить мужа хозяйки.Во-вторых, хозяйка Антонина Ивановна оченьнасторожилась, услышав от моей мамы и лояль-ной тети Клавы в шифоновом шарфике просьбуоб аудиенции у недоступного им спящего мужа.Само собой разумеется, приличия требовалиобъяснить внезапный интерес двух дам к чужо-му, а именно хозяйкиному мужу. Заметьте, однаведь из дам была в шифоновом шарфике, а ужпро маму и говорить нечего – она и всегда-тобыла красавицей, а в те годы у нее была коро-тенькая стрижечка, просто глаз не оторвать. Ко-роче, хозяйка занервничала, рывком взяла сво-его мужа из кровати, и не дожидаясь объясне-ний, поставила его на попа перед дверью сарай-чика. Довольно сбивчиво женщины попыталисьпредложить некогда задуманный хеппи-энд.Они стали объяснять, как случилось, что деньги,припасенные дядей Федей на опохмелку, дро-жат в руке моей мамы. Хозяйка своего мужа,Антонина Ивановна впилась глазами в лицо



своего супруга, алчно ища признаков хоть чего-нибудь. Ну, не раскаяния, конечно, ну хоть че-го-нибудь.

Дядя Федя, взятый из кровати, долгои пристально смотрел красными глазами в сто-рону женщин. Чувствовалось, что его менталь-ное тело где-то заплутало и явно не поспеловернуться в физическую оболочку своего вла-дельца к моменту пробуждения. Наконец мен-тальное тело проторкалось в дядю Федю и дядяФедя смог перевести глаза с шифонового шар-фика на зажатые в горстку, и потому не четковидные деньги. Но когда протянули горсткук самой его персоне, дядя Федя медленно под-нял руку с воздетым вверх указательным паль-цем и замер. Это простое действие, видимо, ис-тощило его ненакопленные еще во время пре-рванного сна силы, и он дожидался новых сил,чтобы продолжить. Наконец силы прибыли,и он улыбнулся широкой улыбкой Фантомаса.Вновь убывшие силы повесили значительнуюшикарную паузу. Наконец в голове у него что-топовернулось. Скрип его шестеренок долеталдаже до канавки, в которой я окопалась, с тос-кой наблюдая этот спектакль и дожидаясьудобного момента, чтобы выйти и признаться.Интуитивно я чуяла, что в этой ситуации нужнокак-нибудь так умело нарушить композициюпроисходящего действия, чтобы мне не попало,а наоборот, чтобы на меня смотрели как на из-бавительницу от этого кошмара. В канавке ме-ня также удерживала слабая надежда, что дядяФедя по плохости соображения признает бо-гатство своим, и я буду избавлена от тягостныхобъяснений.

«Нет!» – наконец крикнул дядя Федя, и туттолпа взрослых, которая уже давно пополни-лась дядей Кузей, дедушкой, бабушкой, касте-ляншей санатория, не смогшей пройти мимо,стайкой местных детишек, вся эта шумная вата-га закипела недоумением и вопросами:

– Как нет? – Как так нет? – Нет? – Это не егоденьги? – Да он не понимает! – Что он говорит? –

«Нет!» – еще раз выкрикнул дядя Федя,опять страшно улыбнулся и покачал, наконец,рукой с воздетым указательным пальцем. По-сле чего его ментальное тело опять куда то уры-ло, а физическое осело на ступеньки.

Честность дяди Феди повергла меняв уныние. Что такое! Что ж все такие честные! Яхуже всех, что ли, получается? Значит, все рав-но придется бежать в Америку! Явно не вписы-ваюсь я со своими дурными наклонностямив это общество честных и прямых людей. Не вы-живу я здесь. Вот какое несоответствие менявсему остальному! И это ведь сейчас я еще ма-ленькая! А дальше что будет! Вырасту я, вырас-тут и мои наклонности, явно! Бежать, бежать!Карету мне, карету!

Ну, в общем, со своими размышлениямия пропустила тот момент, когда могла высту-

пить с наименьшими потерями и даже сорватьаплодисменты. А может, такого момента и во-все не было. Может, просто игра моего вообра-жения гасила панику нравственного чувства.Просто мое воображение было на моей сторо-не. И не признавало никакого категорическогоимператива. И советский моральный кодекс то-же был моему воображению как-то чужд. Че-го-то мне не хватало, чтобы почувствоватьсебя виноватой. Чего-то не хватало.

Прозой, прозой закончилась эта история.Такой унылой советской прозой, которая немогла соперничать с моим воображением в де-ле расстановки нравственных ценностей посвоим местам.

Мне пришлось зачем-то публично изви-няться перед дядей Федей. (Хотя я-то про негоничего плохого не подумала! Это они думали,что он прятал деньги!)

Папин рубль был возвращен в зеленуюкуртку. (А потом они сразу вытащили его оттуда!)

Меня заставили идти относить два рубляобратно в магазин. (Кассирша нехорошо усмех-нулась, когда я ей объясняла, что она дала мненеправильную сдачу больше месяца назад.)

Обещанного мамой облегчения мук сове-сти не наступило. Потому что, собственно, муксовести никаких и не было. Была досада, чтопобег сорвался. Ясно было, что уж больше такв жизни никогда не подфартит. Упустила свойшанс! Надо было получше прятать деньги.Да разве от них спрячешь!

Гудбай, Америка! Придется приспосабли-ваться жить здесь!

ПоросёнокПрасёнок потому прасёнком и называется,

что везде грязи найдет, говорила бабушка Лиза.

ЮрочкаКогда родился Юрочка, мне было пять

лет. Я уже знала, что вот должна появиться ма-ма с моим братиком, и когда ее забирали изроддома, меня отправили к соседям поигратьв железную дорогу. Я там играла как на игол-ках, хотела скорее домой, ждала, когда менязаберут на просмотр братика. Я его любила,еще не видя, очень сильно. Наконец, за мнойпришли и я побежала домой. Мама былав ванной, она там стирала. Она была в краснойкофточке, мы обнялись и она повела меняв комнату смотреть братика. Был зимний день,и низкое солнце как раз светило на тахту, гдеон лежал. Рыжая тахта от солнца казалась зо-лотой, он был завернут в голубую пеленку,у него были очень длинные черные волосы,а на макушке лысина. От солнца, или от моеговолнения все цвета были очень яркими, яобычно такими яркими цвета не вижу, обычновсе более графично. А тут – все ярко. Золотоепокрывало, небесного цвета пеленка, и тут он

20 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001



открыл свои глаза и посмотрел на меня. И этобыло умопомрачительно, потому что и глазау него оказались такими синими, что таких небывает. Я запрыгала тихо, и захлопала без-звучно в ладоши, и я ликовала. Вот, теперьу меня будет брат, вот, он уже есть, вот он ле-жит на золотом покрывале и какой он краси-вый. Какие синие, синие у него глаза! Я тогдане знала, что у младенцев так бывает, что глазаменяют цвет, и потом они у него стали карие,темно-карие, почти черные. И мы росли, сов-сем непохожие с ним внешне – я светленькая,он темненький. Он был ужасно хорошенький,и я все время гордилась им.

ЮрочкаМы придумывали, как назвать Юрочку.

И решили – Юрочкой. На самом деле, навер-ное, они без меня все решили, но у меня оста-лось полное ощущение, что это я все решала.И мы с мамой думали, что вот будем звать:Юрочка! И будет приходить и папа, и Юрочка.И мы ужасно смеялись, что так будет.

Спустя какое-то время стало понятно, чтоЮрочка очень болеет. У него была родоваятравма, про которую маме сначала не сказалиничего. До трех лет он даже не мог сидеть и сто-ять. Когда он плакал, я не могла этого вынести,и тоже плакала. Я залезала за шкаф, и там пла-кала. Мне казалось немыслимым, что мой ма-ленький брат болеет и страдает.

Кузьмина-Караваева пишет про свое дет-ство, что когда у нее умер отец, которого онаочень любила, она стала думать, что Бог оченьплохой и несправедливый. У многих людейпротест против Бога начинается от страданий ихблизких. Страданий, которым невозможнонайти никаких объяснений. Особенно в детст-ве. В юности Кузьмина-Караваева была поэтес-сой, первый сборник которой рецензировалНиколай Гумилев. Потом, в эмиграции, онаокончила богословскую академию и она сталамонахиней, известной на весь мир своим ду-ховным подвигом матерью Марией.

ЮрочкаУ всей семьи началось очень трудное вре-

мя. Мы жили по-прежнему в квартире дедуш-ки. Но теперь кроме дедушки и бабушки, моихпапы и мамы, папиной сестры с мужем, появи-

лись дети. У тети Тамары с дядей Юлей былиСаша и Петя – мои двоюродные братья. У настеперь кроме меня был Юрочка. И еще с намистала жить другая бабушка, мамина мама, ба-бушка Лиза. Квартира хоть и была большая,но все же не резиновая. Мы все, наша семья,жили в одной комнате. Папа писал диссерта-цию, без конца стучала машинка – он или мамапо очереди печатали, мама ему печатала все,в этой же комнате был Юрочка, который многоплакал. Мама постоянно делала ему массажии гимнастики, хотя ей говорили врачи, что этобесполезно, что ему не поможет. И я делалауроки. И тут же бабушка, у которой была своякомната в коммуналке на Маяковского, но онасдала ее, потому что было очень плохо с день-гами, и она помогала маме.

Сейчас я плохо себе представляю такое,но это продолжалось довольно долго, лет во-семь, пока дядя не получил своей жилплощади,и они не переехали. Тогда у мамы с папой сталаотдельная комната. А до тех пор мы все юти-лись вместе.

Я очень хорошо помню, как Юрочка пер-вый раз сам встал в своей кроватке. Мама при-чесывала меня утром в школу. И я смотрелав зеркало, где отражалась Юрочкина кроватка.У Юрочки была кроватка с такой матерчатой,как баскетбольной, сеткой по бокам. Сейчас та-ких кроваток уже не бывает. И вдруг я увиделав зеркале, как Юрочка сам поднялся на дрожа-щих ножках и смотрит на нас, держась за пе-рильца своей кроватки. Я завизжала от востор-га и он шлепнулся на попку.

Помню, как бабушка Лиза без концаштопала мои чулки, в которых я ходилав школу, такие коричневые, в крупный руб-чик. И тогда еще колготок не было, и чулкипристегивали резинками к таким шитым лиф-чикам, вроде маек. И помню свои ботинки,такие красно-коричневые, темные, с рантом.Я их очень сносила и очень хотела новые.Но на новые денег не было. Я очень хорошоучилась, и в школе, в первом классе мы писа-ли сначала карандашами, а потом, у кого хо-рошо получалось, тем разрешали писать руч-ками с пером, вставочками. Которые надо бы-ло макать в чернильницу-непроливашку. Вотчто было в моем детстве. Еще удивительно,как это я Ленина не видела!


* * *Было двести промокших крыш,А наутро – седой восток.Кто шептал мне про жёлтый цветок? –Это ветер трепал камыш,

Это дождь лопотал,топотал

Миллионами мокрых ног, Словно кто-то в окно стучал, Протянув на ладони цветок.

22 мая 83Ленинград

ИллюзорноеРуки – бабочки ночные В разукрашенных корсажах Или – жаллюзи цветные Скрыли мрачные пейзажи?

Я жаленьем разноцвечен, Полужестом-полумузыкой Я онежен и увенчан, Позабыл испуги, ужасы.

Руки дарят, нежат, ловят Лестной лаской – иль любовью.И кружит меня такой Иллюзорный непокой.

20 августа 83 Ленинград

К выходу в светПолного Собрания Сочинений

Саши Рижанина

Берестяная чистота и звездность поэтадиссонируют хронометрическому зрачкуреализма и – мальчики, прыгающие подмыльными пузырями.

«...и странным полнится наша жизнь» –писал предтеча Саши Рижанина – Алек-сандр Елсуков. Эти слова отнесем и к наше-му изданию.

«Певцом нового оптимизма» называлсебя Саша Рижанин (по воспоминаниямсовременников). «Называл», потому что –«я был / а теперь камень / и несколько сти-хов / об этом».

* * *Суетись, как цветочный нимф! Как шельмец-мотылёк, мечись! Пусть две тыщи косматых грив Продолжают возить кирпичи,

Пусть две тыщи пушистых ласк Нежат страстью седых мужчин... Зри вокруг, стрекозиный глаз, И стрекозье крыло, мечись!

Кто в озёрных зрачках кружит? Кто презрел к дуракам жизнь? «...Эта птица не будет жить!» –Промолчал под водой линь.

20 мая 83 Ленинград

ä ‚˚ıÓ‰Û èÓÎÌÓ„Ó ëÓ·‡ÌËfl ëÓ˜ËÌÂÌËÈ ë‡¯Ë êËÊ‡ÌËÌ‡

22 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

* * *Видишь, девочка, – стрекоза Всё кружит, как перо, как нажим. Всё, что хочется мне сказать –Убежим, убежим, убежим!

Про далёкий степной малахит Мне сегодня рассказывал линь И ругал на чём свет стоит Эту глупо кружащую жизнь.

Убежим! – от стрекозьих глаз. Убежим! – от кружащей лжи. Убежим, убежим, убежим! –Повторяю я триста раз.

2 июня 83 Ленинград

23



24 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001


Руки хрупкого стеклаЧуть мерцали зеркала. Отдыхали, отдыхали в томной неге, в тёмной зале руки хрупкого стекла.

Не касаясь, не лаская, лишь задумчиво меняя положенье меж зерцал. Я стоял и созерцал.

Ах, в зерцалах свет струит! Боже, как она устала! До чего грубы мои руки грубого металла!!

15 ноября 83 Алма-Ата



* * *Осень. Балаганит дождь По холкам надменных ласк «Скажи!» – но рыдает стекло, И я промолчу сейчас.

Пронзаемый тысячей глаз, Я песни слагал, хрипя, –Но зачем мне слова сейчас, Когда руки нежат тебя?

Зачем мне бумажный дом Для тыщи промокших ласк? Небо сквозит дождём... Осень. Балаганит блажь...

25 октября 83 Алма-Ата

О жизни?.. о любви?..И застыли они, вдруг заслышав аккорды –Парапеты звенели её каблучками, –Недорезав каналы промозглого города, Недостлав туманы на мокрые камни.

А трамваи пред ней замирали в смущенье,А мосты, обожая, склонялись вниз... И была она – птицей (?), и была она –

тенью (?), И была она – прошлым (?)...

только без имени.

Здесь один из поэтов придумал песню,Где её называл то этак, то так, Но забыли её... Только Кто-то,

надтреснутый,Хохотал, хохотал, хохотал, хохотал...

9 ноября 83 Алма-Ата

* * *Такие лунные делаСтруились полночью туманящей!В звезду гляделся сумрак тающий...

Но я разбрызгал зеркала.

Я был – закручивал скаженного, Потом – ловил простой мотив, Потом – лежал в объятьях слив.

Я был – скаженностью узвезженный.

А прощелыгу без прощения, Что нынче убежал повешенья, Ночь прочитает с выражением.

Он вдоль заборов – песней вещей.

10 января 84 Алма-Ата

АМЕРИКАДва острова покачиваются на бледной по-

верхности воды. Серая взвесь обесцвечиваетвоздух и гасит короткое эхо. Между волнойи волной нет различия; только узкая протокаразъединяет два в остальном схожих между со-бой острова. Здесь течение быстрее, и потомукромка воды, вздуваясь, переполняет себя;звук замирает.

ФУНДАМЕНТАЛЬНАЯ ТАЙНА Опираясь на поручни, пассажир морского

такси заметит вонзающиеся в дымку очертаниядвух одинаковых башен, или колонн, или горо-дов, выстроенных на обоих округлых берегах.Высокоэтажные буквы АМЕРИКА светятся в но-чи трескучим неисправным неоном и днём от-ливают серой сталью, местами попорченнойкоррозией. Бурлящий водопад солёного про-лива плюёт шумные высокие брызги, разъеда-ющие самое толстое силиконовое стекло, по-этому нижние этажи не имеют окон; широкиеи высокие колоннады в несколько ярусов с глу-хой кирпичной кладкой за ними улыбаютсяпассажиру морского такси.

Наверное, фундаментами служат АМЕРИ-КАМ глубокие, обросшие ракушками и колони-ями якоря, уходящие в глубину – так глубоко,что наука лишь беспомощно разводит руками.Принято считать, что якоря – достижение древ-ней и мудрой цивилизации, расы, оставившейнемногие и труднодоступные для нынешнегонаносного слоя следы. Существует версия, чтомногие тысячелетия назад древние предки по-тратили многие годы, столетия, труд рабов и зо-лото знати, кропотливо создавая в примитив-ных печурках суровые сплавы, теребя чертежипосвящённых, топя в нужниках неудачных ин-женеров, исследуя леса и не жалея своих жен-щин, чтобы создать островам надёжную опоруна океаническом дне. Как именно смогли онивыстроить эти колоссальные укрепления и чтобыло их движущей идеей, остаётся загадкой.

Некоторые непредвзятые исследователисправедливо утверждают, что объяснением яв-ляется открытие принципа рычага. Другие, несо-мненно аутентичные источники, хотя и более за-интересованные в социологической стороне во-проса, называют несправедливое общественноерасслоение основным рычагом якорей. Не ис-ключено, что и душевное смятение потерянныхв океане островитян создало эту призрачнуюось, направляющую их мысли, менее клаустро-фобичные со времён захоронения якорей.

Как бы то ни было, на поросшие зелёнойподводной шерстью корявые лапы опираютсяконтиненты. Специальные ныряльные службыежегодно заменяют износившиеся канаты,но это всегда касается лишь близких к поверх-ности участков; рано ушедшие на пенсию, из-мождённые компрессией и связанной с нейперпетуальной дефекацией акваспецагентырассказывают в минуты просветлений о виден-ных ими на почти уже недостижимой глубинепереплетённых древних ремнях, за которыецепляются более современные куски морскихканатов. Несколько лет назад один из государ-ственных аквалангистов при помощи кошкиусовершенствованной конструкции, которуюон смастерил сам, руководствуясь чутьём бы-валого подводчика, вырвал кусок необычайножёсткой, задубевшей в океанической соли ко-жи из древнего ремня. Правая АМЕРИКА угро-жающе покачнулась, но океанское равновесиепобедило.

Клочок вместе с кошкой был доставленв биологический исследовательский институт,названный именем учёного-эмигранта из левойАМЕРИКИ. Надвинув на глаз сильнейший оку-ляр, профессор провёл долгие ночные часы, ис-следуя структуру образца. Профессор показал-ся на следующее утро в дверях без ритуальногоголовного убора, его волосы были перепутаны,а лицо сожжено исступлением. Совершенно нев состоянии связывать слова друг с другом, онлишь непрестанно жестикулировал: приклады-вал ко лбу указательные пальцы торчком, рас-плющивал нос по стеклу в бактериологическийзал, хватал себя за под рёбра и ходил на цыпоч-ках, высоко поднимая колени и в немом крикеразевая рот. Но чаще всего он просто перепле-тал пальцы левой и правой руки и потрясал имиперед журналистами, щёлкающими вспышка-ми. Один раз, для наглядности, он даже снялобувь и толстые белые носки, предписанныеправилами, и переплёл пальцы ног так же, какна руках. Так и застали его спешно приехавшиев длинных лимузинах неизвестные. Четверо не-известных с замаскированной личностью под-хватили учёного, прикрывая, как могли, обна-жившееся ноги полами халата, и отнесли еговниз, в голубой торпедоподобный автомобиль.Журналисты, наконец, прорвались в помеще-ния Института, надеясь найти образец, но неиз-вестные остановили их в коридоре, включиваварийные голубые лампы. Многие иностран-ные журналисты пострадали во время этого ин-цидента; газеты заполнились гневными заго-

26 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

Анна Глазова

Американские рассказы

ловками, как «Голубая Холера: Новые Репрес-сии Нравов??» или «Остановить Давление наПрессу!»

Во время этого скандала единственныйв своём роде образец древней кожи исчез.Сложилось народное предание, или же суеве-рие, или же толкование, что переплетённыепальцы профессора символизировали Левиа-фана, ветхозаветного чудища, жилы которого,как известно, переплетены. От христианскойцеркви откололась секта, создавшая культ Ле-виафана, согласно их учению, являвшегосячем-то вроде голема древних, создавших и об-ративших его в якорь: руки и ноги Левиафанапревратились в цепкие лапы, а жилы вытяну-лись и скрутились в канаты. Конечно же, весьэтот дискурс имел место в правой АМЕРИКЕ.Левая АМЕРИКА немедленно обвинила сосе-дей в мракобесии и прервала с ними диплома-тические отношения. Члены новосозданнойсекты встали на берегу и долго, не отрываясьдаже для сна или принятия пищи, безмолвнои согласованно потрясали в сторону левыхскрещёнными указательными и среднимипальцами рук.

Несмотря на разногласия, обе АМЕРИКИдержатся на плаву, хотя во времена весеннихприливов качка достигает угрожающих мас-штабов. Башни кренятся, почти задевая по-верхность океана верхушками, и несчастныхслучаев не избежать. Особенно страдают, ко-нечно, дети и домашние животные. Незакры-тые окна – источники бед.

САМОУБИЙСТВОНе так давно американские общества то-

лерантности к животным, наряду с прочими за-конодательствами в защиту прав позвоночных,вынесли указ о повсеместной терпимости к жи-вотному и растительному самоубийству. Тер-мин «самоубийство» членами этих обществ ка-тегорически отвергается, оставаясь примени-мым лишь к человеческим персонам, в осталь-ных же случаях предписывается использоватьвыражение «свободная смерть».

Весной в нашем ареале возникают боль-шие колебания, связанные с сезонными изме-нениями в обряде водопоя. По невыясненнымпричинам более других страдают еноты.

Вчера, например, зайдя в кухню, я обна-ружила там енота, явно намеревавшегося най-ти убежище для свободной смерти в моём до-ме. Он скалился и, дико вращая глазами, кру-жился по кухне, словно охотясь на собственныйхвост. Вообще говоря, это не очень удачноесравнение, так как объектом его внимания былскорее мой ночной халат, чем его собственная

ньюйоркрокфеллер не пробивается сквозь облакаэмпайр сквозь туманный поток сознанияломтики крайслера ложатся на дно его гдепокрыта двойным подводным теченьемморская змея как собака терпкое молокоболь о тебесвернулась и лижет двойным языком

хорошо, я поднимусь этим лифтом чтобыувидеть солнцекто знает каким лифтом кто солнце кто знает

хорошо, у треугольного дома оборвётсяневстречаи что говорят мне прозрачные взглядыи юбки: ничего

ладно, я уйду в утробу гугенхейма – пустьменя мотает спиралью как блудный

сперматозоидв стенки втиснуты сюрреалисты втыкаешься

после света устало сползу в гардеробпровожает монро-америко-монохромной

улыбкойво всю стену. я несу в себе змееклубок

тёплое как собакасвернулась и лижет раздвоенным

языком неткроме моря возвращения кроме моря

нет возвращениенет кроме океана с твёрдой круглой

медузой на горячем пескеи болит то место откуда вырвана

твоя боль то место где боль о тебе

амстердампросто зелёный выдохнад красной водойотражаясьгде почти по-немецкиперебирая ногамистоят славянки скупо прощаясь

утирая нечаянную слезуот хохота у канала очнувшисьусталость роняешь в водуа под ногами образуется

мозг на приколе и причаленокопыто велосипеда к стенелюди в костюмчиках немедленнокрутят педали

а я смотрю из окна лодочкина ренцо пиано по стержню вращаясьлюди идут в музеймне пахнет как хозяйка почти по-немецки


Анна Глазова

Стихи

анатомия, не отличавшаяся, тем временем,особенным здоровьем; вся его шерсть была по-крыта какой-то слизью. Накинув передник по-верх ночного халата, я взяла енота под горло;кажется, он был уже слишком слаб, чтобы со-противляться. Преодолевая противные дикиеизвивания и не обращая внимания на проку-шенное запястье, я выволокла его на чёрнуюлестницу и, положив на крышку мусорного ба-ка и подняв с деревянного настила молоток, ос-тавленный здесь бывшими соседями в похожихцелях, несколько раз сильно ударила его по го-лове. Разбилась кость, и мне даже пришлосьспрятать лицо за плечом, чтобы в него не брыз-нула кровь.

Общества толерантности к животным пре-дупреждают водителей о возможных столкно-вениях с животными. Убийства наказуемы;каждый владелец собственности имеет правозащищать её подручными средствами, будь томашина, молоток, кухня или чёрная лестница.

УНИВЕРСИТЕТЕсли на Готик-авеню сесть в автобус, иду-

щий по Лейт-Гоффманн-стрит в сторону Сэнди-Гай-бэнк, то за полчаса и минимальную платуможно добраться до, может быть, самой пре-красной местности. Негустая растительность,что-то вроде местного гибрида папоротникас перекати-поле, темнеет в изножии СтруистыхДюн. Прямо со ступеньки автобуса соскакиваютна площадку деревянной лестницы; у подошвыдюны слишком сыпучи, чтобы можно было,не рискуя жизнью, свободно взбираться на них,утопая по колено, а то и по пояс, в песке. Прой-дя первые три пролёта, необходимо присестьна затёртую до гладкости скамейку, иначемышцы ног не выдержат долгого подъёма,от которого теперь уже слишком поздно отка-зываться. Пока ещё не было случая, чтобы кто-то из пассажиров автобуса отказался от отдыхана этой скамейке; или, возможно, некто в при-ступе напускного мужества и сделал такую глу-пость и теперь числится пропавшим без вести,и его порванные сухожилия мумифицируютсяна покоричневелых щиколотках в СтруистомПеске, а пятки выпячиваются наружу, как твёр-дые округлые орехи. Хотя говорить о том, чтоотдых на четвёртом пролёте безусловное пре-имущество, нельзя; это лишь остановка в пути.После перехода через первую дюну, называе-мую Змеистой за то, что по ней опасно ходить,перед глазами простирается прекрасное зрели-ще Перлистых Песков. Осторожно, давая голымступням привыкнуть к горячему тонкому песку,следует покинуть лестницу и пробраться черезкороткую долину к дюне. Под тупым углом дю-

на прильнёт к груди, потекут струйки за шиво-рот; царапаясь о песчинки, поползёт по нимщека; наощупь, только пальцами можно найтидорогу; неверное зрение замутняют осыпи,иногда даже кажется, что песок сыплется неснаружи, а у меня внутри, к тому же, здесь та-кие высокие статические разряды, что электри-чество скачет синими искрами под ладонями,и я прикрываю волосы тем, что осталось отодежды, чтобы они не загорелись. Снова ока-завшись в долине, я опускаюсь на колени, что-бы лучше видеть тропу к водопою. У озерца,отойдя в сторону, пасётся стреноженный конь,а его хозяин, то ли конный полицейский, то лианахронический всадник, пьёт прямо губами изкрая воды. У него лысая голова, и мне видныкрупные поры на коже, забитые тонким песком.Он поднимает подбородок, чтобы шепнуть, ка-жется, по-испански, что вода – это жизнь, и тутже роняет голову, она отрывается от шеи по уз-кому и аккуратному, как от гильотины, срезу попериметру шеи, шлёпается в воду и откатывает-ся к конским копытам. Тёплые и влажные мок-рые губы ощупывают лицо; никогда не думала,что кони могут быть плотоядны.

На обратном пути мне не приходится пла-тить даже доллар тридцать за автобус, потомучто я добираюсь до университета на лифте, ко-торый здесь, к счастью, довольно часто ходит.Пока я поднимаюсь на пятнадцатый этаж, нашасекретарша рассказывает мне о том, что онасчастливо влюблена. Улыбаясь чужому счас-тью, я ненавязчиво спрашиваю:

– И в кого же, если не секрет?– В вас, – говорит она, улыбаясь в ответ,

и очень толстой рукой протягивает мне чек,мою месячную зарплату за преподавание не-мецкого.

С БОГОМСегодня мне снилось: мы ходили в театр.

Конечно, порнография: ставили Босха, декора-ции Борхеса. Ноги в пуантах, каблучки, толькодо пояса, вокруг – цветущий шиповник. Толькодети нуждаются в верхней части тела, топлесс.Ты сказал, что я жду антракта сбежать в туалет,весь засыпанный мусором, чтобы выбраться накрышу. Но когда мне, наконец, удалось угово-рить свой мочевой пузырь в этой грязи, ты далим реактивный двигатель. Господи, ты не веда-ешь, что творишь – в этом-то антиурбанизме.

НОЧНОЙ ТУМАНВоздухоплаватель искал верного партнё-

ра, чтобы подняться высоко в облака. Здесь,в АМЕРИКАХ, всегда густой туман. Чиновникииз государственных служб, которые живут над

ÄÌÌ‡ ÉÎ‡ÁÓ‚‡. ê‡ÒÒÍ‡Á˚ Ë ÒÚËıË

28 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

глухими колоннадами, выше солёных брызг,ниже тумана, и даже разводят картошку фрии попкорн, вспученную кукурузу, на роскошныхбалконах – только они знают, что такое жизнь.Воздухоплаватель был, как и многие здесь,иностранец; он жил в районе трёхтысячесотыхэтажей и знал, что такое лишения. Тем не ме-нее, он, в отличие от многих соседей, никогдане боялся спуститься вниз, минуя балкончики-миньет и ощущая странную, высокую гравита-цию. Удивительно: когда он бывал на земле,жажда плюнуть вниз или смастерить водянуюбомбочку отпускала его. Я, наверное, иденти-фицирую себя с этим воздухоплавателем.Между башнями всегда застревает то или иноеоблако; большие сгустки образуются, стесняяобитателей высокоэтажных жилых кварталов;особенно, конечно, страдает чердак, где пообеим сторонам, перекинув верёвки междубашнями и более не замечая приземлённыхдипломатических конфликтов, новые третьиустроили лево-правый незарегистрированныйпрачечный бизнес. Единственное их спасениев том, что налаженная постирушка даёт своиплоды, которые можно вкладывать в инвести-ции. В прошлом году прачечная Голубой Огу-рец получила достаточно дивидендов, чтобызакупить партию сушильных машин и такимобразом обезопасить себя от сырости. Совме-щая в себе научно-технические знания, интереск низшим слоям общества и высшим – атмо-сферы и не обладая возможностью поехать наобщественном лифте на последний этаж, воз-духоплаватель решил сконструировать воз-душный шар и подняться на самые вершки го-сударственных американских сооружений. Ондал объявление в газету:

Нуждаюсь в гидроматросе, 45, макс. 190фунтов, с желанием научиться вязать узлыи решать проблемы. Оплата по умолчанию.

В течение следующей недели он нашёлпомощника. За следующий месяц они построи-ли воздушный шар из подручных средств; кор-зина получилась проволочная и разноцветная,но сам шар и заплечные парашюты пошили назаказ девы третьего мира из чистого белогошёлка. Несколько дев, утомлённых однообраз-ной жизнью, даже изъявило желание принестисебя в жертву в качестве балласта. Воздухопла-ватель не отказался. Он был очень современ-ный практичный человек, почти свободный отпредрассудков.

Они вылетели в воскресенье. Туман внизупочти рассеялся; солнце пробивалось сквозьнейлон многочисленных шёлковых флагов.Воздухоплаватель запалил фитиль; помощникотдал концы. У многих бюрократов на балконах


мажет нутеллу на увядший хлебсокращается

красным повязана головавчера это был что гашиш а может другое ещё что-то во рту скрипитно вода-то в каналахколеблется как водакак славянкии прощаниепоездом

брюссельнекрупныйзелёныйв сто лепестков классицизма завёрнутый

как капуста дурного пошиба парижв кафе бордовое пиво с малиной –

смыть сливкии шоколадные дёсныпивом из колбы в деревянной рукеопираясь на все четыре пальца толстая статуя всё некрасивокружка для пива в четыре рукиметро называется трамвайедет в гору на толстых шинахпровозит среди резиново лопнувшей речиотчаявшись в красном парке нащупаешь

марокканскую тёплую руку со странным как от дерева нагретого

телом теплом доведут до угла плохо-серого

неудобного дома –удивиськупив билет надолго утопись в брейгеле иудивисьнадолго утопнув в биде номера без умывальника

но кипятильник с собой

флоренцияношу сбросив с себя

и себя на ношу бросивгде-то возле вокзала я жду когда

срастётся в умес фиренце флоренция

цветочным орнаментомзарастает она и перед лицом дель фиореуффици отваливается ненужным зёрнышком лицо туриста роняя

в упругую почву,его рюкзак и консервы

«артишок для туриста».утираясь, ориентируясь по круглому боку

купола бруннелески,я ищу отель «полярная звезда»,

но здесь принято,

в этот праздничный день упал с белой булки ба-лык и съехала со среза субмарины ветчина.Зрелище по-гречески белоснежного воздушно-го шара ослепило глаза многим домохозяйкамсреднего класса. В районе Гарлема воздухопла-ватель включил кислородное снабжениеи сбросил за борт трёх-четырёх дев; те полете-ли вниз белёсыми парашютами. Помощник не-движно лежал на дне. Воздухоплаватель пнулего ногой и усмехнулся сквозь дыхательнуютрубку. Человеческая страсть была не чужда егостареющему сердцу. Он знал не понаслышке,что такое жертвовать собой. В районе конден-сации воздушный шар влетел в зону сгущенияоблаков. Постепенно, очень плавно, его нача-ло сдавливать тяжелеющими, наливными об-лаками со всех сторон, как сдавливают двой-ными щипцами молодой сыр. Шар попалв плотные облака, зажавшие его до смерти,стиснувшие и корзину; помощник, в концеконцов, лишился чувств, а я, воздухоплава-тель, в совсем помутившемся сознании,на ощупь, не глядя, стал нашаривать спаса-тельный клапан на дне воздушного пузыря,одновременно выпихивая ногами из корзинытрупы ненужных более разряженных христи-анских дев. Наконец, нащупав клапан, разры-вая напряжённые в этом безвоздушье сухожи-лия, я с мясом вырвал клапан из дна пузыря;шипя, рванулся воздух в сырость; посмотри тывсю меня облил; помощник так и не пришёлв себя, даже в середине пути назад.

Путешествие было полным успехом; толь-ко я, только я одна осталась не очень довольна.

ЛИСТОВКАКошачье молоко, как стало известно не-

давно, обладает сильным антибактериальнымдействием. Недаром, как всем известно, его до-бавляют в питьё детям, когда у них понос – оноубивает все виды кишечной палочки. В дорогихклиниках новорожденных младенцев врачисперва заворачивают в кошачью шкурку, а по-том уже прикладывают к материнской груди.Какая гармония! Когда молоко в груди материкончается, многие младенцы берут в рот пустыесоски на выпотрошенной кошачьей груди и, по-сасывая их, мирно засыпают. Большая частьамериканского населения, а именно – самыегрязные негры, живут в так называемых про-джектах, вонючих дырах, домах без минималь-ных санитарных условий, не говоря уже о воде(в этих домах нет даже резервуаров для воды,и официальные водокачки их не обеспечива-ют). Наименьшее, что может позволить себе мо-лодая мама, живущая в проджекте – это коша-чью шкурку. Да, Вы тоже можете себе это позво-

лить! Помните – лапки и усы этих животныхможно также использовать для отправления са-мых диких культовых ритуалов. Дорогие гряз-ные негры из проджектов, друзья! Не чурайтеськошек! Примите реальность как она есть!

НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙЯ и моя симпатичная подруга, мы вместе

часто ходим купаться в океане, особенно когдахорошая погода и озеро прогрелось; тогда мызапросто, скидывая на бегу одежду, кидаемсяв реку и плывём, плывём, иногда даже опаснозаплывая в судоходный фарватер. Мы, моя по-друга и я, – такие молодые и безрассудные, чтоне обращаем внимания даже на сигналы свето-фора. Однажды мы выплыли прямо на дорогу,и у нас перед носом загорелся красный. Но мы,игнорируя гудящий грузовик, развернулисьи побежали, пытаясь согнать мурашки с мёрз-нущих на ветру под мокрыми купальникамител. Нам вслед раздавались гудки и скрипелитормоза, а мы просто кинулись со смехом в тёп-лый морской прибой, взметнув облачка гравия.

О РИТУАЛАХИ тогда мы просто опустились на колени

на этом оранжевом причале; наш корабль дав-но отплыл; собственно говоря, мы его уже невидели, нам некогда было смотреть – привезлираненых, они выглядели ужасно: один, оченьжёлтый, сделался полупрозрачным, как желе,поэтому хирург в растерянности склонялся надним со скальпелем в руке; другой, которого пы-тались подключить к искусственному насосу,так как он потерял в борьбе сердце, был ещёв сознании и мотал руками, а третий загорелсяот волос магниевым, обильным на искры пла-менем, стоило поднести к нему утюжки элект-рошока. Голубая волна смахивала сыплющийсяпепел с резиновых пупырышков на полу госпи-таля под открытым небом. Обнявшись, мы про-плакали весь остаток дня и всю ночь, а на сле-дующий день нас забрал вертолёт – к пароходу,где уже ждали гости и трёхпалубный торт. Ког-да мы, взметнув клочки кровавых бинтов, под-нялись в воздух, подтягивая за собой в поворо-те хвост, наш пилот приложил пальцы накрестк шлему, приветствуя садившийся экипаж с па-рой новых плакальщиков. Может быть, мне по-казалось, что в твои глаза с самого дна подня-лась смертная тоска.

МОТЕЛЬВозможно, что железные болты, скрепля-

ющие площадки смежных АМЕРИК, – это тотсамый фактор, недостающий психоаналитиками лежащий в основе ежегодно растущего по-


30 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

требления валиума. Средний американец съе-дает фунт валиума в год и использует четырегаллона воды еженощно. Вообще же говоря,АМЕРИКА – страна невероятного пищевогоразнообразия. Всё дело в толерантности. Од-нажды ночью пассажира морского такси, вре-менно остановившегося в мотельчике где-тов районе перистых облаков, разбудила убор-щица, с топотом гонявшаяся по коридорам залетучими мышами с увесистым красным сач-ком. Он вышел из двери со свечкой на блюдцеи возмутился. Пристыженная уборщица, залив-шись румянцем, объяснила, что пытается нало-вить этих «тварей» к воскресному завтраку еёподрастающих тинэйджеров-сыновей. «Этиупыри объедают меня с головы до пят,» – про-сто и грустно сказала она, умоляюще сложивруки. Пассажир морского такси задумчиво сме-рил её долгим взглядом, дважды кивнул голо-вой и прикрыл за собой дверь. Сев у окна, онотлепил от лужицы застывшего воска пристав-шую ночную бабочку, положил её под язык,вдруг припомнив юность, и, уже не в состояниидаже думать о том, чтобы уснуть, стал писатьписьмо домой.

НА СТУПЕНЯХТе, кому удаётся добраться до крыш, зна-

ют, как непросто это сделать. Долгие переездыв лифтах, делающихся к верху всё уже, плошеи быстрее, выматывают больше и дольше, чеминая практика. Иногда мерещится, что осталосьтолько переступить порог – и окажешься в сви-стящем холодном пространстве, а под ногамипоплывут быстрые волоски облаков, птички за-крутят хвостиками, запоют стальные кружеванаружных стяжек. Но всякий раз повторяетсяодно и то же: звонок в дверь, звук отодвигае-мой задвижки, шаг внутрь, может быть, еслиповезёт, протянутая рука, а потом – выход начёрную лестницу, и снова шаткие деревянныемостки, и новые пролёты, и порванные, зашто-панные колени снова расползаются по швам, и,взобравшись на площадку, опускаешься на го-лые колени и, уперев лицо в перила, смотришьна лабиринты промежуточных крыш, оставших-ся лежать кавернистым ландшафтом под тобой,не зная уже, каким путём привело тебя сюда;а из дверей других чёрных ходов уже выгляды-вают чужие любопытные дети в маленьких та-почках и облачках волос и чужие старики, пах-нущие нафталином; и поэтому приходится вста-вать, сгребать остаток вещей, стряхивать свойслед со ступени и, неудержимо оборачиваясьна эти африканские плоские крыши там внизу,пытаться выгнать из себя чувство потери, и ког-да оно вытечет полдневной слезой, уцепляться


что 666 следует за 17, а 3 – за 12 зарастающий ум

отказывается думать о чём-то кроме дель фиоре. цветы. цветы.

сбросив ношу с себя в отеле «звезда голливуда», в круглой утробе

дель фиоре ставишь ступни на поперечные рёбра ступени

проводя рукой по бетону и вдыхая чьи-то чёрные волосы

усталые ноги впереди под юбкой она тоже хочет вверх

прочь от адских пыток огнём я смотрю в оконце с монету на город

и по продольным рёбрам дель фиоре дважды в уме съезжаю вниз.

венецияогромные часы на песочном доме:тесная площадь выпучивает рыбий глазгромоздкое небо втиснуто в узкую рамкуи перечёркнуто синим и белым бельём

над каналомбельё пахнет рыбойвода лагунойлагуна катеромводное такси

площадь святого марка перемежается крабами

а окна дворца дожей водой и рыбойя весь день извиваюсь как цепень в прямых, в узких, в толстых кишкахпротивно белая в еде окрашенной краснымбелымзелёным

а в конце дня не успев отложить яйца уже бултыхаюсь в сливе лагуныища следующую рыбу

берлинтяжёлое лицо. запахом отсырелого жёлтого пеплаиз-под бурого угля пахнётрот берлина в лицо – моё пока моёпока лицо – сколько разгород ты скажешь слово чужой.

поцелуем с берлинской стеныфизиопсихоразвратомберлина родной жадный ротв мои чужеродные губы вопьётся:сколько раз прокушу и упьюсьдо жестокости серым нёбом берлина

за стальную трубу пневмопочты и знать, чтовнутри неё пока ещё течёт твоя кровь, и слеза,и твой, может быть, уже почти последнийвздох.

ГОЛЛИВУДВ песочной трубочке с шуршанием осыпа-

ются минуты. Лёгкий шёлк украшает постель.Как нежные медленные черви, козлята долгосовокупляются у стены. Оперев попку на грубыйчурбак, козочка широко распахивает копытца,и на её розовую ранку падает процеженный че-рез матовое стекло свет. Прижатые ушки стра-стно трепещут, и по шероховатому сосцу спол-зает голубоватая слеза молока. Нос у неё протк-нут пирсингом, а тонкое бедро украшает за-мысловатое татту. Козочка закидывает голову,козлик жалостливо блеет и, несмотря на преду-преждения, бегущие титрами по низу кадра,высовывает длинный лиловый язык напитьсяпо козлиному обычаю. Электрическая лампочкас треском взрывается, слышны поспешные зву-ки, мелькают какие-то ножи, потом опускаетсязатемнение. Это, конечно, запрещённый дляширокого проката контрабандный заокеанскийфильм, снятый по мотивам этнических сказа-ний. Я смотрела его в элитной частной студии,при довольно сложных для описания обстоя-тельствах.

ЗОЛОТАЯ МЕДАЛЬСиневатый свод удерживает поверхност-

ное натяжение большого бассейна. Голубой ка-фель форсируют ноги затянутых в синтетикубольшеплечих красавиц. Слышен удар гонга,но как-то в стороне и приглушённо; красавицы,недоумевая, переглядываются. Одна из них,может быть, самая прекрасная, стягивает рези-новую шапочку и тщательно массирует кудри.Испуганный судья подбегает к ним; его корот-кие ноги выглядят нелепо. Он истошно машетрукой, так что им ничего не остаётся, кроме какпрыгнуть в воду. Прыжок, одна за другой, со-вершают грациозно, безупречно. Несколькошироких взмахов руками, – и они оказываютсяна середине дорожек, блестящие, как рыбы,под гладью воды, спокойные, как катера, пре-красные, как дочери Рейна. Жюри с секундоме-рами досконально штудирует их физическуюподготовку и отточенность техники. Здесь,в средней части, воды значительно меньше –если окрестности бордюра спортсменки назы-вают Боденом, то центр носит негласное про-звище Баден-Бадена. Здесь девушки встают наноги и со смехом плещут друг в друга и в судейхлорированной водой. Начинает играть музы-ка. С потолка сыплются хлопушки и воздушные

шарики с портретами президентов. Пловчихискидывают долой шапочки и очки и синхроннотанцуют. У каждой в руке по жезлу с пушистымсултаном. Судьи выглядят мягче, чем в началесоревнований, и в результате каждая девушкаполучает золотую медаль с шоколадной начин-кой. Вернувшись домой, они будут рассказы-вать об этой «стране, стоящей на воде» с удив-лением перед американским гостеприимством.

JESUS SAVESС потолка свисают куски странной, не сов-

сем верёвочной, не совсем деревянной лестни-цы. Чтобы забраться на чердак, нужно поста-вить стремянку так, чтобы верхняя планка каса-лась последней, немного криво свисающей сту-пени, и, преодолевая качку (сегодня прилив,да и стремянка колченога), постепенно дотя-нуть тяжелеющие ступни до верху. Самое слож-ное – переступить через пропасть, разделяю-щую крашеное дерево планки и изъеденнуючервем доску на спутанной верёвке – бездон-ная дыра не шире четырех твоих сложенныхвместе пальцев, придержанных большим.С трудом, борясь с одолевающей тебя кровью,приливающей к низу, отливающей от идущейкругом головы, ты доберёшься до изодранногов лохмотья перекрытия, тут и там заткнутогогрязной, скатавшейся ватой. На четвереньках,тыкаясь носом в клубки пыли, доползёшь доантресольного окна, откинешь порыжелые пла-тья на косточках, затыкающие толстое разбитоестекло и щели под рамой; обмотав руку каким-то толстым шиньоном, выбьешь фанерку, за-крывающую вид на водяную гладь. Это единст-венное место, куда можно попасть, только сле-дуя подсказкам собственного страха, подбираяколышки расколотой крыши, и отсюда видендругой берег; хотя, конечно, нельзя отрицать,что это мираж; однако, так много подтвержде-ний тому, что глаз не обмануть. Сидя у окна, ус-лышишь неоновое потрескивание: раньшездесь была церковь, поэтому на кронштейне,выпирающем из подоконной плиты, ещё кача-ется красный галогенный крест: «иисус» в попе-речнике, «простит» вдоль, вместо центральной«с» – всевидящий глаз, подмигивающий вмес-те с попеременно загорающимися горизонта-лью и вертикалью. Странно, что здесь ещё естьэлектричество. Многие лампы и дужки, конеч-но, поломаны, но лампа зрачка ещё цела, хотяуже мутнеет внутри. И тут ты заметишь, чтофальшивые волосы не упасли твои руки от ос-колков – на обеих ладонях небольшие, но глу-бокие раны заставят тебя почти потерять и такедва уловимое сознание; ничего, подожди,где-то в этом хламе был йод, я помню с про-


32 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

шлого раза. Пока я буду ползать в поисках пу-зырька, раскидывая прогнившие девическиепринадлежности, царапая коленки о ржавыегвозди, я наткнусь на палочку с колечком длямыльных пузырей, так что тебе пока будет чемзаняться, и ещё вытащу телефонную трубкус автоматическим набором, в ней тебе сразуответят и предложат услуги, и, знаешь, онидействительно говорят то, что думают, потер-пи, кажется, я уже нашла обезболивающее,прямо здесь, рядом с твоей тёплой и чуть-чутьвлажной одеждой.

Если, рискуя свалиться в полицейскую сет-ку, натянутую над богатыми кварталами, ты вы-берешься в окно, не забудь снять обувь, чтобыне поскользнуться. Над руинами церкви, паройэтажей выше, расположена клиника христиан-ских братьев. Там занимаются очень срочнымии почти бесплатными операциями – их специа-лизация аборты и прочие ампутации. Отрезан-ные органы они сжигают здесь же, в электриче-ской печи, а прах вытряхивают в прямую кишку«потрохопровода», это довольно мягкая плас-тиковая труба, тянущаяся на многие мили подуглом к башне и уходящая другим концомв океан, рядом с небольшим рыболовеческимискусственным островом. Ты дотянешься дотрубки, а у меня уже готовы петли; держиськрепче – чтобы быстро съехать вниз, нуженсильный толчок; представь себе, как Иисусшвырял хлебы, как камни, в голодную толпу.

ПАЛЬМАБесполезно вытягивать руки, свисая вниз

головой с комнатной пальмы. Тот, кто повесилменя сюда, уже не вернётся, потому что в этомобществе возвращаться не принято, когда ужеполжизни прожито и двигаться можно тольковперёд. И в принципе – мне не на что жаловать-ся. Пальма обеспечивает меня бананами и коко-сами, а зимой, в период авитаминоза, я могужевать её кору и листья, добывая из них жиз-ненно важные аминокислоты. Уборщица прихо-дит поливать пальму достаточно аккуратно;иногда она забывает закрыть окно, и тогда мнеслышен шум прибоя и почему-то кажется, чтоещё не всё потеряно. Иногда приходят из косме-тологического института; они делают кремы изпальмовых ростков. Тогда пальма несколькодней не плодоносит, и мне нечего есть, зато ониоставляют бесплатную пробную коробочку кре-ма; я мажу им руки и худею; и то, и другое мне,кажется, к лицу. К тому, что голова у меня ужепочти не работает, постоянно залитая кровью, яуже привыкла. Больше меня беспокоят ноги;привязанные к пальмовым ветвям лианами, ониникак не хотят прививаться как следует; иногда


парижлёжа на марсовом полепариж вытягивает ажурную стройную ногу –венера в чулках –из яркой цветочной пены подола красные розы; даже неважно что нога одна.ночью мерцает огнями полейглазами потоков (машины под аркой)один глаз белый – бельмодругой глаз красный – нарывбольная париж лечится кремоммуссом взбито небо над аркой – ложкойи над другой аркой – и в ротпочему-то полнятся гноем дёсныразодранные коркой багетаи внутри невскрытый нарывпариж выпячивает холмики сосководин сосок – монпарнасвторой – монмартрдругие сосочкилюблю тебя париж

прагасобор святого безумиявита кафка галантерея до сих порзамок как чёрное небо без ночии огни под мостомжернова гулко мелют блестящую воду.в линзу льёт отголосок

корявой церковной стеныи лестница медленно ставит

большие ступени поднимаясь во мне до обрыва

в чёрно-зелёную деньавтобусом пахнет бензином и взгляд

в котловину ощупаетзимние почки набухших цветов

и задумчиво статую с бородой крестом и мечом отец и птица

прости папа я птицаи живыми цветами в кружке тёмного пива

безостановочныйтяжёлой снежной глазурью покрыт фарш из грязи,московский рождественский пряник:каждое утро, кажется,этим питаются их нечистые лица.как оттёртые зубным порошком до голой стонущей кости – бледные нищиесреди скрещенных блёклых металлови гибридов ступеньки с горкойна душных улицахи в прогорклом метро сквозь круги колесасреди чужих касаний сквозьмёртвое тепло размороженных звериныхшкур:– нет лица – нет лица – нет лица –

меня охватывает страх, что я – неудачный дичок,или что черенковый подрез оказался недоста-точно глубок. Надеюсь, что ногти на ногах, в кон-це концов, выпустят дочерние стебельки в под-вой, и меня, наконец, перестанет беспокоитькровообращение. Тогда я, наверное, тоже сновасмогу плодоносить; каждая женщина мечтаето том, чтобы выносить прекрасный плод.

ПЛАСТИЧЕСКИЕ ОПЕРАЦИИПо статистике, АМЕРИКА намного опере-

жает другие страны по количеству пластическихопераций. Пластик так прочно врос в здешнююжизнь, что представить себе жизнь без добавокк естеству практически невозможно. Даже груд-ных детей выкармливают из пластиковых буты-лочек. Женщины, которым однажды не удалоськормление грудью, делают из этого факта дале-коидущие выводы: статистика убеждает насв том, что большинство пациенток, обращаю-щихся в косметологические институты по пово-ду грудных имплантантов, верят в терапевтиче-ский эффект искусственных молочных желез,а именно – надеются на то, что пластик усовер-шенствует их грудь таким образом, что следую-щего ребёнка они смогут вскормить натураль-ным путём, не прибегая к помощи бутылочек.Единственный вопрос, на который пациенткиполучают негативный ответ, это: «Можно ли сте-рилизовать пластиковую грудь?» Напрасно пы-таются врачи объяснить, что внутримышечныеимплантанты не нуждаются в термообработке.Многие молодые мамы, стремящиеся обеспе-чить своё дитя абсолютной чистотой, отказыва-ются от пластиковой груди по причинам её (вы-мышленной!) негигиеничности. Это очень жаль;однако же, сама природа учит нас – чем большевозможностей, тем больше сомнений.

ПТИЦЫВерхушки АМЕРИК накрыты розоватыми

куполами метеорологических станций, каждая изкоторых заканчивается небольшой коричневойбашенкой, в которой живут птицы-анаэробы. Этоэксперимент биоинститута, поддерживаемыйв строгой секретности. Дважды в день в установ-ленные часы, утром и вечером, птицы совершаютнебольшие круговые полёты. С высоты башнипредставляются птицам огромными женскимигрудями, а океан внизу – вяло шевелящимися ге-ниталиями. Птиц тщательно клонировали, при-вивая им антропоморфное зрение. Зачем?

ПОЖАРЯ работаю на среднем уровне и люблю

свою работу. Мне нравится, что работ у меня не-сколько, и то, что на каждой из них я устаю, меня

не смущает, потому что усталость эта всякий разразная. Когда я вхожу в док, очень пунктуально,в семь утра, не позднее, я не имею ни малейшегопредставления о том, куда меня пошлёт босс.Иногда я разгружаю баржи, иногда печатаю накомпьютере стихи. Иногда я беру под мышку тол-стый словарь и отправляюсь в университет. Тудаведёт элеваторная узкоколейка. Однажды я ехалас тяжёлым театральным скриптом под мышкойставить спектакль в университетском театре.На встречном пути была большая поломка: ваго-нетка завалилась на бок и полыхала синим пла-менем. А я обгрызла себе все ногти, пытаясь ре-шиться, кому же дать главную роль – человеку,которого я люблю, или же человеку, в руках кото-рого вся моя жизнь. В другой раз я работала в по-жарной службе, тушила пожар на путях. На спек-такль я опоздала, да и режиссёр из меня нику-дышный, и пожар был всего лишь спецэффек-том, это в театрах не редкость; а ты, ты – ты сиделна соседнем сидении и не знал, куда деть руки.У тебя бледное лицо; пожалуй, придётся тебя не-много подкрасить перед выходом на сцену.

КОШКИ-МЫШКИУ меня в стенке есть замурованная женщи-

на. Мои соседи решили устроить у себя на бал-коне небольшой свимминг-пул: тщательно сде-лали расчёты, устлали дно пластиком, вывелирезиновый дренажный шланг наружу, купилиприличный каркас, обложили стенки досками и,наконец, залили бетон. У моих соседей траур:в единочасье потеряли они полдюжины кошек.Случилось так, что в работе пневмопочты слу-чился сбой, и вместо того, чтобы доставить не-сколько чрезвычайно дорогих мешков со стёр-тыми в порошок сушёными мышиными потроха-ми в Институт Магии, их доставили на бетонныйзавод. А в основе любого завода лежит, как из-вестно, конвейер. Мешки автоматически вскры-ли, автоматически бросили на движущуюся лен-ту, автоматически вытряхнули в котёл и вместес прочими ингредиентами мышиные потрохабыли переработаны в портланд-цемент. В тотдень Институт Магии вынужден был отказатьмногим несчастным влюблённым, и моё сердцетоже, хотя и косвенно, оказалось разбито: пнев-мопочта, понёсшая за фальш-поставку убытки,доставила моё полное жгучего раскаяния пись-мо слишком, слишком поздно; теперь мне доконца жизни придётся нести в душе чувство ви-ны за женщину, замурованную в задней стенке.И кто знает, какая смерть ждёт меня саму.

СТАТИСТИКАПоложив голову тебе на колени, я смот-

рю, как ты смотришь в окно. Ты непроизвольно


34 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

сдвигаешь брови и, хотя твоя рука ещё сколь-зит автоматически по моей спине, прикусыва-ешь губу; я вижу, как она бледнеет, становясьпочти такой же белой, как зубы, и как из уголкарта выкатывается маленькая капля крови.По статистике, каждый второй страдает неизъ-яснимыми приступами беспокойства. Учёныесписывают это на архаическую, точнее говоря,рудиментарную, боязнь высоты. Так им проще.

ПАРТИАндре Моруа столетия назад сказал: «Если

Вам нечего сказать – говорите по-французски.»Американцы, когда им нечего сказать, а это слу-чается, в основном, на многолюдных вечерин-ках, которые здесь называются «парти», говорято кино. Больше всего они любят проводить па-раллели между присутствующими и актёрамиили их персонажами. Иногда цитируются целыесцены или даже сюжеты. Например, часто мож-но услышать: «М. и Ж. находятся в фазе «Муж-чина и Женщина», а К. и К. – уже в фазе «Кра-мер против Крамера».» Невероятно, насколькосильное влияние фильм оказывает на жизньлюдей. Поэтому я взяла себе в привычку запи-сывать всё, что говорится обо мне на парти,на подкладке моего вечернего платья от Ша-нель. Признаться честно, коллекция эта доволь-но эклектична: упоминаются вариации от Шир-ли Гроунз до Леонида Круста и от Человека-С-Рыбой до Седьмого Ключа. Я рада тому, чтопроизвожу такое разностороннее впечатление.В этом есть настоящий французский шарм, не-смотря на то, что моё платье всего лишь из Ка-нады, отделённой от нас несколькими проме-жуточными этажами, заполненными вспомога-тельными конструкциями. Платье было достав-лено мне экспрессным лифтом за восемь минут,преодолев десяток высокомерных этажей соскоростью около сотни миль в час. Мысльо том, какое несравнимо большее расстояниеотделяет нас от Европы, заставляет меня улы-баться; на парти это очень кстати.

ДВА ОСТРОВАДва острова покачиваются на поверхнос-

ти искусственного водоёма. Водяной насос со-здаёт водоворот и бурное течение, обдающеебрызгами нижние этажи. Я лежу голая на живо-те под открытым окном и пускаю то мыльныепузыри, то бумажные кораблики между башня-ми. Некоторые из них тонут, а некоторые пре-одолевают водоворот и прибиваются к берегу.То и дело звонит телефон. У нас лето, жара,и надо как-то убить время, пока ты жжёшь си-гарету за сигаретой в своей тесной каюте, раз-мышляя о том, куда дуют ветры.


французская рулеткаСлишком долго разговор

этот крутится...Пристрели меня в упор,

кубик Рубика!(Рафаэль Левчин)

улитка ползёт по бумажкеперекатываю крошку во ртукрючок слизнячок отростокколовертится как кульбит

французская креветкане остри лимоном мне в носи тебе найдётся отрадоксоловьиный слюнявый язык

перекатываюсь из счастьяиз любимых твоих волос(ты не знаешь что я настоящая)в вертикальный водосток

вытекаю из жёлтого сыракак молозивая слезасыр со слезой – это небодля кастрированного скота

успокойся. не плачь. не надо.прорастают спаржей глаза.ты не знаешь что я настоящаякак свеча на твоём бланманже.

ундинаКатьке

растирается золотым дождём адонаяи втекает в рог изобилияпеной шампанского гермафродитараздетанаполовину урсулаперебираю стеклорамукуда сунуть палецлуком и уксусом пахнет женское телоперебираю пальцыуснула? уснула?рыба лукреция в синем вине?

рахель и аэлита(песня песней)

в волшебной трубераздеты до пробирокбез скафандровв проборках и рюшкахих орхидея измятапробуют друг друга подняв вуальсван и одеттазаспиртованы в ботаническом садурахель целует светящиеся аденоидыфиалковой аэлиты диодыльют в вазу рахелилукум-рафинад

***

Войдя в проекцию рекии преломясь, как пусто-пусто,подмяла снег пустой до хрустаи в угол кинула коньки.И вот теперь она мертвав своем пространстве, сердцу милом,таком морозном и застыломи так бессмысленно права,что я в лицо ее «приди»хочу утаенно и немои зачарованная темасияет солнцем впереди. Слезу стирая со щеки,в твоем пустом пространстве беломна поприще заиндевелом я подобрал твои коньки.Эрот морозный русских деви гений дивных песнопенийс пронзенных холодом коленейедва я прошептал напев,как день стал холоден и пуст,и хлопья медлили, как годы,стал снова смутен ход природы,и как глоток с холодных устне вымолить: она ушла,оставив крест воспоминаний,примятый снег пустых желаний,и вновь река была бела.С другой ли зиму коротатьи, глядя в лед грустнозеркальный,в ней видеть образ тот прощальный,который не поцеловать?Любовь, как облако из устсреди заснеженных просторов,в убийственности разговоров,где каждый возглас так же пуст,как гладь заснеженной реки,преломленной, как пусто-пусто,в печали, скомканной до хруста,

протянутой к тебе руки.Уйти и сжечь черновикив тот дивный край, где ты лежала,и белым хрупкое сияло и осыпалось на коньки.Дитя не братьев и стихий,но химерических оврагов,ушедших в почву саркофагов,бездушно золотых софий,в горизонтальном и чужомкраю пустом и беспризорном,таком холодном и просторном,где мы себя не бережем,ты только тень на том снегупримятых в хруст воспоминаний,бессчетно маленьких сиянийна миг сверкнувших на бегу.Твой каждый образ пуст вовнеи всуе не фотографичен,холмами слева ограничен,горами справа. В глубинесидит старинный волхв Злогор,над ним же чешуей сверкая,мужеподобная, святая,полночный расширяя взор,ты что-то шепчешь мне копьемв снегу, проплаканном до хрустаи, преломясь, как пусто-пусто,грозишь замерзшим соловьем.Твоих стихов, твоей любвив снегу хрустящем и примятом,в чаду мелодий угловатомхотя бы миг еще урви.Но ты мертва – таков финал –и расстилаешься привольно,так от чего ж ему так больно,зачем он в этот снег упал,зачем я прошептал стихи?и, постепенно холодеявсе перепуталось, седея,и вот они вошли, тихи...

36 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

Юрий Проскуряков

Опусы старой тетради

* * *Мне вспомнился Моцарт. Все также

качалось и пело,как белая пена, летящая вслед за кормой,чем ярче сияло, тем бронзовей тело блестелонемыслимо гибкой, дразнящей,

библейской спиной.

Вот Моцарт идет. В куртуазно прозрачное тело,

врывается пена, летящая вслед за кормой.Сальери катает девчонок. Какое мне дело.Но светится след их, омытый

днепровской волной.И матов на желтом песке золотистый пигмент!И женственен воздух, слегка замутненный

дрожаньем,Возможно, что демон проплыл

с неземным воркованьем,А может быть ангел,

из праздничных сотканный лент.

И матов на желтом песке золотистый пигмент!И похотью воздух пропитан

и музыкой скверной.Согнувшись в кустах

над любовью своей эфемерной,он ловит момент, но момент

ускользает. Момент

пронзительно острый, полынной заполненный мглой,

еще не взорвался симфонией звуков фальшивых,

и вновь этот катер, и рокот его торопливый,и смех их беспечный, и мелкий песок золотой.

И птица затменья на миг развернула крыло,но жизнь потекла от винта

полосой монотонной,сверкало в зените оружье, сияло стеклои волны стонали в истерике сладкой

и томной.

И кто их рассудит. Исчезнут холмы и река,и тварей лесных, и небесных,

и водных хоралы.А он все катал этих девок, текли облака,но глубже в пещерах тонули священные Лары.

Истерика тайны. Он знал, что не жить, не плодить

тем киевским сучкам. Гремели безбожно литавры.

Но можно забыться и плыть с ними вместе. И плыть

по палевой дымке в сусальное золото Лавры.

***Первоснежье. Еще он добрый, носталь проглянет меж хмурых вежд.Только тело – твой щит, в нем собрановсе великое счастье надежд.

Спишь ли в зеркале, лихо ль, худо ли,колыбеля влюбленных Венер,я вернусь к тебе тысячным Буддоюв запорошенный нежностью сквер.

Он тогда полунощным врангелем,ледяным штыком у дверей,ну а я дураком и ангелом,с зацелованных алтарей.

Опечаленная и белая,ну не смог я слова сдержать,что ж теперь, за пределы бегая,от любви к тебе умирать?

Увязать снегоносом, рикшею,до границ тебя провопить,и стихом, что печалью выкошен,чистым всхлипом смеха убить.

Он солдат забривать подворьямии под марши тебя спасать,я себя растранжирю зорямии пущусь в степи воровать.

И к костру твоих губ целующихязыком примерзну, шаля,истекаешь ли кровью, бунтуешь ли,то огонь, то лед, то земля.

Отогрелась бы, да невестою,только где там, метнешь пургойи куражишься мукой крестноюнад дорогой своей другой.

***Проекция улыбки на стакан,пройдя стекло, выходит из стакана,теперь напоминая донжуана,а донжуан стремится на диван.Вот он ложится с нею на дивани что-то вынимает из кармана,и поцелуй. О краешек стаканастучит зубами мелко донжуан.

А за окном гремит пустой трамвай,дождь моет стекла этого трамвая,губной помады пятна отмываетна кухне дон, собачий рвется лайв ее окно, за ним бушует май,он снова пьет за праздник первомая,

ûËÈ èÓÒÍÛflÍÓ‚. éÔÛÒ˚ ÒÚ‡ÓÈ ÚÂÚ‡‰Ë



38 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

за женщин пьет, за родину... пустаяполлитра водки. Хрипло: «расстегай».

И вот темно. И дождь шуршит нигде,они теперь никтои и нигдеи.Ее тошнит: скорее бы, скорее,но дон застрял, точно святой в звезде.Он наконец уходит по нужде,она ему: «уборная правее»,он думает: «какая ж это фея?опять ошибка вышла побалде».

Потом во сне он множит города,следы людей, блудивших городами,вакханки обрастают бородами,метет меж ног у каждой борода.Они ему чужие навсегда,с их гаражами, спальнями, садами.Его во сне влечет к Прекрасной Дамечтобы ему Она сказала: «Да».

И вот в какой-то рай вступает дон,вокруг него сплошные беладонны,на всех вуаль, везде стоят колонны,и это уже вроде и не сон.Но взгляд через плечо и, потрясен,он видит силуэт свой полуконный,и до земли, в кошмар хитровплетенный,мотается дружок его. Бонтон

не соблюсти. Спасенья чести нет.Ночь будет вечно длиться без рассвета.Она пред ним. И полностью одета,в ее руке сферический предмет.Там, где пиджак, он ищет пистолет,но нет подмышкой голой пистолета.И правильно: вернуться с того светапри помощи курка – простой курбет.

Сквозь галерею золотых фрамугв волшебный шар закручивая туго,она его бросает среди лугакаких-нибудь три тыщи лет тому.Он вымолвить не может: не пойму,как улетел я за пределы круга.И за подругой звонкая подругана берегу смеются вслед ему.

И вышел из кустов другой мужикПрославленный хитрец меж мужиками...Он обхватил во сне ее руками,кого-то звал, переходя на крик.В ничто вовне проехал грузовик,луна в окне торчала вверх рогами,казался мир наполненным врагами.Звонили в дверь. Он к этому привык.

***Шумел прибой, и с волнами в ладуя погружался в бешенство сирени,когда любви сиреневые тениявлялись мне в пронзительном бреду.В иных мирах я вновь к тебе иду,и падаю лицом в твои колени,передо мной обратные ступени,надеюсь, что я вновь тебя найду.Они мерцают, сыплются куски,осколки позабытой серенады,живой воды и мертвой эскапады,и позабытых встреч черновики.Вокруг заколки, ленты, каблуки,тоской щемящих мыслей мириады,в степной степи военные парады –все это бред к тебе моей тоски.

Изящно ниспадают по стенамиз сна и плоти сотканные птицы,я в этот час хочу тебе присниться,припасть к твоим нежнейшим именам.И степь да степь бежит к твоим волнам,в которых мне уже не раствориться,гони в кабак шофер, хочу напиться,в сухой степи что остается нам?

Товарищ верь – она ушла давнов тот странный мир, которым грезы полны,где с берегом песчаным бьются волны.Она ушла, так было суждено.В сухой степи не все ли нам равно,что где-то есть любви болезнетворныйгорячий дух, соленый и просторный,что не простить, не возвратиться, ноты брось мое кольцо в ее вино –за столиком, где пенятся валторны,ведь мы с тобою также иллюзорны,и страшной тайной все озарено.

И все ушли, как в море корабли,оставив взглядов сомкнутые рифмы,и кошки сладкой разноглазой лимфыпропитанность на краешке земли.Возможно мы неправильно греблив сырых пределах бешенства и нимфы,развеивая ног кривые мифы,неведомо куда нас завели.

И через ветер, дождь или обманброска волны на острые утесы



мне хочется смешать с тобою слезы –всех восхищенных буддами нирван.И памяти бескрайний океанземли рассветной и простоволосой,волной и степью гибели курносойнесет меня в твой шквал и ураган.

***

Разлуки вечной карантин,когда огнем сознанья болени царской долей обездолен,я догорю среди осин.Сентиментальный властелинпространств вдвойне печальных всуе,я тайный знак твой нарисуюпечальней, чем ультрамарин.

И в это миг наединес собой самим, предавшись схиме,я зашифрую твое имяв печальной тайной глубине.Мы снова встретимся во снеи в благодарности минутнойпридем к замшелой и уютноймогиле в каменной стене.

И пряча в холоде водытвой голос в незнакомой схеме,блуждая в темной звезд системе,еще не чуствуя беды,я вырублю свои садысожгу мосты и, разрушая,в тебе греховная, святаянайду своей любви следы.

В системе яблок и планетслед взгяда или поцелуя,где ты, как в юности, ревнуя,не скажешь мне ни да ни нет,но бережно, точно кларнет,с потоком воздуха станцуешь,себя вторично зашифруешьгустою сеткою тенет.

***

Но ты меня, любимая, не ждешь.Струится дождь, неугомонный дождь,гноится темный глаз тысячелетий.Возможно, это по моей вине,что ты теперь в горячке и огне,и между нами слез густые сети.

И не найти пути в системе слез,не изменить фотографичных поз,не разделить на всех горбушку хлеба,но все-таки, пока клубится прах,искристые бокалы на столахполны любви и беспредельно небо.

Как заблудиться, ведь дриады спят,на лесовоз уложенные в ряд,в земную жизнь внося полупевучесть,и со страниц нам льется не виносладкоголосых искушений, нопеть после жизни – ангельская участь.

Столица спит. На башнях фонаримулеты света ставят до зари,чтоб камню башен не было тревожно.И хладен дождь. Он продолжает течь,и прячет смерть двоякоострый мечв трепещущие сном и жизнью ножны.

Мой теплый шепот, отражен от стен,склонен верленом у твоих колен,но, чуждый куртуазности и лени,даря тебе двойной трилистник слези ощущая вечности курьез,я сам молюсь замачтенной сирене.

И только слез густеющий потоквычерпывает сетью кто жестоки втаптывает в ил и грязь растений,не доползая до касанья рук,не погружая звука в нежный звук,с тобой мы разминемся в мире теней.

Орфей беспутных русских эвридик,с землей власами сросшийся старик,то лодочник, то путник запоздалый,раздвинувший пространства матерьял,тебя я в каждой встречной потерял,в воде, в траве, в заре беспечноалой.

И вот трубит последняя труба,она и не сильна, и не слаба,но некуда в твоем просторе деться,покамест вечность отворяет зраки я лечу в ее ревнивый мрак,в который мне уже не наглядеться.

40 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

Митрич«Возьмем, к примеру, грызунов...»

åËÚË˜. ÇÓÁ¸ÏÂÏ, Í ÔËÏÂÛ, „˚ÁÛÌÓ‚...



42 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

1. Музей

Герб мой присоленный, твёрдый сплав –Тавроготика,

крымская степь, красная матерь-владычица!Рыба, ошалевая, в известняки тычется, словно полуденный памятник моей

зачумленной гордости!

Рядом с огромным материком,бронеколёсной глыбою

маленький Крым-велосипед, полупрозрачный, чванится.

Каменеют рога вперемешку с двойными рыбами.

В горном котле крепчайшее время варится.

В нём красновато распались стыд и любовь, которыми

пористый чуткий пляж инкрустирован наскоро...

Колыбель костяная, нагретый прибор истории,

каплю лилового сока отдай мне, ласковый!

2.

Душа не может телу повторить, чего ей, грешной, хочется от тела.И тело пить пытается,курить,играет в секс...Как будто в этом дело!

Теласбегают в грецкий монастырь,поклоны бьют,лбы расшибают сдуру...

Клуб чёрных душ –огромный нетопырь –парит.И ветер дует с Юга.Дует.

3. Музей, сектор настенных надписей

«Дружно ударим нашей чистой любовью по ихнему грязному порнобизнесу!»«Жду тебя со вчера...»«Машина –лучшее занятие для мальчиков!»«Пей до дна, ты не одна!»«Куклулюбят вседевочки!»«В ногах правды нет,

но счастья нет и выше!»«Жаль мне тебя, стена,

каждый дурак на тебе пишет!»«Сам дурак...»«Кто там в кадре, кто за кадром –ничего уж не понять.Наш главреж такая падла, раз-два-три-четыре-пять!»«...пять кило помидоров, три кило салатного перца, полкило красного кусучего перца и триста граммов чесноку...»«...в 62-й аудитории в 16.30 обсуждение

проекта реконструкцииВавилонской телебашни...»«Чтобы создать реальность,добивайтесь немыслимого!»«Приходи ко мне на пляж, расстреляв патроны,и со мною рядом ляжь,невооружённый!»

Рафаэль Левчин

ЮГнепоэма

44 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

4. Музей, сектор настенных надписей(продолжение осмотра)

Ещё надпись сбоку,вроде хокку:«Убей,потом попробуй оживить.И, оживив, посмей

опять убить! Любимая,в день встречи невзначай день смерти для меня не назначай!»Рядом с нейавтопортрет.Тела нет.Только точка... запятая... в общем,

рожица кривая.Через висок – гвоздиком наискосок:«ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ.Любимая моя,как ты прекрасна!Особенно,

когда,наперевес

дензнаки взяв,на нас идёт опасность,

и скалится ухмылкойВенский лес.

И есть барьер.Я точно ощущаю.Привык.О нём спокойно говорю.За то, что ничего не обещаешь,особенно тебя благодарю.Любимая моя, я волком воюи погружаюсь в ненависть без дна,когда ты не одна,когда вас двое...Всегда ты не одна...Ты не одна...Любимая моя...как ты прекрасна...Любимая...моя...»

5.

Весь из ножей,из юных женщини нежных жён,был белым фосфором увенчанГурзуф и заживо сожжён.

(Гурзуф – условно.Это фон.)

6. Музей, сектор памяти, время нерабочее

Младшая научная сотрудница НеонилаРаушняк,

вспоминая происшедшее, говорилатак:

«Облака Луне куда-то несли.Он, конечно, сигареты посеял.– О, – говорит, – заодно и курить бросим!..Потом мы широкую лодку нашли.Брюхом в песок.Без вёсел.Он, конечно, давай разливаться:Мол, отдадимся на волю стихии

морской,пусть нас несёт

мимо Турции, Греции, сквозь Гибралтар,

к Новому Свету...А я ему:

– Ишь, хитрый какой!Да уберите руки!Здесь вам ничего не светит!..

Он, конечно, в лучших чувствах своих возмущён

и в серьёзных намерениях не обеспечен.Но ведь нельзя же так жить, будто всё это –

дивный сон!Когда-нибудь да проснёшься –

а ты уже изувечен!..

45

ê‡Ù‡˝Î¸ ãÂ‚˜ËÌ. ûÉ. çÂÔÓ˝Ï‡


7. Музей, сектор болевых точек

дай-юань – 15-17и-щи – 26-27шу-чу – 13-16

Замшевый воздух кожи пустой, как блюдца.Не могу уснуть, не хочу проснуться.

Так и брожу – о боже, как долго, долго! –между водой и жизнью,

между бедой и домом.

Так и брожу, постоянно уснуть рискуя.Так и дышу – то в одну ноздрю, то в другую.

Так и дышу – верблюд без ушка иголки.Замшевый воздух кожи меня приглашает

в гости.

Замшевый воздух кожи меня принимает в долю

между бедой и жизнью, между водой и домом...

8.

– О чём ты всё время думаешь?– У меня привычка такая – всё время думать.– Не может быть, чтобы это были толькомысли. Я же вижу, тебя что-то мучает.Что?Или это нельзя сказать?– Можно.– Скажи.– Потом.– Сейчас...

9.

...Несколько шагов, и кончики её грудей ритмично подрагивают под белой тканью.Как пёрышки самописца...

10. Письмо без адреса и начала,здесь оно совершенно случайно

...а крик живёт в лесуи ногтем метит девушекпростуженных.Вот я проснулся.Вот меня несуттопить в спирту,как чёрную жемчужину.Кормилсяраем и сырками плавлеными.Да всё приел.Как в голубом кино.Лишь света невесомое руноот головы,красивой и неправильной.Дорога изначально нелегка.Вот этот домзелёной мордой клоунапохож на театральную столовую.Три брата в нём живут и мясника.Вот в этом доме женщина живёт,копыта вместо пальцев ног имеющая.Но, впрочем, говорит, что это мелочи,и цокает подковкойкруглый год.Вот здесь в тот раз стояли отдохнуть.Хозяин вышел и послал их к матери.И с той минуты –слушайте внимательно! –он вместе с нами продолжает путь.Девчушка вышла флагом помахать.Похожа на тебя.Такой желокоть...Товарищ с Востокаликует жестоко.Есть, значит, на что ликовать.Кто умрёт – уже не воскреснет.Надо глядеть в глаза.Флаг – у неё,у этих вот песня.И все скользят...скользят...

Мне потому ещё здесь так тяжков невисокосный год,что приходится в кофейных чашкахрасковыривать бежевый лёд.

46 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001


11.

Блеснут осколкистоваттной лампынад нами –осколками расы атлантов,обломками башнидо стратосферы,обмылками лимба,рывками веры.

Генерацияиз мандрагоры,из древка, не испытанного на усталость,это – ты,это – я,это – Город,скорописькирпичом по металлу.

Клинки языков,переплёты сексов,закон, безвольней любой удачи,это – ты, это – я,это – экспорт!И это для них ничего не значит!

Мы пили, пили, мы без просыпу пилииз перламутровой чаши неба,богов веселья себе лепили, кормили их кровью, любовью, мясомдругихбогов, героинь,героев,отличников боевой подготовки.Бродило время – осёл вкруг краба.Наша вечность тянулась тонкойцарапкой опалывдоль чистой вены...И втравлена там, где её не хватало,бездымная формула сфер вселенноймочевой кислотой по металлу.

Не пивная здесь и не узел связи.Спорят бог и луна в голубом унитазе.Память, вербующая гренадёров,ещё обнаружит свой пасквильный норови пойдёт петлять снежным кроликом,а то зубастой, жёлтой и голенькой.

Свои скульптуры, свои поцелуи, свои логические структуры сажают они на края плотины,на книжные полки, на женские плечи,желтеющие от безлюдья и грима...Попадают в яблочко, целясь мимо.

Да уж лучше пусть потолки твои рухнут, пусть корабли твои на куски распадутся,пусть сыновья твои отрежутотцам носы, пустые, как пасти!..

Это ты.Это я.Без скафандров.Без счастья...

12.

Осень кровью слепит сквозь кристаллы снов,зелёных, жёлтых, изнуряющих глаз,сквозь липкие муравейникинеразделённых слов,сквозь проборматываниенеразделённых ласк.

Кровь кормиться готоваследами пальцев твоих.Вариантов твоих волосв пространствах дрожь.Отплывает, крутясь, от башнинеразделённый стих,неумышленно подчиняя огонь и дождь.

Я гляжу в тебясквозь тёмную линзу вод,свитеров, трамваев колючий калейдоскоп...Я живу услышать неправильный оборот.Я живу,как трава растёт,засыпаемаяпеском...

Херсон, 1981 – Чикаго, 1999

47



48 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

1.

На клумбе из автомобильных шинГде детский был пластмассовый гудокИ я дожил до 26 годовСмотрелся в борщ и белый хлеб крошил

Один цветок пришел на память мнеС той клумбы где всё бархатцы рослиИ воробьи барахтались в пылиИ я его воткнул себе в кашне

Что если б Ангел зорю протрубилПетух с забора вскрикнуть испугалсяИ зобом в сторону водил дебил водил

И желчью плакал опершись на тумбуГроб был глубок и он съезжал с перилНо ни один мертвец не приподнялсяЛишь над могилою гудел автомобильГроб в Новый Свет вплывал колумбом

2.

Хор с похорон оркестр тот с парадовЦветка протуберанец бахромаКак сладкая с базара постормаИ сквозь кустарники ее я падал

Он был как отрок тих в своей кроваткеБеспечного короткого умаЕму желали кое-кто из мамНа смерть его глядит не без оглядки

Так было жарко что почти никто не плакалЦветок был сорван с клумбы городскойПрощай скабрезное для жалких музыкантов

Старик курил «памир» над детскою тоскойПарик висел у кадыка дискантомА кипарис парил над улицей пустойНад урною в которой умер Лапкин

Виктор Iванов

ПОХОРОНЫ

àÁ ÒÂËË «í‚Ó˜ÂÒÚ‚Ó Ì‡¯Ëı ˜ËÚ‡ÚÂÎÂÈ»


....................................... (автор)

....................... (название)

50 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

«По сути дела, жизнь человека – это стандартный расклад иг-ровых ситуаций: при каждой сдаче возможен джокер, но, как пра-вило, все расходятся при своих», – внушал Николаю Алябьеву го-лос. Слова шелестели, как игральные карты в руках фокусника,при этом сдвоенные бюсты суждений выскальзывали из объемакомнаты, как если бы их извлекали из-под крахмальной ман-жеты; аргументы же шли втемную, плоской шеренгой, не ори-ентированной ни вверх, ни вниз; заметно было только, какмельтешит двухцветное волокно на плоских рубашках.

Казалось, что артикуляционная мышца, лишившись ко-ординат, сокращается внутри нервной клетки. В итоге голосзвучал из ниоткуда, – с ним невозможно было вступить в по-лемику, но, вместе с тем, от него нельзя было отказаться.

Неосмысленный взгляд Николая вновь и вновь упи-рался в стандартную плоскость: угол стены, серый крайпотолка... Какая наиничтожнейшая декорация на теат-

ре умственных действий(!), но зато какая свобода, ка-кой мощный эффект отвлеченности от чего бы то ни

было, сравнимый, разве что, с анонимным сирот-ством позднесоветской парковой скульптуры!

Впрочем, гипсовый дискобол или бойскаут с от-шибленной пятернею салюта внесли бы, по-

жалуй, неизгладимый отпечаток персона-лизма во взаимоотношения Николая и Ло-

госа (оговоримся: дискобол возникнетчуть позже).

Голос тем временем набиралсилу, конструируя внутренние

механизмы жизненного стан-дарта, напоминающие махо-

вики, сокрытые под ци-ферблатом, по которо-

му время бежит напе-регонки с тенью,

но без участиястрелок:

эклектические конструкции

Михаил Богатырев

Эхо механическойлестницы

51

åËı‡ËÎ ÅÓ„‡Ú˚Â‚. ùıÓ ÏÂı‡ÌË˜ÂÒÍÓÈ ÎÂÒÚÌËˆ˚


«...До и после себя экстаз оставляет мадеполам, застиранные пеленки, это все, что было и все, что будет, –пробуждение в заколдованный круг.

Но у будничной необходимости рождаться зано-во, на которую я сейчас намекаю, нет пересечений нис мифом об Осирисе, ни с патетикой «вечного возвра-щения», ни с коаном о «нерожденном» (в пересказемосковского математика с рыбьей фамилией), ни уж,тем паче, с Колесом Сансары...»

– Ну все, я, кажется, отхожу, – подумалось Ни-колаю с какой-то вымученной, безучастной печа-лью. – То ли пьянею на чужом похмелье, то ли всту-паю в последний предел трезвения.

«...Но ни то, ни другое, ни третье, –продолжал витийствовать голос, –не говоря уже о четвертом, не дают достаточных представлений о новаторе постэкстатической эры,уцелевшем после утраты девиза:«Вне себя – как в себе, а в себе – неволя».

Речь идет, безусловно, о человеке «текучем»,но без всякой примеси эманаций Достоевского, ДуФу, Гераклита, не говоря уже о Вергилии, явившемсяДанту.

Речь идет о тех, в чьих душах столкнулись дваподземных флюида: призрак Рода и призрак Театра,причем, последний возобладал... Одержимые звери-ной гордыней самоумаления, эти люди растратили се-бя напоказ; выворачивая перед другими свое нутронаизнанку, они забыли о том, каков их подлинный об-лик. А в положенный час, когда приходит актерамвремя сходить со сцены и превращаться в людей, сю-жет какой-нибудь чеховской драмы оказывается за-мкнутым в кольцевой бесконечности самопознаниядействующих лиц:

– Дядя Ваня, ты почему плачешь?– Я плачу, милая, потому что не могу выйти из

роли... Заклинило что-то у меня в душе...

Ружье тем временем уберут со сцены, и креслаиз зала вынесут на задворки, и когда, наконец, местасоглядатаев опустеют, всем станет ясно, что театр жиз-ни выехал в неизвестном направлении. Иллюзион за-крыт. Что здесь теперь? Хранилище стекловаты?.. Ка-нализацонная секция?.. Картотека автоцитат?1

Между тем, в зачехленном автобиографическомнебе вращаются несколько дисков, насаженных на об-щую ось. Волевым усилием переносится восхожденецс одного диска на другой, соседний, хотя сам-то он,может быть, думает при этом, что стремит свое тело полестнице вверх. Вверх по лестницам! – от массивнойлестницы Иакова и подпорок Духа у Иоанна Лествич-ника до заезженного в 70-ые годы супершлягера груп-пы Урия Хип под названием «Лестница в небо» (образлесницы символически связан, заметим, с ожиданиемобновления)...»

52 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001


Голос замолчал, и Николай попытался сочетать в уме образылестниц с начертательной геометрией диска, однако воображениеего, уподобившись своенравному ремесленнику, отказывалось ра-ботать на заказ...

В себе, как в старинной радиоле, Николай неожиданно обна-ружил и шкалу звука, и рукоять тембра, и какие-то генераторы,фильтры, – словом, все, чем характеризуется голос... но, вместес тем, сменить частоту настройки Николай был не в силах. Его терза-ло сомнение. «Может быть, – думал Николай, – я имею дело с кри-ком совести, а может быть, это болезненное порождение воображе-ния...»

«Как раз в двух соснах-то легче всего заблудиться, – продол-жал невидимый собеседник, – можно, конечно, довериться пого-ворке, гласящей: «дорогу осилит идущий», да только ни в коем слу-чае нельзя забывать, что путь «идущего» состоит из ловушек, самуюпервую из которых эзотерики приморского края называли «зонаприлива».2

И действительно, для того, чтобы выполнить восхожденье до-стойно, экстатик должен наложить на свою натуру вето, «запретитьсебя» и жить ради ближних, то есть действовать как «пустое место».

К сожалению, в большинстве своем жертвы экстаза не желаютследовать Ад-Деиру3, учившему: «неустанным трудом крепи, вос-хожденец, мускул малейшей жертвы, и будешь прав».

Вот тут-то и начинается «зона прилива»: эпизод «прилив», на-капливаясь в котором, импульс самоограничения4 переносит пут-ника от одного диска к другому, сменяется эпизодом «отлива», ког-да толчок самопреткновения будит ограниченную до пустоты экста-тичность, переадресуя ее в прежнее русло.

Неодинакова скорость вращения дисков, «новое» подсекает-ся «старым», оно устремляется в «старое» как в воронку, если неудерживать его под контролем.

Что же касается изолированного волевого усилия, то оно – на-равне с мышечным – не в состоянии поддерживать ход иллюзий,будь то нравственный перпетуум-мобиле или некрофутуристичес-кий космос-осмос.

Без дополнительной поддержки человек засыпает, слабеетбудто рыба, выброшенная на берег, и во сне переносится в точку на-чала движенья, подобно камню Сизифа, скатившемуся с горы.

В лучшем случае, пробуждаясь, мы кричим «ау!» в раструбвнутреннего реализма (это «ау!» звучит подчас как «эй, ухнем!»),призывая самих себя сосредоточиться на остатках самосознанья,которое – в целом – увы! – уже поистрепалось во многих попыткаходного и того же зачина.

В худшем случае пленник экстаза считает, что он движетсявверх, когда на самом-то деле его жизнь рассыпается сверху вниз,подобно колоде карт на замедленной киносъемке, она становитсячередой ситуаций, в которых одни и те же зыбкие персонажи фос-форецируют, меняют обличья, бессменно и бесцельно мерцая награницах мифологемы ................................................ внутри пустогопрозрачного диска, на территории «дежа вю».

Все уже было, было, и не однажды, и знакомство с каверзнойстратегией послаблений, когда слабеющий сам себе внушает, что отпотраты глотка живительной пневмы духовный шар не сдуется ни найоту5 .......................................................................................

Были и судороги, незаметноподражаюшие невосполнимости жизни,судороги, напоминающие плеяду мелких, дозированных выдыханий,наподобие тех, что практикуются в школе

53



«дза-дзен», в кругу веселых нео-буддистов,

расчленяющих мантру как бамбуковый ствол

(на отдельные звенья)треугольными ножницами

диафрагмы.

Но в отличие от адептов дыхательных медитаций,

конструирующих большое белое А

или на-му-а-ми-да-бу-цу,мученик экстатичности выдыхает свое духовное содержание

в вакуум,не замечая,

как испаряется совесть.

Вот здесь-то его и поджида-ет ловушка, своего рода капкан,в котором действует принцип ле-стницы, превращенной в воронку.

Прорываясь (в обход самоесебя!) наружу, экстатическая на-тура уподобляется суфию, припа-дающему на левую ногу в класси-ческом ритуальном круженьи.

И вот уже намеренно гром-ко стучат мысленные каблуки поступеням перевернутой «лестни-цы в небо», однако левая нога ус-тает скорее, и вокруг левой ногилестница-то и завивается в спи-раль...»

– Да ведь все это мы ужепроходили когда-то! – раздра-женно вскричал Николай, одна-ко, призадумавшись, понял, чтоничем подтвердить свою правотуне может.

Правило буравчика, выхва-ченное из полузабытой школьнойпрограммы, да куцая марксист-ская спираль истории тут же сли-вались с однообразными вариа-циями в тональности «дежа вю».

«Почему об истинном экста-зе, – продолжал, как ни в чем небывало, голос, – столь мало из-вестно даже его адептам?

Не потому ли, что он связанс самоотречением и тишиной,с тем светлым состоянием непро-ницаемости, о котором молчатуста материального мира?

Ложный экстаз произошелиз стремления предстать предсобственные духовные очи, пре-

дав забвенью духовные взоры многих других: и ближних,и дальних.

И здесь экстатик напоминает лягушку, упавшую в глиняныйчан со сметаной, сметану ж эту инстинкт самосохраненья взби-вает в масло, – чем вам не консервант пустой, но подвижной те-лесной породы?

Под остановленным маховиком времени слова соскальзы-вают со своих значений, как гайки с крепежных винтов, еслирезьба сбита, – и вот на месте «самоотречения» значится «само-расточение», а тело строит масляный склеп.

Ну, а такая комбинация как завуалированный ложный экс-таз, связана с невозможностью определить курс бытия...

О, сколь сложен рассчет траектории жизни в стихийном,не-собственном времени!

Навигационные инструменты утрачены, да и как ими поль-зоваться без привычки?

Пребывание по инерции продолжается, но обетования нет,есть какие-то вехи, намеченные как придется, вслепую, для того,чтобы обозначить хотя бы точки возвращения в жизнь, как накраткосрочную побывку.

«Сколько раз пытался яперестроить свою жизнь, –восклицает Р. Ад-Деир, –но, к сожалению, у меня под рукойникогда не оказывалосьподходящего строительного материала.»»6

1 Здесь уместна автоцитата:«...Механизмы, мы снимся друг другу(смех в системе канализации).Нас – в обнимку – вращает по кругу,Мы в системе канализации.– Это я в системе

канализации...– Нет, я в системе

канализации– Нет, я в системе

ка-на-ли-за-ции......(М. Богатырев. «Стихотворная палка», 1995)

2 см. для сравнения: «...Две группы человеческих существработают с отсутствием прилива и отлива на физическом плане,но неизменно демонстрируют тягу к работе. Это люди, которыенастолько малоразвиты и так низко стоят (если можно так выра-зиться) на лестнице эволюции, что у них нет ментальной реак-ции на обстоятельства, но есть исключительно отклик на физи-ческие потребности; их время уходит на удовлетворение жела-ний. Последнее никогда не прекращается, поэтому мало чтоможно назвать циклическим их выражением. Затем имеютсямужчины и женщины, которые <...> сознательно работаютс циклами, которые <...> свободны от физической природыи <...> искушены в природе желания...» – Алиса А. Бейли. «Трак-тат о белой магии», стр. 446 первого российского издания (Но-вочеркасск, 1992), соответствующая 514-515 (!) стр. английскогооригинала.

54 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001


3 Вымышленный нами ученый, филолог и мистик, составитель«Словаря лабиринтов» (см. редакционную статью в 19 номере жур-нала «Стетоскоп»). Имя Р. Ад-Деир – это анаграмматическая ин-версия имени Деррида.

4 см. для сравнения: «При рассмотрении проблемы пленни-ков планеты и их конечного освобождения, следует помнить, чтоодна из сил, лежащих в основе всей эволюционной схемы, этоПринцип Ограничения <...>, тесно связанный с импульсом волии ее низшего отраженья – желания...» – Алиса А. Бейли. «Трактато белой магии», стр. 480 первого российского издания, соответст-вующая 530-ой стр. английского оригинала.

5 см. для сравнения: «...Третий интервал <имеется в виду пе-риод молчания. – прим. автора> аналогичен периоду вдоха.В этом цикле уходящее сознание собирается и поднимаетсявверх. Когда успех увенчивает это усилие, сознание уходит изтого, что называется личностью, аспект механизма, и становит-ся измененным сознанием...» – Алиса А. Бейли, указ. соч.,стр. 467 русск. изд., аналог. стр. 515-516 англ. ориг.

6 Здесь уместна автоцитата: «Мыслящий магнит воспо-минания пытается извлечь из омута автобиографии утра-ченные детали жизнестроительства. Но по мере того, какгибкое щупальце продвигается вниз, структура настояще-го времени заполняется пессимистическими подробнос-тями. Надежда вырваться за пределы строго очерченно-го круга становится все более потаенной, в качестве еесинонимического заместителя выступает какой-ни-будь «Принцип недостающего звена» или «Знакединственности всего сущего», то есть, моноидея,насыщенная концептуальной любознательнос-тью ко всему неразгаданному, патогенному,и потому непрерывно мигрирующая междурассудком и безрассудством.

Практическая польза моноидеивесьма относительна. Задействованныйв ней механизм замещения напоми-нает сломанный переключатель ве-лосипедных скоростей: рычажокперемещается от одного деленияк другому, а цепь знай себескользит все по той же шес-терне».

(М. Богатырев.«Дневник1», 2000).

55



56 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001

ПОЭТ КАК ПАЦИЕНТ. К ВОПРОСУ

О ЗАНИМАТЕЛЬНОМ ЦВЕТАЕВЕДЕНИИ(Л. Фейлер. Марина Цветаева. Издательство «Феникс». Ростов-на-Дону. 1998)

Биография всегда лжива, но некоторые биографии лживейдругих. Это биографии поэтов. Тут двойная сложность: поступкаи текста. Соблазн посплетничать о поэте тоже – двойной: сплетняполучается не совсем сплетней, как-то возвышенней и серьезней,поэт же, как правило, мертв и ответить не может. Но я не толькоо жанре, ибо знаю, как трудно противиться этому могучему ин-стинкту. Говоря в этой статье об очередной, на этот раз американ-ской, биографии М. И. Цветаевой, я имею в виду прежде всего еерусское издание. То, что по иноязычию своему, относительной длянее новизне предмета и культурно-географической удаленностиможет не знать автор, обязаны были заметить переводчик и испра-вить редактор. Потому что голову ведь все равно отрезает в конеч-ном итоге, как мы знаем, «русская женщина, комсомолка».

А о жанре – потом.

I.Книга Лили Фейлер «Марина Цветаева», переведенная на рус-

ский с английского и изданная в Ростове-на-Дону, попала ко мнеслучайно. То, что на заднюю страницу обложки вообще не надо за-глядывать никогда, по крайней мере, в наше время, я уже знала.Поэтому взглянула лишь сейчас: «Полная драматизма жизнь Цвета-евой рассказана в великолепных подробностях» (Симон Карлин-ский, автор книги «Марина Цветаева: женщина, ее мир и ее по-эзия»).

Прежде чем говорить о «великолепных подробностях», пого-ворим о переводе, ибо именно с языком, в первую очередь, имеемдело (встречают по одежке). Перевод сей чудовищен, переводчикне знает толком английского, редактор не знает русского, оба незнают и не любят стихов. Образцы первого: «он никогда не позвонил»вместо «он так и не позвонил» (видимо, в оригинале было: he nevercalled). Сборники Цветаевой упорно называются «коллекциями»(т. к. по английски: collections) – не то собрание марок, не то показмод. Или: «Пастернак был потрясен коллизией, когда прочел.» – речьидет о «Поэме Горы» и «Поэме Конца», грубо говоря, о драме, в нихзаключенной. Или: «По словам дочери, Цветаевой очень нужна былалесть Пастернака» (с. 214) – не знаю уж, что там было в оригинале,но я бы все же поискала другое существительное, может быть дажессылку нашла: по-русски, чтоб не мучиться. (Простой опыт: попро-буйте на секунду представить реацию обоих на этот невинный пас-саж.) Или вот, загадочные выражения типа: «Она не возражала про-тив переводческой работы, но упустила поэтические чтения...».Можно предположить, что в оригинале было «missed» в смысле «ейне хватало», но стоят ли эти загадки наших мозговых усилий, тожевопрос. Интересно другое: что, в России уже переводчиков с анг-лийского не стало?

Есть, однако, в издании нечто такое, перед чем меркнет всевышеперечисленное и неперечисленное, включая названия глав:«Пробуждающаяся сексуальность», «Лесбийская страсть», «Страстьи отчаяние»... Итак:

57

àËÌ‡ å‡¯ËÌÒÍ‡fl. èÓ˝Ú Í‡Í Ô‡ˆËÂÌÚ


Глава «Во мраке революции». С. 119. «...Действительно,Мандельштам в стихотворении, написанном вскоре после возвраще-ния от Цветаевой, говорит, что «остаться с такой туманой мо-нашкой означает накликать беду».

Читатель, не знакомый с Мандельштамом, объясняю: зна-менитые русские стихи даются в обратном переводе с англий-ского.

Поговорим и о редактуре, самой простой и очевидной.Трогательно, что книга, написанная в жанре, основанном наубеждении, что факты важнее стихов, факты-то, прежде все-го, и перевирает. Тут уж не до изысков. Дата рождения Цветае-вой приведена неверно как 9 октября, год гибели Мандельшта-ма указан 1937 (Мандельштам погиб в 1938, по современнымданным, 27 декабря). Стихотворение «Новогоднее» названо по-эмой. И т. д., и т. д.

Потрясает сочетание ученой дотошности (действительно,использована масса текстов, в том числе архивных, навернякапроведены годы в библиотеках) – с какой-то трогательной ос-новной малограмотностью. «В пути Цветаева написала письмоЭфрону, официально обращенное к нему на «Вы» (с. 127). Невоз-можно поверить в то, что автор (и редактор перевода) не знаюттого, что знает в России любой читающий стихи Цветаеву подро-сток, а именно, что Марина Ивановна и Сергей Яковлевич ни-когда иначе друг к другу и не обращались, что не было в то вре-мя ни манерностью, ни отчужденностью, ни официальностью.

Или же – простодушные сообщения вроде: «1 сентября безособой на то причины в Москве была арестована ее сестра Ася»(с. 364) А у миллионов других людей той же участи эта причинабыла?

Признаюсь: я уже дано привыкла и не испытываю и тенитой боли, которую испытывала когда-то, читая книги этого пла-на, особенно – о людях, которых люблю. Книги эти почему-товсегда попадают к нам в жалком виде, в жирных пятнах, как буд-то сам жанр приглашает не церемониться, читать с бутербро-дом. Наша же книга настолько лубочна, что вообще никакихчувств кроме восхищенного «во дает!» не вызывает. О глянцевойобложке в стиле детективов раскрепощенной эпохи 90-х и с пор-третом что твой Кипренский, мы не будем говорить. Ладно, из-держки времени, да и жанра. Внутри – кладбище прилагатель-ных. Без этих трогательных, ничего не значащих словечек не об-ходится ни одна фраза. Поэма Горы – значительная. Рояль, разу-меется, великолепный. («В центре великолепного салона стоял ма-мин великолепный рояль»). Если отповедь – то гневная, если муж-чина – то молодой и красивый.

Речь идет о женщине, тем более – о Марине Цветаевой,поэтому про мужчин (и женщин, и женщин!!) – особенно инте-ресно. В книге спешно, как в поезде, в котором попутчикам ехатьнедолго, рассказываются подряд истории, из которых, по убеж-дению автора и состояла жизнь М. Ц. «Цветаева также познако-милась с Марком Львовичем Слонимом, молодым, красивым кри-тиком...» (с. 191). «Молодой красивый мужчина...» (Вишняк)(с. 194) И далее везде.

Что-то тут такое родное слышится. Вопреки явного почти-тельного восхищения американского автора Цветаевой – что этоза наше русское, застенчивое покашливание да подмигивание,эффект, создаваемый, помимо всего прочего, обилием бредо-вых кавычек, типа «Эфрон тоже искал «дружеское плечо».

«Глядя в прошлое, Цветаева даже немного жалеет его (Ман-дельштама – И. М.)» И тут я понимаю, что напоминает нам этотговорок: опровергнутые и высмеянные самой Цветаевой

58 ±ëÚÂÚÓÒÍÓÔ 32 / 2001


в «Истории одного посвящения» некие мемуары «о том, каку нее не было романа с Мандельштамом» (издатели заодноуж переврали и заголовок самой цветаевской статьи там, гдео ней заходит речь, назвав ее «Историей посвящения».)

И, наконец, апофеоз занимательного литературоведе-ния:

«Заключение поднимает интересный вопрос:...Что победа твоя – поражение сонмов,Знаешь, юный Давид?» (с. 225-226)И тут мы заканчиваем о прилагательных и тоже перехо-

дим к интересному, хоть и скучному: к стихам.

II.Почему нас так интересует именно Цветаева? Потому

что была поэтом. Отчего же не стихи читать?Цитата из книги Л. Фейлер: «Конечно, ни письма, ни сти-

хи не дают реалистической оценки страстного увлечения Цвета-евой Вишняком» (с. 194) Ключевое слово тут: – «реалистичес-кой.» За что я люблю книгу Фейлер, так это за трогательнуюпрямоту подобных утверждений. Есть биографии и более ос-новательные, но все они, за редким исключением (не заявляяэто так же прямо, как честная американская исследовательни-ца), основаны на этой аксиоме из записных книжек Ильфа:«главное не Шекспир, а комментарии к нему».

И правильно. Ведь для кого пишутся эти книги (оставимв стороне вполне самодостаточный интерес самого авторак предмету – только ведь, в отличие от предмета, сами би-графы отчего-то редко пишут «в стол»)? Для любителей сти-хов? Но их ничтожное меньшинство, людей, которые, по вы-ражению Цветаевой, хоть на полчаса готовы стихи предпо-честь всему остальному. И меньшинство это в «биографиях»,да еще сомнительных, да еще дурно написанных, вряд линуждается: у них есть тексты стихов и прозы.

А людей, к стихам равнодушых, никакая посторонняякнига к душе (а ведь речь тут о душе, правда?) и уж, конеч-но, стихам Марины Ивановны – не приблизит.

Все становится на свои места, если спросить себя: а хо-тела ли бы существования этой книги сама Цветаева? – Нет.Читала ли бы, если была б жива? – Да, с отвращением, воз-мущением, ужасом, отчаянием.

Не нужно, не нужно психоаналитических биографий.Читатель сам должен быть психологом, аналитиком и ещеочень многим. Это его работа. Это для него написано.

Не надо быть психотерапевтом, чтобы почувствоватьбезнадежность ужаса – материнского, супружеского, дочер-него – в устрашающем по отваге, сверхъисповедальном рас-сказе Цветаевой «Страховка жизни».

Ничего не нужно, кроме стихов к Парнок или «Поэмыконца», да, может, кому-то еще пары примечаний, чтобы по-нять, чем были эти двое для М. Ц. А сравнив эти стихи с гар-монической, словно по окружности обручального кольцаидущей нежностью стихотворения «Писала я на аспиднойдоске», обращенного к С. Эфрону, – почувствовать оттенкиэтих разных любовей. А «Повесть о Сонечке»? А все осталь-ные, все без исключения – не открытые даже: разверстыестихи и проза?

Одна из учительниц литературы моего детства препа-рирование очередного по программе литературного герояначинала неизменно так:

59



«Характер NN – сложный и противоречивый.» Таквот, как ни крути, а получается все равно сплетня. Слож-ная, противоречивая, но сплетня.

Я, кстати, против автора этой книги ничего не имею.Лили Фейлер наверняка человек добросовестный. Онамного трудилась и написала книгу, которая ей, по край-ней мере, человечески и профессионально, была важна.Я нисколько не сомневаюсь в искренности ее интересак личности и стихам Марины Ивановны Цветаевой, хотяне совсем понимаю, как именно она эти стихи видити слышит. Я, между прочим, ей за эту любовь благодарна,как и за труд.

Будучи человеком американской психоаналитичес-кой школы, Фейлер упор сделала на детство М. Ц. и отно-шения ее с матерью. Самое интересное в книге из напи-санного самим автором – это все связанное с детскимистихами Цветаевой, обращенными к матери, уже по-цве-таевски конкретных и исповедальных). Другое дело, хо-тела ли бы (в конце жизни) М. И. их публикации. Тольковсе равно: и эти ранние, слабые для Цветаевой стихи ин-тереснее их толкований.

То есть, тут хотя бы все вроде правильно, хоть и неБог весть как ново, и можно было бы это все вынести, ес-ли б не свойственная психотерапевтам увеселительнаякатегоричность суждений и уверенность в том, что имлучше, чем автору стихов и писем понятно, что делаетсяу того в душе. «Поразительно парадоксальное сочетаниев Цветаевой способности постижения собственной душии самообмана,» – пишет автор на стр. 149. – «Она знала,что она «проектирует» (привет от переводчика. – И. М.),«домысливает» людей, но в то же время отрицает осознаниеэтого. Следует только перевернуть этот отрывок наоборот(ну да. – И. М.), и мы получим верную (вот именно. –И. М.) картину.» Далее автор переделывает цветаев-ский пассаж, чтоб вышло верно.

Подобный метод приникновения в чужую душу ис-пользован много раз, он особенно плодотворен там, ко-нечно, где речь идет о привязанностях Цветаевой. «Покло-нение Ахматовой, по-видимому, отражает большую частьсобственного вымысла Цветаевой и ее ностальгию по СофьеПарнок» (двойной привет от переводчика и от редакто-ра), стр. 123.

Но спасибо хоть за это «по-видимому». Не могу молчать не потому что не могу молчать. Я,

в принципе, могу и помолчать. Пером моим ведет вовсене желание раскритиковать или поиздеваться, а удивле-ние: это на таком уровне мы пребываем?

Живя в стране психотерапевтов, литературу все ча-ще представляешь себе в виде большой палаты с пустымикушетками, к которым прибиты таблички: ЦВЕТАЕВА.РИЛЬКЕ. ЧЕХОВ... Пациенты больше не сопротивляются,они мертвы. Пиши в свой журнал, что хочешь.

Что касается Цветаевой, то хоть и надвигается неко-торое возбужение в связи со скорым открытием архива,но мы, слава Богу, уже пережили столетний юбилей,а двухсотлетний – еще не скоро. До следующего обходацветаеведов еще далеко. Может, хоть на время переста-нут писать, начнут читать.

Ирина Машинская, Нью-Йорк

В библиотеке «±Стетоскопа» вышли в свет следующие книги:

Михаил Король. INVALIDES. Стихи. – 48 с.

Алексей Смирнов. Ядерный Вий. Рассказы. – 120 с.

Кароль К.Verba et voces. Стихи. – 74 c.

Антон Козлов. MUNAS. Стихи. – 36 с.

Михаил Богатырев. Без права переписки. – 68 с.

Готовятся к печати:

Митрич. Книги о художниках.

(Серия из трех книг: «А», «Ы», «Ъ»)

**************************************

Подписка на книги производится в редакции журнала.

Спешите!!!

Помните, что книга –лучший подарок!

**************************************

Над номером работали:Ольга Платонова, [email protected]

Михаил Богатырев, [email protected]Александр Елсуков, [email protected]

Для писем:Platonova Olga, 37 rue Simart, 75018 Paris

Телефон: 01 42 59 07 40

ISSN 1295-4918

Часть тиража оформляется как раритетное издание

Журнал издается при поддержке издательства «Синтаксис»

Электронная версия журнала: http://stetoskop.da.ru

Издатели: Митрич+БогатыRьПариж 2001

ËÁ‰‡ÚÂÎË: åËÚË˜+ÅÓ„‡Ú˚R¸

Ô‡ËÊ 2001

Журнал "Стетоскоп" №32

Documents

Transcript of Журнал "Стетоскоп" №32